ПРИЧИНА СМЕРТИ

— Савва! Я в эти минуты как раз думала о вас. Дело в том… — Она отвернулась, чтобы он не увидел её слез. — Дело в том, что Петя потерялся. И мне никто ничего не может…

Больше она уже не пыталась скрыть слезы.

— Я потому и пришёл, — ответил Савва. — Странно, но я не знаю, где он и что с ним. Но чувствую, что ему грозит страшная опасность.

— Савва, прошу вас, спасите Петю! Только вы как экстрасенс…

— Да какой я экстрасенс, Ольга Васильевна! Я даже собственную семью так и не нашёл. То есть мне кажется, что она у меня прежде была, но, может быть, я просто нафантазировал… Мне нужна Петина фотография последнего времени. А к тому священнику, с которым вы недавно беседовали, больше не обращайтесь, ему самому требуется помощь.

— Откуда вы это знаете! — удивилась было Ольга, но вспомнила, что она и не такое видела. — Так мы идём к нам?

— Да, если вы не против. Ведь фотографии у вас дома?

Теперь Ольга торопилась изо всех сил. Когда даже Савва подтвердил, что сыну грозит опасность, она боялась, что, упустив даже несколько минут, они опаздают.

Лифт, как назло, не работал. Они поднимались по лестнице, и здесь на Савву снова как бы дунуло знакомым теплом, таким добрым и ласковым, какое бывает лишь в детстве. Возможно, он все-таки когда-то тут жил, но только вспомнить не мог.

Он даже поддался на уговоры Ольги Васильевны и остался в их квартире на несколько месяцев, чтобы стеречь её от бандитов. А ещё Савва надеялся вспомнить. Но так ничего и не вспомнил.

— Вот эти фотографии. Вы ведь сами выберете, с какой удобнее работать? — спросила Ольга Васильевна, вынося из Петиной комнаты пачку цветных снимков.

Сверху лежал тот, который она показывала в ту первую страшную ночь Еве Захарьянц: двенадцать татуированных мальчишек и сам творец посередине. Савва не стал рыться в снимках, а сразу взял именно эту фотографию. Подержав с минуту её в руках, он бессильно опустился на стул.

— Ольга Васильевна, вам известно, что трети этих людей уже нет на свете?

— Савва, я же никого из них не знаю, кроме вот этого юноши, Петиного приятеля. — И она показала на Гошу Захарьянца.

— Его тоже нет среди живых.

— Но почему, Савва?!

— Не знаю, Ольга Васильевна, но это так. Мало того, жизнь остальных тоже под угрозой. — Он прикрыл глаза, руки его слегка дрожали. — По крайней мере, мне кажется, что я понял причину их смерти.

— Какая-нибудь болезнь? Да, я забыла сказать, что татуировка Петиного приятеля напечатана в журнале. Только она нанесена на манекен.

— Причина как раз в этих самых татуировках, ведь это — единственное, что их всех объединяет. И если вы позволите, я попробую убрать эти рисунки с тех, кто жив.

— Вы хотите сказать?..

— Если мне удастся убрать с их тел татуировки, то, думаю, опасность исчезнет, потому что не будет причины.

Савва вгляделся в фотографию, потом положил её на подоконник, откинулся на стул и прикрыл глаза. Ольга знала, что после подобных опытов он так теряет силы, что ему необходимо отлёживаться хотя бы день. Ещё, как она вспомнила, прежде помогало яблоко. И она, стараясь не мешать сосредоточению, тихо отправилась на кухню за яблоками.

А когда она вернулась, Савва уже сидел с открытыми глазами, но её едва ли заметил.

— Савва Тимофеевич, — сказала Ольга негромко, — я вам яблоко принесла.

— Спасибо, — с трудом выговорил он.

— Пойдёмте, я вам помогу лечь.

— Спасибо, постараюсь справиться сам.

Ольга увидела, как, нащупав спинку стула, он приподнялся и, мучительно медленно переставляя ноги, двинулся к дивану. Она все-таки поддержала его под локоть и почувствовала, что рука у него бьётся в мелкой дрожи.

— Мне кажется, получилось, — выговорил он, вытягиваясь на диване и закрывая глаза.

ДЕПИГМЕНТАЦИЯ

Петя готовился к смерти.

Ему пришла в голову безумная, страшная, но очень простая мысль: он понял, зачем его держат в этой странной одиночной камере — только для того, чтобы съесть. Зачем ещё человека насильно пичкают жирной пищей — то сметаной, то взбитыми сливками, ни разу не вызвав на допросы, даже не оформив документ на арест. Не мог же до такой степени измениться в России тюремный режим, что теперь обычных заключённых кормят как на убой. Вот именно — на убой! Да это и не тюрьма вовсе, а закуток среди бетонных стен, переделанный под камеру. Так сказать, хлев для откармливания человека. Иначе он слышал бы голоса других заключённых. Из тюремщиков к нему дважды заходил только стриженный под бандита мужик, что-то среднее между врачом и мясником.

В первый раз, заставив раздеться до пояса, он ткнул пальцем в грудь Петра, туда, где был центр татуировки, и пробурчал самому себе:

— Не готов.

А когда осматривал во второй раз, буркнул почти то же самое:

— Дня через два будет готов.

Пётр не стал задавать лишних вопросов, на которые все равно бы не получил ответа. Он просто перестал есть, не объявляя ни какой голодовки. Но не пить-то в этой душной, жаркой камере было невозможно. И когда ему просунули в дверное оконце сок, по вкусу апельсиновый, Петя не удержался и выпил полную кружку. Не пить же, на самом деле, воду из унитаза. А часа через два после этого сока неудержимо захотел есть. Видимо, они растворили в кружке специальное снадобье.

Ещё час он представлял всевозможные завтраки, обеды и ужины — дома, в кафе, в самолёте. И даже пикник на берегу реки. И когда ему снова просунули пищу, съел её сразу, ощущая себя тупым изголодавшимся животным. С тех пор каждые два-три часа в нем снова вырастал мерзкий, страстный голод, и он ничего с собою не мог сделать.

Тогда Петя и стал готовиться к смерти.

Он понимал, что сходит с ума в этой камере. Но все же, пока человек жив, пока он осознает себя, жизнь — главная его собственность в этом мире. И он, Петя, не даст распорядиться своей жизнью так, как хотелось тюремщикам. Он не станет животным, которое откармливают в хлеве, чтобы зарезать к праздничным застольям. Не будет истошно визжать под ножом мясника, а распорядится собою по своей воле. То есть убьёт себя сам.

Оставалось найти способ умереть быстро и, по возможности, без мучений.

Орудием смерти могли стать бетонные стены, унитаз, эмалированная миска и кружка. Но лучше всего было попробовать убить себя ложкой.

— Где рисунок, гад?! Куда дел рисунок, сученыш?! Наконец он увидел лица своих тюремщиков.

Поднял тревогу тот, который уже дважды его осматривал. Тот вошёл в камеру, лениво взглянул на Петра, приготовив палец, чтоб снова ткнуть его в грудь, но вдруг замер и зло спросил:

— Ты чего пристебываешься? Чем рисунок замазал?

— Какой рисунок? — спросил растерянно Петя.

— Какой-какой, свой!

— Не знаю, — Петя, опустив голову, посмотрел себе на грудь и не увидел татуировки. Вместо неё на коже оставались едва заметные белые полоски.

— Ты что, гондон штопаный, с собой сделал?! — Стриженный под бандита мужик схватил его за плечи и тряхнул так, что голова у Пети несколько раз дёрнулась.

— Ничего я не делал. — Ему было противно слушать этот своей жалкий лепет.

— Мэйсон, иди сюда! — позвал мужик, приоткрыв дверь. — Сейчас такой ломешник увидишь!

— Чего ещё? — услышал Пётр недовольный голос тюремщика.

Вместе с ним в дверях камеры встал и второй.

— Депигментация, вот чего! Вы какую-нибудь маляву с воли ему передавали?

— Кончай парашу нести, какая малява?!

— Тату у него исчезла! Вы что, ослепли?! Была тату и нет! Где рисунок, гад? Куда дел рисунок, сученыш? — снова набросился врач-мясник на Петра.

— Надо к Чеченцу идти, — предложил один из тюремщиков.

— Вот ты и иди.

— А что я? Мне что сказано, я то и делал! Да, может, она снова вернётся, эта тату, а ты сразу базар гнать.

— Ладно, замкните его на хрен. Пусть так сидит, без микстуры. Все равно таксиста для него не нашли. Завтра посмотрим.

ИСКУССТВО ОПЯТЬ ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ

— Представляешь, Глебушка, у меня с души прямо тяжесть спала.

Агния успела поймать нужное мгновение и выключить газ под туркой именно тогда, когда кофейная пена, взбурлив, рванулась наверх. Что-что, а уж варить кофе она умела. Глеб по вечерам предпочитал фруктовый чай «Пиквик», кофе для него был напитком утренним, но в честь непозднего прихода жены он готов был пить любую взрывчатую смесь.

— Помнишь, я тебе рассказывала про бабку, соседку Шолохова по его последней квартире. Она тогда таких вещей наговорила про школьницу, которая будто бы ходила к Антону Шолохову, сам понимаешь зачем. Я даже писать чуть не передумала!

— Ну и что? — спросил нетерпеливо Глеб. — Бабка оказалась душевнобольной?

— Нет, бабка — нормальная. А вот школьница оказалась совсем не школьницей.

А заслуженной артисткой Нинелью Кривозубовой.

— Это к которой я тебя послал в Русский музей?

— Ну да! Только она не Нинель, а Ника Самофракийская!

— Да, одна фамилия лучше другой. Хотя Пушкин и Толстой — фамилии тоже так себе.

— Это у неё сценический псевдоним. И роль тоже такая — вечно юная девочка.

— То есть никаких извращений?

— Знаешь, у меня просто праздник на душе. Хотя, с другой стороны, какие-то странные смерти, уголовщина — и все вокруг его имени.

— Не говоря о том, что сам герой убит, а труп его украден. Тот случай, когда поговорка «искусство требует жертв» приобретает слишком буквальный смысл.

— Знаешь, мне последние недели просто страшно становится. — Агния порылась в сумочке и вынула отполированную металлическую пластинку шириной с ладонь. — Пощупай, предложила она мужу.

— Отличная полировка. Легированная сталь, хромованадиевый сплав.

Тугоплавкий и очень прочный.

— Господи! Откуда ты все знаешь?! — изумилась Агния.

То, что муж свободно разговаривал на основных европейских языках, её уже удивлять перестало. Хотя время от времени, рассказывая о жуткой истории их знакомства, она все-таки вставляла: «И такого человека под пытками заставляли признаться, что он — маньяк!»

— У меня же дядя был металлургом. И меня чуть не увлёк в свою область. Где ты её подобрала? — Глеб ещё раз взвесил на ладони пластинку.

— Я про неё и хочу сказать. У нас есть автор, доктор наук, приходит время от времени с разными идеями. Теперь у него крыша подвинулась на экстрасенсорике. Так вот, он сегодня пришёл, выложил эти пластинки и давай рассказывать, как они могут спасти от чужой энергетики. И из космоса. — от излучения чёрных дыр.

— Излучение чёрных дыр — очень интересно! — прервал Глеб ехидным замечанием. — Это все равно, что сияние темноты.

— Ну ты слушай. Он эти пластинки по пятьдесят долларов продавал! Сказал, что их заряжали все экстрасенсы и белые маги города. И, представляешь, мне вдруг так страшно стало, что я её купила. Все, что у меня было, потратила и ещё заняла.

— Бояться перестала?

— Не знаю, но стало как-то спокойнее. И все наши, глядя на меня, тоже стали покупать.

— Хороший доход! Сколько их было — десяток? Отлично у вас зарабатывают авторы. За статью-то вы бы ему ровно в сто раз меньше заплатили! Слушай, а Дмитрию Евгеньевичу ты всерьёз обо всем этом не рассказывала? Я имею в виду не пластинку, а крутню вокруг твоего Шолохова.

— Димке! Да он как глухой стал. Откликается только на слово «маньяки»!

Они уже допили кофе и собирались разойтись по комнатам, Агния даже успела вымыть турку и чашечки. Но как раз в это мгновение затренькал телефон.

— Тебя. — Глеб протянул ей трубку. — Мужчина какой-то.

— Да, — сказала Агния отстраненно-доброжелательным тоном. — я вас слушаю.

Чаще всего домой ей звонили завлиты театров, чтобы позвать на читку новой пьесы, рассказать о вводе в спектакль актёра, позвать на прогон.

— Здравствуй, моя милая, — услышала Агния незнакомый голос.

— Здравствуйте, — отозвалась она и подумала: скорей всего артист какой-нибудь спьяну.

— Что же это ты, дорогуша, все шастаешь: то в мастерские, то в цирк?

— Извините, я не поняла, с кем я разговариваю? — Агния постаралась спросить это строго.

Глеб, который отправился было к себе, замер в дверях и стал прислушиваться.

— С доброжелателем разговариваешь. С доброжелателем и гуманистом.

— Я сейчас положу трубку, если вы не представитесь. И вообще, я не понимаю, что вам нужно?

— Не надо сердиться, мадам! — Человек заюворил чуть серьёзнее. — Я беседую с вами исключительно в ваших интересах. Вы, говорят, собираетесь писать о художнике.

— Да. Об Антоне Шолохове.

— Не торопитесь. Подождите немного. Очень вам советую!

— Я все-таки не понимаю, чего вы хотите?

— Чтобы вы на время приостановили свои археологические раскопки. Только на время! Вы мне симпатичны, и я не хочу, чтобы вы отправились вдогонку за своим героем. Вы ведь этого тоже не хотите? Видите, наши желания сходятся.

— Вы меня разыгрываете, что ли?! Это у вас шутка такая?

— Какой может быть розыгрыш, Агния Евгеньевна! Разговор идёт о жизни и смерти. О вашей жизни и смерти!

— И что из этого следует? Я ведь должна представить свою работу к сроку…

— Представите. Задержитесь на несколько месяцев и представите. Сколько они вам должны за книгу?

— А какое это имеет значение?

— Мы вам заплатим в два раза больше… И вашу книгу можем издать.

— Кто это — мы? Вы так и не представились.

— Агния Евгеньевна! Неужели вы не поняли, что я всего-навсего опасаюсь за вашу жизнь. И очень хочу, чтобы вы жили со своим супругом долго и счастливо.

Будем считать, что мы договорились. Или как?

— Никак! — отозвалась холодно Агния. — Шантажом и угрозами вы меня не возьмёте. И книгу я все равно допишу, понятно?

— Агния Евгеньевна! — В голосе «доброжелателя» зазвучало искреннее сострадание. — Жалко мне вас. Такая элегантная женщина!

— Ну вот! — сказал Агния, положив трубку и повернувшись к Глебу, который продолжал стоять в дверях. — Что и требовалось доказать. Настаивают, чтобы я бросила работу над книгой.

Это с незнакомым «доброжелателем» она говорила спокойно и твёрдо, а сейчас от волнения руки её готовы были затрястись.

— Расскажи все, что он там тебе напел. — И Глеб снова сел за стол.

— Ничего особенного. Только повторял, что ему меня жалко, что если я не брошу книгу, то отправлюсь вдогонку за Шолоховым. Да, и ещё деньги обещая. В два раза больше. И заметь — сразу после похода в цирк, к этой Самофракийской.

Видишь, какая у них быстрая связь.

— Подожди. — Глеб сходил к себе за записной книжкой, порылся в ней и набрал номер. — Смотри, как повезло: соединился с первого раза! — обрадовался он и тут же заговорил с собеседником:

— Осаф Александрович! Точно, Глеб. Как вы здорово узнаете! Да, спасибо. Осаф Александрович, у нас есть необходимость посоветоваться. Не у меня, а у Агнии. Привет тебе передаёт, — проговорил он тихо, прикрыв ладонью трубку. — Да, серьёзный вопрос. Ой, там чего только нет: и убийства, и исчезновения трупов, и просто странные смерти… А теперь самой Агнии угрожают… Ну конечно, не по телефону. Все, передаю трубку.

Глеб передал трубку жене. И Агния уже через минуту записывала номер телефона, код, адрес.

— Очень серьёзная контора, — стал объяснять Глеб, когда она положила трубку. — Или разведка, или контрразведка, или и то и другое вместе. В общем, бойцы невидимого фронта.

— Глебушка, неужели ты забыл, что мы тебя вместе спасали? — удивилась Агния.

— В самом деле! Извини, вы же знакомились. Но все равно, я-то его знал с детства. Он и с мамой дружил, и отцу много помогал… Всегда был, знаешь, такой загадочной личностью. Молчаливый благородный герой. В общем, расскажи ему все, скорее всего, эти твои страхи — чушь собачья, а вдруг — серьёзно, и лучше тебе уйти в сторону, пока не поздно. Он-то уж профессионал.

Утро следующего дня было солнечное, тёплое.

— Ты в чем пойдёшь сегодня? — спросил, уходя на работу, Глеб.

— Я уже приготовила. Летнее пальто. Бежевое.

Глеб взял гладкую прохладную металлическую пластину, якобы заряженную положительной энергией всех экстрасенсов, и аккуратно опустил её во внутренний нагрудный карман летнего пальто жены.

— Никуля, сто баксов у тебя есть с собой? Не хватает заплатить одному другу.

В этот день у них было утреннее выступление. Зал уже наполнялся публикой, и Аркадия звали на разминку, а он продолжал крутиться перед Никой.

— Привёз, понимаешь. Свеженький, прямо из Тулы, даже в заводском масле, — проговорил Аркадий негромко, оглядываясь на всякий случай, чтобы не подслушал кто посторонний. — А я как раз сто баксов куда-то дел.

О полноценном карабине с оптическим прицелом он мечтал давно. У них были две задрипанные мелкашки-тозовки, с которыми они часто ходили в тир. Нике, словно пианисту, нельзя было терять твёрдость руки. Тем более что в подновлённом номере ей полагалось стрелять по двум десяткам мелких шариков, каждый из которых после гибели мгновенно превращался в многоцветный огненный круг.

— Аркуня, может, не стоит, опасно все-таки без документов, — попробовала она в последний раз отговорить мужа.

Ей-то этот карабин, конечно, ни к чему, но Аркадий обожал подобные шикарные игрушки. К тому же прицел был не .просто оптическим, а ещё с каким-то лазерным инфракрасным наведением. Такие берут на охоту только новые русские.

— Да ты что? — Он даже замер от изумления. — Мы же договорились!

Минут через пять он вернулся с картонной коробкой, на которой было написано «колготки детские».

— Порядок! Я в твой старый скрипичный футляр переложу, ладно?

Ей оставалось только согласно кивнуть.

А на арене старый клоун Ефим Сергеевич вместе с сыном-напарником уже разогревали публику. Ника побежала переодеваться. Довольный Аркадий тоже отправился делать короткую разминку. А потом объявили их номер.

Все шло как всегда. С высоты, ослеплённая направленными на неё лучами, Ника плохо видела публику. Да она и не пыталась её разглядывать, чтобы не терять тот кураж или, как теперь говорят, ту особую энергетику, которую артист накапливает перед выходом и без которой невозможен почти ни один цирковой номер.

В этот раз она выбрала менуэт Моцарта и повела его в своём полёте, стоя на перекладине. Оркестр молчал, и её одинокая скрипка заполняла утончённой мелодией всю затаённую тишину зала. Заканчивался уже шестой круг из десяти, и вдруг — она даже, скорее, не услышала, а ощутила судорожный треск рвущихся нитей левого каната, который держал её перекладину.

Мелодия сразу оборвалась, скрипка, несколько раз перевернувшись в воздухе, полетела вниз, на сетку, смычок спланировал туда же, а сама она сделала неловкое движение, стараясь хотя бы правой рукой уцепиться за канат, потому что опора из-под ног у неё уже уходила. Все это продолжалось меньше секунды, а дальше рука её, уже ощущавшая канат, соскользнула, и Ника неловко полетела вниз.

Внизу, как всегда, была натянута страховочная сетка. Она слегка смягчала удар. Но только слегка. Сколько мировых воздушных гимнастов погибло, неудачно упав на неё! Правда, без сетки их погибло бы вдесятеро больше. И её падение из-под купола, причём такое неловкое, должно было кончиться верной смертью, или, по крайней мере, увечьем. Но Ника об этом не думала. Она не думала ни о чем, просто не успела подумать. Но ещё на мгновение раньше, Аркадий, оттолкнувшись от своей перекладины, устремился ей навстречу, уже в полёте ударил её всем своим телом, больно обхватил и, пролетая мимо другой, пустующей перекладины, словно обезьяна, сумел г за неё уцепиться свободной рукой.

Задержавшая дыхание публика хором сделала вздох, оркестр заиграл марш, а их с Аркадием стали быстро опускать на сетку, потому что долго продержаться они бы не смогли.

Для зрителей все, что случилось, было просто эффектной неожиданностью.

И уже через минуту зал дружно аплодировал. Но для Ники с Аркадием это был смертельный номер, который только по счастливой случайности кончился благополучно. И ещё благодаря точному расчёту и таланту Аркадия.

Приблизительно такой номер в середине XX века демонстрировали великие воздушные гимнасты братья Кончелли. Тот, который перелетает с перекладины на перекладину, успев исполнить двойное, а то и тройное сальто, называется вольтижёром. А того, кто ловит, называют ловитором. Один из братьев Кончелли, вольтижёр, изображал неожиданный обрыв, падение, а второй — ловитор, каждый раз успевал его поймать. Пока оба однажды не разбились. Хотя и упали на сетку…

Едва Ника с Аркадием, трижды раскланявшись, ушли под бешеные аплодисменты с арены, как их обступили все, кто был свободен.

— Какой ужас! Какой ужас! — повторяла, всхлипывая, дрессировщица кошек Леночка. — Я просто умерла, когда увидела, как ты падаешь!

Ника стала с улыбкой объяснять, что она даже испугаться не успела, хотя :на самом деле теперь-то душа её содрогалась от ужаса.

Аркадий, который лично проверял снаряды перед каждым выступлением, был малоразговорчив.

— Знать бы, какая падла нам позавидовала! — сказал он Нике, когда они шли объясняться с директором. — За это просто убивают!

Примерно то же он сказал и директору:

— Вы же знаете, что сам собой нейлоновый канат не порвётся. А вот если его подрезать…

Директор решил шума пока не поднимать, но тут же приказал принести оборванные концы.

— Да вот же — ровная обрезка! — показал Аркадий. — Знать бы, кому потребовалась её жизнь.

Ника уже это знала без всяких расследований. Её жизнь потребовалась вовсе не кому-то из цирковых, а той самой компании, от которой недавно заявилась журналистка. Мадам журналистка — вот кто объявил ей смертельную войну.

«Значит, ты моей смерти захотела, — подумала Ника. — Хорошо, ты получишь смерть. Только свою!»

Тут-то она и вспомнила про покупку Аркадия.

Охранное предприятие «Эгида+» Агния искала долго. Обходила двор за двором в районе Московского проспекта недалеко от парка Победы и все без толку.

Отчаявшись, она даже чуть не повернула назад, но тут наконец наткнулась на двухэтажный особнячок, мимо которого прошла уже несколько раз.

За массивной стальной дверью начинался коридор, справа сидел молодой дежурный с рукой в гипсе, который сразу её пропустил, едва она протянула паспорт. Но она задержалась и по журналистской привычке спросила, подчёркивая уважение:

— Это вас из ружья ранили?

— Вообще-то из тэ-тэшника, — смутился дежурный. — Сам виноват — нарвался.

Слева располагался спортивный зал, и, проходя мимо открытых дверей, Агния невольно в него заглянула. Там тренировались, шумно бросая друг друга на пол, молодые мужчины. Но что Агнию особенно удивило — занятия с ними вела весьма симпатичная девушка. Агния даже задержалась на мгновение, чтобы посмотреть, как девушка проводит бросок. И тот широкоплечий светловолосый здоровяк, которого она швырнула на пол, вовсе не поддавался ей и упал непритворно. Правда, перевернувшись, сразу оказался на ногах.

Превращаться в непрошеную бесплатную зрительницу было неловко, и Агния начала подниматься по удобной деревянной лестнице на второй этаж.

Там было все, как в обычных современных офисах. Красотка, сидящая за компьютером, запах кофе, несколько дверей с табличками.

— Агния Евгеньевна? — спросила приветливо красотка. — Осаф Александрович ждёт. Сюда, пожалуйста.

Дубинина Агния не видела два года, но с тех пор он не изменился ничуть.

Усадив её в кресло, он немедленно предложил кофе, а когда она вежливо отказалась, сразу предложил:

— Рассказывайте о своих приключениях.

После мужа он был первым человеком, который внимательно её слушал. Мало того, даже делал какие-то пометки на листке бумаги мелким ювелирным почерком.

Но когда она дошла до середины, неожиданно прервал:

— Сейчас я приглашу несколько человек, и вы повторите все сначала. Так, как мне только что рассказали. Нам это очень важно.

Он на минуту вышел и привёл за собой широкоплечего красавца лет сорока пяти в дымчатых очках с пшеничными усами и даму на высоких каблуках в изящном платье, подчёркивающем осиную талию.

— Это моё руководство, Сергей Петрович, — отрекомендовал он красавца, — а это Марина Викторовна, наша главная интеллектуальная поддержка.

Агния растерянно привстала.

— Агния Евгеньевна, моя знакомая, театральный критик. Я правильно говорю?

— спросил он. — Да, — смущённо выдавила Агния.

— Вокруг Агнии Евгеньевны последнее время происходят странные истории.

И Агния принялась рассказывать по второму разу.

— Чеченец, — коротко произнесла дама с осиной талией, когда рассказ дошёл до «доброжелателя». — Наконец проявился.

— Но не Брамс? Нет? — уточнил Дубинин.

— То, что случилось в Париже… Трудно сказать. Посмотреть бы их газеты того времени…

— Нет, звонок — это дело не Брамса, — уверенно проговорил красавец с пшеничными усами. — Станет он запугивать женщин.

Агния слушала их реплики и мало что понимала. Это почувствовали все и, словно сговорившись, повернулись к ней.

— Что мы скажем Агнии Евгеньевне? — спросил Дубинин.

— Прежде всего, спасибо за информацию. Может, выделить людей для охраны? — И красавец вопросительно посмотрел на Марину Викторовну.

— Как вы себе это представляете? Она весь день перемещается по городу, а следом двое молчаливых кавалеров?

— Может, девушек? Они у нас как раз засиделись…

— Я думаю, прежде всего Агнии Евгеньевне следует успокоиться. Сегодня и завтра на неё нападать явно не станут. — Марина Викторовна произнесла это так уверенно, что Агнии и в самом деле стало спокойнее. — От угрозы до нападения — дистанция огромного размера. Но я бы советовала ей незаметно исчезнуть. Как можно быстрее и недельки на две. Вот с этим неплохо бы Агнии Евгеньевне помочь.

— Нет, я никуда не могу уехать! — испугалась Агния, представив, как её увозят чуть ли не насильно. — Я должна закончить в срок книгу… И отдел в газете на мне. Не могу же я допустить, чтобы из-за меня пострадала культурная жизнь города!

Красавец с пшеничными усами взглянул на Осафа Александровича и развёл руками.

… — Самофракийскую, пожалуйста! Ника? Говорит Агния Самарина. Я должна с вами увидеться. Немедленно. — Голос Агнии звучал так решительно, что пожилой прохожий, тоже собравшийся позвонить по этому автомату, с любопытством на неё уставился.

— Хорошо, — отозвалась артистка. Было похоже, что она испугалась этого внезапного звонка. — Приходите в цирк к двум часам. Я вас встречу у служебного входа.

— И приду! — сказала Агния и, вешая трубку уличного автомата, победно посмотрела на прохожего, стоявшего поблизости: вот, мол, как надо разговаривать с мафией!

Она придёт и скажет ей все, что думает по поводу идиотских угроз. А также намекнёт, что кое-где об этом уже известно. И теперь в интересах этой самой Самофракийской, чтобы с ней, с Агнией, ничего не случалось.

— Теперь они с меня пылинки будут сдувать! — повторяла вслух Агния, несясь к метро.

На площади перед цирком у трамвайных путей Агния наткнулась на собственного брата.

— Ты никак в цирк собралась? — удивился он.

— Да, собралась! — сказала она с вызовом. — Знаешь, где я сейчас была? У Осафа Александровича.

До назначенного часа ей оставалось ещё минут пять, и эти минуты она могла с удовольствием потратить, чтобы сказать брату, что она думает о нем и о его работе.

— У Дубинина? — заинтересовался Дмитрий. — Как ты туда попала?

— Позвонила и пришла. Это ты меня не пожелал выслушать. А им моя информация очень пригодилась. Они меня даже благодарили.

— Чего-чего? — иронически переспросил Дмитрий.

— Да, поблагодарили. И предложили немедленно исчезнуть. На две недели.

— Это ещё зачем?

Дмитрий смотрел на неё как на сумасшедшую.

— Хотели меня спрятать, но я отказалась.

— Слушай, сестрёнка, а ты — не того? Тебя, конечно, надо спрятать, но в психбольницу. — И он поднял руку, чтобы покрутить у виска пальцем.

Одновременно взгляд его скользнул по дому, стоявшему напротив цирка.

Сколько себя Дмитрий помнил, на первом этаже этого дома всегда был продуктовый магазин. Но сейчас его внимание привлёк не первый этаж, а верхний. Там из открытого окна высунулся типичный оружейный стйол, да ещё с глушителем, и нацелился прямо на них.

— Падай! — крикнул Дмитрий, быстро выбрасывая вперёд руку, чтобы схватить Агнию за плечо и бросить её на землю. Но опоздал: пуля с негромким присвистом пролетела мимо его подбородка и ударила Агнию в грудь.

КИЛЛЕР И ДРУГИЕ

Встав на колени перед неловко лежащей Агнией, Дмитрий по сотовому набирал один номер за другим, вызывая «скорую помощь» и группы захвата.

Скорее всего киллер стрелял в него, но пуля убила Агнию, а он не смог её уберечь. В летнем светлом пальто было пробито аккуратное отверстие со слегка обуглившейся по краям тканью — прямо против сердца.

Их объехало несколько машин, потом обступили люди.