СВИДАНИЕ

На углу Невского проспекта и Садовой у входа в метро «Гостиный двор» была обычная небольшая давка, которую Михаил Петров постарался преодолеть с максимальной скоростью. Он опаздывал на свидание с Олей. В этот день ему исполнялось сорок лет и он решил: сегодня или никогда. Только что внизу в переходе под Невским проспектом рядом с поющим ансамблем слепых музыкантов он у бодрой бабуси приобрёл букетик голубых цветов непонятного происхождения.

Названия цветов он не знал и окрестил их васильками. Хотя какие могут расти васильки на российской земле, покрытой сейчас смесью снега и грязи!

Проталкиваясь узким проходом в метро, он берег эти цветы с особой тщательностью. У них с Олей было постоянное место встреч — у баллюстрады, которая соединяет две части «Гостиного двора», Невскую и Садовую линию. За несколько месяцев у них и было-то всего пять свиданий, но каждую минуту этих свиданий он помнил наизусть. Внизу, под балюстрадой, работали все четыре ленты эскалатора: две на спуск, две на подъем. И, глядя на людские потоки, которые двигались под ним навстречу друг другу, он в очередной раз удивился простой мысли о том, как растворяется в большом городе человеческая индивидуальность. У каждого из этих людей — своя судьба, свои тревоги и радости, так же, как и у него самого. Но все эти люди, сливаясь в массу, как бы теряли лицо. И он, доктор наук, уже много лет влюблённый в Ольгу Васильевну, для всех для них — та же безликая песчинка, каких здесь многие тысячи.

Рядом с ним на расстоянии нескольких метров у балюстрады стоял молодой человек с точно таким же букетиком. И Михаил Петров, взглянув на его простенькую куртку и сношенные ботинки, попытался сделать, так сказать, мгновенный анализ личности. Скорее всего, это студент, приехавший из провинции и поселившийся в общежитии. Если родители и шлют ему деньги, то совсем немного, и при этом не догадываются, что даже их он тратит на книги. Бюджет Михаила Петрова, естественно, не рухнул из-за приобретения букетика, но для студента покупка цветов для своей пассии — серьёзная жертва. Интересно, догадается ли об этом девушка?

Кстати, у Оли старший сын тоже студент. Когда-то, лет десять назад, в другую эпоху, Михаил встретил их на Невском. Тогда это была вполне счастливая семья — родители и двое детей: один постарше, второму года четыре. Он смотрел на них с тайной завистью, ведь когда-то Оля могла стать его женой, а вовсе не Генкиной, и, как знать, вдруг у них тоже было бы два сына. Теперь, всякий раз, когда в телефонном разговоре Оля рассказывала ему о своих взрослеющих сыновьях, он с грустью думал, что эти ребята могли бы быть его сыновьями.

Очень глупо получилось когда-то, двадцать один год назад. Они с Олей были едва знакомы, но ему казалось, что он нравится ей. А уж как она ему нравилась!

И он решился позвать её на день рождения Геннадия, собственного двоюродного брата. Михаил до сих пор помнил свои тогдашние переживания: а ну как она, отстранившись, посмотрит на него и спросит: «На день рождения с вами? С чего это вам вдруг пришло в голову». Но Оля согласилась, они пришли к Генке, а у того уже сидела ужасно шумная девица, которая неизвестно с какой стати тут же прилипла к Михаилу. Потом-то он узнал, в чем была основная Причина: девица приехала с забытой Богом Будогощи, с окраины Ленинградской области, куда редкие электрички тащились больше трех часов, и ей смертельно хотелось получить городскую прописку. История банальная, каких сотни тысяч таких же. Но это стало ясно позднее, а тогда просто в первые же минуты общего разговора каким-то образом была упомянута двухкомнатная квартира, которая Михаилу досталась от бабушки.

— Чего-чего? Это у тебя — квартира? — удивилась Наташа Дмитренко, будогощская девица.

— Ты лучше спроси, что у него в этой квартире стоит, — рассмеялся Генка.

— Да, интересно, а что у тебя там стоит? — тут же переспросила Наташа. Она в отличие от Оли сразу перешла с Михаилом на «ты».

— Ничего особенного: пружинный матрас на кирпичах, как у Ильфа и Петрова, я его со свалки принёс, два стула, тумбочка, — стал вполне серьёзно перечислять Михаил. — Я же там не живу.

— И ещё кресло-качалка, — добавил Генка.

— Настоящее? — Наташа даже захлебнулась от восторга. Она уже чувствовала себя хозяйкой общего застольного разговора. — Я их только в кино видела. Всю жизнь мечтаю сидеть в кресле-качалке! Покажешь?

— Покажу как-нибудь, — вяло согласился Миша.

Ему хотелось разговаривать и танцевать только с Олей. Даже в те минуты, отвечая Наташе, он смотрел на Олю. Но она сразу отыскала на полке какую-то книгу, села в угол и принялась читать, словно все происходившее её не касалось.

И когда Генка включил музыку, Миша шагнул было к Оле, но его мгновенно перехватила будогощская девушка. А двоюродный брат пригласил Олю.

В результате всего этого действа Оля часа через полтора вспомнила о срочном деле и быстро оделась.

— Я провожу, — сказал Михаил, думая, что они наконец останутся вдвоём.

— И я! — радостно встрепенулась Наташа.

Генка тоже пошёл с ними, хотя без особого удовольствия. И даже тут продолжилось прежнее: будогощская гостья подхватила Михаила под руку, они как бы вдвоём провожали Олю. А Оля шла рядом с Генкой.

День рождения кончился тем, что Наталья отправилась с Михаилом смотреть его кресло-качалку. По дороге она завела его в магазин и они купили «Солнцедар», что-то вроде портвейна, дрянней которого Михаил с тех пор никогда не пил. И в пустой двухкомнатной хрущобе с нежилым запахом они пили из мутного стакана эту бормотуху. Потом, покачавшись вдоволь на кресле, Наталья перешла на старый, с выпирающими пружинами матрас. И в кресле и на этом матрасе она выглядела очень даже изящно. Такой у неё был тогда талант — в любой ситуации она умела выбрать позицию, в которой выглядела изящно. И Михаил попытался ей втолковать об этом её таланте, который заметил сразу. Она лениво слушала, а потом прервала:

— Дурачок! Какой же ты милый! Иди ко мне…

— Мишенька, ты обязан жениться на этой девушке, — сказала ему мама на утро.

Маму звали Дора Абрамовна, и Михаилу в первые годы после вуза пришлось пережить неприятности из-за этого. В лаборатории, где он мечтал работать, была первая форма секретности, и людей с мамами-еврейками туда не брали изначально.

В ту ночь, когда Миша не явился домой, мама, естественно, позвонила Генке, выяснила, куда отправился её сын с девушкой, и не сразу среди ночи — во всех отношениях мама ставила во главу угла корректность, — а лишь в девять утра приехала туда на такси. Она даже и тут соблюла корректность. Например, не стала открывать квартиру своим ключом, а сначала коротко позвонила, сразу спустилась на первый этаж и вышла на улицу. И лишь минут через десять вернулась к двери. К этому времени Михаил был уже одет, а Наталья стояла у обломка зеркала с расчёской в руках.

Тогда-то мама и сказала, прямо от двери, даже не представившись, хотя, конечно, и так было ясно, кто она:

— Мишенька, ты обязан жениться на этой девушке.

— Здравствуйте, я не против. Ваш Миша мне понравился сразу, — подтвердила девушка.

Его всегда считали послушным сыном. И бракосочетание во дворце состоялось через два месяца — такая тогда была очередь на эту процедуру. Олю Миша приглашать не стал. Он даже хотел бы о ней забыть, но это не получилось.

Михаил посмотрел на часы: Оля задерживалась. Синхронно с ним посмотрел на свои часы и студент, а потом они встретились взглядами и почти незаметно улыбнулись друг другу. Но тут как раз появилась девушка, и Михаил отметил, как они, девушки, хорошеют, когда к ним приходит любовь. У этой огромные глаза так лучились внутренним светом.

Студент поцеловал её. Совсем не так препохабно, как целуются порой на эскалаторе молодые пары, а бережно — в каждом его движении была заметна нежность. И они повернулись, чтобы уйти.

— А вот и я, простите, Миша, что опять опоздала, — услышал засмотревшийся на юную пару Михаил.

Может быть, под воздействием примера молодой пары он тоже решился и легко поцеловал Олю в висок, точнее, в мокрый, с капельками дождя локон. И Оля не отстранилась.

— Ой, Ольга Васильевна! Здравствуйте! — девушка неожиданно повернулась к ним.

— Мама! — удивился студент. — А я думал, ты на работе.

— Здравствуй, Дашенька! Михаил Семёнович, это мой сын, Петя, — сразу нашлась Оля. — Михаил Семёнович, двоюродный брат твоего отца, Петя.

Пары чинно раскланялись.

— Да уж… попались! Жизнь и правда полна неожиданностей! — сказал со смехом Михаил, когда Петя с Дашей растворились в толпе.

РАЗГОВОР С АНГЕЛОМ

В этот день Агнию явно вела удача. Не успела она вернуться из Русского музея, как в их тесную редакционную комнатку зашёл главный. Минуту-две он в задумчивости постоял в дверях, а потом выдал идею:

— Слушай, я тут подумал, какой-то нам экзотики не хватает. Цыган с медведями, что ли. Вот-вот: медведей. Короче, цирка, блеска, бурлеска. Сходи-ка ты в цирк, а? Присмотрись. У них там, я слышал, мировое ревю. Причём они его в загранке показывают, неделю — дома. Присмотрись, мало ли какая экзота попадётся. Скажем, змея, влюблённая в артиста, или семья — великанша и лилипут.

Поищи что-то такое, что в метро друг другу станут пересказывать.

— Корректуру просмотрю и двинусь, ладно? — приняла указание шефа Агния. — Вот-вот, сходи… К цирку Агния была равнодушна. В детстве, когда их с Дмитрием привели в первый раз туда родители, ей были обещаны медведи на мотоциклах. И она терпеливо томилась два отделения, ожидая, что вот-вот на арене появятся те самые медведи. Что-то неразборчивое говорили, пиная друг друга, странно одетые дядьки и тётки. Как ей объяснили, это были клоуны, которые веселили публику.

Другие артисты бросали друг другу кольца, лазали по длинным палкам — все это было ей неинтересно. К концу второго отделения она заснула, и, когда появились обещанные в программе медведи, отец стал её будить. Она вяло открыла глаза и снова, свесив голову, задремала.

Таким цирк и остался в её сознании — скучным. И теперь к зданию на Фонтанке она шла с небольшой охотой. К тому же одно дело писать о глубинах режиссёрского замысла Льва Додина и другое — об этом примитивном, даже не искусстве, а зрелище. Но работа есть работа. И знакомство с мировым ревю она начала с афиш: чтобы иметь хотя бы приблизительное представление, о чем спрашивать и на что обратить внимание. Яркие афиши были развешаны перед входом по обе стороны здания. И среди звериных морд она остановила взгляд на нескольких человеческих лицах. Сбоку афиши были выписаны буквы: «Заслуженная артистка России Ника Самофракийская». Ну и псевдонимчик! — улыбнулась Агния.

Зрелище ей нравилось. Агния сидела в середине третьего ряда, куда её усадил постаравшийся угодить администратор. Как-никак фамилия Самарина была в театральных кругах известна. К собственному удивлению, она смотрела на все, что показывали цирковые артисты, с большим интересом.

Ещё до начала представления Агния успела спросить администратора, работает ли сегодня такая артистка, Нинель Кривозубова.

— Кривозубова? — переспросил тот. — Кто же это у нас… А, вспомнил! — наконец обрадовался он. — Да, в самом конце первого отделения. Но если вам нужен крепкий позитив, советую потерпеть до второго отделения. Там будет дрессировщица кошек, классный номер! Об этом обязательно стоит написать.

Представляете: кошки баюкают в колыбели настоящих мышек. Этот номер получил недавно премию ЮНЕСКО — «Искусство для детей — за толерантность».

А пока Агния наблюдала обычный набор цирковых выступлений и делала короткие пометки в программке — о чем стоит сказать в газете. Каждый номер был по-своему интересным, и ей даже захотелось писать большую проблемную статью о современном цирке. Вот только ничего суперэкзотического пока Не происходило: удав не заглатывал человека, у женщин не отпиливали головы и крокодил не разговаривал человеческим голосом. К концу отделения Агния даже стала понемногу уставать. Но тут ведущий объявил:

— Мировая премьера! Воздушные гимнасты и музыка с небес! Заслуженная артистка России Ника Самофракийская!

«Да уж, такую фамилию не забудешь! — подумала Агния. Интересно бы услышать, как её произносят иностранцы».

На арену выбежала группка подтянутых юношей в черно-белых спортивных трико и несколько роскошных див. На них тоже была спортивная одежда, но она переливалась разноцветными блёстками. Агния сразу взбодрилась, пытаясь угадать, есть ли среди них та самая Нинель Кривозубова, которую рисовал Антон Шолохов, и кто — Ника Самофракийская.

Сверху быстро опустились перекладины, кольца, и спортсмены поднялись на них под цирковой купол, который мгновенно силами осветителей превратился в купол небесный — темно-голубой с золотыми звёздами. В это время на арене натянули просторную сетку-батут. Оркестр на балконе заиграл победный марш, и артисты в ритме этого марша стали на страшной высоте перелетать от одной перекладины к другой. Это выглядело особенно эффектно, когда они летели попарно: девушка и юноша, взявшись за руки, пересекали, словно птицы, пространство над головами зрителей.

«Кто же из них Нинель?» — продолжала гадать Агния.

Музыка из победной перешла в тревожную и вдруг оборвалась. По описаниям Агния знала, что так происходит в цирке, когда наступает самый ответственный и опасный момент номера. И точно: ещё выше спортсменов неизвестно откуда появилась маленькая девочка. В короткой юбочке, воздушной кофточке, гольфиках, с большим огненным бантом, трогательно беззащитная, она стояла на перекладине и, ни за что не держась, дарила зрителям лучезарную улыбку. Ей было лет десять-двенадцать, не больше, может, даже восемь, а то и шесть — все-таки она была далеко. Но даже со своего места Агния видела, что от ребёнка этого исходит чистая, ничем не замутнённая ангельская красота. Лучи сошлись и освещали только малышку да перекладину, на которой она стояла, и ещё скрипку, которую она зачем-то держала в руках.

«Боже мой, неужели они заставляют ребёнка работать без всякой страховки?!»

— с ужасом подумала Агния. Себя, например, она бы ни за что не позволила поднять на такую высоту, даже если бы её закрепили со всех сторон тросами. У неё начинала кружиться голова, как только она выходила на балкон третьего этажа. А уж на десятом она и вовсе не пыталась выходить.

Перекладина с юной артисткой медленно поплыла по небу над головами зрителей, описывая круг за кругом, девочка повела смычком, и оттуда, с небесной высоты, полилась божественная мелодия.

«Гайдн, — определила Агния, только не помню что. А может быть, Моцарт? — подумала она минуту спустя. — Дети цирковых артистов часто выступают с детства.

Но не в таком же опасном аттракционе! Причём девочка необыкновенно талантлива.

Малышке безусловно нужна школа при консерватории, а не арена цирка!»

Эту мысль Агния тоже записала, ей захотелось поговорить в статье с родителями про то, как некоторые люди губят в детях музыкальное дарование. Если бы редактор согласился на негативный материал, то вот он: в одном флаконе — и экзотика, и судьба ребёнка.

В это время мелодия стихла. К девочке, которая продолжала стоять на перекладине, спустили едва заметный канат. Она прикрепила к нему свой музыкальный инструмент, и взамен ей был доставлен пистолет. Снова заиграл победный марш, вверх полетели разноцветные шары, и девочка стала стрелять по ним, влёт, почти не целясь. После каждого выстрела тот шар, в который она попадала, мгновенно взрывался, и из него сыпались на зрителей сверкающие в лучах разноцветных фонарей конфетти и крохотные букетики цветов. Зрители принялись ловить их, марш ещё продолжал играть, но спортсменов быстро спустили на пол арены, а девочка растаяла в сумраке купола так же незаметно, как и появилась.

— Антракт! — объявили зрителям.

«Это действительно настоящая мировая премьера», — подумала Агния. Но она так и не поняла, которая из выступавших спортсменок — Нинель, и кто среди них — Самофракийская. И опять же, почему на афише отмечают только её. Хотя, может быть, она постановщица этого номера?

— Да, я была знакома с Антоном. Только не понимаю, почему это вас вдруг заинтересовало?

Перед Агнией стояла та самая девочка с бантом, которая только что, летя под самым куполом цирка, исполняла божественную мелодию на скрипке. И говорила она голосом взрослой, хотя и молодой женщины.

Агния была потрясена, когда во время антракта администратор поманил её в служебный коридор, а потом подвёл к ней малышку и торжественно проговорил:

— Звезда российского цирка, заслуженная артистка Ника Самофракийская.

Перед этим, едва публика начала подниматься, он сам нашёл её и спросил:

— Ну как? Есть материал для рецензии?

Давать обязывающие авансы Агния не любила. И лишь попросила:

— Если можно, познакомьте меня с Никой Самофракийской.

Вот он и исполнил.

Теперь, когда девочка стояла рядом, Агния разглядела, что лет ей все-таки не шесть и не восемь. А когда артистка заговорила, стало понятно, что и не двенадцать.

— Я из газеты, — сказала Агния на всякий случай. — Хотела бы написать о вашем номере.

Чувствовала она себя отвратительно, потому что ожидала увидеть если не пожилую цирковую мадам, то по крайней мере одну из выступавших див. И именно с ней поговорить о судьбе одарённого ребёнка. А теперь…

— Вы давно выступаете? — спросила она, и ей самой стало неловко от этого непрофессионального вопроса.

— Я работаю в цирке девять лет, — просто ответила артистка.

«Что бы у неё такое спросить? — подумала Агния с тоской. Не про то же, как она „дошла до жизни такой“. И тогда она, как за соломинку, схватилась за имя, связанное с Шолоховым.

— Такая артистка, Нинель Кривозубова, она тоже работает с вами?

На лице Ники Самофракийской так ярко обозначилось недоумение, что Агния окончательно растерялась.

— Так это я и есть, — сказала артистка, посмотрев на неё, как на полную дуру.

— Простите, я очень давно не писала о цирке.

— Это заметно, — согласилась Ника-Нинель.

— Дело в том, что мне, кроме вопросов, связанных с будущей статьёй, ещё хотелось бы поговорить с Нинель, то есть с вами, о художнике Антоне Шолохове.

— Хорошо, я вас слушаю, говорите.

— Вы были знакомы с Шолоховым?

— А позвольте осведомиться: почему вас так заинтересовало наше знакомство?

— с подчёркнутой иронией спросила артистка.

— Я вам не успела сказать: я не только театральный критик, а ещё и пишу книгу об Антоне Шолохове. По заданию московского издательства, — стала сбивчиво объяснять Агния, чувствуя себя рядом с ней старой, большой и неуклюже толстой.

— Я присутствовала при его смерти, — зачем-то добавила она. — И мне важна каждая подробность…

— Поняла, — перебила её артистка. — Отойдёмте немного в сторону… В гримерную вас пригласить не могу, мы там будем мешать… Так что вас интересует?

— Меня интересует все.

— Что — все?

— Простите меня, как вас лучше называть: Нинель или Ника?

— Я уже давно Ника, — артистка по-детски передёрнула плечиками.

— Ника, извините, вы замужем?

— Не понимаю, какое это имеет значение. Вы же сказали, что интересуетесь Антоном? Допустим, замужем. Так что? — Во всех её последних фразах слышалась плохо скрываемая насторожённость.

— Извините, — снова повторила Агния, — это, конечно, слишком интимный вопрос, но у вас с ним было поверхностное знакомство или… — и Агния нырнула, как в прорубь, — более близкие отношения?

— Мы с Антоном любили друг друга. — И голос артистки неожиданно дрогнул. — Он меня рисовал. Что вы на меня так смотрите? Вы не верите, что меня мог полюбить знаменитый художник? Я же вам сказала: он меня даже рисовал.

— Я видела. В Русском музее выставлены небольшой портрет и скульптура.

Оттуда я и узнала ваше имя.

— И скульптура тоже стоит? — удивилась артистка. — Надо сходить посмотреть. Я сама так ни разу её и не увидела.

— А я была там вчера утром.

— Антон создавал её в мастерской у приятелей-скульпторов. Но теперь все это не имеет значения. Поезд ушёл и оставил меня на платформе. Что вас ещё интересует? — Голос артистки сделался чуть мягче.

— Любая мелочь. — Агния на мгновение задумалась. Да уж, совсем не так она собиралась построить разговор. — Ну хотя бы: как вы называли его и как называл он вас? Как вы познакомились? О чем разговаривали?

— Вы смотрите на меня и гадаете, — перебила её артистка с вызовом в голосе:

— кто я — урод или ребёнок? И как же это меня мог любить взрослый мужчина, да ещё знаменитый художник? Так вот, чтобы вы знали: девочка — это моя роль. Я не вышла ростом, но во всем остальном — самая нормальная женщина. Самая обыкновенная! И способна на любовь, как все. У меня и муж нормальный.

— Вы не помните, — Агния решила увести разговор от больной темы, — что Антон Шолохов ещё рисовал в тот месяц? Я ничего не знаю толком о последнем петербургском периоде. Что он тут вообще делал? Говорят, к нему ходило много молодых людей… Какие-то татуировки…

Что-то в артистке после этих вопросов сразу переменилось. По крайней мере опять появилась насторожённость.

— Извините, вы действительно писательница?

— Ну какая я писательница, — смущённо улыбнулась Агния, стараясь вернуть в разговор тепло. — Вот когда книга выйдет… А по жизни я — журналист, работаю в газете…

— Удостоверение у вас какое-нибудь есть при себе? Журналистам ведь дают членский билет, да?

— Дают, — успокоила Агния и протянула сразу две свои корочки. — Вот, пожалуйста, это журналистский, тут я моложе, а это — редакционное удостоверение…

К удивлению Агнии, артистка внимательно их рассмотрела, чуть ли не на просвет, а потом спросила у пробегавшего мимо служителя карандаш и, сорвав со стены старое расписание, переписала все данные.

— Работал он, конечно, много, — проговорила она, возвращая документы, — и татутировки тоже делал… Разное делал. Только, знаете, я ведь была от этого далека. Знай я, что вот так будете выспрашивать, конечно, все бы запоминала.

Что-то такое она явно скрывает, поняла Агния. Скорее всего, прячет его последние работы, чтоб подороже продать заграницу.

— Так вы, говорите, присутствовали при его смерти? спросила артистка.

— Присутствовала, но получилось это совсем случайно.

— Да уж, если бы не случайно, вы бы тут сейчас не стояли… Его отравили?

Это точно?

— Предполагают, что кто-то добавил в зелёный чай экстракт вещества… забыла, как оно называется…

— Яд, короче?

— В общем, да. Для него это стало ядом.

— И что же, тело его украли и не нашли? — Получается, что да. Так неужели вы не помните, что это были за татуировки? — решила снова сменить тему Агния.

— Да самые обыкновенные! Вам-то про них кто сказал?

— Один знакомый, некто Василий Афиногенов. Он меня уверял, что ему делал татуировку сам Шолохов. Даже хотел показать…

— И показал? — В голосе артистки Агнии почудилось злорадство.

— Все как-то некогда было, — с наигранным равнодушием ответила она.

— Насчёт дружбы-то он вам сочинял.

— Возможно. Я не успела его подробно расспросить. Он куда-то исчез.

— Исчез?

— Да, пропал без вести. Говорят, должен был получить большое наследство и… — Агния развела руками. — Милиция не нашла никаких следов…

— Знаете, — предложила артистка, — оставьте свои телефоны. Может я что-то важное припомню. Тут ведь впопыхах все равно много не скажешь.

Агния полезла в сумку за визитными карточками и, как на зло, их не нашла.

Пришлось записывать все свои телефоны на том же сорванном со стены листке.

— Очень прошу вас, Ника, если что вспомните, позвоните, Пожалуйста! — сказала она на прощание.

— Если вспомню… — отозвалась артистка, так похожая на девочку-школьницу, да ещё с ангельским выражением на лице.

ДЕТСТВО ДЮЙМОВОЧКИ

С тех пор как её стали называть по имени и фамилии, она возненавидела и то и другое. Пошлее имя, чем Нинель, было трудно выдумать. А уж тому предку, который наградил их род фамилией Кривозубовы, надо было все зубы повыдирать. По крайней мере звали бы их сейчас Беззубовыми, что не так оскорбительно. Поэтому, как только наступила возможность, она поменяла и то и другое. Хотя бы для публики.

О том, какое её ждёт будущее, родители не догадывались. Хотя и могли бы.

Даже она сама помнила, как старая сутулая участковая врачиха из детской поликлиники жалостливо спрашивала, когда приходила по вызову: «Дюймовочка наша опять заболела?»

Врачиха, видимо, была не дура и хотела заранее подготовить родителей к будущему дочери. Да только те оказались недостаточно начитанными, чтобы сообразить. Впрочем, догадались бы они — и что? Только ещё больше было бы охов и стонов. Все равно ещё ни один медицинский гений не открыл способ, как превратить лилипута в нормального человека. В таких случаях врачи разводят руками и повторяют замечательную фразу: «Медицина бессильна».