ЗЛОЙ ЧЕЧЕН ПОЛЗЁТ НА БЕРЕГ

— Такого изуверского ритуала, чтобы с человека живьём снимали кожу, а мясо отправляли на вывоз, — среди современных российских культов я не знаю.

Никита шёл с Аскером Алиевичем по Дворцовому мосту. С полчаса назад он пришёл в здание Кунсткамеры, где помещалось заведение с длинным названием:

Институт этнографии и антропологии человека имени Миклухо-Маклая Российской Академии наук. Профессор Аскер Алиевич Цагароев заведовал в этом институте сектором. Вечером Никита решил справиться насчёт него у бывшей одноклассницы, которая тоже трудилась в этом институте и специализировалась то ли по якутам, то ли по чукчам. А может, по тем и другим.

— Ты такого чеченца, Цагароева, из вашей епархии случайно не знаешь? — спросил он весело и тут же получил устную оплеуху за своё легкомыслие.

— Для тебя, Никитушка, Цагароев — чеченец, а для меня он прежде всего учёный планетарной значимости. Его книги изданы во всем мире. Можешь сам в БАНе в этом убедиться, если у тебя, конечно, есть пропуск. Они написаны вполне доступным языком.

Мол, не тебе с твоим ментовским интеллектом соваться в наши дела. Хорошо ещё Никита понял, что его посылают не в заведение с сауной и душевыми, а в библиотеку Академии наук. А то ведь мог бы и выдать что-нибудь, типа: «Слушай, я только не понимаю, при чем тут баня?»

И все же, несмотря на слова бывшей одноклассницы, Никита отличил учёного с мировым именем среди двух других собеседников мгновенно — как ни крути, а по виду он был типичным чеченцем. Только с седым затылком и седеющими усами, а также со вполне благородной осанкой.

Никита созвонился с ним сразу после вечернего разговора с одноклассницей, и Аскер Алиевич, не проявляя любопытства к цели визита сотрудника прокуратуры, сказал, что может встретиться только завтра, потому что завтра же вечером вылетает на конгресс в Лондон, а из Лондона — читать лекции в университете…

Тут учёный назвал город, название которого хотя и показалось знакомым, но в какой он находится стране и даже в каком полушарии, Никита твёрдо не знал.

В назначенный час он прошёл мимо скелета лошади о двух головах и другого скелета — человеческого, только гигантского роста, поднялся по лестнице и, слегка поплутав, отыскал нужный кабинет, где учёный, стоя в дверях, заканчивал деловой разговор, по-видимому, с коллегами.

— Но это же не входит в целевую программу, — занудно говорил один из коллег.

— Милый мой, разве озарение можно запрограммировать? — отвечал ему профессор Цагароев со спокойной улыбкой доброго и мудрого пожилого человека. — Что вам эта программа! Человека осенила яркая, свежая идея, а вы — со своей программой. Да сочиним мы нужную формулировку.

Разговор ещё не закончился, когда у Цагароева засигналила трубка. Аскер Алиевич нетерпеливо поднёс её к уху, проговорил кому-то: «Привет, Миша», потом взглянул на часы и добавил: «Хорошо, через полчаса буду».

Звонивший Миша, судя по всему, сразу предложил учёному машину, на что тот ответил:

— Не надо машины! Ты же знаешь: я люблю ходит по мосту пешком. Через полчаса я у тебя буду.

— Так я могу начинать работу? — спросил, слегка заикаясь от волнения, другой коллега.

— Начинайте немедленно. — Цагароев с той же мягкой Улыбкой повернулся к нему. — Под мою ответственность.

Только после этого он со вниманием взглянул на Никиту.

— Вы ко мне?

Коллеги удалились, Никита, ощущая дефицит времени, представился и постарался за полминуты выложить свои вопросы.

— У нас такая проблема, Аскер Алиевич: требуется научная консультация.

Несколько раз подряд находим мужские тела… со снятыми кожными покровами.

Короче, тело есть, а кожи нет, срезана. Может ли кто делать такое в чеченской общине… нет, не обязательно в чеченской, — поправился Никита, однако слово было уже сказано. — Поймите меня правильно, — заволновался Никита, — я имею в виду любую нацию: у кого был такой культовый ритуал?..

Учёный понял все раньше, чем Никита договорил до конца, и, горестно кивнув, вдруг заботливо спросил:

— Вы одеты достаточно тепло, чтобы пойти со мной по Дворцовому мосту?

— Нормально — Никита с трудом скрыл удивление.

— Тогда у нас с вами есть двадцать минут. Проводите меня до Эрмитажа, вот все и обсудим. Михаил Борисович просит посмотреть новую коллекцию перед открытием.

Все-таки Никита был не какой-нибудь серый валенок и сразу понял, что звонивший Миша — это и есть Михаил Борисович, директор Эрмитажа по фамилии Пиотровский. Потом он почти бегом спустился по лестнице следом за сухоньким седеющим чеченцем и, стараясь не отставать, последовал за ним по набережной к Дворцовому мосту.

— Полагаю, вы ждёте, чтобы я немедленно назвал вам адрес злого чечена? — все с той же доброй улыбкой на лице спросил Аскер Алиевич.

— Какого злого чечена? — не понял Никита.

— Это из «Колыбельной» Лермонтова: «Злой чечен ползёт на берег, точит свой кинжал».

Что-то такое Никита помнил, но очень туманно.

— Чеченец как современный символ врага — забавно, не правда ли? Или трагично. Нет, мой дорогой, чечена я вам не назову. Но то, что ни один истинный чеченец такой способ мести не изберёт, это скажу вам точно.

— Но мало ли… — попробовал возразить Никита. — Я, конечно, понимаю…

— Ничего вы, молодой человек, не понимаете! — проговорил с неожиданной горечью учёный. — Хотя бы потому, что вас этому не учили. Вы хотя бы помните из своей, из русской истории, что Александр Невский однажды отмолил у Батыя право не вести русские дружины на войну?

— Было такое, — согласился на всякий случай Никита, хотя, конечно, не помнил.

— Правда, его брат, Ярослав Ярославич, и сыновья уже на эту войну ходили.

И ходили они именно на Кавказ — завоёвывать земли, где жил вайнахский народ, проще говоря, чеченцы. Так с тех пор и завоёвывают… в каждом веке и каждое поколение. Уж кто только не завоёвывал. И чтобы устоять в этой тысячелетней бойне, нужны в том числе и прочные, я бы сказал, окостеневшие ритуалы. Так вот, того, о чем вы спросили, среди ритуалов в последние столетия не наблюдалось.

Хотя, по преданиям, один из апостолов, святой Варфоломей, после проповеди в Индии перешёл в Армению и подвергся там именно такому жуткому истязанию: с него была снята кожа. Великий Питер Брейгель, как известно, изобразил этого мученика стоящим под деревом с перекинутой через руку, словно плащ, собственной кожей.

— То есть вы считаете, что в среде чеченцев такого быть не может?

— К тому же есть правила поведения народа в рассеянии. Сейчас все более утверждается взгляд на чеченский народ как на повторяющий судьбу народа еврейского. Сегодня в диаспорах живёт намного больше чеченцев, чем на своей земле. Так вот, у еврейского народа было золотое правило — не нарушать законов страны, которая его приняла, и содействовать процветанию этой страны… Хотя, конечно, отморозки могут быть в любой семье. И тут желательно тоже придерживаться старинного правила. Вы, возможно, слышали: «Дайте нам право иметь своих негодяев». Но этими негодяями нельзя мерить ни один народ… В моем подъезде коренной житель Петербурга, исконно русский человек Петя Иванов, каждый вечер мочится возле лифта. Но только ненормальный будет судить по нему обо всех петербуржцах и, тем более, о русском народе…

— А вы, Аскер Алиевич, ощущаете себя больше кем? — спросил вдруг Никита. — Я имею в виду: чеченцем или петербуржцем.

Они перешли уже разводную часть моста, и далеко внизу под ними, разбиваясь о каменные быки, стремительно неслись свинцовые воды Невы.

— Всем сразу, мой дорогой. — Цагароев улыбнулся. — В зависимости от того, кто в эту минуту терпит обиду. Чеченцем, петербуржцем, гражданином России, жителем планеты. И кроме того, сыном Божиим.

— Всем сразу?

— Естественно. И готов защищать любого из них, если он терпит бедствие. А вы разве нет? — Пожалуй, и я тоже… У меня, правда, один дедушка наполовину татарин, а бабушка — с Украины…

— Это нормально. А что касается существующих на сегодня аномальных ритуалов, то такого, о котором вы спрашиваете, в России, к счастью, не наблюдалось. Думаю, это что-то иное — никакой не сатанизм, которым так любят пугать, не каннибализм и прочие страшилки… Советую вам поискать в мире, как бы точнее выразиться, суперизощренной современной культуры. Короче, это — не веяние варварского прошлого, а что-то современное, ну как, к примеру, серьга в брови или губе у нынешней молодёжи. И ещё — по слухам, появилась — только я предупреждаю: это всего лишь тёмные слухи — какая-то странная личность, которую именуют чеченцем. Я не знаю, кто он. Я ничего о нем не знаю, кроме того, что личность эта опасна… Если он и в самом деле чеченец, то это — тот самый негодяй, на которого у каждого народа должно быть право… Попробуйте поискать около него.

— Сведения достоверные? — спросил Никита.

— Я вам сказал — это тёмные слухи.

— Но вы могли бы назвать координаты источника, который вам их сообщил?

— Могу. Южное кладбище. Номер могилы — не помню. Одна из свежих.

Они дошли до конца моста, и тут им дорогу преградил милицейский лейтенант.

Не обратив на Никиту внимания, он поманил Аскера Алиевича пальцем к гранитным перилам набережной.

— Документы, пожалуйста.

Никита тоже полез было за своим удостоверением, но лейтенант требовательно проговорил:

— А вы проходите, не задерживайтесь.

В это время учёный заученным движением успел протянуть паспорт, и Никита решил вмешаться лишь в случае крайней надобности. Лейтенант долго листал паспорт, даже повернул боком, якобы вглядываясь в печать, затем насмешливо спросил:

— Куда это ты так разогнался, дед?

— В Эрмитаж, мой дорогой, — ответил с улыбкой мудрого старца Цагароев.

Они стояли наискосок от Эрмитажа, и группы иностранных туристов обходили их, словно речные струи неожиданное препятствие……

— Чего? — презрительно переспросил лейтенант. — В Эрмитаж? Его, что, для тебя построили? Гуляй дальше, дед. Твоё дело — шаурму делать, на рынке торговать, какой тебе Эрмитаж? Сто рублей дашь, будет Эрмитаж.

— Лейтенант, перестаньте паясничать, — не выдержал Никита и достал наконец своё удостоверение, где он красовался при капитанских погонах. — Извинитесь перед всемирно известным учёным, профессором Цагароевым и освободите дорогу.

Его повелительные интонации подействовали на лейтенанта мгновенно.

— А чего, — заговорил он смущённо, — надо было сразу сказать, что профессор — в паспорте не написано. Ну извините, пошутил неудачно. — Лейтенант вернул паспорт, козырнул и важно разрешил:

— Доброго пути. Эрмитаж — дело хорошее.

И хотя теперь лейтенант повёл себя вполне корректно, Никита продолжал испытывать жуткий стыд.

— Необходимая процедура, — сказал он, чтобы сгладить неловкость.

— Да-да, — подтвердил Аскер Алиевич, — я привык и без паспорта не выхожу.

Причём это я — пожилой человек, который родился в Ленинграде, здесь вырос и, не считая ссылки в Казахстан, тут и прожил большую часть своих лет. Меня останавливают почти ежедневно, а моих племянников-студентов проверяют на каждой станции метро. Но иногда это бывает трудно объяснить гостям. Представляете: я показываю наш город коллегам из Англии или Голландии, а у меня на каждом шагу проверяют документы. Как мне им это объяснить?

Никита проводил учёного до служебного входа.

— Простите нас, Аскер Алиевич, мне очень стыдно, — сказал он, прощаясь.

ЛЮДИ ИЗ ПАСЬЯНСА

Дмитрий Самарин в очередной раз разложил свой пасьянс на столе. За неделю были обойдены и расспрошены родственники, одноклассники, девушки и соседи исчезнувших юношей. Из всех этих многообразных сведений возникало кое-какое представление о прежней жизни пропавших. И теперь он пытался отыскать те точки, в которых эти жизни пересеклись. Потому что только эти самые найденные точки пересечения, если они, конечно, были, могли стать зацепкой.

Одна зацепка лежала на поверхности — двое из исчезнувших юношей жили почти по соседству, в районе улицы Марата.

Итак, первый — Корольков Станислав Борисович. Двадцать один год, генеральный директор ООТ «Марат». Поздний ребёнок. Родился, когда матери было тридцать шесть. Мать приехала из деревни, работала дворником, потом уборщицей в жилконторе. По её словам, Стасик всегда был тихим, послушным мальчиком. После его рождения работала уборщицей в яслях — тех самых, куда отдала сына, потом вместе с ним перешла в детский сад, потом в школу.

С Корольковой разговаривала Катя. От неё она узнала ещё, что близких друзей у Станислава не было и девушек тоже.

По словам классной руководительницы, она же преподаватель математики, Стасика с трудом дотянули до восьмого класса — не справлялся с математикой и физикой. Катя записала фразу учительницы: «По причине отсутствия абстрактного мышления».

Бывшие одноклассники вспоминали Королькова с трудом, хотя со школьных времён прошло всего несколько лет. Характеризуют одинаково: «Всегда сидел в заднем углу. Тихий, незаметный».

Мать благодарна бывшему соседу по лестничной площадке Марату Соломоновичу Зальцману, в настоящее время постоянно проживающему в Израиле. По её словам, Зальцман относился к её сыну лучше, чем отец родной. Кстати, на вопрос об имени настоящего отца она отмахнулась: «Да так, договорилась с одним хорошим человеком. У него своя семья, ну, я его попросила».

Марат Соломонович в прошлом заведовал мясным отделом в универсаме, потом создал своё дело — закупал на птицефабрике в Лаголово кур и развозил их по ларькам. Ему как раз потребовался честный помощник. Сначала Стасик был грузчиком — перетаскивал лотки с курами, потом получил водительские права, с помощью все того же Марата Соломоновича купил старую «двойку» и тоже стал заниматься развозом битой птицы. Чуть больше года назад старик-благодетель решил переехать на историческую родину и оставил фирму на Стасика. Какие-то у них там были свои расчёты, что-то Стасик должен был перечислять то ли в синагогу, то ли на кладбище, где похоронены родственники Зальцмана. Мать этого точно не знает.

По словам немногочисленных сотрудников Королькова, именно в последний год неожиданно расцвёл его талант. Они и прежде любили его за вежливое обращение, а главное — за честность. Как ни странно, это помогало ему договариваться и с птицефабрикой и с «крышей». За год Станислав расширил дело, арендовал подвал, где поставил холодильные установки, и теперь его машины с курами и коробки с яйцами сновали по всему городу.

Исчез он неожиданно. Сотрудники в первый день удивились, когда не застали его в офисе, но не придали значения. Потом, когда позвонили домой и узнали, что дома он тоже не ночевал, даже порадовались: наконец, мол, и Стасик начал встречаться с девушкой, может женится… Никаких записок о том, что он собирается куда-то уехать, он не оставил. Врагов, пугающих звонков — не замечали. Долгов, от которых сейчас бегают, тоже не было.

На этой информации материалы по Королькову заканчивались. Проживал он, кстати, в Центральном районе — на Колокольной улице в доме девять. Туда в районное отделение милиции мать пропавшего и принесла заявление. Полтора месяца назад. Но только по заявлению этому никто не работал.

«Может быть, пытались отобрать фирму?» — думал Самарин.

О втором, кроме того, что его звали Василием Афиногеновым, Дмитрию Самарину было известно намного меньше. И его следовало разработать.

В половине четвёртого ночи Агния закончила набирать первую главу своей книги, выключила ноутбук, щёлкнула на кухне выключателем и вошла в комнату.

Лампа над кроватью так и не была погашена, и Агния с надеждой взглянула на спящего мужа: вдруг проснётся и согласится стать первым читателем её труда.

«Как закончишь, сразу меня поднимай», — сказал Глеб, отправляясь вечером спать.

Но сейчас Агния его пожалела. В отличие от неё он был жаворонком и отход ко сну после двенадцати принимал как чрезвычайное событие, а на ночной звонок по телефону его могла подвигнуть разве что весть о пожаре. За два года семейной жизни они оба изменили кое-какие привычки, но эти остались при них. Агния — театралка, к тому же и по профессии театральный критик, не реже пяти раз в неделю возвращалась домой именно к полуночи. Ведь после спектакля надо было встретиться с завлитом, поговорить с коллегами из других изданий, неплохо было также переброситься хотя бы несколькими фразами с ведущими актёрами, режиссёром. Театральный мир всегда отходил ко сну далеко за полночь и с трудом разлипал веки утром.

Обычно Глеб стойко её поджидал: лёжа в постели, читал что-нибудь своё, научное. Она, стараясь не громыхать стальной дверью, входила, улыбалась ему из прихожей, быстро стаскивала сапоги, накидывала на вешалку пальто — и являлась перед мужем. Тот приподнимался, чтобы поцеловать её. Почему-то они говорили друг с другом шёпотом, словно в квартире был кто-то третий и они боялись его разбудить.

Потом она шла на кухню, и тут на неё часто нападал жор. Каждое утро Агния клялась начать новую жизнь и перейти на сугубо овощное питание. Глеб, раз услышав эти клятвы, стал готовить ей куски вареной капусты, морковное пюре. Он даже разогревал эту пищу к её приходу. Но она, отголодав весь день и вернувшись домой, решалась чуть-чуть, хотя бы на мгновение, уступить себе — отломить корочку от батона и отрезать прозрачный ломтик ветчины. А дальше все происходило так, как при запое у алкоголика. Агния успокаивалась лишь, когда от батона и ветчины оставались крошки. Потом, размягчённая, она ещё принимала душ, а выйдя из ванной, набрасывала рецензию на просмотренный спектакль. У неё была отдельная комната, где она расставила свои книги, энциклопедии, но работать Агния привыкла на кухне. В три часа она появлялась, наконец, в комнате, которую супруги называли общей. Глеб к тому времени сладко спал.

В своей любви к нему Агния ощущала что-то материнское. Она с нежностью смотрела на узкое, нервное лицо мужа и со стыдом думала о том, что опять съела его завтрак, а ведь собиралась наоборот — прямо с этого дня начать кормить как следует именно его.

Теперь ей трудно было представить, как бы они жили друг без друга, если бы два года назад несчастного кандидата филологических наук в вокзальном отделении милиции не приняли за серийного маньяка-убийцу и с жестоким упорством не принялись выбивать из него признание. Дмитрий, который был тогда следователем транспортной прокуратуры, увидел Глеба, когда тот уже едва держался на ногах от пыток и голода, но по-прежнему не признавался ни в чем. Брат быстро понял, что менты пытаются обвинить не того человека, но помочь уже ничем не мог — его даже отстранили от следствия. И пришлось Дмитрию вступать в преступный сговор со знакомым из секретной государственной организации, которая ведала борьбой с террористами. Им удалось вырвать Глеба из рук преступников-ментов (тех потом судили, и об этом писали газеты). А она, Агния, прятала на даче за городом измождённого, со следами страшных избиений мужчину, который постоянно впадал в забытьё и лишь на третий день пришёл в себя. Ухаживая за ним, она впервые испытала то острое чувство нежности, которое с тех пор не покидало её никогда.

Они с Дмитрием рано лишились родителей и много лет прожили в квартире вдвоём. Причём ни брат, ни она не вступали в брак. Вольные девицы из журналистской братии, особенно в состоянии подпития, не раз спрашивали, многозначительно подмигивая:

— Слушай, жить с молодым мужиком в одной квартире столько лет и не переспать с ним — это же аморально! Вы-то как с Димкой? Неужели ни разу?

Она такие разговоры немедленно отметала. Точнее, они как бы пролетали мимо неё и исчезали в пространстве. Что поделаешь, каждая профессия слегка изменяет представления о мире у тех, кто ею занимаются. Хирурги не падают в обморок от вида крови, а патологоанатомы спокойно завтракают рядом с трупом. Считается, что в балете больше голубизны и розовости, в драматических театрах — пьянства и измен, а у журналистов — разнузданной болтовни. Но Агнию нечистые разговоры не интересовали никогда. Да и где было догадаться пронырливым девицам, которые обожали слоняться с важным видом по халявным фуршетам в поисках выгодного знакомства, что её брат со школьных времён неистово влюблён лишь в одну и ту же девочку из параллельного класса с нелепым прозвищем Штопка. Прозвище абсолютно не подходило Елене, но стало привычным. И надо же было такому случиться, что благодаря дикому стечению обстоятельств, пока вокзальные менты терзали схваченного по ошибке Глеба, настоящий маньяк-преступник как раз выбрал своей очередной жертвой красавицу Елену Штопину. И Дмитрий, словно в дамском детективном романе, успел появиться в последнее мгновение. В результате решилась судьба всех четырех — Дмитрий соединился наконец со своей Леной, а она, Агния, полюбила Глеба.

Хотя уже прошло два года их семейной жизни, она не переставала удивляться чуткости мужа. Вот и теперь — стоило посмотреть на него, как он сразу открыл глаза и улыбнулся:

— Закончила? Читай. Я — весь внимание.

ИЗ КНИГИ АГНИИ САМАРИНОЙ

Она была маленькой старушкой со сморщенным личиком, но улыбалась широко и радостно. И радовалась, по-видимому, тому, что ею заинтересовался хоть кто-то в целом мире.

— Да, Шолоховы жили именно в этой квартире. Хорошо, что вы застали меня дома, а то у нас на лестнице остальные жильцы — все новые, они бы и не сказали вам. В нашей коммуналке я одна такая, даже в блокаду здесь… У меня и удостоверение есть — «Житель блокадного Ленинграда», хотите покажу?

Старушка пустила Агнию в кухню, которая была одновременно и прихожей.

Оттуда в глубины квартиры уходил полутёмный, похожий на тоннель, коридор.

— Сколько у нас здесь комнат? — переспросила старушка. — Шестнадцать.

Жильцов, конечно, меньше — это раньше в каждой комнате жили по трое, а то и по шестеро. Сейчас проживают в четырех, в остальных — только прописаны, а живут где-то в своих квартирах. Если хотите, — предложила она, — я вам покажу комнату, где жил Антоша с родителями…

И в этот момент в квартире раздался длинный пронзительный звонок.

— Вот ещё посетители, — сказала старушка.

— Жилконтора! — отозвались из-за дверей весело и чуть пьяно мужские голоса. — Открывай, бабуля! Не бойся, сейчас будем двери менять.

Старушка открыла, и трое мужчин, которыми руководил четвёртый, покряхтывая, втащили в квартиру новые двери. Грохнув ими об пол, мужики встали посередине кухни-прихожей.

— Дальше куда? — спросили они старшего.

— Сейчас разберёмся, — сказал их начальник. — Так, седьмая дверь справа.

Понесли! — И он повернулся к старушке:

— Свет зажгли бы, а то посшибаем тут все.

Старушка суетливо побежала вперёд и щёлкнула выключателем. Агния пошла следом за ними.

— Как же так, без жильцов?! — залепетала она начальнику.

— А вам что, звонка из жилконторы не было, чтобы сидели по своим конурам и ждали? Если кого дома нет, выломаем двери и будем ставить новые. Нам такой приказ спустили от губернатора — сделать все за день.

— Ломать не надо! — испугалась старушка. — У меня от всех комнат ключи, я же ответственный квартиросъёмщик. Вдруг у кого прорвёт батарею или ещё что…

Коридор был обшарпанным, с облезлым потолком и пятнами плесени на обоях, в полутьме это не так бросалось в глаза, но когда зажёгся свет… Процессия остановилась почти в самом конце — там, где коридор упирался в двери, за которыми журчала вода.

— Нам бы бачок поменять, а то я прошу, прошу. Этот ведь совсем прогнил!

— Ладно, поменяем! — щедро пообещал главный и оглядел Двери. — Что за хренотень? Тут, что ли, когда-то художник жил? Этот, как его… Молохов?

— Шолохов, — поправила Агния.

— А нам по барабану: Шолохов, Молохов. Нам приказано замену начать с его двери. А то, говорят, к вам иностранцы ходят, неудобно. В коридоре тоже проведём зачистку. Это же надо так его засрать!

— У нас последний раз делали ремонт после Финской.

— Чего финской? — не понял главный. — При чем тут баня?

— Я говорю, после Финской войны.

— Д-а-а… так это когда было?! Тогда ещё Сталин, наверно, жил? Ладно, ты мне баки не забивай, где тут на двери рисунок?

— Какой рисунок? — не поняла старушка.

— Который здесь был! Здесь рисунок был на двери! Нам ведено с неё начать замену.

— Этот-то! — обрадовалась старушка. — Так его увезли жильцы. Как съезжали, так дверь сняли, а новую поставили. Вон, видите? — И старушка легонько постучала по двери. — Другая дверь-то! И комната пустая. Хотите, открою? Сейчас в ней никто не прописан.

Главный вопросительно переглянулся со своей компанией и приказал: .

— Ну показывай!

Старушка отыскала в кармане замызганного халата нужный ключ, легко повернула его в замке и распахнула двери. Агния ощутила нежилой запах пыли и вслед за мужчинами заглянула в узкую, как вагон, пустую комнату. Единственное окно её смотрело на тёмную кирпичную стену.

«Здесь и солнца никогда не было! — подумала она. — Как же он рисовал?!»

Мужики внимательно осмотрели двери с внешней и внутренней стороны, даже попробовали отколупнуть пальцами краску.

— Дела! — сказал главный. — А вы кем будете? — неожиданно обратился он к Агнии. — Дочь её? — И он кивнул на старушку.

— Это моя племянница, — торопливо вставила хозяйка, опередив Агнию.

И та решила, что раз это старушке зачем-то надо, пусть будет племянница.

Только достала корреспондентское удостоверение и внушительно проговорила:

— Корреспондент радио, телевидения и нескольких газет.

— А про нас-то чего хотите писать?

В вопросе главного Агния почувствовала скрытую угрозу. — Пока ничего не хочу. — Она постаралась сказать это с непринуждённой улыбкой. — Но могу.

— Да чего ты с ней базаришь?! — вмешался один из мужиков, тот, что помоложе.

— Новый адрес этих, которые здесь жили, известен? — Главный снова повернулся к старушке.

— Не знаю, вроде бы в Чечню уехали.

— Ха-ха-ха, — засмеялся тот же мужик, который «вступился» за Агнию. — Пошла лиса на охоту, да чуть шубу не потеряла.

— Ладно, это мы в жилконторе проверим — если они тут, мы их под землёй возьмём. И тебя, бабуля, тоже, — он неожиданно схватил её за плечи и тряхнул, так что та лязгнула железными зубами. — Куда они съехали?! Адрес давай, сука старая!

И в это время в сумочке Агнии засигналила трубка. Агния выхватила её, прижала к уху и закричала недоумевающему Глебу:

— Я здесь, по тому самому адресу. Тут такое происходит! Прихватывай майора с бригадой. Через сколько? Ага, поняла, жду!

Главный, отпустив старушку, выбил из руки Агнии трубку. Но все, что надо, было уже сказано.

— Да вы что, совсем сдурели, молодой человек?! — Потом Агния поражалась, откуда взялись у неё эта уверенность и твёрдость в голосе. Как она могла сымпровизировать всю сцену! Видимо, бесчисленные вечера, проведённые в театрах, даром не пропали. Но это потом. А там, в замызганном полутёмном коридоре, она грозно сообщила:

— Я вызвала группу захвата, ясно?!

— Пошли, а? — лениво, проговорил все тот же разговорчивый парень. — Не знает она. Чего зря залупаться? — И он повернулся к женщинам:

— Вам сколько раз повторять: без ведома жилконторы никаких перемен в квартире!

— Ставь двери, пошли в жилконтору! — скомандовал главный своей братве. — Там выясним.

— А другие? Вы же хотели все двери заменить, — залепетала старушка, семеня следом за ними.