Штопор не прощает ошибок.

Эскадрилья летала на прикрытие участка железной дороги Андреаполь — Торопец — Великие Луки и командного пункта фронта. За это время только один летчик, Гриша Тютюнов, задержался с вводом в строй. Правда, пилотировал он уже увереннее, но порой еще испытывал какую-то растерянность в учебных боях и при самолетовождении. Вот почему его редко посылали на боевые задания. Тютюнов пожаловался командиру полка: зажимают, мол.

Для расследования жалобы в эскадрилью прибыл капитан Василий Иванович Рогачев, недавно назначенный начальником воздушно-стрелковой службы полка. Наконец-то истребительная авиация получила штатного работника, который будет заниматься изучением и обобщением опыта воздушных боев.

Василий Иванович, небольшого роста, смуглый, со спокойными и добрыми чертами лица, сразу всем понравился. Он недавно кончил курсы по новой специальности, участвовал в войне с первых дней, хорошо разбирался в тактике авиации. Тютюновым он заинтересовался в первую очередь как воздушным бойцом.

— Я встречал таких людей. Бывает, и летает неплохо, а как бой — словно невменяемый, — выслушав мнение о Григории, заметил Рогачев. — Кое-кто поведение таких летчиков объясняет тем, что у них слабы нервы. А для укрепления нервов летчика, мол, надо почаще посылать в бой: побывает два-три раза в хороших переплетах — вылечится.

Но поверьте: из таких редко получаются хорошие истребители.

Сам Гриша заявил Рогачеву: «Самолет я освоил, теперь могу идти на любое задание. Неудобно перед товарищами… Сколько же можно? Так и война кончится».

Капитан Рогачев, разобравшись, посоветовал мне слетать с Тютюновым и дать окончательное заключение. Установили такое задание: Григорий летит по маршруту, а я за контролирующего сзади. Возвращаясь, над своим аэродромом проводим учебный бой.

По карте, где прочерчен предстоящий маршрут со всеми расчетами, Гриша обстоятельно доложил мне, как будет выполнять полет.

— А как будете действовать, если на середине маршрута нас атакуют истребители противника?

— Как?

— Допустим, нападет пара или звено «сто девятых»? Тютюнов подумал-подумал и твердо ответил:

— Драться.

— А потом?

— Домой.

— С каким курсом?

Летчик прикинул в уме и точно ответил.

Однако вылет из-за неисправности оружия на моей машине на несколько минут задержался. В эскадрильях пока еще на всех самолетах стояли пулеметы «шкас», уже снимавшиеся с вооружения. И только у меня на машине недавно техники сами установили под мотором новый крупнокалиберный пулемет. Это значительно увеличило огневую силу истребителя.

Утром при опробовании пулемет отказал. Мастер по вооружению Тося Кирсанова сняла его. И тут же, разостлав брезент около самолета, прямо на снегу, разобрала на части, чтобы устранить неисправность.

— Через десять минут будет готов, — заверила оружейница.

Ожидая, я поинтересовался, какой же был дефект.

— Утыкание патрона! — И она показала смятый пат-дюн.

Девушка при двадцатиградусном морозе скинула варежки. Маленькие, чуть пухленькие руки ее покраснели. На них заметны были темные нити кровеносных сосудов, ссадины и ушибы. Видно, нелегко ей далась профессия мастера. Теперь она с удивительной сноровкой очищала от пороховой гари и старой смазки тяжелые стальные части пулемета, поседевшие от холода. Девичьи руки сейчас готовят оружие к бою почти во всех полках пашей авиации. И готовят хорошо! А сколько девушек работает связистками! Женщины воюют наравне с мужчинами. Глядя на Тосю, хотелось сказать ей что-то приятное.

— Не мешало бы надеть варежки, а то, наверное, пальчики окоченели, — посочувствовал я.

— Ой, что вы! Ни чуточки! — задорно ответила Тося. — Я сибирячка, привычная. У нас там не такие еще холода бывают…

Поставив пулемет, девушка звонким голосом сказала:

— Теперь будет работать как часы! — И, мило улыбаясь, пожелала: — Вот хорошо, если бы в этом вылете опробовали. Завалите какого-нибудь фрица!

Полетели. Погода безоблачная. В утреннем морозном воздухе видимость прекрасная.

Второй отрезок треугольного маршрута подходил близко к линии фронта. Как и «проигрывали» на земле, здесь действительно встретилась пара Ме-109. Короткая схватка! Один «мессершмитт», очевидно подбитый, выходит из боя. Создается удобный момент его прикончить. Погнался за ним, напарник — за вторым. Опасаясь потерять Гришу из виду, оставляю преследование и спешу к своему напарнику. Он улетел от меня уже на порядочное расстояние и оказался за линией фронта. Мои призывные . помахивания крыльями — «Возвратись!» — ни к чему не привели. Тютюнов летел на полной скорости, и я, как ни старался, сблизиться не мог. Чудак, разве можно, не имея преимущества в высоте, догнать Ме-109? Упрямо, не обращая ни на что внимания, словно конь, закусивший удила, он на полной скорости мчался в глубь расположения вражеских войск.

Немецкий истребитель уже скрылся. Стало ясно, что дальше лететь опасно: появись какая-нибудь шальная пара «мессеров» — неизбежен бой. Тогда даже при благополучном исходе не хватит горючего для возвращения к себе.

Гриша, прижимаясь к земле, мчался все дальше. Что это значит? Тут пахнет уже не задором молодости. Заблудился? Меня не видит. Бросить и идти домой? Ни в коем случае! А гнаться дальше уже опасно. Попробовал предупредить огнем? Далеко. Не заметит пламя трассы. Все же решил дать несколько очередей. Самолет Григория почему-то быстро вырастал передо мной. Сблизившись, я помахал ему крыльями и круто, с набором высоты, стал разворачиваться назад, рассчитывая увлечь за собой азартного воздушного бойца.

Мой самолет оказался метров на пятьсот выше. И вдруг я отчетливо увидел вражеский аэродром. По нему рулил Ме-109. Очевидно, он только что приземлился. И не это меня удивило. Ошеломило другое: Гриша выпустил шасси, спокойно пошел на посадку. Всякая, скидка па неопытность напарника сразу исчезла. Сердце тревожно заныло. В эти секунды я по-своему объяснил, почему Тютюнов задержался с вводом в строй. Он гнался за «мессершмиттом» для того, чтобы найти немецкий аэродром и сдаться в плен. Как же иначе объяснить его действия?

Сбить! Немедленно сбить!

А допустят ли немцы? Ведь я над фашистским аэродромом. Быстрее!

Несколько секунд — и я в хвосте И-16. Тщательно прицеливаюсь. Самолет точно в перекрестии. Пальцы на общей гашетке пулеметов. В этот миг приходят на память слова оружейницы Тоси: «Завалите какого-нибудь фрица». Но ведь передо мной свой. Парень с робким, застенчивым лицом. Сейчас пули крупнокалиберного пулемета пробьют бронеспинку — и нет больше человека. Рука дрогнула. Пули прошли выше самолета. Я выскочил вперед и последний раз помахал крыльями. Григорий убрал шасси и пристроился ко мне.

Когда отлетели от немецкого аэродрома, я почувствовал на подбородке кровь. Оказывается, в приступе гнева в нескольких местах прокусил губу. Гриша шел со мной крыло в крыло, точно с ним ничего и не приключилось. На лице — ни испуга, ни радости, ни разочарования. Все существо его выражало какую-то странную окаменелость. Как я был благодарен Тосе! Случайно сказанные слова спасли Гришу и, может быть, избавили меня от вечного угрызения совести.

Над своим аэродромом я предупредил ведомого, что пришли домой, и резко отвалил на посадку. Сначала я видел, что самолет шел за мной вслед. На земле же узнал, что Тютюнов и не пытался заходить на посадку, а куда-то улетел. Полчаса спустя пришло сообщение, что И-16 плюхнулся без горючего в десяти километрах от аэродрома.

Сам виновник странного происшествия рассказал, что после встречи с «мессершмиттом» пытался догнать меня. Летел за мной, по его словам, до самого нашего аэродрома. Я сел, — он тоже хотел приземлиться, но какой-то самолет, помахивая крыльями, приказал пристроиться. Гриша выполнил команду. Неизвестный И-16 завел ого куда-то и бросил. Через несколько минут заглох мотор, и ему пришлось садиться. Так закончился последний зачетный полет по «вводу в строй» летчиков эскадрильи.

Долго разбирали потом этот случай и в конце концов пришли к выводу, что в таком странном поведении Тютюнова лучше всего могут разобраться врачи.

Март вступил в свои права. Ярко светило полуденное солнце. Заканчивалось зимнее наступление Красной Армии. На нашем фронте после освобождения Ржева и Вязьмы бои затихли. И вот совсем неожиданно на новом истребителе к нам прилетел командир полка майор Василяка. Мы окружили его Як-7Б. Как только он вылез из самолета, не поздоровавшись, на ходу спросил:

— Знаете, зачем я прибыл?

Командир полка прилетал уже не впервые. С нами он держался строго. На этот раз его маленькие глазки под крутыми бровями почему-то весело блестели. Майор был излишне подвижен, что никак не вязалось с его грузноватой комплекцией.

— Нет, — чувствуя, что командир привез хорошие вести, в тон ему ответили многие.

— А ты, капитан? — Уловив недоумение на моем лице, пояснил: — Хватит, походил в звании старшего политрука, будешь капитаном. Приказ пришел. И есть приказ, — Владимир Степанович обвел всех радостным взглядом, — полку получить новые самолеты. Вот такие. — И он показал на свою машину. — Теперь у нас будет не двадцать истребителей, а тридцать два. А сейчас готовьтесь к перебазированию поближе к Москве.

На всех фронтах, словно перед бурей, стояло затишье. Обе стороны готовились к новым битвам. Наш полк, получив новые истребители, переучился на них и из Подмосковья перекочевал в небольшой городок Воронежской области. Там мы приступили к стрельбам по воздушной мишени — конусу.

Никогда так ярко не светит солнце, как в июне. Погода устойчивая, ясная. Изредка зарядом хлынет теплый дождь, и снова солнце. Для авиации июнь — раздолье.

Стрельба по конусу — вершина летного мастерства. Ведь в конце концов вся учебная подготовка истребителя сводится к тому, чтобы уметь с любого положения без промаха поразить вражеский самолет. Поэтому каждый был, как никогда, сосредоточен, а молодые летчики и встревожены. Все они по разу отстрелялись — и никто не вынолнил упражнения. Они хорошо летали, а вот воздушной стрельбой никогда по-настоящему не занимались. Только здесь, в воронежских степях, впервые им довелось учиться этому сложному искусству. Они опасались не закончить программу. Ведь скоро должно кончиться фронтовое затишье.

…Высоко задрав головы, все нетерпеливо смотрели в небо. Там, за самолетом-буксировщиком, слегка колеблясь, продуваемый скоростным напором воздуха, плыл белый конус, который часто называли за его вид «колбасой».

— Дрожишь? Уж не промазал ли снова? — спросил лейтенанта Сачкова помощник командира по воздушному бою и стрельбе капитан Рогачев, показывая на конус, приближавшийся вслед за буксировщиком к аэродрому.

Миша натянуто улыбнулся:

— Должен — попасть: целился хорошо, по всем правилам науки. Штук пять, наверное, есть.

Когда буксировщик, проходя на низкой высоте, поравнялся с нами, раздались возгласы: «Бросай! Протянешь!»

Конус, словно испугавшись окриков, немного попятился и отцепился. Фала, свернувшись, полетела вниз, и конус медленно, по наклонной, стал опускаться. Коснувшись земли, он съежился и лег на траву. Упала «колбаса» метрах в пятидесяти, и летчики, обгоняя друг друга, бросились к ней.

Равнодушных, конечно, не было. Истребитель, не умеющий стрелять, в бою схож с солдатом, идущим в атаку без оружия: он только занимает место в строю, а поразить врага не может.

Летчики вытянули полотнище во всю пятиметровую длину и аккуратно расправили складки. Сачков и Выборное усердно ползали на коленях по суровому холсту, стараясь отыскать свои попадания.

— Есть! — радостно воскликнул Саня и, словно боясь, чтобы пробоина не исчезла, обеими руками окаймил дырку со следами краски от пули. А глаза с надеждой отыскивали еще, но тщетно. Отверстий больше не было.

Теперь очередь лететь Сергею Лазареву. Это будет его первая стрельба. Сейчас он внимательно следил за работой товарищей и, видя их результаты, с грустью заметил:

— Это боги неба, учителя, А что от меня можно ожидать?

Миша Сачков понуро отошел в сторону. Он, до сего дня считавший себя подготовленным летчиком, сейчас разочарованно махнул рукой:

— Не повезло!

Конечно, ему, опытному инструктору, было обидно. Он упорно старался, как сам говорил, «ликвидировать свою огневую немощь»; Но разве это просто? Дело требует длительного, упорного труда. А времени оставалось так мало!

Почему бы нам не попробовать испытанный способ — стрельбу прямо на поражение? С одной очереди. Тем более помощник командира полка по воздушному бою и стрельбе против этого не возражал.

Василий Иванович Рогачев о чем-то беседовал с командиром полка у командного столика. Обычно спокойный, уравновешенный, он, размахивая руками, горячо что-то доказывал Василяке.

— Не верит командир в успех твоего опыта, — ища поддержки, сказал мне Василий Иванович, когда я подошел к ним. Лицо его пылало от волнения. В черных глазах чувствовалось раздражение.

— Надо слетать. Факт любого неверящего убедит, — предложил я.

Василяка внимательно выслушал меня и спросил:

— А этот метод не опасен: ведь можно столкнуться с конусом?

— Нет, — заверил я его. — Наши летчики все хорошо пилотируют: они же инструкторы. А в этом методе главное — чувствовать самолет.

— Не думаю, чтобы из этого вышло что-нибудь путное, — неодобрительно отозвался Василяка. Он, как бы призывая в свидетели нашего разговора летчиков, которые окружили нас, обвел их взглядом и предупредил меня:

— Смотри не опозорься.

Чтобы выполнить упражнение на «отлично», нужно было попасть в мишень тремя пулями.

— С десяток-то будет в конусе! — убежденно заявил я.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь!

А вдруг не попаду? Это может не зависеть от меня — окажется сбитой пристрелка оружия. К тому же на «яках» я еще не стрелял вообще, да и перерыв в стрельбе по конусу у меня был года два. От таких мыслей меня бросило в жар. Но, скрыв свое волнение, я тихо направился к самолету. Когда сел в кабину, ко мне подошел Василяка и сказал, чтобы я стрелял над аэродромом.

— Пускай все видят. Может, кто и переймет. Только стреляй в эту сторону, — он махнул рукой в степь, — чтобы пули летели от города.

— Понятно, — как можно спокойнее подтвердил я, но сухость голоса выдала меня.

Василяка уловил мои терзания и дружелюбно посоветовал:

— Только не волнуйся. Если и промахнешься — невелика беда, еще разок слетаешь. — И уже тихо, чтобы слышал только я один, добавил:

— Может, патронов зарядить побольше? Вместо сорока — сто? Стрельба-то показная.

— Нет! Не надо!

Удивительное влияние имеет на летчика звук мотора. Он, как любимая музыка или песня, отключает тебя от всей текущей земной жизни и властно увлекает в свой металлический мир. Оказавшись в воздухе, я испытывал такое ощущение, словно упругая воздушная струя сдула с меня все наносное, прилипшее ко мне на земле. Сказывается сила профессиональной привычки.

Конус буксировал Сачков. До меня уже по нему стреляли двое. Мне надо было торопиться: у самолета-буксировщика могло не хватить горючего. По правилам допускалось производить по конусу до четырех атак. Я решил сделать три: одну холостую, тренировочную, вторую — на поражение, а третью — в том случае, если останутся патроны.

Тренировочная атака удалась, «Як» оказался очень послушным при всех маневрах.

И вот боевой заход. Сачков приближается к окраине аэродрома. Догоняю его сбоку. Конус в этот момент оказался метров на пятьсот — шестьсот левее меня. Это как раз самое минимальное расстояние до «противника», с которого его огонь по мне будет безопасным, поэтому мне ближе лететь с ним на параллельных курсах нельзя. Дальше лететь тоже не в мою пользу: больше потребуется времени для сближения с «врагом», и он успеет лучше подготовиться к отражению моей атаки.

Я занял исходное положение для удара. Но я выжидаю, когда подойдет конус к окраине аэродрома. Атака должна быть над центром летного поля, чтобы видели все. Конус подходит. И я круто подворачиваюсь на него. Конус быстро приближается, растет в размерах. Нос истребителя направляю в голову мишени. Она близко — метрах — в ста. Дальше сближаться уже небезопасно: можно врезаться в Конус. И я резко, рывком отворачиваюсь от мишени. Инерция сближения погашена.

Снова мгновенный поворот в сторону «противника». Он на мушке. Рулями задерживаю этот момент и уточняю прицеливание. Очередь. Длинная очередь. Из конуса, как из мучного мешка, хлынула пыль. Не спуская глаз с «врага», прохожу под ним. Мне хорошо видно, как вместе с пылью от хвостовой части конуса летят лоскутья.

Ясно, мишень поражена. В нее попало много пуль, и она не выдержала, лопнула. Жаль, если теперь она вся разорвется в воздухе. Упражнение, конечно, будет считаться выполненным на «отлично». Однако было бы интересно узнать, сколько же попало пуль в конус.

Я с надеждой смотрю на него, как он поведет себя дальше. Сачков, очевидно заметив, что с конусом стряслось что-то неладное, сбавил скорость и тихо начал делать разворот на сброс. Миша летел очень осторожно. Он понимал: чем меньше держать скорость, тем сохраннее будет мишень.

В конусе с растрепанным хвостом летчики насчитали тридцать четыре попадания из сорока возможных. Удача! Большая удача! Значит, не пропали даром прежние учебные навыки.