Напарник тоже заметил врага и сообщил мне. Глаз острый. Пускай тренирует его и при атаке. Правда, я не надеюсь, что Суламу удастся уничтожить вражеский самолет. Зато лучшего случая поучить молодого летчика стрельбе не придумаешь.

Выбираю момент, когда удобнее всего обрушиться на вражеских истребителей. Будем атаковать их при выходе из облаков. Выскочив из густой пелены, они на несколько секунд ослепнут от солнца. Нужно суметь этим воспользоваться.

И как только оба вражеских самолета исчезли в длинной гряде облаков, мы круто спикировали, притормозив свои машины там, где должны снова появиться «фоккеры».

Они выскочили из гряды одновременно и оказались перед нами, чуть пониже. Прекрасные мишени! Секунда-две на маневр — и самолет противника вписался в блестящие нити прицела. Снаряды и крупнокалиберные пули, ударившись о твердый металл, словно высекли из «фоккера» искры. Он вспыхнул и упал, оставляя за собой клубы дыма.

Но куда делся Сулам? Выше меня самолетов нет. Может быть, где-нибудь в тучах или окнах? Не вижу. Сбить его не могли. Значит, внизу. Скорее всего, под облаками. Ныряю в просвет.

Так и есть. Сулам гонится за «фоккером», торопливо стреляя ему вслед. Красные, зеленые и оранжевые нити тают, не достигнув врага. Далеко. Сколько у Априданидзе задора, напористости! Сказывается-таки горячий темперамент. Видно, Сулам по характеру боец, и боец с крепкой волей. Это главное. В первом бою не так важно сбить самолет, как суметь почувствовать свои слабости. Это убедительнее любых рассказов и инструкций.

Гитлеровец удирал на полных парах, даже с копотью. Очевидно, с форсажем. Сулам мог его догнать. Я тоже, но время не подходящее. «Петляковы» подходят к лесу Дачи Пуща Водица. Здесь где-то скопление фашистских танков. Их должны накрыть бомбардировщики. Сейчас самый ответственный участок полета. И если появятся другие вражеские истребители, они могут помешать «Петляковым» выполнить задачу. Нам гнаться за «фоккером» нельзя. Априданидзе, приняв мою команду, немедленно оставил преследование и пристроился ко мне.

Мы снова над облаками. Бомбардировщики без всяких помех нанесли удар и пошли домой. Правее нас, окутанный темной пеленой, в безмолвии лежал Киев. Над ним облаков нет. Командир полка перед вылетом приказал мне: «Будет погода и спокойно в воздухе, загляни на аэродром Жуляны и узнай, стоят ли там самолеты».

Аэродром Жуляны находился на западной окраине города. Все благоприятствовало разведке. Я спросил Сулама:

— Ну как, сходим на Киев?

— С удовольствием! — В знак согласия он даже помахал крыльями.

Проводив бомбардировщиков за Днепр, мы развернулись на Киев.

Василяка предупредил нас, что город прикрыт сильным огнем зенитной артиллерии. Это осложняет полет. Правильнее было бы выйти на аэродром со стороны противника, с тыла, откуда зенитчики менее всего ожидают наши самолеты. Для такого маневра у нас оставалось мало горючего. К тому же летели мы на большой высоте, и я надеялся, что неприятель примет нас за своих «охотников», возвращающихся с задания. Но когда знаешь, что на тебя смотрят жерла пушек, готовых изрыгнуть сотни снарядов, самочувствие не из приятных. Лечу наэлектризованный ожиданием разрывов. Известно, что если первые снаряды не заденут, то дальнейший обстрел уже не так страшен. Мы, маневрируя, не дадим по себе прицелиться. Чем больше и дружнее будут стрелять фашисты, тем безопаснее будет наш полет. Поэтому надо обязательно увидеть первый залп. Он пристрелочный. Второй, если не сманеврируешь, может уже поразить тебя.

Под нами северо-восточная окраина Киева. На улицах пустынно. Никакого движения. Где же девятисоттысячное население, которое было до войны? Город будто вымер.

Пока тихо. «Наверно, зенитчики принимают нас за своих», — подумал я. И тут подо мной торопливо замелькали всполохи огня. Машина судорожно задрожала. Мы мгновенно оказались окружены чернотой рваных хлопьев. Они грудились вокруг нас, стараясь захлестнуть и раздавить самолет.

Огонь зенитных батарей был до того густ, что за какие-то секунды от повисших в воздухе черных бутонов гари стало темно. Очевидно, вражеские посты воздушного наблюдения уже давно следили за нами. Нас пропустили в зону огня и только тогда ударили изо всей силы. И мимо. Я сразу почувствовал облегчение. Теперь-то уж мы сумеем миновать этот ад.

Не теряя ни одной секунды, ныряем под ближнюю гряду рваных бутонов. Черные облака пороховой гари остались выше. Зенитчики вводят в приборы поправки на наше снижение. Секунда-две — и мы кидаем свои самолеты вправо. Левее, где зенитчики думали нас накрыть, выросли новые разрывы, но мы оттуда своевременно ушли. Враг снова хотел поймать нас, но, ускользая от залпов, идем уже кверху. Попробуй догони! Ориентирами нам служат сами разрывы, отталкиваемся от них, как от стенок. Теперь мы не ожидаем, а действуем. И чувствуем себя уверенно.

Продолжая эту рискованную игру, мы пролетели Киев и вышли на аэродром. Он пуст. Впрочем, не совсем. В подковообразных капонирах увидели три одномоторные машины (скорее всего, истребители) и один какой-то большой самолет. Маловато. Значит, здесь постоянно авиация противника уже не базируется. А может, улетели на задание?

Снижаясь, разворачиваемся на север. Зенитчики все бьют и бьют. Только теперь разрывы остаются далеко позади. Они, как гончие, преследуют нас, но каждый их прыжок приходится на пустое место. Мы для них слишком подвижная цель.

— Товарищ капитан, задание выполнено. Разрешите получить замечания? — осипшим голосом доложил мне Априданидзе после посадки.

На его возбужденном лице радость и нетерпеливое ожидание оценки его действий. Он получил боевое крещение. Я понимал: самое важное — укрепить веру в свои силы. Все остальное вырастет в буднях войны. Поздравляю с успешным вылетом:

— Хорошо. На первый раз очень хорошо!

Сулам облегченно вздохнул. У него даже вырвалось:

— Правда? — Он несколько секунд стоял в раздумье и молчал. Потом неуверенно сказал: — Но я же не сбил «фоккера».

— Не беда. В первом бою хватит и того, что ты смело погнался за противником. А теперь скажи: почему «фоккер» удрал?

Он объяснил правильно. Это уже совсем хорошо. Выводы, которые он сделал из боя, для него сейчас важнее всего.

Вот уже несколько дней мы не летаем над переправами. Такая необходимость отпала. Плацдармы стали достаточно широкими. Местами они углубились на запад до пятнадцати километров. И мы теперь летаем над плацдармами, что надежно обеспечивает не только охрану войск на правом берегу Днепра, но и мостов.

День 20 октября выдался на редкость солнечным. С утра работали по очистке неба от врага в районе Лютежа. После обеда полк почему-то долго не поднимали в воздух. Майор Василяка, используя свободное время, к вечеру собрал летчиков на КП для изучения организации противовоздушной обороны противника в районе Киева. Начать занятия он не успел — был получен приказ на вылет.

Не вызвало сомнения, что это последний дневной вылет. Потом — ночь, отдых. Поэтому решили слетать всем полком. Набралось десять исправных самолетов. Группу составили из старых летчиков всех эскадрилий и одного молодого, Априданидзе. Василяка, заметив его в строю, удивился:

— А ты, кацо, когда успел «стариком» стать?

— За последнюю неделю, — не задумываясь, отчеканил Сулам.

Майор, предупредил меня, как командира группы:

— Время позднее. Больше положенного над фронтом не задерживайся ни минуты, а то будете садиться в темноте.

Идя с Априданидзе к самолетам, я напомнил, что надо оружие полностью изготовить перед вылетом, а то в воздухе иногда это забывается, и первая атака идет вхолостую.

— Я, товарищ капитан, все оружие буду держать на взводе, — ответил Сулам.

Дано указание: высота полета четыре-пять тысяч метров. Указание расплывчатое. Чтобы нам в воздухе не грудиться, эту высоту мы приняли за среднюю и боевой порядок построили из пар ступеньками. Я и Априданидзе летели на высоте три с половиной тысячи метров. Над нами, расчленившись, шли пары Игоря Кустова, Александра Вахлаева, Николая Худякова и на высоте семь тысяч метров — Михаил Сачков с Выборновым. Мы как бы сетью, распущенной по вертикали, прочесываем воздух.

За Днепром сплошной стеной стояла облачность. Она, подобно горам, начиналась у земли и громоздилась вверх до трех-четырех тысяч метров. От устья Припяти и далее на юг стена облаков тянулась по Днепру. Ближе к Киеву она делала крутой изгиб, оголяя весь лютежский плацдарм, словно специально создавая удобства для действий фашистской авиации. В таких условиях противника нужно ожидать только над облаками. Чтобы не попасть в тучи, пришлось немного приподнять нижние концы нашей боевой сети.

Под нами облака как громадные сугробы.

Летим на запад. Через пять минут в облаках появляются редкие разрывы. Издали они кажутся темнеющими островками земли среди снежной пустыни. Чем дальше на запад, тем островов больше.

Все наши самолеты, широко расплывшись в небе по высоте и в стороны, летят, не отставая один от другого, по прямой, точно катятся по параллельным рельсам. При таком строе — вертикальной сетке — каждый летчик прекрасно видит своих соседей, надежно оберегая их от внезапного нападения врага. Правда, официальные документы рекомендуют летать с небольшими отворотами. Это, мол, дает возможность при поиске противника хорошо просматривать, что делается сзади и под тобой. На деле же эти зигзаги только усложняют полет и мешают наблюдению. Сейчас все «яки» как бы застыли в симметричном строю. Стоит одному шелохнуться — и это уже сигнал «Внимание». При таком строе появление чужого самолета не может остаться незамеченным.

— В воздухе спокойно, — сообщаю на землю, и мы разворачиваемся назад.

— У нас тоже тихо, — отвечает командный пункт, находящийся на лютежском плацдарме.

Мы снова у Днепра. Облака застыли на месте. Снизу уже надвигалась темнота, но плацдарм еще хорошо виден.

Делаем последний заход на запад. Закат. Небо, облака — все сияет. Красиво. Правда, игра света мешает смотреть вдаль, но в такое позднее время немецкие бомбардировщики, как правило, не летают.

Настроение спокойное, и я не спешу домой. Уж очень хорошо.

— Васильич! Время вышло, — напоминает Сачков. Ему с Выборновым не до красот. Они летят выше всех и вот уже минут двадцать пять дышат разреженным воздухом. Я хотел было дать команду на разворот, но Миша крикнул: — Появилась четверка «фоккеров». Атакую!

Вот тебе и домой! Нас подвел яркий закат: он скрыл противника.

Впереди почти ничего не вижу: закат слепит. С трудом различил еще две пары «фоккеров». Одна из них шныряет по вершинам облаков рядом с нами, другая — в стороне. Они, находясь под ударом наших верхних «яков», не проявляют активности.

Нет никакого сомнения: вражеские истребители прокладывают дорогу своим бомбардировщикам. Они должны быть уже на подходе.

Догадка подтвердилась. В розовом небе замечаю большое темное пятно. Это, видимо, бомбардировщики. Я не спускаю глаз с пятна. Да, действительно это «юнкерсы». За первой группой темнеет вторая и из глубины неба выплывает еще и третья. Фашисты решили нанести удар в сумерках, надеясь в такое позднее время не встретиться с советскими истребителями. Хорошо, что мы далеко залетели на вражескую территорию и теперь разобьем «юнкерсов» еще до линии фронта.

Атаковать? Атаковать немедленно, пока есть горючее! Шесть «яков» пусть бьют бомбардировщиков, а пары Сачкова и Худякова возьмут на себя истребителей. А потом? Потом, может быть, кое-кому из нас придется приземлиться не на аэродроме. Бензина-то у нас мало! Такая посадка ночью опасна. Ну что же, можно будет спуститься с парашютом. Неприятно. Но иного выхода нет. И все равно, как бы мы решительно и умело ни действовали, у нас вряд ли хватит горючего разбить все три группы «юнкерсов». Нужно немедленно запросить помощь. Она наверняка успеет прибыть вовремя: ведь до бомбометания осталось еще минут десять — пятнадцать.

— Летит больше сотни «юнкерсов»! — сообщаю на землю. — Прошу немедленно выслать подкрепление.

В небе высоко-высоко вихрятся белые струи. Там Сачков и Выборнов уже кромсают «фоккеров». Один горит. Здесь, у облаков, пара Худякова прихватила фашистских истребителей. На нашу шестерку, которая должна бить бомбардировщиков, наскочили два «фоккера». Мы отшвыриваем эту помеху и устремляемся на «юнкерсов».

Их первая группа совсем рядом. Я и Сулам готовимся обрушиться на нее. Пары Кустова и Вахлаева — на вторую. У нас должно хватить горючего отразить удар этих двух групп. С третьей расправятся свежие силы наших истребителей. Если они почему-либо задержатся, тогда только у меня с Суламом может остаться бензина на третью группу: горючего у ведущей пары расходуется меньше, чем у остальных истребителей. Мы должны действовать как можно быстрее. Я, не медля ни секунды, устремляюсь в атаку, одновременно поторапливая землю:

— Скорее высылайте помощь!

Земля не отвечает. Я снова передаю и запрашиваю, как она поняла меня.

— Мы не видим и не слышим никаких самолетов, — раздается голос с земли.

Не верю, что так отвечает наш KП. Наверно, говорит противник, пытаясь внести неуверенность в наши действия. Запрашиваю пароль и убеждаюсь, что связь держу со своими. Значит, земля меня не поняла. Прежде чем атаковать «юнкерсов», снова информирую землю о противнике и прошу помощи.

— Ворожейкин, Ворожейкин! — открытым текстом отвечает земля. — Мы вас поняли. Действуйте!

Действуйте… Мы уже действуем. Действуем, рискуя где-нибудь приземлиться без горючего. Даже, может быть, на вражеской территории, ведь мы находимся не меньше, чем километрах в пятидесяти от линии фронта.

Туманные слова земли тревожат, но нет больше времени на разговоры: ловлю в прицел заднего «юнкерса», летящего в правом крыле строя бомбардировщиков.

Как всегда, подбираюсь снизу. Только плохо, что в другом крыле у фашистов началось оживление. «Юнкерсы» опускаются вниз и приближаются ко мне. Понимаю: они хотят защищаться. Переговариваясь с землей, я долго занимал исходное положение для атаки. Этим дал бомбардировщикам время разгадать мой маневр. Нужно торопиться, пока они еще не стреляют. Хоть одного «юнкерса» да завалить, расстроить правое крыло, а потом переключиться на левое.

Спешу. Уже вижу на крыльях опознавательные знаки. Еще поближе. Сейчас… Я уже был готов полоснуть «юнкерса», как перед моими глазами заструились нити трассирующих пуль. Они хлестнули по моему «яку». Что-то щелкнуло и вспыхнуло в моторе. «Этого еще не хватало, подобьют, пожалуй!» — мелькнула мысль. Круто ухожу из огня.

К счастью, «як» послушен управлению. Все в порядке! Сулам зорко стоит на страже, охраняя меня. Не теряя ни мгновения, подхожу под левое крыло бомбардировщиков. Враг хорошо и быстро вписался в прицел. Нажимаю на кнопки оружия… Оно молчит. Я жму еще. Молчит. В это время слышу, что кто-то из летчиков отрывисто сообщает:

— Ухожу домой! Нет бензина.

— Я тоже, — вторит ему другой.

Вот оно, началось! Сейчас и у остальных кончится горючее.

А первая группа бомбардировщиков идет стройно и грозно. Меня душит злость. «Юнкерс» сидит в прицеле, а я не могу его уничтожить. Такого на «яках» со мной еще не случалось. Таранить? Ничего не даст. Отрубишь хвост одному, а остальные отбомбятся.

Скорее наладить оружие! Опасаясь снова попасть под огонь стрелков, отскакиваю от них подальше и перезаряжаю пушку и оба пулемета. Пробую. Не стреляют. Очевидно, оружие повредили «юнкерсы». А у напарника? Оно на взводе, как сказал он сам перед вылетом.

— Сулам, бей «лапотников», а я тебя прикрою. — Априданидзе, словно он ждал этой команды, мгновенно ринулся в атаку. Сулам нетерпелив и стреляет с большой дальности.

— Подходи ближе!

— Есть, ближе!

Первую группу нужно непременно разбить. Это повлияет на остальных. Игорь с Лазаревым, прекратив бой со второй группой, которая уже поворачивает назад, спешат к нам на помощь. Вот загорелся один «юнкерс», второй… Откуда-то сверху на защиту их опустилась пара «фоккеров». Значит, вышла из боя пара Сачкова. Теперь над головами фашистских истребителей никто не висит. Вот они и начали активничать. Я атакую эту пару. Ей не известно, что у меня не стреляет оружие.

«Фоккеры», боясь попасть под огонь, дерутся со мной, не беспокоя тройку «яков», расправляющуюся с флагманской стаей. Я вижу, она потеряла компактность строя и, сбросив бомбы, разворачивается на запад. Затеплилась слабая надежда отразить налет и третьей группы. Ю-87 очень уязвимы и робки. Их стоит только тряхнуть — и они наутек.

— Пошли, Игорь, разгоним последнюю стаю, — говорю я Кустову.

— Не могу! Все!

Кустов и еще кто-то берут курс на восток и снижаются. Их преследуют два истребителя противника. «Яки», не имея возможности защищаться, скрываются в облаках.

Через минуту-две выходят из боя без горючего еще четыре самолета. Мы остаемся вдвоем с Суламом. На нас сверху наваливается целая свора «фоккеров». Вести с ними бой бессмысленно, а к бомбардировщикам они не дают даже повернуться. Теперь на их стороне все преимущества. У нас же вот-вот кончится бензин. Последняя надежда на свежие силы.

Гляжу на часы. Тринадцать минут идет бой. По расчету, помощь должна уже подоспеть. Я никак не могу поверить, что она не придет. Жду. Наши истребители могут появиться где-нибудь в стороне. На поиск противника они не должны затратить ни секунды. Я обязан навести их на бомбардировщиков. Только при атаке с ходу наши истребители успеют помешать врагу отбомбиться.

Вдвоем вертимся с «фоккерами». Солнце уже скрылось. Хотя наверху еще светло, я знаю, что на землю легла ночь. Как в темноте сядет Сулам? К тому же у него сейчас может остановиться мотор, а он все еще продолжает драться.

— Сулам, иди домой! — говорю ему, досадуя на себя, что в азарте боя позабыл его отослать раньше.

— Есть, домой!

Его «як» вываливается из окружения «фоккеров» н скрывается в потемневших облаках.

Увертываясь от фейерверка «фоккеров», я продолжаю носиться в зоне прикрытия, ожидая новый наряд наших истребителей. А если их не будет?

Третья стая «юнкерсов», никем не атакованная, уже подплывает к линии, за которой кончаются облака. Дальше — открытая земля. На ней войска 38-й армии.

— Скоро ли придет помощь? — запрашиваю землю. Все тот же голос отвечает:

— Мы не видим самолетов противника.

От таких слов мой «як» взревел и, будто захлебнувшись от злости, стих. Слух резанул чужой вой, вой «фоккеров». Остановка мотора не удивила. Меня взорвали слова наземного командного пункта.

— Ах, вы не видите! Так полюбуйтесь! А я — на отдых.

«На отдых». Зачем я сказал так? Просто сорвался, нервы не выдержали.

Заглохший мотор целиком завладел мной. Придется садиться в темноте. На пути до дому — Днепр и Десна, леса и болота, поля, изрытые окопами и блиндажами. Вынужденная посадка на такой местности грозит гибелью. Нужно обязательно долететь до аэродрома. А хватит ли высоты?

«Фоккеры», видимо, поняли, что у «яка» остановился мотор, и на какое-то мгновение отступились от меня. Им нужен разгон. Мое спасение в облаках.

Тучи сразу окутали самолет сыростью и темнотой, отгородив от огненного мира. В тишине стало как-то жутко и холодно. Чувство одиночества усилило тревогу. Как найти аэродром? А Априданидзе? Что с ним? А вдруг на выходе из облачности уже караулят «фоккеры»? Я для них сейчас просто мишень.

Все эти мысли крутились у меня в голове. Их оборвал свет, ударивший прямо в глаза. Что это? Тут же понял, что просто выскочил из облаков к это луна. Она невозмутимо сияла над головой. Подо мной черная, притаившаяся земля, страшная и огромная. Что ожидает меня там? Отыскиваю, куда направить нос самолета. От этого зависит, попаду на аэродром или нет. И тут я позабыл о противнике, весь сосредоточившись на спасении самолета и своей жизни. Больше я не в силах ничего сделать, но земля кричит:

— Ворожейкин! Ворожейкин! Почему ушли? Нас бомбят! Идите скорее к нам!

Снижаясь, я оглянулся через плечо. На фоне потухающей зари парит косяк «юнкерсов». Один самолет за другим отрываются от него и, словно с горы, катятся по стенке облаков вниз. На берегу Днепра фонтанами брызжет огонь. Мне кажется, во вспышках разрывов я вижу, как взлетают на воздух искалеченные люди, пушки, танки…

Гнетущее, тяжелое чувство охватило меня. Выслали бы на помощь всего пару или четверку истребителей — и этой трагедии можно было бы избежать.

Мой «як», будто во сне, чуть посапывая, планирует на разноцветные яркие шарики, висящие над аэродромом. Там меня ждут и ракетами показывают путь. Ох и здорово хочется добраться до этих домашних огоньков! Сумею ли сесть? Кажется, сяду даже с закрытыми глазами: до того все там знакомо!

Раньше ночью летали только трое из нас, и то давно. Но теперь все приземлились нормально. Правда, двоим, с остановившимися моторами, не хватило высоты, и они сели поперек старта, слегка повредив машины. Но это мелочь. Могло кончиться гораздо хуже.

Идя к командиру полка, я спросил Априданидзе, как он чувствовал себя при посадке. Сулам сразу ответил:

— Да я об этом как-то и не думал. Только вот боялся, что не хватит горючего и не попаду на аэродром.

Очевидно, в том, что все приземлились благополучно, решающее значение сыграла психология. Когда обучают летать ночью, каждый твердо знает: прежде чем самостоятельно подняться в воздух, нужно обязательно пройти определенную тренировку с инструктором. Иначе нельзя. Это «нельзя» — закон. И пока не пройден весь курс тренировок, летчик неуверен в себе. Заставь его в это время садиться ночью — не сумеет.

Сейчас же в бою мы пережили максимальное напряжение всех сил, и посадка после такого боя — пустяк.

Под светом луны, висевшей где-то за аэродромом, мы собрались у КП и обсудили проведенный бой. Никто не упомянул о сложности посадки, все возмущались, почему нам не выслали помощь.

— Что за умник сидел на КП? — бушевал Игорь Кустов. — Деремся в пятидесяти километрах за линией фронта, да еще за облаками, а он захотел видеть нас!

— Может быть, тут враг приложил руку? — предположил Лазарев.

На разборе присутствовал командир полка. Он прекрасно понимал наше состояние и никого не осуждал за резкие слова.

— Это просто какое-то недоразумение, — тихо, очевидно, чтобы не слышали другие, сказал мне Василяка. — Скорее всего, на КП наземной армии находился кто-нибудь из командиров, плохо знающих тактику авиации, и он не сумел разобраться в обстановке. Ведь общевойсковые армии совсем недавно начали держать связь с нами в воздухе.

— Может быть, — отозвался я. — Но почему бездействовал наш авиационный командный пункт? Он-то уж не мог меня не слышать! Вы далеко были от нас, на аэродроме, и то все наши переговоры по радио поняли хорошо.

— Командный пункт дивизии принял твою просьбу о помощи, — сказал майор. — Это говорил мне наш начальник связи.

— Кто из командования был на КП?

— Полковник Герасимов.

— Не может быть! — Зная решительный характер командира дивизии, его опыт, я не поверил, чтоб он мог не разобраться в особенностях боя и не выслать нам на помощь истребителей. — Он, наверно, сам на КП не был. Скорее всего, нашу просьбу ему передали радисты и что-нибудь напутали.

— Начальство разберется. Мне пока ясно одно: никто из вас ни в чем не виноват. А теперь давайте поговорим о тактике.

В этом бою Сачков сбил два вражеских самолета. Он охотно поделился своими впечатлениями.

— «Фоккеры» шли ниже нас. Пара сразу мотанула на запад, а четверку мы зажали крепко. А потом какая-то тройка (и откуда она только взялась?) оказалась с нами на одной высоте. Я было попытался драться на вираже. Нельзя! Один сразу очутился у меня в хвосте: мотор у него высотный. Потом я ясно видел, на летчике была маска. Значит, дышит кислородом. Я же задыхаюсь. Как только порезче потяну ручку — в глазах темнеет. Ну я тут, конечно, сразу снизился.

— Чего же ты забираешься на такую высоту без кислорода? — упрекнул командир полка. — Свернешься когда-нибудь и пропадешь ни за грош. Поставь снова кислородное оборудование.

— Что вы, товарищ майор, — взмолился Сачков. — Зачем это? От кислорода только одни неприятности. Попадет в баллон какая-нибудь шальная пулька — и взрыв. Вот тогда действительно пропадешь ни за грош. К тому же маска неудобная, а летаем мы на такой большой высоте редко.

Миша прав. Як-7б превосходит все немецкие истребители, пока бой идет на высоте до пяти тысяч метров. Именно на этих высотах большей частью происходят воздушные бои. До шести тысяч метров летчик может летать без кислородного оборудования, поэтому в нем практической надобности нет. Выше подниматься почти не приходится. А если уж доводится, то посылаются только надежные летчики, натренированные в высотных полетах.

— Смотрите. Навязывать не буду, но имейте в виду: такие высоты выдерживает не каждый. Кто не уверен — пускай больше шести тысяч не поднимается.

— У нас, «стариков», практический потолок семь, — заметил Кустов. — Это на тысячу метров выше, чем положено по наставлению.

Василяку срочно позвали к телефону.

— Заканчивайте разбор и на ужин, — сказал майор и спустился в землянку.

В этом бою летчики, как никогда, действовали умело и напористо. Многоярусное построение группы (у нас было пять ярусов) себя оправдало. Каждая пара имела возможность выбрать наилучшие способы нападения. Все дрались до последней капли горючего. Когда нужно было идти домой, легко отрывались от противника и, прикрываясь облаками, удачно выходили из боя.

Закончив разбор, мы, забравшись в кузов грузовой машины, ждали командира полка. Скамеек не было. Кто стоял, опираясь на кабину, кто сел прямо на пол. Рядом со мной прикорнул Сулам, Теперь, когда все волнения остались позади, я почувствовал, что этот маленький грузин стал мне близким и дорогим человеком. Бой нас породнил, Я понимал, как трудно было Суламу, как много пришлось ему пережить, но он ни разу не дрогнул. Даже когда у него кончалось горючее, он не попросил разрешения уйти на аэродром. Наверно, не хотел показать, что боится вынужденной посадки. Умеет владеть собой.

— Ты сегодня открыл счет побед.

— Но мы фашиста сбили вдвоем с Сергеем.

— У Лазарева это уже не первый. Важно начать.

— Здорово же мы его завалили, — возбужденно заговорил Априданидзе. — Когда бомбардировщик рассыпался на куски, я, по правде сказать, струхнул: думал, что меня осколки накроют. Как пронесло — не знаю!

Кто-то сзади тронул меня за локоть. Я повернул голову. У машины стоял Василяка:

— Слезайте с Кустовым. Дело есть.

Мы спрыгнули на землю. Машина уехала.

— Задание на ночной полет? — спросил я майора.

— Пойдемте в землянку, — вместо ответа произнес он каким-то чужим голосом.

В комнате на КП, куда мы вошли, никого. Тускло мерцал фонарь «летучая мышь». За дверью оперативный дежурный капитан Плясун громко разговаривал по телефону. Василяка указал нам место за столом, сам опустился напротив. На его усталом, сером лице смятение.

Сначала он долго смотрел на нас, словно сомневаясь, мы ли это. Потом сухо спросил:

— Ответьте мне по-честному: вы о вылете рассказали все, как было, или что утаили?

Ошеломленные неожиданным вопросом, мы промолчали.

— Мы летчики, коммунисты, — продолжал Василяка, — между нами не должно быть никакой неясности.

Владимир Степанович любил начинать важные разговоры издалека. Он и в этот раз начал со вступления, но быстро скомкал его.

— Поймите, дело серьезное. Из наземной армии пришла телеграмма. — Он взглянул на меня. — В ней говорится, что ты не стал драться с «юнкерсами» и самовольно вышел из боя. — Василяка вынул из кармана бумажку. — Вот подлинные твои слова. Радисты записали точно: «Ах, вы не видите „юнкерсов“? Так полюбуйтесь! А я — на отдых».

— Было такое дело, — подтвердил я. — Неладно получилось. Виноват. Но с остановившимся мотором не до разъяснений. Да и кого не выведет из терпения: мы разогнали две группы «юнкерсов», а с земли нам даже не верят, что ведем бой.

— Почему не доложил на КП, что стал мотор? — загорячился Василяка. — Ты же прекрасно знаешь, что с фронта можно уходить только с разрешения земли! А ты вон какой выверт учудил: «Ухожу на отдых». И это в тот момент, когда на войска посыпались бомбы! Разве это не безобразие? — майор в раздражении стукнул кулаком по столу.

Уравновешенный, не привыкший рубить сплеча, Владимир Степанович на этот раз вышел из себя. Неужели не верит нам?

— Приготовься держать ответ. Следователь уже выехал.

— Вот и хорошо, — спокойно ответил я. — Следователь опросит летчиков, а они подтвердят, что мы воевали до сухих баков.

— Да и не только летчики, техники это же скажут, — заметил Кустов. — Они же заправляли горючим наши машины. Это любого прокурора убедит. А то, что там, на правом берегу Днепра, сидел на КП какой-то лопух, — это факт. Каждому мыслящему человеку ясно.

— Не бросайтесь словами. Может, на КП был сам командующий… С тебя, — сказал мне Василяка, — наверняка спросят и за дурацкий ответ земле, и за самовольный уход с фронта. А то, что вы сели с пустыми баками, могут поставить тебе же в вину, как ведущему группы: летал специально на повышенной скорости, чтобы быстрее сесть…

Командир помолчал. Потом нерешительно посоветовал:

— Подумай, что лучше сказать следователю. Завтра утром со всеми вместе не вставай, как следует выспись.

Выспись? Что это значит? Ясно: я отстранен от полетов. Только сейчас я понял, зачем командир пригласил на беседу Игоря Кустова.

— Тебе придется командовать эскадрильей, — сказал ему Василяка и, как бы смягчая силу удара, обрушившегося на меня, добавил: — Когда идет следствие, летать не разрешается. В воздухе мало ли что может случиться. Подобьют тебя — вынужденно сядешь по ту сторону. А кто узнает: подбит ты был или…

— Это несправедливо! — возмутился Кустов. — Тут ошибка. Я не могу…

— Повторяю: пока разбирается следователь — будешь командовать эскадрильей. Это приказ! Тут я уже ничем вам не могу помочь.