На дне снежного океана

Наступление 1-го Украинского фронта началось 4 марта. На другой день в наступление перешел 2-й Украинский, a 5 марта — 3-й. Наш фронт наносил рассекающий удар в сторону Карпат на Чертков — Черновцы, отрезая отход на запад вражеской группе армий «Юг».

Не давать врагу передышки! Под таким девизом шло освобождение Правобережной Украины. Наступать в распутицу значительно труднее, чем обороняться. И эта трудность увеличила нашу собранность и силу.

Оттепель. Аэродром — сплошная грязь. Техники на руках и трактором вытаскивают самолеты на асфальт взлетно-посадочной полосы. Штурмовикам приказано нанести удар по опорному пункту противника юго-восточнее Тарнополя, а нам, истребителям, надежно охранять их. Мне с Иваном Хохловым поставлена еще дополнительная задача: посмотреть дороги за линией Тарнополь — Проскуров на Черновцы. Особо обратить внимание, не отводит ли враг войска на юг.

Взлетаем по одному. Тяжело нагруженные штурмовики бегут через всю узкую, как шоссейная дорога, полосу. Да и истребителям с полными баками бензина чуть хватает дорожки, чтобы оторваться от земли. Стоит закапризничать мотору или лопнуть колесу, как попадешь на раскисшее поле и перевернешься.

Хмурое небо. Изредка, словно разводье, над головой покажется синева. Штурмовики летят низко. Истребители — — выше, прижимаясь к облакам, набухшим дождем и снегом. Посыплет снег — несчастья не миновать: мы не увидим ни земли, ни облачного неба. Наши машины не приспособлены для слепого полета. Успокаивает одно — обещание метеорологов: погода улучшится. Хочется верить, хотя их прогнозы часто не оправдываются.

Перед нами плывут темнеющие черноземом поля Украины. В низинах, в балках остатки снега, изъеденного весной, кажутся плесенью. Ближе к фронту на дорогах оживление. А вот на шоссе из Шепетовки на Ямполь сплошной поток машин и артиллерии: в распутицу автомобилям нет другого пути. Охраняя дорогу, в воздухе носятся парочки наших истребителей.

Южнее и юго-восточнее Ямполя техникой забиты уже не только дороги, но и поля. Здесь ударная группировка фронта с рубежа Шумское — Любар[4] нанесла удар по врагу в стык 1-й и 4-й танковых армий. За два дня вражеская оборона была взломана на 180 километров по фронту и войска продвинулись в глубину до 50 километров.

Сейчас с воздуха хорошо видно, как в месиве и грязи ползут танки, тракторы, таща за собой артиллерию и автомашины. Все грунтовые дороги и тропинки забиты конными повозками и людьми. На глаза попала необычная картина — солдаты, точно муравьи, облепили две пушки и волокут их на себе.

Дымом и огнем показалось поле битвы. Видимость ухудшилась. Облака поредели, словно они от накала боя начали плавиться и превращаться в пороховую гарь. В воздухе стало тесно и напряженно.

Но наши штурмовики точно вышли на цель и без всяких помех выполнили задачу. Тут же за ними над этой же целью появилась еще большая группа «илов», а мы с Хохловым пошли на разведку.

Южнее Тарнополя и Проскурова нет никаких признаков отхода противника. Напротив, наблюдается усиленное движение к фронту. А что дальше, в глубоком тылу?

Через широкую облачную расселину устремляемся ввысь. Здесь солнце яркое, теплое и какое-то ласково-игривое. Верхушки облаков словно кипят, брызгая светом. Да и наши «яки» заблестели, как бы радуясь богатству света и простору. Самочувствие такое, точно мы вырвались из сырого и душного подземелья. Мир приятно ласкает глаза. Невольно сладко жмуришься.

Летим на юг курсом на Черновцы, рассчитывая углубиться на вражескую территорию выше облаков, а обратно пойдем ниже. Облака становятся все реже и реже. Через их большие просветы хорошо видны речка Серет и на ее левом берегу шоссейная и железная дороги. Наш путь совпадает с рекой. Удивительная эта речушка. Она, как цепь, вся перевилась в мелких однообразных извилинах и порой кажется прямой лентой.

Под нами небольшой город Чертков. К нему с запат да ползет поезд. Наши войска, выйдя в район Тарнополя, Волчанска, перерезали железнодорожную магистраль Львов — Одесса. Теперь для врага прямого пути из Германии сюда нет.

Река привела нас к Днестру и растворилась в его водах. Здесь облаков нет. Их как будто притянули к себе Карпаты, показавшиеся серо-белыми нагромождениями. Днестр со своими крупными и мелкими петлями относительно Серета кажется каким-то беспорядочным, разгульным. Есть даже гигантские излучины, захлестывающие одна другую. Попробуй разберись, куда бежит река.

В воздухе мы уже час сорок минут, а горючего еще не менее чем на два часа. Вот это истребитель! У врага таких машин нет. А что, если сейчас нас перехватят его истребители противовоздушной обороны? Тогда они наверняка свяжутся с фронтовыми. Мы залетели вглубь к противнику километров на двести. В случае боя будет не так просто найти дорогу к себе. Не заблудиться бы.

От таких мыслей похолодело на душе, да и солнце как-то потускнело. Испытываю какой-то непонятный страх. Что это значит? В боевом полете опасность — постоянный спутник, и мы с ней сжились. Она не вызывает таких неясных эмоций. Одиночество? Нет, нас двое, и мы к одиночным действиям в небе давно привыкли. Здесь, очевидно, сказывается новизна полета. Непривычное всегда волнует своей новизной. Надо привыкать и к дальним полетам.

Вспоминается чье-то изречение: летчик, не умеющий возвратиться из далеких просторов к себе на аэродром, — еще не летчик, а только птенчик. Нет, мы придем домой! У нас высота 6000 метров. Противник и не подумает, что наши истребители могут оказаться у Карпат. Он примет нас за своих. В крайнем случае, если враг обнаружит нас и пошлет наперехват, — мы заметим его самолёты при такой прекрасной видимости еще издалека. Для нас не может быть никакой внезапности. Мы на высоте — и мы хозяева неба.

Вглядываюсь вперед. Гам где-то проходит наша довоенная государственная граница. Мы ее оставили два года назад. Какая она теперь? Понимаю, что с воздуха ее никак не отличишь, но я смотрю туда. Там горы, леса, города и села. По карте читаю названия ближайших пограничных населенных пунктов: Тарасовцы, Мамалыга, Липканы. На какой из них лететь? Выбираю Мамалыгу.

Меняю курс. Карпаты медленно колышутся, точно приветствуют нас. Хотя до них и более десятка километров, но они, с темнеющими лесистыми склонами и белой как снег облачной косынкой, сверху кажутся совсем рядом — повернись вправо и упрешься в них. Здравствуйте, Карпаты! Я впервые смотрю на вас. Скоро придется познакомиться с вами поближе.

В стороне темно-серым пятном проплывает город Черновцы. От него на восток желтой нитью вьется река Прут. Очевидно, весенние воды с гор и полей придали ей такую окраску. По северному берегу железная дорога. Вижу два поезда с дымящимися паровозами.

У Черновиц аэродром с самолетами. Вот бы по нему нанести бомбардировочный удар. Плохо, что наши бомбардировщики днем так далеко не летают. А нужно бы. Теперь наши «яки» свободно могут их сопровождать за линию фронта на 200 — 300 километров. Но, видимо, привычка, инерция мышления сказывается и в военном деле. И истребителей все еще по-прежнему считают аэродромными летчиками, хотя у нас теперь дальность полета стала не меньше, чем у основных наших фронтовых бомбардировщиков ПЕ-2.

Под нами Прут с селом Мамалыгой на северном берегу. Здесь до войны по реке проходила наша государственная граница с Румынией. Тут же рядом начинается Молдавия. Из Мамалыги, наверное, одного петуха слышат и украинцы, и молдаване, и румыны.

Летим по границе. С высоты чист, широк и глубок обзор. Слева — Родина. Правее — Румыния. Нам и ее придется освобождать от фашистов. Да и не только ее, а все народы Европы. Теперь только Советская Армия способна избавить мир от рабства. А дальше?

После войны народы мира должны понять, где гнездятся злые силы. А если нет? Снова война? Нет, это не должно повториться! Наша Родина, умудренная в боях, будет надежным Главнокомандующим фронта мира и поможет многое понять человечеству, чтобы не случилось снова мировой катастрофы. Вдали от своей земли над территорией врага всегда думается масштабно.

Родина! Какую великую и почетную задачу возложила на тебя история! За долгие годы войны мы впервые летим над прежней нашей границей. Захотелось; торжественно отметить этот момент.

— Иван Андреевич, под нами наша граница. Приготовиться к салюту из всего оружия!

— Я готов! — — бодро ответил Хохлов. — Всегда готов!

Удивительный летчик Иван Андреевич. На земле — его мощная застенчивая фигура всегда кажется вяловатой и как бы чем-то скованной. В воздухе — даже, дефект речи исчезает. Вот уж действительно — этот человек рожден для неба. Б небе у него, как нигде, проявляются воля, ум и ловкость.

Подняв носы своих «яков», мы дали три залпа. Трассы^ праздничным фейерверком рассыпались в безмолвной застывшей синеве. Поняв настроение друг друга, крутим бочки. Земля, небо, Карпаты, солнце радостным переплясом вертятся перед нами.

Впереди показался населенный пункт Молдавии — Липканы. Отсюда пограничная река Прут круто поворачивает на юг, а железная дорога, идущая из Чер-новиц, — на север. Нам пора брать курс к себе. От Тар-нополя до Черновиц мы просмотрели железные и шоссейные дороги. Теперь разведаем дороги на Проскуров.

А погода ясная и тихая. Прогноз метеорологов подтверждается. Внизу зеркальными зайчиками играют весенние поля и талые воды Каменец-Подольской области. По шоссейным дорогам снуют машины, ползут танки к фронту. А здесь, наверху, только мы с Иваном да ласковое солнце. Но столько раз приходилось быть в огненном страшном небе, что и сейчас по привычке не доверяешь этому светлому спокойствию. В нем будь только овечкой, а волки найдутся.

Глаз далеко и непрерывно обшаривает все вокруг. И не зря. Ниже нас, поблескивая холодным металлом, зловеще парит стая самолетов с. черными крестами. Ну как сверху не обрушиться на них! И немедленно! С ходу! Каждый уничтоженный вражеский самолет — шаг к победе.

— Старик, видишь?

— Вижу.

— Атакуем! И домой!

Погиб молодой летчик Андрей Картошкин. У парня задор, сила не знали берегов. Он неудержимо рвался в бой. Его, как многих молодых, еще не вросших в» фронтовую жизнь, придерживали. Обижался. И вот первый же воздушный бой оказался для него и последним.

Молодые летчики в первых вылетах на фронт должны оберегаться опытными бойцами, как делают истребители, охраняя штурмовиков или бомбардировщиков. Это мы давно поняли и всегда молодых посылали на фронт в окружении «стариков». И у нас до сих пор никто из молодых не погибал в первых боях. И на тебе — недоглядели.

— Картошкин сбил одного фрица, погнался за вторым, а третьего и не заметил, — рассказывает Марков про ошибку летчика, которая свойственна почти всем, начинающим воевать. Они не умеют соизмерять свою силу, душевный пыл и эмоции с действительностью.

К нам в землянку, где происходил этот разговор, ворвались две девушки. Нас не так удивило их неожиданное появление, как их одежда. Обе в шапках ушанках со звездочками, в форменных шинелях, у одной солдатские погоны, у другой — сержантские. У обеих из-под шинелей, точно рясы, свисают шелковые платья — у одной белое, у другой блестящее черное. Обе в модных туфельках на высоких каблуках.

Глядя на этот винегрет одежды, я подумал, что приехали артисты и сегодня на ужине будут перед нами выступать.

Девушка с сержантскими погонами, в черном платье, видимо поняв наше недоумение, махнула рукой и, улыбнувшись, залпом выпалила:

— Ой, мальчики, не обращайте внимания на наши мундиры, — и подошла ко мне: — Товарищ капитан, Герой Советского Союза, разрешите обратиться?

Не успел я что-либо сказать, как она в наступательном духе спросила:

— Вы знаете, что сегодня Восьмое марта — женский праздник?

Мы уже приготовились поздравить наших полковых девчат и вручить им кое-какие подарки, поэтому в вопросе для нас было что-то оскорбительное.

— А как же! Вы что, считаете нас Иванами непомнящими?

— Нет! Вы герои неба, поэтому о нас, земных женщинах, можете забыть, — съязвила, как мне показалось, артистка и продолжала: — Мы — делегация от девушек БАО. Пришли, чтобы лично пригласить вас, Арсений Васильевич, и Сергея Ивановича Лазарева к себе в гости на ужин.

«Вон что! А я-то принял вас за артистов», — разочарованно подумал я. Давно артисты не приезжали к нам в полк. Зная, что вечер у нас занят, да находясь еще под впечатлением гибели летчика, я решительно отказал сержанту, даже не поблагодарив за приглашение.

— Как же так, товарищ капитан… — девушка-сержант захлебнулась от негодования, кровью налилось круглое личико, переломились черные брови, а в глазах вспыхнули злые огоньки.

Я поспешил сгладить свою резкость:

— С удовольствием бы пришли, но мы должны сегодня быть на ужине с нашими полковыми девчатами.

Девушка в черном платье глубоко вздохнула и тихо, словно в раздумье, повторила свои последние слова:

— Как же так, товарищ капитан… — Резким движением рук она смахнула спереди под ремнем складки своей шинели и твердо заговорила: — Выходит, мы не ваши? Мы обеспечиваем всем вам полеты, одеваем, обуваем и кормим вас, охраняем днем и ночью. И вообще ухаживаем за вами, как родные матери. Да вы без нас и шага не сделаете. И вы осмелились отказаться?..

А ведь она права, мысленно осудил я себя за поспешный и опрометчивый ответ. На ужине, в БАО мы обязательно должны быть и поздравить девчат с праздником. Это не только долг вежливости, но и требование воинского товарищества.

С уважением смотрю на девушку. Сержант, да еще в платье, а отчитала меня, точно старший начальник. Вот пигалица! Знали, кого послать. Я хотел было спросить, где она так смело научилась делать выговора старшим по званию, и перевести разговор на другой тон но меня опередила ее подруга в белом платье:

— Галя, да товарищ капитан шутит. — Она посмотрела на меня взглядом, плавящим любое плохое настроение: — Да? Придете?

Эта девушка перехватила у меня инициативу. Как теперь все свести к шутке? Я ничего не мог придумать, кроме как в развязно-примирительном тоне спросить:

— А водка будет?

— И водка и вино будут, — хором ответили обе. Прежде чем уйти, девушка в белом платье с лукаво-доверительной улыбкой взглянула на Лазарева:

— Мы ждем вас, шоколад и конфеты будут.

Сергей хотел было что-то сказать, но смутился и прикуcил свой язык, ранее всегда дерзкий в таких случаях. Такого с ним еще никогда не случалось. По крайней мере, никто из нас этого не видел, но уже «солдатский телеграф» передавал, что он пленен девушкой-блондинкой из БАО.

Около двухсот человек собралось на праздничный ужин в аэродромном бараке, разгороженном на комнаты-клетушки. Мужчин мало. Это командование батальона и шесть летчиков из обоих авиационных полков, базирующихся в Ровно.

С помещением девушки решили просто: несколько комнат соединили в одну, сняв между ними перегородки. Побелив и празднично украсив, они превратили этот сарай в прекрасный зал. Даже с люстрами, горящими от настоящего электричества, неизвестно откуда проведенного. На стенах неплохие картины. Красиво накрыты столы. Несколько ваз с цветами. Откуда в такое время цветы? Много шоколада и конфет. Это понятно: на фронте женщинам вместо махорки и папирос выдавали разные сласти и они, видимо, поднакопили их для этого дня.

Многие из девчат надели гражданские платья и совсем изменились. Гимнастерка все-таки не для женщин. Она старит их, огрубляет, и, может быть, поэтому многие из девчат, находясь в полевых условиях, невольно перенимают мужские привычки и развязность. Сейчас, переодевшись и оказавшись в праздничной обстановке, они сбросили все наносное, неженское.

После сырых землянок и боев нам в гостях все нравится. Мы почувствовали семейное тепло и уют. Здесь все просто и хорошо. Так могут сделать только женщины. По всему видно — они здесь хозяева. У нас в полку девушек немного. Главная фигура у нас — летчик. В БАО лее главные работники — хозяйственники: кладовщики, шоферы, связисты, повара, официанты, врачи, медперсонал. И половина из них — женщины. И хозяйничать умеют. Мы, летчики, почти всегда довольны работой нашего тыла; пожалуй, больше довольны, чем организацией и управлением боевыми действиями авиации со стороны наших штабов.

Приходят на память слова из песни: «И девушка наша проходит в шинели, горящей Каховкой идет…» Это про наших матерей — комсомолок гражданской войны. Теперь тяжесть войны легла на их детей. И снова девушки на фронте. Полмиллиона их в армии. И воюют хорошо. Мне приходилось видеть мужчин трусами, и читать о них, и слышать, а вот трусов женщин — не знаю. И будущее поколение будет гордиться своими матерями, как мы гордимся Анкой-пулеметчицей.

Наши новые знакомые — Галя и Дуся — связистки. Девушки грамотные, развитые: одна со средним образованием, другая — со второго курса института. Они усадили нас с Лазаревым между собой. Галя — сержант в черном платье — теперь настоящая раскрасавица смуглянка. Правда, платье немного тесновато, но это только украшает ее, подчеркивая девичью упругость и собранность. По характеру она какая-то спортивно-энергичная и напористая. Ни минуты не может посидеть спокойно. У нее все в непрерывном движении и изменении. И в этом заключается особая красота, красота новизны. Галя ни с того ни с сего ошарашила меня вопросом:

— Скажите, как женщине стать генералом?

— Сначала женщине надо превратиться в мужчину, — шучу я.

Девушка не унимается:

— Я вас спрашиваю серьезно. И вообще, есть ли у нас женщины генералы?

— По-моему, нет.

— — А могут быть?

— Почему бы нет?

— А почему тогда нет?

Я не знаю, что ей ответить, и с серьезным видом советую:

— Напишите об этом Сталину. — Галя обиделась и маленькими своими кулачками, как барабанными палочками, забила по столу:

— Вы уклоняетесь от прямого ответа. И вообще, мужчины всюду захватили управление государствами в свои руки. Если бы женщины были у власти, то они не допустили бы никаких войн.

— Ну, это как сказать, — не согласился я. — Царицы : Екатерина Вторая и грузинская Тамара — женщины, а вели большие войны и были, как гласят источники, «злы и коварны».

В это время кто-то задушевно запел:

Все смолкли. Галя впервые за ужином сидела спокойно, плотно сжав свои пухлые губы. Я жестом приказываю ей петь, и мы оба подхватываем:

Про тебя мне шептали кусты…

После того как песня кончилась, Галя предлагает Дусе спеть «Огонек», но та делает притворно-испуганное лицо:

— Не могу, — и кивает на Лазарева, — мой повелитель не любит, когда я пою.

Дуся — полная противоположность Гали. Хотя ростом такая же невеличка, но в движениях плавна и изящна. В белом платье она. как цветок лилии, до того бела и нежна. Кажется, прикоснись к ней пальцем и оставишь след.

Нам, в своих не первой свежести гимнастерках, не видевших утюга и казавшихся какими-то жеваными, сначала было неловко сидеть рядом с ней. Однако она своей непосредственностью и шутливым кокетством сразу разогнала это чувство, и разговор пошел легко. Незатейливые шутки вызывали искренний смех и душевное сближение. В мягком, тихом голосе Дуси есть что-то чарующе-теплое и повелительное. Ее голоc словно ласкает тебя, и ты невольно подчиняешься ему. Глядя на Дусю и Сергея, сразу можно понять, что она действительно покорила парня. Он, как пай-мальчик, во всем слушается ее. Вот он закурил. Она ласково, но с такой милой обворожительной обидой, какая может быть только у женщин, спрашивает:

— Сережа? а ты знаешь, что одна папироса убивает зайца?

— А зачем ему так много давать курить? — Лазарев словно не понимает цели вопроса, но покорно тушит папиросу и беремся за бутылку вина. Дуся перехватывает его руку осуждающим взглядом:

— Ты хочешь еще выпить?

— По маленькой можно.

Дуся мягко, но уверенно берет у Сергея бутылку и, нахмурив светлые брови, замечает:

— Один древний философ сказал, что опьянение — это добровольное сумасшествие. — И вместо, бутылки ставит стакан чаю. — Тебе, Сереженька, сейчас полезен чай.

— После водки чай не полагается. Да и не очень-то я люблю его, — с деланной басовитостью ворчит Лазарев, взяв стакан чаю.

— Я раньше тоже не любила чай, — шутит Дуся, — дома сахару жалко было, в гостях же накладывала столько, что пить противно. А как лрщпла в армию, здесь норма — хочешь не хочешь, а пей, иначе останешься без чая. И научилась.

Сережа смеется, попивая чаек с шоколадом, не замечая и не слушая никого, кроме Дуси. От грубоватой манеры, с какой он вел себя с девушками раньте, не осталось и следа. Дуся облагородила его, не знавшего настоящей любви. Правда, он, как и все в юности, влюблялся. Но это была только игра в любовь. Теперь он счастлив. Прав мудрец, сказавший, что счастье для старухи в молитве, для волка — в овечке, для влюбленных — в колечке.

Баян заиграл танго. Несколько пар вышли в свободный угол зала, специально отведенный для танцев. Безмолвно, только глазами, Дуся пригласила Сергея и плавно встала. Она, вся белая, нежная, хрупкая, казалась воплощением самой женственности, а он, большой, чуть сутулый, со шрамами от ожогов на лице, являлся олицетворением самого мужества. Противоположности. А какая в них чарующая сила взаимного притяжения! А ведь от Сергея не раз приходилось слышать: любовь на войне только до первого разворота. Напомнить бы ему об этом сейчас!

Но война рождает и нравственное уродство. Постоянное соседство со смертью тревожит всех людей. И куда легче подавить естественный страх перед опасностью отвлечься от суровой действительности разгульной эротикой. Разуму подчиняться всегда труднее, нежели природным чувствам. Сила человека в том и заключается, что он умеет подчиниться разуму и не растворять свои чувства в минутных настроениях. Лазарев стал именно таким. Он на моих глазах превратился из зеленого юнца в зрелого мужчину, командира и… влюбленного. Ему теперь как говорится в стихотворении:

Хочется верить в счастливую звезду Сергея. Такого война запросто не проглотит. Только вот в чем беда: люди устают от постоянной бдительности, а смерть на войне всюду подстерегает человека. Случайность и необходимость здесь, как нигде, дают о себе знать. Не потому ли наши воздушные асы в большинстве своем терпят неудачи именно от этих случайностей? И мне стало жалко Сергея. Сколько таких война навсегда разлучила с юнрстью и разом сделала мужчинами? У многих была первая и последняя любовь…

Баян продолжал играть. Танцы, смех, шутки… Как дороги и милы солдатскому сердцу такие минуты отдыха.

Пообедав, Иван Хохлов сладко потянулся и, слегка заикаясь, как это с ним бывает при усталости или когда он нервничает, сказал:

— Эх, сейчас бы минуток сто д-добрать.

— В чем же дело? Следуй за мной, — советует Лазарев и, допив компот из алюминиевой кружки, одним махом из-за стола оказывается на нарах. — Пока самолеты заправляются бензином — нельзя терять ни минуты.