— Нет, — опустил глаза Кандайс. — Радость Олега-сенсея всегда искренняя.
      — Потому что он настоящий учитель, сын. А в учительстве существенной разницы между музыкантом и единоборцем нет. Странно, что ты это до сих пор не понял, — в голосе Джолли прозвучала глубокая обида пополам с гневом.
      Кандайс согнулся в церемониальном поклоне, замер.
      — Да, отец. Я не подумал и сказал глупость. Диирн благоволит принять мои извинения?
      — Перестань, — недовольно дёрнул плечом Джолли. — Придворные ужимки тебе не к лицу.
      В дверь позвонили.
      — Это Авдей, — быстро сказал Кандайс. — Я открою.
      — Да, — кивнул Джолли.
      «Что же я упустил в тебе за эти пять лет, мальчик? Но ведь ещё не поздно, ты так юн… Одна случайная ошибка закономерностью не станет, ты всё поймёшь и больше никогда так не подумаешь».

= = =

      Светало. Батраки закончили завтракать и разошлись по работам. Вслед за ними из-под навеса ушли и старшины. Кухонные служки начали убирать со стола. Гюнтер принёс Николаю Ватагину вторую порцию похлёбки.
      — Никогда бы не подумал, — сказал Николай, — что варево из трелговой шелухи может быть таким вкусным. Ты не иначе как шаман какой-нибудь, заколдовал его.
      — Что вы, — улыбнулся Гюнтер. — Ведь трелговая шелуха очень хороший продукт. Витаминов много и организмом усваивается легко. Просто перед готовкой её нужно обязательно полчаса вымачивать, чтобы удалить неприятный привкус. Но не передержать, иначе тоже невкусно будет. Почему-то у вас мало кто соблюдает это простое правило. А ведь глупо не ценить собственное богатство.
      — «У нас» — это у кого? — глянул на него Николай.
      — У сероземельцев.
      «Слишком быстро ответил», — подумал Николай. Не похож Гюнтер на бенолийца. Во всех словах и привычках виден чужак. А документы местные, подлинные, — братство проверило. Чтобы купить «железные» паспорт и права, деньги нужны не просто крупные — огромные. Но в богатстве Гюнтер не жил ни дня, он не врёт, когда говорит, что родители были владельцами небольшого ресторана. Слишком много мелочей совпадает.
      К несчастью, по всему Иалумету единый язык. И, благодаря многочисленным каналам стереовидения ВКС, акцента местечкового ни у кого не бывает. Любой и каждый, едва обучившись говорить, слова начинает на гардский манер произносить. Так что по речи определить, откуда Гюнтер приехал, невозможно.
      — Ты на кого в универе учился? — спросил Николай.
      — Инженер-программист.
      — Нравилось?
      — Главное, что получалось.
      — Но не нравилось.
      — Не нравилось. — Гюнтер отвернулся.
      — А что ж пошёл?
      — Деньги. Хороший программер уже на втором курсе неплохо зарабатывать начинает. А к пятому будет в солидной фирме на постоянной должности.
      — Ну да, ну да, — согласился Николай. «Такая высокая потребность в программистах есть только у ведущих промышленных планет. Стиллфорт, Хэймэй, Зеленохолмск. Вопрос — зачем тамошнему уроженцу ехать в нашу помойку, да ещё местного из себя корчить?»
      Гюнтер бросил на шефа быстрый настороженный взгляд. Меньше всего Ватагин похож на обычного старшину, пусть и первого. По манерам и лексике он действительно потомственный фермер, такой же, как и все здешние надзиратели — малообразованный, крикливый, с примитивной, но действенной хитрецой.
      Надоело мужику копаться на фамильном клочке земли, потому как младшему сыну ничего интересного там не выкопать, и решил тогда поискать удачу на полях крупного плантатора. Обычная история, таких здесь полно.
      Но для Ватагина она стала маской, за которой скрывается немало тайн.
      Историю Бенолии он знает превосходно, гораздо подробнее того, что даёт школьная программа. Однако о Шаннил у ре Одал а нде, знаменитом бенолийском композиторе времён Второй республики, впервые услышал от Гюнтера.
      Ватагин наизусть цитирует труды очень серьёзных философов и теологов, но пишет при этом с грубейшими ошибками, а читает медленно, шёпотом, как людь с очень слабым образованием.
      Прекрасно разбирается в банковских операциях, особенно в такой сложной области, как анонимные платежи, зато отчётность по участку за Ватагина пришлось делать Гюнтеру, старшина запутался в графах и цифрах как котёнок в размотанном клубке.
      Такое впечатление, что Ватагина спешно обучили по программе экспресс-курса, давая только самые необходимые знания и навыки.
      «Для чего необходимые?» — в который раз задумался Гюнтер.
      Почти каждый вечер старшины ходят в кафе при гостинице аэрсной дозаправочной станции. Там проститутки, выпивка, — на плантациях алкоголь строжайше запрещён. А ещё в кафе можно устраивать состязания на лётных тренажёрах. Хозяин гостиницы купил четыре списанных установки на какой-то учебной базе, и теперь они стали одним из самых популярных развлечений.
      Собираются в кафе и обслуга с заправки, и пилоты, и работники из центра связи.
      В шумных, обильно сдобренных ромом посиделках Ватагин участвует всегда, но никогда не пьёт, только вид делает. В разговорах ограничивается междометиями, а сам внимательно слушает любую болтовню.
      Возле тренажёров крутится каждый вечер, но играл только дважды, и оба раза соперниками в виртуальных гонках были связисты. Игру им Ватагин сдавал мастерски, так, что у связистов оставалось ощущение трудной, а потому драгоценной победы. И появлялось желание угостить побеждённого щедрой выпивкой. Б о льшая часть которой доставалась самому же угощающему, развязывала и без того болтливый язык.
      Подготовка секретного агента у Ватагина хотя и тщательная, но всё же любительская. В госструктуре — охранке или коллегии — такого дилетантизма быть не может. Получается, что Ватагин — браток. А судя по тому, что рядом такие богатые на информацию места, — наблюдатель.
      «Стратегию работы и структуру организации они явно у светозарных позаимствовали, — отметил Гюнтер. — Но сработали по сравнению с орденом топорно. Любительщина местечковая, дилетанты махровые… Однако откуда они вообще узнали об орденских методах организации? Неужели среди рыцарей были перебежчики в братство?»
      Догадка одновременно и возмущала, и привлекала. С одной стороны, для рыцаря оскорбительно опуститься со своих светозарных высот в какое-то там убогое братство. Если и предавать орден, то хотя бы ради достойного противника, тех же координаторов, например. С другой стороны, никому, кроме братств, не дано переплести свой путь с Избранным.
      Ватагин тронул Гюнтера за плечо.
      — Собирайся, пойдём в обход.
      «За эти дни он почти не оставлял меня без присмотра, — думал Гюнтер. — Послезавтра Пришествие, а с таким надзирателем мне с участка не удрать. И уволиться нельзя, по контракту я обязан предупреждать об уходе за неделю. Что же делать, как отсюда вырваться?»
      Гюнтер глянул в сторону дозаправочной станции. С участка она не видна, как не видно ни малейшей надежды хоть что-то изменить в своей никчёмной жизни. Если бы только встретиться с Избранником…. Не зря ведь рыцари считали Гюнтера одним из самых перспективных адептов. Он может быть полезен Избранному.
      Гюнтер опять глянул в сторону станции. А ведь всё не так безнадёжно, как казалось. На посиделках надо спровоцировать народ на разговор о братствах и Пришествии. Это не сложно, тема для бенолийцев самая актуальная. Ватагин целиком сосредоточится на прослушке, и ему станет не до Гюнтера. Тогда можно будет незаметно выйти из кафе и улететь с первым попавшимся аэрсом или дальнерейсовым лётмаршем. Всё равно куда, хоть в Гирреанскую пустошь. Не самая плохая точка, кстати. В Плимейру оттуда дважды в сутки отправляются прямые экспрессы. Расписание всех транспортных линий, ведущих в Каннаулит, Гюнтер выучил наизусть.
      Николай бросил на подопечного настороженный взгляд. Ишь, как в сторону станции зыкает. Опять об отъезде думает.
      «Почему он так хочет попасть в Каннаулит? Ведь сейчас все стараются держаться от посёлка подальше. Охранку и коллегианцев боятся даже самые верные приверженцы Избавителя. Так что же так тянет в Каннаулит Гюнтера — чрезмерность досужего любопытства или… судьба Избранного? Нет-нет, этого не может быть, ведь Избранный должен отличаться от обычных людей, а мы с Гюнтером во многом похожи. Будто две ветки одного трелгового куста. Никак не пойму, кто этот парень. Он не братианин, не коллегианец и, тем более, не агент охранки, потому что никому из них нет нужды добираться в Каннаулит самостоятельно. Тогда кто он?»
      …Они шли по мосткам между залитыми водой полями.
      Гюнтер глянул на небо, затянутое низкими свинцово-серыми тучами.
      — Опять дождь будет.
      — Для трелга это хорошо, — ответил Николай.
      — Комары зажрали, — пришлёпнул Гюнтер очередного кровососа.
      — Что поделаешь, здесь плантация, не город. — Николай краем глаза посмотрел на Гюнтера и спросил: — Ты парень вроде не жадный, а нелюбимым делом ради денег занялся. Я об универе твоём говорю. Или не для себя деньги были нужны?
      — Не для себя.
      — А для кого?
      — Для сестры. Того, что осталось после продажи ресторана, не хватило бы, чтобы дать ей хорошее образование. А без него, сами понимаете, в люди не выбиться. Я хотел, чтобы она закончила през… императорскую школу и Центральный университет. Это не только хорошие знания, но и престиж, солидные преимущества в устройстве на работу.
      — Женщине работать совсем не обязательно. Девочке лучше учиться в каком-нибудь хорошем столичном пансионе. Там и манерам высоким научат, и мужа богатого да родовитого подыщут.
      — Всё верно, — быстро согласился Гюнтер. — Но если есть собственная работа, это надёжнее.
      — Ну да, ну да, — покивал Николай. — Особенно, если работать в окружном департаменте, там деньга всегда будет немалая. Так что же ты тогда универ бросил? Уже не хочешь сестру на хорошую должность пристроить?
      — Она умерла.
      — Ох, прости, — Николай пожал Гюнтеру плечо. Тот кивнул.
      — Как её звали? — спросил Николай.
      — Илона. Если позволите, почтенный, я не хочу об этом говорить.
      Лицо у мальчишки закаменело, а глаза… Такой пустоты и боли Николай не видел ещё никогда.
      — Зря молчишь, — мягко сказал ему Николай. — Выговорился бы, поплакал. О мёртвых плакать для мужчины не зазорно, а на душе легче станет.
      — Нет.
      — Но почему? Думаешь, я смеяться буду над твоим горем?
      — Нет, — качнул головой Гюнтер. — Вы не похожи на того, кто способен смеяться над чужой болью. Просто… — Он прикусил губу, отвернулся. — Я поставил себе психоблок, почтенный. Я знаю, что делать это без крайней необходимости нельзя, а самому себе ставить психоблок нельзя вообще никогда, но я не смог выдержать… Нужно было отгородиться от всего этого, не чувствовать, не думать… Иначе я бы сошёл с ума. Есть боль, которую выдержать невозможно. Я поставил психоблок.
      — Что это? — не понял Николай.
      Гюнтер посмотрел на него с удивлением.
      — А разве у вас не было ментальных тренингов?
      — Нет. — От растерянности Николай даже забыл спросить, у кого это «у вас».
      — Тогда и говорить не о чем.
      Гюнтер резко отвернулся, зашагал по мосткам. Поскользнулся на мокром пластике, Николай едва успел подхватить его под руку, чтобы не упал в воду.
      Крепко обнял Гюнтера, прижал к себе.
      — А ты всё же поплачь. Давай, парень, не зажимай себя. Отпусти боль, пусть уходит хоть слезами, хоть криком.
      Гюнтер задрожал. Дыхание стало хриплым, прерывистым, глаза закатились, как в приступе падучей.
      — Ты чего? — испугался Николай. Гюнтер не слышал, а спустя мгновение обмяк, выскользнул из рук Николая, свалился на мостки.
      — Да ты же… — Николай наклонился, прикоснулся к щеке Гюнтера. Горячая как огонь. — Ой, как скверно, — прошептал Николай. И закричал батракам: — Брезент давайте, быстро!
      Батраки положили Гюнтера на брезентовое полотнище, понесли к вагончику старшин.
      — Подождите. — Николай взял у Гюнтера мобильник. — Теперь несите. И быстро!
      Николай открыл список номеров. Где-то тут был телефон дяди. Судя по всему, это единственный родственник Гюнтера.
      Трубку дядя взял после второго гудка.
      — Я знакомый вашего племянника, — сказал Николай. — Он заболел. Серьёзно.
      — Что с ним? — Голос у дяди твёрдый и властный. Николай оробел.
      — Я не знаю, досточтимый, как это в городе по-научному называется. У нас говорят — нервная горячка.
      — Поясни, — потребовал дядя.
      — Ну это когда от большого горя лихорадкой заболевают. У него ж сестра недавно померла.
      — В какой он больнице? — спросил дядя.
      — Что вы, досточтимый, в больницу ни в коем случае нельзя! Это же не ноги переломанные, а душа. Из больницы его сразу в дурку отправят и так наширяют всякой дрянью, что Гюнтер на зомби станет похож. По-деревенски, отваром да молитвой лечить надёжнее. Так и сами врачи говорят. Я сейчас доктора из госпиталя вызову, чтобы бром выписал или ещё какое безвредное успокоительное. А дальше пусть знахарка занимается, она и не таких вылечивала. Только это, досточтимый… Вам бы приехать к нему. Я не знаю, чего у вас там повздорилось, но вы же всё равно родня. Нельзя с нервной горячкой одному среди чужих людей оставаться. Нехорошо это.
      — Я скоро приеду, — ответил дядя. — Где вы?
      Николай объяснил.
      — Тут ещё такое дело, досточтимый… Гюнтер сказал, что поставил себе какой-то психоблок.
      — Что??? — Ужас, прозвучавший в голосе дяди, напугал Николая до озноба.
      — Ну это… Он сказал, чтобы о сестре не думать… Это плохо, досточтимый?
      — Очень плохо, сударь. Так плохо, что хуже быть просто не может, — голос у дяди дрожал. — Я вылетаю немедленно. Спасибо.
      В трубке запищали отбойные гудки.
      Николай сунул телефон в карман формы. От тревоги за Гюнтера сжималось сердце. За эти дни Николай успел привязаться к парню.

= = =

      Истеричное, трусливое и нервное ожидание пронизывало каждый сантиметр стен Алмазного Города. Император отказывал в аудиенциях, даже сиятельного Панимера и высокочтимого Лолия, своего официального наложника, велел не пускать. Они, как простые придворные, ждали в приёмной.
      Адвиаг бросил на дверь императорского кабинета хмурый взгляд. Нужно было срочно вводить в Гирреан армейские силы. Но до тех пор, пока не начнётся открытое вооружённое противодействие, директор не мог сделать это по собственному приказу, обязательно требовалась подпись Максимилиана. А когда восстание начнётся, Бенолии уже ничего не поможет — ни армия, ни сам пресвятой Лаоран.
      — И всё-таки доложите государю, — сказал Адвиаг референту. — Дело наиважнейшее и не терпит отлагательств. Речь идёт о безопасности короны.
      Референт робко потянулся к селектору. Лолий злорадно усмехнулся и сказал:
      — У досточтимого Адвиага любое дело считается причастным к безопасности короны, но ни одно из них не касается Погибельника. А сейчас нет ничего и никого опаснее для священной особы государя. Может ли досточтимый Адвиаг сообщить что-то новое об этом порождении дьявола? Иначе преступно было бы отвлекать государя от его многомудрых размышлений.
      Референт отдёрнул руку от селектора, поклонился. Лолия боялись все, даже сиятельный Панимер держался с опаской. Лолий с изощрённой ловкостью подводил вельмож под опалу, а обслугу — под хлыст. Особенно злобным и мстительным наложник становился после того, как император вызывал его в тайную спальню при кабинете. Вчерашний вечер Лолий провёл именно там. За ночь наложник успел полностью придти в себя, и теперь ищет, на ком выместить перенесённое. Учитывая, что развлекался император вдвое дольше обычного, месть Лолия поркой или ссылкой не ограничится. Он постарается затащить свою жертву на «лестницу пяти ступеней», самое суровое из наказаний Алмазного Города. Страшнее его могла быть только казнь, да и то не наверное. Если назначат пройти все пять ступеней, то лучше бы казнили.
      Адвиаг смерил фаворита оценивающим взглядом.
      — Год назад в Белой комнате на тех же условиях, что и вы, жил другой секретарь, Винсент Фенг. Примесь южночиннийской крови в нём была небольшая, но заметная.
      — Ну и что? — с ухмылкой ответил Лолий. — Сейчас в Белой комнате живу я, и это главное.
      — Нет, — качнул головой Адвиаг. — Главное то, что тот секретарь был другим.

+ + +

      Максимилиан прогуливался в парке. На три шага позади шёл наложник — смуглый, худощавый и среднерослый, с большими, немного раскосыми чёрными глазами и соблазнительным пухлогубым ртом. Остальная свита держалась в десяти шагах.
      С боковой дорожки донеслось тихое испуганное «Ой!» и молоденькая наурисна в форме садовницы метнулась за вечнозелёную живую изгородь. Дворцовый Устав запрещал парковой обслуге попадаться на глаза высшим.
      — Иди сюда, — приказал девушке император.
      Наурисна подошла, в десяти шагах перед государем остановилась и рухнула наземь в чельном поклоне, покорно вытянула перед собой руки.
      — Встань, — велел император.
      Девушка приподнялась на полупоклон.
      — Совсем встань.
      Максимилиан внимательно рассмотрел садовницу, улыбнулся.
      — У тебя очень миленькое личико. А фигура настолько хороша, что даже эти бесформенные тряпки не портят. — И велел младшему референту: — Проводи её в кабинет.
      Винсент шагнул к императору.
      — Государь, я прошу вас позволить девушке вернуться к работе.
      — Что? — повернулся к нему Максимилиан.
      — Для кабинетных развлечений вполне достаточно меня.
      Максимилиан рассмеялся.
      — Не ревнуй, конфетка. В Белой комнате ты останешься ещё долго. — И бросил референту: — В кабинет её.
      Винсент с волчьей ненавистью глянул на императора и с размаху влепил тяжёлую пощёчину.
      — Тварь паскудная! Мало тебе моей боли? Оставь других людей в покое!
      В парке повисла пронзительная до звона тишина. Казалось, даже птицы умолкли. Винсент затравлено оглянулся, судорожно перевёл дыхание и подошёл к садовнице.
      — Ну что же ты замерла, дурочка? Беги!
      Девушка шмыгнула за живую изгородь.
      Винсент посмотрел ей вслед, улыбнулся. Глянул на бледно-голубое небо, на белые от снега деревья.
      — Я готов к казни, — сказал императору.
      Откуда-то с боковой дорожки появился директор службы охраны стабильности, схватил Винсента за плечо и потащил за собой.
      Привёл он секретаря в караулку одного из служебных ворот Алмазного Города. Жестом прогнал охрану.
      — Не бойся, — сказал Винсенту. — Тебя не казнят и на каторгу не отправят. Я дам тебе паспорт на другое имя и денег на первое время. Ты начнёшь новую жизнь где-нибудь подальше от этого зверинца.
      — Но почему? — растерянно проговорил секретарь.
      Директор улыбнулся.
      — Сегодня ты исполнил главную мечту моей жизни. Врезал свиняке трон-нутому по рылу.
      — А девушка? — спросил Винсент. — Что будет с ней?
      — Для тебя она так важна? Ты хотя бы имя её знаешь?
      — Нет. Но если с ней случится что-нибудь плохое, бессмысленным станет всё. Даже ваша мечта.
      Директор опять улыбнулся.
      — Логично. Заберём даму с собой. — Директор кому-то позвонил, отдал распоряжения.
      — А новый паспорт? — спросил Винсент. — У неё будет новая жизнь?
      — Разумеется.
      — Я пыль у ваших ног, господин! — произнёс Винсент предписанную Высоким этикетом благодарственную фразу и склонился перед директором в чельном поклоне.
      — Не нужно этого, сударь, — ответил Адвиаг. — Вы больше не придворный.
      Винсент робко глянул на всевластного директора. Тот улыбнулся. Винсент поднялся на ноги, несмело улыбнулся в ответ. Охранник привёл садовницу.

+ + +

      Лолий смотрел на директора с ухмылкой.
      — Вряд ли сегодня государь удостоит вас аудиенции. Вам лучше вернуться к себе, в центральное управление службы охраны стабильности.
      — Да, высокочтимый, несомненно, — ответил Адвиаг. Несколько мгновений поразмыслил и цепко схватил Лолия за ухо, рывком выдернул императорского фаворита из кресла.
      — Заткнись! — окриком оборвал его визг. Посмотрел Лолию в глаза и сказал медленно, с подчёркнутой внятностью: — Пшёл вон, быдло.
      Адвиаг отшвырнул секретаря, вынул носовой платок, вытер пальцы и брезгливо бросил платок на кресло императорского наложника. Подошёл к придверным теньмам и произнес уверенно:
      — В экстренных случаях директор службы охраны стабильности допускается к государю без доклада.
      Теньмы поклонились и отступили от двери.

* * *

      — Конкурсант дэ э рн Мал у гир Шанв е риг, — чётко произнёс дежурный референт, — на сцену. Конкурсант Авдей Северцев — приготовиться.
      — Ого, — заметил Авдей. — Он, оказывается, дворянин первой ступени.
      — А тебя это смущает? — удивился Джолли.
      — Нет. Просто любопытно. Как-то не ожидал встретить здесь высшую аристократию.
      — Музыкальные дарования от происхождения не зависят, — слегка обиделся Джолли.
      — Знаю, — виновато улыбнулся Авдей.
      Джолли внимательно посмотрел на ученика. Голос у него слишком напряжённый и нервный.
      — Боишься? — спросил Авдея.
      — Да.
      — Зря. Если кому и нужно бояться, то не тебе.
      Авдей опустил взгляд.
      — Не бойся, — повторил Джолли. — Вот посмотри.
      Он протянул ученику вайл и ту — трёхрядную решётку из тонкой стальной проволоки с двадцатью одним мелодийным кристаллом.
      Авдей взял инструмент, тронул кристаллы. Те отозвались нежным чистым голосом.
      — Учитель! — Авдей с восторгом посмотрел на Джолли. — Это же… Где вы взяли такое чудо?
      — Она твоя.
      — Нет, — Авдей попытался вложить вайлиту в руки Джолли. — Она же стоит как навороченный лётмарш! Так вы… — испугался догадки Авдей. — И фамильный браслет тоже… Денег за ваш лётмаш не хватило бы.
      — В Гирреане лётмарш только лишняя обуза, — ответил Джолли. — Как и фамильный браслет. А инструмент должен быть достоин мастера. — Джолли улыбнулся: — Несмотря на то, что официально музыковеды единогласно причисляют вайлиту к камерным инструментам, на деле она считается простонародной брякалкой, концертных залов недостойной. Вайлите место только в дешёвых кабаках и подворотнях. Я и сам думал так много лет. А потом вдруг услышал истинное пение вайлиты. Это стало настоящим откровением… Но мне эта капризная дама так и не покорилась. А в твоих руках запела с первого же прикосновения. — Джолли крепко стиснул плечо Авдея. — Покажи этим снобам, как звучит вайлита! Расскажи им, как много жизни в землях Гирреана, которые все считают мёртвыми.
      — Да, учитель, — твёрдо ответил Авдей. — Я сделаю всё. Обещаю.
      — Конкурсант Северцев, на сцену! — велел дежурный референт.
      — Давай, — слегка подтолкнул Авдея Джолли.

* * *

      Из-за наплыва приезжих в Каннаулите даже такой высоковластный господин, как губернатор ближнестоличного округа, вынужден был довольствоваться простым однокомнатным номером дешёвой придорожной гостиницы. Ладно ещё, окно выходит во двор, а не на стоянку.
      Ланм а ур Шанвериг, пожилой, но всё ещё импозантный беркан, хмуро смотрел на быстро сгущающиеся сумерки. Отвернулся от окна, пробормотал ругательство. Глянул на единственного внука и наследника.
      — Так результаты конкурса предрешены заранее?
      — Вовсе нет, дедушка, — ответил Малугир. — Назван только наиболее вероятный обладатель гран-при. Судьбу остальных наград ещё предстоит выяснить. У меня есть все шансы занять призовое место.
      — Твоё место должно быть не призовым, а первым!
      — Северцев недосягаем, дедушка. Я не думаю, чтобы среди конкурсантов найдётся тот, кто способен с ним соперничать. Во всяком случае, это совершенно точно не я.
      — Ты что несёшь? — разозлился Ланмаур. — Ты — и какой-то простокровок с плебейской брякалкой!
      — Но в его руках вайлита становится божественной! Дедушка, я никогда и ничего не слышал прекраснее его игры. Жюри вместо одной композиции попросило его сыграть три, и если бы сам Северцев не напомнил им, что есть и другие конкурсанты, они слушали бы его до самого глубокого вечера. Я тоже. Его игра достойна того, чтобы звучать в лазоревом чертоге для самого Лаорана. Если бы вы только его слышали! Это было…
      — Замолчи! — яростно оборвал внука Ланмаур. — Возвращайся к себе, и чтобы до второго тура конкурса за порог комнаты ни шагу. — Ланмаур жестом подозвал теньма и приказал: — Проводи и проследи.
      — Да, Исянь-Ши.
      Малугир испуганно вздрогнул. Теньм всё это время стоял возле окна, но заметил его Малугир только после того, как тот сам к нему подошёл. Наурис, совсем молоденький. А второй теньм, беркан, замер у двери. Его тоже не заметишь, если не будешь приглядываться специально. Сколько Малугир себя помнил, рядом с дедом всегда были эти ужасные люди. Бесшумные, незаметные, вездесущие. Теньмов Малугир боялся до озноба.
      — Дедушка! — жалобно взмолимся он.
      — Иди, — отрезал тот.
      Теньм встал перед Малугиром на колено, склонил голову. Малугир, сам того не замечая, отступил на шаг от серого призрака.
      — Иди, — повторил дед. Теньм тут же оказался у Малугира за спиной. Тот съёжился, с мольбой и страхом посмотрел на деда. Ланмаур ответил суровым взглядом. Малугир опустил глаза, покорно поклонился и ушёл.
      Ланмаур достал из кармана мобильник, выбрал номер и бросил собеседнику одно короткое «Заходи».
      В комнату с низким поклоном вошёл темноволосый человек средних лет в неброском коричневом костюме.
      — И? — спросил Ланмаур.
      Визитёр протянул ему видеопланшетку.
      Ланмаур быстро проглядел набор фотографий и видеороликов.
      — Ты не говорил, что Северцев так хорош собой.
      — Это имеет значение? — спросил визитёр.
      — Возможно.
      Ланмаур нашёл снимки матери Северцева.
      — Злата Северцева таниарка?
      — Да, господин.
      — Красивая женщина, — отметил Ланмаур, рассматривая фотографию блондинки со светло-голубыми глазами. — Очень красивая и сексапильная. И такая… изысканная. Как будто настоящая дама. Только взгляд у неё какой-то странный.
      — Злата Северцева слепа, господин. Потеряла зрение восемнадцать лет назад, когда отравилась при химической атаке. В Гирреане был масштабный бунт, и командование карательных войск приняло решение использовать самые радикальные средства усмирения.
      — Так она калека, — с отвращением сказал Ланмаур и спешно закрыл снимки Златы. Мгновение подумал и спросил: — Сколько лет Северцеву?
      — Столько же, сколько и вашему внуку, господин. Девятнадцать.
      — Не смей сравнивать наследника высокой крови с отродьем увечной еретички!
      — Простите, господин, — согнулся в поклоне человек. — Прикажете продолжать доклад?
      — Продолжай.
      — Северцев родился ублюдком, господин. Девица Васько пригуляла его от жандарма. Правда, в последствии этот жандарм на ней всё-таки женился и дал ребёнку свою фамилию. Но факта это не меняет: ублюдок, он и есть ублюдок.
      — Получается, — недоверчиво произнёс Ланмаур, — что жандарм взял в супруги калеку?
      — Да, господин. Сразу после окончания каторжного срока он приехал в Гирреан и прислал к этой женщине сватов.
      — За что срок давали? — поинтересовался губернатор.
      — Политика. Членство в антигосударственной партии, укрывательство беглых мятежников.
      — Чем он занимается сейчас?
      — Официально — работает балансировщиком энергокристаллов на лётмаршном СТО, реально — злоумышляет против государя, как и все мятежники.
      Ланмаур рассматривал ролики и фотографии Михаила Северцева. Русоволосый, сероглазый, лицо простецкое. «Что только такая красавица, как Злата Васько, в нём нашла? Он же до абсолюта зауряден».
      Только вот складка губ… Слишком твёрдая для простолюдина, и плечи держит возмутительно вольно, голову — гордо. В себе уверен больше губернаторского.
      — Так папашка Авдея предатель, присягу нарушил, — злорадно улыбнулся Ланмаур. — Но всё равно странно, как он мог жениться на бабе, которую столь долго не видел, да ещё и увечной? Но самое странное, что таниарская девка родила без мужа. У них такое не поощряется.
      — Это необычная история, господин. Желаете подробности?
      — Нет, — брезгливо повёл плечом Ланмаур. — Подробности бытия простолюдинов меня не интересуют.
      — Это может быть важным, — возразил человек.
      — Нет.
      Спорить человек не решился. «И всё же это может оказаться очень важным», — подумал он.

+ + +

      Злата варила абортирующий напиток. На середине срока «полулунное зелье» избавляет от плода мягче и безопасней любых фармакологических средств большой земли.
      В кухню вошёл её отец, преподобный рабби Григорий, — высокий, смуглый, светло-зелёные глаза. Голова, как и положено священнику, гладко выбрита, на лбу вытатуирован маленький чёрный треугольник — символ богини-матери, и три коротких горизонтальных линии — знак младшего посвящения.
      — Не торопись, дочка, — сказал он Злате. — Сначала поразмысли, и только потом решай.
      Девушка опустила голову.
      — Я опозорила тебя, — тихо ответила она.
      — Ты любила его?
      Злата молчала.
      — Ты его любила или просто похоть потешить захотела? — жёстко и требовательно спросил Григорий.
      — Я и сейчас люблю его. Это лишь усугубляет твой позор и отягчает мой грех. Я люблю того, кто любви не достоин, и ничего не могу с собой поделать.
      — Зато собираешься решить чужую судьбу, — кивнул на «полулунное зелье» Григорий.
      Злата прикоснулась к заметно округлившемуся животу.
      — Ребёнок ему не нужен.
      — А тебе?
      — Мне? — Злата посмотрела на отца с недоумением.
      — Да. Тебе. Ты говоришь, что дитя зачато по любви. Так почему ты хочешь прогнать его в город Нерождённых Детей? Ведь ребёнок перед тобой ни в чём не виноват. От грехов отца он свободен.
      — Какая любовь, — закричала Злата, — если Михаил сбежал в тот же день, когда я сказала ему о беременности?! Он никогда меня не любил!
      — Я говорю о твоей любви, дочь. Твоя любовь была подлинной. Так зачем ты хочешь её предать, отвергаешь дитя своей любви?