— Это ничего, — сказал она эмиссару. — Плачь. Это помогает.
      И задёрнула занавеску со своей стороны.
      Эмиссар остался совсем один.

= = =

      В судебной инспекции началась пересменка.
      Авдей выбрался из-за стола, взгромоздился на костыли и заковылял к выходу.
      В коридоре к нему подошёл Паларик.
      — Ваш знакомый с таким азартом и увлечением снимал работу судебной инспекции, как будто делал репортаж о любовном свидании стереозвёзд.
      — На мой дилетантский взгляд, — ответил Авдей, — гораздо интереснее увидеть всесторонне освещённую деятельность судебной инспекции, нежели задницу очередной звездульки. Если ваш искушённый взор предпочитает второе зрелище первому, вас никто не ограничивает в праве выбора программы.
      — Ну ты и язва! — не то возмутился, не то восхитился Паларик. — Сам журналистикой заниматься не пробовал?
      Авдей отделался неопределённым жестом.
      — Так я и думал, — кивнул Паларик. — Что писал? Или снимал?
      — Писал. Иногда. — Авдей запнулся, подыскивая приемлемый для судейского слуха синоним слову «прокламация». — Я изредка писал маленькие заметки публицистического характера на социально-политические темы.
      — Не хило, однако, — качнула головой Филимонова. — И получалось?
      — На переделку всего два раза возвращали.
      Паларик смотрел задумчиво.
      — Ты выглядишь усталым, — сказал он. — Назавтра тебе срочный однодневный отпуск вдруг понадобился. Я разрешение подписал, но, может, тебе помощь нужна? У тебя какие-нибудь неприятности?
      — Нет, всё хорошо. Спасибо.
      — А глаза у тебя и впрямь невесёлые, — заметила Филимонова. — Что-нибудь с музыкой не ладится?
      Авдей отвернулся. У девчонки проницательность следователя или исповедника.
      — Значит, музыка, — сказала Филимонова. — Что с ней не так? Я не спец и подсказывать не берусь, но пока рассказывать будешь, наверняка и сам поймёшь, что где не ладится и как с этим бороться.
      — Всё и так понятно, — устало проговорил Авдей. — Раньше музыка была для меня всей жизнью. Когда сломали руку, музыка исчезла, и жизнь на какое-то время показалась пустой. Но вскоре обнаружилось, что в моей жизни, кроме музыки, есть и другие важные составляющие. Просто раньше я смотрел только на музыку, а их не замечал. Когда я лишился музыки, то поневоле занялся тем, что осталось. И оставшееся оказалось настолько важным и интересным, что я забыл о музыке. Я даже не сразу заметил, что она вернулась. Если бы мне не предложили купить кмелг, то я сам бы до этого и не додумался, настолько был занят другими, внемузыкальными составляющими моей жизни. Но как бы то ни было, а теперь музыка у меня снова есть. Однако смотреть только на неё одну я уже не могу. Поле зрения расширилось, и не замечать другие составляющие невозможно. Выкинуть их тоже нельзя, это равносильно тому, как если бы выкинуть глаз или ухо. Но с музыкой они не сочетаются категорически! Больше того, они и друг друга исключают. Так что я оказался неуделком, потому что не знаю, какое из множества выбрать. Беда в том, что составляющие нельзя соподчинить. А значит большинство из них придётся выбросить.
      — Есть и другой вариант, — возразил Паларик. — Добавить к уже имеющимся составляющим ещё одну, которая сможет превратить их взаимоисключаемость во взаимодополняемость.
      Авдей улыбнулся невесело.
      — И что же это будет? А главное — в каком деле такая конструкция принесёт пользу?
      — Жизнь покажет, — ответил Паларик. — Так или иначе, а твои таланты сами тебя подтолкнут к тому, чем тебе лучше всего заниматься. Ты только не прогляди это за вереницей обыденных дел.
      — Постараюсь, — кивнул Авдей.

= = =

      Адвиаг, Пассер и Михаил Северцев просматривали свежие донесения, затем пронзительно-яркими цветными фломастерами заполняли сводную таблицу — огромный лист бумаги, разложенный на просторном круглом столе. Заполнять таблицу приходилось стоя, и через два часа работы ноги ощутимо поламывало.
      — На референтов бы перепихнуть, — мечтательно сказал Адвиаг, потёр затёкшую поясницу. — Да нельзя, высший уровень секретности.
      — А то у нас референты без подписки о высшем допуске, — буркнул Пассер.
      — Верно! — оживился Адвиаг.
      Михаил бросил на них насмешливый взгляд.
      — Умный начальник от глупого отличается тем, что сам он делает сводную таблицу или перекладывает интеллектуальное творчество на референта.
      — И чего тут может быть интеллектуального, да ещё и творческого? — обиделся Пассер.
      — Поиск не замеченных ранее причинно-следственных связей и планирование на их основе дальнейшего развития.
      — Развития чего? — оторопел от закрученности фразы Адвиаг.
      — Всего. От политической жизни страны до собственного отпуска.
      — Он прав, — неохотно сказал Пассер. — Опять прав. Это начинает надоедать. Михаил Семёнович, как вас только жена терпела с таким-то занудством?
      — Домой я приходил для того, чтобы любить.
      Пассер не ответил. Он ещё в самом начале карьеры, на первых своих допросах убедился, что препираться с матёрым реформистом всегда обойдётся дороже себе, чем ему. Даже с учётом того, что в твоих руках пыточное кресло и десяток палачей, а у реформиста только его острый язык. Слишком хорошо мятежники умели находить слова, которые застревали в душе как заноза.
      — Активность братств резко пошла на спад, — сказал Адвиаг, — зато деятельность ордена Белого Света осталась на прежнем уровне.
      — Региональная зависимость есть? — уточнил Пассер.
      — Да, Гирреан, как и всегда. Михаил Семёнович, — глянул на него Адвиаг, — может, хоть вы знаете, что надо ордену в Гирреане? Об их тамошней активности мне сообщил инспектор ВКС, но так толком и не смог объяснить, что орден может искать в пустоши.
      — Милтуан, — не задумываясь ответил Михаил.
      — Что? — растерялся Адвиаг.
      — По доброй воле с Большой земли в пустошь только по трём причинам можно приехать — чтобы жениться на гирреанке, чтобы без помех зализать душевные раны и чтобы узнать приёмы управления милтом. Ну ещё медики в интернаты работать едут, но это уже другая область причин и побуждений. Для орденцов свадьба отпадает сразу, душевные раны по причине отсутствия оной маловероятны, так что остаётся только милтуан.
      Пассер и Адвиаг смотрели непонимающе.
      — Но почему пустошь? — спросил Пассер. — Неужели нельзя поехать ради этого в Пиррумийские леса и в Валларское нагорье?
      — Горцы и полесцы не любят чужаков вплоть до немедленного умерщвления. А в пустоши они более или менее разговорчивы, при желании с ними можно достичь взаимопонимания даже в том, что касается милта.
      — Или укрывательства беглых преступников, — ядовито сказал Пассер.
      — И полесцы, и горцы любят приглашать гостей, — улыбнулся Северцев. — А по их обычаям хороший гость — это благословение небес, которое надо всячески оберегать от чужих глаз и рук. Особенно, если в них зажаты кандалы.
      — Хороший гость не приходит без подарка, — заметил Адвиаг. — Однако что можно подарить тем, кто отвергает все дары цивилизации?
      — Звезду своего сердца, — серьёзно ответил Михаил. — Иные дары там не котируются. Это вам, сударь Адвиаг, подтвердит любой этнограф, который не по чужим трудам о Валларе и Пирруме книжку писал, а сам был там хотя бы один раз.
      Адвиаг и Пассер озадаченно переглянулись.
      — А нельзя ли попроще? — попросил Адвиаг. — Как для совсем тупых.
      Михаил улыбнулся.
      — Попроще, судари, объяснить может только легенда. Если вам не скучны такие вещи, то могу рассказать.
      — Пожалуйста, — кивнул Пассер.
      — У полесцев есть такой полубог-полускоромох-полугерой Э рдо, — сказал Михаил. — Горцы называют его К у хла. Так вот однажды Эрдо-Кухла пошёл на смертный бой с царём всего зла Сатаной. У Сатаны было множество всякого хитрого оружия, у Эрдо-Кухлы — один только меч. Конечно, Сатана очень быстро победил Эрдо-Кухлу и пронзил ему сердце чёрным клинком. Тут сердце вспыхнуло и распалось тысячами искр, которые взлетели под самое небо, где превратились в звёздочки. Но, поскольку звёздами они были всё-таки ненастоящими, то стали падать на землю. Люди, привлечённые их блеском, стали ловить звёздочки и уносить домой, чтобы освещать в тёмную пору жилища. Но чем больше звёзд из сердца Эрдо-Кухлы оказывалось в людских ладонях, тем сильнее становился сам Эрдо-Кухла. Вскоре он достиг огромной мощи, вскочил и наподдал Сатане такого пинка, что тот вместе со всем своим хитрым оружием улетел за Грань Мира, где шлёпнулся в самую грязную лужу, а сверху свалилось всё его оружие и засыпало Сатану с головой.
      — Интересная легенда, — пробормотал Пассер.
      — Это ещё не всё, — сказал Михаил. — Даже самый великий герой или могучий бог не может жить без сердца. Так что Эрдо-Кухла должен был или умереть, или создать себе новое сердце. Тогда он при помощи жара своих песен развёл в дыре, которая осталась у него в груди после удара мечом, костёр, который и стал его сердцем. Чтобы этот костёр не погас, Эрдо-Кухла постоянно должен петь. Искры от этого костра летят в небо и падают звёздочками на землю. И опять-таки, чем больше звёздочек упадёт в людские ладони, тем сильнее становится Эрдо-Кухла, тем звонче его песня.
      — Я подумал, — проговорил Адвиаг, — что Эрдо-Кухле отдаст своё сердце кто-нибудь из людей в благодарность за спасение от Сатаны.
      — И вы способны назвать богом или героем того, кто ради спасения собственной жизни оборвёт чужую? — поразился Михаил. — Ведь людь без сердца обречён на смерть.
      — А хватать сделанные из сердца звёзды и греть на них руки — это нормально? — разозлился задетый за живое Адвиаг.
      — Вы легенду сначала дослушайте, — сказал Михаил, — и тогда уже выводы делайте.
      — Так это ещё не всё? — охнул Пассер.
      — Конечно, сударь, — ответил Михаил и продолжил: — Сиять звёзды могут лишь в небе. Чтобы свет звезды не померк в обычном людском доме, ей надо отдать часть своего тепла. Поскольку же сделана звезда из сердца Эрдо-Кухлы, то тепло, которое поддерживает её сияние, даёт силы и Эрдо-Кухле. А чем громче звучит песня Эрдо-Кухлы, тем глубже зарывается перепуганный царь зла Сатана в грязную лужу, и у него даже мысли не появляется о том, что можно вылезти, собрать оружие и вновь пойти вредить людям.
      — А если люди не захотят брать звёзды в дом? — спросил Пассер. — Разонравится им такой светильник, надоест.
      — Это смотря как светить, — сказал Михаил. — Каждое сердце рождает свои звёзды. Сияние одних звёзд ласкает взгляд, свет других обжигает глаза.
      — Легендочка, однако, — пробормотал Адвиаг.
      — Нормальная легенда, — пожал плечами Михаил и занялся таблицей.
      — Михаил Семёнович, — тихо сказал Пассер, — введён в действие закон, гарантирующий бенолийцам право свободно исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Теперь ваш тесть может уехать из Гирреана. В столице начато строительство множества таниарских святилищ. И в каждое нужен священник.
      — Из Гирреана рабби Григорий согласится уехать только ногами вперёд.
      — Но почему?
      — Потому что верит, что хотя бы некоторым из заблудившихся на жизненных путях поможет выбраться на правильную дорогу. Это не мои слова, а цитата из обычных ответов рабби Григория.
      — Заблудившиеся — это уголовники, что ли? — возмутился Пассер.
      — А что они, не люди? Возмездие за прошлые дела получили, так что самое время подумать о том, чем заниматься в будущем.
      — Из вас получился бы отличный священник, — заметил Адвиаг.
      — Еретик из меня хороший получился. Как ни крути, а я пошёл против всех норм и правил своей партии. Пусть идею её не предал, но догматы отверг. Повезло ещё, что на костёр не угодил, — как в прямом, так и в переносном смысле. Хотя… Всё ещё впереди — и суды, и костры.
      — Или пьедестал, — сказал Адвиаг.
      — Маловероятно, — улыбнулся Михаил, не отрываясь от таблицы. — Разве что в качестве подножия для виселицы.
      — И вы всё равно продолжите? — спросил Пассер.
      — Глупо было бы столько лет проходить под смертным приговором и отступить именно тогда, когда хоть что-то начало получаться.
      Пассер опустил глаза.
      — И всё же будьте осторожнее, — сказал он тихо. — Ждать казни второй раз… Это невыносимо. Особенно если вспомнить, что Сфера уже открыта и никаких других благодатей больше не предвидится.
      — Не ваша ли контора прозвала меня Скользким? — усмехнулся Михаил.
      Минут пять работали молча.
      — Количество раскаявшихся орденцов вчетверо перекрывает показатели по братианам, — сказал Пассер.
      — На быстрое поумнение братиан я и не рассчитывал, — сказал Михаил.
      — Однако пока в Бенолии активны братства, невозможно упразднить Преградительную коллегию, потому что это единственная организация, которая способна защитить людей от братковского террора. И в то же время Преградительная коллегия сама террористична. До тех пор, пока в Бенолии есть Преградительная коллегия, свободной наша страна не станет. Получается замкнутый круг. Порочный круг.
      — Что поделаешь, сударь Пассер, — ответил Михаил. — Ничто не идеально. Будем искать способы разорвать порочный братковско-коллегианский круг и избавить Бенолию от обеих его составляющих. Амнистия — одна из таких мер.
      — А зачем вам светозарные? — хмуро спросил Адвиаг.
      — То, что эти люди отказались от ордена, ещё не означает, что они пылко возлюбили ВКС.
      — Так вы хотите… — договорить Адвиаг не решился.
      — Нет. Я не буду вовлекать бывших рыцарей ни в какие комбинации, тем более против их воли, и не позволю таких интрижек другим.
      — Тогда зачем вы их собираете? — не понимал Адвиаг.
      — Чтобы в Бенолии было как можно больше людей, недовольных ВКС. Ни для комбинаций, ни для планов каких-то хитроумных. Просто, чтобы в Бенолии были люди, отвергающие тиранию ВКС.
      — Но для чего?
      — ВКС — трудный противник, — вздохнул Михаил. — Его основное оружие — это наука. Значит и победить ВКС можно только наукой. Следовательно, чтобы развивать бенолийскую науку, понадобится много хорошо образованных, творчески мыслящих людей. Дураков и неучей в орден не пускают, а люди мыслящие, особенно творчески мыслящие, сами в нём оставаться не захотят. Так что пусть лучше они после побега в Бенолии осядут, чем где-то ещё. Благо, что ВКС Бенолию за державу, достойную его высочайшего контроля, не держит, поэтому и растрезвонил об амнистии на весь Иалумет.
      — И всё же — что вы хотите конкретно? — настаивал Адвиаг.
      — Избавить Бенолию от её вечного трелгового рабства, создать разнообразие производственной и сельскохозяйственной сфер. А для этого необходимо изыскать новые сырьевые ресурсы для нынешних трелговых товаров, потому что не только Бенолия зависит от трелга, но и весь Иалумет зависит от Бенолии. Например, необходимо срочно создать полноценную, а ещё лучше — превосходящую замену векаэсным энергокристаллам, на которых как в Иалумете вообще, так и в Бенолии в частности, держится всё — от домашнего холодильника до районного генератора воздуха. Поэтому нам нужны учёные, инженеры, да и просто мечтатели, которые умеют находить неизвестные доселе тропинки. Главное — не проглядеть новый путь. А добросовестных исполнителей, которые превратят крохотную узкую тропку в надёжную широкую дорогу, найти гораздо проще. — Михаил улыбнулся. — Если наука может обеспечивать всю неограниченность тирании, то и всю полноту свободы тоже сможет обеспечить.
      — Если я когда-нибудь… — сказал Пассер. — Ну вдруг произойдёт такое чудо, что я научусь понимать ход ваших мыслей, Михаил Семёнович, до того как вы объясните всё на пальцах, тогда я немедленно потребую от пресвятого Лаорана и великой матери Таниары титул императора Иалумета. И получу его вместе с дворцом, нескучными придворными и превосходно вышколенной обслугой. Потому что даже Лаоран с Таниарой ваших мыслей без очень подробных объяснений понять не смогут.
      — Чужих мыслей без объяснений вообще никто и никогда понять не может, — сказал Михаил. — Поэтому, если кто-то хочет быть не только услышанным, но ещё и понятым, выражать свои великие идеи ему следует в предельно простой и доходчивой форме. Потому что кроме «понять» существует ещё и «принять». Вы принимаете мою идею?
      — Мы повинуемся приказу, — ответил Адвиаг. — И этого достаточно. Во всяком случае, я ни одного вашего слова оспаривать не стану.
      — Я тоже, — сказал Пассер.
      — Не пойдёт, — отрезал Михаил. — Без веры дело не делается.
      — Слово «вера» от атеиста? — ехидно осведомился Адвиаг. — Какая у вас может быть вера?
      — Обыкновенная. Вера в дело и в содельников.
      — Подельников, — уточнил было Пассер.
      — Подельники сидят в уголовной тюрьме. Дела же делают содельники. Если, конечно, это дела, а не делишки.
      — Альберт, — тихо сказал Адвиаг, — выйди, пожалуйста. Мне надо поговорить с Михаилом Семёновичем наедине.
      — Нет, — качнул головой Пассер. — Всё, о чем ты можешь говорить с Михаилом Семёновичем, меня касается в той же мере, что и тебя. Так что и отвечать будем вместе. Как равновиновные подельники.
      — Вы о чём, судари? — насторожился Михаил.
      — Об Авдее, — сказал Адвиаг и стал рассказывать. Пассер коротко добавлял собственные показания. Именно как показания — сухо, сжато и внешне бесстрастно.
      Михаил слушал, не перебивая.
      — …а дальше была Сфера, — закончил Адвиаг.
      Михаил молчал.
      Адвиаг шагнул было к нему, но остановился на полушаге.
      Посмотрел умоляюще.
      — Я не священник, — сказал Михаил, — грехи опускать не сподоблен. И не уверен, что на вашем месте поступил бы иначе. А если так, не мне вас судить. Разбирайтесь со своей совестью сами.
      И наклонился к таблице.
      Пассер подошёл к нему, положил руку на плечо, развернул к себе.
      — Рийя и Винс значат для меня не меньше, чем для Герна. А живы они только потому, что в мире есть твой сын. Поэтому ты можешь приказать мне всё, что угодно, и я выполню. Ни споров, ни вопросов — одно лишь повиновение. Я не хочу ни судить, ни обсуждать твои повеления. Для меня правильно любое твоё слово. Ты — отец того, кто спас Рийю и Винса, жизнь моей жизни. Я — тот, кто виновен в большинстве бед Авдея.
      — Я не уверен, что на вашем месте не поступил точно так же, — повторил Михаил. — Поэтому и не мне вас судить.
      Михаил хотел вернуться к таблице, но Пассер не отпустил.
      — Почему? — спросил он. — Ведь и я, и Герн сами отдаём тебе наши судьбы. Да ещё «Спасибо!» скажем и руки поцелуем, когда возьмёшь.
      — Я ни разу никого не убил, — сказал Михаил. — И не буду убивать теперь.
      — Но разве я предлагаю тебе убить нас?!
      — А разве нет?
      Пассер отступил. Отвернулся. Глянул на Михаила и выкрикнул:
      — Какого чёрта ты родился в порту? Твоё место на императорском троне!
      — Предпочитаю место людя среди людей, а не идола среди марионеток.
      Пассер только головой качнул.
      Вернулся к своей стороне стола.
      Адвиаг прикусил губу, резко вдохнул сквозь зубы и сказал:
      — Клясться, что я обязательно помогу Авдею всем, что будет в моих силах и сверх того, не буду. Это означало бы призывать на его голову новые злосчастья. Ведь подобру моя помощь никому не нужна. Только в беде. Поэтому я лишь об одном могу молить пресвятого — чтобы моя помощь Авдею не понадобилась никогда.
      Адвиаг вернулся к столу. Взял донесение, придвинул поближе фломастеры.
      — Идея на счёт науки как средства защиты от ВКС мне нравится. Есть в ней что-то… м-м… вкусное. К тому же ареопаг с его закостенелыми от спеси мозгами ещё очень не скоро догадается, что мы тут творим. Но сначала надо очень хорошо рассчитать исходники.
      — Дронгер, — сказал Михаил, рассеянно скользя взглядом по таблице, — ты можешь добиться хоть самого маленького служебного расследования для генерального инспектора ВКС, да ещё такого, который был прислан в страну по прямому распоряжению архонтов? При условии, что в данное время он не в Бенолии, а неизвестно где.
      — В общем-то могу, — сказал Дронгер. — Хотя и не ахти какое, но расследование будет. А что?
      — Да то, что некомплект получается. Максимилиану и Филиппу головы посносили, а Мариус Вардес, генеральный инспектор ВКС, жив и здоров.
      Адвиаг, сам того не замечая, комкал донесение.
      — Ты о чём? — спросил он Михаила.
      — Да я и раньше об этом думал, но всё как-то в чёткую мысль не оформлялось. Ведь для Вардеса помочь Винсенту особого труда не составляло, так? И правил с инструкциями он никаких не нарушал?
      — Почти, — сказал Пассер. — Такое вмешательство хотя и нарушение, но мелкое. На него и внимания бы никто не обратил.
      — Вот именно, что мелкое! — торжествующе сказал Михаил. — Однако идти на него векаэсник не согласился категорически. Такое бывает только в одном случае — когда за мелкой безупречностью пытаются скрыть очень серьёзные преступления. У нормальных честных служак всё наоборот — куча мелких нарушений и полнейшая безупречность в крупном. Каким бы формалистом и буквоедом честный инспектор ни был, а пацана с девчонкой от костра отвести бы не отказался. Для отказа надо быть законченной сволочью. А если так, то и по векаэсной службе Мариус Вардес насволочить успел столько, что куча будет выше центральной башни ареопага. И любая мало-мальски серьёзная проверка это вскроет. А ещё лучше — две одновременные проверки с разных сторон и по разным поводам, но со сравнением результатов. То, что выглядит идеальным с одной точки обзора, нередко оказывается до тошноты безобразным с другой.
      Адвиаг положил донесение на стол, старательно разгладил смятый лист.
      — Будут ему проверки. Маленькие такие проверочки, почти незаметные, но очень аккуратные и тщательные. Просто до невозможности тщательные и аккуратные. Такие же тщательные и аккуратные, как работа сапёра.
      Пассер хищно улыбнулся, подмигнул Михаилу и занялся многострадальной таблицей, — прежде чем затевать новое, необходимо было закончить уже начатое.

* * *

      Как всегда после дежурства Цалерис зашёл в паспортный стол поболтать с операторшами.
      — Сегодня по стерео Открывателя показывать будут! — сообщили девушки. — В первый раз со времени Открывания. Говорят, он калека! Жуткий урод. Такой безобразный, что даже все бенолийские записи изъяли, чтобы людей не шокировать. Теперь же показывают этого урода по стерео!
      — Так Открыватель — бенолиец? — уточнил Цалерис. — А зовут его как?
      — Да ты что, Лерик, два дня как родился? Имя Открывателя — это секрет. Ну, во всяком случае, его не принято произносить вслух.
      — Урод он или не урод, — сказала одна из операторш, — однако научил Хранителей включать Радужный Фонтан самостоятельно. Теперь во многих Башнях он каждый день разный и очень красивый. А под конец Хранители соединяют все свои Фонтаны вместе, и всё небо становится радужным. При прежних Открывателях такого не было. Они всю благодать захапывали только себе и плевать на всех остальных хотели. Этот же Открыватель, может, и урод, зато не сноб и не жадина.
      Девушки помолчали. Оспаривать очевидное было бессмысленно.
      Пискнул таймер стереовизора, сообщил, что «Сегодня 17 декабря 2131 года, 16 часов 40 минут местного времени» и включил экран.
      Посвящена передача была строительству звездолётов, способных пролетать сквозь стены капсулы. Дискуссию вели солидные учёные и молодые инженеры. Открыватель присутствовал на дискуссии в качестве наблюдателя ареопага.
      — Фу, действительно жуткий урод! — сморщили носики операторши.
      Центральная камера задерживаться на Открывателе не стала, перешла на дискуссионщиков. Цалерис метнулся экрану, затеребил панель ручных настроек.
      — Да покажи ты его, чёртова дребезжалка!
      На экране появился Открыватель, голоса дискуссионщиков звучали за кадром.
      Цалерис, пятясь, отступил от стереовизора, сел на пятки.
      — Это действительно он… Пресвятой Лаоран, это Авдей.
      Цалерис сцепил руки как на молитве, хвост дрожал.
      — Авдей — Открыватель… Благодарю тебя, пресвятой, за милость твою…
      Одна из операторш подошла к Цалерису, осторожно тронула за плечо.
      — Ты его знаешь?
      — Да, я знаю его, — тихо сказал Цалерис. И выкрикнул громко: — Это Авдей Северцев!
      — Тебя с ним что-то связывает?
      — Да. Смерть и жизнь.
      Операторши переглянулись. У любого другого такие слова звучали бы выспренностью и фальшивой патетикой, но только не у офицера боевого спецподразделения. Если он говорит о связи через смерть и жизнь, значит всё так и есть.
      Теперь на шрамы Открывателя операторши смотрели с сочувствием.
      — Он тоже был офицером? — спросила одна.
      — Нет. Он был музыкантом. Лучшим музыкантом Бенолии. Вторым был мой брат. — Цалерис улыбался. — У нас в Бенолии мало чего хорошего есть, но музыканты наши — лучшие в Иалумете. А мой брат и Авдей были лучшими в Бенолии.
      Цалерис принялся куда-то звонить по мобильнику, а операторши с ужасом смотрели на искорёженную руку Авдея.
      — Да ведь у него и личико было — загляденье! — сказала одна из операторш. — Это уже после его царговой кислотой превратили вот в такую рожу.
      — За что?! — возмущённо охнула вторая.
      — На красоту позавидовали, — ответил Цалерис, терзая телефон. — Да не та красота истинная, что на морде.
      Абонент наконец-таки ответил.
      — Включай стерео по семидесятому каналу! — велел ему Цалерис. — Да, я помню, что у тебя первое сольное выступление в Гарде. Но если я говорю, что это нужно увидеть немедленно, значит это действительно важно как сама жизнь! Ты ведь знаешь, Малг, — я такими вещами шутить не буду. Что? Малг, поверь мне, после этого твоё выступление будет вдесятеро успешнее. Включил? Да-да, совершенно верно, публичная научная дискуссия. Присутствует Открыватель. Согласен, это только для специалистов. Всё верно, для нормальных людей скука жуткая. Но ты не спеши выключать. Прежде поставь настройки… — Цалерис глянул на панель стереовизора и продиктовал цифры.
      Вопль изумления и восторга, который прозвучал в трубке, услышали даже операторши. Цалерис потряс пальцем в ушной щели.
      — Ну у тебя и глотка, — сказал он абоненту. — Малг, ты вокалом заняться не пробовал?
      Судя по смущённому лицу Цалериса, Малг посоветовал ему помолчать и не мешать смотреть в не самых интеллигентных выражениях.
      — Тише ты, тут дамы! — прошипел Цалерис.
      Открыватель слушал дискуссионщиков с ангельским терпением, вежливо кивал и улыбался, когда к нему обращались с вопросом.
      Однако надолго терпения не хватило.
      Открыватель откуда-то из-за кресла вытянул костыли.
      Цалерис сдавленно вскрикнул и уронил телефон.
      Открыватель поднялся и проковылял на середину съёмочной площадки.
      — Да это же прямой эфир! — ахнула одна из оперторш.
      Цалерис вслух стал читать молитву, щедро перемежая её отборной бранью.
      — Пресвятой Лаоран, создавший наш мир и воплотившийся в нём благим провозвестником Света, молю тебя, сохрани ты этого……. от слов опрометчивых, дай ему……., дабы успокоил он душу свою мятежную покоем твоим. Да защити ты его хотя бы один раз, за ногу твою пресвятость и об забор!
      — Прошу прощения, сударыни и судари, — произнёс тем временем Открыватель, — но я не понимаю, зачем вы меня пригласили. В звездолётостроении я не смыслю ни уха, ни рыла и ничего полезного сказать не могу.
      — Какой странный голос, — испуганно сказала оперторша. — Плеск горной реки и шорох броневой панели. Когда опускается броня, в пазах похожий хрип. Но всё же его голос звенит и сверкает как горный ручей.
      — Хорошо, — продолжал Открыватель. — Давайте говорить о той области звездолётостроения, которая интересна и понятна мне. Благодарю за ваше любезное согласие сменить тему. И сразу же вопрос — зачем вы собираетесь лететь в Ойкумену?
      — Ну… — над этим вопросом научные умы явно не задумывались. — Э-э-э…
      — Ну хотя бы для того, — сказал один из молодых инженеров, — чтобы собственными глазами увидеть то, что доселе являлось лишь на небесных картинах.
      — То есть переться за чёрт знает сколько парсеков, — ответил Открыватель, — угрохать кучу денег только на то, чтобы посмотреть на смазливенький пейзаж, которых и в Иалумете полным-полно?
      — Ойкумена — наш истинный дом, — ответил одни из пожилых учёных.
      — А сейчас вы в чужом доме приживальничаете?
      Дедок попытался возмутиться, но Открыватель оборвал:
      — Кому принадлежит Иалумет?
      — Ну… — запнулся молодой инженер. — Это… Нам принадлежит! Иалуметцам.
      — Интересно получается, — сказал Открыватель. — Иалумет принадлежит нам, но домом мы его не считаем. Что же он в таком случае?
      — Осколок настоящего мира.
      — Если Иалумет — всего лишь осколок мира, то кем тогда оказываемся мы — отходами от настоящих людей?
      Операторши засмеялись.
      — Лерик, твой Авдей всегда такой языкастый? — спросили они под возмущённый гвалт учёных дам и мужей.
      — Бывало и хуже… — пробормотал Цалерис.
      — Однако Открыватель прав, — сказала одна из операторш. — Что мы, вот так вот и припрёмся в Ойкумену бедными родственниками к обеду набиваться?
      — Но сидеть же в Иалумете вечно! — возразили ей.
      К тому же выводу пришли и дискуссионщики.
      — Это равносильно тому, как если бы всю жизнь просидеть у себя в квартире, даже носа на улицу не высовывая.
      — И вы решили сходить в гости, — сказал Открыватель. — Похвальное намерение. Особенно если есть надежда в гостях нажраться и напиться на халяву до полного озвездения.
      Операторши захохотали.
      — Вы оскорбляете нас! — возмутилась учёная дама. — Путешествие в Ойкумену станет контактом цивилизаций и взаимным обменом.
      — И чем же вы собираетесь меняться? — спросил Открыватель. — Что конкретно вы предложите Ойкумене для обмена? Чем представите Иалумет?
      — А что можете предложить вы кроме своего Фонтана?
      — Я кмелгист.
      — Что? — не поняло как научное, так и инженерное сообщество.
      Открыватель извлёк из кармана какую-то стеклянно-металлическую раскорячку.
      — Это кмелг, — сказал он. — Музыкальный инструмент, распространённый на одной из планет Иалумета, которая называется Лагинас. На других планетах тоже иногда играют на кмелге. Например, я.