— Всё это верно лишь при условии, что Северцев действительно Избранный.
      — Пресвятой никогда не потребует от своих слуг осквернить себя убийством! — с фанатичной убеждённостью повторил ученик.
      Братиане посмотрели на трупы.
      — Они предались злу и получили по заслугам, — сказал ученик. — Зато досточтимый Кийриас погиб безвинно.
      — Его смертью было куплено познание истины, — ответил первый братианин. — Не будь её, мы никогда бы не узнали имени Избранного. Досточтимый знал, на что идёт и чем рискует. И сделал свой выбор.
      — Надо перенести его тело в парадную комнату, — сказал третий братианин. — Недопустимо, чтобы его кровь смешивалась с кровью этих… — он не договорил, лишь покривился брезгливо.
      — Я позвоню моему бывшему учителю, — решил второй братианин. — Сейчас у него два ученика. Один у меня. Плюс Николай с Гюнтером. Семь людей — это уже приличный охранный отряд.
      — Ты уверен, что можешь доверять своему бывшему? — спросил третий братианин. — После того, что здесь было, я даже в себе сомневаться начинаю.
      — Он надёжен, — заверил второй. И велел первому: — Ты займись оповещением. А ты, — повернулся к третьему, — похоронами досточтимого Кийриаса. И немедля избавься от тел шпиона и предателя.
      Не дожидаясь ответа, человек схватил ученика за руку и стремительно вышел из комнаты.
      — Быстрее! Надо успеть в порт на шестичасовой рейс. Такси возьмём. А, чёрт, одежда кровью заляпана. Но здесь есть во что переодеться. — Братианин потянул ученика в кухню. — Да шевелись ты!
      — Учитель, подождите, зачем такая спешка?
      — Чем раньше мы окажемся подле Избранного, тем выше будут наши места в ложе Совета. Или ты, даарн, благородная кровь, хочешь сесть ниже этого плебея Николая?
      — Нет!
      — Тогда поторопись.
      — Да, учитель, — кивнул ученик.

= = =

      Максимилиан прожигал врача гневным взглядом. В углу кабинета замер перепуганный референт, а на пороге — гардеробщик, который пришёл доложить, что костюм для ночного бала доставлен.
      Однако новость, которую сообщил врач, отменила все празднества.
      — Так ты говоришь, — процедил Максимилиан, — что мой Лолий умер от передозировки наркотиков?
      — Да, государь.
      — И как давно он ширяться начал?
      — До вскрытия точно сказать нельзя, но не меньше полутора лет назад.
      — Значит, ещё до того, как я взял его в башню… — понял Максисмилиан. — А почему ничего видно не было?! — громыхнул он кулаками по столу.
      — Высокочтимый заживлял следы уколов биоизлучателем. Так поступают все наркоманы, которые скрывают свою зависимость.
      — Я спрашиваю, почему ничего не видел медконтроль?! Вы ведь обязаны проверять всех, кто служит мне. Хуже тараканов обленились и затупели, ни на что не годитесь!
      — Мой государь…
      — Повесить! Всех повесить! — бесновался Максимилиан. — Охрана! Вздёрнуть всех медиков! Ты, — ткнул пальцем в референта, — чтобы завтра же был новый штат. Выполнять!
      Референт и гардеробщик с низкими поклонами выскользнули из кабинета. Когда император в таком гневе, чем дальше окажешься от его богоблагословенной особы, тем лучше.
      Теньмы поволокли оцепеневшего от ужаса врача в экзекуторскую. Тот опомнился, визгливо и тонко закричал мольбы о помиловании. Но государя они не тронули.
      — Наркоман, наркоман, наркоман, — твердил император. — Гепатит, гепатит, гепатит. Что ещё? СПИД? Реммиранга?!
      Максимилиана трясло, на губах начала выступать пена. Теньм прямо через одежду вколол ему лекарство. Припадок прекратился. Теньм помог Максимилиану лечь на кушетку, сел на пятки в её изножии, замер.
      …Панимер метался по своей комнате, то порывался паковать вещи, то падал ниц перед иконой Лаорана, обрывочно, взахлёб, шептал молитвы.
      Гореть в аду этому свинячьему недородку Лолию! Всё из-за него. При жизни только и делал, что всем гадил, а теперь, подохнув, и то сумел напакостить.
      Соприкосновения с наркоманами государь боится до потери рассудка. Но при этом категорически не хочет слушать, что штат службы медицинского контроля ничтожно мал, что им физически не успеть проверить всю мелкую обслугу Алмазного Города, тех же секретарей. Что касается придворных высокого звания, то в дворцовом Уставе есть пункт, который позволяет медикам осматривать их, только если они сами придут на приём. А принудительный проводится только по личному приказу императора. Подписывать же соответствующий бланк Максимилиану всегда было лень.
      В итоге наркоманов и сифилитиков по Алмазному Городу ходит не меньше, чем по самым грязным задворкам столичного космопорта.
      Но это всё ерунда. Сейчас важно только одно — как смерть Лолия отразится на положении Панимера. Ход мыслей государя мало сообразуется с какой бы то ни было логикой, а потому и решения его непредсказуемы.
      В комнату постучал младший референт, передал через камердинера приказ проследовать в кабинет государя. Шёл Панимер на подгибающихся ногах.
      У дверей его остановил референт старший.
      — Получен иной приказ. Вы немедленно отправляетесь в ссылку вплоть до особого распоряжения государя. Место ссылки — Гирреан.
      У Панимера потемнело в глазах.
      — Но почему? — рискнул спросить.
      — Вы сообщили о Погибельнике в тот же день, когда государь приблизил к себе недостойного Лолия. Но ни тогда, ни позже вы не предупредили его величество о том, что означенный Лолий является орудием Погибельника и должен лишить государя здоровья и даже самой жизни. Вы не справились со своими обязанностями, и потому охранять священную особу императора от происков Погибельника будет кто-нибудь другой. А вы немедленно отправляетесь в Гирреанскую пустошь, в седьмой округ, сектор двенадцать, пятый район, посёлок двадцать три.
      Адрес показался знакомым. Совсем недавно Панимер его слышал. Но от кого и при каких обстоятельствах, не помнил. Хотя теперь это не имело ровным счётом никакого значения. Гирреан — он везде Гирреан. И в седьмом округе, и в сто седьмом. Хоть двадцать третий посёлок, хоть третий — жизнь в любом из них одинакова.
      Панимер покорно шёл за одним из младших референтов к лётмаршной площадке.

* * *

      Бри а йд Мелл а йгун, низкорослый, пухленький наурис тридцати пяти лет, бывший следователь плимейрской горпрокуратуры, сидел на пороге дома Михаила Северцева и с тяжёлой нервной торопливостью — в две-три затяжки — курил сигарету за сигаретой.
      Смеркалось, а холодный влажный ветер пробирал до костей. Никогда до сих пор не покидавший тропиков Бриайд к такому не привык.
      Противно поскрипывала полураспахнутая калитка огорода.
      И мысли были подстать обстановке — такие же студёные, промозглые и скрипучие.
      «Зачем я сюда приехал, для чего? С работы уволился — тоже зачем? Мало ли у меня провальных дел было, когда и виновного знаешь, и вся доказуха есть, а закрыть поганца не можешь? Были ведь и другие дела. Я даже двух дээрнов трелг полоть отправил, каждого на год. Первого за наркоторговлю, второго — за растление малолетних. Адвокаты аж взвыли, когда я клиентов ко всем эпизодам намертво приклеил. Так почему теперь я здесь?»
      От сарая шла Злата, несла ведёрко со свеженадоенным козьим молоком. Остановилась, поставила ведёрко на землю, закрыла на щеколду огородную калитку. Скрип смолк. Злата взяла ведро и пошла к дому. Походка и все движения у женщины уверенные, свободные, и не скажешь, что она слепа. Разве что делает всё помедленнее, чем обычные люди, но это лишь придаёт каждому её движению торжественность священнодействия.
      К тому же, как и у большинства слепых, осанка у Златы очень прямая, а немного запрокинутая голова и неторопливые движения придают ей величие императрицы.
      Но с собеседником Злата держится легко и просто.
      Бриайда смущал такой контраст, таких людей многоопытный следователь ещё не встречал, не знал как с ними разговаривать.
      — Холодно, — сказала Злата. — Вы бы в дом шли. Простудитесь.
      Бриайд вскочил на ноги, посмотрел на неё с испугом.
      — Откуда вы знаете, что я здесь? Вы ведь шли с наветренной стороны и не могли услышать запах сигарет.
      Злата подошла ближе. Бриайд попятился. Злата улыбнулась.
      — Не бойтесь, не укушу. И слепота не грипп, ею не заразишься.
      — Я не боюсь, — пробормотал Бриайд. — Я не верю во всякие глупости. Но… Как вы узнали, что я здесь?
      — Вы д ы шите громко, с перепадами. Сигареты ещё никогда и никому пользу не приносили. — Немного помолчала и сказала: — Хорошо, что вы приехали в Гирреан. Здесь очень нужна частная сыскная контора. Места у нас неспокойные, а жандармерия в расследованиях не сильна. Да и не стремится к этому. Хотя там есть ребята, которые шли работать в настоящую полицию, высшую школу заканчивали. А их сюда отправили, потому что кадровикам анкета сомнительной показалась.
      Бриайд не ответил. Слепая подошла на два шага.
      — Гирреанское правосудие с имперским мало связано. Хотя и основывается на том же самом кодексе, — за исключением статей о дворянских привилегиях и прочих глупостях.
      — Хотите сказать, что на ваших полууголовных-полудикарских судилищах не бывает заказных приговоров?
      — Попытки случаются. Но тут очень многое зависит от работы следователя, который действительно лицо процессуально независимое. В пустоши много противоборствующих групп — уголовные ватажки, политические партии сорока трёх мастей, полсотни братств, таниарские общины разных церковных течений. У каждой группы и понимание закона собственное, и своя судебная коллегия. Но ведь настоящая справедливость должна быть одинакова для всех. Согласны?
      Бриайд молчал. Злата подошла ещё на шаг.
      — Так что по-настоящему приговор наших, как вы изволили выразиться, судилищ определяется теми материалами, которые предоставляет им следователь. А давить на него лидеры противостоящих групп друг другу не позволяют в силу конкуренции.
      — Допустим… — сказал Бриайд. — Я неоднократно слышал, что Гирреан — это государство в государстве, и законы империи на него не распространяются, только я не понимаю, какое отношение нравы и обычаи вашей пустоши имеют ко мне?
      — Самое прямое. Гирреан — часть бенолийской империи, вы — её подданный, к тому же служите правосудию. Правда, в Гирреане оно представлено исключительно в виде жандармских дубинок и бластеров карательных войск. Но даже в таких условиях справедливость должна быть, как считаете?
      — Никак. Бухгалтерия пусть считает, — зло ответил Бриайд.
      Слепая лишь улыбнулась.
      — Да, сударь, конечно. Идёмте в дом.
      Злата провела его в кухню, налила кружку молока, подала булки домашней выпечки.
      — Перекусите немножко. Перед баней нельзя наедаться, но и на голодный желудок идти нельзя.
      — Баней?
      — Да. Вы ведь никогда ещё не были в настоящей русийской бане? Вам понравится, вот увидите.
      — Но, почтенная, — смутился Бриайд, — зачем столько хлопот?
      — Вы гость. И гость хороший.
      — Не уверен, — пробормотал Бриайд. Слепая услышала, улыбнулась.
      Бриайд невольно улыбнулся в ответ, настолько приветливой была её улыбка.
      — Вы очень красивая, — сказал Бриайд. — Гораздо красивее любой из звёзд стерео.
      Злата пожала плечами.
      — Спасибо, сударь, но я давно ни одну из них не видела, и потому не могу по достоинству оценить ваш комплимент. Так что не тратьте зря силы. Попробуйте лучше булку. — Злата положила в расписную глиняную чашечку варенье, поставила перед Бриайдом.
      — Вы так уверенно всё делаете, — в который раз поразился он. — Я никогда не поверил бы, что вы… ну…
      — Что я слепа. Да, сударь, я действительно слепая, но во дворе и в доме каждая вещь стоит только на своём, строго определённом месте, поэтому мне нет нужды искать её на ощупь.
      — Да, — поспешно ответил Бриайд, смущённо опустил голову, отвернулся.
      Все слепые, которых он встречал до сих пор, носили тёмные очки. И правильно делали. Оказалось, что глаза незрячих совсем не похожи на тусклое мутное стекло, как думали в Плимейре. Жизни в их глазах побольше, чем у любого зрячего. Создавалось впечатление, что эти люди не слепы, наоборот, они видят нечто невыразимо прекрасное, недоступное примитивному взору простых смертных, и потому не считают нужным замечать презренную обыденность. Когда же их глаза обращались на собеседника, то казалось, что слепые, не размениваясь на такие мелочи, как внешность и одежда, смотрят прямо в душу.
      — Поешьте, — сказала Злата. — На голодный желудок мыться нельзя, голова закружится. Дверь в предбанник вон там, за шкафом.
      Злата вышла. Бриайд торопливо прожевал булку, запил молоком. Сполоснул кружку, поставил на сушилку.
      Взялся за ручку двери в предбанник и замер на полудвижении, услышав разговор.
      — Почему «нет»? — спросил Авдей. — По-твоему, я настолько бестолковый, что не справлюсь даже с таким пустяком как текстовый редактор и принтер для газетной бумаги?
      — Не говори ерунды! — ответил Михаил. — Бестолковым я тебя никогда не называл.
      — Тогда почему говоришь «нет»? Ведь я хочу помочь тебе.
      — Помогают дрова рубить и в сарае убирать. А в политический борьбе точно так же как и в спортивной — помощников нет, каждый сам сражается.
      — Но ведь есть и групповые состязания, — сказал Авдей. — В одиночку такие не выиграть. Только командой.
      — Политика не футбол, — ответил Михаил. — Не игра. Тем более, если речь идёт о политике нелегальной партии. Сюда приходят только те, кто до конца верит в своё дело, кто предаётся ему всецело — и разумом, и чувством. Только такие люди могут стать политической командой. Ты же центристам не верил никогда.
      — Я верю вам! Папа, центристы — самая толковая из тех бенолийских реформаторских партий, которые есть сейчас, хотя и не то, что действительно нужно стране. Однако лучше центристы, чем совсем ничего! Пусть я никогда и не разделю ваш путь, но я хочу помочь вам в тех делах, которые считаю полезными.
      — Нет, Авдей. Если ты считаешь, что нашёл путь лучше и правильнее центристского, создавай собственную партию.
      — Как будто их без того мало!
      — Мало ни мало, а по-людски жизнь прожить можно, только если идёшь собственной дорогой. На чужом пути вмиг оскотинишься. Нужен только свой. Сам ты себе этот путь создаёшь, или воспользуешься уже готовым, разница невелика. Главное, чтобы путь в каждой пяди был твоим и только твоим. Подберутся попутчики — хорошо. Нет — иди один. Но сам, без поводырей и указателей. Иначе в тебе ничего людского не останется.
      — При чём тут это, папа? Я ведь не о выборе жизненного пути говорю! Я просто хочу тебе помочь.
      — Спасибо, — искренне поблагодарил Михаил. — Ты хороший сын. Но смешивать личное и профессиональное нельзя. Если ты вступаешь в центристскую партию, то мы становимся не отцом и сыном, а командиром и подчинённым. И ты не помогать мне будешь, а приказы выполнять. И дома о работе ни слова! Партийные дела отдельно, домашние — отдельно. Иначе провалим всё, что только можно провалить.
      — Я понимаю… Ты прав, но ведь я не прошу доступа к паролям и явкам. Я буду просто работать, только листовки печатать — и всё. Мне незачем видеть лица тех, кто будет их забирать. В случае ареста я никого не выдам, даже если не выдержу допроса. Ведь я ничего не буду знать… Зато смогу делать пусть и самое простое, но полезное дело. А тебе не надо будет тратить дефицитные людские ресурсы на такую примитивную, чисто технарскую обязанность, как печать. Для настоящего дела у тебя освободится как минимум один боец.
      — Нет, Авдей. Не знаю, как у других, а у центристов не настоящих дел нет и не будет. Так что и заниматься ими должны люди не посторонние.
      — Раньше ты от моей помощи не отказывался!
      — Одно дело курьером быть, и совсем другое — нелегальной типографией заниматься!
      — Да, конечно, — тускло сказал Авдей. — Как скажешь.
      — Дейк…
      — Всё нормально. Ты прав. Как всегда…
      — Авдей, заниматься нужно своим делом, понимаешь, только своим. На чужом ты…
      — И чем же я делать его буду? Вот этим?!
      Дверь предбанника резко распахнулась, в кухню выскочил Авдей.
      Бриайд посмотрел на его искорёженную руку. Авдей ответил колючим взглядом.
      — Я не подслушивал, — торопливо ответил Бриайд. — Это случайно получилось.
      Авдей только плечом дёрнул.
      — Баня готова, заходите. Отец объяснит, что там и как.
      Бриайд осторожно вошёл в предбанник.
      — Я слышал ваш разговор с сыном. Так получилось. Простите, что вмешиваюсь, но вы не правы. Стать калекой и для взрослого тяжелейшее потрясение, а ваш сын ещё пацан, ему это вдвойне труднее. Центристские дела дали бы возможность отвлечься, придти в себя.
      Михаил вздохнул, глянул на Бриайда. В точности как сын дёрнул плечом.
      — Это в Плимейре девятнадцатилетний парень ещё пацан. Да и то в зажиточных кварталах. А нищета, поселковая в особенности, взрослеет рано. Тем более, если посёлок в Гирреане. Так что Авдей давно уже взрослый мужик и прекрасно всё понимает.
      — А вы?
      — Что я?! — зло спросил Михаил.
      — Вы понимаете, что с ним сейчас творится?
      Михаил посмотрел на него, усмехнулся невесело.
      — У тебя дети есть?
      — Нет. На императорской службе женатых не приветствуют. Семья работать мешает.
      — Императорская служба в Алмазном Городе. А в прокураторе закону служат. И людям. Скажешь, не так?
      — В идеале, — хмуро ответил Бриайд. — А реальность от идеалов далека.
      — Реальность без идеалов мертва.
      Бриайд отвернулся.
      — Мы говорили об Авдее.
      Михаил подошёл, взял за плечо. Бриайд смотрел на него с опаской.
      — Иногда бывает, — сказал Михаил, — что лекарство становится опаснее самой болезни. С Авдеем именно это и случилось. Он сам себе должен исцеление найти, никто другой не поможет. А чужая помощь, дела чужие лишь погубят. Превратят в тень. Так что я могу только ждать. И надеяться.
      — Но ждать пассивно, когда есть реальная возможность помочь, это же… глупо. Какой ты после этого отец?
      — Послушай ты, — тряхнул его Михаил. — Знаток семейных проблем. Личное и профессиональное не смешивают, понял? Хватит с меня того, что я Сайнирка Удгайриса под смерть подвёл. Теперь только сына погубить не хватает.
      — Смерть Удгайриса случайность! Ты ни в чём не виноват.
      — Виноват! — Михаил отпустил Бриайда, отошёл к печке, подбросил в топку угля. Повернулся к Бриайду и сказал: — В гибели подчинённого всегда виноват командир. Я должен был сообразить, что из-за всей это кутерьмы с Избавителем в Плимейре обязательно будет крутиться какой-нибудь придворный чин, который Сайнирка узнает. Нельзя было его посылать. И тем более нельзя было посылать его по делу, которое касалось не партийной работы, а меня лично.
      — Сопровождающий для Джолли и Авдея был необходим, — быстро сказал Бриайд.
      Михаил сел на корточки, прислонился к стене.
      — Да, сопровождающий был необходим. Но можно было нанять спеца в любой охранной фирме. Хоть местной, гирреанской, хоть в Плимейре, через космонет. Речь шла о моих личных делах, и потому решать их я был обязан сам, не впутывая однопартийцев!
      — Ты дружил с Удгайрисом. А потому Авдей был ему не чужой. Ведь он сам предложил съездить за твоим парнем?
      — Это ничего не меняет.
      — Миша… — Бриайд помолчал, собираясь с мыслями. — Нельзя предусмотреть всего. Ты же не пресвятой Лаоран, всеведущий и всевидящий. Нельзя отвергать помощь друга, иначе никакой дружбы не получится. Это судьба, Миша.
      — Я атеист. А потому нет у меня никакой судьбы. Только собственная глупость.
      Бриайд поёжился.
      — Авдей тоже назвал себя атеистом. Когда давал ту клятву.
      — Хорошая клятва, — кивнул Михаил. — Он молодец.
      — Твой тесть тоже так считает?
      — Разумеется. И Злата Григорьевна с ним согласна.
      — Миша, ты… Ты не боишься оставаться перед лицом мироздания совсем один? Атеист… Тебе же не на кого рассчитывать, кроме себя.
      — Зато и командовать мною некому, кроме меня самого.
      — Нет, я не понимаю. Не представляю.
      Михаил усмехнулся.
      — Чтобы это понять, надо самому стать атеистом. — Он поднялся, отряхнул руки. — Ладно, пойдём. Баня ждёт.

= = =

      Маллиарву окутывала предрассветная мгла. Адвиаг смотрел на неё в окно кабинета, хмурился.
      — Почему в столице такие резкие огни? — спросил он. — На город смотреть противно. В Кимдене яркость огней такая же, но свет их приятен, ласкает взгляд. Город похож на россыпь жемчуга и бриллиантов по чёрному бархату. Здесь же от огней глазам больно.
      Пассер невесело усмехнулся. Конечно, свет будет резать глаза, если не спать четвёртые сутки. Работы много, аврал за авралом. Раньше такие кризисы переживались гораздо легче. А теперь едва хватает сил на ногах держаться. «Стареем», — тоскливо подумал Пассер. Но вслух сказал другое:
      — Рефракция воздуха. Один и тот же свет преломляется по-разному. Директор, к вам пришёл Алишер Валиев. Примете его?
      — Давай.
      Пассер впустил председателя Преградительной коллегии, высокого пухлощёкого азиата пятидесяти трёх лет.
      — Что происходит в Цветущем Лотосе? — спросил его Адвиаг.
      — Не знаю. Поверьте, директор, я не скрываю от вас ни слова, ни факта. Я действительно ничего не знаю и не могу понять.
      — Присаживайтесь, — кивнул на гостевые кресла Адвиаг. — Чай, кофе?
      — Спасибо, ничего не нужно. — Председатель сел в кресло, немного помолчал. — Досточтимый Дронгер, с братствами происходит что-то непонятное. У них междоусобицы, можете себе представить? Такого не было никогда. Людей из других братств они всегда ликвидировали охотно и помногу, но чтобы затевать войну внутри собственного братства… Я такого за всё время службы припомнить не могу, начиная ещё с убойного отдела районной полиции.
      — А в архивах? — спросил Пассер.
      — Референты работают, но я не думаю, чтобы нашли хоть что-то путёвое. Сама идея создания и существования братств исключает подобные события. Должно было произойти что-то невероятное… — председатель умолк.
      — Сколько сейчас братств? — поинтересовался Адвиаг, сел в кресло рядом с Валтевым.
      — Двести сорок девять, — ответил тот. — Но сто девяносто девять из них так, мусор. Да и среди остальных внимания заслуживает только Цветущий Лотос.
      — В котором убиты все Великие Отцы и пятеро из семи Младших Отцов.
      — Да, — кивнул Валиев. — Теперь у них срочная комплектация нового руководства — со всей присущей этому процессу грызнёй. В других братствах то же самое, так что в ближайшие недели две-три никаких активных действий они предпринимать не будут. Мы постараемся внедрить своих сотрудников, новое руководство будет набирать новых помощников и слуг… Но мне нужно знать, что там происходит сейчас. Досточтимый Дронгер, во имя пресвятого, у вас есть на них хоть что-нибудь?
      — Если помните, почтенный Алишер, в начале нашей беседы я задал вам тот же самый вопрос.
      Пассер смотрел на них рассеянным взглядом, словно не видя.
      — Ну? — нетерпеливо спросил Адвиаг.
      — Логично предположить, — медленно начал Пассер, — что конфликт возник из-за Погибельника. Не сошлись в критериях оценки истинного и ложного.
      — Генерал, — устало сказал Валиев, — эту версию мы проверили первой. Никаких сомнений по поводу истинности и ложности Погибельника у них нет. Конфликт действительно начался из-за него, но причина была иной, и нам она неизвестна… Ну да чёрт с ней. Мы перехватили две оперативные группы. Первая из Лотоса, вторая из Хрустального Источника. Допросить не получилось, поганцы успели покончить с собой. Но место назначения мои ребята узнали. Это Гирреан, джентльмены. Седьмой округ, сектор двенадцать, пятый район, посёлок двадцать три.
      — Что? — дёрнулся к нему Адвиаг.
      — Да, директор, — кивнул Валиев. — Восточный Гирреан. Но это ещё не всё. Именно туда сослан Панимер. Причём адрес государь соблаговолил указать лично.
      — То есть? — не понял Пассер.
      — А то и есть. Отправляя Панимера в ссылку, он назвал точный адрес. Я точно так же как и вы, джентльмены, удивлён тем, что государь проявил внимание к столь мелким деталям. И кое-что уточнил у его референта. И был удивлён ещё больше. В донесениях предвозвестника, который вёл расследование в Каннаулите, упоминаются сразу три фигуранта из того же района. Причём двое из них бывшие придворные. Диирн Бартоломео Джолли, который отказался вернуться в Алмазный Город, и дээрн Сайнирк Удгайрис, которого отец отрешил от имени за связь с мятежниками. Больше того, приказом предвозвестника Удгайрис расстрелян за пособничество Погибельнику. А проживали они по соседству с нынешним местом обитания Панимера. Джолли из посёлка двадцать четыре, пособник Погибельника из посёлка двадцать два.
      — Кто третий?
      — Да никто. Чепуха. Простородок из местных, Авдей Северцев, посёлок двадцать три.
      — Кто?! — привскочил Адвиаг.
      — Ни хрена себе… — пробормотал Пассер.
      — Что-то не так? — встревожился Валиев. — У меня неверная информация?
      — Северцев — сын одного из лидеров центристской партии, — пояснил Пассер. — Вам процитировать, что реформисты говорят о ваших Избавительно-Погибельных играх или сами догадаетесь?
      — Пути отца и сына совпадают далеко не всегда.
      — С братками Северцев-младший не связан, это я вам гарантирую.
      — Удгайрис тоже числился центристом, — возразил Валиев.
      — В центристах не числятся, — хмуро сказал Адвиаг. — Там работают… Это одна из самых опасных и влиятельных партий в империи. А может, и самая опасная.
      — Чем же? И почему их называют центристами?
      — Потому, что изначально это была народно-социалистская партия, которая десять лет назад распалась на три линии — восточную, западную и центральную. Программы у них по большинству пунктов совпадают. Это преобразование империи в республику, «Три постулата демократии» в качестве первых трёх параграфов конституции, антимонопольный кодекс и всё прочее в том же духе. Но центристы опасны тем, что категорически не признают компромиссов с императорской властью. Ставку делают не столько на вооружённые действия, сколько на пропаганду. Предпочитают овладевать душами людей, а боевые акции для них не более чем вспомогательное средство. Они заявляют, что не будут тратить время и силы на войну с императором и его… — тут директор запнулся, но всё же сказал, хотя и шёпотом: — …его прихлебателями, а просто уничтожат императорскую власть как явление.
      — Эта разновидность бунтовщиков действительно самая преступная и опасная, — согласился Валиев. — Их действия нацелены не на процесс борьбы, а на результат. Но тогда непонятно, почему Северцев и Удгайрис попали в донесение.
      — А то, что Удгайрис был расстрелян как пособник Погибельника, вас уже не смущает?
      — Нисколько. Для придворных, как нынешних, так и бывших, это стандартный способ сводить личные счёты.
      — Себя вы к придворным не причисляете? — поинтересовался Пассер.
      — Нет.
      — Отрадно, — сказал Адвиаг. — Значит, сработаемся. Короче так, председатель: у нас идёт серьёзнейшая операция против реформистских лидеров, и в первую очередь против центристов. Большинство акций приходится, как вы понимаете, на Гирреан. И мне крайне нежелательно, чтобы под ногами братки путались.
      — Какого чёрта им там надо? — процедил Валиев. — Братства Гирреаном не интересовались никогда. Избавитель приходит в мир из пр о клятой земли, обиталища преступников и калек? Смешно. Тогда что они ищут в Гирреане?
      — Как только появится информация, поделюсь, — заверил Адвиаг. — А вы постарайтесь, чтобы в Гирреан братки не попадали ни при каких обстоятельствах. До пятнадцатого декабря там должно быть чисто!
      — А что будет шестнадцатого?
      Пассер хмыкнул.
      — Шестнадцатого мы трое либо по Алмазной звезде на грудь получим, либо к расстрельной стене пойдём.
      Председателя пробрала дрожь. Не далее как восемнадцать дней назад император едва не приговорил его к смерти. И вот опять…
      — Что поделаешь, — сказал Адвиаг. — Работа такая. Только крайности, либо звезду на грудь, либо дырку бластерную в затылок. Ну да ничего, — похлопал Валиева по запястью, — прорвёмся.
      — Хотелось бы верить…
      — Если сумели выжить до сих пор, то сумеем выжить и дальше.
      Валиев кивнул.
      — Спасибо, директор. Вместе мы действительно сумеем справиться даже с Погибельником… А сейчас, простите, дела.
      Валиев ушёл.
      — Как думаешь, — спросил Пассера Адвиаг, — он действительно верит в Погибельника?
      — Кто его знает… Может и притворяется. Одно скажу с уверенностью: братков он прессует на совесть. И в полицейский период своей жизни был очень хорошим опером.
      — Ладно, черт и с ним, и с Погибельником, лишь бы братки под руку не совались. — Адвиаг помолчал. — Что там с Северцевым-старшим?
      — Ничего. Он опять поменял систему связи и паролей, шифровальщики с аналитиками говорят, что ничего подобного никогда не видели. Разбираться в ней будут год, не меньше. А в остальном всё по-прежнему.
      — Разбираться год… — пробурчал Адвиаг. — Через год они опять всё поменяют, и мы вновь окажемся на морозе с голой задницей.
      — Чтобы сверкать задницей в следующем году, её надо прикрыть в этом.
      Адвиаг вздохнул.
      — Генерал, давайте о задницах после полудня поговорим? А сейчас отдыхать. Четвёртые сутки без сна — это слишком много даже для офицеров службы охраны стабильности. Совсем уже голова не работает.
      — Дронгер, — глянул на него Пассер, — что ты решил с Винсентом?
      — И это тоже на послеполуденное время. Винса надо уговорить немедленно уехать из Гирреана. А я никак не могу придумать ни одного убедительного аргумента.
      — Я тоже…
      — Спать, Альберт. Сейчас от наших мыслей больше вреда, чем пользы.
      — Да, — кивнул Пассер.

* * *

      Маллиарве выпал редкий для начала ноября солнечный день. Потоки света лились в широкие окна просторной гостиной, отблесками с подвесок люстры рисовали радугу на белом потолке.