— Подобные стихийные выступления обречены на быструю гибель, — возразил Пассер. — Партийные вожди не зря стремятся к всеобщим стачкам. Если не в масштабах империи, то хотя бы целого материка. Одиночные мятежи безнадёжны.
      — Всё верно говоришь, но сколько сил и средств уйдёт на их подавление? Бенолийская казна и так не богата, а длинная серия антибунтовщицких операций истощит её до абсолютного нуля. Или ты позабыл суммы внешнего и внутреннего долга? К тому же множественность стихийных выступлений легко приведёт к тому, что страна погрязнет в вечной гражданской войне без цели и смысла, где каждый будет сражаться против всех.
      Пассер не ответил. Хмурился, маленькими глоточками отпивал чай.
      — Ты о Винсенте что-нибудь слышал? — спросил Адвиаг.
      Пассер всмотрелся в него пристальным взглядом.
      — Дронгер, кто для тебя Винсент Фенг? И что он для тебя?
      — Жизнь.
      — Что? — растерянно переспросил Пассер.
      — Винсент — это моя жизнь, — ответил Адвиаг. — Её цель и смысл. Только я понял это слишком поздно. Я потерял его, Альберт. Для меня Винсента больше нет. А значит и вообще ничего нет.
      — Но… — начал Пассер.
      — Винс хотел видеть во мне отца! — яростно перебил Адвиаг. — Основания у него для этого были… — Адвиаг улыбнулся с нежностью и горечью: — Знаешь, когда я вытащил его из Алмазного Города, то думал — дам денег, паспорт и пусть мальчишка дальше сам устраивается. Не получилось. Он ведь ничего не умел. Даже хлеба купить не мог или носки выстирать. В лицее, а после в Алмазном Городе он ел только в столовой, в комнате прибирали уборщики. Одеждой занимались кастеляны. Понимаешь, он вечером отдавал дежурному ношеное бельё и костюм, а каждое утро получал свежую смену.
      — И тогда ты взял его в свой дом, — сказал Пассер.
      — Да. Я предложил ему работу библиотечного смотрителя. В Рассветном лицее студентов обучают референтскому и библиотечному делу, а также искусству декламации, пения и танца.
      — А ещё, — не без ядовитости добавил Пассер, — прислуживать в кабинете, трапезной и гардеробной. И постельному искусству тоже учат.
      Адвиаг встал с кресла, перегнулся через стол и прорычал с угрозой:
      — Винсент себе лицей не выбирал! И тем более не выбирал, кем ему стать после лицея — актёром, секретарём, референтом или смотрителем частной библиотеки. Его десятилетним ребёнком в приюте купили как шматок глины и принялись лепить из него куклу. Но не смогли. Винсент был и остался людем!
      — Дронгер, — испуганно прошептал Пассер, — я ведь не спорю. Я ни сколько не спорю с тем, что твой Винсент людь, а не кукла.
      — Вот и молодец. — Адвиаг сел в кресло.

+ + +

      Винсент обвел взглядом многочисленные шкафы библиотеки в резиденции Адвиагов. Книги электронные, кристаллические, бумажные. Тематика самая разная, от любовных романов до энциклопедий. А ещё — фильмы, музыкальные записи, сборники компьютерных программ. И всё вперемешку, понатыкано в шкафы без разбора и смысла.
      — Беспорядок здесь кошмарный, — признал Дронгер. — Надо всё это как-то… обустроить по уму. Справитесь?
      — Конечно, сиятельный. Но каталогизация займёт не меньше трёх месяцев. Здесь когда-нибудь был смотритель?
      — При отце. Тогда библиотека размещалась в южном крыле. После смерти отца я решил перестроить резиденцию, и библиотеку перенесли сюда. С тех пор, вот уже четырнадцать лет, ею никто всерьёз не занимался. Хотя фонд и пополнялся. Что-то покупал я, что-то жена, но б о льшая часть книг и записей куплена мажордомом. — Дронгер улыбнулся. — Я всё время пользовался библиотекой на работе, жена — в дамском клубе, а домашняя тем временем превратилась вот в такой бардак.
      — Это поправимо, — сказал Винсент.
      — Тогда с завтрашнего утра ею и займётесь. А сегодняшний день, точнее — его остаток посвятите бытовому обустройству. Вам вашу комнату показали, аванс выплатили?
      — Да, сиятельный, — поклонился Винсент.
      — Вот хорошо. Обустраивайтесь.

+

      Первое, что сделал Винсент в самостоятельной жизни — почти под корень состриг свои густые длинные волосы. В Алмазном Городе их укладывали в сложную прическу, принятую для знатных юношей при дворе одного из царей Древнего Китая Земли Изначальной.
      — Кошмарно, — сказал Дронгер, увидев результат стрижки. — Гибрид ежа с плешивой кошкой. Вы что, в парикмахерскую не могли сходить?
      — Стучаться надо, сиятельный, когда в чужую комнату хотите зайти, — зло ответил Винсент. — И входить только после разрешения.
      Дронгер хмыкнул.
      — Ты понимаешь, что я за такую дерзость могу тебя расстрелять в подвале этой резиденции? Или даже сжечь заживо? Ты ведь никто. Ни имени, ни документов у тебя нет. Зато имеется статья «Оскорбление императорского величия». Смертная статья, между прочим.
      Винсент побледнел, сжался в испуге, но ответил решительно и твёрдо:
      — Делайте, что хотите, сиятельный. Только жить как раньше я больше никогда не буду. Лучше в костёр заживо.
      Дронгер внимательно посмотрел на него, улыбнулся.
      — Правильно, парень. Так и надо. Умение говорить «Нет!» тем, кто сильнее — одно из главных качеств, которое делает нас людьми.
      — А вы обладаете этим качеством? — с вызовом спросил Винсент.
      Дронгер опять улыбнулся, ответил серьёзно и честно:
      — Я всю сознательную жизнь стараюсь приобрести хотя бы его малую часть. Успех, к сожалению, посредственный.
      — Поэтому вы и помогли мне и той девушке?
      — Её зовут Рин а йя Ти а йлис. И ты ей очень понравился. Она на тебя так смотрела… А тебе девушки нравятся?
      — Нравятся, — ответил Винсент. — Только девушки и нравятся. Но я не буду обсуждать личные дела с посторонним.
      Дронгер рассмеялся.
      — Всё правильно, сударь. Так и надо. Но к прелестной Ринайе всё-таки присмотритесь. Очень милая девушка. Она работает здесь же, в резиденции, в южной оранжерее. И немедля отправляйтесь к парикмахеру. С такой прической не то что к дамам, в общественный сортир заходить стыдно.
      Винсент кивнул.
      А глаза растерянные до испуга. Дворцовый мальчишка понятия не имел как это — ходить в парикмахерскую.

+

      В бытовых делах он не умел практически ничего. Дронгер тоже во многом привык полагаться на обслугу, но такой беспомощности даже вообразить не мог. Винсент оказался ничуть не лучше пятилетнего ребёнка. Практически всему его надо было учить.
      Дронгер ежедневно проводил с Гюнтером по два-три часа. Занимался домашней работой, гулял по городу, рассказывал ему забавные истории времён своего студенчества и первых лет службы.
      Тогда они с Малнирой жили в дешёвых съёмных квартирах и в каждой мелочи вынуждены были заботиться о себе сами. Теперь Дронгер вспоминал полузабытые умения, пытался передать их Винсенту. Возня с мальчишкой оказалась приятной до сладкого упоения.
      Впервые за много лет в жизни Дронгера появился людь, с которым можно было просто разговаривать и не думать о делах, не подбирать слов и жестов. С Винсентом Дронгер был не директором службы охраны стабильности, всецело подчинённым казённым обязанностям, и не скованным требованиям Высокого этикета и придворных устоев вельможей, а самым обычным людем, до бесконечности свободным в каждом чувстве и каждой мысли.
      …Дронгер и Винсент часто покупали в супермаркетах продукты и пытались готовить. Стряпня выходила неважной.
      — Чёрт, — смущался Дронгер, — в студенчестве я ведь хорошо готовил. Даже поваром в приличном ресторане подрабатывал. Всё забылось…
      Винсент ободряюще улыбался.
      — Может быть, ещё раз попробовать? Только рецепт надо прочитать очень внимательно. Тогда всё получится.
      И у них получалось.

+

      Прикосновений Винсент боялся до тёмной жути. Отшатывался, смотрел затравленным зверем, готов был умереть, но не даться. Дронгеру понадобилось долгих три месяца, прежде чем Винсент позволил обнять себя за плечи.
      Это было похоже на сложную и увлекательную игру — медленно, шаг за шагом завоёвывать доверие мальчишки, входить в его мир.
      Он оказался прекрасным собеседником — широко и глубоко образованным, мог свободно поддерживать разговор на любую тему. Винсент был наблюдателен и добродушно-ироничен, в сужениях проявлял оригинальность и смелость мысли. Но при этом во многом был по-детски наивен и простодушен.
      Дронгер чувствовал себя опекуном, наставником и защитником. Роль нравилась, игра забавляла и умиляла.
      …Винсент и Дронгер гуляли в саду резиденции. Винсент едва заметно улыбнулся, с детской доверчивостью посмотрел на Дронгера. Тот снова обнял мальчишку, прижал к себе.
      — Ты зря надел такую тощую куртку. Весна началась только по календарю, а на самом деле холод собачий.
      — Мне тепло.
      — И всё же хватит на сегодня, — сказал Дронгер. — Пойдём в каминную.

+

      Дронгер и сам не заметил, с каких пор к их посиделкам в каминной стала присоединяться Малнира. Но втроем стало ещё уютней.
      Малнира нередко помогала Винсенту в библиотеке, покупала ему лакомства и модные галстуки.
      Адвиаги увлечённо играли в эту странную и сладкую игру, названия которой не знали и не хотели знать. Винсент, тёплая и живая кукла, неизменно отвечал на заботу и ласку искренней благодарностью и чем-то ещё, названия которому Адвиаги тоже не знали и не хотели знать.
      То, что это было сыновьей любовью, Адвиаги поняли только в тот день, когда Винсент исчез.
      Поняли и то, что любить сына могут только родители.
      …Ринайя плакала.
      — Я не знаю, сиятельный господин, куда он уехал. Он хотел, чтобы я поехала с ним, но я испугалась. Тогда он сказал, что уезжает один. Я не знаю, куда. Он не сказал.
      — Иди, — отпустил её Дронгер. Девушка выскользнула из кабинета.
      Сбежал Винсент рано утром, когда в резиденции ещё все спали, даже младшая прислуга. Вещей не взял с собой почти никаких, забрал только ту одежду, которую купил на свою первую зарплату.
      Что заставило его уйти, Дронгер не понимал. Побег сначала возмутил до бешенства, а теперь пугал до дрожи.
      «Где он, что с ним? Ведь он же как малый ребёнок, его не обидит только покойник».
      В кабинет вошла Малнира.
      — Ну? — зло спросила мужа.
      — Ничего, — ответил Дронгер.
      — Это ты во всём виноват! — зарычала Малнира.
      — Да при чём здесь я?! — возмутился Дронгер.
      Малнира ударила его по лицу. Впервые за все годы их брака.
      — Гад! Провались ты к чёрту! Я подаю на развод.
      — Нирри! Ты… Мы двадцать лет женаты! И не ссорились никогда. Я ни разу тебе не изменял. И ты никогда не хотела никого другого.
      — Зря, — ответила Малнира. — Муж из тебя как императорская корона из консервной банки.
      Дронгер поднялся из-за стола, подошёл к ней.
      — Я найду его, Нирри. Я директор службы охраны стабильности. Мне служат лучшие сыщики страны. Винсент вернётся домой.
      Малнира посмотрела на мужа, перевела взгляд на висевшую на стене икону Лаорана. Опять посмотрела на мужа.
      — Нет, — медленно сказал она, — пресвятому ты правды не скажешь. Никакой веры в тебе давно уже не осталось. Клянись памятью Лур а ны, что вернёшь мне Винсента!
      Имя дочери заставило Дронгера отшатнуться.
      — Клянись! — повторила Малнира. — Реммиранга отняла у меня дочь. Это была судьба. С ней не спорят. Но Винсент ушёл из-за твоей глупости. Или моей. Его мы должны вернуть. Иначе ни в чём не будет смысла. Даже в нас самих.
      — Клянусь, что найду Винсента, — сказал Дронгер. — Но захочет ли он вернуться… Этого я не знаю. Как не знаю того, почему он ушёл.
      — Если он не хочет больше нас видеть — пусть. Его право. Но я должна знать, что он каждый день досыта ест и спать ложиться в чистую постель! Что если Винс вдруг заболеет, у него будут врач и лекарства. Что никто и никогда не станет его бить или не сделает с ним того, что делал император.
      — Убью любого, кто о таком лишь подумает! — мгновенно взъярился Дронгер.
      Малнира горько улыбнулась.
      — Ты сначала Винса найди.
      — Найду, — обнял ее Дронгер. — Обязательно найду.

+ + +

      Пассера стремительная и рваная исповедь Адвиага ошеломила.
      — Дронгер, — тихо сказал он, — я…
      — Нет, — перебил Адвиаг. — Прости, Альберт, но сочувствие мне ни к чему. Я сам виноват. Винсент так чуток во всём, что касается чувств и отношений… Его невозможно обмануть. Он видит малейшую фальшь. Винс думал, что нашёл семью, родителей. Думал, что хотя бы во взрослой жизни обрёл то, чего так и не получил в детстве. Но вместо родителей наткнулся на двух великовозрастных идиотов, которым захотелось поиграть в папу и маму с живой куклой. А Винс не кукла! Он людь, и душа в нём людская, а не кукольная. Винсент никогда не простит тех, кто пытался превратить его в игрушку. Кто хотел убить в нём душу…
      — Не преувеличивай, — сказал Пассер. — Основания для обиды у твоего Винсента и правда есть, но любит тебя, Дронгер. И Малниру любит. Если ты его найдёшь… когда ты его найдешь, — поспешно поправил себя Пассер, — то одного этого будет достаточно, чтобы Винсент не только простил вас, но и напрочь позабыл все обиды. Ему нужно подтверждение того, что его любовь к вам не безответна. Едва он поймёт, как много значит для вас обоих, вернётся домой.
      — Он вернётся как дээрн Адвиаг, — твердо сказал Дронгер. — Как сын и наследник рода Адвиагов.
      Пассер кивнул.
      — Это правильно. А сейчас давайте работать, директор. С Гирреанской пустошью надо что-то делать. И срочно.
      Адвиаг улыбнулся с хищным азартом.
      — Основная проблема для нас центристы, верно? Тогда нужно убрать Михаила Северцева и его ближайших помощников. Без них центристы за неделю утратят всё своё влияние и силу.
      — При чём здесь Северцев? — не понял Пассер. — Он ведь никто. Всего лишь руководитель центристской службы обеспечения.
      — Вот именно! — с торжеством ответил Адвиаг. — Все привыкли презирать службу обеспечения. Даже наша стабилка одно время такой глупостью страдала. А ведь обеспечение — это фундамент любого дела. Цемент для его стен! Работа службы обеспечения незаметна, но без неё все идеологи и стратеги могут повеситься, потому что ни одна из их задумок никогда не воплотится в жизнь, будь она хоть трижды гениальна. И Северцев понимал это с самого начала, генерал Пассер. Он всегда гордился тем, что работает в обеспечении. Он возвёл свою работу до уровня искусства. Или превратил в самостоятельную научную дисциплину. Не знаю, как будет точнее. Великий Конспиратор Северцев, Скользкий и неуловимый. Центристские вожди не зря ценят его жизнь дороже собственной, совсем не зря.
      Пассер помолчал, обдумывая услышанное, и сказал, взвешивая каждое слово:
      — Арестов среди центристов как минимум втрое меньше, чем среди мятежников других партий. Все их операции практически безупречны. — Пассер зло рассмеялся. — Я не меньше десяти лет учу секретных агентов нашей службы на примерах центристов, но до сих пор так ни разу и не задумался о том, сколько в этом заслуг Михаила Северцева.
      — Убрать его нужно только на законных основаниях, — ответил Адвиаг. — Подвести под смертную статью. То же самое касается и помощников Северцева. Нам необходимо всем и каждому доказать, сколь велики сила и власть имперских законов! Плебеи должны воочию убедиться, что кара за их нарушение не только сурова, но и неотвратима!
      Пассер хмыкнул.
      — Наглядно продемонстрировать могущество имперской власти — это хорошо. Плебеев такое шоу всегда усмиряет крепко и надолго. Но Скользкого подвести под смертную статью? Да как же это надо исхитриться?
      — Думайте, генерал Пассер, думайте! И не забывайте — Михаил Северцев вместе со всей своей командой должен быть осуждён и расстрелян не позднее десятого декабря. А сегодня девятнадцатое октября.
      — Боюсь, — тихо ответил Пассер, — до зимы нам не дотянуть. С Северцевым надо разобраться не позднее середины ноября. Поэтому, господин мой директор, тоже поднапрягайте-ка мозги и давайте думать вместе.
      Адвиаг длинно и крепко выматерился, но спорить с заместителем не стал. Времени у службы охраны стабильности действительно не оставалось.

* * *

      — Ты Цал е рис Алл у йган, дипломник Сумеречного лицея, практикант-семь дээрна Ланмаура Шанверига, — медленно проговорил Клемент.
      — Да, предвозвестник, — с чельным поклоном подтвердил молоденький наурис.
      — Позавчера, 17 октября 2131 года, твой напарник Теодор Пиллас, практикант-один, покончил с собой без приказа или дозволения Исянь-Ши. Чем ты объяснишь этот возмутительный и позорный поступок?
      — Тем, что даже у теней может быть совесть.
      Клемент подошёл к теньму, схватил за шиворот и рывком поднял на ноги.
      — Мне нужны не слова, а факты.
      — Это и есть факт, предвозвестник. Я назвал вам единственную истинную причину того, почему Тедди выбрал смерть. А истина останется истиной вне зависимости от того, нравится она вам или нет.
      — Не боишься, что за такие слова я поставлю тебя к расстрельной стене?
      — Надеюсь на это, предвозвестник.
      У Клемента разжались пальцы. Аллуйган сказал бессильно и меркло:
      — Я не такой смелый как Тедди, предвозвестник. Я не могу убить себя сам. Но и жить с этим невыносимо.
      — Ты теньм, — ответил Клемент. — Ты выполнял приказ Исянь-Ши. Всё остальное пыль.
      — Авдей сказал другое, предвозвестник. После, когда мы с Тедди уже бросили его в холле торгового центра, он очнулся и сказал: «Вы не виноваты, что вас столько лет отучали быть людьми. Но ведь ещё совсем не поздно. Впереди целая жизнь. Вы ещё можете сбыться как люди. Если вы этого захотите, всё у вас может стать иначе». — Аллуйган отвернулся, сморгнул непозволительные для теньма слёзы. Опять посмотрел на Клемента. — Предвозвестник, ещё никто и никогда не называл теньмов людьми. А он — назвал. Даже после того, что мы с ним сделали, Авдей всё равно считал, что мы можем стать людьми. И это не ложь и не притворство! Он говорил искренне, предвозвестник! Авдей был в полубеспамятстве, и слова эти не разумом произнёс, а сердцем. Он верил в сказанное, как верят в святые истины. Его слова шли из самой глубины души, как из тьмы идёт свет. — Аллуйган отвернулся. — А мы погасили этот свет.
      — Ты хотел бы стать теньмом Северцева? — не поверил Клемент. — Но он же плебей! Ничтожнородная грязнокровка. И ты хочешь стать его теньмом?!
      — Нет, предвозвестник, — качнул головой Аллуйган. — Это невозможно. Когда собственная душа есть, чужие без надобности.
      — То, что ты говоришь, кощунственно! — с яростью прошипел Клемент. — Получается, что у любого, кто берёт теньмов, собственной души нет?
      — Да, предвозвестник. Ведь тень — это душа. Брать заёмную может только тот, у кого вместо собственной пустота.
      — Даже государь пуст?
      — Иначе он не брал бы теньмов.
      Клемент сбил его с ног пощёчиной.
      — Ты умрёшь, — сказал он Аллуйгану. — Но не сразу. Ты снова и снова будешь проходить «Лестницу пяти ступеней». До тех пор, пока от твоего тела не останутся жалкие ошмётки.
      Аллуйган поднялся на ноги, прямо посмотрел Клементу в глаза.
      — Это лучше, чем каждую ночь видеть во сне как гаснет свет Авдея и чёрной волной вздымается наша подлость.
      Клемент опять сбил его с ног. Наступил ботинком на хвост — Аллуйган выгнулся в судороге боли.
      — Ты будешь жить, — медленно, с жестоким наслаждением сказал ему Клемент. — Долго жить. А вместе с тобой будут жить и все твои муки.
      Клемент убрал ногу. Юный теньм не ответил, лежал ничком.
      — Вставай, — пинком поднял его Клемент. — Прочь пошёл.
      У двери кабинета очных ставок Аллуйган обернулся.
      — Там, в фургоне, мы с Тедди были вдвоём. Мы сами всё придумали. Исянь-Ши ничего не знал. Его внук, молодой дээрн Шанвериг, тоже не при чём. Мы действовали самовольно. И деньги на расходы у референта выманили обманом. Оба Шанверига к этому преступлению не причастны ни словом, ни делом, ни мыслью. Всё сделали мы с Тедди.
      — Зачем ты это говоришь? — не понял Клемент.
      — Дээрн Малугир действительно ни к чему не причастен. Нельзя, чтобы он отвечал за чужие грехи. Плохо это. А что же до Ланмаура Шанверига, то Авдей хочет, чтобы его признали невиновным. Не знаю, зачем Авдею это надо, но пусть всё будет так, как хочет он.
      Юный теньм ушёл. Клемент с растерянностью смотрел ему вслед. Только сейчас он осознал, что мальчишка называл своего собригадника по имени. Но ведь обычай теньмов, практически приравненный к Уставу, требовал обращаться к сослуживцам по номеру. И в разговорах упоминать их исключительно по номерам. А здесь — имя, да ещё в очень личной, дружеской форме.
      Но теньмы друзьями быть не могут. Недопустимо растрачивать себя на посторонних. Вся преданность, все помыслы и чувства теньма должны безраздельно принадлежать Светочу. Иначе это будет уже не теньм, а самый обыкновенный людь, каких миллиарды. «Аллуйган недостоин высокой судьбы теньма, — зло подумал Клемент. — Жалкий никчёмный бездарь. Его сегодня же вышвырнут из лицея как мусор».
      А сердце терзала тоска.
      Нет, к чёрту всё! Надо делом заниматься, а не тратить драгоценное время на размышления о ничтожном тупице, позоре их касты.
      Клемент подошёл к столу и замер, так и не прикоснувшись к селектору. Он не понимал, что происходит и что ему, теньму императора номер четырнадцать, теперь делать.
      Вокруг Северцева закручивался тугой вихрь совершенно немыслимых событий и поступков, — как его, так и чужих. Клемент не мог их истолковать, и не знал, как будет докладывать о них императору.
      Но ещё непонятней были собственные чувства и поступки. Почему он так разъярился на бестолкового до ничтожности мозгляка Аллуйгана? И почему гнев был так густо замешан на зависти пополам со стыдом? Чем его пугает встреча с Джолли? Ответов Клемент не знал. И до тёмной дрожи боялся узнать.
      Клемент нажал на клавишу селектора.
      — Всех оставшихся на очную ставку, — приказал дежурному.
      — Без допроса, предвозвестник?
      — Без, — ответил Клемент.
      Через кабинет во вторую комнату провели Северцева, Джолли и ещё какого-то людя.
      — Кто он? — спросил Клемент дежурного.
      — Приехал сегодня из Гирреанской пустоши. Вот паспорт.
      Лицо у науриса знакомое, лет семь назад Клемент нередко видел его. «Опальник? Или отставной слуга? По манере держаться сразу виден бунтовщик, но кем он был раньше? Как попал ко двору?»
      Паспортное имя гирреанца ничего Клементу не говорило, но паспорт мог быть и фальшивым. На самом деле этого людя зовут совсем иначе.
      Клемент вошёл в кабинет очных ставок, жестом отменил поклоны. Хотя гирреанцы, даже бывший придворный Джолли, требованиям Высокого этикета следовать и не собирались.
      Пресвятой Лаоран, какое у Северцева теперь стало лицо! Левую сторону покрывают глубокие грубые шрамы. Уголок рта приподнят, краешек глаза тоже, отчего появилась пугающая дьявольская раскосость и саркастическая ухмылка. В точности так на древних фресках рисовали нечистую силу. А правая сторона по-прежнему ангельски прекрасна. Разительный, невозможный контраст, от которого сжимается сердце. И чёткая, математически ровная линия раздела — точно по центру. Совершеннейшая красота и жесточайшее уродство, лики света и тьмы сливаются в непредставимое и непостижимое единство. На Северцева невыносимо смотреть и невозможно отвернуться.
      Усилием воли Клемент заставил себя отвести взгляд, сел в кресло и сказал следователю:
      — Начинайте очную ставку.
      — Поскольку я потерпевший, — опередил следователя Северцев, — то решающими будут мои показания.
      И голос у него теперь другой. Он по-прежнему звенящ и гибок будто плеск горной реки, но в нём появилась острая и жесткая хрипотца, — связки тоже искалечены, навечно сорваны криком. Странный получился голос: ни забыть, ни слушать его невозможно.
      — Говорите, — разрешил следователь.
      — Никто из присутствующих здесь лиц в том фургоне не был.
      — Однако Цалерис Аллуйган и Теодор Пиллас признались в совершении преступления.
      — Самооговор — не преступление, — возразил Северцев. — В фургоне были другие люди. Трое, два исполнителя и один заказчик. Но это не Цалерис Аллуйган, не Теодор Пиллас и не Ланмаур Шанвериг. Преступники довольно сильно похожи на них внешне, но это совершенно другие люди.
      — Зачем бы двум вполне успешным молодым даарнам себя оговаривать?
      — Ради преданности своему хозяину. Чтобы надёжнее отвести от него ложные обвинения.
      — Так вы настаиваете на непричастности Ланмаура Шанверига и его теньмов к нападению на вас? — уточнил следователь.
      — Да, — твёрдо сказал Северцев. — Настаиваю.
      — А почему тогда Теодор Пиллас покончил с собой?
      — Что? — испуганно переспросил Малугир. — Как «покончил с собой»?! Вы хотите сказать, что он совершил самоубийство?
      — Именно, — ответил следователь.
      — Он оставил предсмертную записку?
      — Нет.
      Малугир отвернулся, прикрыл лицо рукой так, словно прятался от удара.
      — Мне говорили, что Пиллас вернулся в лицей… А на самом деле… Теперь ещё и смерть. Ведь на самом деле это убийство. Закон империи говорит, что тот, кто довёл людя до суицида, точно такой же убийца, как и тот, кто стрелял из бластера или добавлял в пищу яд.
      — Господин! — шагнул к нему Аллуйган. — Но вы-то здесь не при чём! Вы не виноваты в смерти Тедди! И ни в чём другом не виноваты.
      Джолли быстро глянул на старшего Шанверига, на молодого, на Аллуйгана и опустил взгляд.
      — Я не знаю, — прошептал он. — Не знаю…
      Ланмаур смотрел на внука с непониманием. Наследник вёл себя совсем не так, как ждал губернатор. А если он сотворит с собой то же, что и этот никчёмный недородок Пиллас? Сердце сжало холодом и страхом. Прокляни пресвятой следователя за его болтливый язык! И предвозвестник… Что он скажет о столь недостойном поведении наследника знатного рода? Как выходка взбалмошного мальчишки отразится на губернаторской карьере?
      Но предвозвестника такие мелочи не интересовали. Он пристально разглядывал гирреанца, который сопровождал Северцева.
      «Кто же он такой, — пытался вспомнить Клемент, — как его зовут на самом деле? И почему так бесстрастен? Будто изваяние… Почему он ждёт, что скажет Северцев? Ведь Скользкий назначил его опекуном своего сына, значит право решения принадлежит только гирреанцу. Но он почему-то предоставил решать всё этому сопляку».
      Северцев молчал, смотрел в пол.
      — Авдей? — спросил гирреанец.
      — Я не знаю, — медленно, с усилием ответил Северцев. — Я даже предположить не могу, что заставило Пилласа так с собой поступить. Об этом надо спрашивать его друзей и наставников. Причин может быть множество — девушка бросила, в казино проигрался или в табели успеваемости низкие оценки выходили. Последнее обстоятельство честолюбивому студенту нередко воображается непоправимо серьёзной бедой. Однако как бы то ни было, но с моим делом это трагичное происшествие никак не связано. — Северцев тяжело перевёл дыхание и добавил: — Не надо было ему так делать. Ведь смерть не способна ничего исправить. Она только всё губит. Пиллас мог из тени стать людем. А теперь навечно останется никем и ничем. Нельзя так с собой поступать. Нет. От его смерти стало ещё хуже.
      — Господин… — пролепетал Аллуйган. Горло ему перехватило. — Господин…
      Северцев кивнул ему, посмотрел на следователя и сказал твёрдо:
      — Теодор Пиллас, Цалерис Аллуйган и Ланмаур Шанвериг к нападению на меня не причастны. Никого из них не было в том фургоне.
      Малугир резко повернулся к Северцеву, всмотрелся в лицо.
      — Нет, — качнул головой Малугир, — одних слов будет мало.
      Он неловко, дрожащими руками расстегнул воротник рубашки и снял с шеи белую шёлковую ленту с небольшой золотой звездой в двойном кольце. На кончике каждого луча сверкал крошечный, но очень яркий бриллиант, а кольца усыпаны маленькими сапфирами.
      — Ты на золото и камни не смотри, — сказал Северцеву Малугир. — Это лишь для видимости, для гонора дворянского. На самом деле звезда вовсе не ювелирная побрякушка. Её привезли с острова Галм е ниса планеты Велд а ры. Там родился пресвятой Лаоран. Мой отец специально ездил в паломничество, чтобы подарить её матери на свадьбу.
      Малугир сотворил знак предвечного круга, прикоснулся к звезде губами.
      — Поклянись! — потребовал он у Северцева. — На святой звезде поклянись, что говоришь правду — ни дедушка, ни его теньмы к нападению на тебя не причастны.
      — Я атеист, — ответил Северцев.
      — Ты лаоранин! Иначе тебя не выпустили бы из Гирреанской пустоши.
      — Моё лаоранство всего лишь формальность. Я сменил церковную приписку только для того, чтобы получить разрешение на выезд. А на самом деле пресвятой Лаоран мне столь же безразличен, как и мать-всего-сущего Таниара. Для меня они не более чем сказка. Досужая выдумка, вроде Колокольчатого Гномика.
      — Твой дед священник!
      — Одно другому не мешает.
      Малугир судорожно стиснул звезду в кулаке.
      — Пусть так, — хрипло выговорил он. — Пусть ты атеист. Тогда поклянись именами отца и матери. Клянись, что дал правдивые показания, ни словом не отступая от истины. Клянись!!!
      Северцев на мгновение закрыл глаза. Изувеченную руку повело судорогой. Но Северцев унял дрожь, прямым взглядом посмотрел на Малугира и сказал отчётливо:
      — Клянусь именем моей матери Златы и именем моего отца Михаила, что ни Ланмаур Шанвериг, ни Цалерис Аллуйган, ни Теодор Пиллас не причастны к нападению на меня. Никого из них не было в том фургоне.
      Испуганно охнул следователь, в ужасе оцепенел Джолли, вперил в Северцева острый испытующий взгляд гирреанский приезжий.
      Аллуйган рухнул на колени, скрючился в чельном поклоне. Плечи дрожали, хвост свился в спираль. Попятился Ланмаур.
      А Клемент просто не хотел верить в реальность происходящего, твердил себе, что всё это дурной сон.
      — Ты сказал правду? — хрипло и сорванно спросил Малугир.