Дождём и весенней травой
Докажет нам мир — он живой.
 
      В потайницах знают, что где-то в большом мире волшебная речь — обычный язык обычных людей, один из множества других столь же обыкновенных. Что на этом языке говорят о мелких бытовых делах, сплетничают и шутят. Но это абстрактное знание. В потайницах любое слово, произнесённое на русском языке, неизбежно воспринимается как волшебство. Тем более волшебными кажутся слова, сплетённые в песню талантливым бардом, насыщенные его душевной силой и жаром.
      Посетители кафе — стихийники среднекастового статуса, маги и оборотни младших рангов, которых за пьянку и разгильдяйство перевели с шестой ступени на пятую — смотрели на нас с опасливой настороженностью. Люди не понимали, что за волшебство мы сотворили и зачем.
      Элунэль быстрым движением убрал телефон, уши виновато дрогнули. Каварли попытался выдавить вежливо-нейтральную улыбку, заверить, что ничего особенного не произошло.
      Я встала, обвела зал неторопливым наказательским взглядом, за которым всегда следовала команда: «Никому не двигаться! К проверке аур приготовиться! При неподчинении стреляем на поражение». Люди поднимались со стульев, замирали в ожидании приказа.
      Любого приказа.
      Но сказала я совершенно иное:
      — Это действительно было волшебство, — спокойно и размеренно произнесла я по-русски. — Человеческое волшебство. А что оно вам принесёт, каждый будет решать самостоятельно. Так что соображайте побыстрее, что вам нужно на самом деле. Времени у вас пять минут.
      Я со строевой четкостью развернулась через левое плечо и пошла к двери. Элунэль и Каварли за мной.
      — Почему пять минут? — спросил Каварли на улице.
      — А почему нет? Срок как срок. Не знаю. Ляпнула, что первое в голову пришло. Главное — все поверили.
      Каварли только головой покачал.
      — Волшебный мир начинает думать, — сказал Элунэль. — Пусть и по пять минут в год. Для нас это уже достижение.
      Каварли тихо рассмеялся.
      — Не только думать, но и действовать. Принятие решения, это знаешь ли, поступок серьёзный. И не лёгкий.
      У Элунэля оттопырились кончики ушей, мочки приподнялись. Сегодняшний день он считал удачным.
       «— 1 »
      Из-за наплыва троедворцев гостиница в Праге стоила намного дешевле точно такой же в Чарне. Строго говоря, это даже не гостиница, а так — ночлежка с удобствами в конце коридора, явно переделана из бывшего малосемейного общежития. Но нам с Егором сгодится, бывало жильё и похуже.
      В дверь постучали. Пришёл Миденвен. Я молча посторонилась, пропуская его в комнату. Едва закрылась дверь, хелефайя сбросил личину. Верхушки ушей дёрнулись и отвернулись к затылку.
      — Я… Мне надо с тобой поговорить.
      — Садись, — кивнула я на стул.
      Он немного помялся и спросил:
      — У Поликарпова и Беркутовой любовная связь?
      — Не думаю, — ответила я. — Не похоже.
      — У Джакомо с Беркутовой тоже ничего нет. И… — хелефайя запнулся, — …с Поликарповым.
      Я посмотрела на него с недоумением. Придёт же в голову эдакий вздор — заподозрить совершенно нормального парня в гомосексуализме.
      — Они все трое стали очень близки, — пояснил Миденвен. — Почти с первого дня знакомства.
      — Вполне естественно, — ответила я. — Они чаротворцы-обратники, думают и чувствуют на одной волне. Джакомо пока не хватает умений и опыта, но он быстро учится.
      — Однако любовных отношений у них нет, — повторил Миденвен так, будто ему это крайне не нравилось. Хелефайя немного помолчал и спросил: — Хорса, это правда, что в рабочих тройках, при всей нежности, внимании и любви друг к другу сотройчан, сексуальных связей никогда не бывает?
      — Да. Сам принцип взаимодействия волшебнической тройки исключает… — Я осеклась.
      — Магиня, оборотень, человек, — перечислил Миденвен. — В половине случаев сотройчане долго притираются друг к другу, но зачастую бывает, когда связь возникает мгновенно. Тройка — это всегда симбиоты, они связаны крепче сиамских близнецов. Хорса, что бывает, когда тройка распадается?
      Меня бросило в дрожь. Распад тройки, когда погибал один из её членов, нередко заканчивался самоубийством двух оставшихся, особенно если у них не было семьи и детей. Способ реабилитации в таких случаях психологи придумали быстро, но смертей было слишком много даже по военным меркам. К счастью, у Джакомо есть Тлейга, у Ильдана — Сашка. Зато Люся одна.
      В Троедворе Джакомо, а тем более — Ильдану и Люсе, теперь дороги нет. Уже готовую, спаянную рабочую тройку тёмная-сумеречный-светлый Люцин уничтожит, едва они пересекут границу, и чаротворство с обратной магией не поможет. Такое однозначное и непреложное доказательство единства первооснов, которые в Троедворье противопоставляют, слишком опасно для власти директора, потому что держится она исключительно на войне.
      — Вампирский съезд закончится через три дня, — сказал Миденвен. — Хорса, что будет с Джакомо, когда развалится тройка? Что будет с твоими друзьями — Поликарповым и Беркутовой?
      — Им надо срочно получить гражданство Пражании, — сказала я. — Сразу от трёх чаротворцев-обратников её архонт не откажется, и плевать ему будет на Люцина. В Альянс Поликарпова и Беркутову не примут, Брокко знает, что будет, если в присутствии оборотня и мага такого вошебнического уровня и боевой подготовки кто-то назовёт их сотройчанина обезьянышем. А с альянсовскими порядками такое неизбежно. Так что Пражания — единственное приемлемое решение.
      — Нет, — покачал головой Миденвен. — Не получится. До сих пор у Поликарпова и Беркутовой была цель, идея. А в Пражании им придётся жить просто так. Они не смогут, а Джакомо в полной мере разделит все их муки. Нет, Хорса, в его жизни и так было слишком много боли.
      — В таком случае, — отрезала я, — ради Джакомо им придётся придумать себе новую цель и новую идею. Не беспокойся, они сумеют.
      Миденвен покачал головой.
      — Ты с такой лёгкостью разбиваешь мир, в котором люди жили до встречи с тобой.
      — Это не я, а сила обстоятельств, порождённая естественным ходом событий.
      — Нет, — твёрдо ответил Миденвен. — Ты. Сила обстоятельств, порождённая естественным ходом событий — это землетрясение или цунами. Бездумная и безвольная стихия. Но ты — людя, и все твои поступки сознательные. Не знаю, насколько ты права в своей разрушительной деятельности, вполне возможно, что ломаешь действительно злое и скверное. Но если сносят старые грязные хибары, то взамен обязательно строят новые дома — крепкие и чистые. Иначе это будет не реформа, а преступление. Если ты отнимаешь у людей один мир, взамен обязана дать другой. Слышишь, Нина, — обязана. Эти люди не просили тебя перекраивать их жизнь.
      — Мою жизнь тоже то и дело перекраивали, меня не спрашивая!
      — И ты трусливо решила отмстить за это неповинным, не осмеливаясь требовать ответа у истинных виновников? — спросил Миденвен.
      — Нет. Но я не знаю, что могу дать взамен разрушенного.
      — Придумывай. Ничего другого тебе не остаётся, как придумать новый мир и убедить людей его построить. И очень постараться, чтобы он был получше разрушенного.
      Миденвен ушёл. Я крепко выругалась. От его правоты было и обидно, и страшно. К тому же припомнился Дьятра. Верховный нунций Альянса говорил то же самое.
      Пять минут спустя Миденвен вернулся.
      — Ты на меня сердишься? — спросил он. — За всё… За то, что я сказал тогда в парке и после…
      — Нет. Ты прав, хотя и обидно, конечно.
      — Лучше бы ты сердилась, — сказал Миденвен.
      Я не ответила. Пустые слова одинаково не нужны нам обоим.
      Миденвен принялся теребить прядь волос.
      — Я боюсь.
      — Чего именно? Или кого?
      — Не знаю… Нина, все лайто обладают даром предвидения. Надвигается что-то… неотвратимое. Что-то страшное… Я боюсь даже сегодняшнего вечера.
      — Дейлирин, может быть, перестанешь мямлить, и расскажешь, что у тебя действительно случилось? — спросила я по-русски.
      — Ничего, — ответил он. — Правда ничего. Но скоро случится. Через два года.
      — Не поняла.
      — Закончится срок отлучения, — пояснил Миденвен. — Мы станем неподвластны Альянсу и Лиге, вернёмся к нашим Сотворителям.
      Он вскочил со стула, но метаться по тесной комнате не получилось, Миденвен опять сел. Уши у него обвисли, кончики резко и неровно подрагивали, мочки съёжились.
      — Раньше я считал дни до Прощения. Как и мы все. А теперь жду его приближения с ужасом. Как и очень многие из нас. Ведь если мы вновь станем наиближайшими учениками Всесовершеннейших, нам придётся расстаться с друзьями из… низших каст как с… недостойными внимания Дивного Народа. Я потеряю Джакомо, его отца, Ильдана и Люсю, Тлейгу, Арзена, Рижину. Это слишком много, Хорса. Расстаться даже с одним из них всё равно, что отрубить себе руку. А со всеми… Нет, невозможно. Такое не под силу выдержать никому.
      — Расставаться не обязательно, — сказала я. — Разрывать с тобой дружбу не станет никто до тех пор, пока ты не сделаешь это сам. Твои друзья любят тебя не меньше, чем ты их. Предрешатели вам не помешают.
      — Нина, ну как же ты не понимаешь! — простонал Миденвен. — Я не смогу сохранить эти узы. Всё разрушится. А я стану предателем.
      — Хелефайям что, запретят покидать долины?
      — Нет. Запретят контакты с… людьми малоценными.
      — И что с тобой будет, если ты нарушишь приказ? — спросила я.
      — Ничего. — Миденвен встал, отвернулся. — Хорса, я не смогу его нарушить. Не получится. Мне не хватит сил сказать «нет».
      — Ты пока и не пробовал, чтобы делать такие выводы.
      Миденвен резко обернулся, посмотрел на меня.
      — Легко тебе говорить, начертательница.
      Он вздохнул, уши было приподнялись и опять обвисли. Он шагнул к окну, прижался лбом к стеклу.
      — Нина, внедолинные узы появились не только у меня и моего отца. Прочные связи с… инородцами есть у многих Перворождённых. Сотворители, наказывая нас, отмерили слишком долгий срок отлучения. Мы успели забыть собственную избранность и вошли равными в обычный мир. И стали намного богаче и счастливее, чем до отлучения, потому что обрели истинную благодать. Это дружеские и любовные узы. Нет и не может быть ничего драгоценнее их. Но скоро всё разрушится. Мы все станем предателями. Будет Перламутровый Зал, Хорса. И очень много ануны, гораздо больше, чем сейчас. Откроется Радужный Путь. В честь Прощения пройти по нему смогут очень многие, а не только владыки и лучшие мастера, как было раньше. Сияние Надмирья Пречистого заставит позабыть прошлое, выжжет из сердца и памяти все узы. Противостоять этой власти ни у кого из нас не хватит сил. На предательство мы обречены.
      Я подошла, тронула его за плечо. Миденвен обернулся.
      — Как ты думаешь, — спросила я, — Элунэль тоже поддастся дурманному волшебству Предрешателей?
      — Нет, — твёрдо ответил Миденвен. — Никогда. Его защитит ненависть. Он слишком сильно ненавидит тех, кто погубил его побратимов, чтобы поддаться дурману Надмирья, как бы силён он ни был.
      — А тебя защитит любовь, — сказала я. — Она гораздо сильнее ненависти. Ты ведь любишь своих друзей, они любят тебя. Даже самые крепкие чары бессильны против такой брони. Любовь — надёжнейший из оберегов.
      Я сжала ему плечо, заглянула в глаза.
      — Они будут там вместе с тобой, Дейлерин, в твоём сердце. И с твоим отцом. Все вместе вы сумеете справиться с любым мороком и дурманом.
      Миденвен стремительным движением обнял меня, прижал к себе.
      — Ты всё-таки простила меня, — тихо сказал он. — Простила.
      — Глупенький ты, — ответила я. — Только такой глупый наивный ушехлоп и мог поверить в нелепую байку о всемогуществе девяти мерзавцев.
      Я мягко высвободилась из объятий, улыбнулась. Он смущённо улыбнулся в ответ, уши выпрямились.
      — Нина, можно я расскажу в Виальниене то, что ты сказала? О том, что узы могут стать бронёй и источником силы?
      — Нужно. И не только в Виальниене.
      Миденвен повернулся к окну, посмотрел на уличную суету.
      — Я пойду, — сказал он.
      — Подожди немного, сейчас Егор придёт. Ты же всегда хотел с ним познакомиться.
      Пришёл Егор действительно быстро, минуты через три. Миденвен посмотрел на него с удивлением, потом — с недоумением — на меня.
      Егор очень красив — высокий блондин с огромными, почти как у хелефайи, зелёными глазами, безупречными чертами лица и с фигурой античного атлета. Бабы вешаются на него гроздьями, но дольше недели ни одна не выдерживала, — трудно наладить отношения с мужчиной, который живёт исключительно своей работой, и даже в постели, до и после любовных утех, говорит только о ней. Но мне нравится именно эта увлечённость. Просто смазливых мужиков полно, да людей среди них мало. Как, впрочем, и среди женщин.
      Общую тему для разговора с лучшим фармацевтом Хелефайриана Егор нашёл быстро.
      — Я бы очень хотел познакомить с вами отца, — сказал Миденвен, не сводя с Егора восхищённых глаз. — Он целитель. А сейчас изучает человеческую медицину. Но о таком наставнике даже не мечтал.
      Егор смутился. Я прикусила губу, чтобы скрыть улыбку. Предсказать итог их знакомства было несложно.

* * *

      Рано утром Егор уехал на консультацию в какую-то из больниц Праги. Роберт разминулся с ним всего на несколько минут.
      Вид у брата неважный — бледный, осунувшийся, глаза заплаканы.
      У меня заледенел желудок. Чтобы Роберт, с его непрошибаемым самообладанием, заплакал, должно случиться нечто настолько ужасное, что десятибалльный прорыв инферно мелким пустяком покажется.
      Роберт безвольно рухнул на стул у окна.
      — Локр, что случилось? — назвала я его истинным именем.
      По щекам брата опять потекли слёзы.
      — Вчера Сашка умер.
      — Что? — не поверила я.
      — Авария. Дождь, поздний вечер, мокрая дорога. Западная объездная, Сашка возвращался из военного санатория. Выжили все, кроме него. Одного выкинуло при ударе, двоих выпихнул Сашка. Он ведь всегда был спасателем. Сапёром. А его спасти не удалось. Даже могилы не будет, хоронить нечего… — Роберт замолчал, заставил себя успокоиться, вытер слёзы. — Сашка владел «вольной смертью». Гореть заживо ему не пришлось.
      Мне стало очень холодно. Так холодно, что я бы с радостью полезла в горящую машину вместо Сашки. И он был бы жив, и я бы согрелась. Пол шатался. Я села на кровать.
      — Ильдан, — услышала я собственный голос. — В одиночку ему не справиться. А Беркутова — не поддержка, она знала Сашку, ей самой нужен кто-то, кто поможет одолеть боль.
      В руке откуда-то взялся мобильник, мои пальцы набирали эсмеску. Джакомо сумеет убедить Ильдана в непреложности одной скверной истины: даже если бы он был в этой поездке вместе с сыном, спасти его всё равно бы не сумел. Даже чаротворцам подвластно не всё. Надо только произнести это нужными словами.
      — И работа, — говорили мои губы, — Ильдану нужна работа, которая заполнит все мысли и выматывать станет так, что от усталости он будет мгновенно проваливаться в сон без сновидений.
      Я позвонила Веронике. Телефон отключён, значит сидит на очередном совещании повелителей. Я набрала код экстренной связи. Хорошие новости по этой линии не приходят никогда, а плохие излают предельно сжато и прямо. Столь же коротко сообщают о дальнейших действиях.
      — Поговори с альянсовскими повелителями, — сказала я. — Пусть наймут Ильдана проверять инфернальную устойчивость нычек. Слово «инферно» заставит его согласиться, несмотря на личное горе, троедворские рефлексы сработают. А проверять нычки он должен до тех пор, пока боль не притупится настолько, что бы о ней можно было говорить. Пражанское гражданство и визу в Альянс надо оформить немедленно, к работе Ильдану и его сотройчанам необходимо приступить сегодня же.
      — Поняла, — ответила Вероника. — Документы оформлю через наш Алый Круг, это займёт не более трёх часов. Отбой связи.
      — А мы? — спросил Роберт.
      — А мы как-нибудь справимся сами, — сказала я.
      Роберту тоже необходимо какое-то дело, способное притупить боль. Как и многим, кто знал Сашку. Но Роберту прежде всего — они крепко дружили.
      — Собери мою бригаду, и любых других ребят понадёжнее — и ранговиков, и дворовых, — сказала я. — И бригаду Реваза Аскерова, вам понадобится техническая поддержка. Словом, привлеки всех троедворцев, у кого мозги есть, а не только боевые навыки. Не обязательно камнедельских — любых. Совет общин Алого Круга заканчивается только через два дня, отмечать же это достославное событие соотечественники начали ещё вчера. Знаменитые троедворские дебоши — не та слава, которая способна украсить державу, мнящую себя великой.
      Роберт посмотрел на меня с недоумением.
      — Ты это о чём?
      — Необходимы патрули дружинников и отряды быстрого реагирования, — ответила я. — Нарушителей общественного порядка тут же, не дожидаясь, пока протрезвеют, отправлять по месту постоянной службы. Пусть с ними собственное начальство разбирается. Магии в Пражании побольше, чем у нас, так что пусть архонт немного потратится ради общественного блага, не обеднеет.
      — Но почему я должен этим заниматься?! — возмутился Роберт.
      — Потому что других соединников нет. И тем более, нет реальной охраны. От местных властей толку никакого, когда гуляют тродворцы даже первого года службы, здешний спецназ по казармам прячется. Так что придётся самим собственное дерьмо убирать, хватит на весь волшебный мир позориться. Подели мою бригаду на четыре группы, доукомплектуй до бригадного уровня, вот и отряды быстрого реагирования. Как раз хватит. Едва пройдёт слух, что за порядком на гуляниях следят наказатели, количество любителей шумного отдыха резко поубавится.
      Роберт действительно отличный соединник, план действий и все возможные последствия оценил мгновенно. И не только в том, что касалось троедворской репутации. Кивнул одобрительно.
      — Да, это именно то, что нужно.
      Роберт ушёл. Я уронила мобильник, внезапно ослабевшие пальцы не могли удержать даже такую малость.
      И завыла от нестерпимой боли, которая терзала душу.
      Сашка умер. Лучший друг, который только может быть. Самый сильный, честный и добрый людь, которого я знала.
      Сашки больше нет. И не будет.
      Как же холодно!
      Пискнул мобильник. Вероника прислала какой-то звуковой файл с пометкой «Прослушать немедленно!». Я открыла его через плеер. И опять уронила телефон — это оказалась Сашкина песня. Старая, записанная ещё до того, как он открыл свою страничку в интернете.
 
Жизнь как будто песок,
У кого-то — вода:
Есть отмеренный срок,
А потом в никуда.
Только это всё не для меня,
Я воскресну землёй и травой,
Вольным ветром, мерцаньем огня,
Пока есть этот мир, я живой.
Стал до срока седым,
Видел злобы оскал…
Тают дни словно дым,
Но мне смерть не финал.
Я не тень, что уйдёт без следа,
Жить останусь я в песнях, стихах,
Не покину я мир никогда —
Делать нечего на небесах.
На свету ли, во мгле,
Жарким летом, зимой
Жизнь моя на Земле,
И не нужно иной.
 
      Песня прогнала озноб, я смогла заплакать. Опять зазвонил телефон. Рингтон Ильдана. Я вытерла слёзы и взяла трубку.
      — Спасибо, — сказал Ильдан вместо приветствия. Мгновение помолчал. — Через два дня вампиры устраивают бал в ратуше. Ты должна пойти туда, танцевать и веселиться. Обязательно должна. Я оставил на твоё имя деньги в магазине «Либуша». Выбери себе самое красивое платье и поезжай на бал. Пусть это будет Сашкин подарок. Нина, я прошу тебя, сделай это ради него!
      — Хорошо, — сказала я. — Поеду.
      — Отбой связи, — коротко ответил Ильдан.
      Я положила мобильник на стол. И опять заплакала.

* * *

      Вероника и Рижина одарили меня хмурыми взглядами.
      — Мы тебе платье пришли выбирать, а не нам, — сказала Вероника.
      — Вот именно, — добавила Рижина.
      Секция торгового зала одного из лучших бутиков Чарны завалена самым разнообразным тряпьём. На диване скучают Элунэль и Егор. Зачем девчонкам понадобилось их с собой тащить, не понимаю. Тем более, что ни Олега, ни Роберта они не пригласили.
      Я взяла платье из тонкого шёлка с мелким цветочным рисунком, выбрала нитку некрупного иранского жемчуга с чередованием бриллиантовых розочек и серьги в комплект. Две длинные китайские заколки-шпажки из слоновой кости.
      — Примерь, — сунула всё это добро Веронике.
      — На такие вечера не принято надевать пёстрые платья, — заартачилась было она. — К тому же разностилица получается — Китай, Европа, арабика.
      — И всё же примерьте, — посоветовал магазинный стилист. — Сейчас в моде разнообразные миксы.
      Вероника тяжко вздохнула и ушла в примерочную.
      — Теперь тебе, — сказала я Рижине.
      Платье из мягкой золотой парчи, ожерелье и серьги из крупных звёздчатых сапфиров, скреплённых так, что не видно оправы. А в волосы — две маленьких веточки синих шёлковых цветов.
      Когда девчонки переоделись и вышли из примерочной, Егор и Элунэль зааплодировали, а стилист сдавлено ахнул.
      Фея Лета и Синеглазка, прославленные красавицы из самых романтичных баллад Пражании, удавились бы от зависти, только единожды глянув на моих подруг. Платья подчёркивали безупречные формы и грацию движений, украшения придавали ещё большую глубину и выразительность глазам. Расцветка тканей выгодно оттеняла безупречную гладкость и бархатистость кожи, показывала совершенство ослепительно белых крыльев. И была видна не только красота, но и характер девушек. На балу они не станут, подобно всем остальным светским дамочкам, безликими смазливыми куклами, вешалками для тряпья и витринами для побрякушек.
      — Я никогда ещё не видел, — сказал стилист, — чтобы одна женщина выбирала для другой наряд, который действительно будет ей к лицу, да ещё и наилучший из возможных… Но вам самой платье подобрать будет нелегко.
      — Да прям, — дёрнула я плечом. — Как раз это легче лёгкого. Драгоценности с моим типом внешности носить нельзя категорически, одежду ярких расцветок и сложных фасонов тоже. Надо что-нибудь предельно незаметное.
      — Одну драгоценность ты всё же сможешь надеть, — сказала Вероника. — Солнечнолунные камни. Они совершенно особенные, не то что банальные жемчуга и бриллианты.
      Говорила она непривычно нервно, а в глазах я заметила багровый отсвет — сегодня утром Вероника дала «алое слово», волшебство ещё не успело стабилизироваться. Совет общин надёжно хранит тайны своих решений.
      Я сочувственно улыбнулась, пожала Веронике руку. Повелительница — работа не лёгкая. Подруга ответила на пожатие, тронула рыжий локон.
      — Правителем действительно быть нелегко, но с этим можно справиться, — настойчиво и убеждающе сказала она. — Поверь, можно.
      — Нина Хорса, у вампиров есть межобщинные драгоценности, — с официальностью проговорила Рижина. — На Совете было решено отдать тебе одну из диадем, которые хранились в Анрой-Авати.
      — Рижина, я знаю сколько стоит даже один крохотный солнечнолунный камень. Это слишком дорогой подарок.
      — Не спорь, — жёстко ответила она. — Сколько бы ни стоила диадема, это не дороже открытого неба, пути Света, да и много другого. Элунэль, — кивнула Рижина хелефайе.
      Он достал из сумки завёрнутую в алую ткань диадему, положил на кофейный столик и раскрыл покровы.
      Диадема оказалась тоненькой, собранной из маленьких камней, очень простого рисунка, — ни одной лишней или вычурной линии. Красивая вещь, благородно элегантная. Солнечнолунные камни переливались приглушённым золотистым и серебристым светом. На обычную драгоценность они совершенно не похожи. В них нет крикливого до базарности блеска бриллиантов, отсутствует истеричная яркость бижутерии. Сияние солнечнолунных камней спокойное и уверенное. Мне диадема понравилась.
      Рижина достала кровозаборник.
      — Камням нужно немного твоей крови, чтобы признать в тебе хозяйку.
      Охранное волшебство крови для вампиров дело обычное, и я подставила шею. Крови действительно понадобилось совсем немного. Алые капли мгновенно впитались в камни.
      — Всё, можешь надевать, — чуть дрогнувшим голосом сказала Вероника.
      Судорожно вздохнул Элунэль, сложил ладони словно на молитве. Кончики ушей дрожат от волнения, а пальцы сцепил так, что костяшки побелели. У Рижины и Вероники растопырились и затрепетали крылья. Стилист и девушки-ассистентки, все, кстати, человеки, смотрели на них с удивлением.
      — Понятно, — сказала я стихийникам. — А теперь выкладывайте, что не так с этой диадемой.
      — Всё так, — ответил Элунэль. — Это действительно подарок Алого Круга, и я не знаю никого, кому бы он подошёл лучше.
      — Драгоценности из межобщинной сокровищницы, — пояснила Вероника, — Совет дарит тем, кому хочет выразить свою благодарность. Именно для этого она и была основана четыре с половиной тысячи лет назад.
      Слова совершенно правдивы, но в них явственно звучит недоговоренность. Нетрудно заметить и многозначность фраз. Я глянула на диадему астральным зрением. Никаких дополнительных функций у неё нет, это действительно только украшение, пусть и снабжённое мощным охранным волшебством. Очень мощным. Слишком мощным даже для запредельно дорогих солнечнолунных камней.
      — Диадема очень древняя, — объяснила Рижина.
      — Ты всё же примерь, — посоветовал Элунэль. — И знаешь, Хорса, те, кто решил отдать её тебе, не держали ни одной злой мысли. Это действительно дар чистого сердца.
      Вампирки и хелефайя говорят правду. Но между правдой и истиной — огромная пропасть. Я неуверенно посмотрела на Егора. Тот пожал плечами. Серьёзную недоговоренность он тоже чувствовал, но придраться было не к чему.
      Никакой опасности в подарке нет, её троедворский боевик не заметить не может. У дарителей действительно не было ни единой злой мысли. Но сердце всё равно тревожно ёкало, холодел желудок. Однако убедительных поводов отнекиваться не осталось. Я примерила диадему. Весила она не больше моей обычной кожаной заколки-автоматички и смотрелась неплохо. Не скажу, что идеально подходит к лицу, но надевать иногда на всякие светские мероприятия, вроде сегодняшнего бала, можно.
      Осталось подобрать одежду. Я взяла просторное красное платье прямого силуэта и неяркого оттенка. К нему — длинный и широкий хелефайский шарф из золотисто-жёлтого шифона. Традиционного шелководства у хелефайев нет, все ткани изготовлены только из паутины, поэтому обладают совершенно особенной мягкой светящейся переливчатостью. Туфли из тонкой натуральной кожи — классические красные лодочки на среднем каблуке. В таких ноги и выглядят изящно, и не устают. Серьги и брошь из тёмного, почти чёрного дерева я купила ещё в Камнедельске.
      Я оделась, набросила на плечи шарф и скрепила его брошью. Вышла из примерочной.
      — Обалдеть, — только и сказал стилист. — Царица Савская отдыхает.
      — А я тебя предупреждал, — ответил Егор. — Так что гони сто евро, раз проспорил.
      Стилист, не отводя от меня глаз, достал из бумажника купюру, отдал ему.
      — Я всегда говорил, — довольно улыбнулся Егор, — что для женщины самая лучшая фигура — это лёгкая полнота. И в любой одежде хорошо выглядит, от водолазки и джинсов в обтяжку до свободных балахонов, и подержаться есть за что.
      Вероника, а затем Рижина безо всякой нужды поправили мне шарф и посмотрели на работников магазина с такой торжествующей гордостью, что те недоумённо заморгали. Элунэль стоял молча и неподвижно, только кончики ушей подёргивались, а мочки приподнялись.
      Мы с Егором встревоженно переглянулись. Но придраться по-прежнему было не к чему, и я оставила диадему.

* * *

      Бал не задался с самого начала.
      Вероника всегда любила блистать талантами на тусовках, но сегодня не пыталась ни петь, ни танцевать. Олег посматривал на жену с удивлением: напряжённая, словно перед боем, она сосредоточенно изучала публику и периметр зала.
      Рижина молча стояла у окна, не обращая внимания на поклонников, хотя они и становились всё настойчивее. Я поискала взглядом Роберта. Пока этот олух будет крыльями хлопать, невесту уведут.
      Брат смотрел на меня с растерянностью и испугом. Хотел подойти, но его оттёрли, а меня и Егора очень мягко и быстро перевели к центру зала. Сегодня нас окружали исключительно вампиры, и только повелители и дарулы, семеро мужчин и пять женщин, причём совершенно незнакомые. Я попробовала подойти к Фокону, троедворским главам общин — не получилось, оттеснили обратно в центр, и вся наказательская выучка не помогла. Не дракой же мне через этот кордон проламываться… Я решила подождать развития событий.
      Каварли к нам тоже не пустили, а Элунэль подойти и не пытался. Обоих ар-Даллиганов я не видела, даже не знаю, пришли на бал или нет.
      Остальные приглашённые смотрели на меня с жадным и опасливым любопытством, как на какого-то редкостного зверя в зоопарке. Заинтригованные троедворцы принялись расспрашивать пражанцев, по залу побежал острый нервный шепоток.
      Со мной и с Егором вампиры держались очень вежливо и предупредительно, даже слишком. А всем остальным предельно ясно демонстрировали готовность никого не подпускать к подохранным личностям.
      Подпорхнул эльф-подавальщик, шепнул, что меня ждут на северной террасе и объяснят все сегодняшние странности. От себя лично посоветовал поторопиться — речь пойдёт о моей диадеме, во всей ратуше только я одна не знаю, что она означает.
      О прислуге, как возможном источнике информации, конвоиры не подумали.
      Егор взял у эльфа два бокала вина, движением век подтвердил, что всё понято и будет сделано. Эльф упорхнул.
      Я отпила глоток, не чувствуя вкуса. Егор пожаловался на духоту и предложил выйти на свежий воздух. Конвоиры не возражали, проводили нас на террасу. Мы встали у перил, рядом со стенкой из вьющихся роз. Конвоиры — у входа. В зале такую стражу восприняли как само собой разумеющееся.
      — Что, чёрт всех раздери, происходит? — процедил Егор.
      — Госпожа, это ваш супруг? — тихо спросил из-за цветочной загородки незнакомый мужской голос. Говорил по-русски, но с сильным итальянским акцентом.