Но самое главное даже не это. В большинстве своём женщины превращают себя в приспособление для демонстрации тряпок и украшений. Выходя в люди, они показывают наряды, а не себя. Для них одежда превращается в высшую силу, не одежда служит им, а они становятся рабынями одежды. А мнение рабов никому не интересно.
      И лишь единицы способны воспринимать шмотки и побрякушки только как инструмент, как способ в наиболее выгодном свете продемонстрировать себя саму. Дело в том, что для показа самости народу надо сначала заиметь эту самость.
      Во мне звенело лихое предчувствие битвы и пьянящее упоение опасностью.
      Поэтому вслед за дамами на меня с ревнивой завистью стали посматривать и мужчины. Вниманием публики я завладела, пора начинать спектакль. Я шагнула к двери магазинчика, который торговал серьёзным магическим инвентарём, и услышала именно то, что и ожидала услышать:
      — Здесь не обслуживают обезьян.
      — Ваша манера вести торговлю ещё глупее, чем имя Лоредожеродда, — ответила я.
      На обзорной площадке мгновенно установилась гробовая тишина, а спустя пару секунд возмущённо заверещал какой-то лагвян, кричал, что недопустимо произносить имя Всевластного Отрицателя вслух, да ещё и в подобном тоне.
      — А вы что, нанялись к Лоредожеродду блюсти его честь и достоинство? — поинтересовалась я. — Зря, ни того, ни другого у этого мелкотравчатого уголовника и в помине нет.
      Из толпы протолкался высокий темноволосый оборотень-кудесник картинно величественной красоты и элегантности, его портрет я видела в старых газетах, среди тех, кого оправдали за недостатком улик.
      — Судя по тощей ментальной броне, — сказал он, — в своём Троедворье ты была волшебницей нулевого уровня, а по количеству шрамов — одним из самых дрянных бойцов.
      — Я была не бойцом, а палачом. Приводить в исполнение смертные приговоры для всякой зарвавшейся швали вроде вашего Лоредожеродда слабая боевая подготовка мне не мешала.
      Кудесника кинуло в бледность. Ни такого ответа, ни цепеняще равнодушного наказательского взгляда он не ждал.
      — Всезапределный никогда не прощал такой дерзости даже высокородным, — осипшим голосом ответил кудесник.
      — А ваш всезапредельщик знает, что в Троедворье его называют не иначе как Lord-na-Zadu-Rot?
      Русский язык большинство публики понимало превосходно. Прошелестел быстрый шёпот изумления и растерянности, который тут же сменился сдавленными смешками. Публика принялись повторять и смаковать троедворскую трактовку, пьянея от собственной смелости.
      Кудесник выхватил палочку. Я выбила её ногой на полузамахе, продолжение удара пришлось в нос. На счастье кудесника я действительно очень плохой боец, концовка этого приёма направлена в висок, удар смертельный. У наказателей других не бывает. Я подняла оброненную палочку, разломила надвое и швырнула в хлюпающего кровавыми соплями кудесника.
      — Передай своему хозяину, что зовут меня Нина Хорса. Работаю уборщицей в Мёртвом архиве Департамента магоресурсов. Если Лоредожеродд захочет со мной поговорить, то на работе я с понедельника по пятницу, с девяти до одиннадцати утра, вход через служебный двор. Стражи там нет, пусть не боится.
      Я пошла к эскалатору, спустилась на первый этаж, вышла на улицу. Остановить меня никто не решился.

* * *

      Из двадцати пяти процентов имущества Димиани, выделенных для потерпевших в качестве виры, нам с Каварли причиталась гонорарная доля, по три процента каждому. Я стала обладательницей недвижимого имущества, обозначенного в потайничных документах как «малое семейное домовладение на основице». Которое на самом деле оказалось огромным старинным поместьем в пригороде Рима. Дворец с обширнейшим парком, мини-портом на берегу Тибра, конюшней, коровником и прочими забавами для толстосумов. Своя электростанция и водокачка. Даже небольшая земледельческая фермочка есть, поставлять разнообразные экологически чистые овощи и фрукты на господский стол.
      — Хотела бы я знать, что Димиани считали «крупным семейным домовладением», — сказала я Рижине. Сидели мы в Кедровом кабинете, я на диванчике, Рижина на подоконнике.
      Называется поместье «Соловьиный приют». Мажордом говорит, что соловьёв здесь действительно полно, первый владелец специально их разводил, ещё в семнадцатом веке. В парке живут олени и лани, сухарики берут из рук, белки каждое утро запрыгивают на балкон Бирюзовой гостиной и требуют угощения.
      — Почему ты хочешь продать «Соловьёв»? — спросила Рижина. — Такой красивый дом. Настоящий сказочный дворец для принцессы. И со всеми современными удобствами.
      — Вот именно, что для принцессы. У меня нет денег содержать поместье. Я живу на зарплату уборщицы. Когда мы с Каварли делили гонорар, я никак не ожидала, что на самом деле моя доля окажется размером с деревню.
      — Большемирская недвижимость в потайницах ценится очень дёшево, — сказала Рижина, — ведь практически никто не сможет ею воспользоваться. Каварли поступил мудро, когда выбирал имущество для виры. Потайничные судебные оценщики не сумели уразуметь истинную стоимость многого из того, что принадлежало Димиани. Картины большемирских художников, антиквариат, недвижимость. По сути, вы все получили равные доли богатства. С такими деньгами ты легко сможешь добиться гражданства Евросоюза и для себя, и для Егора. Ведь в Ремнии ты оставаться не хочешь?
      Я пожала плечом. Рижина опять спросила:
      — Тебе совсем не нравятся «Соловьи»?
      — Не знаю. Землевладением надо заниматься постоянно, а мне и других забот хватает. С банковским счётом будет проще и надёжней. Если тебе так приглянулись «Соловьи», уговори отца купить. Лунная Роза — община богатая, к тому же вам я продам со скидкой.
      — Нельзя, — с сожалением ответила Рижина. — Дикую общину терпят до тех пор, пока у неё нет ни клочка собственной земли, пока мы постоянно переезжаем из города в город. Как только у нас появится собственный дом, Лунную Розу уничтожат. Или мы будем вынуждены покориться власти Альянса.
      Я кивнула, слушая в пол-уха. Лоредожеродд на разборку не пришёл. Спектакль на несколько дней превратил меня в главную альянсовскую знаменитость, прозвище Лорд-на-Заду-Рот приобрело огромнейшую популярность, а Всезапредельный Властитель по-прежнему молчит.
      — Хорса, — обратилась вдруг Рижина по истинному имени, — ведь наш долг благодарности выплачен тебе не полностью. То, что ты сделала для Карика… Ему с рождения была предназначена злая судьба. На него вечно сыпались разные несчастья. Но в ту ночь он стал гойдо. Теперь мой брат не подвластен никаким предначертаниям. И всё это благодаря тебе. Ты сделала его гойдо.
      — Нет, Рижина. Сделать из кого-то гойдо невозможно. Все до единого гойдо самосотворенцы. Это свершение самого Кароя, и никого другого, кроме него. Он сам решил, что не станет следовать никаким предначертаниям, сам освободил себя власти судьбы. Карой сам сделал себя гойдо.
      Рижина не ответила.
      — Нина, — сказала она после долгого молчания, — все, кто хоть как-то соприкасается с нашей общиной, хотят увидеть Багряную корону. Но тебе она безразлична. Ты ни разу о ней не вспомнила.
      — Прости, пожалуйста, — попросила я. — Но мне Багряная корона действительно не интересна.
      Рижина грустно улыбнулась.
      — Мне эта древняя побрякушка тоже ни к чему. Да и многим вампирам. Знаешь, я думаю, что верой во все эти глупые замшелые сказки мы губим сами себя. Нельзя сидеть и ждать, когда явится всеповелитель и принесёт нам свободу и благоденствие. Собственного счастья надо добиваться самим.
      — Всё правильно, — сказала я. — Если ты думаешь, что знаешь, как должны выглядеть эти свобода и благоденствие, то надень Багряную корону, заяви о вампирских чести и достоинстве всему волшебному миру.
      Рижина посмотрела на меня с обидой.
      — Юмор у тебя…
      — Я не шучу. Стань всеповелительницей, отмени древние законы, которые даже дикие общины превращают в рабов Девятки, сделай свой народ свободным.
      — И весь волшебный мир пойдёт на нас войной, — ядовито ответила Рижина.
      — Не весь. Троедворье вмешиваться не будет. Даже если все вампиры заявят, что уезжают с его территории, ни Люцин, ни большаки возражать не станут, не прервут ради вас своих нескончаемых драк. Малюшки немедленно объявят о нейтралитете. А Лига с Альянсом не такой уж и серьёзный противник для лучших воинов мира. Два-три сражения, и они отступят. Влезать в затяжное противостояние с объединёнными вампирскими силами не станет даже Девятка.
      — Нет, — покачала головой Рижина. — Я не смогу. Этот удел не для меня.
      — Ну разумеется. Удел для тебя — стонать о вампирском бесправии да попрекать старейшин за приверженность безнадёжно устаревшим традициям, ничего не предлагая взамен.
      — Да что бы ты понимала, простокровка!
      — Куда мне, ничтожной, до таких интеллектуальных высот.
      — Прости, — Рижина села рядом, обняла за плечи. — Я сказала глупость, прости меня, пожалуйста.
      Я пожала её руку.
      — Всё нормально.
      В дверь постучал управляющий.
      — Я продал картины из Малой лиловой гостиной, синьора Нина. Теперь вы можете выплатить выходное пособие персоналу. Но вы уверены, что хотите всех уволить?
      — Не хочу, но должна, — ответила я. — Мне нечем платить вам зарплату. Если хотите, можете считать себя в отпуске до тех пор, пока «Соловьёв» не купит новый владелец.
      — Но поместье даже на день нельзя оставлять без присмотра.
      — Так продайте его поскорее, и у вас снова будет стабильная работа с хорошей зарплатой, а у поместья — хозяин.
      Управляющий коротко ответил «Да» и ушёл.
      — Давай в какой-нибудь клуб поедем? — сказала вдруг Рижина. — Потанцуем, пофлиртуем.
      Я кивнула. Надо было немного отвлечься.
      Когда садились в машину, мне кольнуло сторожевую татуировку.
      — Подожди, — остановила я Рижину.
      Вампирка прислушалась к ментальному полю, быстрым движением пальцев выплела поисковое заклинание. Приняла ответ.
      — Гремлин, сволочь! — зло процедила она.
      — Поймать сумеем?
      — А то нет. Тут какая-нибудь трёхлитровая ёмкость найдётся? И крышка.
      Я оглядела гараж. В ремонтной части отыскалась жестянка из-под масла и кусок толстой прочной пластмассы.
      — То, что надо, — кивнула Рижина.
      Спустя минуту маленький вредитель оказался в банке. Рижина накрыла её пластиком.
      — Ну всё, паскуда! — хищно улыбнулась она. — Тебе капец.
      Гремлинов я никогда ещё не видела. Знаю только, что ростом они с эльфа и занимаются тем, что портят разнообразную технику. Непонятно только, зачем.
      — Нет, — сказала я Рижине. — Надо сначала с ним поговорить.
      — Эта мелкая гнусная тварь испортила тормоза, через десять минут от нас остались бы одни кровавые ошмётки, о чём с ним разговаривать?
      — О том, кто приказал ему это сделать. Трудно поверить, чтобы он взялся убивать совершенно незнакомых людей по собственной воле.
      — Но как ты его почувствовала? Я, лагвяна, не заметила, а ты, человечица, почуяла.
      — Это не я, а татуировки. Они реагируют на изменение общего волшебного фона амплитудой в один микроволш. — Я наклонилась к банке и сказала: — Заглушку ставить надо, когда колдуешь.
      — Это было ворожейство! — обиделся гремлин.
      — Тем более, — ответила я.
      Рижина опутала гремлина парализующим заклятием и вытащила из банки, как куклу поставила на верстак.
      Выглядел он точно так же, как и все эльфы, но волосы ярко-зелёные, и другая форма крыльев — как у бабочки-аполлона, только тёмно-зелёного цвета, бархатистые.
      — Кто тебя прислал? — спросила Рижина.
      Гремлин не ответил, лишь упрямо вздёрнул подбородок.
      Рижина достала из сумочки зажигалку, выщелкнула огонь. Глаза у гремлина побелели от ужаса, но он всё равно отрицательно мотнул головой.
      Я отстранила руку Рижины.
      — Тебя нанял Лоредожеродд?
      Запретного имени гремлин испугался ещё сильнее, чем угрозы пытки. Рижина зло растопырила крылья.
      — Отвечай!
      Гремлин опять помотал головой.
      — Проверь его на смертную клятву, — сказала я.
      — Клятва есть, — ответила Рижина. — Но узы накладывал не тот, на кого ты подумала. Другой. По-моему, кудесник-перекидень.
      — Наверное тот, кому я юшку из носа пустила. Обидеться изволил. Рижина, попробуй восстановить полный текст клятвы.
      Вампирка глянула на меня с интересом.
      — Думаешь, сумеешь её разбить?
      — Уверена. Любая клятва — не более чем слова, а все слова легко трансформируются в свою противоположность. Клятва действенна только в том случае, если клятводатель действительно хочет её сдержать. Всё остальное чушь.
      — Особенно если клятва дана под принуждением, — ответила Рижина. Дыхание участилось, она просматривала менталку гремлина. Тот тихо застонал от боли, — Рижина не деликатничала.
      Разбить клятву оказалось несложно.
      — Теперь осталось определиться с выкупом, — сказала Рижина.
      — Кто умеет хорошо ломать машины, сумеет и починить, — ответила я. — Пусть исправит всё, что напортил, и проваливает.
      — И всё? — возмутилась Рижина.
      — Остальную часть виры я возьму с организатора.
      — С ума сошла! Он же кудесник!
      — Это ещё не повод требовать ответ за его преступления с другого людя!
      Рижина смерила меня непонимающим взглядом.
      — Ненормальная.
      Но заклятие с гремлина сняла.
      Крылатик опрометью бросился чинить машину. Из кроми выскочили ещё трое гремлинов, принялись помогать.
      — Откуда они вообще взялись? — спросила я.
      — Оттуда же, откуда и эльфы. Ещё больший производственный брак. Сотворители даже не стали включать их в список волшебных рас, сразу приравняли к зверюшкам. С тех пор гремлины мстят всему миру сразу, и волшебникам, и человекам. Все молотки, которые бьют владельца по пальцам, все неполадки с моторами и проводкой, все зависшие и перекрученные заклятия и заклинания — их работа. Почти все, — уточнила Рижина, — что-то приходится и на людскую неумелость и криворукость, но в основном все неполадки случаются из-за пакостей гремлинов. А вот с эльфами они дружат, считают двоюродными братьями.
      — А эльфы?
      — Тоже. Особенно те, которые остались без нычек. В потайницах их слишком много и некоторые, в первую очередь эльфийские, разрушаются. Их обитатели остаются без земли и крова, делят с гремлинами чердаки и подвалы потайничных домов.
      Мы немного помолчали.
      — Ты действительно хочешь поквитаться с тем кудесником? — спросила Рижина.
      — Конечно.
      — Но как ты это сделаешь?
      — Придумаю что-нибудь.
      — Ненормальная, — повторила Рижина.
      К нам подпорхнул гремлин, опустился на верстак. Крылья тут же спрятались. Как и эльфы, гремлины раскрывали их только для полёта.
      — Госпоже не надо утруждаться, — сказал он. — Мы всё сделаем сами. В счёт выкупа и по праву изгоев. Клянусь волшебством, он пожалеет о той минуте, когда заставил нас причинить вам вред!
      Рижина просмотрела его менталку.
      — Клятве можно верить, — сказала она. — И это будет действительно полноценный выкуп.
      Я кивнула. Всё хорошо, да не очень. Месть кудеснику — дело опасное.
      — После вам надо будет пару месяцев отсидеться где-нибудь на основице, от волшебников подальше, — сказала я. — Можете пожить в «Соловьях». С меня еда и убежище, с вас — охрана поместья от воров и журналистов. Хозяйничайте в доме, в порту и на фермах как хотите, но чтобы не мусорить и технику не портить. Будем считать это временным наймом на работу.
      — Спятила? — ошарашено пробормотала Рижина.
      — Ничуть. Сама же слышала — за поместьем нужен ежедневный присмотр. А ни один человек не согласиться работать только за жильё и питание. Раньше чем через два-три месяца эту чёртову обузу никто не купит. Времени как раз хватит, чтобы кудесник отказался от ответной мести их общине.
      — И после, когда найдётся покупатель, — сказал гремлин, — вы прогоните нас обратно в потайницу?
      — А это уже будет зависеть от того, — хитро прищурилась Рижина, — насколько хорошо вы будете вести хозяйство. Вполне возможно, госпожа вообще не станет продавать владение.
      — Продам! — отрезала я.
      — Не торопись, — попросила Рижина. — «Соловьи» — одно из лучших поместий Европы. Отказываться от него нелепо. Ты сама говоришь, что хочешь продать его только потому, что не можешь содержать. Но если за «Соловьями» будут присматривать гремлины, расходов на содержание не потребуется. А чтобы купить приличную квартиру на основице или в Реме, достаточно продать антикварную мебель из нескольких комнат.
      — Рижина, да на кой ляд мне «Соловьи»?
      — Чтобы было, — отрезала она. — Короче, — сказала вампирка гремлину, — если ваша община будет вести хозяйство так, чтобы госпожа и не вспоминала о существовании поместья, можете жить в нём хоть до скончания времён.
      Гремлин нервно провёл кончиком языка по губам.
      — А принять эльфийскую общину Дарриган госпожа согласится? Они будут работать ничуть не хуже нас!
      — Согласится, — ответила вампирка.
      — Рижина, — возмутилась я, — это мой дом и мне решать, кто здесь будет жить!
      — Не сердись, — примирительно сказала вампирка. — Но сделка действительно взаимовыгодная. Ты избавляешься от хлопот с поместьем, а малявки получают приличное жильё вместо своих чердаков и подвалов.
      — Ну и зачем мне «Соловьи»?
      — Красиво, — мечтательно вздохнула Рижина. — Мне двести семьдесят девять лет, но я ещё никогда не видела такого красивого и уютного поместья. Дикой общине позволено жить в одном и том же городе не больше года, но снять на этот срок «Соловьёв» непреложные законы и неотрицаемые уложения нам позволяют. Я сумею уговорить отца на аренду. А вы с Егором получите хорошие деньги, не разрушая здешних коллекций. И незнанники не будут удивляться, почему в поместье совсем нет людей, а ни дворец, ни хозяйство в упадок не приходят.
      — Да делайте что хотите, — простонала я, — только меня оставьте в покое. Слышать больше ничего не хочу об этом колхозе!
      Я выскочила из гаража и на бегу вызвала такси. Удружил Каварли, нечего сказать. Мало мне было головной боли с Лоредожероддом, так ещё и собственная деревня ко всем заботам добавилась.
      Джакомо вира досталась в виде обширной коллекции картин, статуэток, сервизов и шкатулочек шестнадцатого-семнадцатого века. Хранилась она в специальных помещениях какого-то банка, срок аренды оплачен за год вперёд. Можно хоть сейчас аукцион устраивать, а можно подождать до марта следующего года и продать на аукционе специализированном, где выручка будет гораздо больше.
      Тоже самое получили Каварли, Тлейга, Миденвен и те два потайничника, судейский чиновник и проститутка. Повезло им, имущество досталось удобное и бесхлопотное. А мне… Я снабдила родню Каварли как по женской, так и по мужской линии красочной и всесторонней характеристикой. На душе полегчало.

* * *

      Джакомо опять заболел. Он лежал на диване в гостиной, а Риайнинг ли-Кайнар, отец Миденвена, поил его травяным отваром. Миденвен готовил на спиртовке какое-то новое питьё. Я прикусила губу. Движения Риайнинга слишком мягкие и нежные, это не целительская забота, а самая настоящая отцовская ласка. От своей затеи ар-Даллиганы отказываться не собирались.
      Отец и сын очень похожи — голубоглазые лайто. И оба совершенно одинаково упрямы.
      — Снова интоксикация? — спросила я.
      — Да, — хмуро ответил Миденвен, обвисшие кончики ушей досадливо дёрнулись. — Владыке заблажило прогуляться по Риму. Джакомо не захотел отпускать его одного. На площади какой-то подросток гонял на роликах и сшиб их. Случайно. Владыка хотел залечить Джакомо ссадину. Результат ты видишь.
      — А доза волшбы?
      — Десять милливолшей. Я предупредил владыку, дозу он дал совершенно ничтожную, но даже её оказалось слишком много. После каждого соприкосновения с волшебством чувствительность у Джакомо возрастает в десятки раз.
      — Никогда о таком не слышала.
      — Я тоже, — ответил Риайнинг и нежно прикоснулся к щеке Джакомо: — Попробуй заснуть.
      — Не могу, — сказал Джакомо. — Нина, молодец, что пришла. Там техническая документация на китайском, переведи, пожалуйста.
      — Где?
      — Под телевизором, в зелёной папке с Микки-Маусом.
      — Что-то зачастил владыка Виальниена на основицу, — сказала я. Зелёных папок с мышонком оказалось две.
      — Ну не сидеть же ему всю жизнь в нычке как в клетке, — ответил Джакомо. — Надо и мир посмотреть, хотя бы в пределах Рима.
      — Да, пожалуй, — согласилась я и открыла верхнюю папку. В ней лежали отчёты и фотографии из детективного агентства. Контора мелкая и дешёвая, серьёзной информации собрать не могла, но Джакомо она и не интересовала. Ему нужно было всего лишь убедиться, что с его семьёй всё в порядке. Я посмотрела на даты писем. Отчёты агентство присылало ежеквартально.
      Миденвен уловил ментальное эхо, подошёл. Увидел отчёты. Судорожно вздохнул, верхушки ушей резко и зло оттопырились, а ярко-голубые глаза потемнели от ревности.
      Подошёл Риайнинг, глянул на отчёты. Крепко сжал сыну плечо.
      — Мы не имеем права отнимать у него семью, — сказал он на волшебной речи.
      — Но они сами от него отказались! — ответил Миденвен и быстро заговорил на хелефайгеле.
      — Но Джакомо от них не отказался, — оборвал его Риайнинг. Он закрыл папку, убрал под телевизор. — Джакомо принадлежит не нам. У него уже есть и отец, и брат. А ещё мать и сестра. Для нас остаётся только дружба. Если своими поступками мы не лишим себя права на неё.
      У Миденвена сверкнули слёзы. Риайнинг обнял сына за плечи, отвёл к столу готовить лекарства.
      Во второй папке лежала техническая документация. Я включила компьютер и начала набирать текст на итальянском.
      Пришёл черноглазый дарко из свиты Дуанейвинга, тот самый командир стражи, которого я заставила порезаться о собственный дальдр.
      — Так и думал, что застану вас здесь, — сказал он. — Нина, я прошу вас о разговоре наедине.
      — Хорошо, — я выключила компьютер, взяла папку. — Если вы проводите меня до щели, то можем поговорить по дороге. Джакомо, перевод я дома доделаю, завтра после работы принесу. Всё равно словари нужны, я специальной электротехнической терминологии и на русском-то не знаю, не то что на итальянском или китайском.
      …Дарко долго молчал, посматривал на меня краем глаза.
      — Это правда, что вы — самоназванка? — спросил он.
      — Да. Но ведь вы не об этом хотели поговорить.
      — Всеотрицатель тоже самоназванец.
      — Что? — изумилась я. — Так Лоредожеродд сам себе эдакое прозванье навесил?
      — Поступок очень даже не глупый, — быстро ответил дарко. — Ведь изначально он был никем и ничем, всего лишь младший сын младшей ветви обширного рода, вечный приживальщик и нахлебник у более зажиточных родственников. Принадлежность к высшей аристократии и чистота происхождения ещё не всё. Волшебнические способности у него более чем посредственные. Все эти аристократы постоянно нарушают закон сочетания крови, который запрещает вступать в брак с родственниками! Неудивительно, что разум у них тускнеет, а магия от поколения к поколению становится всё слабее и слабее. Но Неназываемый каким-то образом познал высшее мастерство, будучи ещё ведьмаком.
      — У троедворских туристов научился, — ответила я. — Последние лет пятьдесят в Троедворье очень модно ездить в Рим. Экскурсия по музеям Ватикана давно превратилась в своеобразное доказательство интеллигентности и образованности, стала вопросом престижа.
      — Вот как… — удивился хелефайя. — Надо же. В Альянсе об этом не знали. Ну да ладно, не в туристах суть. Главное, что кто-то из них подсказал Отречённику способ защититься от кары Департамента магоресурсов. Он нарочно выбрал себе труднопроизносимое имя и тут же отказался от имени бытового. Не желая ломать язык со столь сложным звукорядом, люди невольно стали называть его иносказаниями, а дальше сработала традиция — чьё имя не произносят, того боятся. При всей посредственности магического дара владение высшим искусством принесло Злотворителю огромные преимущества перед обычными волшебниками. Департамент вынужден был дать ему звание чародея. Но Отрицателю Закона это ничем не помогло, выполнять чародейную работу и получать соответствующие гонорары он не мог. Тогда Незваный сколотил бандочку и занялся мелким рэкетом и розничной наркотороговлей. Звенеть бы ему кандалами на каторге, но тут он вдруг завладел ануной. Никто не знает как. У Неназываемого сразу же появилось множество влиятельных сторонников. Благодать ануны оказалась слишком сильной приманкой. И заурядный мелкий уголовник стал Великим Врагом, Извратителем Основ. Как ни странно, а бездарный волшебник оказался талантливым организатором и одарённым стратегом. Если бы не Всесовершеннейшие Хранители, Отрешённик захватил бы весь Альянс.
      Дарко опять надолго замолчал.
      — Ли-Вириар простил всевладыку, — сказал он. — Никто и предположить не мог, что так будет. Все были уверены, что Дуанейвингу придётся снять венец.
      — Ли-Вириар не дурак, — ответила я. — И способен понять, когда люди действуют по собственной воле, а когда вынуждены подчиняться чужим предначертаниям.
      Похоже, Миденвен начал догадываться об истинной роли Тройственной Триады в жизни волшебного мира. Это одна из причин, по которой он не хочет возвращаться ни в нычку, ни в потайницу. Риайнинг пока колеблется, но вскоре из волшебного мира уйдёт и он.
      — Нина, — с отчаянной решительностью спросил дарко, — почему вы называете себя палачом?
      — Потому что я действительно палач. И крови на мне столько, что всю Ремнию залить можно. Невинной крови.
      — Воин никогда не должен так говорить о себе! — по-русски ответил хелефайя.
      — Но ведь это правда.
      — Но не истина! Нина, я знаю, чем занимается наказательное подразделение. И знаю, что будет, если хотя бы один раз наказатели не выполнят того, что должны. Палач не убийца, Нина. Он служит правосудию. Служба эта не особо почётна, вроде работы мусорщика, но обойтись без неё невозможно! На палаче нет крови, никакой — ни виновной, ни невинной. Не палачи вершат суд. Они лишь воплощают приговор.
      — Всё верно. Другое дело, насколько правым был суд, который вынес приговор.
      — Палача это не касается, — отрезал дарко. — Если вы начинаете задумываться о таких вещах, то вы не палач, а воин. Вы причиняли смерть в сражении таким же воинам, как и вы, и точно так же могли принять смерть, как и они. Вы ни разу не стреляли в безоружного.
      — Ещё как стреляла. Мне приходилось приводить в исполнение смертные приговоры — когда дежурила наша бригада, и мне доставалась короткая спичка. Так что я хорошо знаю, что такое одиночный выстрел в затылок без предупреждения.
      Хелефайя содрогнулся.
      — Всё… равно, — сказал он с запинкой, — …всё равно это был бой. Сражения бывают разные, в том числе и такие. Война многолика.
      — И каждый лик омерзителен, — ответила я. — Неизменна лишь суть войны — убийство. А любой убийца преступник.
      — Хорса, — заступил мне дорогу дарко, — ты противоречишь сама себе. Либо ты палач, и тогда свободна от скверны пролитой крови, либо воин, и всю пролитую кровь честно оплатила собственной жизнью. В бою риск одинаков для всех, побеждает тот, кто должен победить волей судьбы. На воине нет крови, его руку направляет сама судьба.
      — Я гойдо.
      — Но выбора у тебя всё равно не было! Даже Генеральный кодекс не возлагает вину на тех, кто действовал под принуждением.
      — Выбор есть всегда, — отрезала я.
      — Нет, Хорса, не всегда. Даже для начертателей — не всегда. Хорса, ты воин. Я понял это в тот день, когда ты зачаровала мой дальдр. Такие чары подвластны только воину, человек это, хелефайя или маг. На воине не может быть скверны невинной крови. Мы все невольники войны. У нас у всех нет выбора. Ты берёшь на себя ложную вину, только вот боль от неё настоящая. Она сожжёт твоё сердце, и сожжёт понапрасну. На тебе нет скверны невинной крови.
      — Есть, — твёрдо ответила я.
      Хелефайя попятился, уши обвисли и задрожали.
      — И ты нашла способ очиститься от неё?
      — Да.
      Хелефайя отрицательно качнул головой.
      — Нет. Ты не должна. Если воин берёт на себя такую вину и начинает искать искупление, это меняет само мироздание. Тем более если подобным ядовитым вздором начинает отравлять себя воин такой силы.
      — Я не воин. А наше мироздание настолько уродливо, что непригодно для жилья. Ты ведь и сам видишь, насколько мерзок и безобразен волшебный мир.
      — Большой мир ничем не лучше!
      — Возможно, — согласилась я. — Но он хотя бы свободен.
      — От чего свободен?! — закричал хелефайя.
      — От предначертаний.
      Дарко смотрел на меня с ужасом.
      — Ты не остановишься. Ты пройдешь этот путь, даже если его придётся проложить через невозможность. А я… я пойду с тобой. Даже вопреки воле всевладыки. Моё сокровенное имя Элунэль. Владей им отныне и навечно.
      — Почему ты делаешь мне столь щедрый дар как твоя жизнь, Элунэль?
      Он улыбнулся.
      — Ты не стала убивать охрану верховного предстоятеля, хотя и могла. Сняла чары с моего дальдра. Освободила от своего проклятия людей всевладыки. Такого не делал ещё никто из высших.
      — Элунэль, я нулевичка. И низшая каста, если говорить об альянсовском Табели о званиях.
      — Чушь всё это, — презрительно фыркнул хелефайя. — Главное — дела, а не Табель и волшебнические ранги.
      — Что ж, — сказала я. — Отказываться не буду. Вполне возможно, мне действительно понадобится помощь. Но оставляю тебе право разорвать клятву и уйти.
      — Даже не надейся, — твёрдо сказал Элунэль. Верхушки ушей наклонились вперёд, а кончики упрямо приподнялись. — Не уйду.
      Я поблагодарила его улыбкой и рукопожатием.

* * *

      Все стихийники наделены долгой молодостью. Например, хелефайи почти всю свою нескончаемо длинную жизнь выглядят на восемнадцать-двадцать лет. У вампиров самое зрелое обличие — тридцать лет, но это бывает редко, как правило, выглядят они лет на двадцать пять.
      В первые дни жизни в волшебном мире странно было видеть, как стихийники называют мамами и папами, а то и бабушками-дедушками тех, кто выглядит их ровесниками, но вскоре я научилась определять приблизительный возраст волшебнокрового люда по глазам, и неловкость исчезла.