— Не торопись, — сказала я. — Подыши глубоко и ровно. И не стесняйся, после всего увиденного тебя и должно трясти, совершенно естественная реакция.
      Сидели мы на скамейке в парке неподалёку от ресторана. Разносчик болтал с клиентами, толстой неряшливой бабой и запойного вида мелкорослым тощим мужичком.
      — Этого ушастого вурдалачника уже вся полиция ищет! — визгливо радовалась баба. — Теперь не уйдёт, сучонок. Сам всевладыка подписал разрешение на арест.
      — Что-то слишком быстро, — не поверил разносчик.
      — Так всевладыка Дуанейвинг сейчас в городе! — ответил мужичонка. — Тот овурдалаченный бедняга из его свиты, личный вассал. В среду парня на дуэли убил один из мелких приспешников Злотворящего Отрицателя. А в четверг вурдалаком сделали. Найти отрешённика, который провёл обряд, от всевладыки требует долг сюзерена. А кто ещё сможет овурдалачить Старшую Кровь, кроме самих Всемудрейших?
      — Звучит убедительно, — сказал Джакомо. — Зачем бы ещё Совершеннейшему приходить в дешёвый человеческий ресторан, если не за вурдалаком?
      — Нет, — сказала я. — Вурдалак хотел его убить. На создателей они не нападают.
      Торговец и пьянчуги ушли в глубь парка.
      — Как правило, не нападают, — упорствовал Джакомо.
      — Исключено, — повторила я. — Ушастика зовут Миденвен ар-Даллиган ли-Вириар. Он тот самый знаменитый фармацевт из нычки Виальниен, сын не менее знаменитого целителя. Ар-Даллиганы богаты, честны и уважаемы, заниматься отрешённым волшебством им смысла нет. Да и не такие они люди.
      — Откуда ты его знаешь?
      — Видела в четверг в департаменте. А рассказал о нём один из хранителей Мёртвого архива.
      — Ли-Вириар в городе бывает только по понедельникам, когда привозит в аптеки лекарства. Какого чёрта ему здесь делать в четверг? Благословеннейшие из нычек выходить не любят. Если вурдалак начал убивать в пятницу, то сделали его как раз в четверг.
      — Департамент — место для этого малоподходящее, — возразила я. — Нет, ли-Вириар к вурдалаку никакого отношения не имеет. Хотя не исключено, что парня подставляют. Из-за вурдалака ситуация в городе напряжённая, эстрансанги и человеки на грани бунта, а Виальниен — ближайшая к Рему хелефайская нычка. Овурдалачен тоже хелефайя. Крупный этнический конфликт неизбежен. Другой вопрос, кому он выгоден — предстоятелю потайничному, который возжелал стать верховным, или верховному, чтобы упрочить свою власть. А может, Лоредожеродд постарался.
      — Ты произносишь имя Врага?! — отшатнулся Джакомо.
      — Я всегда называю врагов по имени. Это убирает страх перед ними.
      — С ума сошла… — ошарашено пролепетал Джакомо. — Так не делает никто.
      — Вот поэтому Лоредожеродд и трепет вас всех как трёхгрошовую шлюшку.
      Джакомо немного помолчал и спросил:
      — Ты уверена, что тот Звездорождённый не создавал вурдалака?
      — Да. Ли-Вириар стал шахматюшкой в чьей-то игре. Это означает, что его используют в тёмную, хелефайя и сам не подозревает о своём участии в интриге. В ней он может быть кем угодно: пешкой, конём, даже королём, но всё равно остаётся не более чем фигурой — безвольной и бездумной игрушкой. Это заурядная мелкая провокация, в Троедворье такой спектакль пытаются разыгрывать почти каждую неделю, если не дворня, так равновесники.
      — Так значит тот Дивный ни в чём не виновен! — обрадовался Джакомо.
      Никогда я не пойму этого восторженного преклонения перед хелефайями. Большинство представителей низших каст их обожают, охотно прощая ушастым и снобизм, и высокомерие.
      То, что один из кумиров оказался обычным мелким хамом, да ещё и замешанным в одно из самых тяжких преступлений, причиняло Джакомо немалую душевную боль. Несмотря ни на что, хелефайя нравился ему безмерно только одним тем, что он — хелефайя, часть Дивного Народа, живое воплощение красивых легенд и сказок. Джакомо с радостью ухватился за малейшую возможность оправдать ушастика.
      — Пойдём, — поднялась я со скамейки, — надо обработать записи.
      — Как ты собираешься это делать?
      — Посредством ноутбука и специальных программных дисков, которые остались со времён Троедворья. Друзья привезли кое-какие вещи из дома.
      — Понятно, — кивнул Джакомо. — А где ты аккумуляторы подзаряжаешь? На основицу каждый раз не набегаешься.
      — В некоторых домах Рема есть и электричество, и нормальная канализация.
      — Нина, — медленно проговорил Джакомо, — а зачем в Величайшей из битв нужны такие провокации? Зачем эта грязь?
      — Затем, что любая битва — это война, а на войне требуется только одно — уничтожить противника с наименьшими затратами собственных сил. О морали там и не вспоминают. Во всяком случае, на такой бессмысленной и бесцельной войне, как троедворская.
      — Странно слышать такое от воина.
      — Я не воин, я палач.
      Джакомо поёжился, глянул недоверчиво. Я достала сотовый телефон, переключила в режим плеера.
      — Думаю, один мой друг объяснит тебе всё гораздо лучше. Он истинный воин — добрый, честный и справедливый. Переводной подсилок у тебя ещё не кончился?
      — Нет, а зачем тебе?
      — Затем, что песня на русском.
      Джакомо достал из кармана рубашки талисман, который купил по моему настоянию у кого-то из заезжих троедворцев, активировал. Я включила песню.
 
Как плетью ударили вести:
В том поезде едет груз двести.
За гибель геройскую плата —
Лишь циферкой сделать солдата.
По лужам кровавым путь к небу —
Так правдой становится небыль.
Спросить я хочу в час расплаты:
«За что умирают солдаты?».
Уходят на небо мальчишки,
Что верили в добрые книжки.
За то, что любить мир умели,
В свинцовом огне мы сгорели.
Всё это не сплетни, а вести:
В том поезде едет груз двести.
За гибель геройскую плата —
Лишь циферкой сделать солдата.
За чьи-то безумные игры
Друг друга мы рвём словно тигры.
Теряя себя в пустословье,
Мы случку назвали любовью.
Потеряна вера и верность,
Напрасно растрачена смелость.
И в битве без цели и смысла
Людей превращаем мы в числа.
Правдивы печальные вести,
В том поезде едет груз двести.
За гибель геройскую плата —
Лишь циферкой сделать солдата.
 
      Я выключила плеер и прицепила трубу на пояс. Джакомо посмотрел на меня с испугом. Каким бы плохим ни был перевод, основную мысль донести сумел. А чувства в любой Сашкиной песне через край хлещут.
      Молчать было неловко, сказать нечего, и Джакомо проговорил с запинкой, кивнув на мобильник:
      — Мощная игрушка, навороченная. И дорогая.
      — Трофейный, — ответила я. — Выдали, когда Люцин командором назначил, а конфисковать не успели.
      — Понятно. Пойдём?
      Ответить я не успела — в кустах за скамейкой зашуршал ветками подглядчик. Шорох почти неслышный, но мне и этого хватило, мускулы отреагировали вперёд рассудка. Я прыгнула через скамейку и ветки, бросила подглядчика на колени, зажала в жёстком захвате и приставила к горлу его же нож. Чуть трепыхнётся, и говорить с ним будут уже некромансенры.
      — Нина, нет! — испуганно вскрикнул Джакомо. — Это Перворождённый!
      — Ещё одна сотая секунды и он был бы трупом, — зло сказала я и тряхнула ли-Вириара как тряпичную куклу. — Ты что здесь делал?
      Сопротивляться ушастик и не пытался.
      — Не убивайте меня, госпожа! — взмолился он. — Клянусь первой яблоней, священным источником и опорным камнем я ничего не знаю о вурдалаке. Господин! — обернулся ли-Вириар к Джакомо, — во имя милосердия!
      — Отпусти его, — сказал Джакомо.
      — Сначала пусть объяснит, что здесь делал.
      — Я прятался от тех людей, из харчевни. Парк не лес, но всё равно здесь деревья и спрятаться легко. Я ничего не знаю, госпожа! Утром я привёз лекарства в аптеку, потом познакомился с красивой девушкой. Она сказала, что будет ждать меня в «Танцующей обезьяне». Но не пришла. Появился вурдалак. Всё, госпожа. Больше ничего не было.
      — Он правду говорит, — сказал Джакомо. — Лесной Народ всегда прятался от опасности среди деревьев. И у всех Звёзднооких какая-то ненормальная страсть к человеческим шлюшками, особенно уличным. А если девка пообещает дать бесплатно, то любой из них не то что в грошовый ресторан, на городскую свалку за ней побежит. И вовсе не из жадности, а из тщеславия — им нравится думать, что они способны влюбить в себя кого угодно, даже проститутку, которая на подобные чувства в принципе не способна.
      — Влюбляются и проститутки, — ответила я. — И как раз-таки они — сильнее всех. — Я отпустила хелефайю. Выглядел он неказисто — нарядная одежда изорвана и перепачкана соевым соусом и землёй, под левым глазом фингал, на правой щеке четыре глубокие ссадины, волосы всклочены. Ушастик ещё дёшево отделался, всё могло быть гораздо хуже. Я отдала ему дальдр.
      — Как она хоть выглядела, твоя очаровательница?
      — Не знаю, — растерянно пролепетал ли-Вириар, верхушки ушей обвисли, а мочки съёжились от испуга. — Я ничего не помню! Только браслет из светло-зелёного стекла на левой руке, выше локтя. Странное такое стекло, лёгкое как пух и не бьющееся.
      — Что за враки? — разозлился Джакомо. — Ни один мужчина не забудет внешность девушки, с которой в первый раз идёт на свидание.
      — Это глубинная оморочка, — сказала я. — Дело гораздо дерьмовее, чем казалось на первый взгляд. Ли-Вириара немедленно надо увести из потайницы в Рим, на основице его достать будет сложнее, мы выиграем время, а значит и жизнь.
      — Посмотреть, как людь Избранной Крови выходит на основицу, — ответил Джакомо, — сбежится половина Рема. Такого здесь не было уже не менее одиннадцати столетий. Среди зрителей будут и стражники. А приказ об аресте ли-Вириара уже подписан.
      — А мы переоденем его большемирской девчонкой. Длинная юбка, кроссовки, просторная блузка с оборками. Уши прикроем шарфом или дамской кепкой, а глаза — тёмными очками.
      — Я не буду уши закрывать! — возмутился хелефайя. — Это ещё непристойней, чем выйти на улицу нагишом. И на основицу не пойду, там одно сплошное поганство.
      — На плахе поганства ещё больше, — отрезала я. — Джакомо, у тебя деньги есть?
      — Есть немного, а что?
      — Одежду ему купить. У меня тоже немного есть, должно хватить.
      — Я всё оплачу, — сказал ли-Вириар.
      — Твои деньги пойдут на оплату такси, жилья и питания. На Щелевой площади зайдём в обменник. И ничего не бойся, основица выглядит непривычно, а сама по себе место неплохое. Только не выходи один на улицу незнакомого города, и всё будет в порядке.
      Хелефайя неуверенно кивнул. Выбора у него не было.
      Я общипала пригоршню листьев с ближайшего куста.
      — Если положить любую свежую зелень в обувь как стельки, мы станем невидимы для вампирских поисковиков. И вот ещё что…
      Я достала из сумки баллончик с грошовым аэрозольным дезодорантом, побрызгала скамейку и окрестность радиусом в три метра. Пахнет он не очень, зато полностью уничтожаются все ауральные следы. Теперь ни одна волшебническая экспертиза не докажет, что мы встретили здесь ли-Вириара, да и вообще были на этой аллейке. А технических экспертиз в Альянсе нет.
      …До щели мы добрались без труда. На основице я хотела поехать в гостиницу подешевле и помноголюдней, где у постояльцев не спрашивают паспорт и не обращают внимания ни на внешность, ни на способ заработка. Но оказалось, что у Джакомо в Риме есть небольшой домик. Порядком запущенный и давно не жилой, но вполне приличный, особенно по сравнению с потайничными квартирами.
      Джакомо снял с ограды табличку «Продаётся», позвонил риэлтеру и предупредил, что поживёт пока в своём владении, поэтому продажа откладывается на неопределённый срок. Соседи к возвращению домохозяина интерес проявили вялый. Гости, то есть мы с хелефаей, им тоже безразличны, любопытных глаз можно было не бояться.

* * *

      От культурного шока ли-Вириар опомнился быстро. Вымылся, переоделся в джинсы и рубашку Джакомо. От комнатной обуви отказался, в жилых домах хелефайи ходят только босиком. Сантехникой и музыкальным центром ушастик пользоваться обучился легко, телевизора пока побаивался, зато привычные спесь и высокомерие вернулись в полном объёме.
      Ли-Вириар потребовал у Джакомо воды. Тот налил в хрустальный бокал купленную по дороге минералку, подал с поклоном. Ушастый отхлебнул глоток и отшвырнул бокал. Жалобно звякнули осколки.
      — Что за дрянь ты мне налил!
      — Простите, досточимый, — поклонился Джакомо. — Я сейчас сбегаю в магазин за родниковой водой без газа.
      — Не торопись, — сказала я. — Если ар-Даллигану что-то здесь не нравится, то силой его никто не держит, пусть валит обратно в потайницу.
      Ушастый посмотрел на меня с удивлением. Он явно считал, что своим визитом оказал нам с Джакомо неслыханную честь.
      — Старшей и благословеннейшей расой ты был вчера, — ответила я, — а сегодня стал беглым преступником с отрешённой статьёй. Это смертная казнь.
      — Досточтимый ли-Вириар не виновен! — возмутился Джакомо.
      Я подошла к нему.
      — Это ещё надо доказать. Овурдалачку делали в четверг, с тринадцати тридцати до семнадцати ноль-ноль. Алиби на этот период у ар-Даллигана нет. — Я резко развернулась к хелефайе и рявкнула: — Что ты в городе делал?
      Хелефайя возмутился:
      — Я высшую клятву дал!
      — Это не доказательство. При желании полностью обратима любая клятва, в том числе и высшая. Любой судья это скажет. Так зачем ты приехал в город ещё и в четверг?
      — Откуда вы это знаете?
      — Не только знаю, но и могу доказать, что у тебя были все средства и возможности сделать вурдалака.
      — Госпожа! — с дивнюка мигом слетела вся спесь, он умоляюще сложил ладони, поклонился. — Клянусь, я не… Госпожа, я заказ привозил, только заказ. Омолаживающий эликсир для одной очень знатной дамы. Я действительно приехал в столицу тайно, потому что она не хочет, чтобы кто-нибудь узнал, что такая высокородная особа покупает «Напиток вечной молодости». Ведь так делают только забогатевшие простокровки, а волшебники сами могут вырастить нужные травы, сварить зелье и сотворить над ним волшебство. Но волшебнический дар этой дамы очень слаб, она вынуждена покупать все свои зелья и эликсиры. Предпочитает хелефайскую работу. Некоторые лосьоны и кремы можно сделать только на месте, поэтому я провёл в комнате отдыха при её кабинете пять часов. Это правда, госпожа, клянусь вам!
      — Имя? — потребовала я. Хелефайя отрицательно покачал головой, знатную даму он боялся.
      — Ну если ты так хочешь на эшафот — пожалуйста, — ответила я и шагнула к двери.
      — Графиня Эстер Димиани, — сказал ли-Вириар. — Супруга кудесника Фредерико Димиани.
      — Кудесника никогда не видела, — сказала я, — а даму знаю. Начальник пресс-службы департамента, вечно перед журналистами задницей крутит.
      Джакомо грязно выругался.
      — Фредерико Димиани в своё время служил Неназываемому. Но прямых доказательств не было, после развоплощения Великого Врага под суд кудесник так и не попал. Жена у него тоже кобра первостатейная, если дело дойдёт до суда, показания давать ни за что не будет. Да и сотрудники отдела промолчат, не признаются, с кем начальница пять часов над колбами сидела.
      — Итак, — подытожила я, — невиновность ар-Даллигана доказать хотя и трудно, но возможно. Другое дело, зачем нам с тобой стараться ради мелкотравчатого хама, который, будучи в гостях, не способен соблюдать даже самую элементарную вежливость по отношению к хозяину. Который…
      — Замолчи! — оборвал меня Джакомо. Смотрел он на хелефайю. Я перевела взгляд на ли-Вириара и на мгновение оцепенела от растерянности.
      Такого беспредельного ужаса на людском лице я не видела никогда. В озверелом от бесконечной войны Троедворье бывало всякое — истерзанные пыткой полутрупы дворовых пленных, родители, вынужденные дарить прощальное милосердие собственным детям… Но такой бездны отчаяния и страха я никогда ещё ни в чьих глазах не встречала. Ар-Даллиган словно истаивал в этом страхе, его душа стремительно и необратимо сжигала сама себя.
      — Клянусь сердцем и печенью, — сказал Джакомо, — Виальниен-шен Миденвен ар-Даллиган ли-Вириар ни в чём не нарушил долг гостеприимства. Это мой дом и только мне решать, каким правилам должен следовать мой гость. Миденвен ничем не оскорбил ни меня, ни мой очаг, ни стол.
      Хелефайя словно от жестокого морока очнулся. Бледный, дрожащий, уши обвисли. Джакомо подвёл его дивану, уложил, накрыл пледом. Погладил по волосам.
      — Всё хорошо, — мягко, словно маленькому ребёнку, сказал Джакомо. — Не бойся. Всё хорошо.
      Ли-Вириар заплакал. Джакомо сидел рядом с ним на корточках, гладил волосы, говорил успокаивающие слова. Хелефайя затих, и как будто задремал. Джакомо поднялся, жестом позвал меня на кухню. Я наполовину притворила за собой дверь, чтобы ли-Вириару было удобнее подслушивать. Регенерируют хелефайи не так быстро как вампиры, но вскоре он полностью опомнится от шока и придёт послушать, о чём мы говорим.
      Джакомо резко обернулся и схватил меня за плечо.
      — Никогда, — яростно прошипел он, — слышишь, никогда не смей упрекать Перворождённого в нарушении долга гостеприимства.
      Я сбросила руку.
      — Даже если он действительно виноват?
      — Да, — твёрдо сказал Джакомо. — Есть три закона, которые Дивный Народ не нарушает никогда — закон равновесия стихий, закон сочетания крови и закон гостеприимства. Нарушение становится вечным проклятием не только для самого Перворождённого, но и для его семьи. Нарушителя казнят вместе со всеми родственниками и лишают права на погребение. Но сначала заставляют пройти Тропой Позора. Затем будет казнь. Долгая, мучительная, но даже она становится благодеянием и освобождением после всего, что было до неё.
      — При условии, что о нарушении узнают правители общины, — возразила я.
      — Нет, владыки тут ни при чём. Ты видела, что было с Миденвеном. Как ты вообще могла сказать такое!
      — Потому что он действительно виновен. Ар-Даллиган дважды нарушил правила гостеприимства. Первый раз в ресторане, когда выгнал тебя с твоего законного места, второй — сейчас. Нормальные люди, когда чего-то просят, то всегда говорят «Пожалуйста», и «Спасибо», когда получают просимое. Даже если этот ушастый хам действительно не может пить газировку, то надо было сказать об этом спокойно и вежливо!
      — И ты считаешь, — холодно спросил Джакомо, — что за такую мелочь можно убить?
      — Я — нет. Но Миденвен уверен, что нужно. Он сам установил такие правила, ему первому их и соблюдать. Ушастик захотел поиграть в высшую и низшую расу, однако не учёл, что и сам может оказаться низшим. Он попал в мир, созданный человеками и для человеков. Мифологическим персонажам здесь места нет. Как думаешь, что будет, если о хелефайе узнает полиция или журналисты?
      Джакомо мертвенно побледнел.
      — Нет, — едва слышно прошептал он.
      — Вот именно, — злорадно сказала я.
      — Надо как можно быстрее найти доказательства его невиновности и вернуть в тот мир, для которого Миденвен и был рождён.
      — А с какой стати мы должны надрываться ради того, кто считает нас быдлом?
      — Но Звездорождённые действительно намного выше и совершеннее нас! — выкрикнул Джакомо.
      — Тогда пусть твой звездюк валит в потайницу и выкручивается сам как хочет, — спокойно ответила я. — Высшим помощь низших не нужна. Ты ведь не требуешь, чтобы собака решала для тебя задачки по тригонометрии.
      — Нина, — едва пролепетал потрясённый Джакомо, — неужели ты сама не видишь величия Дивного Народа?
      — Не вижу. Что великого сделали хелефайи? Конкретно.
      — Благословеннейшие мудры и добры. Они прекрасны, исполнены грации и очарования, их голоса сладостны, как мёд, и чисты, как лесной родник. Они — Старшая Раса, любимейшие дети Творца. Дивные и совершенные.
      — И в чём это выражается? — оборвала я панегирик. — Приведи конкретный пример.
      Джакомо на мгновенье запнулся. Ответить было нечего.
      — Сама не видишь? — взбешённо рявкнул он.
      — Нет, не вижу, — с уверенным спокойствием ответила я. — Зато вижу стадо спесивых снобов, которые приехали с просвещённого Востока в отсталую Европу и принялись хвастаться перед дикарями своей великой мудростью. Бахвалиться знаниями, которые ушастики не сами добыли, а получили в подарок от Верховных Учителей, среди которых были и человеки. Демонстрировать величие хелефайи могли только среди полузверей. В высокоразвитом античном мире они были незаметны. Нимфы, фавны — мифы ровным счётом ничего не говорят ни об их мудрости, ни о мастерстве. Даже внешность и то считалась заурядной, от всего прочего населения эллинских и латинских земель хелефайи отличались лишь формой ушей. Но как только в Западной Европе начала складываться собственная цивилизация, когда человеки стали подниматься от полуживотного уровня к людскому, хелефайи сразу же попрятались в нычках, потому что не могли выдержать конкуренции.
      Джакомо едва заметно покачал головой.
      — Нет, — сказал он одними губами.
      — Ты легко сумеешь выжить и в потайнице, и на основице, а дивнючок твой, — кивнула я в сторону гостиной, — даже в потайнице не способен обойтись без няньки. Так кто из вас совершеннее?
      — Нина, я с двенадцати лет мечтал увидеть Дивный Народ. Даже ролевиком был, толкиеновского эльфа изображал. Потайницу эту поганую терпел только ради них. Совершеннейшие и Благословеннейшие. Я хотел увидеть их танцы, услышать песни. Лишь увидеть — и всё.
      — И увидел, — сказала я. — Если до сих пор не налюбовался, стряхни Миденвена с дивана, поставь посреди гостиной и смотри хоть до посинения. А ещё лучше спеть и сплясать заставь. Поскольку выбора у него нет, ушастику придётся соглашаться на всё.
      — Нина! Ты что несёшь? — возмутился Джакомо.
      — Всего лишь предлагаю тебе сделать с потайничником то, что пять лет потайничники делали с тобой.
      — Я людь, я человек, и не собираюсь унижаться до уровня скота, пусть и волшебнокрового! — выкрикнул Джакомо и осёкся, понял смысл собственных слов.
      — Ты чудовище, — сказал он. — Ты выворачиваешь всё наизнанку, разбиваешь все основы, искажаешь понятия.
      — Это были плохие основы, — ответил вошедший в кухню Миденвен. — На них нельзя построить жизнь. Они обрекают на смерть. А понятия о правильном и скверном уже давно искажены до уродливости. И наши души вместе с ними.
      Он подошёл к Джакомо. Верхушки ушей развернулись вперёд, мочки приподнялись.
      — Господин, вы действительно снимаете с меня вину за нарушение закона гостеприимства?
      — Да. Целиком и полностью.
      Верхушки ушей у Миденвена резко отвернулись к затылку. Хелефайя прижал ладонь к груди, глубоко поклонился.
      — Вы слишком добры ко мне, господин. Я ничем не заслужил такой доброты. Мне надо вернуться в Виальниен.
      — На плаху, — зло ответил Джакомо. — Здесь сидеть будешь! Пока не найдём доказательства твоей невиновности, о потайнице и думать забудь.
      Уши у хелефайи встопорщились.
      — Зачем вам это, господин? — недоумённо спросил он.
      — Затем, что ты такой же людь, как и мы, — сказала я. — А люди должны помогать друг другу, если хотят остаться людьми.
      — Госпожа? — с ещё большим недоумением и растерянностью посмотрел на меня Миденвен.
      — Ненавижу это холуйское обращение, — ответила я. — Меня зовут Нина Хорса. Если вы, уважаемый ли-Вириар, предпочитаете официальность, можете называть Нина Витальевна или Хорса Витальевна, это всё равно.
      Верхушки ушей у хелефайи слегка оттпырились, мочки сжались, он почувствовал, что второе имя — истинное, но вопросы задавать не решился.
      — Я всё же схожу за водой, — сказал Джакомо.
      — Нет, монсеньор! — воскликнул Миденвен. — Не утруждайтесь из-за меня.
      Джакомо в растерянности посмотрел на хелефайю, затем на меня. По Генеральному кодексу «монсеньор» — обращение вассала к сюзерену.
      Насколько я успела разобраться, с представителями иных рас общаться на равных ушастики не умеют вообще. Для них существует только одна форма взаимоотношений — высший и низший. Если не получается быть высшим, значит надо ползать на брюхе. Интересно, что будет, когда оба вернутся в потайницу.
      — Ничего страшного, — сказала я Джакомо вслух. — Со временем уважаемый ли-Вириар поймёт, что даже для хелефайев и человеков существует такое явление, как дружба.
      У Миденвена испуганно дёрнулись уши, верхушки отогнулись назад. Джакомо улыбнулся, пожал ему плечо.
      — Всё образуется, всё будет хорошо.
      Миденвен неуверенно кивнул.
      — Вы пока с телевизором и дивиди-плеером разберитесь, — сказала я.
      — А ты куда? — насторожился Джакомо.
      — Съежу в потайницу за дисками и ноутбуком. Я живу рядом со щелью, так что вернусь быстро.
      — Там рядом жилых домов нет, — не понял Джакомо.
      — А Чесночный квартал?
      — Ты поселилась с вампирами?!
      — Ну и что? — не поняла я удивления. — Люди как люди. К тому же это единственный квартал на весь Рем, где есть не только нормальная сантехника, но и электричество. Вампиры сделали маленькую станцию с ветряками.
      — Но они же монстры!
      — Ни один вампир никогда не причинит зла Источнику, монсеньор, — тихо сказал Миденвен.
      — Кровь потайничних человеков брать запрещено!
      — За исключением тех случаев, когда они сами соглашаются стать донорами, монсеньор.
      — Бред, — сказал Джакомо. — Какой надо быть дурой, чтобы согласиться стать пищей для кровохлёба.
      — Это мы обсудим позже, — ответила я. — Сейчас важнее другое — найти доказательства невиновности Миденвена. Родниковую воду куплю по дороге.
      Из кухни я вышла прежде, чем Джакомо и Миденвен успели что-то ответить.

* * *

      Без адвоката нам не обойтись. А денег на него нет. Разве что поискать хотя бы мало-мальски сообразительного специалиста среди бесплатных государственных защитников, которые сидят на заднем дворе Дворца Правосудия в ожидании левого приработка. На оплату услуг такого законника у нас финансов хватит. Другое дело, что качество работы у них — на риске клиента, но нам не до капризов.
      Я выбрала шустрого быстроглазого гнома-ведьмака по имени Арзен Даммар, сын Кавара из рода Гимры нычки Омда, в просторечии — Арзен Каварли.
      Специалистом Каварли оказался толковым и знающим, суть дела уяснил сразу и мгновенно выработал первоначальную стратегию действий. Я растерянно хлопала глазами. Адвокат уровня Лопатина, русским языком владеет свободно, какого чёрта он делает в компании тупоголовых неудачников? К тому же на основице жить умеет не хуже любого человека, параллельно с потайничным закончил римский университет.
      — Я эстрансанг, — пояснил Каварли. — Кроме этих задворок мне идти некуда. Университет я закончил всего пять лет назад и потребуется ещё немало времени, чтобы Коллегия адвокатов признала за мной право на ум и сообразительность. Переселиться на основицу я не могу, это означало бы отказ от волшебства и полный разрыв с родственниками.
      Выглядел Каварли чистокровным гномом — в половину человеческого роста, черноволосый, смуглый, нос с горбинкой, круглые верхушки ушей. Бороды и усы городские гномы не носят, волосы стригут коротко.
      — Гномьей крови во мне три четверти, — криво улыбнулся Каварли, — но отец прижил меня от наложницы-эстрансанги, так что войти в общину без разрешения тана, её главы, я не могу. Ладно ещё, тан позволил отцу подарить мне право на родовое имя.
      Я сочувственно кивнула. Порядки в волшебном мире, что в Троедворье, что в Альянсе — гаже некуда.
      — Но хватит о грустном, — сказал Каварли, — давайте работать. Прежде всего надо поговорить с гоблинкой Тлейгой улл-Дилла дор-Нохлан. По слухам, у неё была прочная любовная связь с тем овурдалаченным Прекрасноликом. Они даже в Пражанию сбежать хотели, там подобные браки не запрещены, а их дети имели бы равные права со всеми остальными стихийниками. Во всяком случае — де-юре. Работает девушка старшим цветоводом в садах Стелла-делла-Сера, домашний адрес я узнаю легко.
      — Сначала зайдём в «Танцующую обезьяну», нужно взять динамичную ауральную картинку того, как я снимала вурдалака на мобильник. Технический вещдок альянсовский суд не примет, но приобщить к делу заключение лучших экспертов Совета Равновесия Троедворья будет обязан. А экспертам нужны доказательства того, что я ни в чём не нарушила предусмотренную инструкциями процедуру видеосъёмки.
      — Как скоро они её сделают? — уточнил Каварли.
      — Если успеем отослать материалы сегодня до шести вечера, то к восьми утра четверга получим заключение.
      — Как раз к началу процесса, — сказал Каварли. — Но шансов выиграть его никаких. В деле без сомнений замешан высший ранговик, и у нас могут даже не принять заявление.
      — Хм… — задумалась я. — Каварли, а что если я подам иск на судейского чиновника за то, что он не выполнил свои непосредственные профессиональные обязанности, отказавшись принять заявление? Тогда начнётся служебное расследование, и высший ранговик будет противопоставлен уже не нам — простокровому быдлу и беглому хелефайе, а всей юстиционной системе Альянса. Параллельно я заявлю в прессу, в самые скандальные и горластые газеты, что чиновник Министерства юстиции покрывает сотворителя отрешённого волшебства. Мне тут же предъявят обвинение в клевете, но тогда уже само министерство должно будет доказывать нунцинату, службе государственной безопасности Альянса, что это была именно клевета.
      Адвокат посмотрел на меня с интересом.
      — Тогда вам напрямую придётся столкнуться с самим Дьятрой, верховным нунцием Альянса. Но шансы выиграть процесс будут пятьдесят на пятьдесят.
      — Не думаю, чтобы Дьятра оказался страшнее Люцина, так что процессу быть. Вы, разумеется, свободны от всех контрактных обязательств.
      — Это ещё почему? — возмутился Каварли. — Минуту назад вас устраивало моё мастерство. Вы неплохо соображаете в юриспруденции, синьора Нина, но без профессионального адвоката вам это дело не одолеть. А мне нравится ваша затея, и я хочу, чтобы она стала реальностью. Мне нравитесь вы. Есть в вас что-то такое… настоящее. Я пока не понял, чего вы добиваетесь на самом деле, но чувствую, что это правильный путь. Достойный и нужный. Больше ни у кого в Альянсе такого нет. Я пойду с вами до конца, синьора Хорса, каким бы он ни был.