Мальчишка был в щенячьем восторге.
      — Всё же объясните ему, что Тьма — это не игрушка, — напомнила я. — В Альянсе ни малейшего представления не имеют, что такое первоосновная клятва. И чем грозит разрыв опорника тоже предупредите, пусть не особенно усердствует с одиночными тренировками.
      Тёмные заверили, что провозятся с пацаном хоть до завтрашнего вечера, но обучат всем базовым страховкам. Маленький альянсовец опять посмотрел на меня с удивлением и принялся расспрашивать наставников. До меня долетело русское слово «обезьянокровка».
      Ворожеи захохотали, а Грюнштайн смутился. Ничего интересного у стены больше не ожидалось, и я отправилась на поиски китайского ресторанчика — захотелось вдруг «курицу нищего», умопомрачительно вкусное блюдо с забавным названием.
      — С пацаном ничего по линии Департамента магоресурсов не будет? — спросил Роберт.
      — Нет, — ответил Грюнштайн. — Он пока не колдун, так что неподсуден. Но зря вы, Нина, это сделали. Ладно бы ещё с полукровкой, но ведь этот мальчик — урождённый потайничник. На основицу явно в первый раз вышел, любопытство заело. Вполне естественно, что он испугался проходить сквозь стену. Но часа через два за ним бы вернулись и проводили домой.
      — Вот именно, что часа через два! — разозлилась я. — Вы соображаете, какой это стресс для ребёнка?
      — А вы соображаете, каково младшекласснику жить с высшим посвящением?!
      — Удобней, чем без него. Сквозь стену, во всяком случае, ходить больше не придётся.
      — Жаль только, — сказал Роберт, — что он останется недоучкой. Подготовительный курс длится месяц. В крайнем случае можно сократить до двух недель. Но одного дня в любом случае мало.
      — Ничего не мало, — возразила я. — На основицу он выходить научился, ауру троедворцев узнавать тоже. Мюнхен — не самый популярный германский город, наши предпочитают Гамбург и Дрезден, но, судя по тем ворожейным остолопам, троедворцы время от времени сюда заезжают. Помочь подростку согласятся многие. Так что к лету базовый курс пацан освоить сумеет. Если захочет, конечно.
      — Он плохо говорит по-русски, — заметил Грюнштайн. — А немецким владеют далеко не все троедворцы.
      — Ерунда, русский со временем подучит. А пока троедворцы могут объяснять на родном языке, пацан сделает подстройку. Кстати, если учить иностранный язык с подстройкой, запоминается он гораздо быстрее. Пусть и утомительно, но результативно. Вам что, этот приём не показывали?
      — Показывали, — ответил он и смутился вдруг так, даже идти не смог, запнулся. — Хорса, пожалуйста, не сердитесь на Эрика. Он вовсе не такой… Он совсем не считает человеков низшими… Я ведь наполовину человек. И… Хорса, это случайно получилось, Эрик вовсе не хотел вас обидеть. Он уважает человеков.
      — Человеков большого мира, а не волшебного, — уточнил Роберт. — Незнанников, а не обезьянордных приживальщиков. Ведь так называют человеков в потайницах?
      Грюнштайн покраснел до корней волос.
      — Всё нормально, — сказала я. — Эрик вежлив и со мной, и с Робертом, а требовать большего было бы глупо. Личное мнение, которое он высказывал в разговоре с вами — исключительно его дело и его право. Только предупредите брата, что я неплохо говорю по-итальянски. У нас романские языки были факультативом, пришлось выучить.
      — Почему итальянский, а не испанский? — спросил Роберт. — Всё-таки международный язык.
      — Из-за пристрастия к опере. Лучшие из зарубежных — на итальянском.
      — Так у вас три языка?
      — Четыре. Китайский, английский, итальянский, русский. Нам его давали всерьёз, так что я имею право преподавать русский в учебном заведении любого звена.
      — Хорса, — никак не мог успокоиться Грюнштайн, — поверьте, Эрик очень хороший людь. Добрый, честный… Очень добрый, правда! Мой отец погиб, когда мне и года ещё не было, мама вскоре вышла замуж, так что я рос с отчимом. Мне не в чем его упрекнуть, он делал для нас сестрой всё, что мог, и любил нас одинаково. Даже когда родился маленький Генрих. О таком отце любой мальчишка может только мечтать. Но он простень. Я — маг. Он никогда меня не понимал, как ни старался… А брат… Эрик научил меня жить в волшебном мире и не позволил расстаться с семьёй на основице. На каникулы и выходные он приезжал сюда вместе со мной. Основица пугала его до жути, но он всё равно приезжал — из-за меня. А в потайнице, когда я жил в интернате… По началу было одиноко, непонятно и… И очень страшно. Если бы не Эрик, я бы сбежал обратно. Брат приходил ко мне каждый день, на протяжении целого года. — Грюнштайн судорожно вздохнул. — Только благодаря ему я смог стать из ничем не примечательного колдуна-полукровки лагвяном в секретариате самого верховного предстоятеля. Эрик всегда верил в меня больше, чем я в себя. Он честен и порядочен до невероятия. Сказал «Нет» самому Незваному, хотя тот предлагал ему не только власть и почести. Он обещал Эрику избавление от перевертнеческого проклятия. Но брат отказался. Он предпочёл бесчестию боль. Дважды в месяц, каждое новолуние и полнолуние, целых шесть часов подряд… Или глухая тёмная камера с тяжёлой дубовой дверью, словно у преступника. Хорса, вы даже представить себе не можете, как я ненавижу Луну!!!
      — Теперь всё это закончилось, — мягко сказала я. — Поликарпов научит вашего брата всему, что должен знать оборотень.
      «— Кто такой Незваный?» — спросила я Роберта.
      «— Всепреложный Властитель. Его не принято называть прямым титулом и тем более по имени. Враг, Злотворящий Отрицатель, Извратитель Основ — это для большинства потайничников. Высочайший, Всезапредельный, Наимогучий — для его сторонников. В Альянсе и Лиге очень любят эвфемизмы».
      «— Примечательно, что этот джентльмен владел высшим мастерством».
      «— Вполне естественно», — ответил Роберт. «— Всепреложные Властители всегда были только чародеями. Некоторые — вообще чаротворцами».
      «— Меня больше интересует как они обходили Уложение о высшей мудрости, предлагая перевертням пройти курс обучения».
      «— Лопатин обязательно узнает».
      «— Любопытно, а как звали их последнего кандидата в диктаторы? Февральские переселенцы болтали, что он вроде бы как вернулся».
      «— Возродился», — поправил Роберт. «— Он был развоплощён, а теперь снова обрёл тело. Не знаю, как это выглядит в конкретике. В альянсовские времена я был слишком низкого ранга, чтобы меня посвящали в подобные секреты, а в Троедворье такими делами не занимаются».
      — Дитрих, — спросила я вслух, — как зовут вашего Всепреложного Властителя?
      — Не моего! — возмутился Грюнштайн.
      — Понятно, не вашего лично. Альянсовского. Он ведь опять возродился? Как его зовут?
      Грюнштайн просверкал возмущённо глазами, но всё же ответил. Вслух запретное имя произнести не решился, написал в моём блокноте.
      — Лоре… — попытался прочитать Роберт. — Жедо… Тьфу ты, пропасть! Язык сломаешь.
      — Лоредожеродд, — сказала я. — Имя, кстати, истинное.
      — Его нельзя произносить вслух, — испугался Грюнштайн, — потому что оно приносит несчастье.
      — Его нельзя произносить вслух, — ответил Роберт, — потому что такой звукоряд в принципе выговорить невозможно. Странно, что у Нины с первой попытки получилось.
      — Если бы вас пять лет ежедневно заставляли твердить скороговорки на четырёх языках, — сказала я, — вы бы и не такое выговорили с первой попытки. Хотя звучит «Лоредожеродд» действительно странно — логопедическое упражнение, а не имя. Очень бы хотелось увидеть назывателя, который додумался снабдить своего названника столь изысканным подарком. Или это сделано в порядке личной мести?
      — Скорее всего, — кивнул Роберт. — Либо в называтели парню достался психопат. Неудивительно, что бедолага стал Неназываемым — с такой-то погремухой вместо имени. Ларо… Ларе…
      — Лоредожеродд.
      — Точно, — обрадовался подсказке Роберт. — Лорд-На-Заду-Рот.
      Я рассмеялась.
      — Всепреложному Властителю крупно повезло, что его имя не пытался выговорить кто-нибудь из моей бригады. С ними бы он ртом на заду не отделался.
      — Да уж, — развеселился Роберт. — Могу себе представить их трактовки.
      — Прекратите! — оборвал нас Грюнштайн, ожёг гневным взглядом. — С именем Отречённого Злотворителя не шутят! Он стал величайшей бедой и горем всего Альянса. Даже верховный предстоятель не в силах был ему воспротивиться. Альянс спасли сами Великие Решатели, избавили нас от участи страшнее смерти.
      — Дитрих, — спросила я, — а где живут Великие Решатели?
      — В Надмирье Пречистом, куда невозможно войти обычным волшебникам. Мы слишком грубы и тяжелы для мира тонких энергий. Лишь верховные правители могут попасть туда на краткий срок по благости Предрешателей, дабы испить глоток их мудрости.
      Прокомментировать эту выспренность я не успела — в сумке запиликал мобильник. Поликарпов закончил тренировку и хотел похвастаться результатами.

* * *

      Братья Грюнштайны очень похожи, только у старшего волосы каштановые с рыжими прядями. Ипостась — ягуар. По-русски Эрик говорит бегло, но с сильным акцентом.
      Мы все пятеро ужинаем в отдельном кабинете китайского ресторана. Эрик настолько возмущён, что какая-то жирная обезьянышня и презренный кровохлёб осмеливаются, как ни в чём ни бывало, сидеть в присутствии кудесника, что даже есть не может, хотя после тренировки наверняка проголодался до полуобморока.
      С Поликарповым мы говорим на «вы» и по отчеству, держимся как люди малознакомые и связанные только служебными отношениями — так оказалось легче нам обоим. Бывший серодвороц Роберт ведёт себя с подчёркнутым безразличием равновесного соединника. У вампиров свои представления о чести и достоинстве, а потому разорванную дружбу они считают несоизмеримо большим позором, чем знакомство с наказателем.
      Эрик на Поликарпова смотрит как на икону. Тот делает вид, что ничего не замечает, но чувствует себя неловко и потому сердится. Роберт зол и напряжён. Если общество вампира Эрик ещё согласен терпеть, то на простокровку смотрит с брезгливым отвращением и цедит сквозь зубы уничижительно холодную вежливость. Выглядит при этом альянсовец нелепо до карикатурности, смотреть на его чванство смешно. Я прикусываю губу, но скрыть улыбку не получается, и Грюнштайн-старший едва не дымится от ярости. Дитрих смотрит на него умоляющим взглядом.
      «— Роберт», — спрашиваю я, «— в Альянсе настолько жёсткая кастовая система?»
      «— Не хуже, чем в средневековой Индии. Но в Альянсе не только касты как таковые. Там всё гораздо сложнее… На самой низшей, первой ступени находятся человеки. Следующий уровень — эстрансанги или, как их чаще называют, грязнокровки, волшебнородные потомки смешанных браков. При этом надо помнить, что нормой считаются союзы магов и перекидней, старших волшебников и высших хелефайев, младших волшебников и рядовых хелефайев. Мезальянсы типа «хелефайский аристократ — ведьма» или «волхва — простой хелефайя» не приветствуются, но и не осуждаются. Происхождению матери придаётся большее значение, чем отцовскому. Потомков от брака аристократки с плебеем примут в высшем обществе, а детей аристократа и плебейки — нет. Брак человеков и волшебников считается нормой при условии, что человеки постоянно живут в большом мире. Союз с потайничными поселенцами невозможен».
      «— Интересная закономерность», — отметила я. «— Человеков везде пытаются делить на большемирских и тех, кто живёт в мире волшебном, причём волшебномирских всегда стараются ограничить в правах».
      «— После низших каст идут мелкие», — продолжил Роберт. «— Третья ступень — вампиры. Четвёртая — перевертни. Пятая — стихийники. Теперь высокие касты. На шестой ступени находятся маги и перекидни младших волшебнических рангов и рядовые хелефайи, самая привилегированная раса искусственников. Седьмая — старшие волшебники и хелефайская аристократия. Над ними находится высшая каста, восьмая ступень — кудесники и чародеи. Девятая, наивысшая — чаротворцы. Но это ещё не всё. Внутри каждой ступени есть подуровни в виде принадлежности к аристократии, степени чистокровности, должностного звания и прочей дребедени. Причём в зависимости от ситуации происхождение может перевесить все чины и ступени, а может быть и наоборот, когда должность перевешивает и происхождение, и кастовую принадлежность. Одно всегда неизменно — высшие маги и перекидни находятся вне категорий. Они наиболее влиятельная часть общества, которая обладает правом исключительности и стоит над обычаем и законом».
      «— Могу себе представить, каков тогда статус чаротворцев», — ответила я.
      «— Их очень мало. Они самовластно правят Альянсом и этим всё сказано».
      «— Теперь понятно, почему Эрик так почтителен с Поликарповым. Дело не только в благодарности, но и в статусе».
      «— Да», — согласился Роберт. «— Кудесник ещё туда-сюда, а с чародеем он бы от пиетета и говорить не смог. Для бедняги стало слишком громадным потрясением, что высший приехал за тридевять земель специально ради того, чтобы обучить какого-то лагвяна, да ещё мелкой касты».
      У меня запиликал мобильник. Павел прислал эсэмэску. Вопрос с нарушением Уложения о высшей мудрости решался легко — надо всего лишь наделить Эрика истинным именем, и Департаменту магоресурсов он станет неподсуден.
      Поликарпов помрачнел.
      — Я могу стать назывателем только для серодворца, — сказал он Эрику виновато. — Это скреплено первоосновной клятвой. Прости.
      — Что вы, учитель! — испугался извинений Эрик. — Не надо… Я и без того ваш вечный должник. Ваш слуга.
      Он хотел поцеловать Поликарпову руку, но тот отстранился.
      — В Троедворье таких привычек даже в азиатских регионах нет, — хмуро сказал кудесник.
      — Дитрих, — спросила я, — у вас действительно истинное имя ценится столь высоко?
      — Намного выше, чем в Троедворье. Несоизмеримо выше.
      — Но ведь у вас почти никто не умеет видеть чакры, — усомнилась я.
      — Истинника легко узнать и без этого. У нас истинное имя — редкость. Оно даже не у всех чаротворцев есть, не говоря уже о кудесниках. У вас же высших наделяют истинным именем в обязательном порядке. Да и всех прочих снабжают им слишком часто, чтобы люди по-настоящему могли оценить его величайшую ценность.
      Я вздохнула. Какое-то всеобщее помешательство с этими истинными именами, от которых ровным счётом никакого реального толка. Ну да это заботы магородных. Гораздо важнее, что истинное имя защитит Эрика от претензий департамента.
      — Силой и властью изначалия, — на ладони у меня засияли «звезда Хаоса» и «розы» первооснов, — нарекаю Эрику фон Грюнштайну истинное имя Мартин. Дитриху фон Грюнштайну нарекаю истинное имя Альберт.
      Чакры у братьев на мгновение сжались и раскрылись уже восьмилепестковыми. Всё в порядке. Я развеяла «звезду» и «розы».
      — А Дитриху-то имя зачем? — удивился Поликарпов. — Ему учиться высшему мастерству письменно разрешил сам верховный предстоятель. Знал, что в Троедворье без этого не обойдёшься.
      — Для страховки. Теперь, даже если предстоятель отменит собственное разрешение, ничего не сможет с Дитрихом поделать.
      — Тоже верно, — согласился Поликарпов. — С именем будет безопаснее.
      — Почему Альберт? — ошарашено пролепетал Грюнштайн-младший.
      — Вы ведь сами говорили, что это имя вам нравится больше, чем Дитрих.
      Грюнштайн-старший с безразличным видом ковырялся палочками в тарелке. В имянаречение он не поверил, но, поскольку учитель не посчитал нужным одёргивать простокровку, Эрик делал вид, что ничего не произошло.
      — Для истинного наречения нельзя брать бытовое прозванье, — возразил Дитрих. — Только лишённый смысла звукоряд, который придумает называтель.
      — Не обязательно, — ответил Поликарпов. — Люцин означает «светлый». Имя его назывателя Дидлалий, это соединение имён Дид и Лала. В дохристианскую эпоху так звали супружескую пару младших богов, которые покровительствовали домашнему очагу. Их культ был особенно распространён в новгородских землях, где и проходил церемонию имянаречения белодворский большак. Есть у нас и Темнокрасы, и Серовзоры, и Кызылгюли. Множество осмысленных имён на разных языках как для мужчин, так и для женщин.
      — Но все они — придуманные! Ни одно из них не используется в простеньском мире как бытовое.
      — Да, — вынужден был согласиться Поликарпов. — Но это традиция, а не закон. При желании истинными именами можно сделать бытовые прозвания Мартин и Альберт. Кстати, Нина Витальевна, почему Мартин?
      — Потому что сейчас идёт март месяц. У меня не особо богатое воображение, увы.
      — Имя красивое, — ответил Поликарпов.
      Грюнштайн-старший зло отшвырнул палочки.
      — Учитель, это возмутительно! Чтобы какая-то простокровка издевалась над священнейшей церемонией…
      — Мартин, Хорса — не только истинница, но и мастер имён. Она может проводить наречение так, как ей заблагорассудится. К сожалению, Нина Витальевна невысоко ценит истинные имена, но это беда всех самоназванцев.
      — Учитель? — Грюншайн смотрел на Поликарпова с обидой и недоверием.
      — Я совершенно серьёзен, мальчик. Посмотри на её чакры и сам всё увидишь. А на будущее запомни — сканировать на дополнительных режимах надо любой новый объект, который попадет в твоё поле восприятия. Нина Витальевна, встаньте, пожалуйста.
      Я поднялась со стула — Грюнштайн ещё слишком неопытен, чтобы сосканировать ауру сидящего людя. Побледнел от увиденного Грюнштайн резко и сильно — комбинации гойдо-начертатель-палач никак не ждал.
      Вскочил со стула и Поликарпов, схватил меня за плечо.
      — Ты что сделала?!
      Я стряхнула его руку.
      — Сядь.
      Он подчинился. Заметил активированную нижнебрюшную чакру и Роберт.
      — Зачем? — спросил он звенящим от напряжения голосом.
      — Хотя бы затем, что теперь мне никогда и никого не придётся просить о прощальном милосердии. Это, герр фон Грюнштайн, — пояснила я Эрику, — когда добивают безнадёжно раненых, таких, что даже на озомбачку не годятся.
      — Учитель? — растеряно переспросил Грюнштайн.
      — Война жестока, Мартин. Зачастую смерть там милосердней жизни.
      — Ты спятила? — разъярённый Роберт вскочил со стула. — «Вольная смерть» лишает возрождения. Теперь озомбачка невозможна, если тебя убьют, то уже навсегда, ты это соображаешь?! Зачем, Хорса? Из-за Люськи с Вероникой? Да засранки и плевка твоего не стоят!
      — В том числе и ради них, — ответила я как могла ровно и спокойно. — И ради тебя. И ради Егора. Ради моих родителей. Слишком много в одуревшем от убийств Троедворье людей, которым небезразлична моя жизнь. А Люцин никогда не брезговал грязными играми вроде взятия заложников. Но это не тема для разговора при посторонних. Поэтому сядь и не ори. Дома всё обсудим.
      — Егор тоже взял себе «вольную смерть»?
      — Да.
      Я села, выдернула из высокой керамической чашки новые палочки и подцепила кусочек мяса.
      Сел Роберт, нервно разгладил салфетку и спросил ровным бесцветным голосом:
      — Как ты активировала чакру?
      — Упражнениями, предназначенными для регулирования сердечного тонуса. Широко известный комплекс «Восьмивратный терем», который есть почти в каждом незнанническом учебнике по динамическому цигуну. Покончить с собой, остановив сердце, легче и надёжнее всего. Да и безболезненно — так и ниндзя делали, и славянские витязи-волоховщики.
      — Это простеньская разработка, — не поверил Поликарпов. — Она требует многолетних тренировок.
      — Если делать «Терем» на основице, то да. Я занималась в нигдении. Там на овладение техникой требуется не больше месяца.
      — Какой же Люцин дурак, — сказал Поликарпов, — что так долго недооценивал человеческую изобретательность. Чего стоит одна твоя идея спрятать «стиратель душ» в проточной воде унитазного бачка. Теперь вот это… Как ты вообще додумалась заниматься в нигдении цигуном, который основан на использовании энерготоков Земли?
      — Но ведь сработало.
      — Нина, зачем? — повторил Роберт.
      — Мне нужна полная свобода действий. Теперь Люцину прижать меня нечем.
      Роберт спрятал лицо в ладонях.
      — Пора на самолёт, — напомнила я.
      — Простите, — сказал Дитрих, — но что с Эриком? Разве он не едет в Троедворье?
      — Нет, — ответила я. — Разрешения Люцин так и не дал. Иначе Сергею Ивановичу не было бы смысла сюда лететь. В Троедворье оборотней и без него хватает.
      Поликарпов дёрнулся как от удара.
      — Ну ты и стерва, — сказал он. — Могла всё с самого начала рассказать? Или думаешь, я бы отказался?
      Роберт презрительно покривил губы.
      — Я думаю, ты не дал бы ей и слова сказать, о чём бы ни шла речь.
      — Ложь! — гневно сверкнул глазами Поликарпов.
      — Разве? — саркастично усмехнулся Роберт.
      Грюнштайны смотрели на разборку с недоумением и испугом.
      — Дома доругаетесь, — оборвала я. — Поехали.
      — Час пик, — сказал Дитрих. — Вы не успеете, все трассы забиты. Я открою вам телепорт.
      — Нет, — покачал головой Поликарпов. — Идёт хнотическая буря. Портальный коридор будет нестабильным.
      — Учитель, здесь нет нужды экономить магию, — ответил Эрик. — Я сделаю двойную фиксацию. Не прикасайтесь руками к стенам, и всё будет в порядке.
      — Хорошо, — кивнул Поликарпов.
      С телепортом Грюнштайны провозились больше часа. За это время мы бы как раз успели по кроми доехать, там нет никаких пробок. Роберт собирался взять напрокат машину, но Поликарпову не хочется обижать братьев отказом, так что добираться в аэропорт будем по-альянсовски.
      — Нина, — подошёл ко мне Эрик, — во имя изначалия, скажите правду. Учитель… он… Он сам приехал или это вы его заставили?
      Тёмно-зелёные глаза перевертня поблёкли от предчувствия неминуемых разочарования и боли. Очень сильной боли.
      — Сам, — ответила я чистую правду. Отказываться Поликарпов действительно не стал бы. Другое дело, что выслушивать бы меня тоже не стал, но сейчас это не имеет никакого значения.
      — Но долг благодарности… — начал Эрик.
      — Надо было подстраховаться, — перебила я. — На тот случай, если мы нарушаем какой-нибудь из многочисленных кодексов волшебного мира. За действия под принуждением ответственности не несут.
      — А как же вы?
      — Я равновесница и наказатель в придачу. Это даёт гораздо больше привилегий и свободы действий, чем у дворовика, пусть даже и высшего ранга, — ответила я почти правду. Не разбирающийся в тонкостях троедворской жизни Грюнштайн поверил, с благоговением глянул на Поликарпова.
      — Нина, если вы засвидетельствуете, что я умею жить на основице, я смогу стать серодворцем?
      — Уважаемый Грюнштайн, там идёт война. Вы знаете, что это такое? Не словеса развесистые и красивые о Величайшей битве, а реальный бой — с размазанными по асфальту мозгами и со смердежом вывороченной магии. Вы когда-нибудь видели, как выглядит людское тело после попадания разрывной пули — мешанка из дерьма и мяса?
      Эрик посмотрел на меня с недоверием.
      — Война омерзительна, Грюнштайн. Особенно война бесцельная и бессмысленная.
      Он отрицательно помотал головой и ушёл к брату. Почему-то альянсовцы и лигийцы вопреки очевидности верят в нужность нескончаемой троедворской бойни, искренне считают её Величайшей битвой за судьбу обоих миров, простеньского и волшебного.
      Ко мне подошёл Роберт. Я пожала ему руку.
      — Не надо так хмуриться, — попросила я. — Всё хорошо.
      — Нина, — сказал он тихо, — ты простила меня?
      — Конечно, простила, — сказала я прежде, чем успела задуматься о смысле вопроса и ответа. — Давно.
      Он крепко обнял меня, уткнулся лицом в волосы.
      — Только живи, — попросил он. — Долго живи. Пожалуйста. У меня ведь больше никого нет.
      — Попытаюсь, — пообещала я, поцеловала его в щёку и пошла к телепорту.
      Каркас портала едва заметно вибрировал. Несмотря на двойную фиксацию, наведение крайне ненадёжное. Телепорт получился плывучим. Это рискованно, но не слишком.
      — Нет, — остановила я Грюнштайнов, — провожать нас не надо. По плывуну вы ходить не умеете.
      Эрик гневно сверкнул глазами. Ему хотелось хотя бы одну лишнюю минуту побыть рядом со своим кумиром, и выслушивать предупреждения какой-то обезьянокровки лагвян не собирался. Грюнштайны вошли в портал вслед за Поликарповым.
      Коридор телепорта коротенький — всегда только десять метров, на какое бы расстояние его не тянули. Идти недолго, но трясло немилосердно, резкими неровными толчками. Удерживать равновесие в таких условия можно только за счёт специальных тренировок, которых у альянсовцев нет. Эрик не устоял на ногах, неловко взмахнул руками и рефлекторно опёрся ладонью о стенку телепорта.
      Мощным взрывом нас расшвыряло в разные стороны. Поликарпов, Роберт и я выставили страховку, Дитриха бросило в мягкие пышные кусты, Эрик от удара превратился в ягуара и ловко приземлился на лапы.
      Я откатилась в сторону — сейчас будет второй взрыв. Но щит поднять не успела. Осколки телепорта обрушились градом, впивались в тело, дробили кости. Когда боль немного схлынула, сил не осталось даже на предельно простое волшебство. Но сейчас все мучения закончатся. «Вольная смерть» магии не требует.
      Подбежал Роберт, сел рядом со мной на пятки.
      — Не торопись, — сказал он. — Главное, не торопись. Сейчас попробуем одно средство. Если не поможет, клянусь Всеобщей Кровью — я сам отпущу тебя, дам прощальное милосердие.
      Подошёл Поликарпов.
      — Убирайся, — велел ему Роберт.
      — Я кудесник, я могу…
      — Ты предатель! — с яростью перебил его Роберт. — Проваливай!
      Поликарпов дёрнулся как от пощёчины, но не ушёл.
      Роберт его уже не замечал. Он осторожно расстегнул мне воротник плаща и блузки, снял волшеопорник. Вытащил из кармана куртки кровозаборник, прицепил колбу и вонзил иглу себе в артерию.
      — Добровольно отданная кровь вампира способна исцелить очень многое, — сказал Роберт.
      Колба наполнилась. Роберт прошептал короткую молитву, перекрестился и нагнулся ко мне.
      В шею вонзилась игла. Боль исчезла. Вместо неё пришла пустота небытия.

* * *

      Очнулась я в одноместном номере дешёвой гостиницы. Лежу на кровати, обряжена в широкую и длинную фланелевую ночную рубашку. Рядом на спинке стула висит халат. На полу — тапочки. Я встала, задрала ночнушку и осмотрела себя в зеркале платяного шкафа. Ни малейших следов ранений, чистая и гладкая кожа. Хоть тут повезло. Я надела халат, обулась.
      Теперь надо узнать, что с остальными.
      В комнату вошёл Роберт.
      — Я услышал ментальное эхо, — сказал он.
      Роберт подошёл ко мне и вложил в ладонь волшеопорник.
      — Это ваше, Нина Витальевна.
      Я задержала его руку.
      — Вы спасли мне жизнь.
      Он отнял руку, отвернулся.
      — Я всего лишь вернул долг. Кровь за кровь, Жизнь за Жизнь.
      — Обмен жизнью и кровью сделал нас братом и сестрой, — ответила я.
      У Роберта раскрылись и тут же опали крылья — он очень сильно хотел услышать эти слова, и столь же сильно боялся произнести их сам.
      — Нет, Нина Витальевна, — сказал он с официальной, неприступно-отстраняющей вежливостью, — это исключено. Никакого обмена не было. Всего лишь возврат долга.
      — Но кровь и жизнь соединились, хотите вы этого или нет. Теперь их уже не разорвать.
      — Нет, — твёрдо ответил он. — Никогда. Моя кровь проклята. Смерть пожирает всех, кого я осмеливаюсь любить. Она забрала родителей, обоих братьев, сестру отца и всех её дочерей… Я надолго остался совсем один. Но со временем забыл о своём проклятии. И был наказан. Смерть отобрала у меня жену и двоих детей. Моя кровь способна приносить только погибель.
      — Но меня ваша кровь от смерти спасла. Теперь она навечно в моих сердце и печени.
      — А ваша — в моих, — ответил Роберт.
      Он помолчал, плеснул крыльями и шагнул ко мне.
      — Хорса, ты действительно хочешь соединения крови?
      — Да.
      — Моё истинное имя Локр.
      Он обнял меня и руками, и крыльями.
      — Сестра, — прошептал едва слышно. — Сестра.
      — Не плачь, — попросила я. — Не надо. Всё ведь закончилось хорошо. Не плачь.
      — Столько лет один. Господи, сколько лет… — Роберт обнял меня ещё крепче, уткнулся в волосы. — Сестра.
      Я осторожно высвободилась, сжала ему плечи, соединила наши менталки и на несколько мгновений наполнила их Тьмой, Сумраком и Светом — уверенностью, покоем и безопасностью. Разомкнула контакт.
      Роберт улыбнулся.
      — Спасибо, сестрёнка.
      Я пожала ему руку, села на кровать.
      — Куда нас выбросило?
      — В Милан. К счастью, Европа сейчас единое государство, и никаких сложностей с визами не будет. Поликарпов уже купил билеты на самолёт.
      В дверь постучали.
      — Войдите, — сказала я по-итальянски.
      Вошёл Поликарпов, принёс пакет с новой одеждой, сумку.
      — Поскорей собирайся, пора ехать.
      — Как там эти альянсовские недотёпы, целы? — спросила я.
      — Так, — с какой-то странной интонацией сказал Поликарпов. — Очень даже мило.
      — А что такое?
      — Ты по-русски говорить-то теперь можешь или только на торойзэне?
      — На торойзэне? — не поняла я.
      — Вы что, — озадаченно поглядел на нас с Робертом Ильдан, — не знаете на каком языке говорили?
      — Получается, не знали, — ответила я по-русски.
      — Так ты что теперь — вампирка?
      Роберт побледнел до снежности, рывком поднял меня с кровати, прикоснулся к точкам жизни на шее, к верхнебрюшной чакре.
      — Благодаренье господу — нет, — сказал он на русском. — Ты по-прежнему человечица. Никакой Жажды у тебя не будет. Вампирский язык — всего лишь побочный эффект. — Роберт обнял меня, прикоснулся губами к виску. — Жажды у тебя не будет.
      Я пожала ему руку — пальцы у брата дрожали.
      — Так что с альянсовцами? — спросила я Поликарпова.
      — А что им сделается? Даже не поцарапались.
      — Вот и хорошо.
      — Ехать пора, — напомнил Поликарпов. — Одевайся.
      Он шагнул к двери, но тут же остановился. Обернулся ко мне.
      — Хорса, у Сашки в пятницу день рождения. Он очень хочет, чтобы ты пришла. Но боится позвонить, понимает, насколько сильно оскорбил тебя. Мы оба очень виноваты перед тобой. Я гораздо больше, и потому не прошу о прощении. Но Сашка-то ещё пацан. Ты ведь знаешь, какой он вспыльчивый и порывистый, сначала говорит, и лишь потом думает. Он в тот же день понял, что натворил, хотел позвонить, извиниться, но я не позволил. А через неделю, когда всё понял я сам, было уже непоправимо поздно… Я знаю, что таких оскорблений не прощают, но прошу тебя, Хорса, прости его. У Сашки слишком мало друзей… Прости его и возьми с меня любое искупление.