Федя Бабкин и Данилка Цветиков живут в Крыму, в колхозе.
      Колхоз со всех сторон окружен горами. Куда ни посмотришь, всюду горы.
      Самая большая гора сверху донизу заросла лесом. Она круглая, будто мохнатая шапка великана. Рядом с ней – другая гора, совсем на нее не похожая. Она поднимается из леса голыми зубцами, – целая гряда острых, каменистых вершин. И вершины эти снизу кажутся то серыми, то синими, то лиловыми. Самый острый и высокий зубец похож на человека. Будто сидит человек, склонив голову, и думает о чем-то.
      Но это Данилке кажется, что скала похожа на человека. А Федя говорит, что никакого человека там нет, а просто торчат голые камни над лесом.
      За этими горами еще горы. Летом они сухие и желтые. А сейчас, пока весна, всюду зеленеет нежная веселая трава. В долинах, где побольше влаги, цветут дикие тюльпаны. Будто маленькие красные и желтые огоньки разбросаны по склонам. А если поднимешься повыше на горы, то там встретят тебя коротконогие желтые крокусы и лиловые фиалки.
      Данилка часто приносит с гор цветы. А Федя цветы собирать не любит. Он как только заберется повыше, то и смотрит, где пасутся лошади. И рад-радешенек, если пастух Иван Никанорыч велит отвести лошадь в колхоз. Сидеть на теплой спине лошади и мчаться по крутой тропинке – это Феде самое веселье!
      А Данилка – вот чудной человек! – к лошади даже подойти боится.
      Но больше всего оба они любят море. Чуть согреется весной синяя вода, все колхозные ребята уже плавают и ныряют в заливе. И Федя тоже плавает и ныряет, ловит маленьких крабов, гоняется за медузами, борется с волнами, когда немножко разыграются. А Данилка плещется у берега. Или зайдет в море по пояс и глядит в глубину – что там растет на дне морском? Кто живет там в водорослях? Водоросли весной нежные, мягкие, зеленые. Будто зеленый лужок стелется под хрустальной водой.

      Крепко дружили Федя и Данилка. Но как-то раз они поссорились и чуть было совсем не раздружились. Еще с вечера, когда Федя ложился спать, мать сказала:
      – Нынче море расходилось, большой прибой. Люблю, когда море шумит!
      – А что же хорошего? – ответила ей тетя Фрося, отцова сестра. – Шумит и шумит день и ночь, отдыху ему нет. От этого шума одна скука.
      «И вовсе не скука, – хотел сказать Федя, – море шумит весело!..»
      Но не успел, уснул.
      Утром Федя проснулся и сразу услышал, что море бушует еще сильнее. Он вскочил, вышел на крыльцо. На узкой террасе под черепичным навесом еще дремала прохладная тень. Но в маленький двор уже пробралось солнце.
      Дом, где живут Бабкины, низенький, длинный, под черепичной крышей, как и все дома в колхозе. Он отступил от дороги, взобрался повыше на склон горы и посматривает оттуда на деревенскую улицу светлыми промытыми окнами.
      Из этого дома далеко видно. Половину деревни видно, колхозные виноградники на склонах. И море видно. Только выйдешь из хаты, ступишь на каменные ступеньки, а в глаза тебе так и сверкнет синяя вода.
      Море не очень близко: надо всю улицу пробежать, потом спуститься с горы по крутой тропинке. Но отсюда, с крыльца, оно видно от берега до горизонта, до той тоненькой серебряной черты, где вода доходит до неба, а небо спускается к воде.
      Сегодня Федя сговорился с Данилкой идти на гору Теп-Сель. На Теп-Селе давно уже работает камнедробилка. Интересно, что же стало там с горой?
      Отец сидел на камне во дворе и точил мотыгу.
      – Куда нацелился? – спросил он у Феди.
      – Никуда, – ответил Федя, – на море смотрю.
      Отец не велит Феде ходить в горы: свалится еще куда-нибудь с кручи, сорвется и не найдешь тогда. Поэтому Федя ничего не сказал ему про Теп-Сель.
      Разговор услышала тетя Фрося. Она сидела около глиняной печки, сложенной во дворе, и чистила картошку. А возле нее толклись гуси и все норовили стащить картофелину из миски.
      Утро начиналось солнечное, горячее. Но тетя Фрося как встала, так сразу и повязалась своим теплым полушалком с зеленой бахромой. С этим полушалком она никогда не расставалась: ни в холод, ни в жару. И повязывала его как-то по-своему, узлом на макушке, так что концы его покачивались над головой, будто зеленая ботва над брюквой.
      – И нечего на море смотреть, – сказала тетя Фрося, отталкивая гусей, – на море волна сегодня.
      Тут вышла на крыльцо мать. Она была смуглая, черноглазая, всегда веселая. Федина мать не закрывалась платком от солнца, не боялась жары. И моря не боялась.
      – Ну и что ж, что волна! – сказала мать. – Да на волне-то еще веселей плавать! Правда, Федюнь?
      Она шлепнула Федю по спине крепкой ладонью и легонько ущипнула его за нос. Федя засмеялся, замотал головой и закрыл руками нос, чтобы мать еще раз не ущипнула.
      А тетя Фрося сразу рассердилась.
      – Гляди солнце-то где – на работу пора! – сказала она матери.
      – Да я, сестрица, свое дело знаю! – ответила мать.
      – Кур-то на своей ферме небось заморила совсем!
      – Несутся не хуже, чем у других!
      Мать засмеялась, блеснула своими крупными белыми зубами и побежала по каменным ступенькам вниз, на дорогу.
      – Ох и грубая! – проворчала матери вслед тетя Фрося. – Крымчачка!
      Феде стало обидно за мать.
      – А если кто в Крыму родился, тот плохой? – сказал он и покосился на тетю Фросю голубым глазом. – Мы с мамой крымчаки, моря не боимся. А вы моря боитесь!
      – Да как же его не бояться, моря-то вашего? Оно ведь сразу с ног сбивает!
      – Это вас сбивает, а нас с мамой не сбивает.
      – Цыть! – прикрикнул на Федю отец. – С кем споришь? С Данилкой, что ли, со своим?
      Федя замолчал. Он понимал, что со старшими спорить не годится. Но с тетей Фросей как утерпеть, не заспорить?
      Тетя Фрося недавно приехала в Крым из черноземной Орловской области. И все-то ей здесь не нравилось. Ни речки нет, ни лесу, ни грибов… А земля-то! Камень, да щебень, да глина какая-то. А покопай поглубже, то и соль. Вон росли, росли тополя у дороги да и начали засыхать – значит, корни до соли добрались.
      Тетя Фрося покачала головой, покивала зеленой бахромой на макушке и обернулась к отцу:
      – Ты, братец, пошел бы да картошку окучил.
      – А что ее окучивать? – Отец махнул рукой. – Все равно не вырастет.
      – Ну и заехал ты! – вздохнула тетя Фрося. – Ну и нашел сторонку – картошка не растет!
      – А зато виноград растет, – не вытерпел Федя. – И абрикосы растут. И даже сливы.
      – Ох ты! – насмешливо сказала тетя Фрося. – Тоже мне! Абрикосы-маникосы, а простой картошки и той нету!
      Федя хотел еще что-то сказать, но встретил сердитый отцовский взгляд и промолчал.
      «Когда же он на работу пойдет? – подумал Федя. – Нам бы с Данилкой на Теп-Сель надо. Данилка ждет небось!»
      Но отец не спешил на работу. Он закрутил толстую цигарку, закурил. Надо было идти на виноградники окапывать лозы. А ему эта работа очень не нравилась. И солнце палит, и земля жесткая… Уже десять лет живет Федин отец в Крыму, а все будто не дома. Так и ходит всегда будто в раздумье – не уехать ли ему обратно на черноземные орловские земли?
      Федя начал прикидывать, как бы ему удрать в горы, чтобы ни отец, ни тетя Фрося не видали.
      Но тут он услышал какой-то шум на улице, чьи-то голоса. Федя распахнул калитку.
      По улице бежали ребята – с бадейками, с корзинками. И не одни ребята. Вон и дедушка Трифонов задыхается, торопится – и тоже с корзинкой. А вон и соседка Катерина бросила охапку хвороста, которую несла в дом, схватила большой таз и тоже побежала на улицу…
      Все бежали к морю. Мимо Феди мчался Васятка Тимаков, без рубашки, в одних трусах, коричневый, как глиняный черепок.
      – Что стоишь? – крикнул он Феде. – Хамсу выкинуло!
      – Хамсу выкинуло! – повторил Федя.
      Он сунулся туда-сюда – ни ведра, ни корзинки. Тогда он схватил бадейку с водой, выплеснул воду под тополь и тоже помчался к морю.
      – Где хамса? Какая хамса? – удивилась тетя Фрося, завертела головой во все стороны, и зеленые концы закачались у нее на макушке. Но как увидела, что все бегут к морю с ведрами да с корзинками, засуетилась, схватила кастрюлю, какая попалась под руку, и побежала вслед за Федей. Только отец не тронулся с места, он сидел да курил свою цигарку.
      На море стоял шум. Шумел веселый прибой. Кричали над морем чайки, бакланы, нырки… Они сбились густым облаком и, шумя крыльями, повисли над берегом и заливом. Кричали что-то, отгоняя птиц и собак, сбежавшиеся к берегу люди… Кричал и Федя, подбегая со своей бадейкой, а что кричал, он и сам не знал хорошенько.
      Море выбросило на отмель хамсу. Хамса шла большим косяком. То ли прибой подхватил ее в заливе, то ли загнали дельфины, только выкинуло хамсу далеко на берег и оставило на песке. Как волна ложится на песок широкими изгибами, так по кромке волны лежала мелкая рыбешка хамса. Она чуть-чуть трепетала, и казалось, что лежит на белом песке темная серебряная бахрома и дрожит и поблескивает под солнцем.
      Все, кто еще не ушел на колхозную работу, прибежали на берег подбирать рыбешку. Сгребали в мешки, в ведра, в корзинки… Сверху налетали птицы, хватали рыбу из-под рук. Со всей округи сбежались сюда собаки и кошки – и откуда их взялось столько! Собаки лаяли, дрались. И все старались захватить хамсы побольше, пока ее не унесло в море.
      Федя не зевал. Он был крепкий, проворный. Быстрые голубые глаза его издали видели, где рыбешка покрупнее. Он подрался с какой-то задорной чайкой. Эта чайка была смелая, все старалась выхватить рыбу у него из бадейки. Но Федя живо отогнал ее – не такой уж он был растяпа! Правда, пока воевал он с чайкой, черный, длинный, как скамейка, пес Валет успел-таки набить пасть хамсой из его бадейки.
      Федя запыхался. Он был весь мокрый, потому что озорные волны набегали и обдавали его с головы до ног. Волны шли издалека, одна, другая, третья… Шли друг за другом, не уставая, не останавливаясь. А у самого берега поднимались на дыбы, прозрачные, будто стеклянные, с белой пеной на гребне, падали на берег, разбивались и осыпали брызгами всех, кто ходил тут, бегал и суетился…
      Федя набрал полную бадейку хамсы, выпрямился, оглядел все вокруг. Темно-серебряная бахрома на песке уже исчезла, почти всю хамсу подобрали.
      «А где же Данилка? – вдруг вспомнил Федя. – Что же его не видать? Не слыхал он про хамсу, что ли?» А Данилка сидел в это время у горы Теп-Сель на большом сером камне и ждал друга.

      Данилке уже надоело сидеть и ковырять оранжевый лишайник, которым оброс камень. Он то ложился на спину и смотрел в небо, то перевертывался на живот и разглядывал, как букашки и муравьи копошатся среди низенькой зеленой травы, то пробовал постоять на руках, подняв ноги вверх. Жара начала донимать его, и Данилка вскарабкался повыше – посмотреть, не идет ли Федя. И оттуда, с горы, увидел, что Федя идет по улице вместе с ребятами и ведра у них полны рыбы. Данилка все понял: он просидел здесь и прозевал такое утро, которое, может быть, за целый год больше не повторится, а Федя убежал один, не позвал его.
      Данилка схватил какой-то камень, запустил его что есть силы в расселину горы. Потом запустил туда же еще один камень, побольше, и, сунув руки в карманы, пошел вверх по горе Теп-Сель. У него даже слов не хватало, чтобы высказать свою обиду, горькую как полынь, по которой ступали его ноги.
      Гора Теп-Сель не крутая, округлая, будто каравай. Ни одного деревца не растет на этой горе, ни одного кустика. Только невысокая пахучая полынь, да чебрец, да какие-то жесткие колючки.
      Дорога кольцом обвивала гору. Вершина ее над дорогой была вся усыпана коричневыми гладкими плитками. Когда взрывали гору, то эти плитки летели вверх, а потом дождем падали на склоны.
      Камнедробилка работала под самой вершиной. Она шумела, скрежетала, грызла стальными зубами камень. А соседние горы, тихие, безмолвные, словно прислушивались к ее грохоту и скрежету и словно боялись ее. Может, она и на их склоны влезет и так же будет грызть их каменные бока?
      Вдруг Данилку окликнул задорный, звонкий голос:
      – Данилка! Куда бредешь?
      В холодке под тенью большого камня сидела Тоня Каштанова, румяная и белобрысая, в синем клетчатом платье. Ее брат, Николай Каштанов, работал на камнедробилке.
      – Просто посмотреть иду, – сказал Данилка и хотел пройти мимо.
      Но Тоня сказала:
      – А я воды нашим приносила. Прямо из ключа.
      Данилка ничего не ответил и пошел дальше. Тогда Тоня опять остановила его:
      – А наши, как взрывали… так вот что нашли! – Тоня что-то держала в ладонях.
      Данилке стало интересно. Он остановился:
      – Что?
      – Подойди да погляди, – ответила Тоня. – Я, что ли, к тебе пойду?
      Данилка сбежал к ней с тропочки, сел рядом в холодок на пахучую полынь. Тогда Тоня раскрыла руки, и Данилка увидел две тусклые желтые монеты.
      – Деньги? – удивился Данилка.
      – Ага… деньги, – неуверенно сказала Тоня. – Старинные какие-то.
      – А кто же их потерял?
      – Ну, те потеряли, которые жили здесь когда-нибудь.
      – На Теп-Селе никто не жил, – сказал Данилка, – я-то знаю.
      – Ты знаешь! – засмеялась Тоня. – Ты и на свете-то всего девятый год живешь! А эти люди жили, когда еще и нас с тобой не было, и наших отцов не было.
      – И моего отца не было?
      Данилка никак не мог себе представить, что было когда-то такое время, когда не было его отца.
      – И даже деда твоего не было, – сказала Тоня.
      – А твоего?
      – И моего тоже. Бестолковый какой-то! – Тоня рассердилась. – И не понимаешь ничего! Вот когда будешь историю учить, тогда поймешь.
      Данилка молча смотрел на монеты. Он хотел взять их в руки, но Тоня не дала.
      – Мне их самой подержать дали, – сказала она, – чтобы, пока работают, не потерялись.
      – А потом?
      – Потом наш Николай их к учителю отнесет. А может, что-нибудь очень важное в этих монетах?
      – А когда он понесет?
      – Вот будет перерыв на обед, так и понесет. – И она крепко зажала монеты в горячих ладонях.
      Солнце палило. Большой камень дышал на них зноем. Тени под камнем почти не оставалось.
      – Когда же обед… – начал было Данилка.
      И тут, будто по его слову, камнедробилка остановилась, и в горах сразу наступила тишина. Данилка вскочил:
      – Пошли!
      Тоня вскочила тоже, взяла бидончик, который лежал около нее, надела дужку на руку. И снова позвенела монетами в ладонях.
      Данилка спросил, стараясь шагать в ногу с Тоней:
      – Тоня, они только две нашли? А в земле-то их, если всю Теп-Сель раскопать, может, еще много? Может, и еще что-нибудь? Ну там миски или ведра… Ну раз тут люди жили! А?
      Тоня посмотрела на него сверху вниз. Данилка даже до плеча ей не доходил.
      – «Миски, ведра»! Скажет тоже! Вот воробей!
      Но подумала немножко и сказала:
      – Если покопать поглубже, может, и найдется. Вот горшки глиняные находили, я слышала…
      Тоня и Данилка подошли к машине. Камнедробилка стояла неподвижная, будто внезапно уснула. Только что шумела, работала, грызла камень, размалывала его в щебень, тащила этот щебень на транспортере, сбрасывала его в кучу… Была такая веселая, шумная, живая, и вдруг все в ней остановилось. Барабан с острыми зубьями не крутился, транспортер замер… Он даже остатки щебня не успел сбросить.
      Данилка разглядывал машину, раздумывал и не видел, как подошел Николай.
      – Николай, мы с тобой, ладно? – попросила Тоня.
      – Ладно, – ответил Николай. – Только я ведь дожидаться вас не буду. Одна нога здесь – другая там. У меня времени мало.
      Вот подумаешь, испугал Николай Тоню и Данилку! Они, как козы, припустились с горы. Николай был высокий, шаги у него были длинные, но он все-таки отстал от ребят.
      Тоня и Данилка то догоняли, то перегоняли друг друга. Если перегонял Данилка – Тоня смеялась:
      – Ах ты, воробей! Думает, и правда шибче бегает!
      Но как она ни смеялась, а к учителеву дому все-таки первым прибежал Данилка. Весь красный, запыхавшийся, с мокрым лбом, он вскочил на каменную ступеньку и весело поглядел на Тоню. Ага, воробей?
      – Ты ничего не нес, – сказала Тоня, – а я бидон. И еще эти монетки…
      Она разжала ладонь и вдруг примолкла. Глаза ее широко раскрылись – в руке была только одна монетка. Тоня растерянно поглядывала под ноги – туда-сюда…
      – Потеряла? – испугался Данилка.
      – Не знаю… – упавшим голосом ответила Тоня. – Все время в руке держала…
      И вдруг по ее загорелым, румяным щекам покатились крупные слезы, прямо дождем хлынули.
      – Это все ты, Данилка! Если бы не ты, я бы тихо шла… А сейчас Николай… вон он, уже близко… Ой, где же эта монетка!.. Противный ты, Данилка, из-за тебя все…
      Тоня, пристально глядя под ноги, побрела обратно на гору. Искала монету, а сама все плакала и бранила Данилку.
      Данилка надулся, нахмурился. Теперь, оказывается, он виноват!
      Он постоял, постоял на ступеньке и тоже пошел искать монетку. Шаг за шагом поднимался он следом за Тоней.
      «Теперь все равно не найти, – думал он. – Кабы я нес, я бы не потерял… А теперь где же? Камни, полынь…»
      И вдруг он увидел монетку. Тоня давно прошла мимо нее. А монетка лежала в пушистом полынном кустике и чуть-чуть светилась под солнцем. У Данилки забилось сердце… Он подбежал и схватил монету. Да, это она, желтая, с какими-то рисунками и нерусскими надписями.
      – Тоня! – негромко крикнул Данилка.
      Тоня обернулась – заплаканная, с оттопыренными губами:
      – Чего тебе еще?
      Данилка молча показал ей монету. У Тони слезы на щеках сразу высохли. Она в три прыжка очутилась возле Данилки:
      – Нашел? Давай сюда!
      – Я сам понесу, – сказал Данилка.
      Но Тоня и слышать не хотела:
      – Мои монеты! Мне их дали нести, а не тебе!
      – Тебе дали, а ты теряешь.
      – Из-за тебя теряю!
      И Тоня отняла монету у Данилки.
      Данилка не стал спорить. Но ему вдруг стало так скучно, что не захотелось и к учителю идти. Он не догонял и не перегонял Тоню, а медленно шел вниз, сшибая камушки по пути, и смотрел, как они катились по дорожке.
      Тут с Данилкой поравнялся Николай.
      – Давай, давай прибавляй шагу! – сказал он.
      Данилка молча потряс головой и шагу не прибавил. Но Николай легонько толкнул его в спину и опять повторил:
      – Давай, давай! Вместе шли, вместе и прийти должны.
      Тоня уже стояла на белых ступеньках. Бидончик висел у нее на руке, а она, сложив ладони, позвякивала монетами. Но посмотрела на Данилку и перестала звякать. А вдруг он сейчас возьмет да и расскажет Николаю, как она дорогой монету потеряла?
      Но Данилка молчал. И Тоня успокоилась, засмеялась:
      – Шагай, шагай, воробей! Сам к учителю просился.
      Николай поднялся на веранду, всю завитую голубым вьюнком. Хотел постучать в белую учителеву дверь, но дверь открылась сама. Учитель услышал голоса и вышел на терраску.
      – Здравствуйте, Федор Савельич, – сказал Николай и снял кепку.
      – Здравствуйте, Федор Савельич, – повторила Тоня.
      И Данилка прошептал:
      – Здравствуйте.
      Учитель позвал их в холодок, где вьюнок завился погуще, усадил на скамейки. Николай взял у Тони монеты и протянул учителю:
      – Вот взрывали гору и нашли. Стоящее что-нибудь или так себе?
      Учитель долго разглядывал монеты сквозь свои большие очки. Вертел их, читал надписи на нерусском языке. И все повторял:
      – Интересно… Интересно… Мне кажется, очень стоящие, – сказал он, когда разглядел монеты со всех сторон. – По-моему, это очень древние монеты. Завтра же поеду в Феодосию, покажу их в музее. Может, на этом холме целый город под землей лежит! Молодец, Коля, что ко мне пришел! Очень интересная находка. Особенно вот эта. Тут все надписи отлично сохранились.
      И он указал как раз на ту монету, которую Тоня потеряла, а Данилка нашел.
      – Это я их несла все время! – живо сказала Тоня. Ей очень хотелось, чтобы учитель ее похвалил. – Это я их все время берегла. Они работали, а мне дали беречь. Это я…
      Тоня опять вспомнила про Данилку, быстро взглянула на него и замолчала. Но учитель ничего не заметил.
      – Умница, – похвалил он Тоню. – Я так и в Феодосии скажу, что ты их берегла.
      От этих слов Тоня стала румяная, как пион.
      Николай встал, простился с учителем:
      – Мне пора. Перерыв скоро кончится.
      – Ступай, Коля, ступай, – сказал учитель. – До свиданья, товарищи!
      И всем подал руку – и Николаю, и Тоне. И Данилке подал.
      – Ты хоть и не хранил и не нес, но и тебе спасибо, Данилка Цветиков. Сопровождал все-таки.
      Данилка ничего не ответил.
      Вышли на улицу. Николай ушел на гору. А когда он ушел, Тоня ласково сказала:
      – Ты, Данилка, не сердись, что я тебя воробьем называла. Это я так, в шутку.
      Она была очень рада, что Данилка ничего не сказал Николаю про монету. И учителю не сказал.
      – Знаешь, Данилка, ты хоть и маленький, а молодец. С тобой дружить можно. Давай дружить?
      Но Данилка ничего не ответил. Он сунул руки в карманы, повернулся и пошел по мягкой пыльной деревенской улице. Тоня посмотрела ему вслед и нахмурилась. Такому воробью сказала – давай дружить, а он повернулся и пошел. Вот еще!
      Тоня сердито забросила косу за плечо. Она запела погромче, чтобы Данилка слышал, и пошла домой. Дом их стоял высоко, на склоне горы. Она шла и оборачивалась и поглядывала сверху на Данилку.
      А Данилка уходил все дальше и дальше. Он ни разу не обернулся, будто Тони и вовсе не было.

      Цветиковы жили в низинке, под самой горой. Это было хорошее местечко. От северных ветров загораживала гора. От палящего солнца заслоняли деревья. Высокие тополя посажены здесь давно, их еще отцов дедушка посадил. Они сверкали на солнце листвой и зеленели с весны до осени – в этом месте под почвой была вода.
      Оттого, что была вода под почвой, хорошо росли в саду сливы, яблоньки и абрикосы. Вот они стоят все в цвету, белые и розовые. И люди, проходя мимо по улице, любуются садом – будто светлое облако спустилось к Цветиковым на участок.
      Данилка, не заходя домой, перелез через низенькую, сложенную из желтого камня стенку.
      Пролетел ветерок, посыпались с абрикосов розовые лепестки прямо на голову Данилке. Свежая трава дохнула ему в лицо прохладой. Красные маки закивали ему головками из травы. Будто весь садик обрадовался, что Данилка, набегавшись по горам, пришел наконец домой.
      И у Данилки стало полегче на сердце. Он забрался на отлогую, заросшую травой крышу погреба и уселся здесь в холодке.
      На крыше росли маленькие цветы. Тут и желтый мышиный горошек был, и какие-то лиловые цветочки, и белые… Они подняли свои головки и радостно глядели в небо.
      – Вот и буду здесь сидеть, – прошептал Данилка. – Прохладно, ветерок… Пускай он там рыбу таскает… по жаре…
      – Ты с кем? – вдруг окликнул Данилку Федя.
      Данилка и не видел, как Федя вошел в сад. Он стоял около погреба, глядел на Данилку. А в руках у него была голубая миска, полная свежей хамсы.
      Данилка ничего не ответил. Он лег на спину прямо на желтые и лиловые цветы и стал глядеть в небо.
      – А я тебе рыбы принес, – сказал Федя.
      Данилка молчал. Федя стоял и переминался с ноги на ногу. Он понимал, что Данилка не зря на него обиделся. Но что же теперь? Так им и молчать все время?
      – У мамки на птицеферме завтра цыплята начнут вылупляться, – сказал Федя. Он все еще держал голубую миску и легонько потряхивал ее, пошевеливая рыбок. – Хочешь – пойдем утром?
      – Как на Теп-Сель? – отозвался Данилка. А сам и не оглянулся на Федю.
      – Будешь теперь вспоминать! – сказал Федя. – Куда рыбу-то?
      – Куда хочешь.
      Тут Федя подумал, что пора и ему рассердиться:
      – Куда хочешь? Ну и ладно. Вот отдам коту, и все.
      Серый кот уже давно ластился около его ног. Федя опрокинул миску, рыбки выскользнули на траву. Кот бросился к рыбе, а Федя повернулся и убежал со двора.
      Данилка вскочил, посмотрел ему вслед. Хотел его окликнуть, но нахмурился и промолчал. Пускай бежит.
      На что Данилке такие товарищи?
      Так и вечер подошел. Мать пришла с виноградников. Она очень устала. Целый день она со своей бригадой обрезала лозы, подвязывала молодые побеги, чтобы они вверх росли. Как села на ступеньки, уронила на колени свои загорелые руки – так, думалось, и просидит до утра.
      Данилка принес холодной воды. Она сняла платок, умылась. И усталости у нее сразу убавилось.
      – Спасибо, сынок, – сказала она. – Какие у тебя новости?
      – На Теп-Селе был. Камнедробилку смотрел.
      – С Федей?
      – Нет. Один.
      Мать разговаривала, а сама собирала ужин. Накрыла скатеркой стол на терраске, принесла хлеба, положила ложки. Данилкина мать все делала без шума, без суеты. И говорила негромко, словно баюкала.
      – А еще куда ты ходил, сынок? – спросила мать.
      – В гости ходил.
      – Ох ты! Куда же? К кому?
      – К цветкам на погребную крышу.
      – Вот как? И хорошо тебя там встретили?
      – Хорошо. Радовались мне.
      Мать поглядывала на Данилку и тихонько улыбалась. Когда она была маленькая, то так же, как и Данилка, любила придумывать всякие сказки.
      – Значит, и сидели с Федей, как воробьи на крыше?
      – Нет. Один сидел.
      Мать положила хлеб, который начала было резать, и внимательно посмотрела на Данилку:
      – Это что же значит, сынок? Почему же ты все один да один? А почему не с Федей?
      Данилка насупился и принялся ковырять трещинку в беленой стене. И понемногу, не сразу, рассказал матери все – и про хамсу, и про то, как Федя убежал на море, и про то, как рыба досталась коту…
      – Ну, это ничего, – успокоила Данилку мать. – Это просто так, тучка налетела. Федя просто ошибся, забыл тебя позвать. А ты ошибся – обиделся на него. Завтра солнышко взойдет и тучка растает.
      Данилка задумчиво посмотрел на мать:
      – Растает?
      И мать повторила тихо и ласково:
      – Обязательно растает, сынок. Уж я-то знаю. Разгладь брови, взгляни повеселей – вот и отец наш ужинать идет!
      …Ночь была жаркая, душная. И день наступил жаркий. А потом рванул ветер. Зашумел тополь, залепетали абрикосовые деревья в саду. Захлопало на веревке белье. Данилке показалось, что все эти рубашки, простыни, наволочки изо всей силы схватились за веревку, держатся и очень боятся, как бы ветер не сорвал и не унес их куда-нибудь в горы.
      «Хорошшшо, хорошшшо бы дожжждичка…» – прошелестел жесткими листьями тополь.
      «Это нам нужно дожждичка, – залепетали абрикосовые деревья за стенами дома. – Нам абрикосы соком наливать надо…»
      Данилка стоял на крыльце и слушал, как шумят деревья.
      Вдруг у калитки закричали:
      – Данилка, ты дома?
      – Дома! – закричал в ответ Данилка.
      Во двор вошла Федина тетка, тетя Фрося.
      – А Федюньки у вас нету? – спросила она.
      – Нету, – ответил Данилка. – А что?
      – Ах, чтоб ты лопнул! – с сердцем пожелала тетя Фрося.
      – А зачем это я лопну! – обиделся Данилка.
      – Да не ты, а Федюнька, – сказала тетя Фрося. – Неужели опять на пастбище убежал? А в горах-то – гляди что!
      Тетя Фрося покачала головой, и зеленые концы платка закачались у нее на макушке.
      Данилка посмотрел на горы. Каменный человек закутался в белый туман. На круглое темя Большой горы, будто огромная темная перина, навалилась тяжелая туча. Она зловеще клубилась, наползала на гору и по склонам спускалась в долину. Туча становилась все темнее, чернее, и в густой черноте ее беззвучно прыгали длинные огненные иголки.
      – Гроза идет!.. – прошептал Данилка.
      Тетя Фрося, вполголоса браня Федю, пошла дальше, по дороге. Может, он с отцом на виноградник увязался? Хорошо, если с отцом. А если один где-нибудь в горах – так пропадет же! Когда дождь да гроза, в горы не суйся – смоет водой.
      Данилка стоял на своем дворике и смотрел, как молнии вонзаются в горные вершины. Он весь съежился от страха, даже плечи у него приподнялись. Правда, а где же Федя?
      И вдруг Данилка вспомнил. К матери на птицеферму Федя убежал, вот куда. Ведь он же звал вчера Данилку цыплят смотреть!
      Данилка снова поглядел на горы. На вершинах сверкало все грознее, и уже далекий глухой грохот доносился оттуда. Данилке-то хорошо, он дома, а вот как Феде сейчас? Может, Федя еще не дошел до птицефермы?
      Птицеферма далеко от колхоза, стоит на высокой горной гряде, над тихой большой запрудой. Может, бежит Федя один по горным тропинкам, а гроза уже сверкает кругом!
      Данилка незаметно выскользнул за калитку и торопливо зашагал по дороге. Он пошел в горы искать Федю.
      Данилка никому не сознался бы, что был трусоват. Он, например, боялся лошадей. Ему так и казалось, что лошадь непременно ударит его копытом. Боялся коров, даже своей Краснушки боялся. Вон у нее какие рога! А для чего же тогда эти рога, как не для того, чтобы бодаться?
      И грозы боялся. Сердце замирало у Данилки, когда он, свернув с дороги, бежал по узким тропочкам, протоптанным скотиной. Бока окрестных гор были все разлинованы узкими тропинками. Много таких тропочек тянулось по склонам, беги по какой хочешь. Все потемнело – и небо, и горы, и узкие долины…
      И пусто кругом, и тихо. Один только Данилка бежит, и сердце у него колотится от страха. Иногда остановится, покричит:
      – Федя! Федюнька! Эй!
      Но лишь эхо в горах отвечает ему: «Эй!» И словно подсмеивается над Данилкой.

      А Федя уже давно мчался по склону горы, перескакивал с тропки на тропку и воображал, будто скачет на сером Соколике, на лучшем колхозном коне. Федя погонял коня, торопился. Ему надо было скорей попасть на птицеферму, там, может быть, уже все клушки с цыплятами ходят. Мать еще с вечера ушла туда, на ферме и ночевала сегодня. Когда начинают выводиться цыплята, тут особенно надо следить за ними.