- И меня? Зачем? - удивилась Клавдия Михайловна.
      - Пожалуйста, если приказано, - робко промолвил Селянин.
      - Благодарю, товарищи, - донеслось в ответ. - Даю автопилоту вашей "стрекозы" новый курс. Вагон "синей молнии" ждет вас.
      "Стрекоза" круто накренилась влево, меняя направление.
      Даже для Ильи Петровича и Клавдии Михайловны вызов был необычным. А Валентин тем более не понимал, зачем понадобился председателю Всемирного Совета.
      Но расспрашивать он не стал.
      А впереди, за линией горизонта, стали выдвигаться верхние этажи зданий. Легкое облачко коснулось одного из них, словно решило заглянуть - что там, за прозрачными стеклами, уютно ли живется людям? Но и облачко не достигало плоской крыши. Здание было никак не ниже семисот-восьмисот метров. Целый город в одном доме!
      Валентин уже знал - не зря ведь просиживал у видеопанорамы, - что живут люди в больших и красивых зданиях. Но теперь, когда они были перед ним, он понял, что видеопанорама все-таки не передала всей их огромности и великолепия. Каждое здание походило на гигантский кристалл - то изумрудно-зеленый, то красный, как рубин, то сапфирно-синий. А здание, к которому прилепилось облачко, было янтарно-желтым. Цвет был глубок и нежен, снизу темнее, вверху - светлее. Последние этажи, казалось, подсвечивались изнутри прожекторами.
      "Стрекоза" пролетела в какой-нибудь сотне-другой метров от плоской крыши янтарного здания. Скорее даже не крыши, а парка. Нет, двух парков. Один из них был обрамлен довольно широким четырехугольником из сосен, а в середине имел что-то серое и поблескивающее, как лед. Неужели каток? Другой парк тоже был с чем-то круглым и гладким, но розовым, как утреянее солнце. А лучи, разбегавшиеся от розового диска, были ярко-желтыми, пространство же между ними сплошь занимали светло-голубые ели. Неужели и диск и лучи - все из подкрашенного льда. Конечно, изо льда. Вон в маленькие фигурки людей раскатывают. Мал мала меньше... Неужели дети? И как много их! Неизмеримо больше, чем на той, не столь броской по цвету половине крыши-парка.
      Пронеслись мимо очень стремительно, Валентин готов был усомниться в увиденном. А тут новые неожиданности. Янтарная стена не имела ни одного окна. Или он не разглядел этих окон, потому что видел все смутно, словно боковым зрением? Но вот сотни, даже не сотни, а тысячи похожих на коконы шелкопряда аппаратов, сновавших в воздухе, - это реальность. И не младшие ли это сестры их "стрекозы": та же форма, такая же беззвучность и маневренность. Правда, размеры поменьше, окраска разнообразней, а в остальном сходство поразительное. Снизиться бы, разглядеть поближе...
      Но "стрекоза" круто взяла влево от города, и только теперь Валентин опять увидел покрытую снегом землю, вернее все тот же лес, но рассеченный множеством широких и узких просек. Появилось плоское строение с двумя овальными отверстиями по краям крыши. "Стрекоза" явно сбавила скорость, пролетая над первым из них. Да это же шахта! Ярко осещенная, открыто обрывающаяся вниз шахта, и такие же, похожие на коконы аппараты, будто танцующие возле сверкающих шахтных стен. А "стрекоза" повисла над соседней, большей по овалу, шахтой, а потом ухнула вниз, в ослепительную бездну.
      Селянин испуганно вцепился в подлокотники кресла. Но его спутники оставались спокойными, и он понял, что все нормально.
      Внизу, едва пассажиры покинули салон, "стрекоза" отлетела в сторону, к другим таким же машинам. Они располагались одна на другой. "Стрекоза" умостилась сверху, четвертой, в этой удивительной пирамидке.
      Валентин внимательно оглядел зал, свод которого излучал дневной свет. Зал напоминал скорее зимний сад, чем станцию подземной дороги. Две дленные стены почти сплошь заросли хмелем пли чем-то похожим на него. Середину зала занимали очень густые кусты, листва которых была то ярко-зеленой, то голубоватой, а иногда желтой и даже бордовой. Над одним из кустов порхала бабочка, настоящая белая бабочка. Не капустница ли? Чуть правее в бордовой листве задорно щебетала синица-жулан.
      Манило присесть на одну из скамеечек, уютно прятавшихся среди живой зелени. И все возвращало к зимнему саду, который Валентин видел когда-то в Ленинграде, в бывшем царском дворце. Но тут, глубоко под землей, было намного красивее, ярче (он невольно подумал: солнечнее, да спохватился - какое солнце в этом тоннеле?)
      В зал выходили десятки дверей, то и дело бесшумно распахивавшихся перед людьми, которые спешили уехать или, наоборот, только что приехали. Приезжающие направлялись к площадке, возле противоположной торцевой стены. Оттуда доносился легкий шелест, взлетали и садились похожие на кокон аппараты. Да, внешне они походили на "стрекоз", только значительно меньше размером. Однако рассмотреть их поближе вновь не удалось, потому что доброжелательный женский голос пригласил:
      - "Синяя молния" ждет вас, дорогие гости.
      В салоне "синей молнии" тоже была живая зелень. Кресла, стол, шкаф с книгами - все не менее изящное и удобное, чем в салоне "стрекозы". Но главным украшением были растения. Казалось, что ты в зеленой беседке, а не в вагоне, который несется под землей.
      - Столица через час, - объявила Клавдия Михайловна. - Успеть бы пообедать.
      - Так близко?
      - Столица? Не очень далеко. В Закавказье... Давайте обедать. Что нам могут предложить здесь?
      Но Валентину было не до еды.
      - Как же мы за час доберемся в Закавказье? Ведь Сибирь, а мы не в самолете, мы в поезде... Это же нужна скорость пять тысяч километров, это же преодоление звукового и теплового барьеров, колоссальная затрата энергии.
      - Барьеры отменяются, Валентин, - ответила Клавдия Михайловна. - И все-таки мы доберемся за час. Даже скорее. Пусть ее мчится, наша "синяя молния", а мы будем обедать. Я бы с удовольствием съела твой любимый суп с гренками и пельмени. Закажем?
      Валентин не возразил, и Клавдия Михайловна, обращаясь, видимо, к автомату, приказала приготовить все необходимое.
      - Еще и грибной салат, пожалуйста. Чуть не забыла о салате... И молоко, - добавила она. - А "синяя молния", Валентин... тебе о ней расскажет Илья Петрович.
      - Да, да... - согласно закивал врач и тут же словно позабыл о своем обещании.
      Клавдия Михайловна, вздохнув, вновь напомнила, что надо же объяснить, какая она, "синяя молния".
      - Да, да, - повторил врач. - Я сейчас...
      Он и теперь, за обеденным столом, держал портрет дочери у себя на коленях.
      Рассказ о "синей молнии" занял две-три минуты.
      ...Скорость в пять тысяч километров? А что удивительного: "синяя молния" мчится в очень разряженной среде, почти в полном вакууме. В земной коре пробиты специальные тоннели, газы из них удалены вслед за камнем... Вот нынешним поездам и удается достигать скоростей, которые прежде были доступны лишь сверхзвуковым самолетам. Причем "синяя молния" тратит неизмеримо меньше энергии...
      Все выглядело предельно просто, однако Валентин был инженером-строителем и понимал, что стояло за этой простотой!
      На столе, словно на скатерти-самобранке, появилось все, что заказала Клавдия Михайловна. Запахло пряностями. А Валентин во все глаза смотрел на тарелки. Что за диво, роспись на тарелках! Каждая - произведение искусства. Такую видел Валентин разве что в Оружейной палате Московского Кремля. Только бы не уронить чего, не разбить!
      А в клинике посуда была обыкновенная. Там многое было самым обычным для двадцатого века: мебель, ковры, само здание. Заботились о его душевном спокойствии, опасались психологического шока... Неужели жизнь теперь - вся целиком и каждая ее малость - прекрасна, как эта роспись на посуде?..
      Когда обед подходил к концу, сводчатый потолок стал красным, побелел и вновь стал красным. Тот же приветливый женский голос, что и на станции, ласково предупредил:
      - Будьте готовы к торможению... Не покидайте кресел, дорогие гости... Через минуту торможение...
      - Вот и столица! - объявила Клавдия Михайловна, небрежно отодвигая чашку с молоком.
      Кресла развернулись спинками в сторону движения "синей молнии". А вскоре Валентин почувствовал, что тело его вжимается в пружинящую толщу.
      Торможение длилось недолго.
      - Вы у цели, дорогие гости! - произнес тот же ласковый голос. - Радостей вам и удач в столице.
      У самой двери вагона приехавших встретил молодой человек в сером костюме.
      - Меня зовут Халил, - представился он, слегка поклонившись. - Прошу...
      Он указал на сигарообразную машину без колес. В ней было четыре места. Валентин вначале предположил, что автомобиль на воздушной подушке. Но множество таких же точно машин бесшумно проносились мимо, и стало ясно: у них какой-то иной принцип движения.
      Роботу Халил приказал лечь сзади, в подобие багажника. Саня едва уместился там, скрючившись в три погибели. Валентину, который никак не мог привыкнуть, что Саня - не человек, стало даже обидно за него. Потребовалось повторное приглашение, чтобы сам он занял место впереди, рядом с Халилом.
      Селянин принял Халила за шофера. Тот и в самом деле нажал одну из кнопок на щитке перед собой. Но когда машина, чуточку приподнявшись, помчалась, он позабыл о ней, то и дело оборачивался к сидевшим сзади, расспрашивая, как ехали, и сам рассказывал последние столичные новости.
      А машина мчалась по тоннелю, стены которого скрывала живая зеленая листва. Овальный свод излучал голубоватый свет. Гладкая, поблескивающая, как стекло, дорога полого поднималась. Их машину обгоняли автомобили с десятками пассажиров. Были и грузовики с какой-то поклажей. А вот шоферов Валентин не увидел. Значит, командуют автоматы? Как в "стрекозе"? Значит, Халил не шофер?
      Валентин с любопытством посмотрел на соседа. Тот перехватил его взгляд и доверчиво улыбнулся. Стало неловко спрашивать, кто же он, этот, пожалуй, излишне экспансивный парень? Да и не все ли равно, кто? Человек, хороший человек - разве мало этого?
      Не спросил он и о том, почему весь транспорт движется в одном направлении. Наверное, тоннели либо рядом, по соседству, либо на разных уровнях.
      Халил сказал:
      - Четвертый день на Земле. Все увидеть хочется, везде побывать. Ах, как хорошо на Земле после дальнего полета в космос!
      - Ты долго был там? - Клавдия Михайловна указала наверх.
      - Очень долго... Полтора года, даже больше, чем полтора года, - пятьсот шестьдесят семь дней. Вот как долго! Работы - утонуть можно. Интересной работы. А все равно умом в работе, а сердце здесь, все больше здесь, с вами.
      - С нами со всеми или есть кто-то самый, вернее, самая главная? - с улыбкой спросила Клавдия Михайловна.
      - Есть главная, как не быть главной, - охотно сознался Халил. - Но и обо всех тоже скучаешь... О зелени, о воде, о горах, об очень многом скучаешь! Будто во всем частицу самого себя осталил.
      - А я даже на Луне ни разу не побывала, - огорченно сказала Клавдия Михайловна. - Каждый год собираюсь и каждый рад что-нибудь помешает в самый последний момент.
      - А мне, когда я там, далеко-далеко, хочется на Земле пожить, долго-долго пожить, никуда не уезжать.
      - Но это же проще простого - смени профессию!
      - Зачем говоришь так - смени! Зачем менять! Нет лучше профессии, чем планетолетчик! Всегда поиск, всегда полет в неизвестность. Риск большой - счастье большое. Нет желания менять. А что сердцем здесь, разве плохо? Если уж все до конца говорить: в космосе о Земле скучаю, а на Земле - о космосе. Почему так?
      Они по-прежнему мчались по тоннелю. А потом машина плавно затормозила возле полупрозрачной голубовато-зеленой стены с множеством дверей. Все вышли. Выполз из багажника и Саня.
      - Подымись на сотый этаж. Секция семнадцать "А", - приказал ему Халил.
      Саня послушно направился к ближайшей двери, которая бесшумно распахнулась перед ним.
      - Пойдемте и мы, - пригласил Халил. - Конечно, устали с дороги, и потом - разница во времени. Но свидание недолгое, совсем недолгое. Так обещал Локен Палит, мой названый отец.
      Валентину казались напрасными рассуждения об усталости и разнице во времени. Дорога была нисколько не утомительной. Однако сама предстоящая встреча вызывала все большее волнение. Впрочем, так, наверное, не только у него. Илья Петрович был бледен. Руки его все прижимали портрет.
      Халил осторожно посоветовал:
      - Зачем носить с собой? Отправь в секцию, где жить будешь. Пневмопочтой отправь.
      Клавдия Михайловна то и дело поправляла волосы и, смущенно улыбаясь, повторяла:
      - Вот сразу, не переодеваясь, и к председателю? Вот прямо в этом?
      Ее забота о внешнем виде была так трогательна и так напоминала поведение Ольги в невозвратимом прошлом!
      Председатель Совета Локен Палит был сухощавым высоким мужчиной с большими, восточного разреза, глазами и смуглой кожей. Валентин, вспоминая его после встречи, пытался определить, сколько ему лет, и не смог. В иные мгновения он выглядел тридцатилетним. Но спустя минуту задумавшись, превращался в глубокого старика.
      - Мне хотелось лично поздравить тебя, - сказал он с чуть заметным акцентом Валентину. - Поздравить и пожелать в короткий срок вполне освоиться с новой жизнью. Каждый из вас приходит в мир младенцем, не владеющим ничем, кроме инстинктов. Ты уже взрослый человек, и судьба испытала тебя всем, что было худшего у нее: кровью и самой смертью. В чем-то тебе будет проще, чем младенцу-несмышленышу. Но в чем-то и сложнее, и все люди на Земле будем счастливы помочь тебе быстрее освоиться. Перемен много. Это так. Но в основе основ, в фундаменте созданного и создаваемого теперь - кровь и пот, горе и страдания твоего поколения, - председатель Всемирного Совета даже как-то виновато посмотрел на Валентина. - Слова мои не очень конкретны. Но я обнажаю зерно истины. Такая у меня обязанность - из ароматных, наполненных теплым соком плодов выделять сухие зерна. Мне хочется убедить тебя, что все люди на Земле - неоплатные должники перед тобой... О чем в первую очередь сказать? У нас давно коммунистическое общество и первым годом нашего нового летоисчисления стал год Октябрьской революции в Петрограде... Мы свято храним память о штурме Зимнего дворца, о большевиках и Владимире Ленине, Мавзолей которого и поныне - место паломничества людей Земли. Гордое обращение "товарищ" - тоже осталось нам от вашего времени. Нет, ты не гость, ты - хозяин, такой же, как любой из нас. Даже больший, чем любой из нас. Куда бы ты ни явился, люди будут счастливы открыть тебе свои мысли, поделиться душевным теплом...
      Валентин не знал, что отвечать и делать. Председатель, заметив это, обнял его за плечи:
      - Поверь, ты мне так же дорог, как мои собственные дети, как Халил, которому я стал названым отцом. Его родители уже десять лет в дальней космической экспедиции. Моя семья и мое время принадлежат тебе, Валентин..
      ...Клавдии Михайловне и Илье Петровичу он не без торжественности сказал:
      - От имени Всемирного Совета и от себя лично благодарю... Знаю, знаю, - предупредил он их возражения, - в том, что наш дорогой друг Валентин возвращен к жизни, - заслуга других. Но вы поставили его на ноги, и за это спасибо вам. А участников проекта "Анабиоз" планета будет чествовать завтра.
      Прощался он с каждым в отдельности.
      - Надеюсь, увидимся на чествовании, - обратился он к Клавдии Михайловне. - Твои близкие, конечно, соскучились о тебе, но пусть потерпят еще сутки.
      - К тебе, Валентин, просьба, - сказал он Селянину. - Не согласишься ли ты, чтобы Халил и та девушка, которая тебе уже знакома, в первые дни были твоими тенями? Мне было бы спокойнее...
      Илье Петровичу он пожал руку;
      - Я сам отец. Меня, как и тебя, как всех нас, тревожит молчание "Артура"... Вчера я смотрел видеозапись о проводах экипажа, на ту станцию. Твоя дочь очень милая и умная девушка. Она похожа на тебя, разве что красивее, чем ты... Сделано, поверь, все возможное, чтобы помочь им. Я надеюсь и ты надейся...
      Происшедшее так не походило на предположения Валентина об этой встрече, что лишь позднее, оставшись один, он смог разобраться в своих впечатлениях. Он понял, что вел себя не так, как надо бы. Даже не поблагодарил Локена Палита. И просьбу об Эле принял с легкой душой. Тогда ему казалось неважным и несущественным, как он относится к этой девушке. А теперь подумал, что постоянно видеться с самозваной Ольгой мука для него и, вероятно, для нее тоже. Лучше бы его спутником был только Халил. А Ольга, вернее Эля... Он начинал теперь понимать, что не сможет вычеркнуть ее из памяти. Наоборот, он все еще любит девушку, причем ту, которая есть, Элю, даже сильнее, чем когда-то Ольгу.
      Он слонялся по комнатам, тяготясь тишиной. Но едва подумал об этом, раздалась негромкая мелодия. Через минуту и она показалась ненужной. Странно: кто-то немедленно оборвал музыку.
      Валентин плюхнулся на диван, подавшийся под ним подобно креслу в "стрекозе". Но сейчас эта сверхчуткая, подхалимничающая мебель вызвала раздражение. И слишком сильный свет был неприятен. А когда наступил полусумрак, Валентин решил, что так еще хуже, и в окно, занимавшее всю стену, ворвались солнечные лучи.
      Нет, ои отдавал себе отчет, что несправедлив, что надо бы удивляться и ахать при виде всего, что происходит в квартире. Но мысли об этом захлестывались недовольством самим собой и недавней опрометчивостью там, у председателя Всемирного Совета. Зачем он согласился, чтобы его сопровождала Эля?
      В прихожей сидел робот Саня, тоже одинокий, но равнодушный ко всему. У Сани важное преимущество перед Валентином: он не осознавал своего одиночества, не страдал. Валентин в конце концов не выдержал.
      - Халила! - попросил он.
      Это была первая попытка использовать свою переговорную микростанцию, и он не очень-то верил в удачу. Но ему тотчас ответили:
      - Здоровья и больших открытий!.. Халил слушает.
      - Говорит Валентин Селянин.
      - Ай, брат дорогой!.. Видеостанцию включи. Вот хорошо теперь. Видишь меня?
      Действительно, в воздухе перед Валентином появилась полупрозрачная фигура Халила, такая же, как те, в гостиной во время последнего свидания с Ольгой-Элей. Правда, между прежним и теперешним было важное отличие. Фантастическое видение, бестелесный призрак вызвал не кто-то посторонний, а сам Валентин.
      - Тебя, дорогой, не тянет отдыхать? - весело продолжал Халил. - Можно, я к тебе сейчас?
      - Зачем спрашивать!
      Изображение исчезло.
      Халил появился быстрее, чем ожидал Селянин.
      - Что тебя мучает, дорогой? - оглядев Валентина, спросил он.
      А Селянин подумал, что Халил - уроженец юга, как и Локен Палит. Широкие, почти сросшиеся у переносья брови, прямой нос, смуглая кожа - южанин, конечно же южанин.
      - Ты не скрывай: твоя печаль - моя печаль. Твоя забота моя забота. Хорошо?
      Валентин в который уже раз убеждался в душевной зоркости и отзывчивости всех, с кем сводит его судьба. И если бы причиной была не Ольга, а вернее не Эля, он непременно рассказал бы, что так мучает его.
      Но в своем чувстве к этой девушке он не мог, не имел права признаваться. Он и про себя не должен думать о ней, как о любимом человеке.
      И он ответил, что просто тяготится одиночеством - это была почти правда.
      - Дорогой! Спасибо тебе, - воскликнул Халил, скорее обрадованно, чем огорченно. - Я боялся - помешаю тебе. Мы что сейчас сделаем? Мы Элю вызовем!
      Он едка не силой потащил Валентина в комнату с видеопанорамой, вызывая на ходу:
      - Эля!.. Слышишь меня? Халил тебя зовет... Сейчас она отзовется. Слушай и ты, дорогой.
      Действительно, сквозь шум и гул, вызванный какими-то помехами, донесся ответ девушки.
      - Здоровья и открытий, Халил... Я в "синей молнии"... Мне сказали, чтобы я приехала в столицу. Не знаешь, зачем?
      - Как зачем? Почему спрашиваешь? - закричал Халил. Жаль, что в "синей молнии" нельзя включать видеостанцию, а то бы ты увидела - зачем... Я бы тебе показал кое-кого, и ты бы поняла, зачем...
      - Как бы я не понапрасну приехала... Халил... Он не хочет, чтобы я была рядом. Он сказал... Извини, торможение.
      Передача прервалась. Халил с досадой ударил кулаком по ладони.
      - Кто ей мог такое сказать? Какой неразумный человек? Скоро она будет здесь. Ах, хорошо, что и она будет здесь! Да?
      Валентин сделал вид, что не расслышал последних слов. И, ожидая у подземного подъезда Элю, он чувствовал себя подавленно. Зато Халил был взвинченно весел и говорлив.
      Девушка добралась с вокзала на большой, напоминающей автобус, хотя и бесколесной машине. Халил окликнул ее. Эля кивнула в ответ, но смотрела на Валентина. Встревоженно и умоляюще смотрела. И со своего места поднялась лишь после того, как он не очень уверенно шагнул в ее сторону.
      РАДОСТЬ И ГОРЕ - РЯДОМ
      Крышу Всемирного Совета называли смотровой площадкой. Однако она скорее напоминала сад или парк, вдоль дорожек которого росли кусты с овальными большими листьями.
      Сейчас на аллеях собрались тысячи людей. Не мудрено, что в этой толпе потерялся Илья Петрович.
      Первой всполошилась Клавдия Михайловна.
      - Ох, боюсь за него... У меня душа не на месте: что если на "Артуре" несчастье.
      В этот момент небо заполыхало. Его пересекали гигантские полосы, повторявшие все цвета радуги. Потом из-за далеких гор взлетел цветовой веер, занял полнеба и так же внезапно исчез, уступив место бесчисленным световым фонтанам, струи которых перекрещивались в вышине и падали вниз сверкающими брызгами.
      Да, грандиозный фейерверк, да, забава! Но не только это. Всплески света убеждали Валентина во всемогуществе человека, который даже в зрелищах своих был щедрым по-богатырски. Зря тревожится Клавдия Михайловна.
      И з этот миг на черном небе возникло изображение героя нынешнего торжества рабэна Даниэля Иркута. Справа и слева от него появились лица главных участников эксперимента "Анабиоз", в том числе и рабэна Акахаты, с которыми Валентин познакомился несколько часов назад.
      Валентин уже знал, что в мире, который окружал его, не существовало званий "академик", "доктор", "кандидат". Были другие - "рабэн, расэн, рамэн". Они присваивались людям, выдвинувшим новую важную идею, и означали, что во время осуществления этой идеи ученый имеет бесконтрольное право использовать большее или меньшее количество энергии и привлечь себе в помощь большее или меньшее число научных работников. Рабэн, расэн, рамэн - это распорядители большой, средней и малой энергии (размеры были определены решением Всемирного Совета). Только это. Ничего иного. Но это было самым высоким правом на Земле. Выполнив задуманное, ученый автоматически лишался привилегий на использование энергии. А Даниэль Иркут и Акахата уже в третий раз получили права рабэнов.
      Глядя на их изображения, Селянин едва удерживался, чтобы не объявить всем, что ведь эти выдающиеся ученые стали его друзьями. Они сами предложили взять их позывные в память микростанции связи.
      ...Когда Валентина пригласили в главную студию планеты, он пошел неохотно. И среди людей, собравшихся за огромным столом студии, желал только одного: скорей бы все окончилось. Усадили его рядом с немолодым, но очень непоседливым мужчиной, который тотчас назвал себя:
      - Даниэль Иркут.
      Другим соседом Валентина был широкоскулый человек по имени Акахата. По-русски он говорил совершенно свободно, как и Даниэль Иркут. До начала видеопередачи они весело подтрунивали друг над друюм, явно стараясь вовлечь в разговор и Валентина. А тот никак не мог преодолеть скованности, отвечал односложно и часто невпопад. Акахата прошептал ему:
      - Когда темно, как слепой бредешь, когда слишком много света - тоже ничего не видишь. Хорошо, если в меру света и близкие друзья рядом... Я буду счастлив увидеть среди них и тебя. "А-117-П" - вот мои позывные. Не найдешь друга вернее Акахаты...
      - Будь осторожен, Валентин! - засмеялся Иркут, расслышавший эти слова. - Он неспроста в друзья набирается. Сначала убаюкает сказками-обещаниями, а потом - хоп! - и ты подопытный кролик. Я попался когда-то.
      - Ах, попался! - насмешливо прищурясь, сказал Акахата. Жалеешь? Хорошо же, попадешься в другой раз, отомщу: повымету из твоей памяти все каверзные мысли.
      - Ты пугаешь, а мне не страшно. Ведь ты добрый.
      Они рассмеялись, и стало ясно, что попреки и шутки - лишь для посторонних. Это подтвердил и сам Даниэль Иркут:
      - Акахата - замечательный человек. Люблю его. И ты его полюбишь, когда узнаешь поближе. Я многим обязан Акахате. Когда-то пользовался гостеприимством клиники памяти, где он священнодействует. Конечно, экспресс-запоминание очень мучительно: как будто в черепе - пчелиный рой, так простреливает и кусает. Но зато результат... Если ты захочешь поскорее постичь хотя бы главное из того, что знают нынешние люди, ты вспомни об Акахате. Никто лучше Акахаты не поможет тебе.
      - Если у моего друга печаль, я готов ее выпить до дна вместо него. Если у меня самого радость, я передам ее моему другу. Но экспресс-запоминание... Обещая, оглядывайся.
      - Но ты поможешь?
      - Экспресс-запоминание показано не всем... Но я согласен попытаться. Я сделаю все, что в моих силах...
      А небо над столицей снова заполыхало. Рождаясь гдето в немыслимой выси, одна за другой падали разноцветные волны. Они освещали всякий раз по-иному небо, и смотровую площадь с деревьями, и одежду и лица людей, а потом рассыпались синими, оранжевыми, зелеными брызгами. Халил попытался поймать на излете одну из этих брызг, но лишь рассмешил окружающих.
      Вслед за тем он восторженно протянул руку, закричав:
      - Вы полюбуйтесь вот чем!.. Ах, как можно не полюбоваться этим!..
      И все (не только Валентин) восхищенно замерли. В переменчивом по цвету пространстве между громадами здаьай не просто летал, а ритмично, словно под музыку, двигался, точнее же, играл хоровод "пчелок". Он то кружился возле незримого центра, то взмывал вверх или опускался, то перестраивался в два строго перпендикулярных кольца или собирался в сверкающий гигантский шар, то превращался в две движущиеся навстречу друг другу заздравные чаши. А потом группы "пчелок" разлетелись вниз, вверх, в стороны, и Валентин вдруг почувствовал, что лоб и ладони у него покрылись счастливой испариной: в небе (а ему показалось - во все небо) разметнулась эмблема Страны Советов, его родины - перекрещенные СЕРП и МОЛОТ.
      Это вернуло его мысли и чувства не просто и не только к тому чуду, которое перенесло его через столетия в обновленный мир. Он подумал и о потрясении (да, потрясении, хотя и животворном), которое испытал всего несколько часов назад во время всепланетной передачи.
      Первый же из выступавших заговорил о нем, о Валентине. Его поздравляли с восстановлением. Вновь и вновь желали счастья. Однако вслед за этим заговорили о научных проблемах, которые были решены во время эксперимента "Анабиоз", о множестве сложных и малопонятных проблем. Вот и началось опять то, чего Валентин больше всего опасался. Он дикарь среди людей нового времени, и они будут, едва кончатся торжества, смотреть на него с тем же изумлением и почти страхом, как Эля во время разговора о Симе. Им не понять и не оправдать его прошлых поступков. А ему недоступны их мысли, а быть может, и чувства. Время, как пропасть, разделило их и его.
      Так подумалось Валентину, когда он услышал непонятные речи. Ему было бы и вовсе плохо, если бы не воспоминания о вчерашней встрече с Элеи, когда к нему вернулась способность надеяться.
      Из-за стола поднялся Акахата.
      - Что совершенней: кактус с колючками на оголенном стволе или банан, состоящий из гигантских листьев? - вопросом начал он свою речь. - Мне надо бы поклониться кактусу. Я ученый, а не поэт, пищей для моего ума служат факты, сухие и строгие факты, добытые в экспериментах. Прихотливость фантазии и буйство страстей и чувств - не самые разумные мои помощники. Но сейчас я хотел бы стать поэтом и говорить прежде всего о том, как я счастлив, что рядом со мной улыбается, печалится, дышит молодой сильный человек, который еще недавно был частью ледяной глыбы. Он не просто возвращен к жизни. Он восстановлен. В каждой его клетке произошли, казалось бы, необратимые изменения, и надо было собирать молекулы, как собирает художник-реставратор черепки древней вазы. Восстановление позволило выяснить все условия, при которых организм безболезненно погружается в анабиоз и возвращается к нормальной активной деятельности. В чем-то подтверждены выводы прежних настойчивых исследований, в чем-то очень существенно дополнены или даже опровергнуты. Что ж, путь познания сходен с розой, у которой пышный бутон соседствует с колючими шипами... Я счастлив и тем, что достигнут научный успех, а еще больше тем, что наш новый брат и товарищ, вырванный из рук смерти, - человек беззаветной отваги. Ему не было одиннадцати лет, когда его хотели убить вместе со взрослыми. Через семнадцать лет он во второй раз погиб в тундре. Все это мы установили, расшифровывая его память.
      И Валентин понял: вот она - разгадка осведомленности Эли, вот каким образом узнала она о Симе и многом, очень многом, что успел (или хотел) забыть он сам!
      - Я не знаток истории, - продолжал Акахата. - Но я уверен: даже в суровом двадцатом веке поведение и поступки нашего друга Валентина Селянина были образцом мужества и самоотверженности. Одним из образцов, если можно так сказать.
      Все, кто был в студии, поднялись и зааплодировали, глядя на Валентина. Он тоже встал, еще не до конца осознав, зачем встает, почему такой шум вокруг. А рукоплескания усилились и, словно откликаясь на них, небольшой продолговатый экран на столе перед Валентином загорелся сначала синим, потом фиолетовым, а под конец ярко-красными огнями...
      Аплодисменты в студии вскоре стихли, все уселись на свои места, но волнение у Селянина не проходило. Он продолжал смотреть на ярко алеющий экранчик, а думал о том, что не заслужил почестей, и Акахата не может не знать этого, если сумел расшифровать его память. Конечно, он ходил в разведку. Но ведь тот, кто расшифровал его память, не мог не знать, как он боялся, как иногда замирало его сердце при виде немецкого мундира. Да, он работал в Заполярье. Но как часто в бесконечные ночи он проклинал себя самого за то, что поехал к черту на кулички, и клялся никогда больше не повторять такой глупости. Потом, правда, он стыдился своих прежних клятв. Но ведь их не вычеркнешь из его жизни - вот в чем загвоздка. Как не вычеркнешь и смерть девушки, в которой виноват только он. Акахата из деликатности пока молчит об этом.