ГЛАВА 1

— Саша, ты мне можешь ответить на один вопрос? — Леночка перекатилась на живот, демонстрируя мужу соблазнительную линию спинки и того, что уже спиной не называют. — Только честно, ладно?

— Честно-честно?

— Саш, я серьезно.

Александр нахмурился, радуясь, что жена не видит выражения его лица. Да и она, пожалуй, легла именно так не без повода. Видать, тоже не горит желанием смотреть ему в глаза.

— Солнышко, где ты видела честный разговор между супругами? Но ты давай, спрашивай… а я буду очень убедительно врать.

Сейчас он смотрел на идеальные линии ее молодого тела, вызывавшие острую зависть у подавляющего числа его приятелей и еще неизвестно какого количества других мужиков, которых он не имел счастья знать. Когда Леночка шла по улице (хотя в последнее время она делала это все реже и реже), мало находилось таких, кто не обернулся бы ей вслед. А те, что не оборачивались, были либо геями, либо старыми импотентами. Или они просто давно и хорошо знали Леночку.

Она мучительно долго подбирала слова, пытаясь сформулировать вопрос, наверняка неприятный, а Саша в это время думал о том, что его, как ни странно, тело жены давно уже волнует совсем не так, как раньше. Пожалуй, еще год или два назад он испытывал не просто гордость — глупый щенячий восторг от того, что рядом с ним идет женщина, которую половина мужского населения, не задумываясь, назвала бы эталоном красоты. Длиннющие ноги, делавшие ее вполне достойной спутницей двухметрового мужа, волосы, глядя на которые начинаешь верить, что столь навязчиво рекламируемые шампуни и впрямь способны делать чудеса… Губы. Глаза… Если мать-природа подушевней черствости своей дает женщинам, как правило, лишь что-то одно, то тут она явно расщедрилась. Может, праздник какой у нее, природы, был?

И дурой жену никак нельзя было назвать. В меру общительна, начитанна, да и диплом по теормеху просто так не заполучишь — для «просто так» обычно выбирают дипломы попроще. Но Лена была… скучной. Веселые вечеринки, беганье по магазинам в поисках новой шмотки, «занятия» в спортивном клубе, куда дамы появляются не для избавления от лишних «кил», а для демонстрации друг другу нарядов и драгоценностей, страстное желание попасть в Париж… Можно подумать, есть много красивых женщин, чьи интересы радикально выходят за рамки перечисленного… И все-таки временами ему было с ней невыносимо скучно. Даже секс, который еще совсем недавно был для них наиприятнейшим способом убивать время, теперь стал для Саши значить куда меньше.

Сам себе он с готовностью признавался, что не разлюбил жену. Просто их отношения, длящиеся уже шесть лет (с учетом розово-восторженного добрачного периода), постепенно перетекли в другую стадию, лишенную изюминки, романтики… Стоило ли сожалеть об этом? Большинство супругов рано или поздно приходят к такому результату — кто-то смиряется с ним и потом отмечает золотую свадьбу, кто-то бросается во все тяжкие… и очень часто остается у разбитого корыта. Наверное, в глубине души Саша все же относился ко второй категории, потому что бывали моменты, когда пресная семейная жизнь раздражала его до зубовного скрежета. И ужасно хотелось чего-нибудь… необычного.

Хотя о чем это он? Уж чего-чего, а романтики в жизни ему хватало. Даже поделиться с кем-нибудь можно было бы.

— Саш, чем ты занимаешься?

«Оба-на…» — У Александра отвисла челюсть. Вообще-то, он ждал одного из традиционных женских вопросов типа «ты меня любишь?» Вопросов, которые женщина может задавать бесконечное число раз, интересуясь при этом даже не содержанием ответа, а интонациями, чувствами — тем, что можно разглядеть за сухой оболочкой заезженных слов.

— Не понял?

— Ты утром уходишь, приходишь вечером, и я не знаю, что ты делаешь все это время.

— О господи, Ленусик, ты гонишь! — Может быть, нарочитая вульгарность фразы и не вполне подходила для беседы с обнаженной женой в постели, где десять минут назад занимались любовью, но, может, так будет и лучше. — Я ж тебе сто… нет, тысячу раз рассказывал, где я работаю, чем занимаюсь…

— Расскажи еще раз.

Она даже не повернула головы. Это его обеспокоило. Не в привычках Леночки было ограничиваться одной — пусть и весьма привлекательной — позой. Ведь, если повернуться, можно продемонстрировать шикарные золотые волосы и макияж, на который она убила, пожалуй, часа полтора. Но она все так же лежала, упершись взглядом в стенку. Почему-то Александру даже показалось, что жена закусила губу и намерена разреветься. Если так, то дело серьезное.

— Пусик, ты мне что, не веришь? Ленусик, неужели ты думаешь, что кроме тебя у меня…

— Саша, ты можешь не сюсюкать, а просто ответить на вопрос? — Голос жены был лишен даже намека на капризный оттенок. Нет, плакать она явно не собирается.

— О черт, ну сколько можно? Компьютерами я занимаюсь, компьютерами. Сижу за столом, а всякие остолопы звонят и задают идиотские вопросы. Типа: «Тут написано: нажать ny key, а вы мне эту ny key в поставку не включили, я буду жаловаться!..» А я на эти вопросы отвечаю, вот и вся работа. Нормальная, между прочим, работа, фирма приличная, платят, как ты могла заметить, отменно…

— Саша, пригласи меня к себе на работу. — Ее голос был спокоен, хотя могла бы и улыбнуться. На подобные его шутки Леночка всегда улыбалась с готовностью, поскольку предоставлялся великолепный шанс показать зубки. Сейчас она не смеялась, не было даже «минимально допустимого» хмыканья — мол, юмор уловила, можешь продолжать.

— Зачем? — Его голос сразу стал суровым, прямо-таки ледяным. — У нас это не принято.

— Ну, мало ли что где не принято, — пренебрежительно повела она плечами. — Я хочу посмотреть на твой стол, познакомиться с твоим шефом, с коллегами…

— С коллегами ты знакома.

— Я имею в виду тех, с кем ты меня знакомить не считаешь нужным.

— Лену… Лена, пойми, у нас это, как я уже говорил, не принято. Сейчас все помешаны на коммерческой тайне, а Штерн… он же немец! Немцы вообще на правилах сдвинуты. Мы с тобой разговор этот заводим уже не в первый раз. Неужели ты думаешь, что за последние две недели что-то изменилось? У нас жесткий пропускной режим, и кого попало… — тут он подумал, что термин «кого попало» не вполне подходит для жены, тем более явно недовольной, — в смысле — посторонних внутрь не пускают.

— Поговори с шефом.

— Лена, прошу, послушай меня внимательно, хотя я повторял тебе столько раз, что мне уже надоело!.. — Постепенно Александр начинал заводиться, он изо всех сил сдерживался, понимая, что ежели слетит с тормозов, то потом будет очень долго об этом жалеть. Держать себя в руках становилось все труднее — тема и в самом деле уже набила мозоль на языке. — У нас это не принято — ты способна понять значение этих слов? Вон, Петро привел на работу своего сына. Обрати внимание — малыша трех лет, который толком ни запомнить, ни понять ничего не смог бы. Привел на полчаса — ему надо было дождаться, пока Катька из женской консультации вернется. Знаешь, что ему Штерн сказал? Если б Петро просто взял и прогулял день, его бы лишили премии, и на этом все. А так… Сейчас Петька с Катькой ждут второго ребенка, а работа Петькина вместе с зарплатой тю-тю…

— Саша…

— Погоди, дай сказать. Если ты будешь настаивать, я это сделаю. А потом мы вместе будем подыскивать мне новое место. И твои тряпки, фитнес-центр и наполеоновские планы о смене машины можно будет засунуть глубоко в… Очень глубоко. Если ты этого хочешь — пожалуйста. Полной мерой.

— Саша, я хочу, чтобы ты мне не врал. Только и всего.

— Почему ты решила, что я вру?

«Еще как вру, — несколько отрешенно думал Саша, пока его драгоценная жена подбирала аргументы. — Я тебе так вру, что самому противно. А выхода нет, дорогая моя, поскольку мы все давали подписку о неразглашении, а Штерн, в отличие от иных хозяев, очень здорово умеет проверять нашу стойкость. Я вру, что Петька на ребенке залетел. Я знаю, что он не выдержал допроса и Катьке признался во всем. Она баба крутая, характер у нее отнюдь не покладистый. А Петро… Ну не смог он отказать беременной женщине. Откуда Штерн узнал об их разговоре? Бес его знает. Может быть, все, что здесь сейчас говорится, где-то записывается? Хотя, скорее всего, Штерн не опустится до такой пошлости, как прослушка. У него возможности есть покруче, как пить дать».

Конечно, было бы куда лучше, если бы Ленку можно было устроить на их фирму — вон Стасу как повезло — и никаких тебе проблем. Но Штерн сказал, что Ленку, согласно ее данным, которые Саша старательно собирал чуть не неделю, он не возьмет даже в уборщицы, поскольку у этой «длинноногой телки» — Генрих Генрихович решил блеснуть знанием русского — что на уме, то и на языке. Вернее, на языке даже больше — все, что знает, плюс фантазия. Впрочем, тут Штерн, безусловно, прав: Саша и сам не раз замечал, что Леночка совершенно ле умеет держать язык за зубами. Он и в том, что она ему не изменяет, был уверен на все сто именно поэтому — не удержалась бы, разболтала.

— Потому что врешь.

— Типично женский аргумент! — фыркнул Александр, пробегая пальцами по спине жены, лаская тонкий, нежный пушок. В другое время она бы выгнулась, как кошка, и мурлыкнула бы, сообщая о том, что его прикосновения по-прежнему ей приятны, но сейчас Лена осталась неподвижной и равнодушной.

— Такие деньги за такую работу не платят.

— Ты же видишь — платят… — усмехнулся он, но усмешка получилась натянутой. Лена его лица не видит, и то хорошо.

Да, его драгоценная жена, конечно, права. Не платят. Ни такие, ни в два раза меньшие… И это при условии, что она знает лишь о половине его настоящей зарплаты. Хотя зарплатой это можно назвать лишь с большой натяжкой — тут более уместно другое определение. Какое именно — черт его знает. Гонорар? Тариф? Премия? Саша уже не первый год часть получаемых в «Арене» денег откладывал, рассчитывая подарить жене хорошую московскую квартиру в элитном доме — с полной обстановкой, подземным гаражом, разумеется не пустым. Пришлось бы что-нибудь соврать насчет наследства… Ленка права: десять штук баксов в месяц за телефонное консультирование околокомпьютерных идиотов никто не платит. Ни за красивые глаза, ни за другие заслуги.

Штерн, конечно, до денег не жадный — его вообще деньги, похоже, не интересуют. Когда Стае в порыве злости двинул кулаком монитор и разбил его на хрен, Генрих Генрихович даже бровью не повел — спокойно выписал чек на новый. Все ждали, что босс вычтет стоимость или хотя бы часть из гонорара сотрудника, но ни финансовых, ни моральных репрессий не последовало. Народ после этого случая, понятное дело, слегка расслабился, к имуществу фирмы стал относиться без должного пиетета — Александру даже пару раз пришлось принимать меры. Впрочем, похоже было, что по поводу сохранности «ареновского» барахлг волновался только он.

— Саша, я боюсь. Мне кажется, ты занимаешься темными делами. Ты мне скажи — я пойму, правда! Вместе подумаем, как выпутаться…

— Да что за глупости, Лен, какими темными делами? Наркотиками? Валютными махинациями? Малолетних девочек в турецкие бордели продаю или киллером по совместительству работаю?

В заключительной части тирады Саша несколько переусердствовал, и голос его чуть заметно дрогнул. Достаточно заметно, чтобы Лена напряглась и даже как-то съежилась, будто испугавшись произнесенных мужем слов.

— И вообще, мне пора на работу, — нарочито бодрым тоном заявил он, стараясь развеять возникшее напряжение. Хотя и понимал, что сбежать именно сейчас — не самая лучшая идея. Как говорил Штирлиц, запоминается последняя фраза — только этого ему и не хватало.

— Да, конечно…

В ее голосе звучало даже не равнодушие, скорее какая-то фатальная покорность судьбе. И только когда он, встав с кровати, двинулся в сторону ванной, она тихо прошептала, по-прежнему глядя в стену:

— У тебя шрам на спине.

— Шрам? — Он замер в дверях и, оглянувшись, вопросительно посмотрел на нее.

— Маленький такой шрам, старый-престарый… Только, знаешь, Саш, я твою спину ведь знаю лучше, чем свою. Раньше его не было — шрама этого…

На работу он ехал в отвратительном настроении. Поэтому и не стал брать машину. И в пробках настоишься, и Ленке транспорт может понадобиться — это все, конечно, аргументы веские. Но главное — в переполненном автобусе можно хоть злость на ком-нибудь сорвать. На ком именно— не важно: кандидат всегда найдется.

Саша не ошибся. Уже на остановке обнаружился индивидуум, страстно желающий втиснуться в автобус любой ценой — например, оттолкнув старую бабусю. Бабуся, конечно, тоже могла бы выбрать для поездки не час пик, а время поспокойнее, и в другой ситуации Саша сам это старухе и объяснил бы, правда, воспользовавшись литературным русским языком, а не банальным тычком, посадившим бабушку в сугроб. Но в данный момент инцидент произошел как нельзя более кстати, и Александр, жестко впечатав локоть в солнечное сплетение нахала, чувствовал себя истинным рыцарем, когда подсаживал рассыпающуюся в благодарностях бабульку на ступеньку автобуса. У сего поступка нашлись и зрители, поскольку старухе, вопреки обыкновению, тут же уступили место — видать, решили, что внучок с бабкой едет. А внучок — два метра без малого, да литые мускулы угадываются и под меховой курткой. Автобус ушел, оставив согбенного торопыгу отчаянно зевать, и на душе у Саши стало чуть легче.

Вообще говоря, сам он не относил себя к злым. Да и многие друзья искренне считали Трошина добродушным увальнем. Это в определенной мере соответствовало истине— до тех пор, пока какая-нибудь капля не переполняла меру его терпения. И тогда… Тогда он, бывало, и сам себя пугался, да и сожалел потом и о сказанном, а то и о сделанном. Обуздать себя он не мог. Вот и сейчас, прекрасно понимая, что этот придурок заслужил жесткое обращение, поскольку относиться к пожилым людям нужно с уважением, Саша все равно знал, что скоро будет сожалеть о своей несдержанности.

На работу он, как обычно, опоздал. Ничего удивительного в этом не было. Особых событий не ожидалось. В такие дни многие вообще являлись лишь к обеду. Другое дело, если Штерн объявлял день «Ч»! Тогда все, даже Женька — самый злостный нарушитель дисциплины в их Команде, — являлись задолго до официального начала рабочего дня. Не из-за страха перед шефом, не из желания продемонстрировать рвение, а просто ради удовольствия: посудачить в преддверии официальной постановки задачи, прикинуть тактику действий, высказать ничем не обоснованные предположения по поводу результата этих действий, чтобы потом, когда придет время разбора полетов, шумно решить, кто же оказался ближе к истине.

Скромное здание уютно устроилось на каких-то задворках. В Москве хватает кривых улочек, где жмутся друг к другу всякие конторы, никому, кроме своих хозяев, не нужные. Здание — старое, обшарпанное; вывеска, гласящая о том, что здесь расположена торгово-посредническая фирма «Арена», висит криво, заранее информируя потенциального клиента, что здесь ему ничего хорошего не обломится. Если же клиент был слепым или тупым и все же начинал ломиться в скрипучую дверь трехэтажного «особняка», то его любезно встречала секретарша Ниночка, славившаяся среди сотрудников «Арены» своим умением подобрать к каждому посетителю нужный тон. Кому надо — нахамит, да так, что человек уйдет вроде и оплеванный донельзя, а вроде бы и прицепиться не к чему. А кому надо — рассыплется бисером, наговорит кучу комплиментов, выразит искреннее соболезнование по поводу того, что вот этому конкретному господину «Арена» ничем помочь не может, проводит до двери, хлопая огромными голубыми глазами… И опять-таки человек уйдет несолоно хлебавши, чтобы больше не возвращаться. Ниночка это умеет, за что и деньги получает весьма и весьма солидные.

Впрочем, когда же нормальные клиенты с улицы приходят? И покосившаяся вывеска, и дверь — старая, потемневшая от времени и непогоды, растрескавшаяся и скрипучая — все это было призвано отпугивать тех, кто шатается по конторам в поисках чего подешевле. Падок наш народ на халяву. Главное, ничему не учится — ни на чужих ошибках, ни на своих. Именно здесь, в этих обшарпанных фирмах-однодневках, вам запросто подсунут не просто «тухлое», а откровенно ворованное железо, грубо откажут в помощи и гарантиях, и потом окажется, что, обратись вы в приличную фирму — сэкономили бы деньги и время. Умные люди это понимают и в «Арену» не идут. А для остальных есть Ниночка.

— Ой, Саша! Привет! — расцвела она в улыбке, завидев в дверях Трошина.

— Привет, Нинок! — улыбнулся он в ответ. Ниночку все любили — наверное, потому, что никому из своих она никогда не хамила, всегда была мила, дружелюбна и улыбчива. — Как дела? Новости есть?

— Да какие там новости, — махнула она рукой, устроилась поудобнее, как кошечка, в мягком кресле и принялась полировать ногти. Большую часть дня она занималась чем-то вроде этого. — Женьку премии лишили, а так все тихо и спокойно.

— Премии? За что?

— У Гоги спроси…

— Нинуля, — посерьезнел Александр, — я тебе сколько раз говорил, что Генрих Генрихович не любит, когда его называют Гогой.

— Это ты говоришь, — пожала плечами секретарша, — а ему, как мне кажется, глубоко по барабану. Ты рули наверх, там ребята премию обмывают Женькину.

— Ты ж говоришь — его лишили…

— Ну вот это и обмывают. В смысле поминают.

— А ты-то что ж?

— А я, Сашенька, таблетки для похудания пью, и, пока курс идет, спиртного — ни-ни. Даже грустно немножко.

— Нинуль, ну какие тебе таблетки? Ты и так можешь любой модели сто очков вперед дать. Фигурка — загляденье.

Ниночка на мгновение зарделась, но потом фыркнула:

— Ты-то не особо заглядываешься… И вообще, много вы, мужики, понимаете. Ну иди, иди, ребята ждут…

Он прошел мимо порядком запыленных стеллажей с образцами техники, которой якобы торговала «Арена», — техники старой и непрестижной, коей если кто и прельстится, то только какой-нибудь нищий студент… Хотя цены за пыльным стеклом значились такие, что любой покупатель тут же терял дар речи. За дверью располагалась лестница, ведущая на второй этаж, — тоже производившая удручающее впечатление. Саша поднялся по скрипучим ступенькам и ввалился в «кают-компанию» — так все предпочитали называть эту просторную комнату (или briefing-room, как претенциозно величал ее Штерн).

Команда была в сборе. Женька, как виновник торжества, разливал коньяк по крошечным рюмкам, остальные резали лимоны или просто ждали, когда дозы будут отмерены. Наташа крутила в руках бокал с шампанским и между делом строила мужу «страшные глаза», поскольку искренне считала, что пить на работе нельзя. Правда, в то же самое время она была убеждена, что шампанское — не питье, а так, баловство. Лика тоже разглядывала пузырьки в бокале— насколько Саша ее знал, уже не в первом. Стае валялся в кресле, взгромоздив ноги на стол, и делал вид, что жгучих взглядов жены не замечает.

— Салют, ребята!

— О, кэп! Давай к столу, сегодня у нас праздник!

— Праздник или поминки?

— Это как посмотреть, — хохотнул Борис, быстренько завладев рюмкой и аппетитным желтым ломтиком. — Если ты про Женькину премию, то поминки, а если Малой после этого за ум возьмется, то наступит всем праздникам праздник.

— Стае, все хотел тебя спросить: мне вот кажется, что сидеть в кресле, закинув ноги на стол, жутко неудобно.

— Зато имидж! — Стае не улыбнулся. Он вообще никогда не улыбался, благодаря чему часто с совершенно серьезным лицом говорил такое, от чего остальные сползали под столы. — Буржуи считают, что это круто, а мы у них все подряд перенимаем. Борис, где моя рюмка?

— Вон, стоит и тебя дожидается. Иди, бери… На лице Стаса обозначилась работа мысли, затем он вскинул брови:

— Слышь, дядик Борик, я понял твой прикол. Я сейчас встану, а ты сядешь!

— Да тут кресел…

— Но мое-то теплое!

— Ладно, трепачи, минутку тишины. Евгений, за что тебе бабки обрезали?

Малой, которого вдруг назвали полным именем, почувствовал в тоне капитана официальную нотку и вытянулся в струну. По стойке «смирно» с бутылкой дорогущего коньяка он смотрелся весьма оригинально.

— Как сказал Штерн — за то, что меня позавчера убили. Саша нахмурился и непонимающим взглядом обвел членов Команды:

— Не понял? Тебя одного, что ли? Вон, Ташу, Борьку и Лонга тоже положили.

Женя посерьезнел, с лица сползло вечно дурашливое выражение. Он поставил коньяк на стол и опустил голову.

— Гога… Прости, кэп… Штерн сказал, что меня опять убили первого. И еще сказал, что если… и дальше так… то он меня… попрет.

— Вообще-то за состав команды отвечаю я, — буркнул Трошин. Поднявшееся было настроение стремительно падало. — А ты, дорогой, не считаешь, что Генрих в чем-то прав?

— Саш, ну какой из меня фехтовальщик? — взвыл мелкий, на две головы ниже Александра, Женька. — Ну ладно бы там рапирой или еще чем. Но эти ваши железки я едва поднять могу. Мне бы что попроще — автомат или лазер…

— Значит так, — прервал его капитан, — двадцать часов тренажера по классу А4.

— Сколько???

— У тебя что, с утра со слухом плохо? Я же ясно сказал: тридцать часов.

Женька намек понял. Если он еще раз откроет рот не ради коньяка, то часов будет много больше: с капитана станется, он в таких вещах шуток не понимает. Малой откозырял, надеясь, что прикладывание руки к пустой голове не будет воспринято как издевка и не вызовет прогрессии наказания, и протянул капитану рюмку.

— Ладно, — Александр усмехнулся, — да упокоится с миром премия раба Божьего Евгения и ныне и присно…

— Кэп, только не «во веки веков»! — взмолился штрафник.

— …и до следующей Арены! — закончил фразу командир.

— Аминь! — хором рявкнули все остальные и дружно отправили коньяк туда, где ему самое место.

— Ух, хорош… — отметил Александр. — Ладно, ребята, что у нас на сегодня?

— Кэп, мы же только начали! — возмутился Игнат, подбрасывая и ловя ртом дольку лимона. Столь сложная комбинация у него обычно получалась плохо, но реакция все же не подвела, и долька была подхвачена ладонью до «приземления» на колено.

— Я же не сказал «на сейчас», я сказал «на сегодня», — резонно заметил Трошин. — А это самое «сегодня» знаете во сколько заканчивается? В двадцать четыре ноль-ноль. Да и то только потому, что потом начинается «завтра».

Дверь, ведущая в помещение типа кладовки, поддавалась тяжело. Саша и Малой вошли в довольно просторную комнатку, дальний угол которой был заставлен швабрами, ведрами, какими-то коробками и прочим барахлом. Александру в который раз уже пришла в голову мысль поинтересоваться у Штерна, а кто же наводит в конторе порядок и когда это происходит. Какой бы бардак они ни сотворили, наутро всегда было чисто — только вот уборщица в штате не состояла, а Ниночка с ее полуметровыми ногтями наверняка не знает, с какого конца за швабру берутся.

Тщательно прикрыв за собой дверь, Женька отодвинул в сторону висящий на стене электрощит. Под ним обнаружилась панель с двумя десятками кнопок. Он с тоской в глазах оглянулся на командира, но взгляд Трошина был тверд, как скала. Утратив последнюю волю к борьбе, Малой со вздохом нажал на кнопку.

Раздался короткий сухой щелчок, кнопка на пару секунд загорелась красным, затем цвет изменился на зеленый. Евгений потянул на себя дверь кладовой.

Саша прекрасно знал, что никакие его попытки вытянуть из Штерна принцип работы этой двери не приведут к успеху. Скорее всего, Генрих Генрихович и сам не ведал, какие силы приходят в движение при нажатии кнопочки. Да и то сказать: а так ли уж хорошо автолюбитель знает принцип работы двигателя внутреннего сгорания… Впрочем, пример неудачный: автолюбители, по крайней мере некоторые, машину знают, хотя бы в общих чертах. Штерн — даже не автолюбитель: он просто пользуется и кодовой дверью, и прочими вещами как необходимыми предметами. Так человек, включая телевизор, обычно не задумывается над тем, как тот устроен. Работает себе — и ладно.

За порогом открылась не обшарпанная лестница, а просторная комната, буквально заваленная железом. Немало нашлось бы мужчин, готовых отдать годы жизни просто за то, чтобы побродить среди этих экспонатов, которые отнюдь не выглядели музейными. Легкие кольчуги всех размеров, прекрасные латы — не из ковкого железа, как в старину, а из отменного сплава на основе титана — прочные и не слишком тяжелые. Простые нагрудники, бахтерцы, полные латы, шлемы различных видов… Чуть подальше на стенах висели мечи, топоры, глефы, клевцы, хищно изогнутые катаны, тяжелые алебарды, кинжалы и копья. Немало было здесь и луков, арбалетов, связок со стрелами… В общем, истинный рай для любого любителя старины. Какой же мужик откажется хотя бы раз взмахнуть сверкающей сталью, услышать свист рассекаемого воздуха? Только безрукий.

Конечно, любой, кто присмотрелся бы ко всему этому великолепию внимательно, сразу заметил бы интересную особенность. Оружие не имело украшений, затейливой гравировки, драгоценных камней. Шлемы — без пышных плюмажей, устрашающих масок а-ля вепрь и других излишеств. Короче говоря, тут было собрано не декоративное оружие, а оружие боевое.

Женька бросил взгляд в сторону доспехов и застонал.

Александр прекрасно его понимал. Хрупкий парень в команде ценился не за грубую силу — за совсем иные качества. Но правила Арены суровы: команда выходит на нее вся до последнего человека — никаких замен, никаких запасных. Если кто-то из команды выбывает из игры, то навсегда. На его место тут же найдут кого-то, и это будет не временное замещение… В общем, как бы там ни было, но Женьке все равно выходить на Арену вместе со всеми.

— Так, давай посмотрим… — Александр прошел вдоль стоек с доспехами. Сдернул небольшой бахтерец с коваными наплечниками. — Это, пожалуй, подойдет. Не слишком тяжел, вполне надежен. Давай, облачайся. И не сачкуй — знаю я тебя! Давай по полной — кольчужные штаны, поножи, рукавицы… Ну, сам знаешь.

Пока Женька со стонами и вздохами превращался в железную башню, Саша подобрал ему шлем и остановился перед стеной с оружием.

— Топором ты владеешь хреново, — размышлял он вслух, осматривая выставку колюще-режуще-крошаще-рубящих предметов. — Для топора, булавы, клевца и тем более алебарды нужна бычья сила — это только Борьке по руке.

— И тебе, — буркнул из-за спины Евгений.

— Ну и мне, — согласился капитан. — Так, с кинжалом много не навоюешь. Что у нас остается?

— То же, что и всегда.

— Твои зубочистки тебя каждый раз в гроб вгоняют, — поморщился капитан, но все же спорить не стал. В самом деле, Женька лучше всего управлялся с легким мечом и увесистой дагой. Как почти все в меру переученные левши, он одинаково свободно владел обеими руками.

Трошин снял со стены клинок. Изящная рукоять, оснащенная ременной петлей, чтобы оружие не вылетело из руки, плавно перетекала в легкую гарду, далее шло девяностосантиметровое тонкое лезвие. Меч был красив, но не производил впечатления смертоносного оружия — типа любимого Сашей двуручника. Он был несколько легковат… Как раз для Женьки. Саша бросил взгляд на висящий рядом с мечом боевой цеп — массивная короткая рукоять удерживала три цепи, на конце каждой из которых болтался шипованный железный шар.

— Может, вот этой штукой попробуешь? — спросил он для порядка. — Ребята, которых наш Штерн избрал себе на роль земляков, называли ее моргенштерном. Говоря по-нашенски — «утренней звездой».

— А почему? — заинтересованно спросил Женька, просовывая руку в петлю клинка.

— А бес его знает, — пожал плечами Трошин. — Я тебе что, историк? Ты с цепом обращаться-то умеешь? Может, попрактикуешься?

— Не-а. — Евгений взмахнул мечом, лезвие со свистом прорезало воздух. — Так привычнее. Тебе нужна экзотика или эффект?

— Эффект, — вздохнул Александр. — В общем, тренировка два часа. И я тебя прошу — отнесись серьезно. Штерн слов на ветер не бросает — сказал, что выгонит, значит, может и впрямь выгнать. Так что отрабатывай зарплату…

— Кэп, не в деньгах счастье…

— А в их количестве, — отрезал командир. — Или в коньяке по сотне баксов за пузырь. Работай. И если ты думаешь, что я потом не посмотрю запись, то глубоко заблуждаешься.

Женька в очередной раз тихо застонал и поплелся к двери, ведущей в тренажерный зал. Командир спокойно посмотрел ему вслед, затем двинулся к лестнице на смотровую площадку. Запись — записью, вживую — зрелище куда интереснее.

Конечно, на Арену выходили не они сами, а психоматрицы. И матрицу эту мог сделать любой — тот же Женька запросто мог бы нарисовать себе мышцы, как у Шварценеггера, с которыми легко ворочал бы любой железкой из местной коллекции. Мышцы сделать нетрудно, а вот рефлексы — это уж, извините, у кого что есть. Если в реальности мечом можешь только «махать», то и на Арене эти навыки с тобой останутся. В том же объеме. Так что придется сегодня Малому пахать до седьмого пота, поскольку шеф прав: боец из него почти никакой, а на Арене каждый боец — на вес золота. Девчонки и так снижают боеспособность команды: из них ничего, кроме стрелков, не получается.

Первый противник, как и полагалось, ждал Малого в центре круглой площадки. Невысокий, всего лишь на пару сантиметров выше Малого, он был вооружен так же, как и сам Евгений. Это обязательный этап, который можно пропускать только тем, кто не нуждается в обучении. Хотя толстое стекло гасило звуки, внешние динамики доносили даже дыхание Малого: Саша прекрасно слышал, как Женька фыркнул и сквозь зубы бросил команду на переход сразу к третьему этапу. Пожалуй, зря: на втором можно было бы разогреться, но ему виднее — два часа все равно придется отмахать по полной, пусть сам выбирает программу. Киборг, не выразив огорчения, повернулся и ушел в неприметную дверь в углу арены. Спустя мгновение оттуда вылезли трое других. Это были уже не тренеры — это были бойцы. Один, вооруженный мечом и небольшим щитом, пошел в лоб; двое других — один с не слишком длинной, в рост человека, пикой, а второй — с тяжелым топором плавно сместились в стороны, обходя Женьку с боков.

Капитану всегда было интересно, о чем думают киборги, в частности, какие мысли возникают в их искусственных головах по поводу того, что в самом ближайшем будущем из них сделают фарш. Штерн на вопросы капитана лишь пожимал плечами — такие мелочи его не интересовали. Поначалу, когда они только начинали тренироваться, вот так взять и ткнуть мечом в человеческое тело было тяжело, только потом, получив возможность рассмотреть обрывки проводов, трубок, подающих масло к гидравлическим приводам конечностей, и начинку черепной коробки, они обрели уверенность.