Глава 2

Президент торгово-посреднической фирмы «УМ & К»

Петр Николаевич Уманцев открыл глаза и посмотрел на монитор компьютера. В это самое мгновение текст на экране монитора сменился красочной заставкой, которая появлялась после того, как к клавишам компьютера никто не прикасался в течение пяти минут.

«Пять минут, – с улыбкой подумал Петр Николаевич. – Несчастных пять минут, а кажется, что заново прожил все десять лет. И каких лет!..»

Он снова улыбнулся, вдавливая в пепельницу окурок истлевшей до самого фильтра сигареты и прикуривая новую от настольной зажигалки. С того дождливого осеннего дня, когда к нему в дом вломились, потрясая пугачами, два самоуверенных и наглых сопляка, прошло десять лет. В тот день было заключено соглашение, которое ему самому тогда казалось смешным. Тем не менее с того дня дела вдруг, словно по мановению волшебной палочки, пошли в гору. Немного позже, как следует поразмыслив над секретом своих коммерческих успехов, Уманцев пришел к выводу, что застреленный Кешей Фома беззастенчиво обкрадывал его, но дело было не только в этом. Сколько, в конце концов, мог украсть Фома, не рискуя засыпаться? Нет, секрет тут был в другом.

Поначалу они работали втроем, но даже это был уже совсем другой коленкор. Уманцев больше не развозил водку по «точкам», предоставив это дело своим подручным, которые, как оказалось впоследствии, сумели-таки нагнать страху на реализаторов и взвинтить цены, уменьшив в то же время долю, которую оставляли себе бесчисленные содержатели «точек» и приторговывавшие водкой таксисты. Как ни странно, у Прыща и Кеши хватило ума довольствоваться тем, что они имели, и, насколько было известно Уманцеву, ни тот ни другой ни разу не запустили лапу в выручку.

Вместо этого Прыщ, оказавшийся довольно честолюбивым, занялся сколачиванием собственной группы, и через год о нем уже заговорили в городе как о набирающем силу авторитете. Как раз к этому времени опомнившаяся «братва» предприняла попытку «наехать» на Уманцева, но было уже поздно: в группе Прыща хватало людей и стволов, чтобы отразить любое нападение. И пошло-поехало…

Через два года Уманцеву пришлось легализовать свой бизнес: растущая денежная масса подпирала снизу, выталкивая его из тесного подвала на дневной свет.

Деньги требовали простора и движения, и ему пришлось взять патент частного предпринимателя. Путь от подвала в деревенском доме и ржавых «Жигулей» до офиса в центре города и белого «лексуса» занял десять лет и не был усеян розами, но Петр Николаевич не без оснований полагал, что все сложилось наилучшим образом. Дорога малого бизнеса в России была выстлана костями неудачников и густо обставлена могилами всевозможных кооперативов, малых предприятий и обществ с ограниченной ответственностью. Ему удалось пройти по этой дороге, не имея за плечами ни партийного прошлого, ни партийных денег, ни украденных у страны нефтяных шахт и рудных комбинатов, и ничего при этом не потерять. Он не спешил и копил силы, наблюдая за тем, как его менее удачливые и сообразительные конкуренты разоряются дотла, садятся в тюрьму, гибнут во время разборок или взрываются вместе со своими «опелями» и «мерседесами»…

Он улыбнулся, вспомнив свой первый «мерседес».

Это был грязно-белый, изрыгающий облака черного дыма дракон весьма преклонного возраста с трехлитровым дизельным движком, барахлящей коробкой передач и кузовом той незабвенной формы, которую в народе метко окрестили «чемоданом». Он верой и правдой служил Уманцеву целый год, а потом взорвался и сгорел прямо под окнами его старого офиса.

Бомбу подложили отморозки Шепелявого, и Уманцеву тогда пришлось трое суток прятаться в деревне у дальних родственников отца, потому что сотовой связи в ту пору еще не было, а Прыщ, как назло, находился в отъезде.

Зато потом, когда Манохин вернулся, Шепелявый буквально ползал у Уманцева в ногах, вымаливая прощение и пачкая кровью светлый паркет. Правда, несколько позже он попытался свести с Прыщом счеты и даже устроил на него какую-то смехотворную засаду, закончившуюся для него весьма плачевно. Когда Прыщ лично прострелил Шепелявому голову, его ребята, не колеблясь, перешли под крыло к новому хозяину – и не только они, и не только в тот раз…

Уманцев закурил новую сигарету и сдержанно вздохнул, бесцельно играя клавишами компьютера.

Компьютеры, белый «мерседес», миллионные сделки…

Это была империя, которую он построил своими руками, но, к сожалению, до этого дня дожили не все, кто помогал ему. Кеша, например, не дожил. Он погиб во время пустяковой разборки, погиб глупо и ненужно: просто вышел из салона своей новенькой, с иголочки, «девяносто девятой», поправил на шее белоснежный шарф, и тут у кого-то не выдержали нервы. Пуля вошла ему точно в переносицу, перебив попутно дужку модных очков в тонкой стальной оправе. Помнится, Уманцев тогда подумал, что это очень странное совпадение – то, что пуля попала Кеше именно в переносицу, а не в грудь или, скажем, в лоб.

Возможно, это неугомонный дух застреленного Кешей Фомы незримо витал вокруг места разборки и слегка подправил траекторию пролетавшей мимо шальной пули, чтобы наконец поквитаться за давнюю обиду.

На похороны тогда пришло человек двести, и могилы не было видно под целым холмом живых цветов, но Уманцеву подумалось, что мертвым от этого ни жарко ни холодно. Такие представления, считал он, придуманы специально для двадцатилетних отморозков, которые мечтают пожить фартово и беззаконно и заслужить себе похороны стоимостью в двадцать тысяч баксов. Впрочем, подумал Уманцев, тут уж кому что нравится. В конце концов, поддерживать подобные стремления среди своих людей было для него выгодно.

Дверь кабинета без стука отворилась, и в помещение, уверенно ступая модными полуботинками по светлому паркету, вошел деловой партнер Уманцева и совладелец фирмы «УМ & К» Василий Андреевич Манохин, которого теперь даже за глаза редко называли Прыщом.

– Привет работникам умственного труда! – поздоровался Манохин и непринужденно опустился в кресло для посетителей.

– Привет, привет, – ответил Уманцев, с удовольствием разглядывая партнера.

Манохин сильно изменился за последние десять лет. В этом не было ничего удивительного: десять лет – срок немалый, но качество перемен было совсем не то, которого можно было бы ожидать, зная биографию Василия Манохина. Мелкий уголовник по кличке Прыщ за эти десять лет мог бы спиться, превратившись в грязного бомжа, или заработать по-настоящему большой срок, но ничего подобного с ним не произошло. Перед Уманцевым сидел молодой, спортивного вида, преуспевающий бизнесмен.

Его не слишком интеллектуальное лицо было облагорожено аккуратно подстриженной русой бородкой и усами. На переносице сидели модерновые дымчатые очки в стальной оправе, а начавшие понемногу редеть волосы старательно зачесаны назад, отчего узковатый лоб Прыща казался гораздо выше, чем был на самом деле. Идеально отутюженные брюки, белоснежная рубашка, неброский дорогой галстук. Несмотря на жару, Манохин был при пиджаке. Сейчас, находясь вдали от посторонних глаз, он держал пиджак на руке, так что Уманцеву открывалась знакомая картина: пересекавшие белую ткань рубашки широкие кожаные ремни наплечной кобуры и сама кобура с торчавшей из нее рукоятью убойного «стечкина». Насколько было известно Уманцеву, Манохин очень давно не пускал пистолет в дело, но упрямо продолжал повсюду таскать его на себе. «Комплексы, – подумал Уманцев, с трудом сдерживая насмешливую улыбку. – Ведь деловой мужик, крупная фигура – одна из крупнейших в городе, а значит, и в республике, – все его боятся, все перед ним заискивают, мэр ручку жмет и спинку трет, а он, бедолага, как был в душе сявкой, так и остался, вот и таскает с собой эту мортиру для поднятия авторитета.»

– Слушай, Василий Андреевич, – сказал он, – зачем тебе эта твоя гаубица? Ведь жарко же, да и тяжело, наверное… А? В кого стрелять-то собрался?

– Да пока что не в кого, – развалясь в кресле и небрежно, с выработанным изяществом закуривая, ответил Манохин. Он улыбнулся, и Уманцев подумал, что даже улыбка у него изменилась; лет пять назад Прыщ, уступив его настояниям, заменил свою выставку металлопроката нормальной человеческой металлокерамикой. – Пушка, Петр ты мой Николаевич, нужна мне для поднятия авторитета – как-никак начальник службы безопасности солидной фирмы… И потом, я к ней привык. Да и пригодиться может в любой момент. Помнишь девяносто седьмой?

– Да уж, – криво улыбнувшись, согласился Уманцев, – такое не забудешь… Как ты их, чертей… До сих пор, как вспомню, всего перекашивает.

– Перекашивает его, – проворчал Манохин. – У меня, например, поджилки трясутся. По краю ведь прошли! Возьми тот козел немного левее… А ты говоришь, зачем пушка! Я без нее как без штанов.

– Ну ладно, – прерывая вечер воспоминаний, сказал Уманцев и сел ровнее. Прыщ тоже слегка подобрался в кресле и положил ногу на ногу. – Как дела, Андреич? Что слышно у Черемиса?

Манохин немного помедлил с ответом, и эта заминка не понравилась Уманцеву, который знал своего партнера как облупленного.

– У Черемиса? – для разгона переспросил Прыщ и почесал бровь. – Да как тебе сказать… В общем, все нормально.., уже.

– Василий, – строго сказал Уманцев и постучал пальцем по краю стола. – Мы с тобой не первый год вместе. Так что давай-ка не темнить. Что случилось?

– Да говорю же – ничего страшного, – немного раздраженно ответил Манохин. – Все уже в порядке, и не о чем волноваться… Ну, сбежали от него две бабы…

– Так, – упавшим голосом сказал Уманцев.

– Да ерунда это все! Ну, охмурили охранника, заманили в угол… Бабы молодые, симпатичные, вот у него ретивое и взыграло… В общем, только он начал расстегиваться, как они его бутылкой по черепу отоварили и – за ворота. Одну снайпер сразу свалил, а вторая.., как бишь ее?..

Игнатьева, кажется… Да, Игнатьева. Так вот, эта самая Игнатьева добежала почти до самого Куяра.

– О черт! – воскликнул Уманцев.

– Почти, – повторил Прыщ. – Почти добежала…

Никто ее не видел, никто не слышал, и никто не узнает, где могилка ее… Так что беспокоиться не о чем.

– О черт, – повторил Уманцев.

Он живо представил себе, как это было: тяжелое дыхание, запах пота, душная лесная жара, мелькающие справа и слева стволы толстенных, в три обхвата, корабельных сосен, скользкий ковер хвои под ногами, собачий лай и топот преследователей за спиной. «Не удивлюсь, если она умерла не от пули или ножа, а во время зверского группового изнасилования, – подумал Петр Николаевич. – Совсем не удивлюсь. Эти отморозки способны и не на такое…»

– Как это могло произойти? – спросил он не своим голосом.

– Моя вина, – развел руками Манохин. – Охранник, который их упустил, – какой-то родственник Черемиса. Черемис за него очень просил: помоги, мол, Андреич, пропадает парень. Ни денег, ни работы, ни мозгов… Одни бабы да водка на уме. Сядет, говорит, дурак, ни за что ни про что. Ну, я и купился.

– Зря, – сухо сказал Уманцев, – Этого придурка надо строго наказать.

Манохин вдруг ухмыльнулся, на мгновение превратившись в прежнего Прыща.

– Уже, – сказал он. – Уже наказал. Так строго, что строже просто некуда.

Он словно невзначай коснулся кончиками пальцев рукоятки пистолета, и Уманцев тяжело вздохнул.

– Очень умно, – констатировал он. – И что ты теперь скажешь Черемису?

– Черемис в курсе, – ответил Манохин. – Он сказал: «Туда дураку и дорога».

– Обалдеть можно! – искренне изумился Уманцев. – Ну ладно… Я, собственно, затеял этот разговор вот к чему: есть новости от Валика.

Манохин подался вперед с несколько преувеличенным интересом, довольный тем, что скользкая тема тройного убийства на подпольном водочном заводе наконец-то была оставлена.

– Ну и как там наш Макар? – заинтересовался он.

– Полагаю, что Макар в порядке, – ответил Уманцев. – Он вышел на нас по обычному каналу и сообщил, что первая партия продукции прошла в Москве на «ура». Более того, он получил заказ на четыре тысячи бутылок.

– Солидно, – сказал Манохин. – Значит, цепляемся за столицу…

В его голосе, однако, прозвучало сомнение, и Уманцев, уловив настроение партнера, удивленно поднял брови.

– А чем ты, собственно, недоволен? – спросил он. – Что-то не так?

– Москва, – с кислым видом сказал Манохин. – Москва… Знаешь, есть такая поговорка: Москва любого нагнет. Здесь мы короли, в любой кабинет дверь ногой открываем, а там… Если тамошняя братва на нас глаз положит, можем запросто остаться не только без штанов, но и без задниц. И потом этот Валик… Он ведь может и ошибиться, предложить товар не тому, кому следует.

Официально он действует от нашего имени, хоть и не знает ничего… В общем, черт его знает. Не нравится мне эта твоя экспансия на запад, Петр Николаевич. Не нравится, и все тут.

– Брось, Василий, – возразил Уманцев. – Ну что ты, в самом деле? Это уже паранойя какая-то… Регион мы освоили, дело надо расширять, мы же с тобой это сто раз обсуждали. Ну не во Владивосток же нам товар возить! А что до братвы, так казанская ничуть не лучше московской, а может, даже и покруче будет. Что мы Москве? У них там холдинги, банки, нефть, газ…

– Ну-ну, – перебил его Манохин. – Не тебе объяснять, что наш промысел доходнее любого банка.

Я где-то слышал, что производство поддельной водки по доходности уступает только торговле нефтью. Так что прибедняешься ты напрасно.

– Ну и что? – пожал плечами Уманцев. – Почему я должен беспокоиться? У меня, в конце концов, есть служба безопасности и ее начальник, которому я полностью доверяю. И проблема эта – твоя, а не моя. И ты способен ее решить. Ну допустим, москвичи решат на нас наехать. Ну пришлют пару джипов с бойцами.., допустим, даже три джипа. Или четыре.

Неужели не справитесь? Да я уверен, что они до города не доедут, полягут все до единого! А если это не так, то опять возникает вопрос: зачем ты на себе таскаешь этот свой миномет? Положи в кобуру искусственный член и каждый день тренируйся в туалете, разрабатывай…

– Гм, – негромко сказал Манохин, и Уманцев замолчал, поняв, что зашел слишком далеко. Бородка бородкой, очки – очками, но перед ним сидел вовсе не бухгалтер и не какой-нибудь владелец коммерческой палатки, а самый настоящий бандит, убийца, насильник и главарь целой армии точно таких же насильников и убийц, уголовный авторитет по кличке Прыщ.

У каждой профессии своя этика и свои понятия о чести, и трогать задний проход Прыща, пожалуй, действительно не стоило, и нехорошо сузившиеся глаза Прыща говорили об этом яснее всяких слов.

– Ну ладно, ладно, – примирительно сказал Уманцев. – Хватит щуриться, все равно не боюсь… Я ведь к чему веду? Я это все к тому, что мы за твоими ребятами как за каменной стеной, и плевать я хотел на эту самую Москву. Хотя осторожность, конечно, не помешает.

– Ясно, – сказал Прыщ и снова закурил. – Будем считать этот вопрос закрытым. Я передам Черемису, что есть заказ на две тонны его бодяги. Это ведь точно?

– Точнее не бывает, – усмехнулся Уманцев. – Я так понял, что реализация идет через какой-то кабак…

Представляешь, сколько они наваривают? При наших-то ценах… Я вот тут подумал: а не поднять ли нам цену на эту московскую партию? Как ты полагаешь?

– Тебе виднее, – сказал Манохин, с беспечным видом пуская дым в потолок. – Хотя я бы на твоем месте конечно поднял… Нечего делать им такие подарки! В конце концов, и продукция, и весь риск наши, а этим держимордам остается только снимать сливки.

Кстати, как там наши окорочка?

– О! – оживился Уманцев. – Полный аншлаг!

И окорочка, и селедку метут так, как будто город три года просидел в блокаде. Это была гениальная идея: наладить доставку на дом. Лохам удобно, и нам живые деньги не мешают. Прибыль идет, налоги платятся…

– Кстати, о налогах, – перебил его Манохин. – Я забыл тебе сказать… Приходил этот хмырь из налоговой, два часа рылся в отчетности, все вынюхивал чего-то…

– Ну и как?

– Остался доволен.

– Еще бы ему не быть довольным, – проворчал Уманцев. – Если бы мне каждый месяц ни за что отстегивали такие суммы, я бы тоже был доволен.

– Да, – сказал Манохин. – Но ты все-таки свяжись с начальником налоговой, скажи, чтобы попридержал своих псов. Работать же мешают. Я понимаю, что им бабки нужны, но надо же и меру знать!

– Сделаем, – кивнул Петр Николаевич. – А ты, Василий, займись, пожалуйста, московским заказом.

Проконтролируй, а то что-то твои орлы в последнее время разболтались.

– Угу, – промычал Манохин, глубоко затягиваясь сигаретой. Выпустив две толстые струи дыма, он раздавил окурок в пепельнице и легко поднялся на ноги, забросив пиджак за плечо. – Так я пойду?

– Вася, – глядя ему в глаза, сказал Уманцев, – я тебя очень прошу: не надо больше ошибок.

Манохин молча кивнул, повернулся спиной и вышел из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь.

Михаил Бакланов проснулся, покрытый липким горячим потом, и сразу же обнаружил, что проспал до полудня. Бешеное июльское солнце уже успело перевалить через крышу дома и теперь засвечивало прямо в незашторенное окно, как авиационный прожектор, раскаляя комнату до температуры муфельной печи.

Именно его горячие лучи разбудили Бакланова, который лег спать в пятом часу утра, когда на улице начинало светать.

Он встал с кровати, нетвердым шагом подошел к окну, распахнул левую створку и задернул занавеску.

В комнату потянуло ветерком, дышать сразу стало легче. Бакланов рассеянно подтянул сползающие трусы, почесал заросшую трехдневной щетиной щеку, и тут мозг его окончательно проснулся. Вся тягостная муть последних недель навалилась на Бакланова, как содержимое опрокинутого кузова мусоровоза. Михаил негромко застонал сквозь зубы, проклиная солнце, которое заставило его проснуться. Под ложечкой немедленно возникло ощущение сосущей пустоты, как будто там поселилась громадная холодная пиявка, которая высасывала из него не кровь, а жизнь, и Бакланов с размаха уселся на кровать, нашаривая сигареты.

Он нащупал сплющенную пачку, вынул из нее предпоследнюю сигарету и прикурил от голубой одноразовой зажигалки. Сигарета была плоская, кривая и морщинистая, потому что весь предыдущий день и почти всю ночь Бакланов протаскал пачку в заднем кармане джинсов. Дым ударил по легким, и Бакланов невольно закашлялся. "Курить – здоровью вредить, – подумал он. – Особенно на голодный желудок. Интересно только, кому оно нужно, мое здоровье? Лично мне не нужно. Ни черта мне сейчас не нужно. Разобраться бы как-нибудь с этим делом, а там хоть и помереть. Все, что я мог сделать для прогрессивного человечества, я сделал, и, что характерно, впоследствии выяснилось, что все это было не нужно ни мне самому, ни тем более прогрессивному человечеству.

Прогрессивное человечество сочло то, что мы тогда делали, обыкновенной агрессией, и, между прочим, не без оснований."

– Вот так-то, Иваныч, – сказал он, обращаясь к стоявшей на книжной полке фотографии без рамки, с которой на него смотрело знакомое усатое лицо с характерно прищуренными глазами и решительно поджатыми губами.