– Есть одно местечко, – с непонятной интонацией сказал Комбат. – Ты там водку покупал, когда мы в твое имение ехали.

Подберезский сообразил, к чему он клонит, и вздохнул.

– Иваныч, – попросил он, – а может, не надо?

Может, не сразу все-таки, не в первый же день, а?

– А что ты так всполошился? – удивился Борис Иванович. – Что случилось? Все будет чинно-благородно… Зайдем, как культурные люди, перекусим, зададим хозяину пару вопросов. Вежливо!

– А дальше? – уныло спросил Подберезский.

– А что дальше? Дальше все будет зависеть от него.

Если он опять начнет хамить.., ну, я даже не знаю.

Я-то ведь буду ни при чем, правда? И ты тоже.

– М-да, – неопределенно отозвался Подберезский.

– Но поесть-то надо, – резонно заметил Комбат.

Подберезский протяжно вздохнул.

– Поесть надо, – согласился он.

Поезд мягко, без толчка, причалил к высокой платформе Казанского вокзала. Они вышли на перрон, щурясь от бившего в глаза солнца. Подберезский сразу же закурил, отмахнувшись от коротенькой лекции, посвященной вреду, наносимому организму курением натощак, которую прочел ему Борис Иванович.

– А тебе завидно, – буркнул он в ответ.

– Ничего подобного! – оскорбился Борис Иванович, хотя невооруженным глазом было видно, что он говорит не правду.

Выйдя на площадь, Комбат повернул к метро, но Подберезский поймал его за рукав со словами: «Гулять так гулять», – и увлек Бориса Ивановича к стоянке такси.

Они назвали пожилому таксисту адрес заведения, где не так давно учинили дебош и привольно раскинулись на широком заднем сиденье.

– Слушай, Иваныч, – спохватился Андрей, – так ведь там же, наверное, еще закрыто!

Комбат, казалось, не слышал.

– Хорошая машина «Волга», – сказал он, – только жрет много. Жрет много, а работать не хочет. А так – хорошая машина. Просторная. И сидеть мягко.

Пожилой таксист, разумеется, завелся с пол-оборота и с пеной у рта бросился отстаивать честь своего автомобиля.

Подберезский плюнул, зевнул и отвернулся к окну, решив не принимать участия в автомобильном разговоре. С «Волг» и «Жигулей» спор естественным образом перекинулся на иномарки. Борис Иванович, который полностью оправился после утренней депрессии, хитро покосился на Подберезского и громко объявил, что японские машины похожи на одноразовые зажигалки – работают до первого ремонта.

– Особенно джипы, – добавил он.

Подберезский открыл было рот, но сдержался, понимая, что его бессовестно провоцируют. Впрочем, его сдержанности хватило ненадолго, потому что Бориса Ивановича неожиданно поддержал таксист.

– Лично я на джипах не ездил, – заявил он, небрежно вертя баранку и держа голову повернутой к седокам, – у меня своя «Волга». Двадцать первая.

Не машина – танк, куда тем японцам! Я так считаю, что никакие узкоглазые лучше нашего брата не сделают. Мы им в сорок пятом накидали, а понадобится – и в двухтысячном накидаем. Посмотрим, как они своими видиками от нас отмахиваться будут.

– Ну, батя, – не выдержал Андрей, – ну, ты даешь! Не обижайся, но ты мне скажи: тебя сколько лет в нафталине держали? Двадцать? Сорок? На джипах он не ездил! Так проедься! А потом рассуждай, что лучше – «тойота» или твоя «двадцать первая».

– Точно, – вставил Борис Иванович, – факт. Вот у Андрюхи джип. Хочешь, он тебе даст покататься?

Подберезский демонстративно плюнул и снова отвернулся к окну.

– Что я, маленький – на чужих машинах кататься? – обиделся таксист. – Вот и ездили бы на джипе, чего же в такси-то лезете? Понапиваются с утра, а потом целый день куролесят…

Подберезский издал короткий хрюкающий звук.

– Извини, батя, – сказал он. – Правда, извини.

Нравится тебе ездить на «Волге» – езди на здоровье.

Кому-то мотоциклы нравятся, а я вот, к примеру, видеть их не могу – боюсь. Даже на заднем сиденье боюсь ехать, даже в коляске… А ты, Иваныч, купи себе собаку и на ней злость срывай. Лучше всего – плюшевую. Сейчас можно здоровенную собаку купить, почти с тебя ростом. Вот с ней шутки и шути.

– Гав, – сказал Борис Иванович.

Пожилой таксист молча покрутил головой и причалил к бровке тротуара. Подберезский расплатился, и они выбрались из машины. Прямо перед ними были зеркальные двери ресторана – естественно, запертые наглухо, поскольку шел только девятый час утра.

– Ну, – не слишком стараясь скрыть раздражение, сказал Андрей, – добился своего? Что дальше?

Комбат молча поднялся по пологим ступенькам и вежливо постучал в дверь.

Звук получился глухой, едва слышный. Тогда Борис Иванович вынул из кармана ключи от своей квартиры, просунул указательный палец в кольцо и забарабанил по алюминиевой раме двери этим кольцом. Теперь стук был отчетливым, звонким и слышным в каждом уголке ресторана. Нерешительно потоптавшись у Комбата за спиной, Андрей вздохнул, вынул из кармана монетку и тоже стал стучать. Он подумал, что они, должно быть, здорово похожи на двух беглых психов, но целеустремленность Рублева, превращавшегося в такие моменты в летящий снаряд, целиком захватила его.

Стучать пришлось долго.

– Да нет там никого, – сказал наконец Подберезский. – Ты на часы-то посмотри…

Он не успел договорить, потому что дверь неожиданно распахнулась.

– Ого, – с невольным уважением сказал Борис Иванович, отступая на шаг.

На пороге ресторана стоял человек, который мог быть только вышибалой. Он возвышался над Комбатом на полторы головы и был вдвое шире его в плечах.

Сложением этот громила напоминал борца-тяжеловеса или штангиста, а расплющенный, много раз переломанный и кое-как сросшийся нос вкупе с раздавленными ушами говорил о полной приключений карьере профессионального боксера и уличного драчуна.

– Ну, чего ломитесь? – пробасил этот гигант. – Читать, что ли, не умеете?

Он ткнул похожим на волосатую сардельку пальцем в художественно оформленную табличку с надписью «CLOSED».

Борис Иванович сосредоточенно нахмурился, изучая табличку, и поднял на вышибалу глаза, в которых светилась детская наивность.

– Вот черт, – сказал он, – клозет какой-то. Ведь был же ресторан! Я точно помню! Ну, клозет так клозет. Открой-ка дверь пошире. Надо хотя бы помочиться, раз уж все равно пришли.

Вышибала, как и большинство крупных и очень сильных людей, по всей видимости, отличался покладистым характером.

– Мужики, – миролюбиво сказал он, – шли бы вы отсюда подобру-поздорову. Зачем вам неприятности? Закрыто у нас. В двенадцать приходите. Хотя скажу вам честно, часов до восьми вечера здесь вообще нечего делать, разве что жрать.

– Ладно, – сказал Борис Иванович, – чего там.

Не обижайся, приятель. Мне вчера на хвост наступили, так что я сегодня не в духе. Честно говоря, нам бы с хозяином потолковать. Спросить бы нам кое о чем.

Ну а заодно можно было бы и перекусить. Может, у вас с вечера что-нибудь осталось. Так как?

Вышибала нахмурился.

– Ступайте, ребята, – сказал он. – Хозяин велел никого не пускать. Он сейчас занят, так что вы уж извините…

– Нет, – сказал Комбат, – это ты извини. Зачем же тогда было дверь открывать? Что твой хозяин нас видеть не хочет, это я могу понять. У него на это, знаешь ли, свои причины. Но мы с Андрюхой ничего такого не затеваем. Нам действительно надо с ним поговорить. По-го-во-рить, понял? Спокойно, как культурные люди… И мы с ним поговорим, потому что это очень важно. Кстати, что-то я тебя раньше здесь не видел.

Новенький, что ли? А предшественник твой где?

– Это Слава, что ли? – уточнил вышибала. – Так он уволился. Хозяин хотел ему плату урезать за то, что его двое каких-то хмырей отметелили. Сначала его, а потом и хозяина. Мебели, говорят, накрошили – ужас! А виноват-то кто?

– Кто? – заинтересованно спросил Борис Иванович.

Подберезский отвернулся и стал пристально изучать витрину расположенного через дорогу гастронома.

– Так хозяин же и виноват! – объяснил разговорчивый вышибала. – Он к ним одного из этих подослал.., ну.., из голубых. Они, говорит, тоже того.., ну они ему по сопатке и навесили. По мне, так правильно сделали. Только вот Славу помяли. Ну так работа у нас такая. Слава, когда уходил, все никак поверить не мог. Как он, говорит, черт усатый, меня приложил – до сих пор не пойму. Вроде только что стоял, и вдруг вижу – лежу… Так что хозяин у нас теперь нервный…

Он вдруг замолчал на полуслове и уставился на Комбата, который с чрезвычайно скромным видом стоял рядышком, теребя усы.

– Это ты, что ли, Славу уложил? – недоверчиво спросил он. Борис Иванович пожал плечами и кивнул. – Действительно, странно… – пробормотал вышибала. – Только это дела не меняет. Даже наоборот.

Проходите, ребята. Мне из-за вас работу терять неохота. А если все-таки хотите поразмяться, имейте в виду: я из бокса ушел только потому, что человека на ринге до смерти зашиб.

– Вот это уже разговор, – сказал Борис Иванович. – Надо бы как-нибудь встретиться, побоксировать. Но поверь, мне сейчас не до этого. Мне нужно с ним поговорить. Только поговорить, ничего больше.

Даю слово офицера.

– Ха, – не очень уверенно сказал вышибала. Борис Иванович приподнял брови. – Да верю я, верю, – раздраженно продолжал бывший боксер. – Только и вы меня поймите. Выгонит ведь он меня к чертовой матери, а мне семью кормить надо. Он сейчас злой как собака. Купил где-то партию левой водки, а у него за последнюю неделю от этой водки двое клиентов в реанимацию загремели.

– Только двое? – удивился Подберезский. – И что теперь?

– А теперь его по допросам таскают, грозятся посадить, если не скажет, где водку взял. А он, бедняга, только руками разводит. Привез, мол, какой-то барыга неизвестно откуда, фуру разгрузил, наличные взял – и поминай как звали…

– Да, – сказал Борис Иванович, – тяжелое положение… Ладно, Андрюха, пошли отсюда. Пожрать нам здесь все равно не дадут, к хозяину не пускают".

– Вот-вот. – Вышибала выглядел обрадованным.

– После двенадцати приходите.

– Сегодня вряд ли, – сказал Борис Иванович, – но на днях непременно. Я тебя найду. Очень мне хочется посмотреть, каков ты на ринге.

– Это всегда пожалуйста, – сказал вышибала с некоторым сомнением.

– Ты чего, Иваныч, – удивленно спросил Подберезский, когда они отошли на полквартала, – испугался, что ли?

– Да нет, – пожал плечами Комбат, – чего тут пугаться? А только без толку кулаками махать тоже не стоит. Да и с деньгами у нас сейчас напряженка, на новые стулья уже не хватит… А толку? Не знает ведь он ничего ни про Макарьева, ни тем более про Баклана. Зря мы оттуда уехали, Андрюха. Чует мое сердце, что зря, В ответ Подберезский только развел руками.

Они перекусили в пельменной и разъехались по домам.

Заглянув в почтовый ящик, Борис Иванович обнаружил там две бумажки казенного вида. Пробежав их глазами, он озадаченно полез пятерней в затылок. Это были повестки, предписывавшие ему явиться в отделение милиции для дачи показаний. Одна была помечена позавчерашним днем, другая вчерашним. Он еще пытался вникнуть в смысл прочитанного, когда вслед за ним в подъезд вломилась группа захвата в касках и бронежилетах.

– Мать вашу, – сказал Борис Иванович и ударил переднего омоновца кулаком по каске.

Баклан проснулся оттого, что кто-то настойчиво тормошил его за плечо. Он с трудом разлепил глаза и посмотрел в окно. Через грязное стекло в комнату с отставшими обоями и вздыбившимся от сырости почерневшим паркетом проникал серенький полусвет.

Было часа четыре утра, никак не больше.

Стоявший возле него тщедушный мужичонка, одетый в какие-то невообразимые обноски, среди которых Баклан с удивлением заметил застиранную юбку из пестрого ситца, в последний раз тряхнул его за плечо и отпустил.

– Вставай, солдатик, – немного шепелявя, сказал он, – На работу пора.

Баклан непроизвольно вздрогнул, спросонья решив, что его каким-то недобрым ветром занесло обратно в бункер Черемиса, но тут же вспомнил вчерашний день и немного успокоился. Мужичонка в женской юбке между тем сходил куда-то, шаркая по полу разбитыми полуботинками, из которых торчали голые и грязные безволосые ноги, и вернулся, неся в одной руке большую жестяную кружку. Над кружкой поднимался горячий пар, в комнате сразу запахло дешевым растворимым кофе. В другой руке мужичонка держал основательный бутерброд с вареной колбасой.

– Завтрак, – объявил он. – Рубай по-быстрому, скоро машина подойдет.

– Какая машина? – осторожно принимая кружку и бутерброд, спросил Баклан.

– Это когда как, – ответил его странный собеседник. – Когда «рафик» подгонят, когда «уазик», а бывает, что и «мерседес». Не лимузин, ясное дело, а микроавтобус. На лимузинах они сами раскатывают… Но, ежели по мне, и микроавтобус получше, чем до метро пешкодралить…

– До метро? – переспросил Баклан. – А при чем тут метро?

– Ну, может, и не до метро, а до перекрестка какого-нибудь. Это уж куда поставят… Только у метро все-таки получше. На перекрестке шум, машины дымят, и от солнца не спрячешься. А у метро хорошо.

Можно в тенечек забиться, где попрохладнее. А зимой, наоборот, из дверей теплом тянет…

– А зачем мне стоять у метро? – снова удивился Баклан.

Теперь удивился его собеседник, – Как это – зачем? Работа такая.

– Да какая работа? Что делать-то надо?

– А ты не знаешь, что ли? Ох-хо-хо… Ничего, узнаешь. Работа непыльная, пупок не надорвешь. Не горюй солдатик, привыкнешь. Все привыкают, и ты привыкнешь…

Он удалился, вздыхая и шаркая полуоторванными подошвами. Баклан несколько раз окликнул его, но мужичонка не отозвался. Тогда Баклан спустил ноги на пол, чтобы было удобнее сидеть, и автоматически отхлебнул из кружки. Кофе оказался именно таким, как он и ожидал, – горячим, отвратительным и чересчур сладким. Бутерброду тоже было далеко до индюшачьей ножки, которой угощала его накануне тетка Тамара, но по сравнению с баландой, которую подавали во владениях Черемиса, это была пища богов.

Он стал жевать, время от времени прихлебывая из кружки и окончательно просыпаясь. Постепенно вчерашний разговор с Тамарой, которая, по ее собственному признанию, не была настоящей цыганкой, но воспитывалась в таборе, всплыл в его памяти со всеми подробностями.

– ..Интересная рука, – сказала Тамара, водя по его ладони грязноватым пальцем. – Ох, непростая.

И судьба у тебя, парень, непростая, как твоя ладонь. – В ее голосе проступали певучие интонации базарной гадалки, и Баклан с трудом сдержал смех, готовый вырваться из груди. В конце концов, эта женщина отбила его у сержанта Ерохина, а потом накормила его до отвала, так что хихикать и тем более вырываться сейчас было бы просто невежливо. Кроме того, в глубине души он надеялся на чудо. А вдруг Тамаре удастся разглядеть на его ладони что-то такое, что поможет ему вернуться к себе самому?

– Много людей тебе зла желают, – продолжала между тем Тамара, – но есть и такие, которые за тебя молятся. В доме твоем тебя похоронили, но там, откуда ты ушел, о тебе помнят, могилу тебе роют… Скажи, что неверно говорю!

– Не знаю, – солгал Баклан, – Может, и верно.

Ничего не помню.

– А в Москву зачем идешь?

Голос у Тамары вдруг стал деловым, почти жестким, и Баклан про себя удивился такому перепаду. Он засунул за щеку остаток бутерброда с ветчиной, старательно прожевал, сглотнул и только после этого пожал плечами.

– Не знаю, – сказал он. – Русские люди вечно со своими проблемами в Москву тянутся, как будто там легче… Говорят, есть такая программа на телевидении, которая занимается розыском людей. Попробую обратиться к ним…

– Да, – сказала Тамара, – это ты молодец. Здорово придумал. Одежда на тебе с чужого плеча, все лицо в синяках, на рукаве кровь… Помнишь, не помнишь – неважно это, солдатик. Те, от кого ты ушел, про тебя не забыли. Вот сядут они к телевизору, а там твое лицо – на всю страну. А ты им и говоришь: помогите, мол, люди добрые, не могу вспомнить, кто я да что я… Они тебе помогут, можешь не сомневаться. Может, перед смертью и скажут, как тебя на самом деле звали. Перед твоей смертью, конечно. Чтобы это предсказать, никакого гадания не надо.

– Да знаю я это, – угрюмо проворчал Баклан. – Сам об этом круглые сутки думаю. Ну а что делать-то? Память ко мне, наверное, вернется, так ведь до этого еще дожить надо. А у меня ни денег, ни документов, ни дома, ни друзей… Ты не подумай, я не жалуюсь.

– А я и не думаю, – ответила Тамара. – Не похоже по тебе, чтобы ты жаловаться любил. Ты – крепкий, как железо, но и железо, бывает, ломается. Вот тебя сейчас сломали, и одна половинка потерялась.

Она, правда, найдется, но до тех пор тебе в одиночку не прожить. Особенно в Москве. Москва – город злой. Он людей глотает, как семечки, одну скорлупу выплевывает. Что делать с тобой, не знаю… Понравился ты мне.

Сразу понравился, с первого взгляда. Сейчас настоящих мужиков, считай, нету, а ты как раз такой – настоящий. Как цыгане говорят, знаешь? Ром.

Она задумалась, подперев голову рукой. Мимо сквера прошумела электричка на Москву. Баклан проводил ее взглядом, но не шевельнулся. Он уже начал понимать, что в одиночку действительно может бесследно пропасть в дебрях огромного мегаполиса – погибнуть от ножа в подворотне, сесть на двадцать лет в колонию строгого режима по сфабрикованному предприимчивыми ментами обвинению, просто сдохнуть от голода, наконец…

Он не был напуган, но не хотел погибать тихо и бессмысленно, как овца под ножом, даже не узнав собственного имени. Поэтому он сидел на неудобной садовой скамейке и смотрел на Тамару с затаенной надеждой.

Та вдруг звонко хлопнула себя ладонью по лбу и широко заулыбалась.

– Знаю! – торжественно объявила она. – Знаю место, где тебе отсидеться. Люди там хорошие, наши ромалы, обижать не станут. Кормить будут, от милиции защищать, работа у тебя будет, деньги будут, крыша над головой… Миллионером, конечно, не станешь, да и жить будешь не в гостинице «Россия».

Но на улице спать не придется, и в мусорные бачки за объедками не полезешь. Как, согласен?

– Шутишь, – сказал Баклан. – Да я тебе буду по гроб жизни обязан… Тебе-то какая от этого выгода?

– Мне, солдатик, такая от этого выгода, что доброе дело мне на том свете зачтется. Думаешь, этого мало?

Погоди, доживешь до моих лет, поймешь тетку Тамару… Да и должок свой, может быть, вернешь, когда разбогатеешь. Кусок хлеба, да кусок колбасы, да индюшачью ножку…

Она всхлипнула и полезла в рукав кофты за носовым платком. Баклан погрозил ей пальцем, она подмигнула ему в ответ, и оба рассмеялись.

Сидя на продавленной раскладушке, застланной рваным армейским одеялом, Баклан вспомнил вчерашний разговор и пожал плечами. Местечко было странное, но, в конце концов, он вряд ли мог рассчитывать на лучшее. Пока память не вернется к нему до конца, ему суждено вращаться среди отбросов общества – в самом прямом, изначальном смысле этого выражения. Он сам оказался отброшенным, потерявшим свое место в жизни и даже собственное имя.

Человек ниоткуда. Была, помнится, у «Битлз» такая композиция…

Он встрепенулся. Все-таки память понемногу возвращалась – клочками, обрывками, отдельными фрагментами. «Битлз». «Машина времени». «Роллинг стоунз», «Крематорий»…

Тут в прихожей залязгал отпираемый замок, – видимо, явились работодатели и Баклан залпом допил кофе.

В комнату, тяжело, по-хозяйски ступая, вошел коренастый человек лет сорока, одетый в мятые кремовые брюки, кожаные сандалии на босу ногу и белую тенниску, из-под которой выпирал смуглый волосатый животик. Лицо у него тоже было смуглое, круглое и лоснящееся, как масляный блин. Под носом топорщились аккуратнейшим образом подстриженные в тончайшую ниточку черные усики, а загорелую сверкающую лысину обрамляли смоляные кудри. Ему не хватало только красной рубахи, черной жилетки, хромовых сапог, кнута за голенищем, серьги в ухе и фетровой шляпы, чтобы стать хрестоматийным цыганом.

Впрочем, шляпа была, хотя и не фетровая, а соломенная.

Вошедший держал ее в левой руке, в то время как правой вертел на пальце брелок с ключами от машины, – Ты что, еще не готов? – вместо приветствия спросил он. – В темпе, родной, в темпе! Метро через полчаса откроется! Где твои тряпки? Эти, что ли? Камуфляж, да? Жертва чеченской войны? Ну ладно, сойдет для начала… Потом придумаем что-нибудь поинтереснее. Тамара говорит, ты память потерял? Звать тебя как, помнишь?

– Зови Бакланом, – сказал Баклан, неторопливо одеваясь. – Только, прежде чем я куда-то поеду, ты мне объяснишь, что я должен делать.

– Одевайся, одевайся, – раздраженно бросил цыган. – Я здесь командую, не ты. Все объясню по дороге. Спешу я, понял? Я спешу, ты спешишь, мы все спешим. Кто не успел, тот опоздал. Если не попадем на место до того, как откроется метро, жратвы сегодня не получишь. Так понятно?

Баклан застегнул комбинезон и обулся. Он сделал это просто потому, что стоять полуодетым перед этим деловитым человечком, похожим на пережаренный колобок, было как-то унизительно. Затянув шнурки на ботинках, он разогнулся и посмотрел цыгану прямо в лицо.

– Ну, ты готов? – раздраженно осведомился тот. – Давай поехали! Марфуша, ты где?

– Тута я! – отозвался из кухни странный сосед Баклана.

Он вошел в комнату, и Баклан опешил. Марфуша всего-навсего нацепил на голову выцветшую косынку и что-то такое сделал с выражением своего лица, но теперь перед Бакланом вместо тщедушного мужичонки средних лет, для смеха вырядившегося в женскую юбку, стояла неимоверно жалкая, вызывающая сострадание древняя старуха, досуха выжатая и обесцвеченная тяжелой безрадостной жизнью.

– Нравится? – с гордостью спросил цыган, словно это именно он был волшебником, превратившим бомжа в старуху.

– Обалдеть можно, – искренне признался Баклан. – Так… – он на секунду замялся, разглядывая Марфушу, – так, мужики. Гм… Да. Так вот. Никуда я с вами не поеду, пока вы мне толком не ответите, куда меня везете и что я там должен буду делать. Ну?

Цыган длинно и очень эмоционально высказался на своем родном наречии. Слушая его, Баклан припомнил, что кто-то говорил ему, будто цыгане общаются на видоизмененном санскрите и вообще являются прямыми потомками древних ариев, как и индусы. Потом цыган перешел на русский. Для начала он выругался матом, а потом сказал Марфуше:

– Объясни ему.

Марфуша испуганно, как-то совсем по-птичьи склонил повязанную косынкой голову к левому плечу и быстро, искоса посмотрел сначала на цыгана, который, пыхтя, вытирал лоб и шею сероватым носовым платком, а потом на своего соседа по ночлегу, стоявшего посреди прихожей с самым непреклонным видом.

– Ну так, это… – пробормотал Марфуша. – Как это – чего делать?.. Известно что: милостыньку просить. – Он вдруг ссутулился, как-то скособочился и, мелко кланяясь, затянул; – Граждане дорогие, дай вам Господь Бог здоровьичка и материального благополучия! Помогите, кто чем может…

– Это, значит, и есть работа, которую обещала Тамара? – спросил Баклан. – Извините, ребята, надо было сразу сказать. Мне это не подходит.

Марфуша замолчал на полуслове и, разинув рот, уставился на него так, словно увидел привидение. Цыган прокашлялся, зачем-то надел шляпу, снова снял ее и, удивленно качая головой, сказал:

– Да… Тамара предупреждала, что с тобой могут быть проблемы.

– Да какие проблемы? – ответил Баклан. – Никаких проблем! Бог с вами, ребята. Я сейчас уйду, и больше никаких проблем. Не нужна мне ваша помощь. Разберусь как-нибудь сам.

– Точно, контуженный, – сказал цыган. – Тамара, шалава, совсем с ума сошла. Тащит сюда каких-то идиотов, возись с ними потом…

Он открыл входную дверь, высунулся на лестничную площадку, что-то сказал по-цыгански и отступил в сторону, сложив руки на животе. В квартиру, уверенно топоча ногами, ввалились четверо молодых и, судя по их виду, довольно крепких людей. Вот это уже не требовало никаких объяснений, и Баклан, отступив на шаг, принял боевую стойку.

Он очень ловко сшиб смуглого крепыша, который первым бросился в атаку, боковым ударом в челюсть.

Крепыш всем телом ударился о стену и с шумом обрушился на затоптанный паркет. Остальные трое насели на Баклана разом, теснясь и толкаясь в узкой прихожей. Он опрокинул еще одного, но был вынужден отступить еще на шаг, а потом еще. На третьем шаге он почувствовал мягкий безболезненный удар сзади под колени, потерял равновесие и, уже падая, сообразил, что чертов мозгляк Марфуша внес свой вклад в боевые действия, нырнув ему под ноги. Он попытался выбросить назад руки, чтобы смягчить падение, но это удалось ему только отчасти, и удар спиной о паркет на какое-то время вышиб из него дух. Мучительно пытаясь заставить работать парализованную ударом грудную клетку, он выбросил перед собой ногу, отшвырнув одного из нападавших. В следующее мгновение на него навалились, распластали и намертво придавили к полу.

Грудь отпустило, и он с шумом втянул в себя воздух, пропитанный запахами пота, табака, спиртного и гнилого дыхания. От этой смеси Баклана замутило.

Несколько секунд он боролся со своим взбунтовавшимся желудком, но в конце концов одержал победу.

– Ну, суки, – сказал он, снова обретя дар речи, – лучше вам меня не отпускать.

Его наотмашь ударили по лицу. Щека сразу онемела, но он только засмеялся в ответ, оскорбительно обнажив десны.

Цыган в соломенной шляпе, который, по всей видимости, был здесь за главного, что-то повелительно крикнул по-своему, и занесенная для нового удара рука неохотно опустилась.

– По морде не бейте, – добавил цыган по-русски.

«Не бейте меня по лицу, – немедленно вспомнил Баклан, – я им работаю.» Это была реплика из какого-то фильма. Эпизод, в котором она прозвучала, вдруг целиком всплыл в его памяти, и он снова засмеялся.

– Смеется, козел, – сказал кто-то.

– Контуженный, – откликнулся другой голос.

Баклан напрягся, пытаясь вырваться, но добился только того, что его со страшной силой ударили в солнечное сплетение. Кашляя и давясь снова подступившей к горлу рвотой, он корчился на полу, как пришпиленный булавкой жук.

– Ну хватит! – услышал он властный женский голос.

Повернув голову, Баклан увидел стоявшую в дверях женщину, одетую в белый халат, наброшенный поверх какого-то, как показалось ему, очень элегантного наряда.

Женщина была не молода – лет под сорок, но выглядела весьма привлекательно. Видно было, что она уделяет своей внешности огромное внимание, тратит на нее большие деньги и пользуется успехом у обеспеченных мужчин. Лицо у нее было немного широковатое, с твердым подбородком, красивое и умное, слегка подкрашенные волосы коротко подстрижены, а в ушах острыми звездочками горели бриллианты. От нее, забивая вонь разгоряченных мужских тел, по всей прихожей распространился тонкий аромат каких-то очень дорогих духов.

– Что тут у вас? – звонким, уверенным голосом спросила женщина.

Она прошла через прихожую, спокойно и равнодушно перешагнув через лежавшего смуглого крепыша, который слабо копошился у стены, пытаясь для начала встать на четвереньки. Лицо женщины выражало только спокойную деловую озабоченность, напоминая лицо врача «скорой помощи», прибывшего на место дорожно-транспортного происшествия. На этом лице не было ни страха, ни брезгливости.

Баклан с удивлением разглядел у нее в руке округлый алюминиевый чемоданчик с красным крестом и понял, что действительно видит перед собой врача «скорой помощи». От этого открытия у него даже слегка помутилось в голове, как будто пол под ним вдруг пришел в движение. Это что, новая методика оказания медицинской помощи? Своеобразная шоковая терапия?

Женщина приблизилась и легко опустилась на корточки перед распластанным на спине Бакланом.

На ней были какие-то струящиеся светлые брюки и босоножки на высоких каблуках. Баклан заметил, что ногти на руках и ногах у нее покрыты одинаковым перламутровым лаком.

– Посмотрите, Ольга Дмитриевна, – просительно сказал цыган в соломенной шляпе. – Сладу никакого нет. И потом, может, присоветуете что.., в смысле сценического образа. Мы задумали выставить его как чеченского ветерана… Ну, как обычно… Да вот, как видите…

Женщина отвела от лица Баклана взгляд внимательных серо-зеленых глаз и несколько секунд пристально, с непонятным выражением разглядывала цыгана. Под этим взглядом цыган смешался и окончательно замолчал, вертя в руках свою шляпу. Не сказав ни слова, Ольга Дмитриевна повернулась к Баклану и взяла его за щеки мягкими теплыми пальцами, от которых приятно пахло какой-то косметикой.

– Симпатичный мальчик, – сказала она, – только очень изможденный. Хороший материал. С ним можно работать! Дайте-ка мне подумать…

Она отпустила подбородок Баклана и встала, рассеянно вытирая пальцы батистовым носовым платком.

Баклан невольно залюбовался непринужденной грацией ее движений и вдумчивым выражением красивого лица. Это было действительно красивое лицо, освещенное внутренним светом, и между делом Баклан подумал, что это первое по-настоящему симпатичное ему лицо, встреченное с тех пор, как он очнулся в бункере у Черемиса. С тех пор он наблюдал в основном рожи: либо забитые и покорные овечьи физиономии рабов, либо оскаленные волчьи хари охранников. Все они были подонками, но женщина, которая сейчас стояла над ним, задумчиво подперев указательным пальцем щеку, принадлежала к другому, гораздо более высокому и узкому кругу.

– Хорошо, – сказала Ольга Дмитриевна, рассеянно и изящно щелкнув пальцами. – Кое-что я могу сделать прямо сейчас.

– Хорошо бы, – пробормотал цыган в соломенной шляпе. – Метро уже открылось, а мы тут…

Ольга Дмитриевна даже не взглянула на него. Снова опустившись на корточки, она открыла свой чемоданчик, окинула его содержимое задумчивым взглядом, взяла из бокового отделения одноразовый шприц и умело освободила его от упаковки. Баклан снова напряг мускулы, но его держали крепко.

– Хороший паренек, – повторила Ольга Дмитриевна, наполняя шприц прозрачной коричневой жидкостью, похожей на коньяк или крепко заваренный чай, – даже не кричит… Теперь слушайте внимательно. Я оставлю вам упаковку из десяти ампул. Препарат новый, синтетический, стоит относительно недорого, но злоупотреблять не советую. Он действует на центральную нервную систему, вызывая частичный мышечный паралич. Дышать он у вас сможет, а вот говорить или двигаться – увы… В таком виде его будет легко использовать. Сажаете в инвалидную коляску, приставляете к нему ребенка.., нет, лучше даже не ребенка, а, например, Марфушу. Старушка-мать собирает деньги на лечение сына-.