Глава 1

Ночь всегда приносит с собой тонкий аромат романтики, особенно если на небе всходит полная луна.

И в эту осеннюю ночь она выкатилась над Москвой – огромная, белая, похожая на таблетку растворимого байеровского аспирина. Во всяком случае, такой она могла показаться людям, связанным с медициной.

Облака над столицей шли ровно, с разрывами, и луна то ярко очерчивалась на темном небосклоне, то матово размывалась, намеком проступая сквозь негустые легкие облака. Внизу, на улицах, ветра почти не ощущалось, и густой смог, оставленный после тяжелого напряженного дня, висел между домов, отчего город казался немного ирреальным, словно нарисованным акварелью и потом сбрызнутым водой.

Лишь редкие окна горели в это позднее время. Светофоры мигали желтым, не задерживая стремительный бег редких ночных машин. Таксомоторы на стоянках сбились в стаи, и шоферы собирались в одной из машин поиграть в карты, оставляя дверцы своих автомобилей открытыми, чтобы услышать позывные по рации. Вдруг кто-нибудь из задержавшихся в гостях пожелает уехать домой, не дождавшись утра, или подвыпившей компании понадобится спиртное?

Жизнь в большом городе никогда не замирает окончательно, она тлеет, как уголья, подернутые толстым слоем пепла, и человек внимательный непременно заприметит скрытую ночную жизнь столицы. Нужно лишь уметь видеть, а не только смотреть.

Вот две девушки, в три часа ночи прогуливающиеся по пустынному тротуару, в коротких черных платьях и расстегнутых кожаных куртках, – это, конечно же, проститутки. И если на окраинном пустом проспекте поближе к тротуару медленно едет машина, то знайте, ее пассажиры высматривают девочек. Какого же черта еще можно плестись, если дорога свободна, если светофоры не мешают мчаться с ветерком?

Сверкнув стоп-сигналами, машина притормаживает, и вот она уже ползет вдоль тротуара. А девушки словно бы и не слышат скрипа тормозов, идут, взявшись за руки, уже напряженно ожидая, когда их окликнут. И если послышится голос с кавказским акцентом, то вполне возможно, они обложат его обладателя матом. Проститутки тоже разборчивы в выборе связей, и не каждая решится провести ночь с кавказцем, хоть тот и пообещает за ночное развлечение золотые горы. Обещания легко даются-"до", но трудно выполняются «после».

– Эй, красотки! – крикнул мужчина, опустив стекло и высунувшись из машины почти до пояса.

Одна из проституток шепотом спросила подругу:

– Отзываемся?

Та кивнула.

– Да.

– Говорить ты будешь…

Они одновременно обернулись, словно бы пловчихи из команды синхронного плавания, и посмотрели на желающего развлечься.

– Сколько удовольствие-то стоит? – без всяких экивоков и ложной скромности осведомился мужчина. Глаза его маслено поблескивали.

– Не пьяный, – отметила одна из проституток.

С сильно пьяными ей иметь дела не хотелось, а трезвый, чистый мужик славянской внешности – то, что надо.

Такие обычно аккуратно расплачиваются, за своим здоровьем следят. Да и пожелания у них обычно стандартные, без всяких извращений.

– А это смотря что, – сказала проститутка.

– Смотря куда? – рассмеялся мужчина.

– Берем повременно и в зависимости от сложности, – объяснила проститутка. Голос ее звучал ровно, без эмоций, словно она выясняла у начальника цеха условия работы при приеме на фабрику;

– По полтиннику на каждую до утра устроит? – мужчина приложил руку то ли к сердцу, то ли к бумажнику, лежавшему в левом кармане куртки.

– А вас сколько?

– Двое, – мужчина распахнул дверцу, чтобы девушки могли убедиться – в машине, кроме него и молодого парня за рулем, никого нет.

– Хорошо, по пятьдесят с каждого. И привезете нас на то же место, где подобрали.

– Сюда, что ли?

– Именно.

– Лучше я вам на такси накину, – мужчина похлопал рукой по сумке, стоявшей на заднем сиденье.

Раздался глухой стеклянный звук, так могли звенеть только полные бутылки.

– Или на работе вы не пьете? – засмеялся он.

– Если вино, то пьем.

– Шампанское.

– Еще лучше.

– И дороже.

– Но его цена в стоимость услуг не входит.

– Ясное дело.

Девушки, смеясь, забрались в машину, и автомобиль, выскочив на середину проезжей части, понесся по мокрому после недавнего дождя асфальту. В нем уже вовсю гремела музыка, заглушавшая манерный визг девчонок, которых купивший их до утра мужчина щупал за ляжки.

Из-за угла дома-девятиэтажки, облицованного белой смальтой, местами уже рассыпавшейся, выглянули двое молодых парней.

– Говорил я тебе, Коля, что они проститутки, а ты: «Подколемся, познакомимся»…

– Да уж. Макс, у тебя на них глаз наметан. А мне сперва показалось, нормальные бабы.

Парни, осторожно ступая по раскисшему грязному газону, выбрались на асфальт.

– Страна у нас такая, идиотская, – принялся рассуждать Коля, прижимая к груди большой полиэтиленовый пакет, – что даже честные женщины не боятся одеваться как проститутки.

– Это шик особый, – вздохнул Макс, вслушиваясь в раскаты удаляющейся музыки. – И какого черта только мы от них прятались?

– Не знаю, воспитание, наверное, сказывается.

Николай отодвинул край пакета и заглянул вовнутрь, проверяя, не разлился ли клей, стоявший на дне в двухсотграммовой стеклянной баночке, из которой торчала самая простая, какую можно было только купить, ученическая кисточка.

– Ходишь по ночным улицам, и кажется, нигде никого.

А только начнешь незаконным делом заниматься, сразу мерещатся и менты, и подозрительные личности.

– Ну а теперь-то чего ты боишься? Идешь себе спокойно по улице, за что к тебе можно прицепиться?

– А штраф получить не хотел?

– От всего не убережешься, – Макс тронул друга за плечо. – Давай и на этот столб наклеим.

– На хрена, он у самой дороги, через газон никто идти не станет, чтобы прочесть.

– А тебе разница есть, прочтет кто-нибудь или не прочтет? Мы обещали, что на всех остановках объявления расклеим.

– Думаешь, кто-нибудь проверять пойдет, расклеили мы или нет?

– Если люди за это деньги заплатили, то могут и проверить.

– Скажем, что ободрал объявления кто-нибудь. И так уже на десяти остановках расклеили.

– Я бы их вообще с превеликим удовольствием в мусорку выбросил, и сейчас было бы поменьше работы, поменьше страха, и потом…

– – Как это? – не понял Николай.

– Чем меньше объявлений расклеим, тем потом нам меньше звонить станут.

– Все равно у телефона сидеть придется, какая разница?

Парни, студенты второго курса, приехавшие в Москву на учебу и снимавшие квартиру на двоих неподалеку отсюда, подошли к автобусной остановке. Оба фонарных столба сплошь пестрели объявлениями, они уже были налеплены в несколько слоев, разбухли от дождей. Несколько объявлений белело и на стеклянной перегородке павильона-остановки.

– А может, и сюда наклеим? – предложил Маке, показывая на толстое витринное стекло.

– Жалко портить, остановка красивая, – вздохнул Николай, доставая из мешка объявление, напечатанное на ярко-красной бумаге строгим компьютерным шрифтом.

В первую очередь бросалось в глаза слово «работа», набранное трехсантиметровыми буквами. Осторожно макнув кисточку в клей «ПВА», Николай принялся намазывать листок с тыльной стороны. Работал он быстро и аккуратно.

Макс в это время стоял на краю тротуара и всматривался в городской пейзаж, не видно ли где милиционера, потому как за расклейку объявлений в неположенных местах парням могли выписать солидный штраф.

Глядя на студентов со стороны, можно было подумать, что они ждут на остановке автобус, который, естественно, в три часа ночи появиться не мог. Но это не преступление, даже административное, – ждать несуществующий в природе автобус на действующей остановке.

Николай взял объявление двумя руками и, стараясь не выпачкаться в клей, подбежал к фонарному столбу, прицелился и налепил его на уровне своего лица. Разгладил скомканной газетой и, отойдя на два шага, полюбовался работой.

Даже сейчас, ночью, в неверном свете фонарей, оно гляделось ярко и броско.

– Готово? – спросил Макс, завидев одинокую фигуру на другой стороне проспекта. Но тут же понял, опасаться позднего прохожего нечего, тот в стельку пьян и вряд ли что-либо видит перед собой и под ногами, движется на «автопилоте».

– Готово! – отозвался Николай и тут же засмеялся.

– Чего такого веселого вспомнил?

– Объявление на столбе смешное висит.

Макс подошел к другу и глянул на объявления, большую часть которых составляли призывы похудеть без голодания и физических нагрузок. Эти соблазнительные призывы сопровождались плохо отпечатанными фотографиями, на которых были изображены якобы одни и те же люди до приема чудодейственного аппарата и после.

– Эти?

– Не туда смотришь, над этими я уже давно не смеюсь, – сказал Николай и придержал наполовину отклеившееся объявление размером в половину машинописного листка, сплошь заполненного текстом.

– Предлагаю… – прочел Макс.

Далее шло перечисление труднопроизносимых лекарственных препаратов, большей частью антибиотиков, помогающих при гонорее и триппере. За ними шли сильнодействующие сердечные и транквилизаторы.

– А чего смешного? – пожал плечами Макс.

– Ты до конца дочитай.

Почти в самом конце объявления шла приписка:

«…а также – памятники гранитные».

– В списке не хватает еще гробов, – улыбнулся Макс, – и услуг землекопов.

– А что, нормальная комплексная программа: потрахался, заболел, лечился, умер, похоронен, тебе памятник поставили – все как надо. Думаешь, наше объявление лучше?

– Не наше, – тут же поправил Макс, – а этого… – и только сейчас он сообразил, что не знает даже имени человека, который дал им объявления и деньги за их расклейку. – Ты не помнишь, кстати, как его зовут?

Николай задумался.

– Точно.., он ведь даже не представился, но как-то так хитро это сделал, что я и не заметил.

– Нормальное объявление, получше других, – и тут же вслух прочел текст, под которым еще темнел свежий клей: «Предлагается высокооплачиваемая работа (до тысячи долларов в месяц) мужчинам и женщинам до сорока лет. Прописка и гражданство значения не имеют. Необходимы инициативность и хорошее здоровье».

Внизу был напечатан номер телефона той самой квартиры, которую снимали Макс с Николаем.

– Что-то мне не по себе, когда вижу наш номер телефона на каждом столбе.

И Макс тут же представил себе, как в квартире раздастся звонок и участковый милиционер поинтересуется, по какому праву они принимают заказы по устройству на работу и что это такая за работа, где можно без особого труда заработать тысячу долларов в месяц. А ответов на эти вопросы ни Макс, ни Николай не знали, они лишь согласились за пятьдесят долларов расклеить объявления и еще за сто в течение двух недель принимать телефонные звонки.

Заказчик, мужчина лет сорока-сорока пяти, вышел на них практически случайно. Подошел к ним в пивной, когда ребята обсуждали свои финансовые проблемы, и с ходу предложил заработать. Но не назвал ни своего имени, ни фирмы, которую представляет. А в сегодняшние дни о сути бизнеса как-то не принято спрашивать, неудобно. Мало ли почему человек скрывает подробности – уходит он налогов, боится наезда конкурентов. Многие сейчас работают через подставных диспетчеров.

– Пошли, нечего тут торчать, – Николай толкнул в плечо Макса, и ребята зашагали по проспекту к следующей остановке.

В пакете еще оставалась целая пачка объявлений, клея в банке – до половины. До рассвета красные броские листки следовало пристроить на фонарных столбах, чтобы с утра уже быть готовыми принимать телефонные столбы.

– На что деньги потратим? – спросил Макс.

– Их не так много, чтобы долго думать, – отозвался Николай, – да и сотку мы еще не получили.

– Но полтинник уже есть.

– За квартиру заплатить придется.

– За квартиру родители заплатят, незачем им говорить, что мы еще и подрабатываем.

– Ты помнишь, что еще этот мужик сказал?

– Конечно. Если хорошо пойдет, сотрудничество продолжим.

– Мне почему-то показалось, что больше он с нами работать не будет.

– Почему?

– Я по глазам вижу. Говорит и как-то на тебя не смотрит.

– Показалось тебе. Где он еще двух таких дураков найдет, которые за полторы сотни баксов две недели на него работать станут?

– Тоже мне, работа, – воскликнул Николай, – через день по очереди на телефоне сидеть, адреса записывать!

Вот если бы объявление в газете дали, тогда бы телефон у нас не смолкал. А так мы их только в нашем районе на столбах расклеим. Позвонит человек сорок, не больше, уж я-то знаю.

– Сам ты у него поработать за штуку баксов не хочешь?

– А ты отвечаешь требованиям насчет здоровья, что ли?

– Конечно! Чего им отвечать? Две руки есть, две ноги, два глаза, конец, когда не надо – болтается, когда надо – твердеет, не алкоголик и не наркоман. Но работать мне у этого мужика не хочется.

– Почему?

– По нему видно, что если штуку баксов заплатит, то сам себе в карман пять положит.

На проспекте показался милицейский «уазик». Машина сбавила скорость и, подъехав к самому бордюру, стала сопровождать молодых людей. Те занервничали.

– Не оглядывайся на них.

– Почему?

– У тебя по морде видно, что ментов боишься.

– Тише говори, а то услышат.

– А ты пакет не к груди прижимай, а в руку возьми, как все нормальные люди. А то такое чувство, будто ты там краденое несешь. Сейчас, как проверят, и штраф нам влепят, ровненько на те самые полторы сотни баксов.

«Уазик» пока не останавливался, но и обгонять парней не спешил. За стеклом виднелось довольное лицо милиционера сержанта, он внимательно всматривался в парней.

– Какого черта тащимся, – сказал напарник, – видишь же, не пьяные?

– Раз не пьяные, значит, наркоманы, – отозвался более опытный сержант. – Ребята молодые, значит, или пить должны, или наркотиками балуются.

– Баб они вышли снять, видел, как пакет к груди прижимали? Небось спиртное там, на последние деньги купленное. С родителями живут, вот и трахаться им негде, решили проституток снять, – перенес свои проблемы на студентов милиционер.

– Почему до сих пор не сняли?

– Ты же сам видел, от самого метро на проспекте ни души.

– Не нравятся они мне чем-то. Останови, документы проверю.

– Какой же дурак из дому с документами выходит, если он, конечно, на кавказца не похож? Эти два не похожи, наши ребята, русские, светлоголовые.

– Холодно из машины выходить, – вздохнул сержант, – да и не делают они ни хрена такого, за что прицепиться можно.

– Настоящий милиционер должен уметь и к столбу прицепиться.

– Ладно, поехали, а то ребята уже волноваться начинают.

Коротко просигналив, «уазик» выехал на середину дороги и помчался в сторону центра.

Николай глубоко вздохнул.

– Что за жизнь идиотская пошла? Вечно себя виноватым чувствуешь: и в институте, и перед ментами на улице, будто ночью уже и гулять нельзя.

– К тебе они приставали?

– Нет.

– Так чего ты ментами остался недоволен? Ехали, нас увидели, решили посмотреть, а вдруг пьяные. Видят – трезвые, и поехали себе дальше.

– Да, тяжело деньги даются, – вздохнул Николай, вновь заглядывая в пакет, не разлился ли клей.

– Если еще раз клеить придется, то я тебе наперед совет дам – кисточку до половины обрежь, чтобы банку можно было крышкой закрыть.

– Где ж ты раньше был со своими советами?

Еще полтора часа ушло у ребят на то, чтобы расклеить остальные объявления. И, лишь выбросив в урну мешок с вымазанной клеем баночкой, Николай вздохнул свободно и облегченно.

– Пошли отсыпаться.

– Думаешь, с самого утра тебе по телефону звонить начнут?

– Всегда найдется идиот, который посчитает, что позвонить в шесть утра не только можно, но и нужно.

– Сегодня моя очередь звонки принимать.

– Аппарат у нас дурацкий, без регулятора громкости.

Хоть тебе и принимать, а проснемся оба.

Глава 2

Осенью дожди всегда серые.

Сквозь пелену дождя неслись автомобили с включенными фарами, а по тротуару, легко перепрыгивая через лужи, бежал высокий мужчина в разбитых кроссовках, спортивных штанах неопределенного цвета с двойными белыми лампасами и в темно-синей майке с короткими рукавами. Он бежал очень ровно, и казалось, что ноги, обутые в тяжелые кроссовки с замысловатой рифленой подошвой даже не касаются мокрого шершавого асфальта.

Борис Рублев бежал легко, большими шагами. С проезжающих мимо машин на него поглядывали кто с нескрываемым восхищением, кто с презрением, а кто и просто с интересом.

– На спортсмена похож, – переговаривались пассажиры автомобилей и пассажиры автобусов, троллейбусов, прижимая лица, расплющивая носы о мокрое запотевшее стекло.

Борис Рублев дышал ровно и напоминал сам себе локомотив, мчащийся по рельсам, причем не в полную силу, а так, чтобы просто разогреть мотор.

Один поворот, второй… Квартал, еще квартал…

Вот и ограда парка. С деревьев срывались листья – желтые, красные, охристые, падали на мокрый асфальт, прилипали к нему. Иногда подошва кроссовки раздавливала багряный кленовый лист, и на асфальте оставались темно-красные, бордовые пятна.

«Словно кровь», – думал Борис Рублев, глядя вперед, ритмично дыша.

Он бежал с такой скоростью, что не слышал ударов собственного сердца. Мышцы постепенно прогревались, наполнялись горячей кровью, и Борис Рублев получал удовольствие от этого, в общем-то, быстрого утомительного бега, от прохладного осеннего воздуха, от назойливого дождя.

Но уже вскоре дождь не казался назойливым, он даже был приятен.

Когда до дома оставалось метров пятьсот, Рублев побежал еще быстрее и наконец услышал биение сердца. Мышца сокращалась уверенно, ритмично, как кузнечные мехи.

У входа во двор Комбат сбросил скорость и перешел на быстрый шаг.

Он подскакивал, размахивал руками, резко поворачивал торс то право, то влево. На спортивной площадке у школы он подошел к перекладине, подскочил, уцепился за скользкую влажную трубу и двадцать раз легко вознес свое тело. Несколько раз перевернулся через перекладину, а затем принялся делать подъем переворотом. Все движения были отточены, выверены, он выполнял простые упражнения как заправский гимнаст.

Наконец соскочил на землю, уперся кулаками в землю и стал отжиматься. Сколько раз он сделал это упражнение, не знал, да и никогда не считал. Он делал его до тех пор, пока не почувствовал усталость, пока спина не стала мокрой и майка не прилипла к телу.

«Ну вот, хватит», – решил он, несколько десятков раз перепрыгнул через бревно, провел серию ударов руками, ногами и уже в конце выполнил несколько замысловатых прыжков и таких же замысловатых ударов ногой.

– Хватит, – сказал он сам себе, запрокинул лицо, подставляя его сырому ветру и мелким каплям осеннего дождя, – теперь душ, а затем завтрак.

Так было всегда. Уже много лет, проснувшись, Комбат десантно-штурмового батальона Рублев, правда, теперь в отставке, начинал свой день с пробежки и занятий физкультурой. Он держал себя в форме, не расслабляясь ни на один день.

Правда, иногда случались перебои, но они были вынужденными и непродолжительными – неделя или две. И снова жители района видели высокого сильного мужчину, который, невзирая ни на дождь, ни на ветер, ни на холодный снег, бежит по улице широко и легко, похожий на охотника, преследующего добычу.

Приняв душ, Рублев растерся большим махровым полотенцем. Чайник уже вскипел, завтрак был довольно скромный: пара бутербродов, большая чашка чаю. На подоконнике в кухне стояла чисто вымытая широкая пепельница, круглая, с высокими бортиками.

Пепельница была вымыта идеально. В ней лежала открытая пачка сигарет. Рублев знал, в пачке восемнадцать сигарет, не хватает лишь двух. Рядом с сигаретами – стальная зажигалка «Zippo», подарок Андрея Подберезского.

Три недели Комбат уже не курил, он решил вести правильный образ жизни. Другой на его месте убрал бы пачку куда подальше, чтобы глаза не видели, но Рублев был не таким человеком. Он знал: если сигареты спрячет, то это будет его мучить еще сильнее, нежели вид сигарет, лежащих прямо перед глазами на расстоянии вытянутой руки.

Но преодолеть это расстояние – ничтожно малое – Рублев не мог.

Он сказал себе три недели назад, вот так же утром:

«С сегодняшнего дня я не курю, но сигареты прятать не стану. Пусть лежат, пусть напоминают мне о своем существовании и о моем обещании не курить».

Так же три недели Борис Рублев не пил.

Подберезский, узнав о том, что Комбат бросил курить, сразу же принялся шутить, но Рублев его обрезал:

– Я, Андрюха, могу бросить курить, а вот тебе слабо – понял?

– Мне слабо? – взъерепенился Андрей.

– Тебе слабо.

– Да ничего не слабо, Борис Иванович, просто я не хочу себя мучить.

– Просто ты боишься, Андрюша?

– Чего?

– Пообещать себе и не выполнить.

– А ты? – спросил Подберезский.

– Я не боюсь. Сигареты будут лежать на подоконнике, но я к ним не прикоснусь.

– Что бы ни случилось? – спросил Подберезский.

– Что бы ни случилось. Пусть даже мой дом уйдет в тартарары, провалится, к сигаретам я не притронусь.

– Так может, пить тоже не будешь?

– И пить не буду, – сказал Комбат, бросая эту фразу не Андрею Подберезскому, а направляя ее внутрь себя, как приказ, внутренний приказ, отменить который не может никто, кроме него самого, Бориса Рублева. Но отменять он не станет.

– Слушай, Борис Иванович, может, тебя кришнаиты охмурили или какие другие сектанты? Может, ты в баптисты подался?

– Чего-чего? – переспросил Комбат.

– Я говорю, может, тебя ксендзы польские, как того Козлевича, охмурили или попы?

– Какие еще попы, какие ксендзы, Андрюха?! Никто меня не охмурял, я сам принял решение и буду его выполнять.

– А до каких пор, – ехидно улыбнулся Подберезский, – день, два продержишься, ну, от силы три?

– Нет, – сказал Комбат, – никогда больше не буду курить.

– А пить? – последовал тут же вопрос.

– Насчет пить – не знаю, водка не такой наркотик, как сигареты, и не такая пагубная привычка. Так что пить я скорее всего буду, но пока – не хочу.

– Ну-ну, Борис Иванович, – улыбнулся Подберезский, – странный ты какой-то стал, выдумываешь лишь бы что, словно тебе и заняться нечем.

– А мне, Андрюха, действительно, заниматься особо нечем, разве что собой, собственным здоровьем.

– Ну, ты уж совсем как пенсионер…

– А я и есть пенсионер.

– Шел бы к полковнику Бахрушину работать, он же тебе предлагал.

– Я не хочу идти на службу.

– А почему?

– А по качану, – сказал Комбат, хватая Подберезского и легко отрывая от земли. – Ты, Андрюха, кстати, – поставив друга на пол, сказал Комбат, – килограмма на четыре или на пять растолстел.

– Я растолстел? – крикнул Подберезский.

– Ты растолстел, не я же!

– Ну может быть, немножко.

– Спортом надо заниматься и курить бросай, как я.

– Нет, Комбат, я курить не брошу. Ты на меня будешь смотреть и завидовать, будешь слюнки глотать.

– Думаешь, глотать стану?

– Куда ты денешься! Я уже сам несколько раз бросал, но решил, зачем мучиться, придет время и брошу.

– Какое время?

– Когда мой организм скажет: «Подберезский, бросай курить, а то сдохнешь!».

– А если поздно будет?

– Бросить курить никогда не поздно, – отрезая Подберезский.

Этот разговор Комбат вспоминал часто и иногда внутренне проклинал себя за свою же заносчивость. Если с алкоголем было проще, то без табачного дыма, без сигарет Комбат мучился ужасно. Правда, его мучений никто не видел.

О том, как это тяжело, знал только он сам. Самым трудным временем была ночь: тяжело, почти невозможно отказаться от закоренелой привычки выкуривать на ночь, перед самым сном, сигарету. Сейчас же Комбат не курил, зато во сне он дымил со страшной силой. Во сне он выкуривал иногда по несколько пачек сигарет, наслаждаясь табачным дымом. А утром просыпался разбитым, невыспавшимся и почему-то кашлял, как чахоточный курильщик, которому лет семьдесят. Но вот уже несколько дней как стало чуть полегче. Вполне возможно, легкие и организм начали понемногу очищаться от никотина.

Позавтракал Борис Рублев безо всякого аппетита. Настроение сложилось ни к черту, и Комбат прекрасно понимал, с чем это связано. Имелись две причины, обе веские: во-первых, бросил курить и начал изнурять себя воздержанием, а во-вторых, и, может, это было самым главным, Рублев не мог долгое время находиться в подвешенном состоянии и бездельничать. Его неуемной натуре нужна была такая работа, которая поглощала бы его всецело, не давая ни о чем думать, кроме самой работы.

Он включил старенький автоответчик на своем телефоне – подарок друзей и, расхаживая в большой комнате, в которой, несмотря на холод, окно было распахнуто настежь, начал прослушивать магнитофонную запись. Никаких звонков не поступало, и это Рублева расстроило.

«Хоть бы какая сволочь позвонила, – подумал он и криво улыбнулся. – Нет, так нельзя, так жить нельзя. Мучу себя почему-то-. Кому и что я собираюсь доказать? Если себе, то ведь о себе я все знаю, а если другим, то зачем?»

От этих вопросов Рублеву становилось не по себе. Он вообще не привык рассуждать и предаваться долгим размышлениям, он был человек действия.

«Может, позвонить Андрюше Подберезскому? – подумал он. – Или прямо Бахрушину?»

Звонить Бахрушину не хотелось. Что-то в последнее время в их отношениях разладилось. То ли Борис Иванович Рублев стал не нужен полковнику ГРУ Бахрушину, то ли у самого полковника возникли какие-то проблемы, и ему было не до Рублева.

Недовольно взглянул на часы. Было еще сравнительно рано. Борис подошел и оперся локтями о подоконник, почти наполовину высунувшись из окна. Две дворничихи сгребали опавшие листья в большие золотистые ворохи. Смотреть на этот процесс было приятно, он отвлекал от навязчивых мыслей.

Затем одна из дворничих взялась поджигать листья.

Смяла газету, долго возилась со спичками. Наконец газета загорелась; и женщина принялась подсовывать ее под ворох влажных листьев, пряча в середину. Листва задымилась, дым медленно пополз вверх, и вскоре Борис Рублев ощутил его терпкий, щекочущий ноздри запах.

Так всегда пахнет листва осенью. Что-то странное и волнующее есть в этом запахе. Осень Борис любил, она ему нравилась всегда. А вот к весне относился с легким презрением. Ему не ложилось на душу кипение крови в организме, не по душе была весенняя суета и напряженность.

«Закурить бы сейчас», – мелькнула шальная мысль, но Борис раздавил ее в своем сознании, как давят назойливого комара – абсолютно безжалостно.

Дворничиха продолжала меланхолично сгребать опадающую листву. В квартире сделалось совсем уж тихо, и настроение у Комбата было ни к черту.

«Какой-то я издерганный, словно от меня несуществующая жена ушла и даже не объяснила почему.»

Вдруг эту гнетущую тишину нарушил звонок – не дверной, а телефонный. Борис даже встрепенулся, «Интересно, кто это может звонить в такую рань?»

Он взял трубку, уже по звонку догадываясь, что это междугородный.

– Алло, слушаю!

– Здравия желаю, – услышал он в трубке знакомый и родной голос.

– Бурлак, ты, мать твою?

– Я, Борис Иванович, а то кто же!

– Ну где ты, что ты? – тут же обрадовался Борис Рублев.

– Как это где – у себя в Сибири.

– Черт бы тебя подрал, Гриша, забрался невесть куда.

Видимся раз в год, да и то не всегда.

– Ага, Борис Иванович, – услышал он в трубку голос Гриши.

– Ну как ты там?

– Да я нормально, дела засосали, ни вздохнуть, ни выдохнуть.

– Плюнь на дела, Гриша, друзья дороже.

– Это точно, Борис Иванович. Вот я о тебе вспомнил и звоню.

– Спасибо. Случилось что или так?

– Случилось, Борис Иванович. Надо будет сделать вот что… Правда, я не надеялся тебя застать дома– пространно принялся объяснять Бурлаков.

Комбат оживился до невероятности, он вместе с трубкой направился в кухню, где на пепельнице лежали сигареты, и рука уже сама чисто механически потянулась к пачке, но тут же мужчина отдернул пальцы от пачки, словно бы она была раскалена докрасна и могла обжечь. И зло выругался, забыв; что прижимает трубку к уху.

– Ты на кого это, Борис Иванович? – услышал он голос Гриши.

– Да не на тебя, на себя.

– За что это ты так, Комбат, себя не любишь? Вроде мужик выдержанный, а материшься, как на плацу.

– Ай, Гриша, – вздохнул Рублев, – курить бросил, вот и мучусь.

– Так не мучься, Борис Иванович, закури.

– Не могу.

– Почему не можешь? Силу воли испытываешь, что ли? Так она у тебя и так железная, все знают.

– Да нет, Гриша, все-то знают, а я сам себе доказать должен.

– Вот что, Борис Иванович, я бы с тобой подольше поговорил, да времени нет, партнеры ждут.

– Вот видишь, Гриша, как для партнеров, так у тебя времени хоть отбавляй, а на однополчанина, так сказать, для боевого командира, и пяти минут нет.

– Пять минут есть как раз.

– Тогда рассказывай, как там у вас в Сибири. Только не говори, что холодно, это я и без тебя знаю.

– У нас хорошо, приезжай, поохотимся.

– Я с тобой, Гриша, уже наохотился. Как приеду к тебе, так вечно в какую-нибудь историю втюкаемся.

– Нет, сейчас без историй. Возьми Андрюху, и Приезжайте, я вас встречу, как всегда.

– Знаю я, как всегда у тебя получается…

– А звоню я вот чего, Борис Иванович. Звонил Андрюхе, его не застал ни на работе, ни в тире, ни дома, – нигде его нет.

– По бабам, наверное, пошел, – улыбнулся Комбат. – Он же холостой пока.

– Может, и так, а может, и еще где пробавляется.

Встреть поезд.

– Какой поезд, Гриша?

– Из Сибири, какой еще. В шестом вагоне у проводницы для тебя и Андрюхи посылка.