Он поднял стоявший подле кресла стакан и протянул его Бекешину. Георгий щедро плеснул туда джина, гадая, что должен означать этот филатовский сон. Подозрения самого неприятного свойства опять всколыхнулись в его душе, спрятанный за спину револьвер жег ладонь, и он осторожно выпустил его и легонько оттолкнул кончиками пальцев. Бутылки снова звякнули, но Филатов не обратил на это внимания: держа на отлете стакан и перегнувшись через подлокотник кресла, он рылся в пепельнице двумя пальцами, выбирая бычок подлиннее.
      - С-слушай, - сказал ему Бекешин, чтобы скрыть неловкость. - Чего вчера было-то? Что-то у меня картинка засвечена...
      - Да что было, - невнятно сказал Филатов, держа в углу рта окурок и чиркая зажигалкой. - Ничего особенного не было. Выпивка была, закуски не было... Я, честно говоря, сам ни черта не помню. Помню, по телефону ты с кем-то разговаривал...
      - О чем? - с деланным безразличием спросил Бекешин, подавляя желание опять припасть к бутылке.
      - А я откуда знаю? - не менее безразлично пожал плечами Юрий. - Позвонили тебе по мобильнику, ты ответил... Да, нет - вот и весь разговор... А! Ты просил напомнить, что тебе нужно позвонить ближе к обеду.
      - Куда? - тупо спросил Бекешин.
      - Ну, брат... Это тебе виднее.
      Георгий задумался, все еще держа в руке бутылку, в которой теперь оставалось не больше половины ее содержимого. Кто же все-таки звонил? Неужели Горечаев? "Да, - решил он. - Позвоню Горечаеву. Он сейчас единственный человек, с которым мне есть о чем разговаривать. Даже если вчера вечером звонил не он, поговорить со стариком просто необходимо. С Филом нужно что-то делать, и делать срочно. Не нравятся мне его намеки, ох, не нравятся... С другой стороны, на него это не очень-то похоже - намеки, иносказания, хождение вокруг да около... Такой всегда был открытый, прямой, как железнодорожная шпала, и вдруг - намеки. Ведь чуть до греха не довел! Не прояснись у меня вовремя в башке, стоял бы я сейчас над свежим трупом и локти кусал..."
      - Ну ладно, - сказал он. - Слушай, у тебя бритва есть? Хотя о чем это я, тебя же здесь полгода не было.;. Ну, хоть вода-то из крана течет?
      - Понятия не имею, - честно ответил Юрий. Смотреть на Бекешина и тем более разговаривать с ним ему было неприятно, но он огромным усилием воли подавил в себе желание встать, взять друга Гошку за манишку и трясти до тех пор, пока он не скажет все как есть. Останавливало его только ясное понимание того, что Бекешин ничего ему не скажет, а если и скажет что-нибудь, то непременно соврет: уж если дошло до револьвера, то дело наверняка очень серьезное. Деньги - страшная сила, вспомнилось ему опять, и он залпом опрокинул в себя стакан, который все еще держал в руке.
      Бритва в доме все-таки нашлась - старенькая жужжащая "Нева" с плавающими ножами, которой брился еще отец Юрия. Они побрились по очереди - Юрий молча, а Бекешин мучительно кривясь и ругаясь сквозь зубы, умылись под краном, нацепили галстуки и пиджаки и спустились вниз, где стоял "мерседес" Бекешина.
      Как ни странно, машину за ночь не разобрали. Юрий забросил в багажник баллонный ключ, который всю ночь провалялся у него в прихожей, и сел за руль. Не переставая недовольно бормотать и поминутно хвататься то за голову, то за желудок, Бекешин порылся в бардачке, вытащил упаковку "антиполицая", одну капсулу сунул в рот, а другую протянул Юрию. Юрий принял угощение, поправил под мышкой кобуру с "Макаровым" и запустил двигатель.
      Его первый рабочий день на новом месте начался.
      Глава 14
      - Ну и вид у тебя, - сказал Андрей Михайлович, распиливая киевскую котлету. - Сразу видно, что ночка выдалась веселая.
      Бекешин вяло ковырнул вилкой столичный салат, скривился и пожал плечами.
      - Да ты выпей, выпей, - отеческим тоном посоветовал Горечаев. - Вот увидишь, сразу полегчает.
      - Да я уже, - признался Георгий. - Причем довольно основательно. Это меня от вашего салата мутит. Вот скажите, Андрей Михайлович: вы что, кормите меня этим дерьмом в воспитательных целях? Так ведь это, что называется, деньги на ветер: все равно второго себя вам из меня не вылепить. Тем более такими методами.
      Андрей Михайлович осторожно положил вилку и нож и поднял на Бекешина старческие бесцветные глаза. Его младший партнер по бизнесу выглядел довольно неприятно: непроспавшийся, кое-как выбритый, с бледным лицом и красными, как у вампира, глазами, он сидел, совершенно неприлично развалившись в кресле, и с брезгливой гримасой ковырялся в салате, раскладывая ингредиенты по краям тарелки - горошек в одну сторону, морковь в другую, лук в третью.., ну и так далее. Из-за этих его манипуляций, а еще больше - из-за выражения его физиономии тарелка действительно имела такой вид, словно в нее наблевали.
      - В чем дело, Жорик? - спросил Горечаев, хотя и так прекрасно видел, в чем дело: мальчишка трусил, злился на себя за собственную трусость и пытался выместить злость на нем, Андрее Михайловиче Горечаеве, орденоносце и бывшем заместителе министра.., на пожилом человеке, в конце концов, который годился этому сопляку в отцы.
      - Дело в том, что я ненавижу столичный салат и киевские котлеты, сварливо ответил Бекешин. - Меня от них блевать тянет. Я доступно излагаю?
      - Не вполне, - прохладным тоном откликнулся Горечаев, снова принимаясь за еду. - Мне не совсем понятно, почему ты заговорил об этом именно сейчас. И главное - в таком тоне. До сих пор, помнится, ты ел и нахваливал, а теперь...
      - А теперь мне надоело лизать вашу старую дряблую задницу, - перебил его Бекешин. - Мало того, что по вашей милости я сижу по уши в дерьме, так вы меня еще и травите этой дрянью...
      - Ага, - удовлетворенно сказал Андрей Михайлович. - Содержание твоих претензий мне понятно. Непонятна форма. Что это за детские истерики? Что за капризы? Не буду есть манную кашу, и вообще мама плохая... Ты меня разочаровываешь, Жорик. Я был о тебе лучшего мнения.
      - Давайте не будем говорить о том, кто был о ком какого мнения, - устало сказал Бекешин. - Я тоже никак не предполагал, что вы способны на.., на такое, Загнали меня в дерьмо и корчите из себя доброго старичка. Знаете, как в том анекдоте Про Ленина в Разливе. Сидит это он перед шалашом и бреется. Идет мальчик и спрашивает: что это, мол, вы, дяденька, делаете? А он ему: иди, говорит, мальчик, на хер... Добрый такой, ласковый... Так в чем же, говорят, его доброта? Как в чем?! Мог ведь и бритвой по горлу полоснуть...
      - Очень смешно, - сухо сказал Андрей Михайлович. - Вот за одно за это Мишку Горбачева на кол посадить мало. Взяли, понимаешь, моду - в великих людей говном швыряться... Раньше, небось, пикнуть боялись, а теперь у всех чувство юмора прорезалось. А что касается дерьма... - Он поддел на вилку кусочек котлеты, осмотрел его со всех сторон и аккуратно отправил в рот. - Что касается дерьма, - продолжал он, размеренно жуя и изящно промакивая губы крахмальной салфеткой, - в которое, как ты выражаешься, я тебя загнал по самые уши, то тут, на мой взгляд, ты пытаешься валить с больной головы на здоровую. Это не я тебя загнал в нужник, ты сам туда залез, дружок, и ни в какую не желаешь это признать. Кто тебя просил отправлять на объект этого психа? Если бы не он, мы бы с тобой об этой истории давно забыли. Не кривись, не кривись! Уверяю тебя, что, если бы этот твой приятель не висел над тобой дамокловым мечом, мысль обо всех этих невинно убиенных алкашах даже не пришла бы тебе в голову. Так называемый период накопления начального капитала у нас в России заканчивается. Некоторые оптимисты утверждают, что он уже закончился, но это не совсем верно... Так вот: он заканчивается, и тот, кто не успеет сделать состояние сейчас, не сделает этого никогда. Мы с тобой закладываем фундамент благополучия для наших внуков и правнуков, и для их внуков и правнуков тоже... Представь себе: ты сделаешься основателем династии банкиров и промышленников, которая когда-нибудь станет в один ряд с Рокфеллерами, Ротшильдами и прочей шелупонью. Неужели Бекешин звучит хуже, чем какой-нибудь Билл Гейтс или, не к ночи будь помянут, Майкл Джексон? А ты капризничаешь над салатом и прохаживаешься насчет моей дряблой задницы... Уверяю тебя, ближе к шестидесяти пяти годам твоя будет не лучше. Это все эмоции, Жорик. Вполне понятные, объяснимые и даже похвальные, но абсолютно неконструктивные. Они ничего не меняют. Если идти на поводу у эмоций, тебе сейчас следовало бы швырнуть мне в лицо салфетку, оттолкнуть кресло и удалиться твердым шагом - куда-нибудь к бабам или в другой кабак, где кормят тем, что тебе по вкусу. Но ты ведь этого не делаешь, потому что ты не глуп и понимаешь, что прятать голову в песок бессмысленно и очень опасно. Да, ситуация неприятная, но это не повод для детских капризов. Нужно просто собраться и выправить положение.
      Бекешин налил себе водки, выпил и принялся закусывать салатом. Он был в таком бешенстве, что не чувствовал никакого вкуса и вряд ли даже осознавал, что именно ест. Этот старый крокодил еще и поучает! Этот холодный убийца, этот упырь...
      - Выправить положение, - кривя испачканный майонезом рот, проговорил он. Как его выправить? Воля ваша, но я дошел до точки. Сегодня я его чуть не застрелил - прямо у него дома, где меня видела соседка и где на столе было полно бутылок с моими отпечатками. Слава Богу, вовремя очухался, не то сейчас был бы уже в Бутырке. Так сказать, начал с бутылки, а кончил в Бутырке...
      - Ну-ну, - снисходительно сказал Горечаев, - зачем же так? Своими руками этого делать нельзя. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Это прямая дорога в тюрьму. Для таких вещей существуют профессионалы, а мы с тобой не так бедны, чтобы экономить на их услугах. Вытри губы, ты испачкался.
      - Профессионалы ваши, - проворчал Бекешин, автоматически поднося к губам салфетку. - Давеча вы мне тоже говорили, что работал профессионал. Вот и наработал...
      - Да, - неожиданно легко согласился Горечаев, - мой человек допустил непростительный прокол. Он должен быть сурово наказан. Это с одной стороны. С другой стороны, твоего приятеля необходимо убрать, и чем скорее, тем лучше. Ты понимаешь, о чем я говорю?
      Бекешин не глядя налил себе водки и снова выпил, чувствуя, что делает это напрасно: в голове уже начинало шуметь, и по всему телу разливалась ленивая беспечность - подумаешь, проблема! В Москве сколько угодно киллеров. Заплати, назови имя, и все будет в порядке. И никто не станет задавать тебе вопросы. И никто, между прочим, не станет тебя поучать, кормить киевскими котлетами и втягивать в свои грязные делишки... А что, это мысль! Обойдется, конечно, недешево, но овчинка стоит выделки... И пусть не обижается. Сам научил решать все вопросы именно этим способом.
      - Простите, - сказал он, с некоторым трудом ловя ускользнувшую было нить разговора. - Что-то я не пойму, куда вы клоните.
      - Э, братец, - сказал Горечаев, ловко убирая графин подальше от ищущей руки Бекешина, - а ведь с тебя, пожалуй, хватит на сегодня. Хватит, хватит, не спорь! Смотри, ты уже за котлету взялся, от которой тебя тошнит. Не время сейчас напиваться, Жорик.
      - Ах, пардон, - огрызнулся Бекешин. - В самом деле, что это я... Мне проповедь читают, а я за стакан... Действительно, не время. Хватит, Андрей Михайлович. Вы мне битых полчаса вправляете мозги, а ничего конкретного так и не сказали. Мне работать надо, меня люди ждут, мне сейчас не до вашей марксистско-ленинской философии. Если у вас есть предложения - выкладывайте. А если сказать нечего, так и молчите себе... Пойду к братве, кину пару тысяч, они и сделают все в наилучшем виде.
      Горечаев пропустил эту отповедь мимо ушей. Он смочил губы минеральной водой, приложил к ним уголок салфетки, немного покашлял и сказал:
      - Братва, Жорик, никуда не денется. К моему большому сожалению, надо сказать. Она была, есть и будет еще очень долго, и обратиться к ней мы еще успеем. Это как на тот свет - никогда не поздно и всегда рано. Ты со мой согласен? Буду с тобой откровенен, как с сыном. Этот мой профессионал - ты его знаешь, встречался пару раз - с некоторых пор перестал меня устраивать. К тому же я задолжал ему уйму денег, но это уже тебя не касается. Дело не в деньгах, точнее, не в одних деньгах. Он много знает о моих делах и в силу этого обстоятельства считает, что держит меня в руках. Отчасти это верно, но только отчасти. На всякий случай имей в виду, что долго держать меня в руках не может никто, это очень вредное для здоровья занятие... Но это еще полбеды. Он расслабился и стал работать спустя рукава, в результате чего и возникла нынешняя ситуация.
      - Я вам сочувствую, - с ядовитым сарказмом вставил Бекешин.
      - Спасибо, Жорик. Я знал, что ты чуткий мальчик.
      Вытри подбородок, ты опять испачкался... Так вот. У тебя есть твой приятель, которого довольно тяжело убрать и который со страшной силой мешает нам обоим жить. У меня есть точно такой же приятель. Вдобавок ко всему им уже приходилось стрелять друг в друга, и они явно не удовлетворены ничейным результатом. Так почему бы нам не дать им еще один шанс? При удачном стечении обстоятельств нам с тобой вообще никому не придется платить, а уж если и придется, то не за двоих, а только за одного.
      - Волки от испуга скушали друг друга, - задумчиво процитировал Бекешин. Погодите-ка...
      Он полез в карман, вынул оттуда плоскую стальную коробочку с герметичной крышкой, открыл и, воровато оглядевшись, высыпал на ноготь большого пальца щепотку белого порошка. Еще раз оглядевшись по сторонам и убедившись, что на него никто не смотрит, он втянул кокаин левой ноздрей, а затем повторил эту операцию, аналогичным образом зарядив правую ноздрю. После этого он убрал коробочку в карман и слегка заслезившимися глазами посмотрел на Горечаева, который наблюдал за его манипуляциями с брезгливой гримасой.
      - Не надо кривиться, - сказал ему Георгий. - Это не так грешно, как убийство, зато прекрасно прочищает мозги. А для того, чтобы переварить вашу идею, как следует прочищенные мозги просто необходимы. Надо вам сказать, в этом что-то есть. Вот только не пойму, что именно..:
      - Ну-ну, - сказал Горечаев. - Губишь ты себя, Жорик. И что за молодежь пошла? Живете, как перед концом света, ничего святого... А, да что там!
      - Вот именно, - сказал Бекешин. Хмель ушел, уступив место кристальной ясности и чистоте мышления, и подстегнутый кокаином мозг уже вовсю трудился над подброшенной ему задачкой, ворочая ее так и этак и находя способы решения. - Давайте не станем говорить о язве гомосексуализма, наркомании и СПИДе, не то меня и в самом деле вывернет наизнанку. Каждый живет, как умеет и хочет, и не нам с вами кого-то осуждать. Давайте говорить о нашем с вами деле и, ради Бога, без лирических отступлений!
      - Хорошо, - согласился Горечаев. - Еще одно лирическое отступление напоследок, если ты позволишь. Ты ведь позволишь?
      - Чего там, - сказал Бекешин, откидываясь на спинку кресла и зубами вытягивая из пачки сигарету. - Валяйте.
      - Пока я сидел здесь и, по обыкновению, дожидался тебя, - начал Андрей Михайлович, - мне позвонили и сообщили, что произошло несчастье. Некий Степанихин - тебе ведь известна эта фамилия, не так ли? - застрелил своего начальника.., как его... Иванова. Николая Изяславовича, кажется. Среди бела дня, при большом стечении народа... Никто не знает, что на него нашло. После этого он отправился в Битцевский парк и пустил себе пулю в лоб из того же пистолета. Каково это тебе? Мне сказали, что тут, скорее всего, сыграли роль какие-то личные мотивы, но мне почему-то кажется, что дело во вчерашнем грузовике с медью. И еще у меня есть ощущение - он подался вперед и впился в лицо Бекешина своими немигающими бесцветными глазами, - что стрелял никакой не Степанихин, а кто-то третий.., какой-то наш, а вернее, твой конкурент. И теперь, рассуждая в рамках элементарной логики, нельзя не прийти к выводу, что следующей мишенью будешь ты. Как ты полагаешь?
      Бекешин чиркнул зажигалкой и принялся раскуривать сигарету, чтобы скрыть замешательство. Ай да ну! Пока он пьянствовал со стариной Филом и занимался умственным онанизмом, стоя в прокуренной квартире с револьвером в одной руке и бутылкой джина в другой, старый подонок действовал, не теряя ни секунды. Как всегда, он все отлично продумал на десять ходов вперед и организовал события таким образом, что ему, Бекешину, просто ничего не оставалось, кроме как действовать согласно намеченному этим раздолбанным орденоносцем плану. И что с того, что план этот с виду хорош? Надводная часть айсберга - тоже красивая штука, особенно если не думать о том, что находится под водой, в холодной глубине... Сегодня ты действуешь по плану, выполняя его по пунктам: пункт "а", пункт "б", пункт "ц", - а завтра кто-то чужой и незнакомый выполнит пункт "д" того же плана, и ты очень удивишься, проснувшись в гробу.
      "Ладно, - сказал он себе. - Это мы еще посмотрим, кто из нас проснется в гробу, а кто будет пить на поминках и возлагать венки, в душе потешаясь над скорбными мордами присутствующих".
      - Выглядит не слишком изящно, - сказал он, раскурив наконец свою сигарету, - но для человека, о котором мы говорим, этого будет вполне достаточно. Во всяком случае, мне так кажется.
      - Смотри не просчитайся, - предупредил Горечаев. - Нет ничего хуже, чем недооценить противника.
      - О чем вы говорите! - воскликнул Бекешин. В мозгу у него, как эхо последних слов Горечаева, звучало предупреждение старины Фила: "Ох, смотри, Гошка!..", и он говорил преувеличенно громко и развязно, чтобы заглушить этот навязчивый рефрен, - Я вторые сутки хожу весь в холодном поту, а вы мне про какую-то недооценку...
      Он снова потянулся за графином, но вовремя спохватился и сел прямо, положив руки по обе стороны тарелки. Между пальцами правой руки дымилась сигарета, и Бекешин с неудовольствием заметил, что ее кончик мелко дрожит - в точности как овечий хвост. Ему опять припомнились собственные планы годичной давности - пусть наивные, сулящие не такие большие прибыли да в придачу ко всему еще и обильно сдобренные инфантильной таежно-гитарной романтикой, но зато в них не фигурировало ни одного трупа. Ни единого...
      - Хорошо, - сказал он и торчком воткнул сигарету в тарелку с салатом. Андрей Михайлович дернул щекой, но промолчал, воздержавшись от замечания. Хорошо, - повторил Георгий и взялся за подлокотники кресла, готовясь встать. В какие сроки вы планируете провести это.., эту акцию?
      - В удобные, - ответил Горечаев. - Об этом не беспокойся, Жорик. Твое дело - должным образом подготовить своего знакомого. Настроить его психологически, так сказать. Для этого тебе придется немного поработать головой, чтобы сочинить историю, в которую он поверит. Я бы занялся этим сам, но ты знаешь его лучше, так что тебе и карты в руки. А когда увидишь, что этот фрайер рвется в бой, дай мне знать, и я спущу на него своего быка. Даст Бог, они друг друга забодают, избавив нас с тобой от дальнейших хлопот.
      Бекешин встал, привычно протянув через стол руку, и старик пожал ее своей сухой костлявой клешней. Кожа на его ладони была мягкая, гладкая и одновременно дряблая. На ощупь она напоминала какой-то синтетический материал, но Бекешин никак не мог сообразить, какой именно. "Да какого черта, - подумал он с досадой. - Стариковская шкура - она и есть стариковская шкура. Нашел о чем думать... Просто стариковская ладонь, которая за всю свою долгую жизнь не поднимала ничего тяжелее ручки с золотым пером и бювара с золотым же тиснением: "Участнику ..надцатой партийной конференции"..."
      Он вышел из полутемного прохладного вестибюля на Пышущее жаром бетонное крыльцо и, щурясь от ударившего в глаза послеполуденного солнца, огляделся по сторонам. Под воздействием водки и кокаина окружающий мир казался не вполне реальным, цвета резали глаз небывалой яркостью, все движения выглядели слегка замедленными, а между секундами, казалось, существовали длинные, ничем не заполненные промежутки. Бекешин подумал, что человек, который научится использовать по собственному усмотрению не только сами единицы времени, но и эти никем не замеченные и не названные паузы, будет жить вечно, все на свете успевать и вдобавок станет непобедим в любой драке. "Мне бы так научиться", подумал он и стал спускаться с крыльца.
      Стекло со стороны водителя было опущено до упора. Старина Фил в расстегнутом пиджаке и с ослабленным узлом галстука сидел за рулем, потел, слушал ,по радио рок-н-ролл и меланхолично курил. Смешнее всего было то, что рядом с бекешинским "мерседесом" сверкал черным лаком и надраенным хромом похожий на авианосец "ЗИЛ" Горечаева, сквозь затемненные стекла которого смутно просматривалась фигура водителя. Это вполне мог оказаться именно тот человек, о котором шла речь за обедом, и Бекешин малодушно порадовался тому, что "ЗИЛ" стоял слева от "мерседеса", и, значит, ему не нужно было поворачиваться к этому хромированному чемодану спиной, прежде чем сесть в свою машину.
      Он плюхнулся на горячее кожаное сиденье рядом с Филом и захлопнул дверцу. В машине было жарко, как в духовке, воняло разогретой кожей, пластмассой и табачным дымом. Филатов приглушил звук и повернулся к Бекешину.
      - Как прошли переговоры? - спросил он.
      - Да какие переговоры, - буркнул Бекешин. - Просто обед... Заводи, поехали, а то так и задохнуться недолго.
      Юрий вывел машину со стоянки.
      - Впрочем, - продолжал Бекешин, - ты прав.
      Это был деловой обед, если ты понимаешь, что я имею в виду.
      - Понимаю, - лаконично откликнулся Юрий. Бекешин подождал неизбежных, как ему казалось, расспросов, не дождался и удивленно задвигал бровями.
      - А почему ты не спрашиваешь, о чем шла речь? - поинтересовался он.
      Юрий пожал широкими плечами, глядя на дорогу.
      - Это ведь не мое дело, - сказал он. - Я твой телохранитель, а не деловой партнер.
      Бекешин посмотрел на него с одобрением и даже заставил себя улыбнуться, но его усилия пропали даром: Филатов следил за дорогой.
      - Это временное явление, - сказал наконец Бекешин. - С таким правильным подходом к своим обязанностям ты можешь довольно быстро сделаться партнером.
      - В чем же выражается этот правильный подход?
      - В четком осознании своего места, - без запинки ответил Бекешин. - Или, если это звучит для тебя обидно, можно сказать иначе: в осознании и неукоснительном соблюдении границ своей юрисдикции.
      - Лихо завернуто, - признал Юрий. - Действительно, так звучит лучше. Даже лестно, хотя суть, насколько я понимаю, не меняется.
      Бекешин хрюкнул.
      - Голова, - сказал он. - Все-то ты понимаешь... Но дело в том, что предмет этого делового разговора напрямую касается тебя - не тебя лично, а тебя как моего телохранителя.
      - Даже так? - удивился Юрий. - Ну-ка, ну-ка...
      - Нынче сезон охоты, - с замогильным подвыванием начал декламировать Бекешин, - вот для уродов случай круглые сутки всюду сыпать свинцовый град...
      - Пуля попала в небо, - подхватил Юрий, - пуля ранила тучу, и туча плачет от боли восьмые сутки подряд.
      - Смотри-ка, - оживился Бекешин, - помнишь!
      - Еще бы, - сказал Юрий. - Когда тебя комиссовали, я, помнится, подумал: ну и правильно. Теперь наш Гошка настоящим поэтом станет, а то еще шлепнут в Афгане, как какого-нибудь Лермонтова...
      - Лермонтова убили на дуэли, - напомнил Бекешин.
      - Да какая разница, - ответил Юрий, - все равно ведь убили. Не просто офицера - поэта...
      - Ну, я, положим, не Лермонтов, - смущенно сказал Бекешин, - и убили меня не пулей, а пачкой баксов... Поэта убили, а остальное ничего - живет и процветает. А как там дальше было, помнишь?
      - Представь себе, - ответил Юрий. - Так, кажется... Какой-то пьяный подонок вышел из душной палатки и выпалил из винтовки в глаз вечерней звезде. Пуля звезду миновала и Богу попала в пятку, и плюнул Господь в досаде, и мир утонул в воде. То есть, виноват, - в дожде... Дальше забыл, - сказал он, помолчав.
      - Я тоже, - признался Бекешин, - Помню, что дело было в лагерях, когда дождик две недели лил практически без перерыва. Отсырело все к чертовой матери...
      - Да, - сказал Юрий. - А какое отношение все это имеет к твоему деловому обеду?
      - Самое прямое, - ответил Бекешин. - Мне сообщили, что охотничий сезон открылся раньше срока, и посоветовали посмотреться в зеркало. Я посмотрелся, и знаешь, что я там увидел? Фанерного оленя с мишенью на боку.
      - Ничего, Гошка, - беспечно сказал Филатов, - бывает. Ты да я, да мы с тобой... Ты что, испугался?
      - Ты не понимаешь, - сказал Бекешин. - Это профессионал. Он охотится за мной, но пришел он ко мне по твоему следу - из самой, мать ее, Сибири... И он не успокоится, пока... Ну, сам понимаешь.
      - Да, - медленно сказал Юрий, - понимаю. Что и было стопроцентным враньем, поскольку он опять перестал понимать что бы то ни было.
      ***
      Прошло две недели, на протяжении которых август как-то незаметно закончился и плавно перетек в сентябрь. Целиком погруженный в размышления и повседневные мелкие заботы, Юрий наверняка проморгал бы это событие, если бы однажды утром, везя Бекешина в его офис, не обратил внимание на то, что в городе полно нарядных ребятишек, несущих в охапках пестрые букеты. Почти все машины двигались по городу с включенными фарами, и он тоже врубил ближний свет и мысленно обозвал себя ослом: надо же было до такой степени забыть, на каком свете живешь...
      С другой стороны, забыть обо всем было несложно. Он круглые сутки мотался по всему городу, сопровождая Бекешина в его деловых поездках и даже кутежах, так что по вечерам снопом валился на диван, не помышляя ни о чем, кроме нескольких часов сна. Светская жизнь оказалась чертовски утомительной штукой, тем более что Юрию приходилось все время быть настороже, высматривая, не блеснет ли откуда-нибудь из-за угла вороненое дуло и не мелькнет ли из рукава проходящего мимо их столика подгулявшего завсегдатая ночного клуба остро отточенное лезвие ножа. Каждое утро и вообще всякий раз, когда ему доводилось хотя бы ненадолго отлучаться от бекешинской машины, Юрий тщательно осматривал двигатель и днище в поисках неприятных сюрпризов. Бекешин все время напоминал ему об этом, да Юрий и сам никогда не забывал сунуться под капот, прежде чем повернуть ключ зажигания.
      Дважды его поиски увенчались успехом. Один раз это оказалась ручная граната, укрепленная под днищем точнехонько в том месте, над которым обычно располагалась драгоценная задница уважаемого Георгия Яновича Бекешина. Какой-то умник прихватил гранату к выхлопной трубе с помощью обыкновенного скотча, а чеку с предварительно отогнутыми усиками без затей соединил с чугунной решеткой ливневой канализации куском тонкой стальной проволоки. Получилась примитивная мина-растяжка, которую Юрий обнаружил, даже не заглядывая под днище: его внимание привлекла весело блестевшая на утреннем солнце проволочка, которая предательски тянулась из-под заднего бампера машины к занесенной первыми в этом году желтыми листьями решетке.
      Во второй раз диверсант действовал гораздо тоньше, и Бекешина, а заодно и его телохранителя, спасло только неизменно серьезное отношение Юрия к своим обязанностям. Ночью кто-то виртуозно вскрыл капот "мерседеса", ухитрившись не только не оставить следов взлома, но даже не потревожить патентованную сигнализацию, и подготовил фейерверк, практически не потратившись на материалы. На сей раз этот артист обошелся двумя кусками изолированного провода, которые присоединил одним концом к распределительной катушке зажигания, а другим протолкнул в бензобак. Юрию пришлось потратить никак не меньше трех минут, чтобы объяснить Бекешину, чем чреваты такие усовершенствования в конструкции автомобиля. В конце концов Бекешин понял, но не поверил, и тогда Юрий вынул из бардачка припасенную для вечно страдающего похмельем Бекешина бутылку пива, откупорил и вылил ее содержимое на асфальт под возмущенные вопли своего босса. После этого он нацедил в бутылку немного бензина, опустил туда провода, все еще присоединенные к распределителю, отнес бутылку подальше от машины и повернул ключ. Из бутылки выплеснулся фонтан жидкого дымного пламени, потом закопченное стекло треснуло с отчетливым хрустом, и по асфальту растеклась чадно полыхающая лужа. "Ого, - ошарашенно сказал Бекешин и, подумав, добавил:
      - Бля..."
      Потом набежала дворничиха с метлой наперевес и сразу же принялась хрипло орать. Чтобы замять инцидент, Бекешину пришлось раскошелиться на двадцать долларов - более мелких купюр в его бумажнике не нашлось. Когда продолжающая клокотать и булькать дворничиха удалилась, шаркая по асфальту обутыми в мужские растоптанные кроссовки плоскостопыми ножищами, Бекешин снова полез в бумажник, выгреб из него все, что там было, - тысячи полторы баксов, на глаз прикинул Юрий, - и с уморительно серьезным выражением на бледной осунувшейся физиономии протянул деньги Юрию. Позади него, догорая, дымилась бензиновая лужа, в дыму косо торчали закопченные до полной непрозрачности осколки рассеявшейся наискосок пивной бутылки. Ветра не было, но зажатый у Бекешина в руке веер стодолларовых бумажек мелко подрагивал. "Пошел ты знаешь куда? наплевав на субординацию, сказал своему боссу Юрий. - И деньги свои туда же засунь, Рокфеллер хренов... Ты мне платишь вполне достаточно, так что уймись, а то на девочек не хватит".
      Вполне достаточно - это было мягко сказано. Бекешин выплачивал своим служащим зарплату на западный манер - раз в неделю, в заклеенных конвертиках из белоснежной мелованной бумаги. На каждом конвертике были напечатаны фамилия, имя и отчество сотрудника. Сумма на конвертиках проставлена не была, так же как и название валюты, в которой производились выплаты, - Бекешин платил долларами далеко не всем и делал все от него зависящее, чтобы его подчиненные не изводились от зависти, считая чужие деньги. Конверты разносила личная секретарша Бекешина Леночка, которая практически сразу после появления Юрия в офисе принялась активно строить ему глазки и взяла за правило, проходя мимо кресла, в котором он сидел, словно бы невзначай касаться его плеча своим упругим бедром.
      Впервые вскрыв конверт со своей фамилией, Юрий испытал легкий шок. "Это за месяц?" - ошарашенно спросил он у Леночки. "Да что вы, Юрий Алексеевич, поспешила успокоить его секретарша, - за неделю! А что, мало? Мне казалось, что вы с шефом в хороших отношениях. Что же это он?.." "Ничего, ничего, пробормотал Юрий, на всякий случай пересчитывая в конверте бумажки. - Все нормально, я просто хотел уточнить..." Бумажки были по пятьдесят долларов, и Юрий насчитал их ровно десять штук. Не нужно было быть Лобачевским, чтобы подсчитать, что в месяц это составит две тысячи.