Я так понимаю, что он просто заблудился... Требовал какого-то Бекешина, кричал, ругался. А у самого накладные на руках, а в накладных указана совсем другая организация. Какое-то 000 "Голиаф", насколько я помню. А отправитель фирма "Мальтийский крест". Я о таких даже не слышал. И вы знаете, я теперь вспоминаю." Да, точно! Водитель был какой-то странный, в рабочей одежде и весь обгорелый, перевязанный.., вот здесь... - он поднял пухлую руку и показал, где у водителя была повязка. - И грузовик... По-моему, в него стреляли. Такие, знаете, круглые отверстия. Но я-то здесь при чем? - почти взвизгнул он. - Это же ошибка! Я места себе не нахожу: все думаю, позвонить мне в милицию или не стоит... А вы говорите - мошенник, - закончил он с обидой.
      - Бекешин, говорите? Это кто же такой?
      - Понятия не имею... Вы знаете, это можно узнать у одного из наших менеджеров, Степанихин его фамилия. Он каким-то образом сумел разыскать этого Бекешина.., по справочнику, наверное, я не знаю-, и отправил к нему этого сумасшедшего вместе с его грузовиком.
      - Послушайте, - резко меняя тему, спросил Горечаев, - кто вас принял на работу? Кто владелец вашей фирмы, вам известно?
      - Я как-то... Я как-то не задавался этим вопросом, - промямлил Николай Изяславович. - Иногда по факсу приходят распоряжения... А на работу меня принимала конкурсная комиссия. Какие-то совершенно незнакомые люди, я их видел в первый и последний раз... Послушайте, - начиная приходить в себя, тонким возмущенным голосом спросил он, - что все это значит?
      В чем вы меня обвиняете?
      - Это вам виднее, - сухо сказал Андрей Михайлович. - Вы свободны. Ступайте и постарайтесь учесть мои замечания в своей дальнейшей работе.
      Иванов безропотно встал, отвесил неловкий полупоклон и боком протиснулся в полуоткрытую дверь. Андрей Михайлович проводил его взглядом, неторопливо достал сигарету, размял ее в покрытых серебристым старческим пушком пальцах, щелкнул крышечкой настольной зажигалки и закурил, окутавшись густым облаком синеватого дыма.
      Плотная портьера в углу кабинета шевельнулась, и из-за нее бесшумно выступил Палач. На его изуродованном лице застыло выражение насмешливого удивления пополам с презрительной жалостью.
      - Ну и крендель, - качая головой, сказал он. - Ну и сухофрукт! Где вы такого откопали?
      - Память у него хорошая, - снова окутываясь дымом, проворчал Горечаев.
      - Да, - согласился Палач, - есть такое дело. И молчать он не будет. Таких колоть - одно удовольствие. Увидит решетку на окне у следователя и будет петь, пока ему пасть подушкой не заткнут.
      - Вот именно, - послышалось из дымного облака.
      - Так я пошел? - спросил Палач.
      - Счастливо, - сказал Горечаев. - В коридоре осторожнее. Не надо, чтобы тебя здесь видели. Да, - окликнул он, когда Палач уже взялся за ручку двери, и этого... Степанихина.
      - Двойная оплата, - напомнил Палач.
      - Иди, иди, - проворчал Горечаев. - Деньги заработать надо.
      Палач приоткрыл дверь, осторожно выглянул в коридор, покрутил головой во все стороны и бесшумно выскользнул вон. Здесь он расправил плечи, одернул полы строгого пиджака, поправил под подбородком узел черного галстука, нацепил на переносицу темные очки и целеустремленно двинулся в сторону лифта, придав своему лицу выражение крайней озабоченности.
      Лифт был набит битком. Палач вошел в него, нажал кнопку "Ход", немного поерзал, устраиваясь, расчищая себе место среди чужих спин и животов, потом словно невзначай положил ладонь на туго обтянутое синтетикой бедро молоденькой секретарши, изнемогавшей под кипой каких-то бумаг, и прижался к обладательнице бедра поплотнее. Та повернула к нему сердитое, густо раскрашенное кукольное личико, но Палач равнодушно смотрел прямо перед собой темными линзами очков, и секретарша отвернулась, решив, по всей видимости, что прикосновение было случайным.
      Выходила она на девятом, и на прощание Палач с удовольствием сдавил своей огромной ладонью ее маленькую круглую ягодицу. Такое пожатие уже никак не могло сойти за простую случайность. Девица резко обернулась, вспыхнув, как новогодняя шутиха. Палач посмотрел ей прямо в лицо и широко улыбнулся. Секретарша вздрогнула, побледнела так, что это было заметно даже сквозь толстый слой штукатурки, и торопливо устремилась по коридору прочь.
      Палач вышел из лифта в просторном суперсовременном вестибюле и на всякий случай огляделся. Ему повезло: в углу, у киоска с напитками, он заметил обтянутую светлым пиджаком жирную спину и лоснящуюся от пота лысину директора "Трансэнерго" Иванова, сына Изи и Славы, Николая. Иванов копался пухлыми пальцами в пухлом бумажнике, зажав под мышкой пухлую кожаную папку. Все было ясно: слизняку требовалось успокоиться и возместить потерю жидкости, Он стоял третьим в очереди, так что время у Палача еще оставалось.
      Тут ничего не нужно было изобретать, планировать или рассчитывать: на такой случай у опытного профессионала по кличке Палач имелось не менее сотни стандартных домашних заготовок. Оставалось только решить, какую из них пустить в ход в данном конкретном случае, и приспособить ее к имеющим место обстоятельствам - так сказать, подогнать по фигуре.
      Он полез в бумажник и вынул из него листок бумаги, который ему вручил Горечаев еще до начала исторической встречи с сыном Изи и Славы. На листке были указаны оба адреса Иванова - домашний и рабочий, а также номера телефонов, по которым можно было найти директора "Трансэнерго", и обоих его автомобилей - личной "восьмерки" и служебной "Волги". Убирая листок обратно в бумажник, а бумажник - во внутренний карман пиджака, Палач едва заметно усмехнулся; судя по наличию этой бумажки, старик все решил заранее, и встреча с этим мешком дерьма понадобилась ему лишь затем, чтобы окончательно убедиться в правильности принятого решения да еще, может быть, чтобы показать Иванова Палачу.
      Сделав шаг в сторону стеклянных дверей, которые вели из вестибюля на широкое крыльцо, Палач остановился и задумался. Да кой черт, решил он наконец. К чему все эти сложности? В конце концов, главное в такой ситуации - время. Если действовать умело и решительно - именно так, как привык действовать он, все назначенные на сегодня дела можно провернуть за час. Провернуть и спокойно отойти в сторонку, наблюдая за тем, как суетятся, опрашивая свидетелей, деловитые менты.
      Он отошел в сторонку и остановился перед огромным, во всю стену, зеркалом. Дожидаясь, пока стоявшая рядом холеная сука лет сорока в строгом деловом костюме с разрезом по самое "не балуй" и в туфлях на двенадцатисантиметровых шпильках закончит поправлять и без того идеально уложенную прическу, Палач усталым жестом изнемогающего от жары человека ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. День действительно выдался жаркий, кондиционеры работали на всю катушку, нагнетая в вестибюль холодный воздух, но это не очень помогало.
      Бизнес-дама наконец довела свой внешний вид до совершенства, после чего удалилась, на прощание окинув расхлюстанного Палача ледяным неодобрительным взглядом. Палач не обратил на нее внимания: он наблюдал за тем, как отражение Николая Изяславовича Иванова, прижимая к толстому брюху, папку и закинув голову, хлебает из запотевшей жестянки какую-то газированную дрянь. Продолжая наблюдать за своим клиентом, Палач быстро скинул пиджак, ухитрившись одновременно незаметно для окружающих вынуть из-за пояса "ТТ". Он небрежно набросил пиджак на сгиб руки, прикрыв им пистолет, вынул из кармана брюк глушитель и тремя быстрыми движениями поставил его на место.
      Иванов двинулся к дверям, на ходу посасывая свое пойло и продолжая утираться скомканным носовым платком. Палач свободной рукой вынул из кармана расческу, пару раз провел ею по волосам, дунул на зубья, вернул расческу на место и зашагал по мраморным плитам вестибюля с прежней неторопливой целеустремленностью.
      Он настиг Иванова на широких ступенях крыльца, поравнялся с ним, едва не задев свою жертву плечом, обогнул и стал как ни в чем не бывало спускаться к автомобильной стоянке. Никто из прохожих не обратил внимания на тихий хлопок, похожий на звук, который издает вынутая из бутылочного горлышка пробка.
      Иванов сделал еще один шаг. В конце этого шага его ноги подогнулись, он упал, выронив папку и жестянку с остатками газировки, и покатился по ступенькам, как большой, туго набитый мешок из светлой рогожи. На спине его бледно-серого с серебристым отливом пиджака стремительно расплывалось красное пятно.
      Палач не стал оглядываться. Стрелял он прекрасно и отлично знал, что в данном случае контрольный выстрел не требуется. Николай Изяславович был мертв, как шариковая ручка, еще до того, как его голова в первый раз ударилась о ступеньки крыльца. Киллер спустился на стоянку, отпер дверцу своего грязно-серого "рено", небрежно бросил пиджак вместе с пистолетом на пассажирское сиденье и уселся за руль.
      Менеджер "Трансэнерго" Степанихин вторые сутки боролся с желанием грызть ногти. Он потратил много времени и нервных клеток на то, чтобы избавиться от этой дурной привычки, и вот теперь выяснялось, что все его усилия пошли насмарку, - его так и тянуло, как встарь, запустить пальцы в рот и глодать их до тех пор, пока из-под ногтей не выступит кровь. В отличие от своего непосредственного начальника, Степанихин очень хорошо представлял себе, чем занимался в течение последнего года, и вчерашняя история с волшебным появлением под окнами офиса продырявленного пулями грузовика с медью весьма наглядно показала ему, что дни спокойной жизни сочтены и настало время платить по счетам.
      Платить по счетам Степанихину не хотелось совершенно. Он дожил до сорока трех лет, ни разу не побывав в местах лишения свободы, и вовсе не стремился туда попасть, особенно теперь, когда за душой у него скопилась кругленькая сумма - не такая круглая, как у Бекешина, но все равно весьма солидная.
      Сидя в своем похожем на встроенный шкаф кабине-тике, расположенном в торце коридора, Степанихин в ущерб интересам производства (помилуйте, какие там интересы? какого еще производства?) боролся с желанием грызть ногти и ожесточенно пытался заставить себя думать. К такому повороту событий он не был готов, да и кто мог предвидеть, что все закончится именно так - нелепо и неожиданно? Конечно, до вызова в прокуратуру дело пока не дошло, но вот именно пока! Уж если на сцене появилось огнестрельное оружие, - а вид вчерашнего грузовика и в особенности его водителя красноречиво об этом свидетельствовал, - то вызов в прокуратуру не за горами. Только теперь до Степанихина стало понемногу доходить, как много связанных с этой аферой деталей до сих пор оставалось вне сферы его внимания. С одной стороны, он вовсе не стремился быть в курсе всего, но с другой... С другой стороны, знай он хотя бы наполовину, что должно означать появление этого проклятого грузовика, ему было бы легче решить, как быть дальше: продолжать сражаться на стороне Бекешина, надеясь на то, что кривая вывезет, или тихо рвануть когти, прихватив все свои сбережения и все, что плохо лежит на его рабочем месте.
      Степанихин был стреляным воробьем и понимал, что жадность сгубила не только какого-то никому не известного фрайера из расхожей поговорки, но и множество вполне солидных, уважаемых и широко известных людей. Поэтому, чем дольше он размышлял, тем более правильным казался ему именно второй выход. Может быть, Бекешину и удастся вывернуться на этот раз, но его везение все равно не будет бесконечным. Когда-нибудь уважаемого Георгия Яновича все равно накроют, и тогда Степанихину не миновать тонуть вместе со своим боссом.
      Тонуть Степанихин не хотел, но и пускаться в бега, даже не попытавшись выяснить, как обстоят дела, тоже было как-то неловко. Сниматься с насиженного места, подвергать себя тысячам неудобств и опасностей.., а тревога вполне может оказаться ложной, и это будет означать, что он своими руками разрушил собственную неплохо налаженную жизнь...
      "Позвоню, - решил Степанихин. - В конце концов, если дело швах, я все пойму по его голосу. Не первый год замужем, разберусь как-нибудь. Черта с два он меня проведет - мальчишка, сопляк, бизнесмен недоделанный..."
      Он протянул руку к телефонному аппарату, чтобы снять трубку и позвонить Бекешину, и в этот момент телефон зазвонил.
      Степанихин поморщился. Разумеется, Звонили по делу, но дела фирмы "Трансэнерго" в данный момент волновали менеджера Степанихина меньше всего. Пропадите, вы все пропадом, подумал он и снял трубку с твердым намерением вежливо и быстро отшить собеседника, сославшись на какое-нибудь срочное совещание у начальства.
      Голос в трубке был ему абсолютно незнаком.
      - Степанихин? - сказал голос. - Немедленно спускайтесь вниз. У подъезда вас будет ждать машина. С вами хотят встретиться.
      - Кто? - спросил Степанихин, чувствуя нехорошую сухость во рту. Сердце громко бухнуло и пропустило один удар. "Вот оно, - подумал Степанихин. Начинается. Сейчас он скажет: следователь прокуратуры такой-то, и это будет началом конца..." - Кто хочет со мной встретиться? Кто говорит?
      - Кто говорит - не ваше дело. А встретиться с вами хочет один ваш коллега. Ему нужно обсудить сложившееся положение. Положение серьезное, Степанихин, прежде всего для вас лично. Поэтому перестаньте трепаться и спускайтесь. Подробности не для телефона, вы же должны это понимать.
      - Да, - сказал Степанихин, - это я понимаю. Я уже спускаюсь. Буду через две минуты.
      В трубке зачастили гудки отбоя. Несколько секунд Степанихин держал трубку в руке, глядя на нее, как на готовую к броску кобру. "Один коллега... Ясно, что это за коллега. Видимо, события продолжают развиваться, и направление этого развития таково, что Бекешина сильно припекло, раз он разводит такую конспирацию. И что это должно означать - эти намеки на мое тяжелое положение? Всех собак на себя повесить не позволю, - твердо решил он. - Это уж дудки! Я человек маленький, знаю немного, но если меня попытаются сделать крайним, то все, что знаю, я расскажу где надо и кому следует. А кому следует? Да тому, кто расследует... Но это в самом крайнем случае. А сейчас надо встретиться с Бекешиным, попытаться уяснить для себя истинное положение дел и действовать дальше в соответствии с полученной информацией. Может быть, все и не так уж страшно. Не в таких переделках бывали, и - ничего..."
      Он торопливо встал из-за стола, напялил на себя висевший на спинке стула пиджак, поправил сбившийся на сторону галстук, вышел из кабинета, запер дверь на два оборота и через две минуты, как и обещал, уже стоял на разогретом солнцем асфальте перед парадным входом в офис "Трансэнерго".
      У края тротуара, скрипнув тормозами, остановился потрепанный "рено" того непередаваемого грязно-серого цвета, который часто присущ очень старым и очень неухоженным иномаркам. Дизельный движок мерно тарахтел под неровно окрашенным капотом. Дверца "рено" распахнулась, и водитель, какой-то абсолютно незнакомый широкоплечий тип со зверской рожей и в темных очках, приглашающе похлопал по сиденью рядом с собой огромной костлявой ладонью. Степанихину показалось, что руки у этого субъекта непропорционально длинные, как у человекообразной обезьяны. "Ого! - подумал он. - Ну и типы работают на нашего Гогу! Я действительно очень многого не знаю. Это нехорошо, это надо исправлять.., если еще не очень поздно".
      Он подошел к машине и нерешительно заглянул в салон.
      - Садитесь скорее, - поторопил его верзила в темных очках. Степанихина неприятно поразили его сломанный нос и уши, которые словно побывали в мясорубке. - Живее, живее, нельзя, чтобы нас видели вместе!
      Степанихин помедлил еще секунду.
      - Вы от Бекешина? - спросил он.
      - Ну разумеется! - раздраженно ответил водитель. - Да садитесь же вы! Пулю захотели схлопотать?
      Это было настолько неожиданно, что Степанихин нырнул в салон и захлопнул за собой дверцу, позабыв все вопросы, которые собирался задать.
      - Какую еще пулю? - тупо спросил он. Машина, громко рыча глушителем, сорвалась с места, и Степанихин вынужден был отметить, что такой старт сделал бы честь даже некоторым бензиновым автомобилям.
      - Свинцовую пулю, - любезно пояснил водитель. - За мной охотятся. За Бекешиным охотятся тоже, а в ближайшее время, скорее всего, начнут охотиться и за вами. Это все из-за того грузовика... Черт, до чего же все не вовремя! Сейчас я отвезу вас к Бекешину, и постарайтесь забыть, что вы меня видели. Договорились? Возьмите-ка на заднем сиденье сумку. Там парик и очки, наденьте. Да не кривитесь, не надо! В вашем положении выбирать не приходится. Делайте, что вам говорят!
      Не отрывая взгляда от дороги, он открыл узкий ящичек слева под приборной панелью. Растерявшийся под этим натиском Степанихин послушно перекрутился винтом и полез на заднее сиденье, где действительно обнаружилась тощая спортивная сумка на "молнии". Он потянулся за ней и вдруг ощутил правым, повернутым к водителю виском прикосновение холодного металла. Он услышал грохот и ощутил тупой безболезненный удар в голову, после которого стало темно и тихо.
      ...Его нашли буквально через несколько часов на краю Битцевского лесопарка. Степанихин лежал на траве лицом вниз. Правый висок его был прострелен, края раны запеклись и были обожжены выстрелом в упор. В правой руке Степанихин сжимал пистолет системы "ТТ", произведенный в Китайской Народной Республике, - тот самый, из которого в одиннадцатом часу утра был застрелен директор "Трансэнерго" Иванов.
      Когда стали известны результаты баллистической экспертизы, следственная бригада вздохнула с облегчением. На допрос была вызвана супруга Степанихина Ольга Ивановна - худосочная вертлявая бабенка весьма недвусмысленной наружности. Ее взяли в оборот, и - о чудо! - на первом же допросе выяснилось, что она состояла в интимных отношениях с начальником мужа. Она клялась и божилась, что "это" было всего два раза и что муж ни о чем не догадывался, но следствию уже все было ясно. Степанихин каким-то образом узнал об измене жены, застрелил обидчика и не придумал ничего умнее, чем пустить себе пулю в висок. История была дурацкая, но вполне обыденная. На том и порешили. Дело пошло в архив.
      ***
      Бекешин проснулся в пятом часу утра и долго не мог сообразить, где находится. Под боком была какая-то бугристая и одновременно упругая поверхность, нос упирался в шершавую пыльную ткань. Голова гудела, как колокол, во рту было, как в полковом нужнике, язык распух, казалось, до размеров хлебной лопаты и был шершавым, как наждачная бумага. "Перебор, понял Бекешин. - Что же вчера было-то?"
      Он провел по телу дрожащей рукой и обнаружил, что спал одетым. Учитывая общее состояние организма, в этом не было ничего удивительного. Было бы, наоборот, очень странно, если бы одежды на нем не оказалось. Спал-то он явно не дома... А где же тогда?
      Заранее стиснув зубы в предчувствии тошноты и головной боли, Бекешин перевернулся на спину и открыл глаза. Все было тут как тут, весь чертов набор постэффектов: в голове взорвалась водородная бомба, весь мир косо шарахнулся в сторону, к горлу подкатило, да так, что Бекешин испуганно зажал рот обеими руками. Он поспешно зажмурился, и перед глазами у него медленно распустились сгустки белого цвета, очень красивые на черном фоне, но тоже вызывающие тошноту.
      Он снова осторожно открыл глаза. Над головой у него был низкий беленый потолок с рустованными швами. Кое-где штукатурка из швов выпала, бесстыдно обнажив шершавый серый бетон. Посреди потолка висела древняя, как "Слово о полку Игореве", дешевенькая люстра с пожелтевшими пластмассовыми висюльками "под хрусталь". Бекешин с трудом припомнил, что люстра называется "Каскад" и что в давно забытые времена дефицита за этими люстрами, как за синей птицей, охотились толпы осатаневших от жажды красивой жизни соотечественников.
      Еще он обнаружил, что лежит на старом продавленном диване - натурально, без постельного белья, но с довольно мягкой подушкой под головой. В ногах дивана возвышался, тускло отсвечивая в предрассветных сереньких сумерках остатками облезшего лака, древний платяной шкаф - еще фанерный, с зеркалом на дверце. На шкафу громоздился какой-то пыльный хлам, дальше просматривалась застекленная дверь, которая по идее должна была вести в прихожую, а левее, под прямым углом к этой двери, обнаружилась еще одна - в кухню, где тускло мерцал синеватым огнем фитиль газовой колонки. Даже в полумраке Бекешин отчетливо видел, что обои на стенах выгоревшие, дешевенькие, с древним рисунком и что вокруг выключателя на стене темнеет неопрятное засаленное пятно.
      "Это что еще за притон? - с некоторым испугом подумал он. - Куда это меня занесло?"
      Он напрягся, пытаясь вспомнить подробности вчерашнего вечера, и наконец подробности эти начали проступать сквозь густую похмельную муть, как проступают очертания предметов сквозь предутренний туман.
      Ну конечно! Они со стариной Филом заключили договор о дружбе и взаимопомощи, подписали в офисе трудовое соглашение.., нет, сначала они купили Филу приличные тряпки, а уже потом поехали в офис.., а еще потом они заехали в супермаркет и, помнится, набрали полные руки спиртного. Филатов не возражал, а Георгий действовал с расчетом: он не мог спокойно спать, пока не узнает, что известно старине Филу и о чем тот догадывается.
      "М-да, - с огромной неловкостью подумал Бекешин, разглядывая потолок. Провел, значит, разведку... Это я, значит, у Фила на хате. Отдыхаю после удачно проведенного прощупывания. Вспомнить бы только, нащупал я в конце концов хоть что-нибудь или нет? О чем мы хоть говорили-то?"
      Он напрягся еще сильнее и вроде бы припомнил, что все у них шло как по маслу. Они даже не спорили, как это бывало раньше. Вроде бы обсуждались какие-то философские проблемы, но вполне мирно и цивилизованно... Впрочем, нет. Что-то было там такое.., про реформы. И про реформаторов, которые умерли. Н-да... Момент был острый, но потом все как-то сошло на нет, и дальше все было нормально. Фил пил, не чинясь, и вполне исправно хмелел, и они даже пели какие-то строевые песни, памятные еще с благословенных училищных времен, а потом...
      А вот о том, что было потом, воспоминаний у Бекешина не осталось. Упились и упали, надо полагать... Н-да. Разведка. Тайный и незаметный сбор информации о потенциальном противнике. Штирлиц выхватил шашку и воскликнул: "Порублю, сволочи!" Эсэсовцы подумали и скинулись по рублю... Оч-чень мило.
      Медленно и осторожно, чтобы резкое движение не вызвало нового приступа тошноты, Бекешин повернул голову и увидел заставленный бутылками стол, древний телевизор, на пыльном экране которого кто-то написал его, бекешинским, почерком короткое матерное ругательство, и ветхое кресло, в котором, запрокинув голову и выставив острый кадык, мирно спал хозяин этой берлоги разумеется, тоже одетый и даже, в отличие от Бекешина, обутый. На полу рядом с креслом стояла переполненная пепельница, часть окурков из которой выпала и раскатилась по неровному щелястому полу. В воздухе вонючим туманом неподвижно стоял холодный табачный дым. Пустая скомканная картонка из-под сигарет валялась рядом, и тут же стоял пустой захватанный стакан.
      "Добавлял он, что ли? - подумал Георгий. - Ну и здоровый же лось! Я просто забыл, какой он здоровенный, иначе даже и пытаться не стал бы его перепить..."
      Он полежал еще немного, постепенно приходя в себя и глядя на стол, где в полном беспорядке стояли и лежали бутылки - как пустые, так и полные. Ну конечно! Топливом-то он запасался, как обычно, но, во-первых, не учел того обстоятельства, что днем уже основательно приложился к бутылке в бане у старика, а во-вторых, будь у него при себе хоть немного кокаина, даже вдвое большее количество спиртного было бы ему нипочем. Но нюхать коку при старине Филе было нельзя ни в коем случае - это разрушило бы тщательно создаваемый образ честного бизнесмена, на которого наехали тупые сибирские бандиты. Вот и результат...
      "Ничего, - успокоил он себя. - Нет худа без добра. Зато на опохмелку осталось, не то что всегда... Все будет нормально", - решил он и начал осторожно спускать с дивана ноги - сначала одну (левую, кажется), а потом другую.
      Мир вокруг него снова попытался пуститься в пляс. "Стоп", - строго сказал миру Бекешин и встал, для верности придерживаясь рукой за спинку дивана. Квартира немного покружилась вокруг него, как граммофонная пластинка, а когда она нехотя остановилась, Бекешин тронулся в путь.
      Первым, что подвернулось ему под руку, была непочатая бутылка джина. Скрипя зубами от нетерпения, Бекешин с треском сорвал с нее колпачок и присосался к горлышку. "Похмельный синдром, - подумал он, становясь в позу горниста, играющего подъем. - Первый и основной признак начинающегося алкоголизма. Тоже мне, открытие! А кто из нас не алкоголик? Угадайте с трех раз. Не знаете? Хорошо, я вам отвечу: тот, кто уже помер от водки..."
      Отвратительно воняющий можжевельником жидкий огонь хлынул в глотку, опалил пищевод и разлился по животу испепеляющим жаром. Бекешин закашлялся, прижимая ко рту несвежий рукав сорочки. Когда кашель отступил, он почувствовал, что понемногу оживает. Шаря глазами по столу в поисках закуски, которой там не было, Бекешин вдруг увидел среди бутылок свой револьвер - короткоствольный "ругер" двадцать второго калибра, о котором накануне так пренебрежительно отозвался Филатов. Старина Фил, конечно же, был прав, он был настоящим экспертом во всем, что касается оружия и ведения боевых действий, но на дистанции в полтора-два метра разница между "ругером" и каким-нибудь "кольтом" не так уж существенна. А если подойти поближе и пальнуть в упор и не в голову, а в кадык, к примеру... Вот в этот мощный, хрящеватый, нахально задранный к потолку и уже нуждающийся в бритье...
      Нет, это, конечно, нехорошо. Нехорошо в принципе, нехорошо по определению и с любой точки зрения: с точки зрения десяти заповедей, с точки зрения уголовного кодекса, с точки зрения обыкновенной морали, наконец. Это очень нехорошо: стрелять в спящего человека, который, во-первых, ничего не подозревает и не может защищаться, во-вторых, является твоим старинным приятелем, который пригласил тебя домой и уложил, скотину этакую, на собственный диван, сам устроившись на ночь в кресле.., да ерунда это все! В человека, который ни в чем не виноват, которого ты сам по недомыслию втравил в историю, который пытался тебе помочь и при этом совершил в буквальном смысле слова чудеса, - стрелять в этого человека было очень, очень некрасиво.
      "Экая я свинья", - подумал Бекешин и только теперь заметил, что уже держит револьвер в руке. В правой. В левой руке у него была зажата бутылка с джином, и он поднес эту бутылку к губам и сделал большой глоток, не сводя глаз с мирно посапывавшего в кресле Филатова. Это смерть посапывала там, в кресле. Если только он узнает, кто стоял за всеми его жуткими приключениями, за всеми этими смертями... Бекешину уже приходилось довольно тесно общаться с ветеранами различных локальных войн, которых за последние два десятилетия началось и кончилось черт знает сколько, и он знал, что в подобных ситуациях эти люди действуют чисто рефлекторно, не успев даже подумать. "Шлепнет он меня, подумал Бекешин с неестественным спокойствием. - Рано или поздно все кончится именно так. Он ведь не успокоится до тех пор, пока не разберется во всем до самых мелких мелочей или пока я его не шлепну. Лучший способ защиты нападение. Старина Фил - хороший парень, но он представляет собой объективную угрозу, такую же недвусмысленную, как несущийся прямо на тебя тепловоз, и даже более реальную, потому что от него, в отличие от тепловоза, не увернешься. Интересная это, должно быть, штука - тепловоз, который охотится за тобой, персонально... Да нет, тепловоз - он все-таки по рельсам... Грузовик. Даже не грузовик, а танк. Огромный, мощный, неуязвимый, выйдет на огневую позицию и как жахнет - клочья полетят, хоронить будет нечего..."
      "А про совесть мы уже все выяснили, - сказал он себе, почесывая щеку револьверной мушкой. - Да и при чем тут какая-то совесть, когда тебя, того и гляди, раздавят в тонкий блин. И нечего тут мудрить, изобретать велосипед с вертикальным взлетом, когда решение - вот оно, в руке. В правой, естественно, в левой-то у нас бутылка..."
      Он снова отхлебнул джина, подумав мимоходом, что если так пойдет и дальше, то через пару минут он не сможет навести револьвер на цель, и осторожно взвел курок. Проклятая штуковина все равно щелкнула, но Филатов не проснулся.
      Бекешин плавно поднял оружие и прицелился в старину Фила - как и собирался, в горло, прямо в кадык. Рука не дрожала - спасибо джину, - ив голове больше не гудело, и с желудком был полный порядок, "И все, - подумал он. - И никаких проблем. Нажать один раз, и все позади. Соберу свои манатки, надену пиджак, галстук, положу в карманы бумажник и телефон, тихонько выйду за дверь, спущусь по лестнице и сяду в "мерседес"..."
      "Да-да, - сказал где-то внутри его головы незнакомый ехидный голосок, и Бекешин похолодел. - Да-да, - сказал голосок, конечно. В "мерседес". В свой огромный, черный, сверкающий пятисотый "мерседес". В тот самый, который всю ночь проторчал у подъезда, мозоля глаза местной шантрапе, дворникам и, возможно, даже участковому. "Мерседес" мозолил глаза на улице, а его владелец любезничал с соседкой Филатова, расчудесной тетей Машей, звенел перед ней бутылками и вообще, кажется, сделал все, чтобы его как следует разглядели и запомнили. А потом тихо шлепнул хозяина и тихо, совсем тихо ушел, совершенно никем не замеченный и не узнанный. А-а-атлично!!! Если уж на то пошло, то стрелять надо не в Филатова, а в себя. Как это было сказано у Киплинга: может быть, ты разобьешь себе голову, и в дырку войдет хоть немножечко ума... Что-то в этом роде. Маугли. Балу. Мы с тобой одной крови - ты и я..."
      - О Господи, - хрипло прошептал Бекешин, прислонился задом к краю стола и основательно приложился к бутылке.
      Юрий понял, что запал выгорел до конца и продолжения не будет. Притворяться спящим больше не имело смысла, тем более что у него зверски затекла шея - тоже додумался, выбрал позу... Он открыл глаза и поднял голову, сонно моргая и зевая во весь рот. Бекешин вздрогнул, - поперхнулся джином и так резко спрятал за спину руку с револьвером, что позади него со звоном повалились пустые бутылки.
      - Ты чего? - спросил Юрий, когда он перестал кашлять.
      - Я ничего, - сказал Бекешин. - А ты чего?
      - Гм... Я? Проснулся вот, как видишь. Чепуха какая-то снилась. Будто поставили меня к дувалу и вот-вот шлепнут. И так мне от этого скучно сделалось, что не выдержал - проснулся. А ты, я вижу, уже похмеляешься? Плесни-ка и мне, а то башка чугунная, хоть ты стены ей ломай...