- Не стреляй, - еле слышно попросил снайпер, послушно поворачиваясь к нему спиной.
      - Перед ним, как живой, тот парнишка стоял, тот, который его умолял: "Не стреляй"... - речитативом пробормотал Палач строчку из известной песни.
      Он подергал путы на руках пленника, проверяя их на прочность, а потом без предупреждения ударил его по затылку рукояткой пистолета. Стоявший на коленях снайпер мешком повалился вперед, голова его свесилась с края платформы. Если бы не это, он непременно разбил бы лицо.
      - Считай, повезло, - сообщил ему Палач, сноровисто выщелкивая из магазина винтовки остроносые патроны.
      Снайпер не ответил - он был без сознания, пребывая в шатком равновесии между жизнью и смертью. Палач ударил его не жалея, стараясь выключить на как можно более долгое время, и теперь не был уверен, что не перестарался. Это его не беспокоило. Убивать без необходимости он не собирался, но, если бы снайпер вдруг решил отбросить копыта, это нисколько не огорчило бы Палача. В конце концов, кто к нам с мечом придет - от меча и погибнет, это он усвоил давно и основательно.
      Разбросав патроны во все стороны, он вынул из винтовки затвор и зашвырнул его в лес. Снайпер не шевелился. Палач оттащил его подальше от края платформы, поискал, чем бы заткнуть ему рот, не нашел ничего подходящего и махнул рукой: когда и если этот тип придет в себя, его вопли уже не будут иметь никакого значения...
      Он посмотрел на часы. Через полчаса все люди старика, способные держать оружие, будут приведены в боевую готовность, и его шансы пройти незамеченным сильно уменьшатся. Можно, конечно, просто подойти и постучать в калитку, но пленный снайпер - это далеко не сам старик. Откуда этому недотыкомке знать, что еще задумал старый крокодил? Береженого Бог бережет, как любил говаривать покойный прораб Алябьев.
      В свое время Палач неплохо изучил дачу Андрея Михайловича и все возможные подходы к ней. Подходов этих было не так уж и много - с годами старик все ближе подходил к черте, отделяющей обыкновенную осторожность от полновесной паранойи, - и для человека постороннего любая попытка незваным проникнуть на территорию дачного участка непременно закончилась бы очень печально. Но Палач здесь посторонним не был. Он работал на старика уже не первый год и имел массу возможностей детально изучить местность.
      Он быстро и почти бесшумно спустился с дерева и заскользил через лес, все круче забирая вправо, чтобы обойти участок по периметру и выйти к ограде с тыла. Лес здесь был сырой, смешанный, с густым перепутанным подлеском, через который было практически невозможно пролезть, не наделав шума. Под ногами трещало какое-то гнилье, назойливо звенели вездесущие комары, листва громко шуршала, словно ей не давала покоя слава спасших Рим гусей. Один раз Палач наступил ногой в притаившуюся под сплошным пологом листвы и папоротников неглубокую, но очень холодную лужу, набрал полный кроссовок воды и, не сдержавшись, чертыхнулся сквозь зубы. Он прекрасно ориентировался в любом лесу и был обучен выживанию один на один с дикой природой, но никакие силы в мире не могли заставить его любить эти мусорные заросли, где можно двигаться только пешком, терпя многочисленные неудобства, и где на многие километры нет ни одной пивной и ни единого, черт бы его побрал, табачного киоска.
      Потом он поскользнулся на шляпке раздавленного им же мухомора, оцарапал щеку о какой-то сучок и совершенно рассвирепел. Но тут впереди сквозь листву замаячило что-то грязно-белое, и он понял, что пришел.
      С минуту он постоял в кустах, успокаиваясь и намертво задавливая в себе желание убивать всех, кто встретится на пути. Он пришел сюда вовсе не за этим, и, потом, Палач никогда не позволял себе пускать кого-нибудь в расход сгоряча, повинуясь мгновенному импульсу. Смерть была его профессией, его работой, и относиться к ней нужно было серьезно и с минимумом эмоций, чтобы не наломать дров. Зачем портить отношения с хозяином, без нужды убивая его псов? Зачем, наконец, без толку тратить патроны на это пушечное мясо?
      Лес вокруг дачи старика был вырублен на пять метров. Пни на просеке были выкорчеваны, земля выровнена и утрамбована асфальтоукладчиком, так что просека превратилась в некое подобие кольцевой дороги. Палач тенью метнулся через пустое пространство и, не давая себе времени на раздумья, перемахнул через забор. В последний момент, уже ухватившись руками за верхний край кирпичной стены, он вдруг с ужасом вспомнил, что старик вот уже добрых полгода поговаривал о том, чтобы протянуть по верху ограды колючую проволоку или хотя бы насыпать битого стекла.
      - Ой-е... - тихонько сказал Палач, но отступать было некуда, он легко подтянулся на руках, перевалился через гребень стены, и ничего страшного не произошло - ровным счетом ничего, если не считать отскочившей пуговицы на рубашке, которая давно уже висела на одной нитке. Верх стены был таким же, как и раньше - сухим, шершавым, серым, и ни проволоки, ни битого стекла на нем не обнаружилось.
      "Стареет Михалыч, - подумал Палач, падая на четвереньки в мягкую, неестественно зеленую и ровную траву, которой был засеян весь двор от края до края. - Еще пару лет назад, задумав какую-нибудь модернизацию, он занялся бы ей немедленно. А теперь паузы между замыслом и воплощением становятся все длиннее и длиннее... Правда, когда надо провернуть очередную операцию или просто кого-нибудь стереть в порошок, он действует немедленно и без раздумий, лучше всех молодых, которых я знаю. Старая школа, что тут скажешь..."
      По дороге к дому ему встретился только один охранник, который явно был не в курсе дела, потому что приветствовал Палача вполне по-дружески и даже не спросил, откуда тот, черт возьми, взялся. Впрочем, к манере Палача исчезать и появляться словно из-под земли все здесь давно уже привыкли и точно так же привыкли не задавать ему вопросов: он работал под непосредственным руководством старика, выполнял только его задания и подчинялся только ему. Спроси такого о чем-нибудь - и неизвестно, чем это закончится для тебя лично. Меньше знаешь - крепче спишь, это старик им всем хорошо растолковал. Доходчиво, на наглядных примерах.
      В небольшом холле сразу за входной дверью, как всегда, сидел еще один охранник, и даже не охранник, собственно, а личный телохранитель старика. Палач немного знал его, когда-то они даже работали в одной конторе, хотя и в разных отделах, но потом пути их разошлись, чтобы снова скреститься здесь, под крылышком у старика. Это был настоящий профессионал - холодный, спокойный, великолепно обученный и вышколенный, с безупречными манерами, абсолютно непроницаемым лицом и каменными мышцами. Старик очень редко брал на работу людей с улицы, предпочитая профессионалов, имеющих по возможности партийное прошлое.
      Палач предпочел бы увидеть в холле десяток обыкновенных мордоворотов, но выбирать не приходилось, и он шагнул через порог, растянув свое малоподвижное лицо в подобие приветливой улыбки. Телохранитель легко поднялся ему навстречу и тоже раздвинул губы в дежурной улыбке, одновременно протянув к Палачу руку раскрытой ладонью кверху. Таков уж был здешний порядок - сдавать оружие при входе.
      Какую-то долю секунды Палач колебался, взвешивая и сравнивая различные варианты, а потом все-таки вынул из-за пояса и отдал своему бывшему коллеге тяжелый "ТТ". Телохранитель едва заметно шевельнул бровями, увидев глушитель, и метнул в Палача короткий пронзительный взгляд. Палач сделал вид, что не заметил его удивления, и слегка растопырил локти, предлагая себя обыскать. Когда телохранитель, предварительно спрятав пистолет в стенной шкаф, принялся ощупывать его, проводя ладонями вдоль тела, Палач снова заколебался: не дать ли все-таки ему по черепу, чтобы вернуть оружие и расчистить путь к отступлению?
      Телохранитель, словно угадав его мысли, снова быстро взглянул на него снизу вверх, и Палач ответил ему пусть(tm) равнодушным взглядом. Пытаться дать по черепу этому человеку, пожалуй, не стоило. Сейчас он был готов пропустить гостя наверх, а если попробовать затеять с ним драку, он может и передумать. И тогда шансы прорваться к старику будут пятьдесят на пятьдесят, и это только до тех пор, пока на шум не сбегутся остальные...
      - Вы пришли рано, - сказал наконец охранник, закончив ощупывать Палача.
      - Я не поезд, приятель, - спокойно ответил тот. - Ты пропустишь меня так или сначала доложишь?
      - Проходите, - сказал охранник. - Андрей Михайлович в гостиной на втором этаже.
      - Знаю, - буркнул Палач. - Где же ему еще быть? Он повернулся к телохранителю спиной и, тяжело скрипя ступеньками, стал подниматься по лестнице на второй этаж.
      Глава 12
      Бывший заведующий отделом ЦК КПСС, бывший заместитель министра тяжелой промышленности, кавалер орденов Ленина, "Знак Почета" и Трудового Красного Знамени Андрей Михайлович Горечаев по укоренившейся еще в молодости привычке вставал ровно в пять утра независимо от дня недели, времени года, погоды и даже состояния собственного организма. Бывали, конечно, дни и даже целые декады, когда какая-нибудь хворь надолго приковывала его к постели, но и тогда он открывал глаза ровно в пять ноль-ноль безо всяких будильников.
      Ему нравилось начинать день рано по той простой причине, что это увеличивало время продуктивной деятельности на несколько часов. Времени не хватало всегда, сколько он себя помнил, и необходимость спать хотя бы по шесть часов в сутки неизменно вызывала у него глухое раздражение.
      Почтенный возраст Андрея Михайловича и его длинный, украшенный многочисленными регалиями послужной список вовсе не означали, что он почил на лаврах. Горечаев продолжал активно работать и был на хорошем счету у молодых негодяев, которые бесцеремонно и нагло отобрали у его поколения власть и право распоряжаться страной по своему усмотрению.
      Разумеется, будучи отстраненным от кормила власти, Андрей Михайлович не умер с голоду. Напротив, в материальном отношении стало даже легче, и не просто легче, а богаче и жирнее, но это были всего лишь деньги, а зачем деньги пожилому вдовцу, единственная дочь которого дает о себе знать раз в год, присылая коротенькую открытку ко дню рождения? Да, за деньги можно купить любые доступные в этом продажном мире удовольствия, можно купить даже иллюзию власти, но вот именно и только иллюзию - сама власть протекла у Андрея Михайловича между пальцами и навсегда ушла к другим - молодым, нахрапистым, наглым, неожиданно блестяще образованным и таким богатым, что они считают необременительным содержать у себя на побегушках увешанного бренчащими орденами старика, изредка прибегая к его богатому опыту и давая ему мелкие поручения, по большей части представительские.
      Вот так это и было: кто-то где-то счел возможным и даже ограниченно полезным; кто-то решил, что дед все равно долго не продержится, непременно сковырнется, заплутав в дебрях ежечасно меняющихся законов и правил, запутается и пойдет под суд - отвечать за себя и за всех, кому не лень будет повесить на него свои грехи; еще кому-то понадобилось представительное пустое место с благородной сединой на висках и властными манерами, чтобы за этой ширмой обстряпывать свои грязные делишки; и кто-то, наконец, ткнул в него пальцем и воскликнул: "Да вот же он! Вон тот! Горечаев, кажется...", - и все завертелось.
      Он никогда не пытался выяснить, было все это именно так, примерно так или не так совершенно. Его это не интересовало. Выглядело это таким образом, будто он просто перешел на новое место работы вслед за своим начальником, министром тяжелой промышленности, вышедшим в отставку вместе с очередным правительством. Министр, в свою очередь, потянулся на новое место вслед за прогоревшим премьером, который, как выяснилось впоследствии, очень хорошо знал, что и с какой целью делает.
      На новом месте на Андрея Михайловича сдержанно косились, но терпели ждали, когда он поскользнется. Видя этот шакалий выжидательный блеск в глазах окружающих, Андрей Михайлович, который уже затосковал было без пленумов и заседаний, разом взбодрился, стиснул зубы и начал действовать, умело применяясь к обстановке. Да, все они тут были проворны, беспринципны и щеголяли дипломами, полученными в лучших отечественных и зарубежных университетах, но старый динозавр отлично владел приемами подковерной борьбы, о которых эти сопляки знали только понаслышке да еще из разоблачительных статей и романов времен насильственной гласности. Они быстро учились, но он-то не нуждался в учебе, он владел этими приемами тогда, когда все эти нувориши еще пачкали пеленки, и десятилетиями оттачивал свое мастерство, и очень скоро голодный блеск в глазах окружающих померк, а потом и вовсе исчез, сменившись почтительно-трусливым выражением.
      Мало-помалу Андрей Михайлович вошел во вкус. Он понял, что главное в деньгах вовсе не их покупательная способность, а сам процесс накопления и преумножения вопреки всему на свете: возрасту, трещащей по всем швам экономике, нюхачам из налоговой полиции, конкурентам и стукачам из ближайшего окружения. Он no-прежнему оставался чиновником, одним из почти незаметных прислужников гигантского энергетического монстра, но при этом сумел устроиться таким образом, что деньги потекли в его подставленные ладони шелестящей рекой.
      Все это было хорошо и даже расчудесно, но потом грянул тот страшный август, и Андрей Михайлович понял, что бывают ситуации, в которых никакой опыт и никакое искусство интриги не заменяют обыкновенного экономического образования. Понял он это, придя в себя на больничной койке после первого своего инфаркта.
      Кое-кто неплохо погрел на этом кризисе руки, но Андрей Михайлович остался без гроша. Выйдя из больницы, он обнаружил, что некий молодой человек, выпускник Сорбонны, умница и большой шутник, к услугам которого Горечаев прибегал, когда требовалось решить какой-нибудь сложный вопрос, касающийся перспективных капиталовложений, бесследно исчез. С большим трудом Андрею Михайловичу удалось выяснить, что его "экономический советник" благополучно пребывает в штате Флорида, не испытывая при этом недостатка в финансовых средствах.
      Тогда Горечаев продал машину - свой любимый правительственный "ЗИЛ", который ему потом пришлось выкупать чуть ли не за двойную цену, - залез в долги и впервые обратился к услугам Палача. Палач вернулся из Флориды загорелым и отдохнувшим. Он привез Андрею Михайловичу два сувенира: вырезку из отдела уголовной хроники какой-то выходящей в Майами газетенки, где сообщалось о смерти подающего надежды выпускника Сорбонны, и завернутый в салфетку "клинекс" мужской мизинец со знакомым перстнем-печаткой. Оставалось только гадать, как он протащил эту гадость через две таможни, но сомнений в том, что задание выполнено, не было. Заметку Андрей Михайлович сохранил, а уже начавший издавать весьма недвусмысленный запах мизинец выбросил в уличную урну вместе с перстнем.
      Пару недель после этого он жил как на иголках, ежеминутно ожидая ареста, но время шло, а вокруг не происходило ничего, что имело хотя бы отдаленное касательство к смерти образованного шутника, чья последняя шутка оказалась не вполне удачной.
      Тогда Андрей Михайлович, внутренне кряхтя, по локоть запустил руки в закрома швейцарских банков, где хранился его неприкосновенный запас - полтора миллиона долларов, те самые полтора миллиона, которые он, пребывая в юмористическом расположении духа, порой называл "заначкой на похороны". Нужно было как-то жить дальше и поправлять свое финансовое положение - "отбивать бабки", как теперь было принято выражаться. Он пустил деньги в оборот и начал терпеливо и осторожно, миллиметр за миллиметром, отвоевывать сданные было позиции.
      Это оказалось не так уж сложно, когда он понял, какой находкой оказался Палач. Его дурацкая кличка и отталкивающая внешность не имели ровным счетом никакого значения. Это был профессионал высшего класса, работавший эффективно и чисто. С его помощью Андрей Михайлович в считанные недели устранил со своего пути множество препятствий, на самостоятельное преодоление которых ему потребовались бы годы.
      А потом возник Бекешин со своей идеей. Идея была в духе новых времен: не быстрый грабеж, но рассчитанный на долгие годы вперед солидный проект, законный, как дыхание, и сулящий в отдаленной перспективе огромные прибыли. На какое-то мгновение Андрей Михайлович внутренне дрогнул, но сразу же взял себя в руки: в отличие от Бекешина, он не располагал десятилетиями, нужными для того, чтобы этот проект дал по-настоящему ощутимый эффект. Зато он навел Горечаева на кое-какие свежие мысли. В завиральной идее сопливого мальчишки Андрею Михайловичу почудилась возможность хорошенько пощипать всех этих новоявленных хозяев жизни, оставшись при этом в тени и утолив жажду крови, которая донимала его в последнее время с пугающей силой.
      Поначалу все шло как по маслу. Кредиты и выплаты сыпались на липовую фирму золотым дождем, из чего, между прочим, следовал вывод, что идея Бекешина была очень даже своевременной. "Другое дело, - думал Андрей Михайлович, - что после того, как все вскроется, ни самого Бекешина, ни тех, кого осенят аналогичные идеи, не подпустят к энергетическим сетям на пушечный выстрел. Но это уже их проблемы, а я к тому времени либо благополучно помру, либо буду уже очень, очень далеко... Не во Флориде, конечно, - чего я там не видал, - но все-таки достаточно далеко и достаточно давно, чтобы никому даже в голову не пришло связать мое имя с этой аферой. Пусть Бекешин расхлебывает, у него для этого вся жизнь впереди, да и идея была все-таки его..."
      А потом начались неприятности. Андрей Михайлович никак не мог понять, в чем тут причина: то ли Палач наконец расслабился и начал работать спустя рукава, то ли все-таки ему самому не стоило затевать эту массовую казнь на электрическом стуле ради нескольких дополнительных грошей... Неужели это был тот самый случай, про который говорят: жадность фрайера сгубила?
      "Ну и пусть это жадность, - решил он. - Пусть это будет сверхжадность, пусть это будет сумасшествие, да что угодно - буквально все, что угодно! Но это моя жадность и мое сумасшествие - во-первых. А во-вторых, к делу это не относится. Палачу заплатили огромный аванс, и он просто обязан был сделать все аккуратно и чисто, как всегда. Что же ему помешало? Причем помешало до такой степени, что угнанный каким-то психом грузовик с медным проводом прикатил прямо под окна липовой фирмы, где ему было совершенно нечего делать, буквально сразу после поступившего от Палача сообщения, что все в порядке! Или проклятого мокрушника наконец-то перекупили?"
      Он поднялся из кресла и неслышными" шагами прошелся из угла в угол небольшой уютной гостиной, по щиколотку утопая в пушистом ворсе ковра. Из распахнутого окна тянуло теплым душистым ветром, снаружи негромко шумел лиственный лес. Горечаев подошел к окну и немного постоял там, вдыхая лесные ароматы и разглядывая видневшиеся над краем кирпичной стены густые кроны. Разглядеть замаскированную в кроне старой липы дощатую платформу ему так и не удалось, но он и без того знал, что снайпер уже занял свою позицию.
      На изящном столике с ножками в виде львиных лап мелодично звякнул выполненный в стиле ретро белый с золотом телефон. Андрей Михайлович подошел к столику и снял трубку.
      - Слушаю, - сказал он.
      - Ваш гость прибыл, - сообщил ему телефон голосом сидевшего в нижнем холле телохранителя.
      - То есть как это - прибыл? - сердито спросил Горечаев. - На полчаса раньше срока? И потом, почему наружная охрана о нем не доложила?
      - Не могу знать, - по-военному отрапортовал телохранитель.
      - Ясно, что не можешь, - проворчал Андрей Михайлович. - Все вы ни хрена не можете, только водку жрать да баб портить.
      Он с лязгом бросил трубку на рычаги, а когда обернулся, обнаружил, что в комнате он не один. У дверей стоял Палач, одетый непривычно скромно, даже бедно, явно прямо с поезда. Как всегда, он вошел без стука, абсолютно бесшумно, как какое-нибудь растреклятое Привидение, и теперь стоял у дверей, по обыкновению смахивая на уродливый манекен, сбежавший из витрины провинциального универмага.
      - Ну, здравствуй, - сказал ему Андрей Михайлович, возвращаясь в кресло. Присаживайся, работничек.
      - Здравствуйте, Андрей Михайлович, - ответил Палач, оставаясь стоять на месте. Вид у него при этом был самый почтительный, но Горечаеву было плевать на его вид. Он предпочел бы, чтобы Палач вел себя поразвязнее и с ходу бухнулся в свободное кресло, потому что дверь, у которой он стоял, никоим образом не могла попасть в поле зрения засевшего за окном снайпера.
      - Садись, садись, - повторил Горечаев. - В ногах правды нет.
      Киллер посмотрел на кресло, но остался стоять.
      - Спасибо, - сказал он, - я в поезде насиделся. А потом еще в ресторане... Рассчитаться бы, Андрей Михайлович. Устал я что-то. Заброшу деньги в банк и домой, на боковую.
      - Торопишься, значит, - медленно проговорил Горечаев. - Устал... Ты прав, рассчитаться надо. Только сначала я хотел бы получить от тебя полный отчет.
      - Отчет? - Палач казался искренне удивленным. - Какой еще отчет? Дело сделано, а подробности вас никогда не интересовали.
      - А вот теперь заинтересовали. Да сядь ты, наконец, шея болит на тебя смотреть!
      - В кресло? - зачем-то спросил Палач.
      - Нет, на стол, болван! - взорвался Горечаев. - На пол, черт бы тебя побрал!
      - Ну, если вы настаиваете, - пожал плечами Палач и уселся прямиком на подоконник, спиной к наведенному на него стволу снайперской винтовки.
      Андрею Михайловичу стало даже жаль, что он так и не успеет расспросить этого мерзавца о причинах, которые вызвали последний провал. Вот сейчас его тупая уродливая башка взорвется, разлетевшись веером кровавых лохмотьев и липких брызг, и все будет кончено. "И я сэкономлю десять тысяч на его гонораре", - подумал Горечаев.
      Он молчал, напоследок разглядывая Палача, и Палач тоже помалкивал, склонив голову к плечу, и в свою очередь разглядывал Андрея Михайловича. На лице его постепенно проступало какое-то новое, невиданное раньше выражение, и Горечаев не сразу понял, что это выражение больше всего напоминает обыкновенную насмешливую улыбку. Спустя секунду он понял еще одно: пауза затянулась, снайпер почему-то медлил.
      - Ну хорошо, - сказал Палач, легко соскакивая с подоконника и снова уходя с линии огня. - Отчет так отчет. Хотя я не понимаю, зачем вам это могло понадобиться. Вы что, любите фильмы ужасов?
      - О вкусах мы поспорим потом, - скрипучим голосом произнес Андрей Михайлович, думая о том, что глубоко укоренившееся в нем недоверие к импортной технике оказалось абсолютно обоснованным: проклятая американская хлопушка почему-то не сработала. - Для начала мне хотелось бы узнать, каким образом у тебя из-под носа увели грузовик с медью.
      - Грузовик? - Палач был ошарашен. - Наш грузовик?! Кто это сделал?
      - Вообще-то, этот вопрос должен был задать я, - сказал Горечаев. - Но в виде исключения я тебе отвечу: это сделал тот самый работяга, которого ты, по слухам, сжег заживо в какой-то бане или сторожке...
      - В заимке, - автоматически поправил Палач. - Но этого просто не может быть... Вот, значит, в чем дело... Да перестаньте вы коситься на окно! Что я вам, мальчик? Меня не так просто подстрелить. Мы с вашим снайпером обсудили создавшееся положение и решили, что стрелять в меня пока что было бы преждевременно.
      Андрей Михайлович сделал странное незавершенное движение рукой, неуверенно потянувшись к пояснице. Выглядело это так, как будто старика не то схватил радикулит, не то хотелось ему извлечь на свет божий нечто, спрятанное сзади за поясом. Впрочем, он тут же спохватился и положил руку на колени под внимательным взглядом Палача.
      - Черт возьми, - сказал Горечаев. - А я-то на него рассчитывал, старый дурак... Ну, и что теперь? Учти, если ты меня хоть пальцем тронешь, живым тебе отсюда не выбраться.
      - Бросьте, Андрей Михайлович, - с почтительной фамильярностью откликнулся Палач. Казалось, он уже полностью оправился от пережитого потрясения. - На кой черт мне это сдалось - трогать вас пальцем? Я делаю только ту работу, за которую мне заплачено, и вам это отлично известно. Вас мне пока что никто не заказал... И потом, вы же знаете, что я могу раздавить вас в лепешку и уйти отсюда совершенно спокойно - так же, как пришел. Поэтому давайте не будем капать друг другу на мозги, а подумаем лучше, как нам теперь быть.
      - И как, по-твоему, нам теперь быть? - с видимым спокойствием поинтересовался старик. Палач заметил, что его собеседник незаметно массирует левую сторону груди и про себя в который уже раз изумился: ну на кой черт, спрашивается, этому старому грибу деньги? Ведь помрет же, и все его счета в швейцарских банках так и пропадут невостребованными... Впрочем, это уже было совершенно не его дело.
      - Есть два варианта решения проблемы, - сказал он. - Вариант первый такой: моя хата с краю, я получаю свои деньги и ухожу, а вы разбирайтесь со своими проблемами как хотите...
      - Это не вариант, - перебил его старик. - За что, по-твоему, я должен тебе платить? Работа выполнена из рук вон плохо, точнее, не выполнена вовсе. Тебя туда послали не для того, чтобы ты накрошил кучу трупов. Тебя затем туда послали, чтобы ты спрятал концы в воду. А получилось все с точностью до наоборот. Хотя бы это ты понимаешь? Ах да, ты же ни черта не знаешь... Так вот, этот твой несгораемый работяга каким-то образом отбил по дороге грузовик и приволок его прямо под окна нашей липовой конторы. Приволок, поставил и пошел искать, кому бы сдать счастливо возвращенное имущество.
      - О, мать твою! - негромко воскликнул Палач. Это была какая-то мистика. На мгновение ему даже показалось, что старик устроил весь этот спектакль просто для того, чтобы зажать его гонорар, но он хорошо знал Горечаева и видел, что тот говорит правду.
      - Вот именно, - согласился Андрей Михайлович. - Такого нарочно не придумаешь, правда? Теперь вся эта вонючая контора будет трепать языками до тех пор, пока не сотрет их в кровь, и через пару дней об этой истории узнает половина Москвы. Никто, конечно, ничего не поймет, но все же... А ты приходишь сюда, как к себе домой, и имеешь наглость требовать денег. Здесь тебе не профсоюзный комитет, и оплата труда у тебя не почасовая. Мне результат нужен, дружок, а не гора трупов, которую по твоей милости вот-вот повесят на меня! Так что свой первый вариант можешь со спокойной душой засунуть себе под хвост.
      Палач немного помолчал, обдумывая ответ. Сейчас он более чем когда бы то ни было напоминал сломанный манекен, и Горечаев с досадой отвел от него взгляд. Чертова дубина!
      - Мне не нравится ваш тон, - сказал наконец Палач.
      - А ты мне весь не нравишься! - перестав сдерживаться, гаркнул Андрей Михайлович. В левой половине груди толкнулась тупая, отдающая в руку боль. "Спокойнее, - сказал он себе. - Не хватало только загреметь в больницу..." Тон его, видите ли, не устраивает... А что ты сделал для того, чтобы с тобой говорили другим тоном?
      - Мне не нравится ваш тон, - повторил Палач так, словно его и не перебивали, - и мне очень не понравилась ваша попытка прострелить мне голову. Но я готов признать, что тут вы в своем праве. Работа есть работа. Поймите меня правильно: я плевать хотел на ваши крики и угрозы, и на снайперов ваших я чихал с высокой колокольни. Но если то, что вы мне рассказали про грузовик, правда, то эта история может серьезно повредить моей репутации.
      - Повредить! - передразнил его Андрей Михайлович. - Да с тобой никто не станет иметь дела. Уж я об этом позабочусь, можешь быть уверен.
      - А я и так в этом уверен, - ответил Палач. - Потому и сказал, что вижу два варианта... Вариант второй: я нахожу этого шустрого фрайера и кончаю его к чертовой матери. Он ведь, насколько я понимаю, единственный свидетель. Знать бы, откуда он вообще взялся в этом деле! Тогда его легче было бы искать.
      - Искать его не надо, - понемногу успокаиваясь, буркнул Горечаев. - Его пока придерживает на месте наш Жорик. Кстати, подсунул его нам именно Жорик, и было бы очень неплохо, если бы с ним тоже случилось какое-нибудь несчастье.
      - Что ж, - сказал Палач, - все ясно. Остался невыясненным только вопрос о гонораре. Гонорар придется удвоить, Андрей Михайлович.
      - Что?! - вскинулся Горечаев, - За какие это такие подвиги?!
      - За моральный ущерб, - сказал Палач. - За снайпера. За Жорика. За мента, которого я замочил там. - Он махнул рукой куда-то в сторону открытого окна. Это очень нездоровое занятие - мочить ментов. Так что надбавка за вредность мне тоже причитается. За ваш тон, в конце концов. Ведь я же не виноват, что ваш собственный партнер подложил вам свинью, отправив туда этого камикадзе, а вы орете на меня, как на своего холуя. И, наконец, за то, что я вам нужнее, чем вы мне. Я могу исчезнуть в любой момент, а вы целиком на виду, и спасти вашу старую задницу от тюряги могу только я. Могу спасти, а могу, сами понимаете, и утопить. Так что я еще не много прошу, как видите.
      - Это шантаж, - с достоинством произнес Андрей Михайлович, стараясь не замечать нарастающей боли в груди.
      - Конечно, - спокойно согласился Палач. - А вы как думали? В бизнесе друзей нет, это вы сами частенько мне повторяли. Ну, так как вам) мой второй вариант?
      - Даже не знаю, - после паузы признался Андрей Михайлович. - Он, конечно, лучше первого, но я как-то не привык, чтобы меня.., гм...
      - Имели? - подсказал Палач. - Привыкайте. Занимались бы своим бизнесом, брали бы взятки... Нет, вам зачем-то нужно было лезть в бандитизм. Вот и доигрались в Аль Капоне. И потом, ничего страшного показе произошло. Все уляжется, Андрей Михайлович, это я вам гарантирую.
      - Ну что же, - вздохнул Горечаев. - Поскольку третьего варианта нет, придется выбрать из двух зол меньшее. Я согласен.
      Он лукавил, потому что третий вариант уже начал прорисовываться в его мозгу - пока туманно, но с каждой секундой обретая все большую ясность и четкость линий.
      - И деньги вперед, - жестко сказал Палач.
      - Ну естественно, - ответил Андрей Михайлович и тяжело поднялся с кресла.
      Боль в груди, на мгновение сделавшись почти нестерпимой, вдруг сама по себе пошла на убыль и вскоре исчезла совсем, оставив после себя лишь непривычное ощущение какой-то неуверенности и недоверия к собственному телу.
      Через полчаса потрепанный грязно-серый "рено", задним ходом выбравшись на проселок, постепенно набирая скорость, двинулся в обратный путь.