- Зато я не главная, - кокетливо стрельнув густо подведенными глазами, напомнила секретарша.
      - Па-а-адумаешь, - протянул Бекешин. - Сделаем тебя вице-президентом по.., по корреспонденции. Вот дернем по стаканчику и сразу сядем писать приказ, пока окончательно не развезло... А пока ты еще не вице-президент, изволь не пререкаться со своим шефом. Давай, наливай. У меня сегодня повод... Черт, не помню. Ведь был же какой-то повод, не зря же я так надрался... Слушай, - вдруг спохватился он, - а кто, ты говоришь, мне дозванивался?
      - Какой-то Степанихин, - ответила секретарша. - Просил срочно перезвонить. Это насчет какой-то меди...
      - М-да? - глубокомысленно переспросил Бекешин. Он еще изображал пьяного видимо, по инерции, - но где-то под диафрагмой уже возникла сосущая пустота, и его хмель пошел стремительно всасываться в эту пустоту, скручиваясь воронкой, совсем как вода в ванне, когда вынешь пробку. Через секунду остатки приятного тумана окончательно исчезли из его головы, но пустота в груди осталась, и в этой пустоте гулко бухало сердце.
      Степанихин был одним из тех немногих людей, кто знал о его истинной роли в этой энергетической афере. Он работал в липовой строительной фирме каким-то менеджером, но его основной специальностью было стукачество. То, что Степанихин позволил себе выйти на него напрямую, через секретаршу, вселяло в Бекешина тревогу. "Вот черт, - подумал он. - И надо же мне было выключить мобильник!"
      - Степанихин? - как можно более беспечно переспросил он. - Впервые слышу... А впрочем, это что-то знакомое... Ты извини, детка, но с выпивкой пока придется повременить. Номер его у тебя записан? Давай-ка, соедини. И если тебе не трудно, постарайся держать свои любопытные ушки подальше от трубочки...
      - Как вам не стыдно! - попробовала было возмутиться секретарша, но он замахал на нее руками, и она вышла, обиженно цокая каблучками.
      Степанихин, судя по голосу, пребывал в тихой панике. Он даже заикаться начал, и Бекешин с первых слов понял, что творится что-то неладное.
      - Ты что, Степанихин, с ума сошел? - прошипел он в трубку. - Ведь договаривались же - на работу не звонить!
      - ЧП, Георгий Янович, - одышливо проговорил Степанихин. - Катастрофа! Наша медь прибыла.
      - Какая медь? - сердито спросил Бекешин. - Да перестань ты пыхтеть как паровоз, говори по-человечески!
      - Медь.., медный провод... Из Сибири. Те десять тонн, которые мы ждали.
      - Ну и что тут такого катастрофического и чрезвычайного?
      - Грузовик... Здоровенная такая фура, знаете... Какой-то псих подогнал ее прямо под окна офиса и требует лично вас.
      - Меня?!
      - Вас. Лично. Несет какую-то чушь: за этот провод, дескать, кровью плачено. Подавайте мне, говорит, вашего начальника... Ну, наш-то индюк к нему выходит, а он: нет, говорит, Бекешина мне надо... Должен, говорит, сдать с рук на руки... Идиот какой-то, честное слово... Так и торчит со своей фурой под окнами. А народ в конторе уже затылки чешет: кто такой Бекешин и что теперь делать, кого вызывать - "скорую" или ментов?
      - О Господи, - упавшим голосом произнес Георгий Бекешин. Это действительно была катастрофа. - Господи ты Боже мой... Откуда он свалился на мою голову? Как он хоть выглядит-то?
      - Да так же, как говорит, - ответил Степанихин. - Здоровенная горилла в рабочем тряпье. Весь оборванный и даже, кажется, горелый. А грузовик весь в дырках от пуль, представляете? Я вот думаю: может, это провокация? Может, налоговики что-нибудь...
      - Ти-хо!!! - рявкнул Бекешин так, что у самого зазвенело в ушах. - Тихо, ты, - уже спокойнее добавил он. - Еще что-нибудь этот псих говорил?
      - Нет.., то есть да. Скажите, говорит, Бекешину, что прибыл лейтенант Фил.
      Бекешин вздрогнул и, больше не слушая Степанихина, медленно положил телефонную трубку на рычаги.
      Глава 10
      Юрий вышел из ванной, кутаясь в махровый халат хозяина, который был ему коротковат. Сидевший в кресле перед телевизором Бекешин сразу же положил на место телефонную трубку и торопливо поднялся ему навстречу.
      - Хорошо, черт подери, - сказал Филатов, энергично растирая голову полотенцем. - Сто лет не мылся по-человечески... Слушай, я у тебя там совсем запутался. В какой, говоришь, банке антисептик?
      - В бело-голубом баллончике с красным крестом, - ответил Бекешин. - Это, собственно, аэрозоль...
      - А, - перебил его Юрий, - вон что... А то я схватил банку с каким-то кремом, а на нем почему-то баба нарисована... Ты ведь говорил, что не женат?
      - Потому и крем в ванной, что не женат, - ответил Бекешин. - Помогает дамам.., э.., расслабиться, в общем. Ну, возбуждает, что ли...
      - Ага, - понимающе сказал Филатов, - ясно... Только зачем на это деньги тратить? Мазал бы их горчицей. Всю ночь бы скакали, как живые.
      Бекешин удивленно посмотрел на него и только тут заметил, что глаза у лейтенанта Фила смеются. "Юморист, - подумал Бекешин с тоской. - Тарапунька, блин, он же Штепсель... Разговоры про крем - это все очень мило, но ведь этим дело наверняка не ограничится".
      "Только не здесь, - подумал он, обводя взглядом свою выдержанную в белых тонах гостиную. - В нем ведь столько крови... Всю мебель придется менять, все ковры. И вообще, пускай старый козел сам думает, как с ним быть. Сам эту кашу заварил, сам пускай и расхлебывает".
      - Ладно, - сказал Филатов, - хрен с ним, с твоим аэрозолем. Вот дней пять назад он бы мне очень пригодился, а теперь и так сойдет.
      - Я так и не понял, что с тобой приключилось, - сказал Бекешин, старательно имитируя интерес, которого на самом деле не испытывал. Единственным, что он сейчас чувствовал, было тоскливое томление духа, как если бы вокруг была не его белоснежная гостиная, а одиночка с бетонными стенами и зарешеченным окном - каменный мешок, камера смертников...
      - А я и сам, если хочешь знать, ни хрена не понял, - ответил Филатов, беря с журнального столика пачку сигарет. - "Давидофф..." - прочел он. - Ишь ты! Крутой какой Давыдов выискался... В общем, жарили меня, Гошка. Два раза жарили, да так и не зажарили, как видишь. И, что самое обидное, так мне и не удалось хоть кому-нибудь за это в морду дать, Только найду подходящее рыло, глядь - а оно уже мертвое. Прямо мистика какая-то! Сроду со мной такого не было, чтобы меня лупили почем зря, а я бы сдачи дать не мог.
      - Да, - сказал Бекешин, - история.
      - В этой истории, Гошка, непременно надо разобраться, - убежденно заявил Юрий. - Есть кое-какие зацепки, но все они там, в Сибири, остались. Да и трудновато мне было это дело в одиночку распутать. Ни денег, ни оружия, ни жратвы, в конце концов. Поговорить, и то не с кем.
      - Так позвонил бы мне по телефону, - сказал Бекешин.
      Филатов повернул к нему голову и некоторое время разглядывал, как диковинного зверя.
      - А, - сказал он наконец, - ну да. Ты же у нас бизнесмен, таксофонами не пользуешься... Я же тебе говорю: денег не осталось ни гроша. Если бы не этот грузовик с медью, то, честно говоря, даже не представляю, как бы я домой добрался.
      "Да, - подумал Бекешин. - Да, ребята, это вам не ларечник какой-нибудь, не зверь черномазый с Черкизовского рынка, этого так просто не уделаешь. Другой бы на его месте в такой ситуации просто подох безо всякой посторонней помощи, а этот жив, здоров и готов к новым подвигам. Грузовик вот отбил с ворованной медью. У меня отбил и мне же пригнал, мать его в душу... Одно слово - герой! Чтоб тебе провалиться с твоим героизмом..."
      - Ладно, - сказал он, вставая. - Давай сегодня об этом не будем. Насчет грузовика - это ты молодец. Хотя тоже, между прочим, мог бы пуп не рвать, под пули не соваться. Тоже мне, сокровище - десять тонн бывшего в употреблении провода! Стоило ли из-за него жизнью рисковать?
      Филатов снова поднял на него глаза, и взгляд у него опять был непонимающий.
      - Даже не знаю, - сказал он. - Я как-то об этом не задумывался. Да и потом, разве есть такой прейскурант? За это, мол, можно жизнью рисковать, а вот за это - ни в коем случае... Некогда мне было рассчитывать. Да и не в меди же дело... Просто через медь можно выйти на тех, кто устроил всю эту бойню.
      - Как это? - спросил Бекешин. Теперь звучавший в его голосе интерес был неподдельным.
      - Да хотя бы по документам. По сопроводительным документам на груз. Накладные всякие... Там, в кабине, их была целая пачка. Какое-то общество с ограниченной ответственностью... "Голиаф", что ли... Не помню. Честно говоря, вчитываться в эту писанину у меня просто времени не было.
      - А теперь? - спросил Бекешин, копаясь в баре.
      - А теперь нет желания, - с хрустом потягиваясь, ответил Филатов. - Вот тебе медь, вот тебе сопроводительные документы, вот тебе мои свидетельские показания... Дальше действуй сам. Можешь через ментовку, можешь по своим каким-нибудь каналам - меня это не касается. Чем смогу - помогу. А в одиночку мне это дело не вытянуть, да и желания у меня такого нет.
      Бекешин вернулся и опустился рядом с ним на белоснежный диван, предварительно поставив на прозрачный стеклянный столик сверкающий незапятнанным хромом металлический поднос с бутылкой и двумя стаканами. Он наполнил стаканы, избегая смотреть на своего приятеля, протянул ему тот, в котором прозрачной коричневой жидкости было побольше, и сказал, держа свой стакан на уровне груди:
      - Ну, Фил, давай за тебя... Удивительный ты мужик.
      - Это точно, - сказал Филатов, - удивительный. Сколько живу, столько удивляюсь.
      Они выпили не чокаясь. Филатов пошарил взглядом по столу - очевидно, в поисках закуски, - не нашел и удовлетворился сигаретой, которая все еще тлела в его пальцах, Бекешин тоже закурил и вдруг спохватился.
      - Слушай, - сказал он, - ты же жрать, наверное, хочешь! А я, дурак, тебя баснями кормлю.
      - Ничего, я привык, - ответил Юрий.
      - Это, брат, вредная привычка, - снова поднимаясь, сказал Георгий. Погоди, я сейчас.
      Он отправился на кухню, очень довольный возможностью хотя бы пару минут побыть в одиночестве и поразмыслить. Пока Филатов плескался в ванной, он успел переговорить с Андреем Михайловичем. Разговор этот оставил у него тягостное ощущение недоговоренности: во-первых, изъясняться все время приходилось иносказаниями, а во-вторых, старик все-таки не был всеведущим Господом Богом и, похоже, тоже слегка растерялся, будучи не в силах с ходу переварить полученную информацию. Он-то был уверен, что все на мази, и Филатов для него являлся просто абстракцией, пустым звуком - какой-то незнакомый работяга, бывший десантник, которому повезло уцелеть, сверзившись с огромной высоты, и которого все-таки добили чуть ли не на следующий день. А он опять вернулся с того света, да еще и приволок с собой десять тонн медного провода, которому здесь, в центре Москвы, совершенно нечего было делать. Того самого провода, который был якобы похищен неизвестными злоумышленниками. Мало того - этот чертов герой-одиночка ухитрился притаранить вместе с проводом накладные, в которых грамотному специалисту с Петровки будет очень несложно разобраться...
      "Да, - думал Бекешин, невидящим взглядом окидывая ярко освещенные недра распахнутого настежь холодильника. - Да, старику было от чего растеряться. Только полной растерянностью можно объяснить этот его дикий совет: попробовать завербовать старину Фила. Хорошо ему советовать, сидя у себя на даче и попивая бурбон. Тут ведь вся сложность в том, что в случае неудачи второй попытки не будет. Это как у саперов: чуть ошибся - и в клочья... Лейтенант Фил, даже если и побежит жаловаться в милицию, непременно прихватит меня с собой скрученного, связанного, упакованного по всем правилам науки, чтобы родной милиции все было ясно с первого взгляда. Если эта затея с вербовкой провалится, у нас просто не будет времени на принятие нового решения. У меня не будет времени... Старый хрен все равно вывернется, а вся эта гора трупов повиснет на моей шее".
      Он нагреб на поднос всего, что попалось под руку, поставил всю эту гору жратвы на кухонный стол и открыл угловой шкафчик, где под стопкой салфеток и полотенец лежал у него "ругер" двадцать второго калибра. Глядя внутрь шкафчика, он криво улыбнулся: идея воспользоваться револьвером дамского, в общем-то, калибра против Филатова поневоле вызывала некоторые исторические аналогии. Сорок первый год, например. Через белорусские и украинские земли уверенно прут закованные в крупповскую броню мощные "тигры", а наши доблестные артиллеристы выкатывают им навстречу противотанковые орудия сорокапятимиллиметрового калибра на колесах с велосипедными спицами и, выполняя свой воинский долг, пачками гибнут под гусеницами танков вместе с этими хлопушками...
      "Черт его знает, - подумал Бекешин, вынимая из-под полотенец револьвер и опуская его в просторный карман домашней куртки. - Может, от него и в самом деле пули отскакивают... А тогда, - подумал он, озлобляясь, - тогда стреляйся к чертовой матери сам! Если ты такой умный, утонченный и подверженный сомнениям - давай, застрелись! Все будут рады. Старый упырь будет рад, потому что у него появится возможность подгрести под себя все доходы, а все дерьмо, в свою очередь, спихнуть на меня и вместе со мной похоронить. Фил, когда во всем разберется, тоже будет рад. Он решит, что его старый знакомый все-таки еще не до конца прогнил и застрелился, не выдержав угрызений совести. Конкуренты будут рады, и ментовка будет рада: как же, крупная экономическая афера пресеклась как бы сама собой, безо всяких усилий с их стороны, зато галочку в отчете можно будет поставить... Только секретарша Леночка не будет рада, поскольку так и не успела запрыгнуть в постель к богатенькому шефу и урвать с него свой клок шерсти. Впрочем, грустить она будет недолго - придет другой шеф, и вообще мужиков вокруг сколько угодно..."
      Он вернулся в гостиную, волоча тяжеленный поднос и широко улыбаясь. Бекешин всегда гордился своим умением контролировать выражение собственного лица в самых сложных ситуациях, но сейчас улыбка давалась ему с трудом.
      Филатов сидел на диване, развалившись, как у себя дома, курил и неторопливо прихлебывал из стакана виски - именно прихлебывал, как будто это был горячий чай. Бекешин торопливо отвел взгляд от багрового ожога на его щеке и брякнул поднос с закуской на столик.
      - Налетай, - сказал он. - И не стесняйся, Бога ради, будь как дома. А то знаю я тебя...
      - Кучеряво, - сказал Филатов, окинув быстрым взглядом громоздившееся на подносе кулинарное великолепие. - Интересная штука, Гошка, - продолжал он, сооружая себе чудовищный сэндвич, один вид которого мгновенно вогнал бы в гроб любого апологета раздельного питания. - Что-то я в последнее время стал замечать, что все вокруг знают и понимают меня гораздо лучше, чем я сам. Если верить им на слово, конечно...
      - Ты обиделся, что ли? - спросил Бекешин, усаживаясь в кресло и стараясь при этом держаться к Филатову левым боком, чтобы оттянутый увесистым револьвером карман куртки не бросался в глаза. - Не обижайся, Фил. Я ведь просто так сказал, не имея в виду ничего конкретного. А впрочем... Хочешь честно?
      - Ммм? - промычал Филатов, вцепившись зубами в свой сэндвич, из которого в разные стороны свисали листья салата, разорвавшиеся колечки лука, куски ветчины, шпротные хвосты и прочие продукты. Сложенную лодочкой левую ладонь он предусмотрительно держал у подбородка, чтобы не закапать хозяйский халат и хозяйскую мебель кетчупом, горчицей и майонезом.
      - Понимаешь, - продолжал Бекешин, радуясь предоставившейся возможности начать трудный разговор издалека, - люди, конечно, меняются, но процесс перемен у всех идет по-разному. Некоторые, и таких большинство, меняются постепенно, от года к году, почти незаметно. Но есть и крайности. Приходилось мне, знаешь ли, встречать таких вертокрутов. Сегодня он демократ, завтра монархист, а послезавтра оказывается, что он женился на еврейке и уже выправил все документы для эмиграции...
      - Ну, - проглотив огромный кусок, перебил его Филатов, - это как раз никакие не перемены. Знаю я эту породу, они никогда не меняются.
      - Да. - сказал Бекешин, - неизменная изменчивость... Но я же об этом и говорю! Есть такие, а есть и другие, вроде тебя, которые меняются очень медленно и неохотно. Таким, как ты, проще пройти сквозь стену, чем искать в ней лазейку.
      - Не правда, - сказал Филатов, вертя перед лицом свой бутерброд и прицеливаясь, с какой стороны ловчее в него вцепиться. - Когда в стене есть дверь, я всегда прохожу именно в нее, как все нормальные люди.
      - Это когда она есть, - возразил ему Бекешин. - А когда нет? Нормальный человек поворачивается кругом и отправляется искать обход. А что делаешь ты? Ты прыгаешь, стреляешь, горишь, взрываешься и угоняешь грузовики...
      - Гм, - сказал Юрий и осторожно положил обкусанный сэндвич на край подноса. - К чему это ты ведешь? Что-то я тебя не пойму, Гошка. Растолкуй, сделай милость. Просвети дурака, а то я что-то совсем заблудился. Почему в твоей фирме все с пеной у рта утверждают, что не знают никакого Бекешина и никакой меди?
      - Пф-ф-ф, - сказал Бекешин. - Насчет фирмы - это, брат, сложный вопрос. Конкуренция - это такая штука... Помнишь, как в школьных учебниках: волчьи законы капиталистического мира, жестокая конкурентная борьба...
      - На тебя что - охотятся? - снова перебил его Филатов.
      - Да как тебе сказать... Только ты в это дело не лезь, умоляю! Ты и так уже наворотил столько, что я даже и не знаю, как теперь быть...
      - То есть?
      - Так тебе все и объясни... Вот, например, эта медь, которую ты привез. С чего ты взял, что она наша?
      - Как это - с чего? Со склада взяли десять тонн провода. Провод б/у, бухты смотаны вручную.., я сам их мотал, если хочешь знать. В машине ровно десять тонн по документам, и бухты такие же...
      - И все? - спросил Бекешин. Он внимательно посмотрел на собеседника и решил, что настало самое время нанести удар. Разговор очень плавно подвел его к этому моменту, и другой возможности могло просто-напросто не быть. Нужно было решаться, и решаться быстро. Перед Георгием Бекешиным лежал его личный Рубикон, форсировав который он навсегда отрезал бы себе все пути к отступлению. "Хватит, - сказал он себе. - Хватит тянуть кота за хвост. Все давно решено и подписано, и пути назад нет". Он длинно вздохнул, сделал постное лицо и продолжал:
      - Тогда давай подытожим. Совпадает общий вес, совпадает наименование товара, и еще совпадает способ укладки... Я правильно тебя понял? Это и есть те основания, на которых ты угнал машину с грузом, при этом укокошив двух водителей и троих охранников?
      - Погоди, - медленно проговорил Филатов. - Ты что же, хочешь сказать, что я?..
      - Совершил разбойное нападение, - закончил за него Бекешин. - Вот так это выглядит с точки зрения закона, старик, и так это называется в уголовном кодексе. Мне жаль тебя огорчать, Фил, потому что ты старался, рисковал шкурой и вообще действовал из самых благородных побуждений, но... Ты ошибся, понимаешь? Это не наша медь. Я навел справки, ее уже ищут по всей России. Люди сбились с ног и поставили на уши ментовку, а ты приволок этот грузовик прямо ко мне под окна.
      - Этого не может быть, - сказал Филатов, но сказал совсем неуверенно, почти прошептал. Лицо у него стало совсем белое, так что шрам над бровью сделался почти неразличимым, зато обожженное пятно на щеке теперь багровело, как запрещающий сигнал светофора. Все-таки он был ужасным теленком, и Бекешин только диву давался, как этот инфантильный тип до сих пор остался в живых, и это при его способности влипать в неприятные истории!
      - Это есть, Фил, - сочувственно сказал Бекешин. - Это объективная реальность, и нам с тобой нужно срочно решить, что делать с этой реальностью. О грузовике можешь не беспокоиться, его отогнали в надежное место. Нужно принять принципиальное решение, как теперь быть.
      - С чем? - спросил Филатов.
      - Со всей этой историей. С тобой, наконец. Юрий помолчал, осторожно дотронулся до ожога на лице (Бекешин заметил, что рука у него тоже обожжена) и, забыв о своем бутерброде, снова полез в пачку за сигаретой.
      - Послушай, - сказал он после паузы, - а ты уверен?..
      - Абсолютно, - немедленно откликнулся Бекешин, постаравшись придать своему голосу как можно больше убедительности. - На все сто. Даже на сто пятьдесят. Я уже кое-что предпринял, чтобы на какое-то время скрыть всю эту историю, хотя это оказалось довольно сложно.
      "Верит, - подумал он, разглядывая Филатова. - Верит каждому моему слову. Господи, какой идиот! Или это не он идиот? Может быть, это я - сволочь? Впрочем, это дела не меняет. Не я, так кто-нибудь другой. Такая силища, лишенная даже проблесков практической смекалки, просто обречена либо погибнуть, либо быть прирученной кем-то, у кого эта самая смекалка имеется".
      - Значит, я твой должник, - сказал Филатов с какой-то странной, несвойственной ему интонацией.
      Эта интонация заставила Бекешина насторожиться. Будь на месте старины Фила кто-то другой, в его последней реплике не было бы ничего необычного. Это была именно та реплика, которая должна была прозвучать именно в этом месте именно этого разговора, если бы он происходил между двумя нормальными, деловыми людьми. Но в устах лейтенанта Фила она звучала чуть ли не угрожающе, и Бекешин бросил на собеседника острый взгляд поверх стакана, который держал в левой руке. Правая его рука в это время находилась в кармане куртки, безотчетно тиская рукоятку револьвера.
      - Н-ну, как тебе сказать, - протянул он. - В общем, да. Впрочем, если тебя это не устраивает, ты можешь обратиться в ближайшее отделение милиции. Поверь, тебя там примут с распростертыми объятиями.
      - Вон как, - сказал Филатов, гася в пепельнице сигарету и снова принимаясь за еду. Бекешину показалось, что он как-то очень быстро освоился с ситуацией. Во всяком случае, нехорошая бледность уже пропала с его твердого, истинно мужского лица, и теперь у старины Фила был такой вид, словно он с самого начала ожидал чего-нибудь в этом роде.
      - Это все, что ты можешь сказать? - спросил Бекешин, не выдержав паузы, во время которой Юрий спокойно уничтожал дорогостоящие импортные продукты, словно намереваясь наесться впрок.
      Филатов начал жевать немного быстрее, потом с заметным усилием сглотнул, кашлянул в кулак и посмотрел на Бекешина в упор.
      - Собственно, сказать мне нечего, - ответил он. - А вот у тебя, похоже, есть какие-то предложения. Ну как, хотя бы на этот раз я не ошибся?
      - Нет, - сказал Бекешин, незаметно выпуская револьвер и вынимая правую руку из кармана. - На этот раз ты абсолютно прав.
      ***
      Человек в видавших виды синих джинсах, растоптанных белых кроссовках и неброской клетчатой рубашечке с коротким рукавом вышел из вагона последним.
      Он вежливо кивнул на прощание проводнице, забросил на плечо ремень тощей спортивной сумки и неторопливо двинулся по перрону в сторону здания вокзала, на ходу прикуривая сигарету. Утреннее солнце вставало у него за спиной, в той стороне, откуда пришел поезд. На остывшем за ночь перроне было еще довольно прохладно - чувствовалось, что лето кончается, понемногу уступая свои позиции золотому сентябрю.
      Мимо, торопясь навстречу клиентам, быстро и почти бесшумно прокатил свою неуловимо напоминающую реактивный истребитель тележку носильщик. Тележка была красивая, раскрашенная в яркие, заметные издали цвета, с бесшумным пружинистым ходом. Пропустив ее мимо себя, Палач почему-то припомнил старые тележки громоздкие, дребезжащие, склепанные из толстых стальных уголков и листов оцинкованной жести. Их строили на века, и казалось, что они будут служить веками, если не тысячелетиями, но вот поди ж ты - постепенно канули в историю и они, точно так же как почтовые автоматы, продававшие конверты и поздравительные открытки, и установленные в парках аттракционы в виде бычьей головы, которую можно было схватить за рога и помериться с ней силой...
      Палач хмыкнул, убирая в карман нарочито простенькую одноразовую зажигалку из ярко-зеленой прозрачной пластмассы. Случавшиеся с ним время от времени приступы ностальгии по старым добрым временам были его маленькой тайной. Времена эти он помнил не слишком отчетливо - зелен был, слишком мало видел и еще меньше понимал, - но ему казалось, что было в них какое-то очарование, уют какой-то, что ли... Прямо как в старых черно-белых фильмах про любовь и производственные проблемы. В теперешней Москве не осталось ни капли тогдашнего очарования, она окончательно превратилась в набитый деньгами и оружием бездушный мегаполис. Во всяком случае, именно такой она представлялась Палачу, и он часто с удовольствием думал о том, что рано или поздно поднакопит деньжат, махнет на все рукой и уедет жить в провинцию. А что? Можно будет открыть пусть небольшое, но свое дело, построить домишко, семьей, наконец, обзавестись... Маму можно будет, забрать из ее чертовой коммуналки. Сейчас-то ее забирать некуда, сам как пес бездомный, в квартире, небось, уже сантиметров на пять пыли наросло, а в унитазе сквозь паутину дна не видать...
      Его остановили и потребовали предъявить документы. "Что за город, - думал он, с равнодушным видом протягивая дородному сержанту паспорт на имя Артема Денисовича Ложкина. - Ну вот как здесь жить? Вот он, стоит, листает странички, как будто сроду паспорта не видел. А вот дать тебе сейчас промеж глаз и рвануть по перрону - что делать будешь, сержант? Следом побежишь? Так ведь брюхо у тебя такое, что ты свой крантик только в зеркало и можешь рассмотреть..."
      Сержант отыскал наконец в паспорте Ложкина штамп с московской пропиской, неопределенно пошевелил над ним рыжеватыми усами, молча вернул паспорт владельцу, небрежно откозырял и удалился рука об руку со своим напарником, цокая по асфальту подкованными каблуками. Палач равнодушно посмотрел им вслед, спрятал паспорт в сумку и двинулся своей дорогой. Менты его не раздражали. Это было явление природы, наподобие моросящего дождя или гололеда. Неприятно, конечно, но какой смысл злиться по поводу того, что ты не в силах изменить?
      Выйдя на площадь, он первым делом отыскал таксофон и по памяти набрал номер. Телефон не отвечал довольно долго, но Палач терпеливо ждал, от нечего делать считая гудки. Потом трубку сняли.
      - Доброе утро, - сказал Палач. - Андрей Михайлович? Это ваш знакомый из Забайкалья. Помните меня?
      - Как же, как же, - пророкотал в трубке знакомый голос. Сейчас он звучал преувеличенно сердечно и благожелательно - видимо, старик был не один. Конечно, помню! Семьдесят пятый, кажется, год, курсы повышения... Конечно, помню! Один старый знакомый, - сказал он куда-то в сторону, отвернувшись от микрофона. - Простите, имя-отчество ваше за давностью лет запамятовал...
      - Ложкин, - сказал Палач, выковыривая из пачки новую сигарету. - Артем Денисович Ложкин.
      - Ну да, конечно! - радостно воскликнул старый хрен. - Рад вас слышать, Артем Денисович! Ну, и как там у вас в Забайкалье?
      - У нас в Забайкалье полный порядок, - сообщил Палач.
      - Непременно нужно встретиться, - все с той же интонацией хлебосольного хозяина пророкотал Андрей Михайлович. - Не-пре-мен-но! Возражений не приму, имейте в виду... Сейчас у меня, к сожалению, дела, а вот часика в два милости прошу.
      Он продиктовал адрес своей дачи, который Палач и без того знал наизусть, сердечно распрощался и дал отбой. Палач тоже повесил трубку, рассеянным жестом выдернул из щели таксофона свою магнитную карточку и еще немного постоял в будке, задумчиво куря и теребя нижнюю губу.
      Ему не слишком понравились радушный тон Андрея Михайловича и поспешность, с которой старик назначил встречу. Обычно старый волчара осторожничал, по несколько дней подряд принюхиваясь и приглядываясь, прежде чем назначить личную встречу и отдать наконец вернувшемуся с задания исполнителю его кровно заработанные деньги. Случалось и так, что он вовсе не снисходил до личного контакта, переводя деньги на указанный Палачом банковский счет или оставляя их в заранее условленном месте.
      Правда, поручений такого масштаба Палач для него раньше не выполнял. Законно было бы предположить, что старик волнуется, переживает и вообще хочет узнать подробности. Это было бы верно, если бы речь шла о каком-нибудь другом старике, но только не об этом. Этот был вскормлен партийными инструкциями и вспоен армянским коньяком на закрытых банкетах. Он привык, что по одному его слову - ну пусть не его, а кого-нибудь из его вышестоящих покровителей - реки поворачивались вспять, а огромные толпы идиотов радостно кидались долбить лопатами вечную мерзлоту или крошить из автоматов воняющих козлом бородачей в пыльных чалмах. Этому динозавру было плевать на подробности, и даже мысль о том, что кто-то может не выполнить его приказ, ему, наверное, в голову не приходила. Тогда в чем дело? Откуда эта спешка?
      Кое-какие предположения у Палача имелись. Старик уже понюхал крови, ощутил, какова она на вкус, и, судя по всему, окончательно уверовал в то, что все проблемы легче всего решаются простым нажатием спускового крючка. Палач был хорошим исполнителем, но он слишком много знал. "И слишком много заработал, - добавил он про себя. - Старик задолжал мне такие бабки за весь этот кордебалет, что на его месте я бы серьезно задумался: не проще ли расплатиться пулей? "
      "Ну, это мы еще посмотрим", - сказал себе Палач и вышел из телефонной будки.
      Он немного прошелся пешком, глазея по сторонам и все время помня о том, что на него, вполне возможно, уже началась охота. В этом ощущении не было ничего нового или непривычного: тот, кто живет вне закона, должен быть готов в любую минуту вступить в жестокую драку на выживание, причем противник сплошь и рядом оказывается сильнее.
      Немного не доходя площади Покровских ворот, он заглянул в недавно открывшийся ресторан. Заведение это называлось "Сломанный барабан". Палачу казалось, что название это он уже где-то видел - едва ли не в какой-нибудь приключенческой книге, до которых в детстве был большим охотником. Хозяин заведения, видимо, когда-то читал те же книжки, что и сам Палач, и это сразу расположило киллера и к заведению, и к его владельцу.
      Внутри тоже оказалось весьма недурно. "Все правильно, - подумал Палач, усаживаясь за столик и вытягивая слегка подуставшие от длительной пешей прогулки ноги. - Конкуренция есть конкуренция, особенно когда она действительно есть. Это такой зверь, что волей-неволей приходится бежать, чтобы тебя не слопали. Вот они и лезут из кожи вон..."