- Позвольте, - сказал директор и протянул руку к удостоверению. - Вы уж извините, но порядок есть порядок. Нынче столько мазуриков развелось, и у каждого красная корочка в кармане. Так что уж позвольте, как полагается, в развернутом виде...
      Горелый мент пожал плечами и протянул удостоверение директору. Тот развернул твердую обложку и озадаченно хмыкнул: удостоверение было как будто в полном порядке, но вот фотографии досталось как следует - так, что не разобрать было, мужик там изображен, баба или, может быть, и вовсе австралийский сумчатый медведь коала. Помимо всего прочего, один уголок удостоверения был запачкан какой-то бурой дрянью. Директор не сразу сообразил, что это кровь, а когда сообразил, его передернуло.
      - Капитан Каляксин Виктор Витальевич, - вслух прочел он. - А на фотографии - это вы или тень отца Гамлета? Вот скажите, вы бы на моем месте поверили этой бумажке? Только не надо вместо ответа тыкать в меня пистолетом. Не станете же вы меня убивать только потому, что я вам правду говорю... Так как, поверили бы?
      Посетитель неопределенно повел широкими плечами и вдруг улыбнулся, сразу же сморщившись от боли.
      - Факт, - сказал он, - не поверил бы. Да вы позвоните в милицию, проверьте, служит у них капитан Каляксин или нет. Я, видите, немного погорел... Это, между прочим, все из-за этой самой меди. Сперли ее у меня на участке, вторые сутки за этими сволочами гоняюсь.
      Директор снял телефонную трубку, нерешительно взвесил ее в руке и вернул на рычаги. Он сделал это не потому, что поверил подозрительному капитану Каляксину, и даже не потому, что испугался пистолета, которого, кстати, на столе уже не было. Просто представился ему вдруг во всех непривлекательных подробностях весь дальнейший ход дела: повестки, допросы, очные ставки, свидетельские показания в суде, угрозы по телефону и в письменном виде, непринужденно хамящие следователи, ждущие одного твоего неверного шага, одного необдуманного слова, чтобы разом превратить тебя из свидетеля в обвиняемого. Все это директор грузового автопарка номер два наблюдал на протяжении своей жизни неоднократно, а однажды даже прошел через всю эту мясорубку лично, и охоты повторять этот опыт у него не было.
      Гораздо проще было разобраться с этим капитаном - или не капитаном, Бог его, в самом деле, знает! - лично, полюбовно, не вынося подробностей за пределы кабинета. В конце концов, никаких договоренностей с грузоотправителем насчет секретности у него не было. Он взялся доставить груз, и он его доставит, а остальное его не касается.
      - Это все меня не касается, - сказал он, захлопывая удостоверение, кладя его на стол и пальцем передвигая по исцарапанной полировке поближе к владельцу. - Мое дело - доставить груз. И я его доставлю. Номер машины - вот, - он быстро записал номер на листке перекидного календаря, вырвал листок и отдал его посетителю, - отправление завтра в четыре ноль-ноль. Это все, что я могу для вас сделать. Благодарностей мне объявлять не надо, и денег предлагать не надо - не возьму, покой дороже. Я вас в глаза не видел, вы меня не знаете. С тем и разойдемся. Идет?
      - Идет, - с улыбкой сказал посетитель, убирая удостоверение в карман. Моя хата с краю, так? В принципе, правильная позиция. Жалко, что у меня так не получается. А кто грузоотправитель, не подскажете?
      Директор помялся, раздраженно хлопнул трубкой опять начавшего трезвонить телефона, потом пожал плечами и сказал:
      - Да мне-то что фирма "Мальтийский крест" - так, кажется. Только адрес не спрашивайте, не знаю я их адреса. Если хотите, спуститесь в бухгалтерию, расскажите свою историю там. Только наш главбух - это вам не я. Мне с милицией связываться лень, а он у нас мужик не ленивый, у него партийная закалка будь здоров. Так что решайте сами.
      - Да Бог с ним, с адресом, - вставая, легкомысленно сказал посетитель. Мне ведь, в сущности, их адрес и не нужен - пока, по крайней мере... Главное, что медь нашлась. Я ведь, честно говоря, и не надеялся...
      - Вот шельмец, - сказал директор, даже не дожидаясь, пока его посетитель выйдет за дверь. - Купил, зараза!
      Посетитель остановился на пороге, снова прикрыл уже распахнутую было дверь, обернулся и сказал:
      - Не расстраивайтесь. Вы можете не верить, что я мент, - если честно, я и сам в это не очень-то верю, - но поверьте, что я не бандит и вообще не собираюсь делать ничего плохого. Верите?
      Директор, который уже перестал бояться получить пулю между глаз, хотел сказать, что избавился от вредной привычки верить кому бы то ни было уже лет двадцать назад, но вместо этого почему-то лишь утвердительно кивнул головой. Удивительнее всего было то, что он действительно верил этому подозрительному типу.
      - Верю, - сказал он.
      "Даже завидно, - думал Юрий Филатов, спускаясь на первый этаж по гудящей под ногами металлической лестнице. - Этот толстяк, похоже, действительно поверил, что я не намерен делать глупости. Было бы очень неплохо, если бы я сам в это верил..."
      Идя к воротам через широкий асфальтированный двор автопарка, он внимательно смотрел по сторонам и вскоре увидел стоявший в углу у забора огромный тентованный трейлер с мерседесовским тягачом и знакомым номером. На всякий случай он справился с записью на листке календаря, удовлетворенно кивнул и двинулся дальше, на ходу разрывая листок в мельчайшие клочки.
      Глава 8
      Водитель первого класса Игорь Смоляков, по прозвищу Маманя, вышел из дому, поправляя на плече ремень дорожной сумки. Солнце еще не взошло, на улице было довольно прохладно, и, разомлевший после сна в мягкой постели и утренней чашки горячего чая, Маманя, зябко ежась, задернул до самого горла "молнию" своей легкой спортивной куртки. Он пересек освещенное ртутным фонарем пространство перед подъездом и оглянулся, чтобы бросить прощальный взгляд на освещенное окно на третьем этаже. В окне маячил силуэт жены, похожий на вырезанную из фанеры грудную мишень. Маманя поднял руку и помахал. Силуэт помахал в ответ.
      - Гуд бай, маманя! - весело сказал Смоляков, повернулся к окошку спиной и зашагал через темные дворы наискосок, время от времени поддавая локтем сползающую сумку, где булькал в термосе обжигающий черный кофе без сахара, шелестел вощеной бумагой увесистый сверток с бутербродами, а на самом дне, под сменой чистого белья и двумя парами носков, лежали прихваченные тайком от жены пятьдесят долларов и упаковка презервативов.
      Дорога была знакомая, хоженая-перехоженная, и исполненный приятных предвкушений Маманя двигался по ней автоматически, даже не глядя под ноги, хотя небо на востоке только-только начало наливаться робким серовато-голубым светом и в темном лабиринте заборов и помоек можно было запросто переломать ноги.
      Через несколько минут он выбрался на скупо освещенный проспект Мира, пересек его по диагонали, посмотрел на часы и остановился на троллейбусной остановке, прикуривая сигарету.
      Как всегда, он рассчитал все минута в минуту, и дежурная машина из троллейбусного парка, собиравшая по городу водителей утренней смены, подвывая движком и гремя токоприемниками, выползла из-за угла в тот самый момент, когда Маманя докурил сигарету до фильтра и бросил окурок под ноги.
      В остывшем за ночь салоне было людно и накурено. В грязноватом желтушном свете потолочных плафонов слоями плавал табачный дым, заспанные троллейбусники вяло обсуждали какие-то свои троллейбусные дела. Перешагивая через вытянутые поперек прохода ноги и придерживаясь за поручень. Маманя добрался до кабины водителя, где светились немногочисленные циферблаты и лампочки, а в большом плоском ящике, расположенном под лобовым стеклом справа от сиденья, с непривычно громким клацаньем замыкались и размыкались контакторы. Маманя просунул в кабину голову и попросил водителя высадить его возле грузового парка. Водитель молча кивнул, не поворачивая головы. Глаза его непрерывно бегали по кругу: на дорогу, в боковые зеркала, в салонное зеркало - оно же "шкуроулавливатель", вверх, на провода контактной сети, и снова на дорогу. Это было забавно, и Маманя сразу вспомнил одного знакомого троллейбусника, который боялся ездить в такси на переднем сиденье, потому что по привычке все время следил за проводами и жутко пугался, когда таксист проскакивал стрелки и повороты, даже не притормаживая. "Это ж страшное дело, - втолковывал он Мамане. - Ведь через стрелку проползать надо, пять кэмэ в час - это максимум, иначе положишь эту хренову железяку себе на крышу вместе со всей сетью. А это, брат, остановка движения часа на два, на три, и все убытки из твоего кармана... А он, блин, шпарит!.."
      У поворота на автопарк троллейбус притормозил. Маманя вежливо кивнул в "шкуроулавливатель" и сошел на сухой, по-утреннему чистый асфальт. Небо над городом уже было жемчужно-серым, свет фонарей понемногу тускнел. По улице продребезжал первый грузовик - не из их парка, какой-то коммунальник. Маманя закурил очередную сигарету. По утрам он всегда курил много - изголодавшийся за ночь организм наверстывал упущенное.
      Проходя через турникет, Маманя приветственно кивнул сидевшему за стеклянной перегородкой сонному охраннику, который, судя по его мятой физиономии, только-только продрал глаза и даже не успел выпить чаю. Охранник кивнул в ответ и, потянувшись к розетке, выдернул из нее вилку кипятильника. Все было как всегда, все было просто отлично.
      Маманя обожал дальние рейсы. Гнать по прямой, ни о чем особенно не думая, ни о чем не беспокоясь, рвать пополам тугой встречный ветер тупой мордой мощного заграничного тягача, из кабины которого открывается такой же вид, как из кабины низко летящего самолета, трепаться с напарником, слушать музыку, глазеть по сторонам, а вечером сделать остановку и, может быть, выпить по чуть-чуть водочки, а может быть, подобрать "плечевую" и немного потешить беса, будучи абсолютно уверенным, что оставшаяся дома законная грымза ничего не пронюхает и ни о чем не узнает, - это была жизнь. Конечно, и здесь, как во всякой жизни, не обходилось без трудностей - порой мелких, а порой и довольно неприятных: проколы, поломки, прочно оседлавшие все крупные трассы банды вымогателей. Ко всем этим неприятностям Маманя относился философски: такова жизнь, а кому она не нравится, может идти в автослесари и целыми днями не вылезать из смотровой ямы, а в конце месяца получать свои жалкие гроши, на которые только и можно, что разок-другой напиться до поросячьего визга.
      Маманин "мере", накануне чисто вымытый, заправленный и проверенный до последнего винтика, стоял на своем месте в углу двора. Первым делом Маманя запустил движок и, пока тот прогревался, обошел машину крутом, привычно пиная баллоны и придирчиво оглядывая ходовую часть. Колеса были в порядке, и пластмассовая пломба, болтавшаяся на конце веревки, которой был стянут тент, тоже была в полном порядке. Маманя слазил в кабину, взял из-под сиденья кусок ветоши, который почище, и напоследок протер и без того чистое ветровое стекло.
      Можно было ехать. Маманя сел за руль, вынул из сумки и сунул в бардачок сопроводительные документы, забросил сумку на спальное место позади сиденья, захлопнул дверцу и по старой привычке прошептал коротенькую молитву. К верующим он себя не относил, но, отправляясь в рейс, каждый раз на всякий случай обращался к Господу Богу с несвязной скороговоркой, смысл которой сводился к тому, что Бог - хороший человек, и Маманя тоже не совсем плохой, а жизнь у водителя и без того тяжела, так стоит ли делать ее еще тяжелее?
      Закончив беседу со Всевышним, Маманя выжал сцепление, мягко передвинул рычаг переключения передач и плавно тронул огромный тягач с места. Когда безлюдный асфальтированный двор, медленно поворачиваясь вокруг невидимой оси, начал неторопливо уходить под радиатор машины, Маманя испытал привычный подъем и не менее привычно удивился: да сколько же можно? Десять лет за баранкой, из них почти шесть на дальних рейсах, а чувство каждый раз такое, будто впервые ложишься в постель с бабой. - Ведь не мальчик уже, пора бы привыкнуть, успокоиться!
      Впрочем, сейчас он был в кабине один, и стесняться было некого. Пользуясь этим. Маманя дал выход своим чувствам и, как только плоская морда "мерседеса" миновала ворота парка, начал напевать что-то веселое.
      На окраине он сделал небольшой крюк, чтобы подобрать своего напарника Егора Костылева, в просторечье Костыля. Он увидел напарника издали: худой и длинный, как бамбуковое удилище, с дорожной сумкой через плечо и в надвинутой до самых бровей каскетке, Костыль стоял на бордюре, как невиданный дорожный знак, и сосал неизменную сигарету. Это был один из многочисленных недостатков Костыля: он курил практически непрерывно в течение всего дня и, даже улегшись спать, просыпался не меньше двух раз специально для того, чтобы выкурить сигарету. Его напарнику, разумеется, приходилось несладко, несмотря на открытые форточки. Впрочем, Маманя и Костыль неплохо сработались и ездили вместе уже третий год подряд.
      Костыль ловко запрыгнул в кабину, пожал Мамане руку и знаком показал, что все в порядке и можно трогать. Он был немногословен, особенно в трезвом виде, но Маманю это не огорчало: он всегда был рад возможности поговорить за двоих.
      Сейчас говорить ему не хотелось, как всегда в начале длинного пути. Позади, над крышами окраинного микрорайона, показался краешек солнечного диска. Утренний туман сделался розовым, потом золотым и в конце концов исчез, стек в кюветы, постоял там еще немного и растаял без следа. Низкое солнце било в боковые зеркала, окрашивая давно нуждавшийся в ремонте асфальт в теплый золотистый тон. Маманя нацепил на нос старомодные солнечные очки и закурил, чтобы хотя бы на время из пассивных курильщиков перейти в активные. Он где-то читал, что пассивному курильщику достается чуть ли не семьдесят процентов содержащихся в табачном дыме вредных веществ, а Костыль, как всегда, дымил без перерыва.
      Утренняя трасса была почти пуста. Время от времени навстречу попадался какой-нибудь автомобиль, лобовое стекло которого так и сверкало отраженным солнечным светом. Потом Маманя заметил позади какую-то легковушку, покосился на спидометр и предупредительно принял немного вправо. Он был дисциплинированным водителем и терпеть не мог фанаберистых типов, которые устраивали гонки на дорогах, состязаясь в скорости с юркими легковыми иномарками. Невелика хитрость - разогнать многотонную махину до ста двадцати километров в час и "вставить" какого-нибудь чайника, который пилит на своей ржавой "маз-де" по прямой, вцепившись в руль обеими руками и вытаращив глаза от старательности. Но тягач с груженой фурой - это все-таки не гоночный автомобиль, и такие развлечения рано или поздно заканчиваются очень печально.
      Сейчас скорость Маманиного "мерседеса" колебалась в районе девяноста девяноста пяти километров в час. Это была солидная скорость, разрешенная правилами и внушающая доверие инспекторам ГИБДД. Опять же, водитель, ехавшей позади легковушки, двигаясь с такой скоростью, мог выбирать: по-прежнему тащиться в хвосте у исполосованной заграничными надписями фуры или чуток прибавить газу и вырваться вперед. Маманя снова посмотрел в зеркало. Легковушка, старый "ниссан-блюберд" белого цвета, шла за трейлером вплотную, как привязанная. Указатель поворота у нее не мигал, и Маманя забыл о попутчике. Правда, его немного раздражала эта идиотская манера некоторых частников двигаться впритирку к заднему борту фуры. О них все время нужно было помнить, чтобы при резком торможении такой умник со всего маху не влепился тебе в корму.
      Время шло. Мимо мелькали километровые столбы, дорожные знаки, указатели, освещенные поднявшимся уже довольно высоко солнцем. Движение на дороге оживилось. Несколько раз Маманю обогнали: мимо, свистя шинами по асфальту, пролетели две иномарки, выглядевший довольно комично в своем стремлении сойти за машину "москвич" и даже полупустой рейсовый автобус. Маманя обменялся с Костылем комментариями по этому поводу, рассказал услышанный накануне анекдот: "Алло! Это прачечная? - Х. - ячечная!
      Это министерство культуры!!!", сгрыз предложенное Костылем яблоко, выкурил еще одну сигарету, снял ставшие ненужными темные очки и бросил очередной взгляд в боковое зеркало.
      Белый "ниссан" по-прежнему шел за ним впритирку, словно и впрямь как-то исхитрился на ходу зацепить за задний борт полуприцепа буксирный трос. Маманя поморщился. Ему приходилось встречать таких, с позволения сказать, водителей. Они управляли своими дорогими тачками, руководствуясь не правилами движения и даже не обыкновенным здравым смыслом, а какими-то дурацкими легендами, неизвестно кем выдуманными и пущенными гулять по свету. Лучше всего ехать за кем-нибудь - тогда гаишник остановит не тебя, а того, кто едет впереди. Пусть передний соберет все шишки и ямки, а ты учись на его ошибках." А вот еще: позади тентованного грузовика, или рефрижератора, или вообще любой машины с большими габаритами создается зона пониженного давления, этакий вакуум, и в этом вакууме сильно уменьшается сопротивление воздуха, что позволяет экономить горючее... Специально для таких умников Маманя лично оттрафаретил на заднем борту надпись: "Соблюдай дистанцию!", но это мало что изменило. Вот, пожалуйста, полюбуйтесь: висит на хвосте, как карликовый пудель, унюхавший сенбернаршу в течке...
      - Да не дергайся ты, - внезапно нарушил свой обет молчания окутанный клубами дыма Костыль. - Нам еще ехать и ехать, а ты уже весь на нервах. Плюнь на этого урода. Въедет тебе под задний мост - его проблемы. Не обращай внимания.
      - Да надоел, козел, - признался Маманя. - Как ни гляну в зеркало - маманя моя дорогая! - все он там маячит.
      - Ну и хрен с ним, - сказал Костыль. Первую остановку сделали через два часа. Было около семи утра, и оба чувствовали, что пора перекусить. Кроме того, с утра пораньше выхлебавший пол-литровую кружку чая, Маманя испытывал настоятельную потребность избавиться от избытка влаги. Когда на сто двадцать третьем километре трассы показался специально оборудованный для отдыха дорожный карман, Маманя загнал туда машину и тут же, не успев даже подумать, зачем ему это понадобилось, оглянулся назад, на дорогу.
      Белого "ниссана" как не бывало.
      - Проскочил, что ли? - с сомнением проговорил Маманя. - Ты не видел, куда этот подевался? - повернулся он к Костылю.
      - Кто? - рассеянно переспросил Костыль, копаясь в своей сумке, откуда вкусно пахло ветчиной.
      - Да этот, на "ниссане".
      - А, этот. Нет, не видал. Да что ты к нему привязался? Проехал, наверное.
      - Это не я к нему, это он ко мне привязался, - возразил Маманя, выбираясь из кабины и спрыгивая на бугристый асфальт. - Эх, маманя, благодать-то какая! Люблю лето! Отлить не хочешь, Костыль?
      Костыль промычал что-то отрицательное. Маманя прогулялся в кусты и вернулся, неся в руке здоровенный гриб с похожей на вывернутый наизнанку зонтик шляпкой.
      - Эй, Костыль! - позвал он, поднимая гриб над головой. - Не знаешь, что это за зверь? Жрать его можно или нет?
      Костыль пожал плечами, и Маманя, широко размахнувшись, забросил гриб обратно в кусты. Он забрался в кабину, где Костыль уже разложил свои бутерброды, достал со спального места сумку и внес свою лепту в предстоящее пиршество.
      Они перекусили не торопясь, со вкусом, запивая бутерброды черным кофе, до которого оба были большими охотниками, и двинулись дальше.
      Не отъехав от стоянки и сотни метров, Маманя обнаружил позади себя белый "ниссан", возникший на своем прежнем месте словно по волшебству.
      - Вот сука! - выругался он. - Глянь-ка, Костыль! Костыль глянул и закурил очередную сигарету.
      - Ведут, - без тени сомнения сказал он.
      - Мамочка моя, маманя! - воскликнул Маманя. - Ну до чего же сволочной народ пошел! На каждом шагу стригут. Не успели от города отъехать, а эти суки уже тут как тут.
      - Странно, - сказал Костыль, у которого сегодня, судя по всему, случился приступ разговорчивости. - Если бы насчет "дорожного налога", нас бы давно остановили. Что-то они затевают.
      - "Коробочка"! - ахнул Маманя.
      Он живо представил себе, как через десяток километров, а может быть, и за следующим поворотом их встречает еще одна машина, пристраивается спереди, заставляет остановиться, их с Костылем выводят из кабины и в лучшем случае связанными оставляют в лесу, а в худшем - просто стреляют в затылок... Неужели все это из-за десяти тонн меди? А почему бы и нет? Да маманя моя родная, нынче людей за копейку режут! И всегда резали, между прочим, но теперь особенно.
      - Погоди, - снова угадав его мысли, сказал Костыль. - Не здесь. Вон там, за поворотом.
      Впереди показался полосатый красно-белый указатель крутого поворота. Маманя вписался в поворот мастерски, как на автодроме, и тут же ударил по тормозам. Глядя в боковое зеркало, он злорадно засмеялся: белый "ниссан" не впечатался в задний борт трейлера, но для этого его водителю пришлось изрядно попотеть. Легковушку развернуло поперек дороги, на асфальте темнели две извилистых черных полосы, а в воздухе еще не развеялся белый дымок, возникший в результате трения покрышек об асфальт.
      Маманя пошарил под сиденьем и с лязгом выхватил оттуда тяжелую монтировку. Костыль вынул из кармана и со щелчком раскрыл свой фасонистый пружинный нож, длинное узкое лезвие которого еще лоснилось после того, как им резали сало. Не глуша двигатель, напарники одновременно распахнули дверцы и выпрыгнули на асфальт, заходя к "ниссану" с двух сторон по всем правилам военной науки.
      Они немного опоздали со своим маневром: дверцы "блюберда" уже были распахнуты, и из него, как и следовало ожидать, выбирались крепкие бритоголовые ребята с золотыми цепями на бычьих шеях. Маманя опомниться не успел, как у него отобрали монтировку и врезали по шее - слава Богу, не монтировкой, а кулаком, но и в этом было мало хорошего, Потом ему отвесили тяжелого пинка пониже поясницы, схватили за шиворот, встряхнули, как щенка, и поставили прямо.
      Маманя осторожно открыл глаза и первым делом увидел Костыля, который стоял неподалеку, держась обеими руками за живот, и пытался разогнуться. Морда у него была синяя, широко разинутый рот хватал воздух, который никак не хотел проходить в легкие.
      - Ты че делаешь, урод?! - снова принимаясь трясти Маманю, как яблоню, завопил один из бритоголовых - судя по бледной от недавнего испуга физиономии и трясущимся рукам, водитель. - Ты че творишь, падла, я тебя спрашиваю! Я ж в тебя чуть не влепился, мудак!
      - Дистанция... - робко пискнул Маманя и тут же заткнулся, потому что в нос ему сунули воняющий оружейным маслом вороненый ствол.
      - Я вот покажу тебе дистанцию, - прошипел водитель "ниссана", энергично пытаясь завинтить пистолетный ствол Мамане в левую ноздрю. Толстый ствол не пролезал. Мамане было больно.
      - Больно, блин! - сказал Маманя, пытаясь вырваться.
      А - Дернись мне, сучара! - ответили ему. - Я тебе покажу, что такое больно. Я тебя научу ездить, животное, пидор гнойный, мешок с говном!
      - Кончай, Слон, - сказал кто-то. - Я тебе говорил: держи дистанцию. А ты: ас за рулем... Ас! Чуть не угробились на хрен!
      - Так а чего он, в натуре... - тоном ниже начал Слон, оставляя свои попытки пропихнуть пистолет в Маманину ноздрю.
      - Мужики, - впервые почувствовав, что надежда выжить все-таки имеется, заныл Маманя, - да вы чего, в самом деле?
      - Мы-то ничего, - ответил один из пассажиров "ниссана" - тот самый, который урезонивал нервного Слона. - А вот ты чего? Ты какого хрена тормозишь?
      - Так, ребята... Так страшно же, блин! Повисли на хвосте, как привязанные, а у меня груз. Белено срочно доставить...
      - Вот именно, - сказал Слон. - Срочно доставить! А вы, козлы, чего творите? То они мочатся по полчаса, то жрут, как не в себя, то тормозят посреди дороги... Белено груз доставить, так доставляйте, мать вашу так!
      - А... - от неожиданности Маманя не сразу нашел слова. - А вы...
      - А нам заплатили за то, чтобы вы доставили груз без приключений. Кто же знал, что вы такие нервные?
      Маманя почувствовал слабость в коленях. Он посмотрел на Костыля, который уже разогнулся и теперь с заметным наслаждением дышал, восстанавливая нормальный цвет лица. Костыль поймал его взгляд, сокрушенно покачал головой и смачно плюнул под ноги.
      - Ну, ребята, - с сердцем сказал Маманя и обессиленно прислонился спиной к заднему борту фуры. - Ну, маманя моя дорогая, ну и блинище! Да ведь так. Он хотел сказать, что так и помереть недолго, но тут борт, о который он опирался, вздрогнул и куда-то исчез. Лишившись опоры, Маманя замахал руками и с маху сел на асфальт. Он крутанулся, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов, и стал на карачки как раз вовремя, чтобы увидеть, как его грузовик с присущей ему торжественной медлительностью набирает скорость, держа путь на запад.
      Поначалу Маманя решил, что отказал ручной тормоз, и фура просто катится под уклон, но тут тягач хрипло зарычал, выбросил из выхлопной трубы облако сизого смрада и, все увеличивая скорость, аккуратно вписался в закругление дороги.
      - Блин, - сказал Маманя, и тут его схватили за шиворот.
      - Это что, сука?! - брызгая слюной, проорал Слон. - Кто это, а?! Кто был в кабине, говори!
      Он снова принялся тыкать в Маманю пистолетом, но совершенно обалдевший Маманя этого даже не заметил.
      - Да никого там не было, - пробормотал он. - Маманя дорогая, что же это делается, а?
      - Так что же, он сам поехал? Сам слинял, да?! На автопилоте, е-н-ть?! Продались, гниды?!
      - Слон, - окликнул нервного водителя один из двух его пассажиров, - кончай мульку гнать. Время, блин! Он же уходит!
      - В машину, - выпустив воротник Мамани и тыча ему в живот пистолетом, неожиданно спокойно скомандовал Слон. - Сначала догоним этого пидора, а потом с вами разберемся. И ты в машину! - гаркнул он на Костыля, который спокойно стоял в сторонке, выковыривая из пачки очередную сигарету.
      Костыль неторопливо кивнул, вынул наконец сигарету и сунул ее в зубы. Внезапно один из бритоголовых - тот, что до сих пор стоял молча, засунув большие пальцы обеих рук за изукрашенный хромированными нашлепками брючный ремень, - пришел в движение. Одной рукой он смахнул с Костылевых губ сигарету, а другой врезал ему по рукам, разом вышибив из них и пачку "Балканской звезды", и подаренную Костылю коллегами ко дню рождения зажигалку с именной гравировкой. После этого он рванул Костыля за плечо, буквально швырнув того в сторону распахнутой дверцы "ниссана". Зажигалку он пинком отшвырнул на обочину.
      Понятливый Костыль молча сложился пополам и полез на заднее сиденье. Маманя, не дожидаясь столь же решительных действий по отношению к себе, проворно юркнул следом. Драчливый противник курения втиснулся к ним третьим, его рассудительный приятель сел на переднее сиденье. Слон запустил двигатель и дал задний ход, едва не угодив под ехавший по полосе встречного движения грузовик, который пролетел мимо, безостановочно воя клаксоном. Наконец Слону удалось развернуть стоявшую поперек дороги машину в нужном направлении, и он газанул так, что покрышки вхолостую взвизгнули по асфальту.
      - Уйдет, - с сомнением сказал сидевший рядом с Маманей бандит, - Куда он, на хрен, денется, - проворчал Слон, втыкая четвертую передачу. - Тут на пятьдесят километров ни одного перекрестка. Это ж фура, а не истребитель!
      Обидевшийся за свой автомобиль Маманя хотел было сказать, что и Слон, между прочим, пилотирует вовсе не сверхзвуковой перехватчик, а всего-навсего ржавую японскую жестянку, у которой явственно стучат клапана, но, подумав, решил промолчать - еще выбросят, чего доброго, из машины прямо на полном ходу...
      - Ну вот, - сказал через минуту с небольшим Слон, и в голосе его слышалось удовлетворение. - А ты говоришь, уйдет!
      Маманя осторожно вытянул шею и выглянул в просвет между двумя высокими подголовниками, заслонявшими от него лобовое стекло.
      Впереди, слегка виляя и подскакивая на выбоинах, на бешеной скорости мчался его угнанный неизвестным злоумышленником "мерседес" с исполосованной заграничными надписями тентованной фурой.
      ***
      Проникнуть на территорию автопарка оказалось делом плевым, как и следовало ожидать. Нужная машина тоже отыскалась без труда, но вот дальше начались осложнения.
      Во-первых, тентованный полуприцеп оказался тщательнейшим образом застегнут, зашнурован и опечатан, да так, что пролезть вовнутрь, ничего не сломав, не разрезав и вообще не оставив следов грубого взлома, оказалось попросту невозможно. На то, чтобы убедиться в этом, у Юрия ушло около десяти минут, после чего он заставил себя прекратить суетиться и стал думать.
      Думать тоже оказалось трудно. В голову все время лезли посторонние мысли. Юрий испытывал сильнейшие сомнения по поводу разумности предпринятой им вылазки. Медь он нашел, но что с того? Разве дело в десяти тоннах медного провода? Да верни он Бекешину и его фирме хоть десять тысяч тонн этого дерьма - люди-то все равно останутся мертвыми! А те, кто их убил, будут по-прежнему разгуливать на свободе, потирая руки.., да нет, потирать они ничего не будут, это ясно, это просто так говорится - будут, мол, руки потирать, - а на самом деле они просто будут жить и по-своему радоваться жизни, хотя медь, ради которой они погубили столько народу, им не достанется - уж об этом-то он, Юрий Филатов, как-нибудь позаботится. Ну и что? Ям, сволочам, и без меди неплохо живется...
      Никакой фирмы "Мальтийский крест" в городе и его окрестностях, разумеется, не существовало - ни в настоящем, ни в прошлом. Это Юрию после некоторых колебаний, вызванных его непрезентабельным видом, сообщили в местном отделении союза предпринимателей. Можно было, конечно, остаться в городе и попытаться все-таки отыскать отправителей меди. Но карманы Юрия были пусты, а шансы найти кого-то, просто слоняясь по улицам, казались весьма сомнительными. А медь должны были вот-вот увезти у него из-под носа - куда-то в сторону Москвы, как он понял. Туда, где ждал, потирая от нетерпения руки - опять потирая руки! заказчик, который, если следовать простейшей логике, и был самой главной сволочью в этом деле. А если и не был, то уж он-то наверняка Знал имя отправителя и мог назвать это имя, если его хорошенько попросить.
      И потом, в Москве был Бекешин, кровно заинтересованный в этом деле.