Глава 25

– Подожди, Глеб, – сказал Забродов. – Ты все время говоришь о какой-то справедливости. Что ты имеешь в виду, произнося это слово?

– То же, что и все остальные, – ответил Слепой и даже пристукнул кружкой по крышке стола – он начинал горячиться, потому что Забродов никак не хотел его понять. – Эти вещи тяжело называть своими именами, потому что обозначающие их слова затасканы и опошлены до предела. Боюсь, ты меня не поймешь.

– Конечно, не пойму, если ты не объяснишь, – сказал Илларион. – Может быть, ты все-таки попытаешься? Идеал, во имя которого ты уложил целую кучу народа, должен быть весьма возвышенным.

– Все очень просто, – по новой наполняя кружки, проговорил Слепой, глядя куда-то в сторону остановившимся взглядом. – Порок должен быть наказан. Там, где бессилен закон, последнее слово остается за пистолетом.

– А кто решает, когда пистолету пора приниматься за дело? – спросил Забродов. Он был внимателен и сосредоточен, словно решал какую-то сложную задачу.

– Тот, кто способен удержать пистолет в руке и направить его в нужную сторону, – твердо ответил Глеб. – Тот, у кого хватит решимости спустить курок.

– Да, – согласился Забродов, сосредоточенно прикуривая сигарету, – в нерешительности тебя не обвинишь.

– А что тебя не устраивает? – спросил Слепой. – Обыватель забит и робок, его топчут ногами, а он даже не замечает этого, пробуждаясь к активности лишь тогда, когда у него пытаются отобрать его бутылку водки. Но, согласись, это вовсе не означает, что он не нуждается в защите.

– Спокойно, Маша, я Дубровский, – процитировал Илларион и сделал глубокую затяжку, полузакрыв от удовольствия глаза.

Сиверов молчал, наблюдая за ним сузившимися глазами и нервно тиская в ладонях мятую алюминиевую кружку.

– Видишь ли, Глеб, – продолжал Забродов, – я не стану распространяться о том, что защитники закона и порядка должны действовать законными методами. Это правда, и я в этом убежден, но сейчас в стране такая ситуация, что это, пожалуй, невозможно. Согласен, закон един для всех только на бумаге, и мы с тобой из тех людей, которые обеспечивают соблюдение закона как бы извне, находясь по ту сторону правовых норм. Это может вскружить голову, Глеб. Ты никогда об этом не задумывался? Начав чувствовать себя десницей господней, очень легко утратить профессионализм. Рамки должны существовать даже для тех, кто по долгу службы действует вне всяких рамок.

– Все это я уже слышал от тебя, – сказал Глеб. – Лет этак двадцать назад. Скромность и самоконтроль.

– Видимо, я тогда был слишком молод для того, чтобы объяснить тебе это как следует, – вздохнул Забродов. – Мы с тобой хирурги, а не мясники. Прости, мне приходится заново преподавать тебе самые азы, но наша работа заключается в том, чтобы вырвать сорняк, не тронув посевов. Ты же в последнее время начал оставлять за собой голую землю. Оглянись, Глеб: ты идешь через людские жизни, как потерявший управление асфальтовый каток. Кому ты мстишь?

Слепой покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Я не мщу. Уже нет. Все в прошлом, мертвые оплаканы, долги оплачены, можно сходить со сцены. Мне действительно жаль тех ребят.., ну, ты знаешь. Тех, что утонули. Поверь, помогая Сердюку, я ничего не знал про систему затопления. По-моему, я заразился этим сумасшествием именно от него. Ты прав, я перестал быть профессионалом в тот момент, когда начал мстить. Я хочу уйти, но меня не отпускают.

– Я тебя отпускаю, – сказал Илларион. – Это тоже совершенно непрофессионально и противозаконно. Ты заработал свою пулю, Глеб. Ты приложил максимум усилий для того, чтобы заработать пулю, но я не хочу твоей смерти. Если я тебя убью, это будет победа твоего Сердюка. Допьем, и уходи. Попробуй где-нибудь начать сначала. Не знаю, что из этого получится, но надеюсь, что ты выгорел не до конца.

Они чокнулись и выпили до дна.

– Покурим? – спросил Слепой.

– Стоит ли? – с сомнением откликнулся Забродов. – К чему тянуть время? Ступай, а я посижу тут, подумаю. И перестань стрелять.

– Увы, – сказал Глеб, – ничему другому я не обучен. Пожалуй, мне действительно пора уходить.

Мы слишком много говорим, и все об одном и том же.

Каяться и являться с повинной в отделение милиции я все равно не стану.

– Поверь, в таком случае я был бы сильно разочарован, – усмехнувшись, поддержал его Забродов. – Это была бы оборотная сторона той же самой истерики, которая заставила тебя поставить на уши всю ФСБ. Уходи, Глеб. Удачи тебе.

Они поднялись одновременно. Слепой был спокоен. Казалось, он решил для себя что-то важное, и принятое решение примирило его с собой и со всем миром.

– Будь здоров, капитан, – сказал он, протягивая руку. Забродов взял эту руку и крепко пожал.

– Удачи, – повторил он.

После этого бывший инструктор спецназа вернулся за сбитый из неструганных досок стол, закурил новую сигарету и о чем-то крепко задумался, перестав обращать на Слепого внимание.

Глеб выскользнул из норы, спустился по крутым ступенькам и, протиснувшись через низкую квадратную дверцу, оказался в сводчатом тоннеле, каждый поворот которого был ему знаком до отвращения.

Внезапно он ощутил давно не испытанное чувство освобождения. Невольно на ум пришел старый генерал Лоркипанидзе с его рассуждениями о том, что каждый человек проживает не одну, а несколько жизней.

К концу каждого периода своего существования человек накапливает в себе массу мелких, почти незаметных постороннему глазу качественных изменений, и в один прекрасный день происходит скачок – какое-то событие срабатывает, как катализатор, все мелкие изменения бурно и стремительно сплавляются воедино, и на свет появляется совершенно новый человек. У него прежняя внешность, прежние привычки, все тот же крут знакомых, но отныне он смотрит на вещи под совершенно иным углом.

Слепой усмехнулся: увы, очень часто новому человеку приходится расплачиваться за ошибки старого, но с этим он рассчитывал как-нибудь справиться.

В конце концов, если не взяли раньше, не возьмут и теперь. Он не собирался больше гоняться за генералами и ворошить палкой осиные гнезда, так что шанс уйти незамеченным у него был.

Он привычно двигался в кромешной темноте, не пользуясь фонарем – благодаря постоянной тренировке его нокталопия, похоже, прогрессировала. Он пренебрег ближайшим выходом из катакомб: эта дорога привела бы его на станцию метро, откуда до стоянки, где он оставил машину, было полчаса езды на автобусе. Он сознавал, что одежда его грязна и неприятно пахнет, а борода свалялась и делает его похожим на бродягу. Ему вспомнился майор Коптев – вспомнился таким, каким он видел его в последний раз.

Воспоминание все еще причиняло боль, но глухую, притупленную временем и другой болью. Слепой с интересом прислушался к своим ощущениям и понял: да, все прошло, все понято и прощено, и, значит, можно жить дальше. Жаль было мальчишку-диггера, но он тоже остался в прошлом.

Где-то далеко впереди внезапно мелькнул свет – не свет даже, а лишь призрак света, слабый намек на луч, многократно отраженный углами и выступами коридора. Это могли быть диггеры, но Забродов уверял, что они сидят по домам в ожидании сообщения о том, что катакомбы снова сделались безопасными.

Возможно, это были работники коммунального хозяйства, но что им было делать здесь, в старых тоннелях, уже лет сто не использовавшихся в практических целях? Глеб притаился за мощным кирпичным ребром, поддерживавшим сводчатый потолок, и стал ждать.

Вскоре свет окреп и сделался режущим – это не был слабый луч карманного фонаря. Осторожно высунувшись из укрытия, Сиверов разглядел слепящие пятна трех ручных прожекторов, услышал слова команды и приглушенное бряцанье амуниции. Это были до боли знакомые звуки – катакомбы прочесывались не то спецназом, не то ОМОНом. В том, кого они здесь ищут, можно было не сомневаться.

Глеб бесшумно скользнул в боковой коридор и торопливо двинулся в сторону другого выхода на поверхность, проклиная себя за непростительную глупость и доверчивость. Забродов просто не захотел пачкаться сам, а может быть, и просто не отважился довести до конца поединок, в котором, как представлялось теперь Слепому, у него было очень мало шансов остаться в живых. Он нашел более простое и безопасное решение: заговорив жертве зубы, направил ее прямиком в заранее расставленную ловушку. Вот только у его коллег не хватило терпения, и они решили немного поторопить события, спустившись под землю. Что ж, с их стороны это было большой ошибкой. Больше всего Глебу сейчас хотелось вернуться в нору и рассчитаться с Забродовым – не стоило тому произносить так много красивых слов, готовя предательство, да еще и такое мелочное. Но на это, похоже, уже не оставалось времени, да и Забродов вряд ли все еще сидел там, ожидая его возвращения. Следовало как можно скорее уносить отсюда ноги, а с бывшим спецназовцем можно разобраться и попозже – далеко он не уйдет.

Впереди опять замелькал свет и застучали по кирпичному полу подкованные сапоги. Этот путь тоже был перекрыт. Слепой на мгновение задумался, оценивая обстановку. Судя по всему, он оказался между двух огней – те боковые коридоры, в которые он еще мог свернуть, на поверхность не вели. В них можно было прятаться бесконечно долго, но, раз взявшись за дело, преследователи доведут его до конца, прочесав каждый коридор. Да и потом, что значит бесконечность для человека, у которого нет с собой ни крошки съестного?

Глеб знал, что обманывает себя. Он мог бы скрыться, обманув погоню, и как-нибудь нашел бы способ выбраться на поверхность, миновав все посты и засады, но ему хотелось дать выход кипевшему в нем негодованию. Он не просил поручать ему это задание. ФСБ его руками замела свои грязные следы, и теперь пыталась устранить последнего живого свидетеля своего чудовищного прокола. Всю жизнь его покупали и продавали, передавая с рук на руки как ценный образец универсального самонаводящегося оружия, и вот теперь пришел его черед идти на списание. Забродов предательски заманил его в ловушку, генерал Потапчук сдал его своим коллегам, Ирина отвернулась от него, брезгливо отшатнувшись от правды, словно он был прокаженным; и теперь спереди и сзади были люди, которые пришли сюда только для того, чтобы изорвать его тело в клочья автоматными очередями, окончательно закрыв дело спецотряда «Святой Георгий».

Слепой не собирался доставлять им такого удовольствия.

Он не торопясь выбрал удобную позицию: стоя под прикрытием контрфорса, он видел перед собой длинный прямой участок коридора, имея за спиной боковой проход, в котором можно было скрыться.

Вскоре коридор залил белый электрический свет, и Слепой, сделав шаг из укрытия, двумя точными выстрелами погасил прожектора.

Когда пальба в коридоре прекратилась, Глеб тенью проскользнул мимо оставшихся в живых омоновцев, преодолев искушение перестрелять и их, и через полчаса выбрался на поверхность. Засады на выходе не было, что немало его позабавило: противник по-прежнему непоколебимо верил в мощь своих штурмовых отрядов, совершенно не желая учиться на собственных ошибках. Он взял такси возле универсама и за десять минут добрался до платной стоянки, на которой вторую неделю дожидался его потрепанный «шевроле-люмина» непрезентабельного зеленого цвета. Когда он шел к машине, под ногами хлюпала слякоть – весна пока еще не перешла в победоносное наступление, но уже засылала в город диверсантов, так что от сугробов, всю зиму громоздившихся на газонах, почти ничего не осталось. Слепой шел, не разбирая дороги – ноги все равно были мокрыми после того, как под землей он прошагал два километра по ледяной воде взятой в бетонную трубу речки.

Замок дверцы заедало, и Глебу пришлось крепко ударить по нему кулаком, чтобы дверца открылась.

Дешевые десяти-пятнадцатилетние машины раздражали его: все они находились в стадии полураспада.

Вся страна постепенно превращалась в бескрайнюю автомобильную свалку, но все эти дребезжащие самоходные старцы были собраны на совесть и служили неплохим подтверждением старого тезиса о том, что автомобиль не роскошь, а средство передвижения. Усевшись за руль своего средства передвижения, Слепой запустил двигатель и сразу же включил печку – в машине было холодно так, как бывает только в долго простоявшей на морозе машине, и нигде больше. Движок, хоть и старый, завелся сразу же и заурчал ровно и деловито. Печка погнала в салон сначала теплый, а потом и горячий воздух, и Глеб, откинувшись на спинку сиденья, закурил, ожидая, когда прогреется двигатель.

Под лобовым стеклом болтался на шнурке веселый мохнатый чертик, забытый прежним хозяином.

Надо полагать, это сомнительное украшение было подвешено здесь, чтобы приносить удачу. Слепой пожал плечами и оборвал шнурок – он не любил, когда во время движения перед глазами что-то мельтешило. Он вообще не любил посторонних предметов в салоне автомобиля, а манию украшательства, бушевавшую некогда на бескрайних просторах великой страны, полагал специфической формой всеобщего умопомешательства. Мания эта, пережив некоторые трансформации, в вялотекущей форме существовала до сих пор, о чем яснее всяких слов говорил зажатый в его ладони чертик.

Глеб опустил стекло, выбросил чертика за окно и включил фары. Только теперь он заметил, что снова пошел снег – крупные, словно бутафорские, пушистые хлопья медленно вальсировали в свете фар, бесшумно ложась в раскисшее месиво, сплошным слоем покрывавшее асфальт. Была середина марта, но зима не собиралась сдаваться без боя – так же, как и Глеб Сиверов. Слепой криво улыбнулся – аналогия получилась неудачная, и продолжать ее не стоило. Зима была обречена на поражение, и то, что очень скоро она вновь вернется на московские улицы, для Глеба ничего не меняло: если он погибнет сейчас, то не вернется вместе со снегом и не взойдет с травой. В траве и деревьях наверняка продолжит существование частичка его тела, но не личности, и новый оборот земного шара вокруг дающей ему свет и тепло звезды не возродит наскочившего на пулю Глеба Петровича Сиверова… Или возродит? Хорошо бы, кабы так. Может быть, новый Сиверов будет чуточку умнее?

Он покачал головой, отгоняя посторонние мысли, как назойливых мух, вдавил сигарету в пепельницу под приборным щитком, пошарил рукой в поисках ручки настройки приемника, вспомнил, что здесь его нет, и вывел автомобиль со стоянки.

Глеб посмотрел на хронометр. Скорее всего, Забродов уже пьет коньяк у себя дома, потирая руки и подсчитывая, сколько ему отвалят за голову Слепого. Вероятность того, что он все еще не выбрался из катакомб, была очень мала, но она существовала, и, если Глеб не хотел упустить шанс быстро закончить это дело, ему следовало поторапливаться. Он уже прикинул, через какой вход бородатый диггер провел Забродова в лабиринт. Вряд ли он пойдет другой дорогой.

Слепой очень надеялся на то, что у Забродова достанет ума не попасть под случайную пулю, выпущенную каким-нибудь нервным омоновцем – он хотел прикончить своего бывшего инструктора лично, чтобы посмотреть, как тот умирает, и убедиться в его смерти. То, что сделал с ним Забродов, было последним наиболее убедительным уроком, окончательно уверившим его в том, о чем раньше он только догадывался: верить нельзя никому вообще, и, если ты хочешь выжить, необходимо всегда стрелять первым.

Он проскочил перекресток на желтый сигнал светофора и на следующем перекрестке свернул налево, автоматически отметив, что ничего похожего на слежку позади не усматривается. В общем-то, это было в порядке вещей: скорее всего, его все еще искали внизу. Возможно, в данный момент охотники пробирались по вонючим канализационным трубам прямо у него под ногами, отделенные от своей ускользнувшей добычи многометровым слоем асфальта, брусчатки, битого кирпича и земли, светя своими бесполезными прожекторами и пугливо озираясь по сторонам. В общем-то, Глеба мало интересовало то, чем они там занимаются, но сознавать, что они опять остались с носом, было приятно.

Он едва не проглядел запорошенный снегом армейский «лендровер», припаркованный у тротуара на противоположной стороне улицы. Машина была все та же, только номера сменились на новые, да цвет стал немного темнее – видно было, что кузов перекрашивали. Поначалу Глеб даже не поверил своим глазам, но машина была, несомненно, именно та – вряд ли кто-нибудь еще, кроме Забродова, стал бы столько времени поддерживать в рабочем состоянии этого видавшего виды ветерана. Слепой подумал, что Забродов очень неплохо устроился в жизни, раз может позволить себе такие долгосрочные и дорогостоящие причуды.

Он развернулся посреди тихой улочки и припарковал свою «люмину» перед «лендровером». Теперь оставалось только ждать. Даже если Забродов выбрался на поверхность где-нибудь в другом месте и сейчас обсуждал с кем-то дальнейшие планы по поимке Слепого, за своей машиной он должен был вернуться в любом случае – судя по всему, она была ему дорога, и видимых причин бросать ее на произвол судьбы у него не было.

Он просидел так больше часа, спокойный и сосредоточенный, как притаившийся у мышиной норы кот.

Со стороны могло показаться, что он задремал, но глаза из-под полуопущенных век неотступно наблюдали за «лендровером», целиком просматривавшимся в зеркальце заднего вида. Когда стрелки часов перевалили за десять вечера, его терпение было вознаграждено.

Забродов появился именно оттуда, откуда и должен был появиться, если все это время провел под землей. Глеб удивился: что он там делал столько времени, неужели вместе с омоновцами гонялся за призраками в пустых коридорах? Бывший спецназовец выскользнул из узкой щели между двумя старыми зданиями, в одном из которых располагалась пельменная, а в другом – ателье по пошиву форменной одежды. Щель была узкой, но снег в ней был утоптан на совесть – туда часто сворачивали посетители пельменной, чтобы облегчиться после обильных возлияний. Слепой не любил этот вход в катакомбы из-за запаха, и, судя по выражению лица Забродова и по тому, как тот поочередно задрал обе ноги и придирчиво осмотрел подошвы, на него витавший в узкой кирпичной щели душок тоже произвел не самое приятное впечатление. Удовлетворенный результатами осмотра, Забродов бросил беглый взгляд по сторонам и решительно направился к своей машине, закуривая на ходу и неодобрительно косясь в сторону слишком тесно прижавшегося к переднему бамперу «лендровера» «шевроле» – похоже, ему лень было сдавать назад. Будь у него такая возможность, Слепой успокоил бы его, сказав, что сдавать назад ему не придется.

Глеб вынул из-под куртки «магнум» и взвел курок. Умнее всего было бы выстрелить в Забродова прямо сквозь заднее стекло «люмины», но разбитое стекло – это не только сквозняк, но и особая примета, поэтому он осторожно, стараясь не шуметь, приоткрыл дверцу и опустил ногу в податливую снеговую кашу.

Забродов уже отпер замок и начал открывать дверцу, когда Глеб выпрямился во весь рост и поднял револьвер на уровень глаз. Похоже, отставной инструктор все-таки был начеку: в последний момент он уловил характерное движение Слепого и метнулся за открытую дверцу своего автомобиля. Глеб заметил, как крупнокалиберная пуля вырвала клок кожаной куртки чуть ниже плеча Забродова – он все-таки достал инструктора, но тот все еще был жив и очень опасен: его бельгийский револьвер гавкнул из-под нижнего края дверцы, как цепная собака из подворотни, и пуля разбила левое зеркало зеленого «шевроле».