Ирина вошла и посторонилась, пропуская его к двери. Свентицкий напоследок зачем-то выглянул наружу, осмотрел пустую лестничную клетку, а затем, убедившись, что там никто не затаился, закрыл и запер дверь.

В это время где-то в глубине квартиры густым медным басом заговорили часы. Судя по звуку, часы были старинные и довольно большие – скорее всего напольные.

– Вдобавок ко всему вы еще и пунктуальны, – заметил Свентицкий. – Точность – вежливость королей, не так ли? Ну, и конечно же, королев, хе-хе...

Ирина отнеслась к этому шквалу комплиментов вполне спокойно. Во-первых, к мужскому вниманию ей было не привыкать, а во-вторых, никаким мужским вниманием тут и не пахло – Свентицкий просто был вежлив, и не более того. Он был слишком пухлым, мягким, напомаженным и чересчур сильно благоухал дорогой французской парфюмерией, чтобы знаки внимания, оказываемые им представительницам противоположного пола, могли быть искренними.

– Проходите же, проходите, – с мягкой настойчивостью продолжал он, деликатно беря Ирину под локоток и отрывая от созерцания очень недурного Поленова. – Здесь совершенно не на что смотреть, право, вы меня смущаете... Это все старье, первые приобретения – так сказать, грешки беспечной юности, хе-хе...

Он проводил Ирину в большую светлую комнату, где было очень много антикварной мебели, старой бронзы и по-настоящему ценных картин, и усадил на диванчик с высокой прямой спинкой и причудливо изогнутыми ножками в виде когтистых птичьих лап. По правде говоря, сидеть Ирине не хотелось – хотелось пройтись по комнате, хорошенько рассмотреть коллекцию, и было бы очень хорошо, если бы хозяин при этом куда-нибудь удалился и не путался под ногами...

Будто угадав ее мысли, Свентицкий извинился и вышел, сославшись на то, что должен переодеться. Одет он был, на взгляд Ирины, вполне пристойно, хотя и по-домашнему, – в светлые, идеально отутюженные брюки, мягкие кожаные мокасины и роскошный шелковый халат золотистого оттенка. Под халатом виднелась свежайшая белоснежная рубашка, из выреза которой выглядывал не без кокетства повязанный шелковый шейный платок; словом, Ирина вполне стерпела бы хозяина и в том виде, в котором он находился в данный момент, но была ему благодарна за предоставленную возможность осмотреться. Уходя, Свентицкий сам предложил ей посмотреть картины, и, как только за ним закрылась дверь спальни, Ирина не замедлила воспользоваться его любезным приглашением.

Она встала с диванчика и медленно двинулась по периметру комнаты, внимательно рассматривая картины. Почти все они оказались подлинниками, а копии были, во-первых, мастерски выполнены, во-вторых, сделаны не меньше века назад и тоже известными мастерами, а в-третьих, их не пытались выдать за оригиналы. Это была одна из богатейших коллекций, какие только доводилось видеть Ирине, и единственным ее недостатком можно было считать лишь некоторую пестроту и мешанину стилей и периодов.

– Выпьете чего-нибудь? – вежливо осведомился Свентицкий, возвращаясь в комнату. Теперь на нем была фланелевая пара пастельных тонов, все та же крахмальная рубашка и шейный платок – тоже шелковый, но уже другой, подобранный в тон костюма. Туфли тоже были другие, а остатки волос оказались гладко зачесаны назад и густо смазаны каким-то гелем. Ирина заметила, что исходивший от Бронислава Казимировича парфюмерный запах за время его отсутствия значительно усилился. – Чай, кофе? Может быть, немного вина? Глоточек ликера? У меня есть "Амаретто" – настоящий, из Италии. Помните, было время, когда по нему все буквально сходили с ума... Впрочем, вы тогда были еще слишком юной, чтобы интересоваться подобными вещами. Между нами говоря, вы и сейчас выглядите недостаточно взрослой, чтобы употреблять алкоголь. Ну, разве что капельку вина – чуть-чуть, чисто символически, за знакомство, хе-хе...

– Благодарю вас, – сказала Ирина с улыбкой. – Вы мастерски говорите комплименты, но я уже далеко не так молода...

– Не может быть! – всплеснул руками хозяин.

– ...и к тому же за рулем, – закончила Ирина.

– Но что такое капля вина?! Всего-то один бокальчик!

– Простите, но за рулем я не пью принципиально, а не потому, что боюсь милиции, – сказала Ирина.

Пить вино и даже кофе с этим человеком ей почему-то совсем не хотелось. Он, несомненно, был помешан на личной гигиене, но все равно производил впечатление какой-то нечистоплотности, и нечистоплотность эта, скорее моральная, чем физическая, вызывала у нее непреодолимое чувство брезгливости.

– Я вами восхищаюсь! – воскликнул Свентицкий. – Твердые принципы – это такая редкость в наш суматошный век!

– У вас великолепная коллекция, – сказала Ирина, чтобы увести разговор подальше от напитков и своей персоны.

– Да полно вам, – отмахнулся пухлой ладошкой Свентицкий. – Так уж и великолепная! Недурная, спору нет, но куда ей до коллекции покойного Константина Ильича, вашего многоуважаемого батюшки! Позвольте выразить вам свое глубокое соболезнование по поводу его кончины. Я действительно очень расстроился, когда узнал. Прямо не мог ни есть, ни спать...

– Благодарю вас, – напряженным голосом произнесла Ирина.

Боль задетой раны была глухой и притупленной, но своим суховатым тоном она намеренно дала Свентицкому понять, что этот разговор ей неприятен. Ирина точно знала, что Свентицкий не принадлежал к числу хороших знакомых отца, а посему – выразил свои соболезнования, и будет.

– Впрочем, – без труда переходя от сдержанной скорби к осторожному энтузиазму, продолжал Свентицкий, – я оговорился. Теперь это ваша коллекция.

Ирина даже слегка растерялась. То, что коллекция отца после его смерти перешла к ней, было ей, конечно же, известно, но она об этом как-то не думала. Питерская квартира стояла пустая и запертая; приходящая домработница, помогавшая профессору Андронову по хозяйству на протяжении трех десятилетий, продолжала вытирать пыль с картин и поливать цветы. Такое положение вещей Ирину пока что устраивало, и она до сих пор ни разу не задумалась, как ей поступить с коллекцией. Она об этом не думала, а вот другие, похоже, уже думали, и не просто думали, а прикидывали, примеривались...

– Сам я, к моему великому сожалению, не имел счастья ознакомиться с коллекцией, – говорил Свентицкий, – но премного наслышан, и притом от людей, которые в таких вещах весьма компетентны. По слухам, в ней есть настоящие жемчужины, раритеты невообразимой ценности... Если... ну, вы меня понимаете... Словом, если будете что-то продавать, я вас умоляю, вспомните обо мне.

– Я ничего не собираюсь продавать, – сказала Ирина. – Отец вообще был противником частных коллекций. Конечно, никто не сохранит ценное произведение искусства так хорошо, так любовно и бережно, как настоящий коллекционер. Но коллекционеры, к сожалению, смертны, а их наследники не всегда способны понять, какие сокровища попали к ним в руки.

– Совершенно верно, совершенно верно! – подхватил Свентицкий. – Как подумаешь, кому все это достанется после меня, прямо в дрожь бросает! Но вы-то, вы, уважаемая Ирина Константиновна, – вы ведь относитесь к совершенно иной категории наследников. Истинных наследников, я бы сказал, способных сберечь и приумножить...

– Именно поэтому, – сказала Ирина, – я и не намерена распродавать коллекцию.

– Господь с вами, какая распродажа! Просто... ну, мало ли что! Обмен, какая-то ротация, обновление, замена менее ценных экспонатов другими, более ценными...

– Простите, Бронислав Казимирович, – твердо сказала Ирина, приподнимаясь с дивана, – если вы пригласили меня только за этим...

– Что вы, что вы! – испуганно замахал руками Свентицкий. – Сядьте, умоляю вас! Заклинаю! Что вы! Как вы могли подумать? Это же я просто так, на всякий случай – а вдруг? Простите, если я невольно оскорбил ваши чувства. Вы представить себе не можете, как я в этом раскаиваюсь. И как я рад, как счастлив, что вы оказались настоящей дочерью своего отца! Поверьте, я пригласил вас для консультации по совершенно другому вопросу!

– По какому же? – спросила Ирина, снова усаживаясь на диван.

Ей подумалось, что попытка Свентицкого наложить лапу на наиболее ценные экспонаты из коллекции отца стала первой, но наверняка далеко не последней. Коллекционеры – народ по преимуществу интеллигентный, тактичный и деликатный. Ей просто давали передышку, паузу, чтобы она немного оправилась от постигшего удара и с ней можно было начать деловые переговоры. Бронислав Казимирович первым перешел в наступление, и то, что он получил отпор, вовсе не означало, что за ним не появятся другие.

– Вот так, да? – по-птичьи склонив голову набок, спросил Свентицкий. – Прямо к делу? Так сказать, быка за рога... Что ж, это, пожалуй, правильно.

Он порывистым движением поднялся из кресла, в котором сидел, и прошелся из угла в угол, ловко огибая мебель и многочисленные безделушки из фарфора и бронзы, которыми эта мебель была заставлена.

– Видите ли, Ирина Константиновна, пару дней назад я встретился с одним человеком, который предложил мне приобрести некий этюд... Даже, я бы сказал, фрагмент этюда – совсем небольшой, где-то пятнадцать на пятнадцать. Я взглянул на эту безделицу, она показалась мне занятной, и я ее приобрел...

Услышав о "фрагменте этюда", Ирина почувствовала, что у нее перехватило дыхание. Что, уже? Так быстро? Она надеялась, что нечто подобное может со временем произойти, но твердо рассчитывать не могла. Впрочем, речь могла идти о каком угодно этюде, а вовсе не об одном из тех, что занимали в последнее время все ее мысли.

– Мне, по правде говоря, показалось, что это подлинная вещь, – продолжал между тем Свентицкий. – Но я все-таки решил заручиться мнением такого специалиста, как вы, Ирина Константиновна.

– Ну, не знаю, право, – скрывая волнение, сказала Ирина. – Мне казалось, что вы сами достаточно компетентны в этой области.

– Ах, да какая там у меня, право, компетенция! Набитая рука, наметанный глаз – это, знаете ли, хорошо, но куда мне до профессионала вроде вас! Меня обмануть трудно, но все-таки можно, а вот вас, как я неоднократно слышал, обмануть еще никому не удавалось – ни из ныне здравствующих, ни из тех, кто почил много-много лет назад.

– А о каком этюде идет речь? – спросила Ирина. – Кто автор?

Свентицкий хитровато усмехнулся.

– Я надеялся услышать это от вас, уважаемая Ирина Константиновна. То, что сказал мне продавец, а также то, что я думаю по этому поводу сам, никоим образом не должно повлиять на ваше мнение. Иными словами, независимый эксперт ни от чего не должен зависеть. Понимаете?

– В общем, да. – Ирине удалось заставить себя мило улыбнуться. – Что ж, давайте посмотрим.

– Давайте! – с горячим энтузиазмом подхватил Свентицкий, перестал бегать по комнате и придвинул поближе к дивану, на котором сидела Ирина, изящный ломберный столик с гнутыми ножками и сложной инкрустацией на крышке.

Столик был хорош, но особой ценности не представлял и потому, наверное, использовался хозяином именно как стол, а не как подставка для антикварных статуэток и подсвечников тяжелой старинной бронзы. Именно на этом столике Свентицкий, по всей видимости, намеревался сервировать предложенное Ирине угощение, поскольку другой подходящей мебели в комнате не было. Не на коленях же он вино собирался разливать, в самом-то деле...

Бронислав Казимирович ненадолго удалился в соседнюю комнату и вскоре вернулся, держа в руках плотный квадрат грунтованного, покрытого масляной краской холста. Сердце у Ирины тревожно забилось, стоило лишь ей увидеть холст издали; когда же Свентицкий осторожно, как драгоценность, положил этюд перед ней на гладкую поверхность стола, Ирина почувствовала, что начинает терять самообладание. Она не могла заговорить, не могла пошевелиться без риска выдать охватившее ее волнение: голос у нее наверняка дрогнул бы, не говоря уж о руках.

Перед ней на столе лежал варварски вырезанный из украденной картины клочок с изображением кисти мужской руки. Фрагмент холста был примерно такого размера, как сказал Свентицкий, и не столько квадратный, сколько трапециевидный. То, что до недавнего времени он был частью именно украденного "Явления...", не вызывало у Ирины ни малейших сомнений: она узнавала манеру, колорит, фактуру... в конце концов, она узнала даже эту руку и могла с точностью сказать, какой именно из изображенных на картине фигур эта рука принадлежала.

Кое-как совладав с разгулявшимися нервами, она бережно приподняла холст и осмотрела его с изнанки. Холст был старый, но это уже не имело значения: Ирина и так понимала, ЧТО держит в руках. И даже, наверное, не столько понимала, сколько чувствовала, ощущала, как будто зажатый в ее пальцах клочок холста прямо через кожу и нервные окончания передавал ей какую-то секретную закодированную информацию.

"Он что, сумасшедший? – лихорадочно думала Ирина, рассматривая знакомое до мельчайшей черточки изображение. – Неужели он не понимает, во что ввязался? Или..."

Ей вспомнилась судьба отца и соображения, высказанные по этому поводу Потапчуком и Сиверовым. Все повторялось прямо-таки один к одному, разве что вырезанный из картины кусок не принесли к ней домой, а наоборот, заманили ее сюда, в эту заставленную антикварной дребеденью берлогу, за прочную, обитую натуральной кожей стальную дверь. Вот сейчас она подтвердит, что рука действительно написана Александром Ивановым, и из соседней комнаты выйдет, ухмыляясь, человек в черных перчатках, с тускло поблескивающим лезвием в руке... Или милейший Бронислав Казимирович сделает это сам? Подсыпать яду в вино не получилось, но существует множество других способов...

"Тихо ты, дура! – грубо одернула она себя. – Истеричка! Он же просто не знает! Никто не знает, что картину подменили, такое просто в голову никому не придет. И вообще, кем надо быть, чтобы заманить меня к себе на квартиру и здесь убить? Я же могла сообщить о его звонке кому угодно! Да я ведь и сообщила... Черт побери, нельзя же, в самом деле, быть такой идиоткой!"

При воспоминании о том, что внизу, у подъезда, стоит машина, в которой, дымя очередной сигаретой, скучает Глеб Петрович с его неизменными темными очками и парочкой страшных черных пистолетов, от сердца у нее отлегло, и Ирина почувствовала, что, пожалуй, сможет совладать не только со своими руками, но и с голосом.

– Послушайте, Бронислав Казимирович, откуда это у вас?

Свентицкий хитровато улыбнулся.

– Я первый спросил, – напомнил он. – Хотя вижу по вашему лицу, что деньги я потратил все-таки не напрасно. Не напрасно ведь, да? Ну, не томите, очаровательнейшая!

– Не напрасно, – сказала Ирина. – Это действительно Иванов. Насколько я могу судить, фрагмент неизвестного ранее этюда к "Явлению Христа народу".

– Да-да-да! – горячо подхватил Свентицкий. – Я тоже так решил. Мне кажется, я даже знаю, чья это рука. Там есть такой лысый старик... Ей-богу, как только выпадет свободная минутка, сбегаю в Третьяковку, сравню, удостоверюсь... Боже мой, какая радость!

"Да уж, радость, – подумала Ирина. – Ты бы еще не так обрадовался, если бы знал, что купленный тобой клочок стоит гораздо больше, чем та громадина, что сейчас висит на стене в Третьяковке..."

– Поздравляю вас, – сказала она, выдавив еще одну улыбку. – Так вы скажете мне, откуда такое сокровище, или это секрет?

Свентицкий сразу посерьезнел.

– Вообще-то, у меня тоже есть принципы, – сказал он, – и один из них – неразглашение подробностей вот таких сделок, как эта. Но в данном случае я могу сделать исключение, поскольку человек, продавший этюд, мне решительно незнаком. Какой-то пожилой и, я бы сказал, изрядно потрепанный сапиенс, длинноволосый, борода с проседью, темные очки... Сказал, что получил этюд в наследство от какого-то дальнего родственника. Цену он заломил несусветную, но... Впрочем, это уже детали, которые вам неинтересны. Ваш отец был полностью прав насчет частных коллекций. Черт знает, кому порой достаются бесценные сокровища нашей культуры! От этого типа, который принес мне этюд, пахло, вообразите себе, портвейном! Заплатил я, конечно, немало, но это, в конце концов, был мой гражданский долг! Я должен был, если угодно, спасти культурную ценность от неминуемой гибели! Вы со мной согласны?

– Да, конечно, – сказала Ирина. – Вы очень правильно поступили.