Глава 9

Начальник отдела внутренних дел шел впереди, показывая дорогу, и все, о чем он думал в данный момент, легко угадывалось по его стремительной, прямо-таки окрыленной походке. Дело, в связи с которым его отдел почтило своим визитом высокое начальство в лице генерала ФСБ Потапчука, обещало вылиться в полновесный нераскрываемый "глухарь", грозящий основательно подпортить и без того не блестящую отчетность. Поскольку двойным убийством в обувном магазине заинтересовалась ФСБ, подполковник надеялся, что дело это у него заберут, снимут с его сутулых плеч. Да и то сказать: ориентировка на покойничков, царствие им небесное, лежала в дежурной части уже без малого неделю, и ориентировка эта, между прочим, была разослана федералами. Был у господ чекистов к убитым какой-то свой интерес, чего-то они там наколбасили как раз по части федеральной службы, а раз так, то пускай господа федералы сами этим и занимаются.

Без стука распахнув дверь, подполковник вошел в кабинет и остановился на пороге. Через его плечо Глеб увидел примерно то, что и ожидал: тесноватую комнатенку с зарешеченным окошком, пару обшарпанных письменных столов, на одном из которых гордо красовался древний компьютер в пожелтевшем от старости корпусе, облупившийся несгораемый шкаф в углу и большой, в полстены, плакат с сердитым усатым красноармейцем. Грозный указующий перст красноармейца был нацелен на входящих, а надпись внизу не менее грозно вопрошала: "ТЫ ОКАЗАЛ СПОНСОРСКУЮ ПОМОЩЬ МИЛИЦИИ?!"

Прямо под этим плакатом на жестком казенном стуле, пригорюнившись, сидела зареванная девчонка лет двадцати, с симпатичной, хотя и несколько подпорченной потеками туши для ресниц мордашкой. На ногах у нее были резавшие глаз своей вызывающей новизной кроссовки, которые никак не сочетались с длинными, покрытыми темным лаком ногтями и крупными сережками из дешевой бижутерии.

С двух сторон на девчонку наседали одетые в штатское опера; судя по всему, допрос был в самом разгаре, но желаемых результатов пока не дал: девчонка ревела в три ручья и, кажется, никак не хотела брать вину в двойном убийстве и ограблении магазина на себя.

При появлении начальства оперативники встали. Подполковник солидно кашлянул в кулак и коротко объявил:

– Свободны.

Один из оперативников перед уходом вознамерился было сунуть в ящик стола протокол допроса, но подполковник его остановил.

– Это оставь, – сказал он. – Чего прячешь-то – грамматические ошибки? Тоже мне, Глеб Жеглов! Свободны, я сказал!

Выходя, один из оперов сильно толкнул Глеба плечом. Сиверов не обратил на это внимания. В жизни везет далеко не всем; многие рождаются бесталанными дураками и пытаются восполнить этот печальный недостаток хамством, которое их с детства приучили считать признаком настоящей мужественности. Другие дураки приучили, такие же, как они, а то еще и похуже...

– Работайте, товарищи. Не буду вам мешать, – сказал подполковник, адресуясь в основном к Федору Филипповичу, и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.

Сквозь дверь стало слышно, как он в коридоре вполголоса распекает за что-то своих подчиненных.

Федор Филиппович остановился посреди кабинета, с каким-то ностальгическим выражением лица рассматривая убогую обстановку.

– Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, – грустно процитировал он из Пушкина и доброжелательно посмотрел на сидевшую под сердитым красноармейцем девушку: – Добрый день.

– Зд-д-дра-а-авст-т-т-т...

Федор Филиппович посмотрел на Глеба. Глеб взял стоявший на сейфе графин с водой, дунул на всякий случай в стакан, вынул из графина пробку и, с сомнением понюхав горлышко (мало ли что!), набулькал с полстакана воды, поскольку в графине, слава богу, оказалась именно она.

Свидетельница, которую еще не успели превратить в обвиняемую, жадно схватила стакан и припала к нему, пролив почти половину себе на блузку. В тишине кабинета был отчетливо слышен дробный стук зубов о стекло.

– На дверцах полицейских машин в Америке, – негромко сказал куда-то в пространство Федор Филиппович, – пишут девиз: "Служить и защищать". М-да...

Глеб цинично подумал, что по сравнению с тем, что по приказу гуманного и доброжелательного Федора Филипповича творил иногда агент по кличке Слепой, топорная работа здешних ментов показалась бы детским лепетом.

Федор Филиппович присел к столу, на котором одиноко белел листок протокола, отобрал у девчонки пустой стакан и взамен сунул в ее трясущуюся руку носовой платок.

– Ну-с, – он заглянул в протокол, – Елизавета Павловна, расскажите, что с вами стряслось.

Глеб сел за второй стол, поморщившись оттого, что сиденье стула оказалось теплым, нагретым чужим задом – может быть, того самого мента, что так грубо толкнул его в дверях, – и, вынув из кармана пачку сигарет, протянул ее девчонке. Та с благодарным кивком взяла сигарету, со второй попытки ухитрилась-таки попасть ею в рот и кое-как прикурила от поднесенной Глебом зажигалки. Курила она неумело, возможно вообще первый раз в жизни, но это было еще лучше: сосредоточившись на непривычном процессе, она могла немного отвлечься от своих несчастий и хотя бы отчасти успокоиться – ровно настолько, чтобы с ней можно было говорить. Глеб подумал, что вместо сигареты ей было бы лучше выпить чашечку кофе, а еще лучше – выпить валерьянки, но ни того, ни другого в кабинете, естественно, не было. А может, и было, только он не знал, где искать – может быть, в сейфе?

– Так что там произошло, в этом вашем магазине? – умело скрывая нетерпение, повторил свой вопрос Федор Филиппович.

– Так я же все рассказала, – снова начиная хлюпать и вздрагивать плечами, плаксиво ответила Елизавета Павловна. – Пять раз рассказывала, а они... они...

– Отставить! – негромко прикрикнул на нее Потапчук. – Слезами горю не поможешь. У вас, между прочим, тушь потекла. Утритесь, Елизавета Павловна. Платок у вас в руке. Да не в этой, в левой, что вы делаете, это же сигарета, обожжетесь...

Упоминание о потекшей туши, как и следовало ожидать, возымело действие. Девчонка перестала хлюпать, недоверчиво взглянула на Федора Филипповича, провела платком по щекам и посмотрела на платок. Платок почернел.

– Одеколон у вас хороший, – сказала она и шмыгнула носом. – А с тушью меня опять надули. Такие деньги отдала! Стойкая, "Макс-Фактор"... Вот тебе и "Фа-а-актор"...

Конец фразы потонул в рыданиях, на этот раз – по поводу поддельной "фирменной" туши. Глеб откинулся на спинку стула и закурил, пережидая дождик и с интересом наблюдая за тем, как Федор Филиппович понемногу начинает терять терпение. Сам он никуда не спешил: что-то подсказывало ему, что, пока они с Потапчуком не выйдут на очередного участника этого дела, новых трупов не будет. Таможня была в курсе, стукачи всех мастей и рангов, от бомжа до профессора, тоже были в курсе и держали ушки на макушке; картину уже расчленили, Андронова находилась в полной безопасности в загородной резиденции своего высокопоставленного любовника, и в данный момент ничто не мешало им с Федором Филипповичем сосредоточиться на злоключениях этой сопливой Елизаветы Павловны. Что же до раздражения, все явственнее проступавшего в крутом изломе генеральских бровей, так это, надо полагать, с непривычки: Федор Филиппович уже давненько не допрашивал продавщиц, специализируясь в основном на олигархах.

Он немного стыдился этих циничных, ернических мыслей, но, с другой стороны, лить слезы, оплакивая парочку жуликоватых охранников, с его стороны было бы чистой воды лицемерием. Он давно привык к покойникам, и гибель этих двоих не вызывала у него ничего, кроме раздражения по поводу следа, который снова привел в тупик и оборвался.

– Так что случилось? – в третий раз повторил свой вопрос Федор Филиппович. – Вы уж, пожалуйста, объясните нам по порядку, как все было. То, что вы им рассказывали, – он кивнул в сторону закрытой двери, – забудьте. Считайте, что разговора не было.

– Да, не было, – хлюпая носом, возразила Елизавета Павловна. – Пристали с ножом к горлу: говори, кому звонила, кто твой сообщник!

– Ага, – с понимающим видом покивал головой генерал, – это, значит, вы вроде наводчицы, да?

– Да какая я наводчица! – истерично выкрикнула Елизавета Павловна, явно нацеливаясь опять удариться в слезы. – И вы туда же?!

– Мы не туда же, – сказал Потапчук. – Мы как раз в прямо противоположном направлении.

– Не надо дурочку из меня делать! – продолжала гнуть свое Елизавета Павловна, которая, похоже, решила, что терять ей нечего, и поперла напролом. – Никому я не звонила, и никакая я не наводчица! Думаете, если у человека высшего образования нет, так его можно ни за что в тюрьму сажать?

– Ничего подобного мы не думаем, – возразил Федор Филиппович. Шея у него над воротником белой рубашки начала понемногу краснеть, но тон оставался ровным и доброжелательным. – Мы как раз чаще сажаем в тюрьму людей с высшим образованием, чем без него. И даже с двумя, иногда с тремя...

– Бывало, что и с пятью, – добавил Глеб, любуясь прихотливыми извивами струйки дыма, что поднималась с кончика его сигареты.

– Издеваетесь, да? – обиженно сказала Елизавета Павловна. – Конечно, вы милиция, вам все можно. Думаете, если продавщицей работаю, так я полная дура?

Глеб подумал, что местные оперативники не теряли времени даром, за какой-нибудь час загнав девчонку в такую истерику, что вывести ее оттуда можно было, разве что выстрелив из пистолета прямо у нее над ухом. Он как раз обдумывал эту идею, когда Федор Филиппович решил эту проблему гораздо более эффективным способом: просто вынул из кармана свое служебное удостоверение, развернул и сунул Елизавете Павловне под нос.

– Читайте, – сказал он.

Читать Елизавета Павловна не хотела.

– Чего я там не видела?! – выкрикнула она. – Верю я вам, верю! Это вы мне не верите!

– Нет, вы прочтите, пожалуйста, – мягко, но настойчиво сказал Потапчук.

Елизавета Павловна нехотя перевела на удостоверение зареванные глаза, всхлипнула и вдруг перестала рыдать. Со своего места Глеб видел, как у нее расширились зрачки.

– Ой, мамочка, – прошептала она. – Генерал ФСБ...

– Правильно, – сказал Федор Филиппович, убирая удостоверение в карман. – А теперь, Елизавета Павловна, подумайте хорошенько и скажите: по-вашему, мне что, делать нечего? По-вашему, я приехал сюда исключительно для того, чтобы делать из вас дурочку и издеваться?

Прорвавшееся наконец наружу генеральское раздражение подействовало, как ушат холодной воды. Елизавета Павловна по инерции всхлипнула в последний раз и осторожно положила на краешек стола мокрый грязно-серый комок, пару минут назад бывший белоснежным, надушенным дорогим одеколоном носовым платком Федора Филипповича.

– Из-з-звините, – сказала она. – Что-то я совсем расклеилась.

– А вы склейтесь, – посоветовал Потапчук. – И первым делом уясните себе, что мы вас ни в чем не подозреваем и ни в чем не намерены обвинять. Если бы вы действовали заодно с грабителем, вы бы, наверное, выбрали для ограбления день, когда в кассе набралось побольше денег, чем... – он снова заглянул в протокол, – ...чем стоимость одной пары кроссовок.

– Да я же им то же самое битый час втолковывала! – обрадовалась такой проницательности продавщица. – Они же ничего слышать не хотят! Почему, говорят, охранников застрелили, а тебя не тронули? Как будто я виновата, что жива осталась! Лимитчики чертовы, дуболомы!

Глеб мысленно с ней согласился, хотя оперов тоже можно было понять: "глухарь" им был нужен, как прострел в пояснице, и они давили на единственного оказавшегося под рукой человека изо всех своих лошадиных сил в надежде раскрыть дело по горячим следам. В самом деле, с их точки зрения, то, что отморозок, заваливший двоих охранников и не забывший извлечь из видеомагнитофона кассету с записью устроенного им увеселения, оставил после себя живого свидетеля, выглядело очень подозрительным. Они же не могли знать, что целью налета было именно убийство охранников, а вовсе не вынутые из кассы жалкие гроши!

Впрочем, торопиться с выводами не стоило. Украденные гроши на поверку могли оказаться не такими уж жалкими, и убийство, очень может быть, не имело никакого отношения к похищению картины из Третьяковской галереи. Глеб сделал в памяти зарубку: поговорить с хозяином магазина, попросить его провести переучет, чтобы выяснить, соответствует ли указанная в протоколе сумма похищенного истинному положению вещей. "Только, – мысленно добавил он, – поговорить с ним надо будет доходчиво, не то, того и гляди, окажется, что у него сперли тысяч двести, и не рублей, а евро. Черт, до чего я докатился! – подумал он с раздражением. – Только ревизии в обувном магазине мне и не хватало для полного счастья!"

Между тем Елизавета Павловна Митрофанова (фамилию Глеб, привстав, прочел в протоколе) временно прекратила истерику и довольно толково принялась излагать события, которые привели ее сюда, в этот кабинет, и приземлили на этом жестком казенном стуле под изображением сердитого красноармейца, вымогающего у посетителей деньги на нужды родной московской ментовки. Глеб внимательно слушал и пытался анализировать услышанное. Особый упор он сделал на описание внешности грабителя, данное Митрофановой. Оно, это описание, было чересчур подробным и в то же время как бы ничего и не описывало. Одежда, которую Елизавета Павловка запомнила вплоть до цвета шнурков на легких кожаных туфлях, ничего не значила, потому что ее ничего не стоило сменить, а лицо... Густые длинные волосы, густая черная борода, темные очки... Человек-невидимка на прогулке! Тем более что сама Митрофанова была почти уверена, что волосы представляли собой обычный парик, а борода скорее всего тоже была накладная.

Так что из запомнившихся продавщице примет чего-то стоила только вдавленная переносица, пересеченная тонким, запудренным шрамом. Да и то... Именно то, с какой фотографической точностью смертельно напуганная девушка сумела запомнить эту переносицу, шрам и даже свалявшуюся пудру, наводило на подозрение, что она все это выдумала.

– Простите, – вмешался в ход допроса Глеб, – а как это вы все разглядели? Как смогли запомнить?

Он ожидал, что девушка смешается, но не тут-то было. Характер у нее, похоже, был бойкий – из тех, что раньше называли комсомольским, – и над ответом она раздумывала не больше одной тысячной доли секунды, то бишь вообще не раздумывала.

– Такое разве забудешь? – сказала она с вызовом. – Вот в вас хотя бы разочек из ружья целились?

– Было как-то, – сдержав улыбку, ответил Глеб. – Раз или два, точно не помню.

– Ну, так чего вы тогда спрашиваете? Сами должны понимать!

"А ведь она права", – подумал Сиверов, припомнив те "раз или два", про которые только что говорил. Перед его внутренним взором вдруг поплыли лица – он и не подозревал, что помнит их все до мельчайших подробностей. Имена и обстоятельства, при которых эти люди пытались его убить, по большей части стерлись из памяти, а лица, запечатленные, как на фотопленке, в самый последний миг перед выстрелом, смотрели на него, как живые, различимые вплоть до выбившегося из брови волоска.

Он не стал говорить этого Елизавете Павловне, так же как и того, что ружье – вернее, обрез, – из которого в нее целились, наверняка было разряжено. Судя по описанию, это был обрез охотничьей двустволки с горизонтальным расположением стволов, в которой по определению не могло быть больше двух патронов. Оба патрона были истрачены на охранников... Впрочем, какое это имело значение? Когда не знаешь, есть в стволе патрон или нет, умнее всего предположить, что он там есть, – целее будешь.

Пока Федор Филиппович заканчивал допрос, уточняя у немного успокоившейся Елизаветы Павловны последние незначительные детали, Глеб взял со стола написанный кем-то из здешних оперативников протокол и бегло его просмотрел. Протокол был написан корявым детским почерком, дубовым казенным языком и, как и предполагал строгий подполковник, изобиловал грамматическими ошибками. Но суть показаний продавщицы в нем была передана довольно точно, и это избавляло их с Потапчуком – вернее, Глеба, потому что Федор Филиппович этим наверняка заниматься не станет, – от необходимости писать все заново.

– Годится? – спросил генерал, заметив, чем он занят.

Глеб кивнул и положил протокол на край стола.

– В принципе, да. Фактическая сторона изложена верно. Если не обращать внимания на стиль и на попытки пришить дело... В общем, для начала сойдет.

– Хорошо, – сказал Федор Филиппович. – Вы свободны, Елизавета Павловна. Помните, что я вам говорил, и не пренебрегайте моими советами. Вы – единственный свидетель двойного убийства, и для вашей же безопасности вас лучше на некоторое время отправить в следственный изолятор. Но там, конечно, далеко не курорт, и невиновному человеку там делать нечего. Поэтому, если есть возможность, вам лучше на время покинуть город. Но так, чтобы я знал, где вы находитесь, ладно? И если что, сразу звоните мне по одному из этих номеров. – Он протянул Митрофановой визитку. – Договорились?

Глеб подумал, что Митрофанова, конечно же, никуда не уедет. Для человека работающего на хозяина, дорожащего своей работой и живущего от зарплаты до зарплаты предложение покинуть город на неопределенный срок должно было звучать как жестокая насмешка. А с другой стороны, если бы грабитель хотел ее убить, он сделал бы это прямо там, в магазине. Времени у него было навалом, а что патроны в ружье кончились, так девчонку ничего не стоило придушить голыми руками. Прикинувшийся грабителем киллер явно не хотел лишних жертв, и это, между прочим, служило для Глеба лишним подтверждением того, что в обувном магазине побывал именно киллер, причем профессиональный. Глеб сам был далеко не худшим представителем этой древней профессии и тоже не имел глупой привычки тратить боеприпасы на зевак.

Убийца рассчитал верно: парик, накладная борода и очки – это такие приметы, которые первыми бросаются в глаза, а в стрессовой ситуации человек, пожалуй, только их и запомнит. Нацепи все это хоть на гладкую шляпную болванку, все равно получится запоминающееся лицо, которое возьмется описать любой дурак. Вот только переносица его подвела, и не столько сама переносица, сколько стоявшая в городе несусветная жарища. Убийца взмок в своем маскарадном наряде, и пот частично смыл с переносицы грим. После этого киллеру было достаточно просто пару раз поправить свои темные очки, чтобы шрам стал заметен. И еще ему не повезло, что за прилавком оказалась Митрофанова – девчонка, как выяснилось, неглупая, памятливая, а главное, по ее же собственным словам, пережившая в различных торговых точках Москвы уже три ограбления и потому испугавшаяся далеко не так сильно, как могла бы испугаться другая на ее месте. Она заметила шрам, когда убийца приблизился, чтобы забрать у нее сумку с деньгами и кассетой, запомнила и сумела довольно толково его описать.

"Значит, мы ищем человека со шрамом, – подумал Глеб. – Человек со шрамом... Знакомое что-то, с самого детства знакомое... Что-нибудь из Дюма? Ну да, черт подери! Человек со шрамом – это же граф Рошфор из "Трех мушкетеров"! Или шрам был не у него?"

– Пойдем, Глеб Петрович, – сказал генерал Потапчук, тяжело поднимаясь со стула, и Глебу так и не удалось вспомнить, был ли на щеке у графа Рошфора шрам, или этим шрамом щеголял какой-то другой персонаж бессмертного произведения месье Дюма.

Перед тем как нажать на кнопку дверного звонка, Ирина не удержалась и провела ладонью по гладкой обивке двери. Она не ошиблась: дверь была обита натуральной кожей, и притом отменного качества. Неважно, сколько это стоило; неважно, насколько это было красиво и солидно; все равно обитая натуральной телячьей кожей дверь выглядела проявлением какого-то психического отклонения, прямо как абажур из человеческой кожи на столе у какого-нибудь нацистского босса. Ирина удивилась избирательности собственного восприятия, которому было наплевать на то, что полмира ходит в одежде из натуральной кожи и меха, но которое возмутилось зрелищем обитой натуральной кожей двери квартиры.

Повыше выпуклого дверного глазка с круговым обзором сверкали начищенной до зеркального блеска бронзой массивные литые цифры номера. Ирина присмотрелась. Да, это была самая настоящая бронза, а не дешевая подделка под нее. Очень изящная дверная ручка, вся в затейливых лепестках и завитушках, тоже была бронзовой, без дураков; вообще, эта дверь выглядела так, словно ее целиком перенесли сюда из позапрошлого века. Впечатление усиливалось привинченной к двери табличкой – опять же, разумеется, бронзовой, – на которой безупречным каллиграфическим почерком были выгравированы имя, отчество и фамилия владельца квартиры. Именно в таком порядке – сначала имя и отчество, а уже потом фамилия, а не наоборот, как это принято в современных казенных бумажках.

"Бронислав Казимирович Свентицкий" – было написано на табличке.

Впечатление солидной, знающей себе цену старины немного портил красовавшийся справа от двери круглый пятачок чипа охранной сигнализации с красным глазком контрольной лампочки. Это была примета совсем иного века, двадцать первого, с его высокими технологиями, стрессами и разгулом преступности.

Красный глазок не горел – хозяин был дома и, согласно договоренности, поджидал Ирину. Она протянула руку и нажала на кнопку звонка. Вместо привычного электрического дзиньканья и звяканья за дверью раздался медленный, солидный удар медного гонга. После второго удара из глубины квартиры послышались торопливые шаги, и Ирина отпустила кнопку звонка.

Дверной глазок на мгновение посветлел, когда с него сняли крышечку, затем снова потемнел. Ирина терпеливо стояла на коврике с вытканной надписью "Вытирайте, пожалуйста, ноги!", давая хозяину как следует себя разглядеть и убедиться, что это именно она, а не банда грабителей с дамскими чулками на головах – "маски-шоу", как их одно время было модно называть. Потом это название как-то автоматически перешло к бойцам ОМОНа – потому, наверное, что они стали устраивать свои "шоу" в ресторанах и иных местах общественного пользования намного чаще, чем грабители. Стоя под дверью, за которой, припав к окуляру глазка, притаился Бронислав Казимирович Свентицкий, Ирина подумала, что отец и Глеб Сиверов в чем-то были, несомненно, правы: мир переживал далеко не лучшие времена, раз уж женщина с кандидатской степенью в области искусствоведения могла с легкостью оперировать такими понятиями, как "маски-шоу" и ОМОН, а также точно знала разницу между ограблением и разбоем.

Потом в толще двери на разные голоса защелкали, заклацали, залязгали отпираемые замки, и дверь наконец приоткрылась. Теперь стало видно, что за ширмой солидной, внушающей невольное почтение старины скрывался все тот же двадцать первый век, – дверь была стальная, на скрытых петлях, с патентованными сейфовыми замками и прочими противовзломными приспособлениями и наворотами. Изнутри она была обшита тонким слоем пластика, который довольно удачно имитировал красное дерево. За дверью, как и следовало ожидать, обнаружился хозяин, Бронислав Казимирович Свентицкий, собственной персоной.

Он именно обнаружился, потому что Ирина не сразу заметила его на фоне просторной прихожей, больше напоминавшей малый зал картинной галереи. Ее взгляд заскользил по полотнам, встречая, как старых знакомых, работы известных мастеров – вот именно и только известных, потому что знаменитым и уж тем более великим в прихожей было не место.

Затем она опустила глаза и наконец заметила хозяина. Бронислав Казимирович был невысокого роста, круглолицый, с круглой фигурой и огромной, тоже круглой, сверкающей в свете сильных ламп плешью, похожей на тонзуру из-за того, что волосы обрамляли ее не только сзади и с боков, но и спереди. Добродушное, гладко выбритое, изрытое мелкими оспинками лицо приветливо улыбалось Ирине. В чертах этого лица было что-то поросячье и в то же время женственное, наводившее на мысли о не вполне традиционной сексуальной ориентации. На этом лице не было ни одной морщинки, и Ирина с невольной завистью задалась вопросом, в чем причина – в здоровом образе жизни, в пластической хирургии или, быть может, в хорошей косметике? Ответ скорее всего включал в себя все три варианта; Бронислав Казимирович явно был из тех, кто надеется дожить до ста лет, находясь в добром здравии и сохранив прекрасный цвет лица. Глядя на обстановку прихожей и в особенности на картины, украшавшие стены, его можно было понять: обладатель всего этого и наверняка еще многого другого вполне мог мечтать о вечной жизни.

– Здравствуйте, – сказала Ирина. – Бронислав Казимирович? Я Андронова.

– Здравствуйте, здравствуйте, – нараспев заговорил хозяин, отступая в глубь прихожей. – Какой приятный сюрприз! Чтобы такой опытный, знающий специалист оказался еще и прелестнейшей, очаровательнейшей дамой – воистину, это настоящий дар небес! Входите же, прошу вас, чтобы я мог... гм... запереть дверь.