Миролюбивый Гаркуша, который был большим приверженцем чистоты и порядка, убедившись, что убирать за собой никто не собирается, встал с кровати, взял веник и совок и принялся подметать замусоренный осколками пол. Бек презрительно покосился на него, но промолчал и даже немного отодвинулся, дав Гаркуше возможность собрать мусор у себя под ногами.

– Короче, так, – не оборачиваясь, произнес Клава. – Не знаю, насколько данная схема соответствует реальному положению вещей, но, если, скажем, построить по ней новую систему, она будет работать. То есть схема скорее всего настоящая.

– Отвечаешь? – спросил Кот.

– Да нет, конечно, – немедленно разочаровал его Клава. – Просто я лично ни за что не стал бы возиться, разрабатывая на основе реально существующего проекта другой, почти такой же. Это такая скучища... В этом еще был бы какой-то смысл, если бы человек, который передал нам документацию, знал, как мы собираемся ее использовать, и хотел нам помешать. Да и то... В такой ситуации ему было бы проще сдать Кота ментам. Правда, тогда бы он остался без денег...

– Во-во, – сказал Бек. – А так, если сигнализация сработает, и денежки при нем, и мы за решеткой... Лафа!

– Ну конечно! – с огромным сарказмом подхватил Клава. – Естественно, он такой баран, что рассчитывает на наше благородство! Вернее, на благородство Кота.

– Да уж, – согласился Кот, – я, если что, молчать не стал бы. А он мужик неглупый, такие вещи понимать должен... И вообще, я ему наплел, что хочу его проект перепродать какой-то фирме как собственную разработку.

– И он поверил? – скептически спросил Клава.

– Он-то? – Кот зачем-то посмотрел на часы и пожал плечами. – А черт его знает! Да это уже и неважно.

– Как так "неважно"? – удивился Бек.

– А вот так, – сказал Кот, отобрал у него бутылку и сделал большой глоток. – Неважно, и все.

Семен Валентинович Градов по очереди отпер оба замка и вошел в пропахшую застоявшимся табачным дымом темноту прихожей. Протянув руку, он безошибочно нащупал выключатель и зажег свет. Под потолком вспыхнула старенькая люстра с множеством граненых, под хрусталь, пожелтевших и помутневших от времени плексигласовых висюлек. Градов хорошо помнил времена, когда эта люстра была ему ненавистна и не проходило недели, чтобы он не сделал попытки снять ее и вынести на помойку или, на худой конец, в подвал – куда угодно, лишь бы с глаз долой. Но его старенькая мама, с которой он делил двухкомнатную квартиру на окраине Питера, стояла насмерть, защищая этот пыльный раритет: это, видите ли, была память об отце, который купил ее по большому блату, и она не позволит... ну, и так далее, в том же духе – что называется, от нуля до бесконечности...

А когда мама умерла, вдруг оказалось, что снять чертову люстру у Градова просто не поднимается рука. Потому что теперь это была память сразу о двоих – об отце и о маме. Особенно о маме, потому что это она сделала дурацкую конструкцию из нескольких рядов фальшивых хрустальных подвесок неотъемлемой частью его, Семена Валентиновича Градова, существования. Теперь он чувствовал, что убрать люстру из прихожей так же невозможно, как удалить горб или вынуть черепаху из панциря так, чтобы она при этом не издохла.

Скинув туфли и поставив на полку под зеркалом портфель, он двинулся к стенному шкафу, как обычно въехав по дороге макушкой в самую гущу дурацких подвесок. Подвески забренчали, выдавая этим звуком свое плебейское, далеко не хрустальное происхождение, а две или три из них, опять же как обычно, упали на пол. Семен Валентинович выругался вполголоса и, не сняв пальто, наклонился, чтобы их подобрать.

В этот самый миг его вдруг осенило, что эта процедура давно уже стала рутинной: открыл дверь, включил свет, закрыл дверь, разулся, зацепился за люстру... Противный перестук плексигласовых подвесок, произнесенное вполголоса ругательство, всегда одно и то же, наклон, а затем опостылевшая процедура пристраивания чертовых висюлек на место с почти неизбежным ожогом об успевшую раскалиться лампочку.

Стиснув зубы, Градов выпрямился. Подвески остались лежать на покрытом вытертым, вспучившимся линолеумом полу. "Робот, – подумал он. – Я – робот. Был такой фильм, а еще раньше – книга... И кто бы мог подумать, что она написана про меня? Да и не про меня одного, наверное. Много нас таких, запрограммированных..."

Он стащил пальто и, вместо того чтобы повесить в шкаф, швырнул его в угол. Пальто было старое, и шкаф был старый, и светленькие, в мелкий цветочек, обои в прихожей выгорели и засалились, особенно в том месте, к которому он всегда прислонялся задом, снимая ботинки, и вся жизнь Семена Валентиновича показалась ему вдруг такой же постылой, засаленной и нуждающейся в полной и решительной замене, как эти чертовы обои. Он вспомнил свое позорное поведение в ресторане и негромко замычал, не открывая рта. Боже мой! Продаться и то по-человечески не сумел!

Пока Градов остро и мучительно переживал свою житейскую несостоятельность, ноги самостоятельно привели его привычным путем в ванную, где он тщательно вымыл руки с мылом, а оттуда – на загроможденную грязной посудой кухню, как это случалось каждый божий вечер, за исключением выходных. На кухне Семен Валентинович обыкновенно готовил и съедал скудный холостяцкий ужин, после чего часа полтора-два смотрел телевизор и ложился спать.

Готовить ужин ему сегодня не хотелось, а есть его – и подавно. Сперва он даже не понял, куда подевался его аппетит, а потом вспомнил: ах да, он же наелся в ресторане! И заплатил за это, между прочим, сто долларов. Если бы мама об этом узнала, она бы умерла второй раз...

Приняв неожиданное решение, Семен Валентинович открыл кухонный шкафчик и принялся рыться в нем, роняя какие-то банки и пакеты, рассыпая крупу и попадая пальцами в соль, которая почему-то лежала повсюду ровным слоем, как снег на горно-лыжном курорте. Наконец искомое подвернулось под его шарящую руку, и Градов закрыл шкафчик, оценивающе взвешивая на ладони хранившуюся там с незапамятных времен бутылку водки.

Он не лгал, говоря Коту, что не пьет. Он действительно не пил – просто не понимал, зачем это нужно. Но сейчас было совсем другое дело, и, откупорив бутылку, Семен Валентинович твердой рукой налил себе половину чайной чашки.

Водка оказалась теплой и отвратительной на вкус. Она жгла, как концентрированная серная кислота, но от нее почти сразу стало легче. "А в чем, собственно, дело? – подумал Градов, наливая себе новую порцию. – Кто я такой, чтобы считать себя не таким, как все? Ну, продался... Если о чем-то и надо сожалеть в данной ситуации, так это о том, что продался дешево. Ничего, лиха беда – начало..."

Он удивленно хмыкнул и с опасливым уважением покосился на бутылку. "Надо же, – подумал он, – какая хорошая штука! И чего я, дурак, раньше не пил? Заложил сто граммов за галстук, и половины проблем как не бывало! А если хватить еще сто пятьдесят, то и от второй половины тоже следа не останется. Хорошо! Правда, так недолго и в запой уйти... Ну и что? Предположим, уйду я в запой, так? Запью на неделю, работать, естественно, не буду и поставлю тем самым под угрозу срыва сроки выполнения очередного заказа. И что мне за это будет? А я вам скажу, уважаемый Семен Валентинович, что вам за это будет. Ничего. Ровным счетом! Ничегошеньки. Наоборот, когда жареный петух пониже спины клюнет, руководство мигом сообразит, что надлежит делать в такой ситуации. И зарплата у вас мигом поднимется, и работу на дом вам брать разрешат, и вообще... Вообще, во всей этой шарашкиной конторе по-настоящему работаю я один, а остальные – так, на подхвате... Боже мой! Да я же в одиночку кормлю всю эту банду дармоедов! А зачем, спрашивается? Да пошли они все к чертовой матери! Что я, без них не проживу? Проживу, и притом очень неплохо. Начальный капитал у меня теперь есть. Конечно, двадцать тысяч в нынешнем бизнесе – не деньги, но мне ведь много не надо! Основные производственные мощности у меня расположены между ушами. Компьютер есть, помещение – вот оно... Бизнесмен из меня никакой, но можно нанять какого-нибудь прощелыгу – менеджера... Он, конечно, станет меня обкрадывать. Ну, а я его уволю! Прощелыг нынче сколько угодно, их можно менять как перчатки, пока не отыщется такой, который меня устроит. И пусть он занимается коммерческой стороной дела, а я буду делать свою работу, только работать буду уже не на дядю, а на себя и сам стану решать, за какой заказ браться, а за какой – нет. Да я же за два месяца своих нынешних хозяев по миру пущу, им же против меня ни черта не светит! Как же я до этого раньше-то не додумался? Ну, да что тут говорить, не пил – вот и не додумался..."

Он прихватил со стола бутылку и чашку, прошел в гостиную и включил телевизор. Передавали новости, и это вполне подходило, потому что новости не требовали сосредоточенности – их можно было смотреть или не смотреть в зависимости от настроения и содержания того или иного сюжета.

Спохватившись, он встал из кресла, снял и повесил на спинку стула пиджак, содрал с шеи ненавистный галстук, расстегнул ворот рубашки и снова сел. Сигареты и зажигалка лежали в кармане пиджака, и, заведя руку назад, Семен Валентинович нащупал их там и закурил. Пачку он небрежно, как завсегдатай портового кабака, бросил перед собой на журнальный столик, а зажигалку положил поперек нее. Курить, сидя в кресле перед телевизором, в гостиной, было ему в диковинку. Мама не выносила табачного дыма, и, пока она была жива, Градов курил летом на балконе, а зимой – на лестнице. После ее смерти он обосновался с пепельницей на кухне, а на гостиную посягнул впервые за прожитые в одиночестве без малого четыре года – опять же, непонятно почему.

"Что "почему"? – мысленно спросил он себя. – Почему не курил в гостиной или почему жил в одиночестве? Да все равно! И то и другое непонятно. И курить мне никто не мешал, хоть бы и в постели, и женщин незамужних вокруг сколько хочешь, надо только задницу от стула оторвать и поискать. Хотя бы сделать вид, что ищешь – сами прибегут..."

Краем глаза следя за мерцанием цветных пятен на экране телевизора, Семен Валентинович налил себе третью чашку водки, на этот раз почти полную, и стал пить мелкими глотками, как остывший чай. От этого ощущение огненного жжения в гортани делалось непрерывным, привычным и даже, черт побери, приятным. Градов чередовал глотки с затяжками, глуша себя алкоголем и никотином с нежданной радостью первооткрывателя, и с законной гордостью поглядывал на древний телевизор "Рубин", который перебрал, перепаял и отладил своими руками, да так, что современным импортным моделям по некоторым показателям было до него далеко. И вспомнилось вдруг почему-то, что в ящике секретера хранится стопка почетных грамот и патентов, а также картонная коробочка с золотой медалью ВДНХ, полученной в незапамятные и благословенные времена так называемого застоя...

"Справлюсь, – подумал он, продолжая смаковать неожиданно пришедшую в голову под влиянием водки и недавнего разговора с Котом идею об открытии собственного бизнеса. – Почему бы мне не справиться? Если такой безграмотный, ничего не смыслящий в нашем деле прощелыга, как этот Петр Иванович, ухитряется как-то держаться на плаву и давать двадцатитысячные взятки, то чем я хуже? "

Было у него подозрение, что от этого неожиданного энтузиазма наутро не останется и следа, однако сейчас Семена Валентиновича так и распирало желание немедленно начать новую жизнь, и он спешил в полной мере насладиться этим непривычным ощущением всесилия и способности по собственному усмотрению распоряжаться своей судьбой.

Тут его слуха коснулось произнесенное телевизионным диктором слово "Эрмитаж", и Семен Валентинович машинально переключил свое внимание на экран, подумав, что еще долго, наверное, будет вздрагивать, услышав это слово.

Оказалось, что водка пополам с табачным дымом уже сделала свое дело – Семен Валентинович был изрядно навеселе, изображение на экране плыло и дрожало, так и норовя раздвоиться, в ушах шумело, и то, о чем говорил диктор, доходило до него с пятого на десятое. Речь шла почему-то не столько об Эрмитаже, сколько об Испании, и в частности о королевской семье. Градов никак не мог взять в толк, какое отношение испанские монархи имеют к Государственному Эрмитажу; он помотал головой, как лошадь, отгоняющая назойливых мух, а когда это не помогло, сделал пару хороших глотков из чашки.

Сознание немного прояснилось, и смысл телевизионного репортажа частично проник сквозь пелену алкогольного тумана: "...подтвердило, что намеченная на середину этого месяца выставка золотых украшений и предметов быта индейцев майя, некогда вывезенных конкистадорами из Центральной Америки, состоится в оговоренные ранее сроки и пройдет, как и было объявлено, в одном из залов Государственного Эрмитажа. На выставке будут представлены жемчужины собрания, принадлежащего королевской семье Испании..."

Семен Валентинович поднес чашку ко рту и попытался из нее отхлебнуть, с некоторым удивлением обнаружив, что внутри пусто. Не вполне соображая, что делает, он плеснул себе еще водки и выпил залпом, ничего при этом не ощутив, как будто в чашке была не водка, а кипяченая вода.

Кандидат технических наук Семен Валентинович Градов в силу полученного им в семье и школе воспитания был крайне плохо приспособлен к российской действительности. Это давало многим, кто его знал, повод считать Семена Валентиновича блаженным дурачком, растяпой, валенком – одним словом, типичным, стопроцентным лохом, самой природой предназначенным для того, чтобы его надували, разводили на пальцах и обували в лапти буквально на каждом шагу.

Все это было верно, но лишь отчасти. Мозг Семена Валентиновича, в отличие от аналогичных органов людей, склонных хихикать ему вслед и поглядывать свысока со снисходительным презрением, представлял собой мощное, отлаженное вычислительное устройство. Но решало оно, как правило, только те задачи, которые были ему интересны, оставляя другие – такие, например, как карьера, добывание денег и даже политика – без внимания, что и снискало Градову славу человека не от мира сего. Большую часть времени внимание Семена Валентиновича было сосредоточено на обдумывании проблем, связанных с математикой, электроникой и информационными технологиями, так что при других обстоятельствах репортаж о сокровищах конкистадоров просто не был бы им замечен. Но события сегодняшнего вечера в сочетании с выпитой водкой отвлекли его мысли от микросхем и оптических волокон. Подробности продажи принципиальной схемы защитных систем Эрмитажа были свежи в его памяти, и прозвучавшее по телевизору упоминание о музее дало мыслям Семена Валентиновича толчок в совершенно неожиданном направлении.

Золото инков... Сокровища конкистадоров. Так-так, любопытно.

Значит, в Эрмитаж вот-вот доставят огромное количество золотых изделий, представляющих собой немалую художественную и историческую ценность. Сколько они могут стоить, можно только догадываться, но факт, что речь идет о миллионах евро. Может быть, даже о сотнях миллионов.

Считается, что со всем этим добром, принадлежащим королевской семье Испании, в Эрмитаже ничего не может случиться. Огромный музей, расположенный в самом центре Петербурга и защищенный по последнему слову техники, должен стать для испанского золота хранилищем не менее, а может быть, и более надежным, чем бронированные подвалы швейцарского банка или где они там обычно хранятся.

О выставке объявлено заранее, и все, кого она может заинтересовать, ждут не дождутся ее начала.

И вот на этом фоне в жизни Семена Валентиновича вдруг возникает какой-то странный и не до конца проясненный Петр Иванович, рассказывает ему немудреную сказочку про какой-то крупный заказ на разработку проекта охранной системы и по бросовой цене приобретает... ну, словом, то, что он приобрел.

Теперь так. Возьмем Эрмитаж и сравним его внутренний объем с объемом любого, пусть даже самого крупного, банковского здания – неважно, коммерческого или государственного. Черт возьми! Да если систему, предназначенную для охраны этой громадины, попытаться втиснуть на банковские площади, следящие камеры будут висеть вдоль всех коридоров рядами, а провода сигнализации придется подключить к каждому ящику каждого письменного стола, к каждой корзине для бумаг, к каждой крышке смывного бачка каждого, пропади он пропадом, унитаза!

То же самое справедливо для любого другого здания, будь то музей, жилой дом или супермаркет.

Расположенное под черепной коробкой Семена Валентиновича Градова вычислительное устройство включилось и заработало на полную мощность. Работа была недолгой, вывод – однозначным: не дав себе труда задуматься о мотивах покупателя раньше, с головой погрузившись в пучину переживаний по поводу своей внезапно прорезавшейся непорядочности, он, Семен Валентинович Градов, полтора часа назад собственноручно передал незнакомому проходимцу, у которого даже не спросил документы, ключи от Государственного Эрмитажа. Ну, пусть не ключи, а отмычки, зато первосортные...

Теперь следовало решить, что делать дальше. Первым делом Градов заставил себя на время забыть о существовании совести, патриотизма и прочих благоглупостей, которыми его по уши напичкали семья и школа. С моральными проблемами он разберется потом, а в данный момент следовало выработать наиболее безопасную линию поведения.

Итак, он оказался замешанным в подготовке крупного ограбления, грозящего не только музею, но и всей России крупным международным скандалом с неизбежным подрывом и без того шаткого престижа.

Этот Петр Иванович хоть и большой хитрец, но все-таки болван. Дурак набитый. Это, между прочим, очень распространенное явление – хитрый дурак... Украсть испанское золото у него, может быть, и получится, но потом его станут искать по всему земному шару и рано или поздно обязательно найдут. Потому что, когда российские спецслужбы берутся за дело по-настоящему, всерьез, они всегда находят то, что ищут. А это будет как раз такой случай, когда они возьмутся за дело всерьез...

"Посадят, – понял Семен Валентинович. – Посадят обязательно, из-за несчастных двадцати тысяч долларов упекут куда Макар телят не гонял, на исторически значимый срок. Вот подлость! Ну как можно в его возрасте, да еще имея ученую степень, оставаться таким кретином?!"

Жить в бегах Градов не умел и не хотел, да и понимал к тому же, что найдут его быстро – намного быстрее, чем все того же Петра Ивановича. Так что, рассуждая логически, у него был только один выход: явиться с повинной, и чем скорее, тем лучше. Деньги придется сдать, но зато, может быть, повезет пройти по делу свидетелем. В самом крайнем случае дадут условный срок, зато вся эта чертовщина кончится раз и навсегда. Лучше уж так, чем всю оставшуюся жизнь вздрагивать от каждого звонка в дверь...

Обещание Петра Ивановича в случае чего достать его из-под земли и обратно в землю вбить вспомнилось Градову лишь мимоходом: пусть-ка попробует выполнить свою угрозу, сидя за решеткой!

Решение было принято. Градов понимал, что, если бы не водка, принять это решение было бы труднее и данный процесс занял бы гораздо больше времени – дни, недели, а может быть, и целые месяцы, пока что-то решать не стало бы окончательно поздно. В несвойственной Семену Валентиновичу решительности и твердости была виновата, конечно же, именно она, водка, но это, пожалуй, был как раз тот случай, когда признанное, бесспорное зло пошло ему во благо – ну вроде того как змеиный яд в небольших дозах не убивает, а, наоборот, лечит...

Он встал из кресла, больше не обращая внимания на работающий телевизор, и нетвердой походкой двинулся в прихожую, где стоял телефон. Портфель с двадцатью тысячами долларов по-прежнему обретался на полке под зеркалом, и Семен Валентинович озадаченно хмыкнул, обнаружив, что напрочь о нем забыл. Ну и правильно, что забыл, потому что денег этих ему теперь не видать как своих ушей... И слава богу. Бедный, но честный – так он жил всегда и так будет жить впредь, до самой своей смерти. Так ему, видно, на роду написано – умереть нищим, но зато с незапятнанной репутацией...

Он положил ладонь на трубку телефона и немного помедлил, взвешивая все в последний раз. Нет, другого выхода не было. Как ни крути, получалось, что надо звонить.

– Надо так надо, – произнес он вслух, поразившись тому, как незнакомо звучит его пьяный голос. – Э... пардон, а милиция у нас ноль-два или ноль-три?

При слове "милиция" у него за спиной беззвучно приоткрылась дверца стенного шкафа. В образовавшейся черной щели появилось бледное, одутловатое личико, поражавшее странным несоответствием между его кукольным размером и взрослыми чертами. Мутноватые серо-голубые глаза злобно прищурились, превратившись в две окруженные густой сеткой морщинок щелки; затем появилась обтянутая медицинской латексной перчаткой кукольная ладошка, за ней последовало плечо, и из темноты стенного шкафа в прихожую бесшумно выскользнул лилипут.

Ничего не замечая, Семен Валентинович снял трубку, дождался гудка и набрал ноль. Какое-то мгновение его палец нерешительно висел над диском, выбирая между двойкой и тройкой. Совершенно неожиданно сзади на плечи с силой запрыгнуло какое-то существо, размерами и ловкостью напоминавшее обезьяну. От толчка телефонный аппарат слетел с полочки и грохнулся на пол. Градов выпустил трубку и, охваченный паническим ужасом, пьяно закружился по прихожей, силясь сбросить оседлавший его кошмар. Руки вцепились в одежду, ткань затрещала, но запрыгнувшая на него тварь держалась цепко, как клещ. Ладони у нее были маленькие, сильные и почему-то резиновые, как у ожившего манекена из отдела детской одежды.

Борьба заняла всего несколько секунд, но охваченному паникой Градову они показались вечностью. От неожиданности он даже перестал дышать; потом дыхание вернулось, он с хлюпающим звуком втянул в себя воздух и открыл рот, намереваясь испустить дикий вопль. В то же мгновение рот и ноздри его оказались закупоренными какой-то влажной тряпкой, испускавшей отвратительный химический запах. Градов полной грудью вдохнул это зловоние, замычал, а потом сознание покинуло его, и он рухнул на пол у порога ванной комнаты, увлекая за собой маленькую кровожадную тварь, которой так и не успел сделать ничего плохого.