Пузырек он прихватил в мастерской реставраторов, куда заглянул перед тем, как впустить в музей Кота и Бека. Тогда он еще понятия не имел, зачем это делает, – так же, впрочем, как не понимал и того, зачем обменялся одеждой с охранником. "Просто так, на всякий случай", – говорим мы, когда внутренний голос настойчиво подает нам не вполне понятные советы, не поддающиеся простому логическому осмыслению. На самом деле этот едва слышный шепот подсознания означает, что где-то там, в темных глубинах мозга, куда нет доступа солнечному свету, уже выработан запасной план спасения на самый крайний, непредвиденный, даже немыслимый случай – такой, например, как срыв тщательно разработанной операции ФСБ свирепым питерским ОМОНом, который, ей-богу, будто с неба сюда свалился...

Приняв окончательное решение, Глеб быстро сел на мраморный пол, привалился плечом к колонне и вылил себе на макушку содержимое украденного у реставраторов пузырька с красной тушью. После этого он картинно, как неживой, завалился на бок, очень надеясь, что со стороны все это выглядит естественно – ну, хотя бы на первый, невнимательный взгляд. Пусть только его вынесут отсюда на улицу, а уж там можно будет подумать, как быть дальше...

"Конечно, – думал он, полулежа на холодном скользком полу и сквозь полуприкрытые веки наблюдая, как профессиональный медвежатник Бек старательно прокладывает себе дорогу к крупным неприятностям, – конечно, весь этот маскарад рассчитан на дурака. Или просто на человека, который очень спешит и потому не имеет времени присматриваться, вникать в детали и оценивать степень несуществующих повреждений. Не дай бог, кто-то вздумает прямо тут, на месте, сделать перевязку... Ведь стрелять придется, – подумал он с огромным неудовольствием, припомнив свой недавний разговор на эту тему с генералом Потапчуком. – А когда стреляешь ты, по тебе, естественно, тоже стреляют, и, учитывая количество стволов, из которых откроют ответный огонь, шансы будут явно не на твоей стороне..."

Кот обернулся, увидел Глеба, лежащего на полу с залитым чем-то красным лицом, и сделал неуверенное движение в его сторону, но тут замок уступил усилиям Бека, и, оттолкнув Кота, медвежатник устремился навстречу свободе. Кот еще раз оглянулся; Глеб увидел, как он нерешительно кусает нижнюю губу. Он явно не понимал, что произошло с наемным стрелком по кличке Черный, откуда столько крови, жив он или мертв и как много сумеет рассказать ментам, если рана не смертельна. Будь в его распоряжении хоть немного времени, он непременно вернулся бы и постарался развеять свои сомнения, однако времени у него, к счастью, не было, боевого опыта – тоже, и он, наплевав на все, вслед за Беком кинулся спасать свою шкуру.

Глеб предполагал, что затея эта безнадежна, и верно: стоило Коту скрыться за массивной дверью, из которой по полу потянуло ледяным ночным воздухом, как снаружи закричали, заматерились в несколько глоток сразу, снова железным голосом залаял мегафон, а потом треснул одинокий выстрел, и в наступившей тишине дико заревел Бек, которому, судя по всему, умело и без лишних церемоний крутили руки.

Пока Федор Филиппович рассказывал, как с ним чуть было не случился сердечный приступ, когда ему сообщили, что группу Кота в полном составе повязал питерский ОМОН, Сиверов сходил на кухню и вскоре вернулся, неся перед собой поднос с тремя чашками кофе. По комнате поплыл чудесный аромат.

– Простите, Ирина Константиновна, – сказал Глеб, осторожно опуская поднос на стол, – я тут у вас немного похозяйничал. Кофе, к сожалению, порядком выдохся, но... в общем, сойдет.

– Бога ради, – рассеянно сказала Ирина Андронова. – Будьте как дома...

Глеб подошел к окну и, немного отодвинув тяжелую портьеру, открыл форточку. В комнату вместе с потоком сырого холодного воздуха ворвался уличный шум, табачный дым под потолком зашевелился, как живое существо, и начал медленно вытягиваться наружу. Сиверов взял себе чашку, вернулся к окну и закурил, пуская дым в форточку. Ирина заметила, что он стоит так, чтобы его не было видно с улицы, – скорее всего по привычке.

Она смотрела на Глеба во все глаза, все еще будучи не в силах поверить, что он действительно являлся участником рассказанной только что невероятной истории. Конечно, он был секретным агентом, специалистом по выполнению щекотливых поручений – "охотником за головами", как он сам себя называл. Однако чувство, которое испытывала Ирина, глядя на него в эту минуту, было очень странным. Знать, что на свете существуют, к примеру, медведи гризли или королевские пингвины, – это одно, а оказаться с ними рядом – это совсем другое дело. Сиверов был существом из какого-то другого мира, его дела и поступки, его образ жизни находились далеко за рамками привычных представлений о том, как живут и чем занимаются так называемые нормальные люди. Все это Ирина знала и раньше, но, как и в первый раз, испытала что-то вроде шока. Он рассказывал о невероятных, немыслимых вещах таким тоном, каким другие говорят о самом обыденном – купленных накануне сапогах или, к примеру, недавней поездке на дачу, – и притом не для того, чтобы произвести впечатление или, боже сохрани, похвастаться (хвастаться им с Потапчуком в данном случае было, прямо скажем, нечем), а просто чтобы ввести Ирину в курс дела...

Видимо, от растерянности Андронова спросила совсем не то, что собиралась.

– Так вы хотите сказать, что на той выставке вместо сокровищ испанской короны экспонировались их копии? – спросила она.

Генерал Потапчук едва заметно поморщился, а Глеб улыбнулся и пожал плечами.

– Вас это действительно интересует? – сказал он. – Если да, мы можем навести справки. Лично я этого не знаю, у меня в то время была масса других дел.

– Простите, – сказала Ирина. – В самом деле, какая разница? Я только не вполне поняла, при чем здесь "Мадонна Литта"? Ведь вы даже близко не подходили к залам итальянской живописи! И потом, если всех арестовали, кто же вынес картину из музея? Ведь бежать удалось только вам одному! Или это вы ее украли – вы, лично? Тогда лучше вам ее вернуть.

Прозвучавший в ее последних словах сарказм заставил Глеба улыбнуться.

– Бежать действительно удалось только мне, – сказал он, возвращаясь к столу и гася в сияющей бронзовой пепельнице окурок. – Но был там еще кое-кто, кому бегать не пришлось.

Ирина нахмурилась, стараясь понять, что означали эти слова. Потом ее лицо прояснилось, как у человека, долго искавшего по всему дому очки и наконец обнаружившего их у себя на носу, и сейчас же на нем отобразилось огромное удивление.

– Неужели...

– Совершенно верно, – с глубоким вздохом подтвердил Федор Филиппович. – Короткий, чтоб ему пусто было... Простите, Ирина Константиновна. Недаром участие лилипута в подготовке ограбления сразу показалось нам странным. По всему выходит, что вся эта охота за испанским золотом была затеяна просто для отвода глаз. Помните, о чем мы говорили? Проникновение в хорошо охраняемый музей, получение доступа к системам наблюдения и сигнализации, необходимость в связи с этим слаженных действий целой группы специалистов... Обо всем этом вам только что подробно... гм... я бы даже сказал, чересчур подробно рассказал Глеб. И все это, как мы убеждаемся вот на этом примере, – он с отвращением постучал пальцем по лежавшей на столе репродукции "Мадонны Литта", – было затеяно исключительно для отвода глаз, чтобы дать Короткому возможность незаметно проникнуть в Эрмитаж и выкрасть картину.

– Но как он туда попал? – изумилась Ирина. – Ведь, насколько я поняла, он уехал на встречу с заказчиком и в ограблении не участвовал!

– Так сказал Кот – Васильев, – возразил Глеб. – А он был не из тех, кому можно слепо верить на слово.

– Был?

– Разве я не сказал? Его убили. Застрелили, как только он выбежал на улицу... Остальные ничего не знают, кроме, так сказать, официальной версии: в Эрмитаж они пришли за золотом инков, заказчика знал Кот, а Короткий скорее всего лег на дно, когда группа засыпалась. На самом деле лилипут был в тот вечер в Эрмитаже вместе с нами, просто мы – все, за исключением Кота, – об этом не знали.

– Но как?!

– Помните, я говорил, что у Кота с собой была сумка? Ну вот... Сами посудите, что в ней могло лежать? Инструменты для взлома были у Бека, электронная аппаратура – у Клавы, оружие – у меня... А Кот был из тех, чей главный и единственный инструмент находится внутри черепной коробки. Золото они складывали в полиэтиленовые пакеты, а куда подевалась сумка, я ума не приложу. Во всяком случае, в зале, где расположилась испанская выставка, я ее уже не видел. Думаю, Кот незаметно поставил ее по дороге в какой-нибудь угол, а остальное было уже делом техники. Такой человек, как Короткий, мог остаться незамеченным даже для сидевшего за монитором Клавы. Думаю, он подменил картину, пока мы возились с этим золотом, а может, и пока за нами гонялись по первому этажу. Во всяком случае, времени у него было сколько угодно. Не знаю, как он покинул Эрмитаж, но думаю, что это произошло утром, когда музей открыли для посетителей.

– Но откуда там взялся ОМОН? – спросила Ирина. – Это ведь не вы его вызвали, правда? – обернулась она к генералу.

– Это тоже темная история, – ответил тот. – Получается, что ОМОН никто не вызывал и уж тем более никто не отдавал приказ стрелять на поражение. Установить, кто именно из бойцов произвел тот выстрел, так и не удалось. Возможно, внутреннее расследование и закончилось результативно, но нас с этими результатами милицейское руководство ознакомить не захотело. Это что-то вроде круговой поруки, у меня иногда создается впечатление, что эти ребята воюют со всем светом, для них свои – это товарищи по оружию, а все остальные – враги, с которыми незачем церемониться.

– Но ведь захватом кто-то руководил, правда?

– Руководил, – согласился Федор Филиппович. – Полагаю, именно этот человек и отдал снайперу приказ выстрелить в Васильева. Фамилия его была Верещагин. Майор Верещагин, да...

– Его допросили?

Федор Филиппович с улыбкой покачал головой и отхлебнул кофе.

– У вас железная хватка, Ирина Константиновна, – похвалил он. – Слушайте, бросайте вы свое искусствоведение и переходите ко мне в отдел! Ну-ну, я пошутил, не надо хмуриться... Отвечаю на ваш вопрос. Майора Верещагина нам допросить не удалось, поскольку в ту же ночь, возвращаясь домой с... гм... в общем, с работы, он остановил машину в неосвещенном переулке и пустил себе пулю в висок из незарегистрированного пистолета системы "браунинг".

Ирина ахнула.

– Как?! Зачем?

Федор Филиппович пожал плечами.

– Лично я, – сказал он, – вижу только одну причину: ему очень не хотелось встречаться с нами и объяснять, каким образом он со своими бойцами очутился возле Эрмитажа и на каком основании отдал одному из них приказ стрелять в безоружного человека... в единственного, кто мог вывести нас на след заказчика.

– Не понимаю, – хмурясь, сказала Ирина. – Разве из-за этого стреляются?

– Вот и я в этом усомнился, – признался Потапчук. – Верещагин был у начальства на хорошем счету, и вообще... А машину, за рулем которой застрелился, приобрел буквально за пару дней до ограбления и даже не успел за нее до конца расплатиться.

– Интересно, на какие деньги он купил новую машину, – заметила Ирина.

– Я же говорю, вы прирожденный сыщик, каждый ваш вопрос бьет прямо в цель... Выяснить, откуда у него деньги на покупку нового автомобиля, также не удалось. Еще мне было непонятно, как это двухметровый омоновец, воплощение, так сказать, мужской свирепой силы, сообразил стреляться из мелкокалиберного браунинга. Это ведь, строго говоря, не оружие. Стреляя себе в голову из такого ствола, невозможно быть уверенным в результате, пуля может просто не пробить череп или изменить направление... Да-да, уж вы мне поверьте! В мировой практике известны случаи, когда пуля, выпущенная в висок из вполне серьезного, солидного пистолета, описывала дугу вдоль внутренней поверхности черепа и выходила через другой висок, не причинив горе-самоубийце сколько-нибудь существенного вреда...

Ирине удалось справиться с внезапным приступом тошноты, не дрогнув ни одним мускулом лица. Во всяком случае, она очень на это надеялась, потому что усевшийся напротив Сиверов внимательно наблюдал за ее реакцией, подняв на лоб свои темные очки.

– Словом, – продолжал Потапчук, – непроясненных моментов в этом самоубийстве было столько, что даже у непосредственного руководства Верещагина возникла масса вопросов. Они затеяли расследование, к которому мы с Глебом сумели негласно подключиться. Оно, увы, не дало никаких результатов, если не считать результатов вскрытия, которые показались нам очень любопытными. Оказывается, перед тем как пустить себе пулю в висок, Верещагин получил дозу дорогостоящего синтетического наркотика, близкую к смертельной. Этот наркотик считается практически безопасным и применяется, как правило, в платных хирургических клиниках – например, в челюстно-лицевой и пластической хирургии. Но доза... Я говорю "близкую к смертельной", потому что он ведь был очень сильным человеком, другого такая доза убила бы на месте... Во всяком случае, даже оставаясь живым, он наверняка не был способен двигаться и совершать какие бы то ни было действия – неважно, осознанные или нет. Наркотик был введен внутримышечно – иглу воткнули в плечо, прямо сквозь одежду.

– Значит, убийство.

– Несомненно. Мы правильно угадали, что Верещагин, как и Васильев, был каким-то образом связан с заказчиком и скорее всего получил от него деньги за устранение Кота, который слишком много знал. После чего он сам был убит... Это столь же очевидно, сколь и недоказуемо, но нам, слава богу, доказательства и не нужны. Нам нужна картина, и в связи с этим похищением многое становится ясным.

– Например?

– Например, откуда он там вообще взялся, этот Верещагин со своими бойцами. Понимаете, если бы вместе с картиной украли и золото, воров стали бы искать, и очень могло статься, что нашли бы. А так... Все, кто напрямую или через посредника общался с заказчиком, умерли, остальные сидят, золото на месте, никто никого не ищет...

– Умерли не все, – напомнил Глеб. – Короткий-то не умер! Он свистнул картину, отдал ее заказчику, получил свои денежки и сейчас греет свое бледное пузо на солнышке где-нибудь неподалеку от экватора.

Ирина поморщилась при слове "свистнул", но промолчала.

– Я считаю, что нужно подключить к поиску Короткого Интерпол, – продолжал Глеб. – Пусть-ка поинтересуются, не объявился ли где-нибудь на просторах глобуса новоявленный миллионер российского происхождения, ростом где-то метр сорок, от силы полтора... Думаю, если он начал тратить деньги, найти его будет несложно. А уж он, если его хорошенько попросить, сам, и притом с радостью, отведет нас к заказчику.

– Звучит логично, – с непонятной интонацией сказал Федор Филиппович. – Настолько логично, что первым делом приходит в голову. А ты не подумал, что заказчик мог это предусмотреть?

– Подумал, конечно, – огрызнулся Сиверов. – Но отработать этот вариант все равно необходимо. Вот пусть хваленый Интерпол и пошевелит зад... гм... в общем, пусть пошевелятся, им это только на пользу пойдет. Я, конечно, не против поездить по миру в поисках Короткого. Давайте наметим маршрут: Канны, Ницца, Кот д'Ор, потом Майорка, Кипр и дальше – Канары, Багамы, Флорида, Лос-Анджелес, Сан-Франциско...

– Когда соберешься в аэропорт, – с подозрительной кротостью сказал ему Федор Филиппович, – внимательно смотри под ноги. Не ровен час, на губу себе наступишь, путешественник...

– Вот, – сказал Глеб, обращаясь к Ирине, – яркий образчик так называемого генеральского юмора... Естественно, – продолжал он, снова поворачиваясь к Потапчуку, – ни в одном из перечисленных мною мест Короткого скорее всего нет. Поэтому, разумеется, в турне по всем этим райским местечкам отправится какой-нибудь чиновник Интерпола – будет окунаться в ласковый прибой, ночевать в пятизвездочных отелях и угощать коктейлями полуобнаженных красоток на берегах лазурных бассейнов... Сам он, естественно, тоже будет угощаться – и коктейлями, и красотками...

– Гм, – сказала Ирина.

– Пардон, мадам, – с французским прононсом выговорил Глеб, – из песни слова не выкинешь. Это я к тому, что мне, судя по всему, тоже придется отправиться в турне, только по местам, не столь отдаленным и куда менее привлекательным.

– Глеб Петрович хочет сказать, – перевел эту витиеватую тираду на простой русский язык генерал, – что намерен осмотреть приемные покои больниц и в особенности морги обеих столиц и их окрестностей на предмет пребывания там неопознанных трупов с интересующими нас приметами.

– Так точно, – без малейшего энтузиазма согласился Сиверов. – Я ведь не в Интерполе работаю. Не идите к нему в отдел, Ирина Константиновна, – добавил он задушевным тоном. – Оглянуться не успеете, как вместо музеев и выставочных залов начнете посещать прозекторские, а вместо художников и искусствоведов станете общаться с бомжами и уголовниками.

Ирина содрогнулась, представив себе "турне", о котором так легко, словно о самом обычном деле, говорили Потапчук и Сиверов.

– Вы думаете, его тоже могли убить? – спросила она, стараясь скрыть замешательство.

– Лично мне это кажется наиболее простым и естественным выходом из ситуации, – сказал Сиверов. – До сих пор неизвестный нам заказчик именно так и действовал. Сначала инженер Градов, потом Кот, за ним – тот омоновец, Верещагин... Ведь это же очень удобно, надежно и дешево – намного дешевле, чем пытаться купить молчание за деньги. Сколько бы ты ни заплатил исполнителю, всегда существует опасность того, что он снова возникнет перед тобой и начнет тебя шантажировать. А то и попадется на каком-нибудь другом деле, получит пару раз милицейской дубинкой по почкам и выложит про тебя всю правду-матку – просто так, чтобы скостить себе годик со срока...

– Вот еще что, – прервал эту лекцию Федор Филиппович. – Надо снова побывать у Мансурова и присмотреться к нему более внимательно.

– Да, – согласился Сиверов, – пожалуй.

– А кто такой Мансуров? – спросила Ирина.

Она была почти уверена, что ей не ответят, – с какой, собственно, стати им было отвечать? – но Глеб, закурив новую сигарету, сказал:

– Мансуров – это питерский врач, хирург, на даче которого мы жили, когда готовилось ограбление.

– Врач – заказчик ограбления? – усомнилась Ирина.

– А почему бы и нет? Повредиться рассудком и захотеть повесить у себя в спальне работу самого Леонардо может кто угодно. Доходы доктора Мансурова, кстати, вполне позволяют ему организовать и оплатить подобную акцию, тем более что потрачено на самом-то деле было всего ничего, от силы тысяч десять. К тому же у него слишком хорошее алиби: все то время, что мы просидели у него на даче, он провел за границей, на каком-то международном не то симпозиуме, не то конгрессе, и вернулся оттуда только через неделю после ограбления. Его, естественно, допросили, и он, естественно, с возмущением объявил о своем полном неведении – мало ли кто мог забраться на дачу в его отсутствие!

– И вы ему поверили? – изумилась Ирина. – Поверили и оставили в покое?

– Ну, не так уж и поверили, – сказал Федор Филиппович.

– И не совсем оставили в покое, – добавил Глеб. – Я лично дважды побывал у него в гостях – один раз на городской квартире и второй – на даче. Доктор Мансуров этого, сами понимаете, не знал. К сожалению, мне так и не удалось обнаружить никаких улик, хотя я очень старался. Да и какие могли быть улики, ограбление-то сорвалось! А у нас ведь как: не пойман – не вор...

– Мне показалось, что вы смотрите на эту проблему как-то иначе, – заметила Ирина.

– Так что же, – воскликнул Глеб, – я, по-вашему, должен был шлепнуть его только лишь по подозрению в организации неудачного ограбления?! Ну что мы могли предъявить этому доктору Мансурову? О чем спросить – не он ли пытался похитить золото инков? Так ведь он даже не зубной техник, а пластический хирург, на кой ляд ему золото?

– Нити из него плести, – язвительно проворчал генерал Потапчук. – Знаешь про такую технологию? Под кожу вживляются золотые нити, и, как только появляются морщинки и мешки под глазами, добрый доктор тянет за ниточки за ушами: р-раз! – и кожа на физиономии опять натянута, как на барабане, хоть марши на ней играй. Особенно хорошо, заметь, для этого подходят золотые украшения пятнадцатого – шестнадцатого веков... Так же, впрочем, как и для изготовления зубных протезов. Что ты несешь? Слушать тебя противно, ей-богу... Вот теперь пойди и спроси у него, не он ли украл «Мадонну Литта»...

– Это сделаю я, – неожиданно для себя самой вызвалась Ирина. – В конце концов, – добавила она, поймав на себе удивленные взгляды Сиверова и генерала, – повышенная забота о собственной внешности более характерна для женщин, чем для мужчин.

– Ну, с этим можно было бы поспорить... – усмехаясь, начал Глеб.

– Ни один из вас не похож ни на поп-звезду, – не дала возразить Ирина, – ни на... э...

– Мы вас поняли, – поспешно сказал Федор Филиппович.

– Тем более что в наше время это практически одно и то же, – добавил Сиверов. – Нет, если накрасить, скажем, Федору Филипповичу губы...

– Перестань молоть чушь, – резко оборвал Потапчук. – Вы правы, Ирина Константиновна. В конце концов, не в морг же вам идти...

– Это почему же?! – возмутился Сиверов.

– Потому что она никогда не видела Короткого и не знает его в лицо, – с ужаснувшим Ирину спокойствием ответил Федор Филиппович. – Еще принесет нам в бумажке не того лилипута, хорони его потом за казенный счет...

Ирина наконец поняла, что господа офицеры изволят шутить. Ответная колкость уже готова была сорваться с ее языка, но тут Потапчук выпрямился и, залпом допив остывший кофе, сказал:

– И еще, Ирина Константиновна, я вас попрошу... Понимаю, что это скорее всего бессмысленно, но все же постарайтесь навести справки в среде коллекционеров и вообще людей близких к искусству. Поверьте моему опыту, в начале поиска почти каждый шаг кажется бессмысленным, каждое направление – бесперспективным... Вы только представьте себе: огромная страна, и на ее просторах – лилипут с картиной под мышкой... Тут есть от чего прийти в уныние. Однако искать надо, и мы будем это делать. Даст бог, найдем... А вы все-таки поспрашивайте. Вряд ли на "Мадонну Литта" позарился кто-то из серьезных коллекционеров, но, может быть, похититель обращался к кому-то из них за советом, консультацией...

– Вряд ли, – сказала Ирина, – но я, как вы выразились, поспрашиваю. Хотя мне все-таки кажется, что это полная ерунда. Мансуров – вот кто меня интересует.

– Вот и узнайте, не обращался ли он к кому-то за консультацией по поводу рыночной стоимости работ Леонардо, – не растерялся Федор Филиппович.

– Для этого надо лишиться рассудка, – заметила Ирина.

– Для того чтобы украсть картину да Винчи, тоже надо быть не в себе, – негромко произнес Сиверов от окна, где он опять стоял, пуская дым в открытую форточку.

Ирине хотелось возразить, но возразить было нечего: это был один из тех редчайших случаев, когда их с Сиверовым мнения целиком и полностью совпадали.