– Одна, Тут, знаете, все так получилось… – чертыхнувшись, Катя выбросила окурок в окошко. – Отец позвонил утром, сказал, что мать в больницу положили. Я не собиралась сегодня домой, а тут пришлось. Чуть отпросилась!

Братья вновь переглянулись. Григорий кивнул. Такой расклад мужчин устраивал. На шоссе она стояла немного в стороне, вряд ли кто запомнил ее лицо. Да и те, что стояли, наверняка разъедутся, место бойкое, машин идет по Волоколамскому шоссе – туча. А искать ее никто не хватится. Ну позвонят родители, там им скажут, что Катя уехала домой. В общем, по всему выходило, что убийцам повезло, причем удача пришла к ним с первого раза.

Илья почувствовал, что ладони вспотели, что руки скользят по рулю.

– Подай-ка салфетку, – обратился он к брату.

Григорий вытащил из ящичка чистое белое полотенце. Тот старательно протер руки. Катя заметила, что в ящике, кроме сигарет, каких-то бумаг в пластиковой папке, лежит новенький моток толстого капронового бельевого шнура и рулон широкой самоклеящейся ленты, какой заклеивают ящики. Но ящик, который Григорий забросил в грузовой отсек, был заклеен другим скотчем – блестящим, коричневым.

Пока девушка замеченным деталям не придала никакого значения. Ну лежит веревка, мало ли для чего может понадобиться? А скотч, если люди возят ящики с цветами, всегда необходим. Где-то ящик расклеился, где-то что-то разошлось. О другом применении этих нехитрых вещей Катя не подумала. Да и Григорий принялся ее расспрашивать о житье-бытье, о том, есть ли у нее жених, сколько ей платят, где живет…

Вопросы он задавал нехитрые, почти безразличным тоном, так что заподозрить недоброе у Кати Королевой оснований не было. Говорят в машине о чем угодно, о любых пустяках, лишь бы скоротать время и дорогу.

Завел Григорий разговор и о юбилее Александра Сергеевича Пушкина, на что Катя тут же ответила, сколько дней осталось до торжества – телевидение свое дело сделало, всем вдолбило в головы знаменательную дату. Правда, коронного разговора о превратностях погоды не заводил никто, и так было ясно, что жара, продержавшаяся почти месяц, спадать не собирается.

Илья время от времени бросал косые взгляды на оцарапанное колено Кати и при этом сглатывал слюну. Катя словила этот взгляд, поменяла ногу, прикрыв ссадину.

– Где это ты так?

– Царапина? Бежала на каблуках и споткнулась прямо на крыльце.

– Бежала? – засмеялся Григорий. – Мы с братом тоже побегать любим. – – Вы женаты? – стараясь сменить тему разговора, спросила девушка.

Братья переглянулись.

– Мы что, по-твоему, похожи на женатых мужчин?

– Ну не такие уж вы и молодые, а женихи завидные, дело свое у вас есть, не пьяницы…

– Откуда видно, что мы не пьяницы?

– По лицам видно. Чистые лица у вас. Мужчины рассмеялись одновременно и дружно. Они уже проехали больше половины дороги, и Катя успокоилась окончательно. Обычно если что и начиналось, то почти сразу, стоило отъехать от Москвы километров на десять. Мужчины – народ нетерпеливый, сразу же начинались намеки на то, что следует заехать в лес, перекусить или к какому-нибудь озерцу подкатить, помыть машину, а заодно искупаться. Подобных предложений пока не поступило, и значит – все нормально.

"Повезло мне сегодня. Хорошо, что их двое.” И Катя посмотрела на братьев. Они ей нравились. Почти одинаковые профили, почти одинаковые повадки.

"Странно… Неженатые… Таких женихов днем с огнем поискать. Все-таки что-то в них не то. Но какое мне до этого дело? Еще с часок, и распрощаемся”.

Машина несколько раз дернулась. Илья пробормотал:

– Черт! – и лицо его приняло озабоченное выражение.

Катя пока молчала. Машину дернуло еще два раза, и Илья съехал на обочину, включил аварийную сигнализацию. Выбравшись, поднял капот, покачал головой.

– Что-нибудь серьезное?

– Нет, минут пятнадцать поковыряться придется, а там, бог даст, дальше поедем.

Катя тоже решила выбраться из микроавтобуса, размять затекшие ноги. Сидеть в кабине, когда автомобиль стоит, было невыносимо жарко. Тонкий металл мгновенно прогревался солнцем, исчезал спасительный ветерок, майка прилипла к телу. Откос был довольно высокий и крутой. Под ним росли сочная трава, кусты, чуть дальше невысокий лесок.

– Если хочешь, – предложил Григорий, – помогу спуститься.

Кате Королевой хоть было и неудобно идти в сопровождении мужчин, но выбора у нее не оставалось, сама бы она на таком крутом откосе не удержалась. Григорий помогал ей спускаться, придерживая за руку, бережно и нежно. Но Катя чувствовала, что ничего сексуального в этом нет, он прикасался к ней так, как прикасаются к сестре или ребенку.

– Дальше я сама.

Катя высвободила руку. Говорила она это, избегая глядеть в глаза.

– Конечно, конечно.” – он тут же повернулся к Кате спиной и легко взбежал на почти отвесный откос.

Катя зашла за кусты. Дороги из-за них не было видно.

«Значит, не видно и меня.»

Она не слышала, о чем говорят братья, ведь ветер дул в их сторону. Да и говорили они почти шепотом. Если человек хочет, чтобы его не услышали, значит, так оно и будет.

Илья опустил крышку капота. В машине ничего не ломалось, он сделал эту остановку из своих соображений, ведь до их дома оставалось по шоссе пять километров, и нужно было точно решить, нужна им эта девушка или нет.

– Как, по-твоему, стоит рискнуть?

– Нормально. Конечно, хотелось бы кого-нибудь более упитанного…

– Да нет, я ее локтем немножко пощупал, не одни на ней кости, а грудь какая!

Мужчины говорили о девушке так, как разговаривают две пенсионерки, выбирая в магазине курицу, синюю и обмороженную. Но других-то в холодильнике за стеклом нет, и хочешь не хочешь, покупай, иначе останешься без ужина.

– Мать ругаться будет, если мы ее выпустим, – в глазах Ильи мелькнул мимолетный страх.

Матери они боялись, потому что крепко уважали.

– Да и собак кормить нечем, – Григорий покосился на кусты.

От них до леска оставалось метров десять, и девушка не могла проскочить незамеченной, да и сумка ее осталась в машине.

– Она ничего не заподозрила?

– Я думаю, она заподозрила, будто мы педики, – рассмеялся Григорий. – Чего, думаешь, она спрашивала, женаты мы или нет?

– Скоро она убедится в обратном, и, самое смешное, для нее было бы лучше, если бы мы с тобой были практикующими педиками.

– На самом деле…

Как действовать дальше, они знали. Катя вышла из-за кустов и в нерешительности остановилась под откосом. Снизу он казался еще более крутым, чем сверху, и она понимала, самой ей взобраться не по силам. А Григорий не спешил на помощь, стоял наверху, поглядывая на девушку. А Катя, как назло, забыла, как его зовут, не могла вспомнить, Илья или Григорий перед ней. Да и немудрено было перепутать, братья были чертовски похожи.

– Можете помочь? – тихо произнесла она.

– Отчего ж нет?

Григорий спустился. На этот раз он взял девушку за руку довольно сильно и потащил за собой, помогая ей взбираться. Катя, оказавшись наверху, тут же высвободила руку. Ей не понравилась та грубость и сила, с которой мужчина сжимал ее: на запястье остались красные следы от пальцев.

Григорий не спешил садиться, предоставляя Кате забраться первой.

– Нет, я лучше с краю, – сказала она.

– Продует.

– Я привычная.

– Залезай, – в голосе Григория появились металлические нотки.

Катя поспешила себя успокоить, что скорее всего тот зол из-за того, что машина сломалась.

– Починили? – неуверенно поинтересовалась девушка, прикасаясь ладонью к нагретому металлу капота. Капот весь был в липких мелких точках от насекомых, разбившихся от него.

– Ерунда, все починили. Забирайся, – торопил Григорий.

– Где Илья?

– Сейчас, сейчас подойдет, сейчас вернется. Григорий подступился к Кате и подтолкнул ее к подножке. Девушка залезла и почувствовала себя неуютно на центральном сиденье, к боковому-то она привыкла. Черная кожа обивки была обжигающе горячей, ей показалось, это не солнце нагрело ее, а Григорий – своим телом.

– Где Илья? – она смотрела на дорогу.

– Сейчас увидишь, – хохотнул Григорий. В этот момент ладонь Ильи зажала девушке рот, и он резко потянул ее на себя. Мелькнули лишь ноги, девушка мгновенно исчезла в темном грузовом отсеке. Григорий тут же встал на сиденье коленями и спросил:

– Порядок?

Слышалась возня. Но разве могла слабая Катя противостоять крепкому мужчине?

– Пособить? – Григорий перекинул ногу через спинку и тоже оказался в грузовом отсеке.

Илья прижал Катю коленом к покрытому деревянной решеткой полу и держал за руки. Он даже не затыкал девушке рот, та молчала от ужаса.

– Только пискни, мигом голову отверну! И Катя поняла, это не простая угроза, он так и сделает. Заскрипел, затрещал моток клейкой ленты, и Григорий с гнусной ухмылкой на лице залепил пленнице рот. Илья придерживал Катю за волосы.

– Ноги стяни.

Лишь когда мужчина стал обворачивать ее лодыжки веревкой, Катя с отчаянием принялась вырываться. Ей удалось высвободить одну ногу, и девушка каблуком заехала Григорию в лоб. Но это была ее первая и единственная победа. Тут же Илья ударил ее наотмашь по лицу. Из рассеченной брови потекла кровь, залила глаз, и девушка обмякла.

Григорий завязывал узел долго и старательно. Он так сильно затянул веревку, что узел стал твердым, как камень.

– Руки теперь – за спиной? – поинтересовался Григорий.

– Спереди не стоит, зубами перегрызет.

– Мы же ей рот залепили.

– Вот-вот…

Катю посадили, руки связали быстро, больно. Повалили на деревянную решетку и прикрыли куском брезента. Девушка беззвучно плакала. Если бы она даже захотела встать, то не смогла бы. Ноги ей связали, начиная с колен, а руки – до локтя.

Машина качнулась и покатилась по шоссе. Мужчины несколько минут молчали, лишь переглядываясь, подмигивали друг другу. На лбу у Григория появилась шишка, он все искал, что бы такое приложить. Но ничего холодного в автомобиле не находилось, даже бутылка с минеральной водой была горячей, будто ее наполнили из только что вскипевшего чайника.

– Сучка! – сказал Григорий. – Будто это ей помогло! Могла бы быть и повежливее. Мы-то ей пока ничего плохого не сделали. А теперь придется, я ей не прощу.

Сзади послышалось сдавленное мычание. Катя слышала их разговор, но что к чему, понять пока не могла.

В голове проносились страшные мысли, но сконцентрироваться хоть на какой-нибудь из них, довести до логического завершения девушка не могла. Ей хотелось кричать, истошно вопить, звать на помощь. Но как закричишь, если рот заклеен, а руки связаны?

Ей показалось, что она задыхается и теряет сознание. От слез заложило нос, дышать было неимоверно тяжело. Да еще этот пыльный брезент, сквозь который почти не проходил воздух. Она повернулась на живот, уткнулась лицом в решетку.

От металлического пола поднималась пыль. Пол был горячий, и пыль – горячая, словно под машиной развели костер. Запах роз смешивался с запахом бензина. Прежняя жизнь в одно мгновение улетела куда-то далеко в прошлое, как улетает бумажка, выброшенная в окно мчащегося автомобиля.

«Господи, Господи! – мысленно произносила Катя. – Помоги мне! Помоги!»

– Глянь, не сдохла она там? – сказал Илья, обращаясь к брату.

Григорий перегнулся, поднял край брезента. Катя лежала, уткнувшись лицом в решетку.

– Эй, ты живая?

Катя судорожно дернулась.

– Живая, живая.., это хорошо. Представляешь, привезти домой труп? Мама обиделась бы.

«Господи, – опять подумала Катя, – при чем здесь мама? И что они со мной собираются делать? Если бы они меня хотели изнасиловать, то сделали бы это прямо в машине. Лучше бы они меня изнасиловали сразу! Я бы даже не сопротивлялась, я готова на все! Только бы они меня не убили, только бы оставили живой!»

Машина сбавила ход, свернула направо и начала подрагивать, подскакивать на ухабах. Сейчас уже Илья не ехал так осторожно, как с цветами, сейчас он гнал. За машиной поднималась серая, густая пыль. Слева тянулась деревня, за ней на поле паслось стадо. Пастух курил, голубоватый дымок его папиросы был очень хорошо виден из машины. Микроавтобус промчался, затем свернул еще раз вправо, понесся к дому, огороженному высоким бетонным забором.

У коричневых железных ворот, на деревянной скамейке сидела Наталья Евдокимовна Вырезубова. Она уже все глаза проглядела, ожидая сыновей.

"Раз так быстро мчатся, значит, не с пустыми руками”, – женщина поднялась и стала настежь отворять ворота.

Автомобиль, немного сбросив скорость, влетел в ворота и резко замер. Женщина аккуратно свела створки и задвинула засов и, вытирая руки о фартук, подошла к автомобилю.

– Ну? – глядя на Григория, спросила она, а затем всплеснула руками. – Что это с тобой, Гриша?

– А, бывает. Ты же знаешь, иногда случаются производственные травмы.

– Ой, покажи!

Она осмотрела лоб Григория, делала это так, словно Григорию было лет пять или шесть. Затем подула на его шишку, послюнявила указательный палец и провела по нему, нарисовав на шишке крест.

– Все пройдет. Как говорится, до свадьбы заживет. Григорий осклабился, Илья хихикнул.

– Мам, а может, мы его сегодня и женим, а? Мы как раз девчонку притащили.

– Сейчас посмотрю, – Наталья Евдокимовна сама открыла заднюю дверь микроавтобуса, заглянула.

– Сейчас, мама, покажем.

Григорий сбросил кусок брезента и, схватив Катю под мышки, легко приподнял. Девушка обезумевшими от страха глазами смотрела на седовласую женщину с аккуратно уложенной вокруг головы косой.

– Худая, – сказала Наталья Евдокимовна. У Кати хлынули слезы, как у фокусника, хлынули ручьями, побежали по щекам. Эти слезы вызвали у людоедов прилив веселья. Даже на тонких, похожих на щель, губах Вырезубовой появилась улыбка.

– Ты что, обиделась на моих мальчиков? Напрасно, напрасно, голубушка. Ничего плохого они тебе не сделают.

– Пока не сделаем… – пробурчал Григорий.

– Ты это брось, брось, – принялась увещевать сына Наталья Евдокимовна. – Поверни-ка ее спиной! – Наталья Евдокимовна оглядывала девушку, как мясник оглядывает овцу, которую надо освежевать, подвесив за ноги. Даже пощупала. – Ничего, бывали и хуже, – удовлетворенно произнесла она.

– Ну что, мама, мы ее сразу туда?

– Это уж как водится…

Катю вытащили из машины. Она сидела возле заднего колеса, испуганно и затравленно озираясь.

«Что делать? Что делать? – билась в голове, как птица в клетке, одна и та же мысль. – Руки связаны, ноги связаны, рот заклеен, даже на колени встать, пожалуй, не смогу.»

Но она попыталась это сделать и тут же упала на бок – веревки впились в тело. Девушка издала стон и попыталась втянуть в себя воздух так, чтобы пленка попала между зубов. Это ей не удалось. Рот был заклеен мастерски.

– Сейчас переоденемся, мама, и спустим вниз. А вы посидите, посторожите, мало ли чего, вдруг собаки погрызут?

Псы уже крутились рядом. Они ходили вокруг машины, к девушке не приближались: как-никак хозяева рядом. Но издалека нюхали и облизывались.

Минут через десять появились мужчины в спецовках. На них были оранжевые комбинезоны, а на ногах – кроссовки. Если бы им еще бейсбольные шапочки на головы, то они походили бы на мойщиков автомобилей с дорогой автозаправки.

– Ну давай, брат, бери.

– Пошли вон, живоглоты!

Собаки хотели приблизиться к Кате, но, услышав приказ, попятились.

Псы показались девушке абсолютно не страшными, а вот люди – вся троица – вызывали у Королевой немой ужас, немой в прямом и в переносном смысле. Все, что она видела и слышала, не поддавалось никакому определению, и словами ее чувства выразить было невозможно.

Григорий наклонился, взял девушку за ноги. Илья подхватил под мышки, и вдвоем они понесли Катю к большой стеклянной оранжерее. Мать уже открывала дверь. Она же сдвинула поддоны с землей и уже хотела наклониться, чтобы поднять крышку, но Илья заботливо остановил.

– Мамочка, вам нельзя поднимать тяжелое. Мы сами. Он небрежно сбросил свою ношу и легко поднял тяжелую крышку люка. Из подземелья потянуло холодом и запахом плесени.

– Ты лезь вниз, – сказал Григорий, – а я подам ее тебе в руки – сбрасывать не стоит.

Мать стояла и смотрела, как управляются сыновья. Она любовалась ими – высокие, сильные, а самое главное, послушные. Не пьют, не хулиганят, не то что деревенские парни, которых никогда не увидишь трезвыми, которые родителей в грош не ставят.

«Хорошо я их воспитала все-таки! Не жалела на них ни сил, ни времени. Теперь есть опора. Такие и в старости позаботятся, чтобы от голода не умерла, да и сейчас от работы не бегают. Сказала привезти – привезли.»

Пока с Катей обращались достаточно осторожно. Так обращаются с покупкой, только что доставленной из магазина. Уложили на бетонный пол, и Григорий вместе с Ильей перевели дыхание.

– Можно и пластырь оторвать, – сказал Илья.

– Не надо, еще укусит за ногу. Лучше матери помоги спуститься.

Наталья Евдокимовна уже шарила ногой, нащупывая первую ступеньку крутой, как на корабле, лестницы.

– Мама, осторожнее, тут ступеньки скользкие! – Илья, прыгая через ступеньки, бежал сломя голову наверх, чтобы, не дай бог, мать не поскользнулась.

Наталья Евдокимовна оперлась на плечо сына и, высоко держа голову, даже не опускаясь до того, чтобы смотреть под ноги, стала спускаться.

Илья гордился матерью. Стройная, высокая, совсем не похожая на обыкновенных деревенских старух, сгорбленных и замученных жизнью. К ней вполне подходили некрасовские слова: “Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет”.

– Вот вам стул, мама, – Григорий рукавом протирал дерматиновое сиденье старого стула без спинки.

Женщина опустилась и замерла, сложив на коленях руки.

– Свет бы зажгли, темно здесь.

– Сейчас, мама.

Щелкнул выключатель, зажглись довольно яркие лампочки. Но и достаточно мощный свет не мог целиком заполнить просторные подземелья. Даже находившаяся в таком ужасном положении Катя изумилась, откуда здесь такие казематы. Явно было видно, что не сами братья их строили. О том, что полвека тому назад была война, Катя знала, но для нее это было где-то слишком далеко, терялось в тумане истории: что война восемьсот двенадцатого года, что Великая Отечественная. Что здесь находился “укрепрайон”, она не подозревала.

– Илюша, дверь закрой. А ты, Гриша, пластырь сними. Хочу поговорить с ней. Я ж никого не вижу.

Лишь после того, как захлопнули люк, после того, как исчез последний солнечный луч, пробивающийся в подземелье, Григорий снял пластырь. Он снимал его бережно, боясь повредить девушке рот. Насчет того, что кто-нибудь может забраться в незапертый дом, пока все Вырезубовы находятся в подземелье, они не беспокоились. Наверху оставались псы, страшные ротвейлеры – Граф и Барон. Об их существовании в деревне знали все и помнили: стоит перелезть через забор, считай, ты покойник, загрызут. Этих псов деревенские так и называли – людоеды.

Но, несмотря на это, Вырезубовых в деревне уважали, хотя и побаивались. Если кому-то нужно было перехватить денег до пенсии или до получки, то Вырезубовы всегда выручали, правда, обставляли это довольно торжественно. Ни Григорий, ни Илья сами денег не одалживали, говорили, что нужно посоветоваться с матерью. Вели гостя в дом, угощали чаем, вареньем, а Наталья Евдокимовна наконец выходила в соседнюю комнату и возвращалась с деньгами. Но и отдавали местные в срок.

Все помнили об одном случае. Когда фельдшер вовремя не отдал долг, двое братьев пришли к его дому в деревню вместе с собаками. После разговора с братьями фельдшер имел бледный вид, деньги отдал через полчаса – обежал половину деревни, выпрашивая, вымаливая у кого сколько было. Как и чем напугали его братья, фельдшер не рассказывал, – даже когда напивался в стельку. И никто больше судьбу испытывать не хотел.

Катя истошно закричала, лишь только ей освободили рот. Но этот пронзительный, страшный крик никого из мучителей не пронял. Даже выражение их лиц не изменилось. Она кричала долго, минут пять, пока вконец не охрипла. И поняла, тут кричи, не кричи – ничего не изменится, в отношении ее существует страшный, зловещий план, который осуществится независимо от того, будет она сопротивляться или нет, будет кричать или молчать. Она всецело находится во власти странных людей.

– Успокоилась? – мягко произнесла Наталья Евдокимовна и повернулась к Илье. – Илюша, ты бы ей водички дал, а то небось горло у девчонки пересохло. Ишь как закашлялась!

– Обойдется, – сказал Григорий.

– У меня мама больна, – чисто инстинктивно нащупав слабую струнку в душе братьев и в самой Наталье Евдокимовне, произнесла Катя. – У нее язва открылась, в больницу положили… Я к ней ехала, спешила.

Мать строго посмотрела на сыновей. Этот взгляд Катю обнадежил.

– Я все сделаю, все, о чем попросите, – взмолилась Катя, – только отпустите потом! Я к матери спешу. Ей очень плохо, она видеть меня хотела… Мама очень расстроится, если я не приеду.., она меня ждет…

Наталья Евдокимовна подалась вперед, пристально посмотрела ей в глаза.

– Врешь, – спокойно сказала она, – я по глазам вижу, что врешь.

– Правду говорю.

– Мать ты не любишь, иначе сидела бы с ней дома. Какого черта в Москву потащилась? Легких денег захотелось, легкой жизни, чтобы мужики тебя трахали?

Слово “трахали” в устах этой женщины звучало страшным ругательством.

– Нет! – закричала Катя.

– Именно этого тебе хотелось! Хотелось, хотелось! Все вы, сучки, этого хотите, по твоим накрашенным глазам это видно! Да и в трусах ты ходишь.

– Это шорты.

– Нет, трусы, – резко сказала Наталья Евдокимовна тоном человека, абсолютно уверенного, что земля плоская и покоится на трех китах.

Мужчины в разговор не вмешивались, они стояли у стены и смотрели: то на мать любящими взглядами, то на девушку взглядами враждебными.

– Таких, как ты, учить надо. Вот мои сыновья тебя и выучат. Правда, паршивого кобеля не отмоешь добела. Ты знаешь, что мы с тобой сделаем?

– Не знаю!

– Мы тебе пока и не скажем. Мальчики тобой, сучка, займутся, а я на тебя смотреть не могу, – женщина поднялась так, как поднимается императрица со своего трона. И, отстранив попытавшегося помочь ей Григория, гордо направилась к крутой металлической лестнице.

– Не уходите! – выкрикнула Катя.

На просьбу девушки женщина даже не отреагировала, Катя перестала для нее существовать.

Тяжело хлопнул люк. Девушка осталась наедине с мужчинами в оранжевых комбинезонах.

– Давай пальцы выбросим, кому первому?

– Зачем? – ответил Григорий, – мне не хочется.

– Думаешь, мне хочется?

– Но мама же сказала, что эту сучку для начала проучить надо. Давай: три, четыре…

– Если вам не хочется, то скажите ей, что вы все сделали, – прошептала девушка.

– Дура ты! Во-первых, маму обманывать – грех, а во-вторых, тебе же лучше, сама пока не понимаешь своей выгоды.

– Нет, не хочу!

Две правые руки взлетели в воздух и замерли между мужчинами.

– Восемь, – сказал Григорий.

– Точно, восемь. Считай с нее по часовой стрелке.

– Придется мне, – переступил с ноги на ногу Григорий и осклабился.

– Что тебе? – воскликнула Катя.

– Мне тебя первому придется трахать.

– Нет, не хочу!

– Это никого не волнует. Твои желания не учитываются. Тебе не хочется, мне не хочется, ему не хочется, но надо, так мама сказала.

– К черту! Нет, я вам не верю! Вы что, сумасшедшие, маньяки? Отпустите меня, отпустите! Мне к маме надо, она больна!

Мужчины угрюмо молчали.

– Все, повыла? – бесстрастным голосом осведомился Григорий.

Прижавшись спиной к шершавому бетону, Катя не знала, что сказать, как повлиять на двух страшных мужчин, которые невесть что задумали. В общем, то, что ее могли изнасиловать, девушку пугало, но не смертельно. Она прекрасно понимала, вернее, чувствовала, что изнасилованием дело не закончится. И тут до нее дошло, что спасти ее может только чудо, какие-то слова, какая-то волшебная фраза, невзначай оброненная.

Она принялась бормотать, вспоминая Бога, ангела и все то, что приходит в голову насмерть перепуганному человеку.

– Ладно, хватит. Давай, Гриша, начинай. Я, если хочешь, постою, посмотрю.

– Как знаешь, брат, – сказал Григорий, распуская лямки комбинезона.

Гриша полностью снял комбинезон, аккуратно сложив, стоял, держа его в руках.

– Ну а теперь иди. Минут через тридцать можешь возвращаться.

– Ты все сделаешь? – уточнил Илья.

– Ага, сделаю, если, конечно, она себя станет вести осмотрительно и вежливо.

– Ну а если не станет, – взглянув через плечо на вжавшуюся в угол Катю Королеву, – шваркни ее пару раз головой об стену, чтобы мозги через нос потекли, тогда, думаю, она сговорчивее станет.

Григорий заржал. От этого смеха Катя похолодела, мурашки побежали по спине, из глаз брызнули слезы. Гаражная дверь медленно, со скрипом затворилась.

– Ну, что мы будем делать?

– Не знаю.., не надо, – прошептала Катя, – А вот я знаю, – Григорий снял трусы и остался в голубой майке, длинной и выстиранной. – Я думаю, ты вначале сделаешь, чтобы мне было хорошо. А потом я сделаю, чтобы и тебе стало хорошо. Только смотри, без шуток и фокусов, а то, слышала, брат наказывал шваркнуть тебя головой о стенку, и твой череп разлетится, как грецкий орех, на куски.

– Не надо меня бить, я все сделаю, я на все согласна!

– Вот это хороший разговор, вот это я люблю. Видишь, какой у меня член? – Григорий приподнял подол майки, демонстрируя мужское достоинство.

Кате казалось, что она прилипла к стене, что все происходящее – абсолютно нереальное действие, что это либо ей снится, либо просто мерещится. Но перед глазами был не сон.

– Видишь, какой у меня член? Мама говорит, что он очень хороший, – Григорий медленно приближался к девушке. – Если ты откроешь рот и не будешь дергаться, то, возможно, все обойдется. Вначале я тебя трахну, а потом придет Илья, и он тебя тоже трахнет.

– А потом? – с робкой надеждой в голосе спросила Катя.

– Потом суп с котом, – хихикнул Григорий Вырезубов, поскреб небритую щеку и несколько раз дернул задницей. Член качнулся. – Видишь, какой он вялый, как шланг без воды? А я хочу, чтобы он стал твердым.

– Нет… – бормотала Катя.

– Ну, ты скажешь, сучка!

– Нет, нет…

– Это значит, да, да! Вставай! Катя поднялась.

– Я для начала тебя раздену, посмотрю на тебя, а потом ты начнешь сосать. И будешь сосать столько…

– Сколько? – выкрикнула Катя.

– Не знаю.., пока я три раза не кончу. Идет? Катя поняла, сопротивляться бесполезно, ведь одно ее неверное движение, и этот псих может размозжить ей голову. Она видела руки, сильные, волосатые, видела глаза, в которых не было ни нежности, ни жалости, но в которых не было и вожделения. Это был взгляд рыбы, холодной и спокойной, в нем не присутствовало никаких мыслей, ни низменных, ни возвышенных. Григорий был орудием, он выполнял приказ, исходивший от седовласой высокой женщины с тонким, почти беззубым ртом.

– Открывай рот.

Катя затрясла головой. Григорий наотмашь ударил, резко и молниеносно. Катя дернулась, из рассеченной губы потекла кровь, горячая и яркая. Это возбудило мужчину, в его глазах появилось желание, хотя член все еще продолжал висеть.

– Рот открывай! – рявкнул Григорий, занося для удара левую руку, а правой приподнимая член.

Затем он вдруг отступил на несколько шагов, посмотрел на Катю, которая вся сжалась, и бросился на нее, как ротвейлер на кусок сырого мяса. Он сдирая с нее одежду, и через минуту Катя осталась абсолютно голая. Ее крики и вопли неслись по подземелью, дробились о стены на отдельные звуки. Но звуки сливались в страшный вой, к которому примешивался жуткий хохот Вырезубова. То ли безудержный плач, крик, то ли обнаженное тело возбудили Григория, и он приступил к своему гнусному делу.

Он насиловал Катю долго, при этом гнусно истязал, бил, царапал, кусал. Он стонал и ревел.

Наконец поднялся, вытер вспотевшее лицо, осмотрел оцарапанные руки.

– Ну ты и стерва! Сейчас тобой займется…

– Не надо! Не хочу! Хватит!

– Это ты решила, что хватит? Ты здесь ничего не решаешь, здесь решаем мы с братом. Так что лежи, приходи в себя, – Григорий взял черный шланг и принялся обмывать холодной водой обнаженную, истерзанную девушку.

Он направлял упругую ледяную струю то в лицо, то в живот, то в пах и при этом смеялся. Катя закрывалась, сжималась в комок, но спрятаться от холодной воды не было никакой возможности. Она сидела на цементном полу в луже и мелко-мелко дрожала.

Наконец Григорий аккуратно свернул шланг и направился к двери. Он держал в руках мокрые трусы, улыбка не сходила с губ.

Через десять минут появился Илья. И все повторилось в таких же жутких и извращенных формах. Катя вконец обессилела. Братья бросили ее прямо на полу, даже не связывая.

– Никуда не денется, – сказал Илья, через плечо бросая взгляд на истерзанную, изнасилованную девушку.

Катя уже не могла и плакать. Она лежала в луже, обессиленная.

Братья отправились наверх, в дом, и принялись жрать, переглядываясь и пересказывая друг другу свои бесчинства. Они смаковали подробности, хихикали. Затем, наевшись и отдохнув, вновь бросили пальцы, кому спускаться первым в подвал.

И на этот раз выпало, что первым пойдет Григорий. Он вернулся на удивление быстро. В подвал двинулся Илья. За ночь они спускались к пленнице дважды.

Мать хорошо слышала и прекрасно знала, чем занимаются ее любимые сыночки, но ничего не предпринимала. Она, как всякая мать, жалела своих детей и желала им добра.

«Пусть потешатся, пусть, – думала женщина, время от времени открывая глаза и приподнимая голову от подушки. – Это ничего, ничего, мужчины без этого не могут. А ей, сучке, поделом! Экая мерзавка!»

Двое суток, сорок восемь часов, в холодном подвале, поливая ледяной водой, били, мучили, истязали, насиловали Королеву братья Вырезубовы. Возможно, это все продолжалось бы еще несколько дней, но Наталья Евдокимовна ночью, войдя в спальню и посмотрев на своих уставших, разметавшихся на постелях сыновей, решила: “С этим пора кончать. Эта сучка все силы из мальчиков вытянет. И так два дня уже ничего по дому не делают, цветы не подрезают, поливают лишь бы как. Да и мальчики исхудали, стали бледные, и в глазах что у Ильи, что у Гриши появился нехороший блеск”.