– Кто вы такие? – спросила она.
– Все нормально, – ответил нападавший, – мы не злодеи.
– Так я и поверила! – огрызнулась девушка.
– Я все сказал.
– Какого черта вам нужно?
Но он больше ничего не говорил. Анжелика прислушалась. Вскоре раздалось урчание двигателя, и машина – старая «вольво» – пикап – заехала в подворотню. За рулем с кислой миной на лице сидел тот самый, в кепке. В узкой подворотне с трудом удалось распахнуть дверцу автомобиля. Водитель перегнулся через спинку своего сиденья и ловко схватил Анжелику за ноги. Второй похититель принялся заталкивать ее на заднее сиденье. Стараясь при этом не прикасаться к интересным" местам. Когда дверца захлопнулась, девушка почувствовала, что усевшийся рядом с ней прижал к ее боку что-то твердое и холодное. «Пистолет!» – мелькнула мысль. Она осторожно скосила глаза: нет, это был ее собственный электрошоке?.
– Сами виноваты, – буркнула Анжелика, уже немного приободрившись и не без самодовольства разглядывая рану на лице соседа.
Тот, кто сидел за рулем, усталым движением сдвинул потертую кепку на затылок и, не скрывая раздражения, бросил:
– Какого черта суешь свою дрянь куда ни попадя? – и вдруг поправился:
– Суете свою дрянь.
– Сами виноваты. Первые напали, – по инерции проговорила Анжелика и только сейчас сообразила, что к ней обращаются на «вы». Хорошенький парадокс: вначале нападают на улице, а потом чуть ли не ручки целуют..
– Чего встал, поехали!
– А могу я узнать, куда меня везут?
– Потом все узнаете.
Наконец оба охранника пришли в себя, они уже были уверены, девушка никуда не убежит. Фиксатор дверцы, возле которой сидела Анжелика, был предусмотрительно удален из гнезда, а на его месте в панели дверной обшивки зияло аккуратное черное отверстие.
– Убежать не получится, – сказал сидевший рядом с Анжеликой, явно строя фразу таким образом, чтобы избежать обращения на «ты» или на «вы». Они проехали несколько кварталов, и только тут водитель спохватился:
– Глаза, – коротко бросил он.
– Что? – не поняла Анжелика, думая, что он обращается к ней.
– Глаза завяжи! – уже раздраженно, чуть ля не крича, прорычал водитель.
Его более молодой напарник, как поняла Анжелика, немного испугался.
Неуклюже, одной рукой, он вытащил из кармана наверняка заранее приготовленную широкую черную повязку и, все так же продолжая прижимать к ребрам Анжелики электрошокер, натянул эту повязку ей на глаза. Свет чуть-чуть пробивался снизу, и девушка могла видеть свои ноги – одну в туфле, вторую босую. Она чуть запрокинула голову, чтобы подсмотреть, куда они едут, как тут же услышала властный окрик:
– Не смотрите! Голову вниз!
Больше она не артачилась. Машина шла быстро. Еще где-то с полчаса они останавливались у светофоров, после двигались ухе без задержек. По свежему ветру, лишенному запахов бензина и гари, можно было догадаться, что едут они за городом. Анжелика, даже если бы попыталась, не сумела бы определить, в какую сторону от Москвы они удалялись.
Еще через какое-то время машина замедлила ход и остановилась. Если бы девушка знала, что всего лишь в десяти шагах от автомобиля стоят двое солдат, охранявших въезд на правительственные дачи, она обязательно попробовала бы бежать. Но те действовали молча. Единственное, что она услышала, – звук механизмов, отодвигающих створки ворот, и машина покатила дальше. Вскоре мотор смолк. В наступившей тишине Анжелика услышала, как учащенно бьется ее сердце.
Но самое странное, страха в ней почти не осталось, а только одно любопытство.
«Что же со мной будет?» Сердце подсказывало ей – сегодняшний день многое изменит в ее жизни.
– Выходим, – вновь избегая прямого обращения, сказал ее сосед, крепко взял за обе руки и вывел из машины. – Осторожно, ступеньки, – предупредил он перед .лестницей.
– Куда? – спросила Анжелика.
– Вверх, – последовал ответ.
Девушка сбросила мешающую идти вторую туфлю и стала осторожно шагать по ступеням. Где-то хлопнула дверь. Они поднялись на второй этаж. – Садитесь, – предложили ей.
Анжелика опасливо – ей казалось, что никакого сидения рядом нет, – присела.
Мягко заскрипела кожа кресла, повязка исчезла с ее глаз.
– Где я? И услышала ничего не проясняющий ответ:
– Здесь.
Анжелика осмотрелась. Просторная комната, то ли гостиная, то ли библиотека, стеллажи с зеркальными стеклами, сложенный из дикого камня камин с большой плитой черного мрамора над жерлом, на которой стоят позолоченные часы.
На окнах опущенные жалюзи. Чуть слышно работал кондиционер, наполняя комнату свежим прохладным воздухом, таким желанным после душной, пропахшей бензином Москвы. Ничто не говорило о роде занятий хозяина этого дома. Дорогие, не без вкуса подобранные детали интерьера. Если бы помещение оформлял профессионал, интерьер выглядел бы более цельным. Скорее всего, тут была реализована фантазия хозяина.
– Почему я здесь? – спросила Анжелика.
Ни один, ни второй охранник ничего не ответили и вышли за дверь. Только сейчас Анжелика увидела свои туфли. Они аккуратно стояли у двери и, как ей показалось, даже были протерты от пыли. Анжелика осторожно поднялась и, подозревая, что за ней наблюдают то ли через телекамеру, замаскированную среди мебели, то ли через глазок, осторожно двинулась к окну, избегая резких движений. Когда до окна оставалось всего несколько шагов и она уже готова была раздвинуть планки жалюзи, чтобы наконец-то понять, где находится, как дверь в комнату отворилась, и девушка увидела на пороге еще совсем нестарого мужчину, невысокого, коренастого. На вид ему можно было дать лет сорок, но скорее всего, он был моложе. По тому, как на нем смотрелся костюм, нетрудно было догадаться: он привык ходить в белой рубашке, при галстуке, в идеально почищенном и отутюженном пиджаке.
Анжелика сразу определила – это не бандит. В его взгляде отсутствовала изначальная кровожадность, бессмысленная кровожадность. Но это не значило, что такой не способен убивать, просто он никогда не делает этого просто так, а только в том случае, если убийство обещает большую прибыль, – Привет, – сказал Аркадий Геннадьевич, садясь в кресло возле самой двери.
В комнате царил полумрак, поэтому его лицо Анжелика рассмотреть в подробностях не могла. Вроде бы, где-то она его уже видела. Но столько людей прошло у нее перед глазами за время работы в ресторане… Может, просто похож на кого-то? И даже не лицо, почти недоступное ее взгляду, казалось ей знакомым. Но вот когда он сел, она сразу вспомнила: «Да, точно такой же… Нет, именно этот человек сидел за столиком, ближайшим к сцене, несколько дней подряд. Сидел и смотрел, как я танцую». Чутье подсказывало Анжелике, что можно повести себя чуть более нагло, чем пристало пленнице. Во всяком случае, стоит прощупать почву. Как она понимала, самое страшное, что ей угрожает, – быть изнасилованной. Если этим сдержанным в чувствах мужчиной – она не боялась такого исхода.
– Ты боишься меня? – негромко спросил Шанкуров.
– Это вы распорядились меня выкрасть?
– Да, я, – рассмеялся Аркадий Геннадьевич. – Надеюсь, тебя не избивали при похищении?
– Нет, все прошло довольно мирно. Даже за задницу никто не хватал.
– Если не считать прокушенной руки у моего охранника и располосованного каблуком лица. Он поднялся и застыл, опустив руки в карманы пиджака. А затем лениво потянулся к выключателю, одному из пяти укрепленных возле двери, словно нехотя, нажал. Ярко вспыхнули три лампы, укрепленные в поворотных светильниках на потолке, и слепящий свет ударил прямо в глаза Анжелике. Она на мгновение зажмурилась и приложила ладонь к лицу, прикрываясь от яркого света.
– Ты любишь танцевать, – сказал Шанкуров, – Ну и что из этого?
– Ты любишь танцевать обнаженной.
– Не люблю.
– Но танцуешь же?
– Это моя работа.
– Я видел тебя в ресторане и не один раз, но никогда ты не раздевалась до конца.
«Неужели он украл меня только для того, чтобы посмотреть на мою голую задницу и сиськи?» – подумала Анжелика, все еще не зная, что с ней произойдет в следующий момент.
– Разденься, – холодно, приказным тоном велел Шанкуров, и водрузил на нос очки.
Анжелика не спорила. Она одну за другой расстегнула пуговицы блузки. Она делала это так, будто была на сцене. Теперь девушка стояла обнаженная до пояса и тряхнула головой, чтобы ее золотистые волосы эффектно блеснули в ярком освещении.
– Повернись-ка.
– Нравится?
– Повернись.
– Я сделаю это медленно…
Аркадий Геннадьевич Шанкуров, склонив голову набок, рассматривал девушку.
Особенно его возбуждала большая, размером с десятицентовик, идеально круглая родинка под левой лопаткой Анжелики.
– А теперь джинсы, – уже не требуя, а мягко, прося, произнес он.
Звякнула пряжка ремня, как пчела, прожужжал бегунок молнии. Анжелика, наступив на штанину, вызволила левую ногу. Потом, сев прямо на пол, принялась стаскивать узкие, облегающие ее стройную фигуру джинсы. На ней остались черные кружевные трусики и капроновые гольфы, перепачканные землей.
Какой-то странный чмокающий звук донесся до девушки. И только секунд десять спустя она догадалась это хозяин дома цокает языком.
– Погоди, – остановил ее Шанкуров, когда Анжелика уже запустила пальцы под резинку белья, – снимай их медленно – так, словно ты выступаешь. Плавно покачивая бедрами, Анжелика освободилась от белья и стала на ковре, чуть расставив ноги.
– Нагнись, присядь, наклонись в сторону… А теперь опустись на шпагат, – с замиранием в голосе сказал Аркадий Геннадьевич, облизнув губы. Скользнув пятками по высокому мягкому ворсу ковра, Анжелика села на шпагат. Шанкуров долго ничего не говорил, стоял не двигаясь, лишь только поблескивали стекла его очков.
– Нд-а-а…
– Можно подняться?
– Погоди…
Наконец он снял очки и протер стекла. Подошел на нисколько шагов ближе, ногой подвинул кресло и сел на подлокотник. Теперь Анжелика могла хорошо рассмотреть его большую, начинающую уже лысеть голову с чуть оттопыренными ушами.
– Сядь на корточки, раздвинь ноги, – скомандовал он так, точно просил продавщицу в магазине показать ему товар со всех сторон.
– Ничего сверхъестественного у меня там, к сожалению, нет, – усмехнулась она.
– Покажи…
Еще минут десять он рассматривал Анжелику во всех ракурсах. Потом поднялся, сбросил пиджак и распустил узел галстука.
– На вид ты мне нравишься, – сказал он, подходя к Анжелике и знаком показывая ей, чтобы та поднялась с ковра. – А если ты еще понравишься мне в деле, то не пожалеешь.
– Сколько дадите? – спросила Анжелика.
Шанкуров нервно засмеялся:
– Много. Столько, сколько ты еще ни разу не получала и даже не мечтала.
– Я дорого стою, – сузив глаза, ответила девушка, рискуя не получить ничего.
– Знаю.
– Это не ответ.
– Я не спрашиваю твоего согласия.
– Зато я хочу знать цену.
Аркадий Геннадьевич запустил руку во внутренний карман пиджака, лежавшего на кресле, и вытащил пачку черно-белых фотоснимков.
– От него ты получила три сотни, – он ткнул коротким пальцем в фотографию, на которой Анжелика шла по улице под руку с владельцем бензозаправочной станции. – А от этого… – он даже не стал показывать снимок девушке, – четыре с половиной. Сторговаться на полтысячи у тебя не хватило сил, хотя столько денег у него и было с собой. Ровно столько…
– Тысяча, – твердо назвала Анжелика цену.
– Восемьсот, – усмехнулся Шанкуров.
Ш.. – Тогда я ухожу, – Анжелика нагнулась, подхватила рубашку и набросила ее на плечи.
– Девятьсот, – губы Аркадия Геннадьевича дрогнули в улыбке.
– Девятьсот пятьдесят, – тоже улыбнувшись, сказала Анжелика.
– Ты не уйдешь.
– Посмотрим. Девять сотен и полтинник сверху.
– Нет, девятьсот, – не сдавался Шанкуров.
– Тогда тысяча, – изменила тактику девушка, – и если прозвучит хоть одно возражение, то я увеличу сумму.
– Хорошо, тысяча, – согласился Аркадий Геннадьевич и тут же добавил:
– Но удовольствия я должен получить как минимум на две.
– Даже если бы вы были импотентом, – рассмеялась Анжелика, – у вас бы встал.
– С тобой можно кончить от одного взгляда.
– С вами этого не произошло.
– Произойдет… и не один раз.
Шанкуров не спеша разделся и лег прямо на ковер в световое пятно от трех ярких светильников. Ему и впрямь не пришлось двигаться – за него все делала Анжелика. Со своим телом она могла вытворять непостижимое, если было бы нужно, завязалась бы в узел. Аркадий Геннадьевич даже не почувствовал на себе тяжести ее тела. Девушка словно парила над ним в воздухе.
– Я могу растянуть для вас удовольствие" – шептала она, – вы только скажите, и это продлится полчаса. А можете и не говорить, я сама ощущаю все ваши потаенные желания.
Да, она умудрялась доводить. Шанкурова до исступления и замирать, останавливаться в критический момент, когда Аркадий Геннадьевич уже готов был испытать пик наслаждения. И в этот момент .их взгляды пересекались.
«Ну как?» – спрашивал взгляд Анжелики. И, сделав над собой усилие, испытывая ее, Шанкуров отрицательно качал головой. Всего лишь минута бездвижного ожидания, и все начиналось по новой.
– Вы довольны?
– Более чем…
За окном уже окончательно стемнело, мерно гудел кондиционер. Девушка вновь замерла, вопросительно глядя на Аркадия Геннадьевича. Тот согласно прикрыл глаза, и тут же гримаса блаженства исказила его лицо. Он вытянул руки вдоль тела, судорожно сжал пальцы и пробормотал несколько матерных слов. Анжелика легла на него, ухватившись руками за свои ступни, коснулась грудью его лица.
Шанкуров жадно ловил губами ее отвердевшие от возбуждения соски, затем, глубоко вдохнув, отвернул голову и прошептал, сглатывая жидкую слюну:
– Все, пока хватит;
Анжелика поднялась, вынула из сумочки носовой платок, и, ничуть не стесняясь Аркадия Геннадьевича, принялась вытирать себе бедра с внутренней стороны. Шанкуров лежал навзничь с прикрытыми глазами и постанывал от удовольствия.
– Где деньги? – сухо спросила Анжелика.
– Погоди.
– Деньги я заработала.
– Ты хочешь зарабатывать по столько же, но постоянно? – не открывая глаз, поинтересовался Шанкуров.
– Это можно обсудить. Но сначала рассчитаемся за первый раз. Каждое «кончалово» – за отдельную плату.
– Такой ты мне нравишься еще больше.
– Да? – хрипло рассмеялась Анжелика.
– Когда знаешь, что за приобретенную вещь заплачено дорого, ценишь ее больше.
– Вот именно поэтому вы и не торговались до победного конца?
– Почти не торговался, – Шанкуров резко сел, потер костяшками пальцев виски.
Анжелика аккуратно сложила носовой платок и поискала взглядом, куда его можно выбросить.
– Где мусорница?
– Бросай на пол – уберут.
Не одеваясь, Аркадий Геннадьевич на четвереньках – он просто изнемогал от усталости – подобрался к пиджаку, вытащил деньги, отсчитал девушке десять новых стодолларовых купюр.
– Странный вы какой-то, – проворчала Анжелика. – Какого черта нужно было посылать за мной двух мордоворотов? Сказали бы – я приехала бы.
– Ты еще ничего не поняла.
– Назовите день, когда мне нужно быть у вас. Я приеду, подготовьте деньги.
Да, кстати, – она коснулась ладонью разгоряченного лба, – забыла спросить: вам нравится, чтобы и я кончала, или сойдет и так?
– Ну у тебя вопросы!
– Почему-то один богатый человек считал, – задумчиво сказала девушка, – что если и я получаю удовольствие, то платить мне не стоит.
Шанкуров оделся, подошел к Анжелике и заглянул в ее большие глаза.
* * *
– Ты станешь моей женой.
– Что? – Анжелика прекрасно расслышала, но подумала, что это продолжение непонятной игры, затеянной Шанкуровым.
– Ты станешь моей женой.
В его словах не было ни малейшего вопросительного оттенка, словно он заранее был уверен в положительном ответе.
– Отлично, если это не шутка.
– Нет. Это до постели мужчина может обещать что угодно, после постели я могу делать женщине только деловые предложения.
– Заманчиво, – Анжелика призадумалась. – Но я привыкла зарабатывать на жизнь сама.
– Я это знаю. Я знаю многое из твоей жизни.
– По рукам, – приняла решение Анжелика. – Но только прежний уговор остается в силе: каждый трах – тысяча баксов.
Шанкуров даже не успел ни возразить, ни согласиться, как Анжелика добавила:
– Это если будешь трахаться со мной, и пятьсот, мне же, если станешь трахаться на стороне.
– Круто… – Аркадию Геннадьевичу не оставалось ничего другого, как пойти на поставленные условия.
– Я такая.
– Во всем нужно знать меру.
– Из всего нужно уметь извлекать пользу.
Он позаботился о том, чтобы все произошло благопристойно. С Анжеликой они обвенчались в церкви, правда, до этого пришлось ее покрестить. Теперь всегда, когда Шанкуров появлялся в обществе, рядом с ним была женщина, о которой другие могли только мечтать.
Большинство из его партнеров женились еще до того как стали богатыми, и их жены не могли похвастаться ни красотой, в сравнении с красотой Анжелики, ни умением доставлять мужчине удовольствие. Никто – ни Анжелика, ни Аркадий – так и не сказали друг другу:
«Я люблю тебя». Зато за каждую ночь, проведенную с женой, Шанкуров регулярно выплачивал ей тысячу долларов, находя в этом особое, неведомое ему ранее удовольствие. Эта девушка сочетала в себе и упрямство законной жены, и сговорчивость дорогой проститутки.
Анжелика умела взять у него столько сил, сколько у Аркадия Геннадьевича было оставлено для забав. Так что за год ему ни разу не пришлось выплачивать собственной жене по полтысячи.
Этот год супружества, во многом изменил жизнь Шанкурова. Впервые он заметил, что деньги могут не только прибывать в количестве, но и убывать.
Помимо обговоренных тысяч Анжелика ухитрялась выкачивать из него деньги и просто так – на наряды, украшения. Она заставила Аркадия Геннадьевича завести двух великолепных лошадей, построить конюшню, приучила и самого его ездить верхом. А вскоре Шанкуров был вынужден задуматься над вечным для большинства мужчин вопросом: где бы еще раздобыть денег? Он понимал, еще пара лет такой жизни и сумма, которой он располагает, уменьшится до неприличных размеров.
Наращивать же оборот своей торговли он опасался. Кроме него на рынке наркотиков действовали куда более могущественные люди, и не приходилось даже думать составить им конкуренцию. Это было равносильно тому, что баллотироваться на пост Президента – сожрут и костей не оставят.
Теперь Аркадий Геннадьевич уже прислушивался к некоторым предложениям своих партнеров по бизнесу, от которых раньше отмахивался и не хотел даже принимать к сведению. Все предыдущие успехи приходили к Аркадию Шанкурову довольно неадекватным образом.
С самого раннего детства он привык к тому, что добивался желаемого, почти не прилагая для этого никаких усилий. Объяснение такому феномену удачливости у него не было. Однажды, еще в детстве, старший брат Артур рассказал ему загадочную историю о том, как одного человека нашли в ванной комнате мертвым.
Умер он от укуса змеи. Мертвую змею нашли тут же, в ванной, но выглядела она необычно: одна только шкура – даже намека на кости и мышцы не было. И вот, будто бы, когда ученые исследовали змеиную шкуру, то разобрались, в чем дело: этот человек, погибший в ванной, всю свою жизнь боялся змей, боялся панически.
И собственным страхом он материализовал змею, материализовал ее из воздуха и пыли. Таким образом, страх, подкрепленный воображением, убил его.
Аркадий сделал из истории, рассказанной братом, свой вывод – если чего-нибудь страстно желать, то оно придет само собой. Так и поступал. Когда чего-то хотел, закрывал глаза и начинал мысленно твердить одно: я хочу, я хочу… И желаемое приходило. Будь то обладание женщиной, деньги, нужный человек в нужный момент. Он так уверился в правильности своей установки, будто только желание, много раз повторенное в мыслях, приводит к его исполнению, что и не рассчитывал на другие способы достижения успеха.
Теперь он страстно желал, чтобы подвернулась возможность заработать сразу много денег, так много, чтобы он не сумел их израсходовать до конца своей жизни. Для осуществления своей мечты Аркадий Геннадьевич не делал ровным счетом ничего, если не считать бесконечно повторяемых заклинаний.
И на этот раз метод сработал, правда, немного по-другому, чем предполагал Шанкуров. Но реализация никогда не бывает такой же заманчивой, как план, всегда реальность внесет поправку. Ведь рядом с верой в победу неизменно существует опасение, пусть и не высказанное, что тебя поджидает несчастье. Оно тоже беспрестанно повторяется в мыслях, не облаченное в слова, но все равно присутствует на уровне чувств, ощущений. А поскольку человеку свойственно верить в лучший исход, он старается не обращать внимания на опасность, стремится не замечать ее, хоть и боится ее до дрожи в коленках. А страх, растущий в душе, влечет его к той черте, из-за которой нет возврата.
Глава 6
Что значит расстояние для двух счастливых людей? Тем более когда они идут вместе. Всего лишь каких-нибудь десять поцелуев под цветущими каштанами, всего лишь букет фиалок, две чашки кофе, выпитые под пестрым зонтиком, и они окажутся у подножия Эйфелевой башни. Тонкие кружева превратятся в гигантские металлические конструкции, и лифты – стеклянные кабинки, похожие на сверкающие капли, – понесутся вверх и вниз. А они будут стоять в одной из этих сверкающих капель, запрокинув головы, и смотреть на дымчато-голубоватое небо, неопределенное и непредсказуемое, как на картинах импрессионистов.
У самого подножия Эйфелевой башни, черный, почти синий представитель одного из многочисленных африканских племен, пританцовывая, торговал различными пестрыми украшениями, громко выкрикивал, зазывая туристов. Ирина, схватив Глеба за руку, подвела к нехитрому прилавку и стала перебирать причудливые поделки из ракушек, перьев и косточек экзотических плодов.
– Какая прелесть! – шептала она, держа перед глазами изящные разноцветные бусы.
Продавец с капельками пота на щеках, напоминающих баклажаны, широко улыбался, скаля белые зубы, и на корявом французском приговаривал:
– Мадам, мадам, вам очень к лицу.
Даже Глеб, знавший французский не в совершенстве, ощутил, насколько чудовищный у африканца акцент. Но негр и не собирался уверять, что оканчивал Сорбонну. Но вскоре до торговца дошло, что мужчина полностью предоставил выбор спутнице, а она, скорее всего, французского не знает, и негр принялся объясняться по-английски.
Глеб посмотрел на Ирину, улыбнулся, извлек из кармана банкноту, подал продавцу. Тот даже запрыгал от радости: такой щедрости он не ожидал.
– Да он сейчас начнет танцевать, – сказала Ирина. – Ты дал ему слишком много денег.
– Да нет, нормально.
– Я говорю, много, нельзя баловать людей.
– Я дал не ему, а тебе.
– Транжира и мот, было бы за что…
– Не хочешь-не покупай.
– Мне хочется купить что-то абсолютно ненужное, то, к чему я больше никогда не прикоснусь, – рассмеялась Ирина.
Торговец, глядя на веселых покупателей, не мог догадаться, что еще немного, и он бы лишился верного заработка, но, к его счастью, Быстрицкая взяла бусы, и они с Глебом направились, влившись в пеструю толпу туристов, поближе к Эйфелевой башне.
– Мне все еще кажется, что это сон, – сказала Ирина.
– Разбудить?
– Я лунатичка, – с наигранной серьезностью произнесла Быстрицкая, – и если ты меня разбудишь, я упаду с высоты своего положения и разобьюсь.
Вокруг сверкали вспышки. Фотографы, подрабатывающие у Эйфелевой башни, предлагали свои услуги, гортанно выкрикивая на разных языках приглашения сфотографироваться. В густом вечернем воздухе вспыхивали и гасли, как искры фейерверка, французские, немецкие, русские и польские слова.
– Давай сфотографируемся, – предложила Глебу Ирина, – будет на память снимок.
– Нет, не надо. Я абсолютно не фотогеничен. Никогда не узнаю себя на фотографиях и потом смогу подумать, что ты встречалась с другим мужчиной.
– Ну давай же! Давай! Пожалуйста, – настаивала Ирина. – Я поставлю этот снимок на своем рабочем столе и все время буду любоваться.
– Ты уговоришь и мертвого.
– А ты всегда набиваешь себе цену.
Глебу фотографироваться не хотелось, но отказать Ирине он не мог. Он сам выбрал фотографа и подозвал его. Это был пожилой француз в клетчатой кепке с большим «Поляроидом» в руках. На просьбу Глеба фотограф согласно закивал и стал указывать двум влюбленным, как им лучше встать, чтобы и они оказались в выигрышном свете, и Эйфелева башня была хорошо видна. Наконец-то все это устроилось. Фотоаппарат несколько раз щелкнул, и Глеб с Ириной получили три снимка. Сиверов расплатился, на этот раз не соря деньгами. Ирина стала рассматривать фотографии.
– Здесь я какая-то не такая. То ли моргнула,.. Лицо не мое.
– Да нет, все прекрасно.
– Тогда я себе выбираю вот эту. А ты какую?
– А я себе ту, от которой ты отказалась.
– Нет-нет, я на ней неудачно получилась. Давай этот снимок порвем и выбросим?
– Давай порвем, – согласился Глеб, перегибая карточку пополам, сгиб образовал линию, разделявшую на снимке его и Ирину, И тут ей стало немного страшно, она побоялась увидеть две части снимка, побоялась увидеть себя и Глеба разлученными, пусть даже на фотографии.
– Нет, не будем, – заупрямилась Ирина, – ты-то здесь выглядишь прекрасно.
– Если выгляжу прекрасно – значит, это не я.
– Сейчас же отдай! – Быстрицкая вырвала у Глеба снимок и стала разглаживать на ладони, нежно касаясь изображения.
– Ты сходишь с ума.
Глеб смотрел на фотографию. Два счастливых человека. Открытые смеющиеся лица, видно, что мужчина и женщина влюблены, преданы друг другу. Маленький букетик в руках Ирины – фиалки, купленные Глебом у уличной цветочницы, совсем юной, лет двенадцати, девчушки. Маленький, так не похожий на огромные, до непристойности «богато» оформленные фольгой и целлофаном букеты с московских улиц. Да, эти фотографии всегда будут напоминать о счастье.
– Куда пойдем теперь? – спросила Ирина, заглянув в глаза Глебу.
– Вверх, – Сиверов указал рукой в небо, – вознесемся под облака.
– Нет уж, у меня закружится голова, я и так на вершине блаженства.
– Тогда в преисподнюю.
– Думаю, здесь преисподняя такая же вылизанная и вымытая, как все парижские улицы. Там тоже стоят столики, подают кофе и минеральную воду. Тут неинтересный ад, даже черти, и те приговаривают: «Чего желаете, мадам?»
– Тогда идем, куда ты пожелаешь.
– Я хочу туда, – Ирина неопределенно махнула рукой, сама не зная, куда показала.
– Ну что ж, если хочешь туда – туда и пойдем. Времени у нас, дорогая, хоть отбавляй.
– Я даже и не ожидала, – призналась Быстрицкая, – что мне когда-нибудь будет так хорошо и свободно. «Ну что ж, я рад, – подумал Глеб, – что хоть кому-то приношу счастье и радость».
Ирина тряхнула головой, схватила Глеба за руку и потащила его за собой:
– Побежали!
– Куда?
– Увидишь.
Под старыми развесистыми деревьями с изумительно гладкими стволами играл небольшой оркестр, а вокруг толпились пестро одетые туристы, щелкали фотоаппараты, слышался смех. То и дело накатывались звуки музыки: вздохи и переборы аккордеона, певучий звук скрипки. Несколько пар танцевало.
– Глеб… То есть, Федор, – зашептала Ирина, – давай потанцуем. Я так давно с тобой не танцевала. Целую вечность.
– У вечности нет конца.
– У нее нет начала потанцуем.
– Да ты что, Ирина, я же не умею, – попытался остановить ее Глеб, но понял, что сопротивляться колдовским чарам этой женщины он не в силах.
– Что ты упрямишься, как ребенок?
– Я не упрямлюсь.
– Пойдем.
Ирина и Глеб подошли почти вплотную к оркестру, расположившемуся прямо на мостовой, и Ирина закружила Глеба в танце.
Плыла над ними Эйфелева башня, плыл город, покачивался… Временами даже становилось удивительно, как это при подобной качке не звенят колокола на соборных башнях.
Ирина положила голову на плечо Глебу.
– Как здорово! Просто прекрасно.
Глеб не отвечал. Он чувствовал, что женщина всецело в его власти и во власти этой нехитрой мелодии. Рядом с музыкантами лежал футляр от скрипки, в который прохожие бросали деньги. Когда музыка кончилась, Глеб тоже бросил в футляр сто франков. Быстрицкая так и не успела удержать его руку с банкнотой.
– Ты…
– Поздно, сама во всем виновата, я становлюсь сентиментальным.
* * *
Пожилой музыкант с серебристой щетиной на подбородке и пушистыми бакенбардами, очень похожий на дореволюционного российского пожарника, сходство с которым усиливала начищенная до зеркального блеска труба, поклонился Ирине, подмигнул Глебу, улыбнулся им обоим и, взмахнув руками, заставил свой наверняка наспех собранный оркестрик заиграть самые трогательные такты предыдущего танца.
Но ни Глеб, ни Ирина уже не танцевали. Они стояли, прижавшись друг к другу, в молчании смотрели на кружащие пары, на беззаботных музыкантов. Глеб подумал, что именно этого момента он ждал всю жизнь. И этот момент наступил.
Вот оно, счастье! Счастье во всем. Рядом с ним любимая женщина, у него есть деньги, есть свободное время, он никому, кроме Ирины и себя, ничего не должен.
Вот сейчас счастье в его руках. Оно живое, трепетное, прозрачное. Оно подхватывает его и несет, несет, кружит…
«Только не надо сопротивляться», – сказал Глеб сам себе. На его губах появилась улыбка.
– Ты чему улыбаешься?
Глеб пожал плечами: .
– Вот уж никогда не думал, что счастье именно такое. Что счастливым я стану не дома, а здесь – у подножья Эйфелевой башни, рядом с не очень сыгранным оркестром, буду слушать французскую мелодию, названия которой я даже не знаю, и подпевать. Ты будешь рядом…
– Не надо, не говори, – остановила его Ирина и прижала пальцы к его губам, – не говори, а то сглазишь, и все пропадет.