Глава 1

Мужчина в строгом деловом костюме, белоснежной рубашке, дорогом галстуке медленно шел по аллее парка. Под тонкими подошвами его туфель хрустели мелкие камешки. Уже по одному тому, как он идет, было понятно: он непривычен к пешим прогулкам. Люди его плана ездят в лимузинах, созерцают Вашингтон сквозь толстые бронированные стекла. На вид ему можно было дать лет пятьдесят, если только богатая жизнь не позволила ему сохранить цветущий вид и в старости – короткая аккуратная стрижка, начинающая седеть четко очерченная бородка.

Было около десяти часов вечера. Парк сделался безлюдным, в наступавших сумерках белели скамейки, поблескивали урны из нержавеющей стали. Город, возвышавшийся над старыми деревьями, зажигался тысячами огней.

Поздний посетитель парка подошел к пруду. Прямо от его ног, от самой каменной набережной метнулась в темную глубину воды тень рыбы. Он отодвинул двумя пальцами манжету и взглянул на часы. Затем поправил золотую запонку с тускло мерцающим бриллиантом. Уселся на немного влажную от вечерней росы скамейку и наугад развернув толстую газету, принялся читать первую попавшуюся статью.

Так уж получилось, что на первой странице «Вашингтон пост» оказалось изображение Капитолия, снятого почти с того самого места, на котором сейчас сидел мужчина. И если бы он оторвал взгляд от газетных строк, то увидел бы подсвеченный прожекторами белый, купол помпезного ампирного здания на Капитолийском холме. Он не нервничал, не беспокоился, просто ждал. Таким людям, как он, если уж они назначили встречу, никогда и в голову не придет, что нужный человек не появится в нужное время. Каждое их слово – это приказ, даже каждая минута их молчания – это тысячи долларов. Приподнятые в удивлении или сведенные в недовольстве брови могут означать для собеседника потерю миллионов.

Пробежав статью до фамилии автора, обладатель седеющей бородки посмотрел в сумрак аллеи. И как раз вовремя.

Размашисто шагая, к нему приближался молодцеватый, с навечно прилипшей к лицу бесцветной улыбкой человек лет тридцати. Коротко стриженный, гладко выбритый, с немного суетливым, но тем не менее веселым взглядом. Ожидавшему на скамейке показалось, что пришедший рад видеть его, хотя в общем-то отношения между ними измерялись только деньгами, но можно радоваться и просто встрече со знакомым тебе соотечественником, если давно не приезжал на родину.

– Не смотрите на часы, я никогда не опаздываю.

– Я смотрю – а вдруг вы пришли раньше…

– Такого тоже не случается.

– Садитесь, – предложил владелец золотых запонок с бриллиантами так, словно разговор происходил у него в офисе, а не в парке, принадлежащем городским властям, и, аккуратно сложив газету, отправил ее в урну.

– Не откажусь. Вряд ли вы поймете смысл одной русской пословицы, но там говорят: «В ногах правды нет».

– А есть в ней смысл?

– Я уже чувствую его, хотя объяснить затрудняюсь.

Даже здесь, в безлюдном парке, где никто не мог их подслушать, они избегали называть друг друга по именам.

– Я думаю, что сделал вам неплохой подарок, вызвав в Америку.

– Да, благодарю. Лететь за свой счет из Москвы в Вашингтон довольно накладно. Куда лучше, если это оплачено вами.

– Как и все остальное в вашей жизни. Да, я ценю и свое, и ваше время, поэтому и плачу за него немало.

– Конечно, наш разговор дорого стоит, если из-за него пришлось пересечь Атлантику.

– Дважды пересечь: туда и назад, – напомнил обладатель седеющей бородки и положил себе на колени блестящий металлический кейс-атгаше, легкий, прочный и очень плоский, исключительно для бумаг. И добавил, глядя в лицо собеседнику:

– Вы сильно изменились за те два года, которые вам пришлось поработать в Москве.

– Я не отказался бы поработать там еще.

– Посмотрим.

– К сожалению, обрадовать мне вас нечем, – уже чисто по-московски развел руки в стороны американец, прилетевший из Москвы. – Русские, скорее всего, выиграют часть контрактов на постройку атомных электростанций в странах третьего мира.

– Такие новости я могу узнать и из газет, – пожилой мужчина кивнул в сторону урны, – вчерашних, и они не стоят даже десятицентовика.

– Вы же понимаете, я со своим официальным положением скромного клерка в полумифическом торговом представительстве вряд ли мог чем-то повлиять на исход переговоров.

– Я смотрю, вы не только других сумели убедить в своих якобы скромных возможностях, но и сами поверили в это, а зря, я готов предложить вам дело, от которого содрогнется весь мир.

Молодой собеседник несколько подобострастно рассмеялся.

– Я догадываюсь, чтобы исправить положение, вы и вызвали меня из Москвы?

– Да, русские выигрывают контракты по строительству атомных электростанций в странах третьего мира. А это, как вы понимаете, миллиарды долларов, которые могли бы стать моими. Наше правительство дает практически безвозвратные кредиты Москве, и было бы справедливо, чтобы они возвращались в нашу страну заказами, а не оставались в России.

– Что поделаешь, на сегодня Москва реально может перехватить двадцать-тридцать процентов заказов на оборудование для станций.

– Они не должны иметь и этого, – на лбу говорившего прорезалась тонкая складка, седеющие брови сошлись к переносице, на губах появилась злая улыбка.

– Я не против того, чтобы Россия принимала участие в ядерных проектах, но только не возводя ядерные электростанции. Станции буду продавать я, а они со своими незаселенными просторами и непомерными амбициями должны превратиться в большой могильник для наших радиоактивных отходов. Каждый должен заниматься своим делом. Международное разделение труда, кажется, так это называется.

– Мысль абсолютно правильная, – согласился собеседник, – но вся проблема в том, что их станции намного дешевле наших. И боюсь, их тридцать процентов скоро смогут превратиться в сорок.

Злая улыбка сделалась чуть шире:

– Но их станции куда менее надежны.

– К сожалению, не настолько, чтобы это решило исход переговоров. Да и честно говоря, вы и без меня знаете, их реакторы достаточно надежны. Чернобыль сильно подорвал их позиции на рынке, но о нем постепенно забывают, вряд ли в ближайшее время нам сильно повезет и произойдет еще одна авария на их территории.

– Я в вас не ошибся, ход ваших мыслей абсолютно верный… Короткая у покупателей память, – он отщелкнул замочки на металлическом кейсе-атташе, но крышку поднимать не спешил. – Они быстро забыли о Чернобыле. А между прочим, та авария позволила нам заключить свыше двадцати контрактов, на которые раньше рассчитывали русские.

– Десять лет прошло, страх миновал, и вот теперь, наконец, вновь главным критерием становится дешевизна оборудования.

– Дешево! Дешево! – с издевкой проговорил пожилой мужчина. – Но никто даже задешево не станет покупать себе смерть.

Глаза собеседника зажглись огнем азарта.

– Я, кажется, начинаю понимать, что вы сейчас предложите мне.

– Я не предложу, я прикажу, – усмехнулся мужчина, глядя на свое искаженное отражение в отполированной крышке кейса, – Если на одной из станций, построенных по русскому проекту, произойдет крупная авария, больше никто не захочет их покупать. Одна авария, в Чернобыле, еще может представляться случайной, но две крупных аварии – катастрофы – это уже тенденция. И у них останется только две возможности участвовать в ядерных проектах – добывать уран и захоранивать наши отходы на своей территории.

– И вы, и я – специалисты, – осторожно, уже предвидя ответ, возразил собеседник, – и прекрасно знаете, ждать, пока авария произойдет сама по себе, нереально. Пройдет лет десять, двадцать, тридцать… Она может и вообще не случиться.

– Нет, она произойдет, – прозвучал в густеющих сумерках зловещий голос.

– Вы уверены?

На какое-то время повисло молчание, нарушаемое только шумом большого города.

– Вы и организуете эту аварию, – пауза наконец-то была прервана.

– Я?

– Именно вы.

– Но это же…

– Это бизнес, и только… Миллиарды долларов, из которых несколько миллионов станут вашими.

– Я плохо представляю себе, как это можно устроить.

– Главное для меня знать: вы против моей идеи или готовы участвовать в ее осуществлении?

На этот раз не последовало даже короткой паузы.

– Согласен.

И только после этого слова, будто после пароля, крышка атташекейса поднялась. Пожилой мужчина огляделся. Вокруг никого, лишь несколько человек из его собственной охраны находились где-то в глубине парка, но и они не могли слышать ни звука из тихого разговора.

– Я прекрасно знаю обстановку в России, на Украине, в Беларуси. Там сейчас можно купить любой государственный секрет, любую технологическую разработку, любое самое секретное готовое изделие.

Собеседник кивнул:

– Если иметь деньги, то купишь все, включая власть, Причем значительно дешевле, чем у нас.

И вновь зазвучал бесстрастный, чуть с хрипотцой, не терпящий возражений голос:

– Но нашему объединению компаний ни при каких; условиях нельзя рисковать репутацией. Наши руки должны оставаться чистыми. Производить аварии изнутри, подкупив кого-нибудь из персонала, слишком рискованно, весьма вероятна утечка информации. Да и эффект мал – самоубийцу не купишь. А мне нужна глобальная катастрофа, о которой будут помнить лет десять, не меньше. Авария должна случиться только снаружи – локальный ядерный взрыв, произведенный под стенами станции. А потом, сколько бы ни звучало оправданий конструкторов, правительства, никто не сможет доказать обывателям, взорвалась ли сама станция или произошел взрыв ядерного заряда. Чем больше правды говорит кремлевское правительство, тем меньше народ ему верит.

Молодой мужчина слушал не перебивая, лишь только морщил лоб. Пока затея казалась ему трудно осуществимой, почти нереальной. Но вот в руках его собеседника появились карты, схемы.

– Вы когда-нибудь слышали о ядерных фугасах?

– Страшное оружие. Кажется, во времена Советского Союза в каждом крупном городе существовали шахты, куда устанавливались ядерные заряды. И в случае занятия города противником они дистанционным управлением должны были быть приведены в действие.

– Именно так. Теперь все ядерные фугасы – а большинство из них находилось в Беларуси и на Украине – принадлежат России, но еще не вывезены оттуда.

Семьдесят процентов из них находятся на одной из военных баз неподалеку от Чернобыля, – палец с отполированным ногтем указал точку на карте. – Из-за того, что у НАТО на вооружении ядерных фугасов не существовало, они и не попали под договор о сокращении ядерных вооружений. Согласитесь, довольно парадоксально: атомное оружие, которое предполагалось использовать исключительно на собственной территории. Но не в этом дело. Из-за сегодняшней неразберихи за сохранностью фугасов контроль минимальный. Я сумел-таки достать у наших спецслужб секретные досье на офицеров российской армии, имеющих к ним сейчас доступ, – на крышку кейса легла фотография человека в форме советского полковника. – Из всех подходящих кандидатур я отобрал эту – полковник российской армии Сазонов Виктор Иванович. У него есть реальные возможности организовать похищение ядерного фугаса.

– Возможности – этого еще мало.

– Я же сказал, что выбрал одного из многих. Кроме возможностей, у него есть еще и склонность к подобного рода делам. Он алчен, любит поразвлечься, вскоре его должны уволить из армии, и он наверняка задумывается о финансовой стороне своей будущей жизни.

– Я должен найти к нему подход?

– Это не совсем верно сказано. Он не должен с вами сталкиваться, не должен знать о вашем существовании.

– Понял, – усмехнулся молодой мужчина.. – Я знаю, кто сможет его обработать, да причем так, что наш полковник останется уверен, что идея украсть фугас принадлежит самому ему."

– Вы собираетесь подложить к нему в постель испробованную вами в постели же женщину?

– Именно. Главное – пристроить к полковнику насос, качающий из него деньги, и вот тогда он задумается, где их можно взять сразу, а главное, много.

– Надеюсь, вы не ошибаетесь. Женщина – я подозреваю, о ком конкретно идет речь, – должна косвенно навести его и на подставного покупателя, с которым предварительно договоритесь вы, но снова не лично. В любой ситуации, даже в случае провала, вы должны оставаться в стороне, – на крышку кейса легла вторая фотография, – Вот идеальный подставной заказчик. Он работает в торговом представительстве Ирака в Москве. Зовут его Измаил. Он предупрежден о том, что вы свяжетесь с ним. Будет еще один участник сделки, без которого нам не обойтись: именно он выступит в роли посредника. Только о его существовании должен будет знать Сазонов. На него выведет полковника ваша женщина.

– Не слишком ли сложно?

– Я хочу немного перестраховаться. Участвовать в похищении, бегать с деньгами должны другие – местные, ваше дело контролировать, как идет операция, в случае провала я предпочитаю оказаться как можно дальше от центра событий, это и в ваших интересах. Но рискуем мы немногим. Русские думают, что если кто-то и решится похитить ядерное оружие, то непременно для того, чтобы вывезти его из страны, в крайнем случае, для того, чтобы переправить в Чечню, мы же используем ядерный фугас в соответствии с его назначением, так, как замышляли его создатели – на их же территории. Вот вам еще одна фотография – этому человеку предстоит стать посредником между Измаилом и Сазоновым. Молодой мужчина взял фотографию и немного брезгливо скривился:

– Мрачноватый тип!..

– Это уголовный авторитет по кличке Лимончик.

– А если он не согласится обеспечивать похищение фугаса?

– Этого не может произойти, – сухо рассмеялся владелец атгаше-кейса. – Русский мафиози Кореец, которого арестовало ФБР, дал против него показания. По этой цепочке – Лимончик – Кореец – из России уходили черные деньги и вкладывались в нашу экономику людьми из большой политики. И если намекнуть Лимончику, что в случае его отказа информация от ФБР поступит в Россию, он будет на коленях ползать, лишь бы только его высоким покровителям не стали известны показания Корейца.

– Естественно, его уберут после того, как прогремит взрыв на одной из ядерных станций?

– Я думаю, к этому времени его уберут свои же, у меня есть канал, чтобы намекнуть. Но человеку трудно поверить в свою смертность, и он будет пытаться спасти шкуру до самого последнего мгновения.

– Боюсь, как бы его не убрали раньше, чем мы завершим операцию. Каналы для намеков существуют не только у нас с вами.

– Для этого имеется запасной вариант, хотя в качестве посредника-исполнителя Лимончик мне более симпатичен. Вот, держите фотографию возможного дублера. Его фамилия – Шанкуров Аркадий Геннадьевич. Он банкир, владелец фармацевтического производства, на котором попутно изготавливаются и наркотики. Я думаю, он и без шантажа согласится поучаствовать в акции, лишь только почует запах больших денег. Хотя, повторяю, он – запасной вариант – на случай выхода из игры Лимончика.

Молодой мужчина в задумчивости потирал гладко выбритую щеку.

– Думаю, все должно получиться. К тому же риск минимален. Ни полковник Сазонов, имеющий доступ к фугасам, ни посредник, будь им Лимончик или банкир Шанкуров, не будут знать о настоящей цели похищения. Они будут уверены, что фугас понадобился Саддаму Хусейну. И даже в случае провала русским спецслужбам на нас не выйти.

– Как видите, я побеспокоился и о вашей безопасности, ведь от нее зависит моя собственная.

– Какая станция должна взорваться?

– Мне все равно. Любая из станций, построенных по российскому проекту. Я не кровожадный. Можете выбрать по своему усмотрению, хоть в самом удаленном от крупных городов месте. Несколько сот человек персонала – это пыль по сравнению с миллиардами долларов и рабочими местами для наших граждан.

– Полагаю, с этим нужно спешить?

– Несомненно. Операцию следует завершить до президентских выборов в России, пока там полная неразбериха.

– Но сам взрыв я возьму на себя.

– Я не сомневался, что так вы и решите, но не хотел вас подталкивать. Как вы собираетесь его осуществить?

– Это немного странно, но мне уже приходилось думать о нем, просто так, из любопытства. В своих проектах я предполагал использование обыкновенной авиационной бомбы. Представьте себе: ночь, бомба подвезена на расстояние где-то около тридцати километров, вертолет цепляет ее на трос и, пролетая над станцией, сбрасывает груз на крышу энергоблока. Мужчина с аккуратной седеющей бородкой сложил фотографии в кейс. Туда же запаковал и карты со схемами. Затем достал компакт-диск, на коробке которого значилось, что на диске записан англо-испанский словарь, подготовленный компанией «Мюгозой».

– На этом диске все, что вам понадобится: фотографии, адреса, телефоны, карты, схемы, координаты компаний, счета в банках, с которых вы сможете получать деньги. Код прежний. Завтра же вечером отправляйтесь в Москву и занимайтесь Сазоновым и Лимончиком. Но с утра зайдите в наш центр и получите подробные рекомендации от инструкторов.

– Неплохо было бы и подготовить общественность к возможной катастрофе: то, чего ждешь, всегда кажется намного страшнее.

– Я уже занимаюсь этим, финансирую несколько экологических кинофестивалей.

Нам обещали снять фильм к десятилетию чернобыльской катастрофы, что-то про монстров, которые живут в зоне, про генетические мутации… Кажется, фамилия режиссера – Хворостецкий. Я побеспокоюсь, чтобы у крупнейших телекомпаний нашлись деньги на покупку и показ фильма в лучшее эфирное время.

Сумерки уже окончательно сгустились в аллеях парка, заработала система полива газонов. Парк наполнился журчанием воды, а небольшой спокойный пруд лежал, словно забытое кем-то в траве зеркало, и отражал освещенное большим городом, и потому беззвездное, небо.

К авторитету криминального мира Москвы Лимончику выказывали свой интерес не только первые люди атомного лобби Соединенных Штатов Америки. Интересовалась им и ФСБ России, правда, интерес этот был вызван несколько другой причиной, никак не связанной с ядерной энергетикой…

Секретный сотрудник ФСБ, работавший со спецслужбой не постоянно, а лишь выполнявший отдельные, но зато очень ответственные задания, такие, которые поручить другим было нельзя, Глеб Сиверов ждал встречи с полковником Крапивиным в условленном месте.

«Вечно у них спешка, пожар, что-то срочное! – злился Глеб. – Связавшись с ними, никогда не построишь планы не то что на неделю вперед, но даже на час».

Подъехала машина. Сиверов сразу же понял, что в ней придется не только вести разговор с Крапивиным, но и ехать на рекогносцировку. В противном случае Крапивин никогда бы не позволил себе приехать за рулем «жигулей» старой модели.

Обычно он пользовался черной служебной «волгой» с водителем. Сиверову было забавно смотреть на полковника, одетого в джинсы и свитер. Наверняка тот не хотел, чтобы кто-нибудь мог заподозрить в нем фээсбэпшика.

Глеб не спеша перешел улицу, уселся на переднее сиденье рядом с Крапивиным и пожал ему руку.

– Подними стекло, – попросил полковник.

– Настолько серьезный разговор?

– Да. И вести мы его будем по дороге.

– Всегда тебе мерещатся подслушивающие устройства, шпионы. Может, ты еще думаешь, что кто-нибудь сейчас целится в твою драгоценную голову?

Крапивин неопределенно улыбнулся:

– Знаешь, время сейчас нервное.

– Конечно, как всегда в периоды выборов. Но ты же не кандидат в президенты?

– Еще не хватало, я не так глуп, как тебе кажется.

Машина медленно тронулась. Крапивин проехал пару кварталов, сворачивая то в одну улицу, то в другую, пока вновь не вернулся на широкий проспект. Он проверял, нет ли за ними слежки.

– Ты сейчас свободен, Глеб?

– Я же говорил, собираюсь отдохнуть.

– Куда собрался?

– В Париж.

– Вместе с Ириной?

– Естественно, полковник. Один я езжу только по делам.

– Мне неприятно сообщать тебе, Глеб, но на границе тебя но пропустят.

Сиверов пожал плечами. Он уже привык к такому стилю работы ФСБ, – Спасибо за откровенность, Крапивин.

– Это не мои старания, а генерала Судакова.

– Вам нужно выполнить срочную работу, за которую никто из сотрудников браться не рискнул?

– Да, Глеб, и дело очень серьезное.

– Выкладывай.

– Ты знаешь такого человека – Лимончика?

– В общем-то немного наслышан о нем, видел раз десять. Самый обыкновенный мерзавец, каких в России становится с каждым днем больше и больше.

– Его нужно убрать, – продолжая смотреть на дорогу, сказал Крапивин.

– А может, лучше арестовать? – Глеб решил немного поиздеваться над ним.

– Я сейчас тебе все объясню и ты поймешь. Глеб, ты не хуже меня знаешь, что в правительстве, в окружении Президента, в Думе встречаются не только ангелы с крылышками.

– Как везде. Как везде, Крапивин.

– Намекаешь на ФСБ?

– Рыба гниет с головы, а вашу организацию вряд ли можно назвать хвостом.

– Лимончик замешан в крупных аферах. Через Корейца, который сейчас арестован в Америке, он переправлял деньги теневого бизнеса, криминальные общаки и взятки, полученные чиновниками, в Штаты. Как ты думаешь, Глеб, Кореец станет молчать, выгораживать Лимончика?

– Думаю, месяц помолчит, но, если его прижмут, сдаст всех с потрохами.

– Правильно думаешь. Его арестовали две недели тому назад.

– А Лимончик, конечно же, на свободе?

– Он в Москве. Его нельзя оставлять в живых, Глеб, пойми. Если сейчас, перед выборами, вылезет наружу информация о коррупции в таких масштабах… – полковник покачал головой.

– Крапивин, я – не командир пожарного расчета, не боец армии спасения и рисковать жизнью ради того, чтобы несколько мерзавцев осталось сидеть на высоких постах, не собираюсь.

– Глеб, но ты же понимаешь, чем это грозит?

– Кому?

– Демократии, – с глупой улыбкой произнес полковник ФСБ.

– Понимаю. Но не я заваривал эту кашу, и не мне ее расхлебывать.

– Сиверов, если ты думаешь, что спасаешь чиновников, то ошибаешься. Я тебе обещаю – после выборов все они будут отстранены от власти, некоторые окажутся в тюрьме. Но только не сейчас.

– Почему генерал Судаков не хочет использовать свой аппарат? – полюбопытствовал Глеб. Крапивин тяжело вздохнул и перестроился в другой ряд, поближе к тротуару.

– В этом замешаны и наши люди из высшего руководства. Стоит только в Управлении заикнуться о Лимончике, ни Судакову, ни мне не сносить головы.

– Да, теперь я понимаю тебя, – Сиверов наконец-то смирился с мыслью, что ему придется отложить поездку в Париж и заняться работой.

– Положение у нас безвыходное, Глеб, и по-другому мы поступить не можем.

Это должен сделать человек со стороны – так, чтобы все выглядело, будто произошли бандитские разборки. Ты согласен? Глеб молчал.

– Если ты не сказал «нет», значит, принял мое предложение.

Крапивин загнал машину на стоянку и достал план жилого дома.

– Сейчас я покажу тебе, где Лимончик живет. Вот это десятиэтажный дом на проспекте Мира, – объяснял Крапивин, пока Глеб изучал план. – Квартира его в третьем подъезде на шестом этаже.

Глеб профессионально разобрался в расположении комнат, куда выходят окна.

Можно было использовать пару точек на крышах соседних домов. Но, уже зная наперед, что ему ответят. Сиверов спросил:

– Стекла в его квартире, ясное дело, триплекс – пуленепробиваемые?

– Да. Вдобавок они всегда закрыты жалюзи и шторами. Двери бронированные, постоянно дежурит охрана.

– Крапивин, ты приехал за мной на «жигулях», потому что хотел отвезти к этому дому?

– Да, сегодня Лимончик уехал в Голицыне и вернется где-то через час. Мне об этом доложил наш сотрудник. Едем..

Малоприметные «жигули» Крапивин поставил во дворе. Затем Сиверов вместе с полковником, вынув домкрат, подняли машину, открыли капот, разложили ключи. Все выглядело так, будто они ремонтируют автомобиль. Окна квартиры, принадлежащей Лимончику, выделялись из множества других окон своими темными зеркальными пуленепробиваемыми стеклами. Три окна на шестом этаже, еще два выходили на другую сторону дома. Глеб быстро оценил обстановку. Ни в один из подъездов просто так войти было невозможно, в каждом дежурил швейцар, наверняка прикормленный жильцами, в том числе и Лимончиком.

– Охрана у него в квартире находится круглосуточно, – говорил Крапивин, делая вид, что поглощен колесом, – так что пробраться в квартиру и спрятаться невозможно. Обо всех пришедших в подъезд швейцар информирует охрану. Он тоже из их команды. Все, кажется, едут!

Сиверов сидел на корточках и, держа в грязных от мазута пальцах шланг, старательно продувал его. Во двор въехал серый «кадиллак» в сопровождении двух джипов с охраной.

– Он всегда так ездит, – Прошептал Крапивин. – вот, смотри.

Из «кадиллака» пока никто не выходил. Зато выбралось трое охранников из джипа: крепко сложенные ребята с бритыми затылками – под куртками топорщились кобуры с оружием.

– Один из них поедет на лифте, а двое других поднимутся пешком, проверяя подъезд. Только удостоверившись, что путь свободен, из квартиры свяжутся с Лимончиком.

– Он рискует быть расстрелянным во дворе, – почти не разжимая губ, отозвался Сиверов.

– Не говори гоп…

– Я понимаю, машина бронированная.

Прошла пара минут, в течение которых охранники из второго джипа проверили двор. Затем, плотно обступив дверцу «кадиллака», они выпустили из машины самого Лимончика.

– Видишь, они так мельтешат, настолько выше своего хозяина, что засядь ты на крыше соседнего дома ни за что не успеешь попасть в него, пока они бегом движутся к подъезду.

– Да, – проговорил Глеб, – дело довольно сложное, но не безнадежное.

Понимая, что сейчас же уезжать нельзя, иначе их возьмет на заметку охрана авторитета, они провозились еще минут сорок. За это время Глеб многое для себя отметил. Уже сидя в машине, он поинтересовался у Крапивина:

– Я вижу, на крыше идет ремонт, – он указал на дымящуюся битумоварку, стоящую на крыше дома.

– Да, ремонт продлится еще две недели.

– Это не ваша бутафория?

– Нет. Ремонтирует жилищно-эксплуатационная служба.

– Отлично! Из какого подъезда выход на крышу?

– Можно попасть из любого.

– Через люк? Через надстройку?

– Через технический этаж и надстройки лифтовых шахт.

Глеб развернул на коленях план и удовлетворенно рассмеялся:

– Кажется, я нашел, как его достать.

– Ты не шутишь, Глеб?

– А как бы действовал ты, Крапивин, окажись ты на крыше?

– Спустился бы к его окну по тросу, закрепил бы на стекле кумулятивный заряд…

– …а после взрыва узнал бы, что «клиент» находился в комнате на другой стороне дома.

– Это первое, что пришло мне в голову, Глеб.

– Единственное, что от тебя требуется, Крапивин, так это примерно с точностью до получаса предупредить меня, когда он завтра вечером вернется домой. Наружное наблюдение за ним хотя бы ведется?

– Если я не ошибаюсь, Глеб, он приедет точно так же, как сегодня, где-то около одиннадцати-двенадцати вечера.

– Едем!

Глава 2

Все утро следующего дня Сиверов работал у себя в мастерской-мансарде.

Ничего особо нового ему придумывать не пришлось. Как-то он уже собирался использовать один трюк, но в последний момент ФСБ решила отказаться от проведения операции. С того времени у Глеба и сохранилось кое-какое снаряжение.

Он достал из своего тайника продолговатую коробочку с кнопками, похожую на пульт управления телевизором. Но от обычного пульта ее отличало то, что из нее выходил пучок разноцветных проводов, каждый из которых заканчивался изолированным зажимом, снабженным иголкой. Если таким захимом-"крокодилом" сжать провод, то иголка проколет изоляцию и подключится к линии. С выбором оружия Глеб не стал ломать голову. Он выбрал самое компактное: короткий автомат «узи» с длинным рожком и пистолет с глушителем…

Приближалось обеденное время. Сиверов не доехал до дома, в котором жил Лимончик, полквартала, завернул во двор. Он вкатил свою «вольво» на небольшой взгорочек и остановился, поставив автомобиль на ручной тормоз. Глеб остался удовлетворен позицией: разросшиеся деревья сходились вверху ветвями – и сверху, с крыши, невозможно было бы рассмотреть, что делается внизу, а значит, нельзя было и прицельно выстрелить. Сиверов опустил спинку переднего сиденья – так, чтобы удобнее было переодеваться, надел испачканный в побелке ватник, нацепил на голову брезентовый шлем со шнуровкой, каким обычно пользуются сварщики, и закрепил на лбу огромные сварочные очки-"консервы". Открыл пепельницу и, растерев в пальцах пару окурков, вымазал себе лицо и руки. Автомат и пистолет он закрепил на внутренней стороне ватника специальными карабинчиками, которые не нужно было расстегивать, чтобы снять оружие, достаточно резко дернуть. Взял лопнувшую картонную пачку электродов, свернутый в бухту тонкий металлический трос и вышел из машины.

На крыше дома, в котором жил Лимончик, вовсю дымила битумоварка. На торец дома выходила консоль с блоком, по ней поднимали и опускали рулоны рубероида, упаковки с битумом. Где-то в час все движение на крыше остановилось, рабочие вышли из подъезда, отправляясь на обед.

Глеб подождал минут пятнадцать, удостоверившись, что никто не вернется, затем зашел в тот же подъезд, откуда они вышли, – подъезд Лимончика. Не было ни малейшего риска, что кто-то запомнит лицо Глеба, – ватник и брезентовый шлем – вот что останется в памяти швейцара и охранника, которые сидели в углу холла на первом этаже и смотрели телевизор. Расчет оправдался. Его не стали останавливать, не стали ни о чем спрашивать, все и так было ясно: сварщик поднимается на крышу дома, где идет ремонт. Под рассеянным взглядом охранника Глеб нажал на кнопку вызова лифта. Одна из двух кабинок тут же открылась, и он вознесся на десятый этаж. После чего пешком поднялся на последний, технический, где располагался силовой привод лифтов, и вышел на крышу. Дымилась, булькая, битумоварка, лежал инструмент.

Глеб прикинул, где можно спрятаться до окончания рабочего дня. Половину крыши уже покрыли новым рубероидом, и Сиверов рассудил, что на той, уже готовой стороне дома, дышащей испарениями горячей нефтяной смолы, никому сегодня ничего не понадобится, тем более, чтобы попасть туда, пришлось бы пройти по свежезалитому участку. А этого никто делать не станет кому охота прилипнуть к свежему битуму?

Сиверов прошел метров двадцать по бортику. За спрыгнул на уже остывший участок покрытия. Он устроился за широкой вентиляционной трубой и достал рацию.

Связался с Крапивиным.

– Где объект? – спросил он у полковника.

– Все еще в Голицыне. Насколько я понимаю, приедет где-то около одиннадцати, может, чуть позже. Лишь только он выедет, я тебя проинформирую.

– Все, конец связи, – Глеб спрятал рацию и принялся ждать.

Он просидел за вентиляционной трубой до окончания рабочего дня. Он слышал голоса рабочих, возню на крыше. Ветер то и дело гнал к нему черный густой дым.

Наконец, когда солнце проделало уже половину пути от зенита к горизонту, хлопнула дверь, голоса затихли, рабочие ушли. Глеб осторожно выглянул из-за своего укрытия. Крыша была пуста. Теперь уже не прячась, он встал во весь рост, закрепил конец тросика за основание мачты телеантенны, пару раз дернул, затягивая узел. Затем пропустил тросик через блок, да так и оставил его висеть, свернутый в бухту. Снял ватник, бросил его в топку битумоварки и, прихватив с собой оружие и пульт управления, шагнул в дверь, ведущую на технический этаж.

Ему предстояло поспешить. Если Крапивин сейчас вызовет его по рации, сказав, что Лимончик направляется в Москву, времени у Глеба – час, не больше. А рассчитывать в таких делах лучше всего на минимум. Лучше потом прождать четыре-пять часов, неподвижно сидя в укрытии, но опаздывать ни в коем случае нельзя.

Быстро, бесшумно работая отмычкой, Глеб открыл несложный замок на сетчатой проволочной двери ограждения вокруг силового оборудования лифта. Щелкнул переключателем. Одна из двух кабин пошла вверх. Когда ее крыша поравнялась с площадкой, Сиверов ступил на нее и взялся за дело. Он отыскал кабель, ведущий от кнопочной панели в лифте к силовым механизмам. Острым ножом срезал изоляцию и распустил в руках набор разноцветных проводков. Половину крыши кабины занимала вентиляционная решетка, сквозь которую были видны пол, зеркало на стенке и сама панель управления с кнопками. Следя, кнопка какого этажа загорается внутри кабины, Глеб укреплял проводки с зажимами на кабеле. Теперь в его руках оказался свой дистанционный пульт, и Глеб мог управлять движением лифта, сидя на его крыше.

В таких домах, как этот, расположенных в престижном районе, не существовало определенного часа пик, когда жильцы возвращаются с работы.

Поэтому никого особо не побеспокоило то, что вторая кабина лифта бездействует, хватало и одной. Но и на случай, если придут одновременно много людей, у Глеба был запасной вариант. Он даже испробовал его пару раз, прокатившись на лифте вверх и вниз. Он наблюдал, к какой кнопке тянется рука пассажира, и тут же нажимал номер нужного этажа на своем пульте.

Сиверов сидел на крыше кабины и бесстрастно смотрел на девушку, находившуюся внутри и не подозревавшую, что за ней наблюдают. Она состроила себе гримасу в зеркале, потом подтянула чулки, высоко задрав юбку. Когда же кабина остановилась, девушка покинула ее с очень строгим и серьезным видом.

Другим пассажиром оказался мужчина с собакой. Вот тут-то Глебу пришлось побеспокоиться. Он не подумал, что собака почует его присутствие. Ротвейлер царапал когтями пластиковую стенку кабины и протяжно завывал, глядя на вентиляционную решетку. Хозяин никак не мог понять, в чем дело.

– Тихо, Лютер! – прикрикивал он на собаку. Но даже когда лифт остановился, собака не хотела покидать кабину. Хозяин насилу вытащил ее за поводок. Глеб решил больше не рисковать. Он вновь переключил систему вызова лифта на себя.

Теперь только он мог привести в движение кабину.

Глеб ожидал очередного сеанса связи, сидя на крыше замершего по его приказу на пятом этаже лифта, держа на коленях автомат. Рацию он сжимал в руке, готовый в любой момент ответить. Второй же лифт продолжал ездить, развозя жильцов. Он казался Глебу шкафом, светящимся изнутри. Этот шкаф, обвешанный кишками кабелей, то проносился мимо него вверх, то с гудением уходил вниз.

Было одиннадцать часов вечера, когда Крапивин доложил Сиверову, что Лимончик направился в Москву. Еще минут через тридцать Крапивин сообщил, что «кадиллак» миновал кольцевую дорогу.

– Ты должен довести их до самого дома, – сказал Глеб.

– Хорошо, я сообщу тебе, когда они свернут с проспекта Мира во двор, дальше за ними следовать опасно, боюсь насторожить.

Глеб привел в движение свою кабину, спустился на первый этаж и стал ждать.

– Внимание, они сворачивают во двор! – даже по рации Крапивин говорил напряженным шепотом, осознавая ответственность момента.

– Понял, – Глеб спрятал рацию во внутренний карман и прижал липучку клапана.

Он слышал, как подъехали к подъезду машины, как хлопнули дверцы.

Охранники, пришедшие проверить лифт и лестницу в доме, перебросились парой незначительных фраз со швейцаром.

– Никого подозрительного?

– Приходили только свои. В пятнадцатую квартиру приехали гости. Я проверил, они все еще там пьяные.

– Хорошо.

Вторая кабина, стоявшая рядом с Глебом, вздрогнула. В ней открылись дверцы, зажегся свет. Глеб чуть подался вперед. Сквозь вентиляцию на крыше он увидел трех мужчин. Да, это были те же самые охранники, что и вчера, похожие друг на друга, словно их родила .одна мать. Маленькие свиные глазки, толстые крепкие шеи, бритые затылки, кожаные куртки. Один из них зашел в лифт, двое других отправились пешком. Охранник нажал кнопку десятого этажа, Глеб одновременно с ним нажал кнопку третьего. Кабины синхронно вздрогнули и, двигаясь рядом, пошли вверх. Внутренность соседнего лифта великолепно просматривалась сквозь вентиляционную решетку, особенно если подняться во весь рост и ухватиться за трос, на котором подвешен лифт.

Отрепетировав этот прием, Глеб подался назад, и вовремя. Его кабина остановилась на третьем этаже, а соседняя – с охраной – ушла вверх. Несмотря на то, что все было довольно тщательно продумано, Глеб волновался. Но не за себя.

Он умел заставлять себя перед началом операции забывать, что сам смертен. Он боялся сейчас другого: такие люди, как Лимончик, обычно обладают животным чувством опасности, спинным мозгом ощущают, когда кто-то охотится за ними. И сейчас уголовному авторитету могло взбрести в голову подняться на шестой этаж пешком. Только это одно и могло сорвать план Сиверова.

Но волновался он зря. Такой шанс хоть и существовал, но чисто теоретически. Бетонный противовес, остановившийся на первом этаже, быстро пошел вверх, кабина скользнула мимо Сиверова и остановилась внизу. В нее зашло четверо – это Глеб определил на слух, по шагам. Вновь загудел двигатель, и лифт стал подниматься.

Когда кабины разделяло всего метра два высоты именно столько требовалось форы, чтобы синхронизировать подъем, – Глеб нажал кнопку десятого этажа. Теперь обе кабины двигались рядом. Сиверов встал, придерживаясь рукой за дрожащий натянутый трос, и заглянул через вентиляционную решетку в соседнюю кабину.

Первым он увидел Лимончика. Тот стоял, повернувшись лицом к зеркалу, и самодовольно улыбался собственному отражению. Трое охранников оставались невозмутимыми. Находясь внутри лифта, они не опасались нападения.

«Ребята, – подумал Глеб, – я не знаю, сколько смертей на совести каждого из вас, но, судя по вашим мордам, казни вы заслужили», – и он нажал на спусковой крючок «узи». В гулкой бетонной шахте затрещали выстрелы, запрыгали гильзы.

Грохот перекрыл гудение электромоторов. Дюралевую вентиляционную решетку вырвало из гнезд, посыпались осколки зеркала. Никто из охраны Лимончика даже не успел достать оружие. Автомат смолк, выпустив из себя последний патрон. Глеб молниеносно выхватил пистолет. Но он не понадобился – все четверо были мертвы.

Раскрошенный пластик, осколки зеркала, лужи крови, пригвожденные пулями к полу тела. Глеб машинально запомнил – точно сфотографировал взглядом, эту картину.

Изуродованная в считанные секунды кабина лифта остановилась на шестом этаже, а та, на которой стоял Глеб, уносилась вверх. Послышалось, как раздвигаются дверцы. Тут же, сквозь сорванную вентиляционную решетку вверх, в шахту, ударила автоматная очередь. Пули свистели, ударялись в бетон, высекали искры, рикошетили.

Лифт, на крыше которого ехал Глеб, замер на отметке десятого этажа. В этот же самый момент пошла вверх и вторая кабина. Из нее еще раз ударила очередь.

Но Сиверов уже успел спрыгнуть на площадку.

«Ребята, это ваша ошибка», – он повернул ручку рубильника, и кабина остановилась между этажами, электродвигатель отключился. Замерли неподвижно блоки лебедки.

«Значит, вас будет меньше! Посидите между этажами – те, кто не побоялся лезть под пули. Ну а мне придется иметь дело с более трусливыми и менее разворотливыми».

Глеб прислушался к грохоту ботинок людей, бегущих по лестнице вверх к нему, но четыре этажа не преодолеть одним прыжком!

Он толкнул дверь на крышу, стремительно захлопнул за собой и пропустил в пробой для замка толстую проволоку. Резко закрутил ее. Что и говорить, эта дверь не могла долго противостоять трем охранникам Лимончика, обезумевшим от злости и ненависти, понимавшим, что за смерть хозяина им не светит ничего хорошего. Но секунд пятнадцать на этом Сиверов мог выиграть. Он подбежал к еще неостывшей битумоварке и, распахнув ее дверцу, швырнул в жидкую горячую смолу ненужный теперь автомат. Черная смола, издав звук, похожий на тяжелый вздох, поглотила его. «Отыщут в лучшем случае в конце сезона», – подумал Глеб, бросаясь к консоли подъемного блока. Бухта, аккуратно скрученного тросика, разматываясь, полетела вниз. Блок выходил на метр-полтора за плоскость стены.

«Даже если кто-нибудь из охраны догадался, что я спущусь именно здесь, и сразу же бросился на улицу, то я успею», – Сиверов засунул пистолет за пояс, защелкнул на тросике тормозные замки, которыми пользуются монтажники-высотники и альпинисты при быстрых спусках. Перемахнул через карниз и на секунду завис над тридцатиметровой пропастью. Чуть слышно щелкнули стопоры, когда Глеб сжал пальцы, и он заскользил вниз.

Трос раскачивался, Сиверова то относило метров на пять от стены, то бросало на нее. В эти мгновения он пружинисто ударялся ногами в облицованный мелкой желтой плиткой бетон, пробегал по нему несколько гигантских шагов и вновь отталкивался. Он услышал, как с сильным грохотом слетела с петель дверь, и, находясь уже где-то на уровне пятого этажа, увидел над светлым срезом стены на фоне ночного неба три головы.

Зазвучали выстрелы. Но попасть в Глеба было практически невозможно…

Сиверов посильнее оттолкнулся от стены. Даже он сам с точностью не мог определить, куда его сейчас занесет. Перед ним мелькнуло ярко горящее окно, за которым Глеб заметил стол, уставленный бутылками, блюдами, и мирно расположившихся за ним гостей. Это видение промелькнуло и исчезло. Вновь удар о стену, смягченный ногами. Еще три выстрела прозвучали сверху, и все мимо. Трос несколько раз сильно дернуло. Один из охранников в бессильной злости бросил пистолет и вцепился в трос, словно надеясь порвать руками крепкую сталь.

Еще три этажа промелькнули перед лицом Сиверова. До земли оставалось метров пять. И тут один из охранников догадался сделать то, что должен был сделать, – едва оказавшись на крыше: он выстрелил точно в узел, которым трос крепился к телевизионной антенне. Загудела трубчатая стойка, тросик, закрутившись спиралью, мелькнул в темноте. Охранник, сжимавший его руками, не удержал равновесие и с протяжным криком перевалился через бортик.

Глеб приземлился на мягкую клумбу, амортизировав удар полусогнутыми ногами. Он падал с высоты около четырех метров, но все равно, не удержав равновесия, упал на бок, откатился в сторону и тут же вскочил. Болело бедро, но не сильно, двигаться было можно. Крик падавшего с десятого этажа охранника оборвался глухим ударом. Глеб еще успел зафиксировать взглядом неподвижно лежащее на канализационном люке тело и бросился бежать. Стегнули по лицу сухие ветки кустов. Сиверов бежал быстро, но бесшумно, не оглядываясь. Уловка должна была сработать: охранники решат, что он выбежал на улицу, ведь от торца дома до нее было метров двадцать, и только потом сообразят, что он мог побежать и в соседний двор.

Сиверов, стараясь не щелкать замком, открыл свою машину, снял ее с ручного тормоза. «Вольво» плавно покатилась с горки. Впереди виднелась улица. Уже вывернув на расчерченный разметкой асфальт, Глеб плотно захлопнул дверцу и включил зажигание. Автомобиль влился в поток других автомашин, идущих по проспекту Мира. Двое охранников, тяжело дыша, стояли на краю тротуара, не понимая, как и куда мог так быстро исчезнуть убийца их хозяина.

Сиверов проехал несколько кварталов, притормозил, заметив свободное место у тротуара, заглушил двигатель и откинулся на спинку сиденья.

"Все. К черту работу! Я должен отдохнуть. Сегодня сумел перехитрить охрану Лимончика, виртуозно провел операцию по его ликвидации. Но ради чего? Ради того. чтобы спасти задницы нескольких чиновников, чьи имена знает вся Россия?

Они тихо покинут свои насиженные места после выборов, о них немного посудачат в газетах, и они получат то, к чему стремились, – спокойную жизнь, богатую и сытую. Не хочется видеть всего этого. Забыть, отдохнуть, уехать в Париж, пожить там с Ириной недельку, две, три, месяц…" Сиверов нервно курил и смотрел, как тонкой струйкой дым уплывает в приоткрытое окошко автомобиля, растворяется в ночной суете города.

Глеб и не подозревал, что обоими выстрелами в доме на проспекте Мира он, сам того не желая, спутал карты атомным лоббистам США, задумавшим взорвать одну из ядерных станций российского производства. Да, он спутал карты, но кроме Лимончика у тех был и запасной вариант с банкиром Аркадием Геннадьевичем Шанкуровым. Правда, прежде чем воспользоваться им, следовало банкира раскрутить. Полковник же Сазонов, благодаря женщине, подосланной к нему, уже сделал свой выбор…

А пока Глеба ожидал Париж.

Глава 3

Париж! Париж! Он никогда не предстает перед тобой таким, каким ты его себе представлял. Глеб Сиверов много раз бывал во Франции, но всегда проездом, задерживаясь в столице ненадолго. Впереди его неизменно ожидали неотложные дела, каждый раз он оказывался чем-то занят, озабочен. Ради самого себя Глеб никогда бы не стал подыскивать время, для него отдыхом было бы и просто ничего не делать, за пару дней он мог восстановить потраченные силы, но отказать любимой женщине в том, о чем она уже не однажды просила его, Глеб не мог. И вот весной 1996 года Глеб поехал в Париж вместе с Ириной Быстрицкой. Поехал не для того, чтобы выполнить очередное ответственное задание, кого-то отыскать, убить еще одного мерзавца, скрывшегося из страны, вернуть похищенные драгоценности, добыть бесценные сведения, а лишь для того, чтобы отдохнуть, чтобы надышаться прозрачным дурманящим воздухом одной из великолепнейших столиц Европы. Самое главное, самое приятное – на этот раз ему никуда не требовалось спешить, не было назначено ни одной встречи, и о поездке Глеба Сиверова во Францию знал лишь генерал ФСБ Судаков. Перед отъездом Глеб с ним встретился, и они полтора часа гуляли по весеннему вечернему парку, беседовали. Генерал благодарил за работу, которую проделал агент по кличке Слепой.

Разговор, несмотря на спокойный тон генерала, на выдержанные ответы Глеба Сиверова, напоминал беседу двух игроков за карточным столом. Они могут высказывать друг другу самые безобидные вещи, но за масками на лицах нет-нет да и проступит напряжение – в банке-то огромные деньги, и каждый из сидящих за столом намерен выиграть их – иначе зачем тогда брать карты в руки? За каждой необязательной фразой стоит скрытый смысл, о нем может догадаться только тот, кто сам одержим желанием играть и выиграть…

Генерал Судаков и Глеб неторопливо брели по аллейке, и высокий чин ФСБ не мог отделаться от чувства, что Сиверов все-таки чужой их системе человек, хоть и оказал спецслужбе столько неоценимых услуг.

– Ты, наверное, сильно устал? – спросил генерал.

– В общем-то, да, – Глеб кивнул, а затем пожал широкими плечами.

– Может быть, тебе поехать куда-нибудь отдохнуть? – генерал прощупывал желание Глеба поработать.

– Об этом, если честно признаться, я и хотел с вами поговорить.

– Ну что ж, я не против. Никаких экстренных дел нет… – генерал смотрел на играющих на берегу пруда ребятишек. – Если хочешь – отдохни. Тем более, думаю, тебе это необходимо.

– Да, необходимо. Я немного издергался, стал очень уж нервным. Слишком многих начал подозревать, во всех вижу врагов.

– Надеюсь, во мне врага не видишь? – натужно улыбнулся генерал и его лицо приобрело болезненное выражение. – Ты же сказал – во всех…

– Вам так хотелось бы? – ушел от прямого ответа Глеб Сиверов.

– Твоим врагам завидовать не приходится.

– У меня нет настоящих врагов, – Глеб остановился, чтобы застегнуть куртку – подул свежий ветер, такой не похожий на обычный городской, казалось, это он принес сюда, в парк, прозрачный ультрамарин раннего вечера.

– Не жарко.., – рука генерала коснулась туго затянутого узла галстука.

– А я вот ненавижу носить костюм и галстук – не мое это. А может, и не умею.

– Я тоже долго этому учился, – проворчал генерал, – пришлось постараться. По мне, так лучшей одежды, чем камуфляж, еще не придумали. Если ты говоришь, что у тебя нет врагов, значит, тебе точно отдохнуть нужно, а то и полечиться.

– Враг – не мое слово, – рассмеялся Сиверов, – слишком эмоциональное, как его услышишь, рука сама к пистолету тянется. Я еще на войне в Афганистане понял, что нет врагов, есть только противник.

– Наверное, ты прав.

– У каждого свой метод.

– А если не секрет, куда собираешься поехать?

– Думаю в Париж, – честно признался Глеб.

– Париж… Париж… – мечтательно произнес генерал и посмотрел на синее весеннее небо, по которому плыли легкие, почти уже летние облака. Оно еще не успело вобрать в себя вечерние краски. – Да, Эйфелева башня, Монмартр, Лувр, Сена, маленькие кафе, столики на улицах, дорогие рестораны… Все люди нарядные, все куда-то спешат, продаются фиалки на каждом углу…Хорошая мысль, одобряю.

– Хорошая, хорошая, – улыбнулся в ответ Глеб.

– Только оставь точный адрес, где собираешься остановиться.

– Я и сам еще не решил.

– С кем едешь? Не один, думаю? – Судаков, как ни сдерживался, но на его лице все-таки промелькнула несколько фривольная усмешка, скорее всего, у генерала Париж ассоциировался не только с музеями и кафе.

– Не один, – не стал лукавить Глеб. Лукавь не лукавь, а Судаков и без ответов Глеба знает почти о каждом его шаге и спрашивает больше из приличия, чем из любопытства.

– Помощь моя нужна? – заглянув в глаза Глебу, осведомился генерал.

– Да нет, и без вас вроде бы все в порядке. Документы у меня есть, деньги тоже.

– Кстати, о деньгах, – генерал посмотрел на Глеба предельно серьезно – так кассир смотрит на человека, подошедшего к окошку кассы и ищущего свою фамилию в длинной ведомости.

– Да?

Генерал немного помялся и вытащил из внутреннего кармана плаща довольно-таки пухлый конверт.

– Здесь немного. Я прекрасно понимаю, что работа, которую ты делаешь, стоит куда большего. Но ты же сам знаешь, мы не ЦРУ, не ФБР и в средствах ограничены. Будь моя воля, я бы платил тебе больше.

– Не в моих привычках торговаться.

– Деньги еще ни у кого лишними не были.

– Лучше вы мне их потом отдадите.

– Не нести же мне их назад в отдел, – усмехнулся генерал.

– А почему бы и нет?

Конверт подрагивал в руке Судакова, а Глеб не спешил избавлять генерала от этого груза.

– Да бери же!

– Я не просил.

– Нет-нет, ты заработал! .

– Уговорили, ваша взяла.

Из того же внутреннего кармана появился лист бумаги, и в пальцах генерала блеснуло золотым колпачком ."вечное перо".

– Красивая у вас ручка.

– Распишись, пожалуйста, вот здесь.

Глеб мельком глянул на бумагу и поставил свою подпись там, куда ткнул пальцем Судаков.

– Ну вот, формальный вопрос решен. Пухлый конверт перекочевал в руки Глеба, а потом исчез в кармане его куртки. Сиверов сунул деньги небрежно – так, словно это были не десять тысяч долларов, а старая, много раз сложенная, читаная-перечитанная газета, которую не выкидывают только потому, что рядом нет урны. Генерала немного покоробило такое неуважительное обращение с деньгами. Но он сдержался, ничего не сказал.

Они еще долго гуляли, разговаривая о жизни, о всяких политических делишках. Генерал высказывал свои предположения о том, что и как сложится в России. Его версии и прогнозы были малоутешительными. Глеб старался не говорить, а больше слушать. Правда, иногда ему приходилось отвечать, когда генерал останавливался, брал Глеба за локоть и заглядывал в глаза:

– Как, ты думаешь, повернется это дело?

Глеб, не отводя взгляда, делился своими соображениями. Судаков кивал, но по его лицу, по лицу прожженного профессионала, было очень тяжело догадаться, согласен он с услышанным ответом или ставит его под сомнение. Разговор как-то до странного легко перескакивал с одного на другое: то вдруг генерал заговаривал о детях, затем – о разоружении, затем – ни с того ни с сего об отравляющих веществах, о ВПК и следом об общественном транспорте.

Глеб догадывался, что генерал ведет с ним какую-то хитрую беседу, словно что-то пытается узнать, а напрямую спросить не может. Глеб остановился и, глядя на носки своих ботинок, задал вопрос в лоб:

– Вас интересует, на чьей стороне буду я?

Генерал кивнул:

– Только вопроса этого я тебе не задавал.

– Знаете, если быть честным, то я скажу так… – Сиверов обломал с куста тонкую засохшую веточку и зажал ее между пальцев.

– Слушаю, – голос генерала был немного уставшим, но в то же время напряженным.

– Это глупый вопрос, а потому и ответ на вето глупый. Я не служу кому-то конкретно. Я стараюсь делать ту работу, которую мне поручают, и делать ее хорошо. И мне в общем-то неважно, кто придет к власти – правые, левые, либералы, коммунисты, демократы. Я служу России – не властям, не государству, не системе.

Глеб произнес эти слова буднично, без выражения, но генерал Судаков понял, что самый удачливый агент сейчас не лжет, говорит искренне. И, может быть, впервые за всю свою жизнь признается в своих истинных пристрастиях, в своих идеалах.

– А тогда что такое Россия?

– Тяжело сказать… Она то, что не изменяется, когда рушатся пирамиды власти. Не изменятся пейзажи, то же солнце взойдет над ней.

– Понял тебя…

– Откровенно говоря, не люблю делать признания, – Мы все служим России, – улыбнулся генерал. – Другого ответа, По правде сказать, не ожидал от тебя услышать сегодня.

После этого разговор вновь начал перескакивать то на погоду, то на моду.

Внезапно генерал Судаков поинтересовался, какая, на взгляд Глеба, модель автомобиля самая лучшая.

– Смотря для чего.

– Для всего, – вновь улыбнулся генерал.

– «Для всего» автомобилей не существует. Один хорош, чтобы ездить по городу с красивой женщиной на заднем сидении, другой хорош – уходить от погони, третий подходит для езды по полям, лесам, горам. Общего здесь ответа нет. Да, еще один фактор – цена.

– Цены кусаются, – вздохнул генерал, – даже когда приходится покупать не для себя, а для управления.

– Вы же как партизаны.

– В каком смысле?

– Напал на немецкий гарнизон, разжился оружием и техникой…

– Не дело это. Ты еще предложи метод инквизиции: кто донес – тому половину имущества казненного.

– Что касается меня, то предпочитаю по городу ездить на БМВ и «вольво».

Судаков улыбнулся с грустью:

– Я вот все мечтаю дочке машину подарить, да, видно, мечта так и останется мечтой.

И Глеб понял, что этот генерал ФСБ – человек небогатый, что и у него проблемы с деньгами, как у всех простых смертных, как у большинства честных людей. На прощание они пожали друг другу руки и договорились, по какому именно каналу Глеб Сиверов сообщит потом генералу Судакову свое точное местонахождение во Франции.

Ровно через два дня после этого разговора Глеб Сиверов – а если верить документам, которые лежали в его бумажнике, то Федор Молчанов, – и Ирина Быстрицкая спускались по трапу на землю Франции. Ирина еще неделю тому назад даже представить себе не могла, что окажется в Париже. Ее лицо сияло, она была бесконечно благодарна Глебу, и, не скрывая своего восторга, говорила:

– Как здорово! Это просто прекрасно! Вот так – все бросить, все оставить, сесть на самолет и… каких-то два часа – и мы уже не в России, не в серой Москве, а в самом сердце Франции, в Париже.

– Да-да, – лукаво улыбался Глеб, – мы в .Париже, это не сон, я помню, о чем ты меня просила.

– В следующий раз буду осторожней в своих просьбах. Вдруг мне взбредет в голову попросить тебя о чем-нибудь уж совсем невероятном.

– О чем же?

– Даже не знаю, для тебя нет ничего невозможного, в этом ты меня убедил.

– Ты не знаешь еще моих слабых мест.

– Знаю, знаю! – воскликнула Ирина.

– Врешь, даже я их не знаю.

– Твое слабое место – это я…

Они обменялись поцелуями. Сперва она поцеловала его в щеку, не дожидаясь, пока он подставит губы, затем он прижал ее к себе и долго не отпускал. Их багаж успел проехать несколько кругов, пока они наконец его забрали.

Отель они выбрали почти в самом центре и в тот же вечер пошли гулять по Парижу. Ирина говорила без умолку. Глеб слушал ее, улыбался и чувствовал, что наконец-то он спокоен и счастлив, словно с ними произошло что-то исключительное, словно они не виделись давным-давно, мечтали об этой встрече долгие годы и вот случайно встретились. Им казалось, перемена места изменила их самих.

Ирина выглядела потрясающе. Она сделала себе новую прическу, перед отъездом накупила кучу новых нарядов. Но, как и водится, в самый последний момент, уже за полчаса до отбытия в аэропорт, передумала, разочаровалась во всех тех платьях и костюмах, которые купила, и оставила их все дома. Но удивить этим Глеба ей не удалось.

– Нет-нет, ничего лишнего брать не буду. Если что-то понадобится, ты мне купишь в Париже? – заглянув Глебу в глаза, словно все еще не веря, что они действительно улетают во Францию, прошептала тогда Ирина. – Или я уже окончательно обнаглела?

– Все, что пожелаешь, дорогая. Если хочешь, я даже куплю тебе Эйфелеву башню, – пошутил Сиверов. – Правда, ее придется очень долго заворачивать.

– Нет-нет, Эйфелеву башню я не хочу. Пусть она стоит на своем, месте, пусть украшает город. Мы просто станем на нее смотреть, будем любоваться. Ведь она и так станет нашей?

– Она уже твоя.

– Мы еще не прилетели и даже не выехали из дому, – сказала Ирина, и в этот момент прозвучал телефонный звонок – им сообщили, что такси уже находится возле подъезда их дома.

Вот так, налегке, почти ничего с собой не взяв, Глеб и Ирина сели в самолет французской авиакомпании и очутились в Париже. В аэропорту, едва оказавшись за стенами терминала, Ирина приподнялась на цыпочки, крепко обняла Глеба за шею и еще раз поцеловала в губы.

– Что с тобой? – спросил он.

– Я просто счастлива, Глеб.

– Не называй меня Глебом. Ты же знаешь чем я занимаюсь?

– Ах, да, прости, ты – Федор, – подмигнула ему Быстрицкая.

Глеб погрозил ей пальцем:

– Ты неисправима.

– Ты такой у меня красивый, что тебе идут не только костюмы-тройки, но и чужие имена.

– Вот так-то лучше, – засмеялся Глеб. и вновь ответил поцелуем на поцелуй.

Волосы Ирины пахли изумительно, но не парфюмерией. То ли воздух Франции уже запутался в ее прическе, то ли Глеб просто был счастлив. Но тем не менее, даже опьяненный счастьем, он по привычке пристально всматривался в лица окружающих, следил за каждым, самым мимолетным, их движением. И всегда поворачивался так, чтобы видеть своего потенциального противника, чтобы успеть защитить Ирину. Эта женщина была для него слишком дорога, и потерять ее он боялся больше всего на свете.

– Ты какой-то странный, – уже в холле гостиницы прошептала Ирина ему на ухо.

– То есть?..

– Ты как-то подозрительно смотришь на людей, словно боишься их.

– Нет, я их не боюсь. Это профессиональная привычка. Быть настороже и бояться – не одно и то же.

– Да забудь ты об этом! Здесь так хорошо, так чудесно! Такое впечатление, что весь этот город, эта гостиница, эти люди специально созданы для нас. Ты заметил, дорогой, здесь все улыбаются, даже если куда-то спешат, если чем-то заняты?

– Заметил, заметил, – спокойно сказал Глеб, поймав на себе взгляд высокой длинноногой девушки в потертых джинсах.

Она подмигнула Глебу, и ему ничего не оставалось, как улыбнуться ей.

Сиверов проводил девушку взглядом и повторил:

– Заметил…

Ирина тут же дернула его за рукав:

– Что это ты улыбаешься красоткам?

– Но ты же говорила, будто все они созданы для нас с тобой.

– Я тогда тоже начну улыбаться каждому встречному, как это делаешь ты, – Улыбайся. Только смотри, тебя могут украсть. Хоть и говорят, что в Париже много красивых женщин, но такой, как ты, здесь нет. Я видел, как на тебя смотрят мужчины, как загораются их глаза и начинают дрожать колени.

– Ну и пусть смотрят. Я принадлежу только тебе и люблю только тебя…

Она хотела сказать «Глеб», затем хотела сказать «Федор», но решила, что ни то, ни другое имя в данном случае произносить не стоит.

– Я люблю тебя, мой дорогой.

– Ты, Ирина, охрипнешь, повторяя эти слова по сто раз на дню.

После этого Быстрицкая поцеловала Глеба в идеально выбритую щеку.

– Вот так-то, побереги себя, – ответил он на ее поцелуй.

– Только этим и занимаюсь.

Номер у них был большой и светлый, на третьем этаже. Ирина сразу отодвинула оконные портьеры и приникла к стеклу. За окнами пролегли парижские улицы, пейзаж скорее напоминал кадры кино, чудесный сон, чем реальность.

– Смотри, как красиво!

– А вон Эйфелева башня, видишь? – Глеб подошел, обнял Ирину за плечи, уткнулся в ее пьяняще пахнущие волосы и посмотрел на ажурную стрелу, поблескивающую в голубоватом парижском воздухе. – Я ее сразу приметил, еще когда мы подъезжали к отелю.

– Серьезно? А почему мне ничего не сказал?

– Ты не спрашивала, я и не сказал.

– А мы пойдем к ней прогуляться? дурачась, как маленькая девочка, спросила Ирина.

– Обязательно пойдем, если ты хочешь!

– Хочу, – будто загадывая желание доброму волшебнику, прошептала Ирина.

– Когда?

– Прямо сегодня! И не будем ездить на автомобилях, а станем ходить пешком.

– Пешком? На таких, как у тебя, каблуках? – усмехнулся Глеб.

– Зачем на каблуках? Я надену легкие туфли. Если хочешь, надену джинсы и буду выглядеть, как все.

– Нет, не хочу. Мне нравится, когда ты на высоких каблуках.

– Я могу ходить и на каблуках – до тех пор, пока не подверну ногу. ,.

– Вот и ходи.

– Я начинаю задумываться над такой возможностью… Ты вызовешь мне врача, а я попрошу его прописать мне постельный режим…

– Размечталась.

– А тебе самому не кажется, что этот город очень подходит для постельного режима?

– Если только тебе не наложат на ногу гипс.

Оба рассмеялись, глядя друг на друга. Их лица светились счастьем.

– Давай пойдем гулять прямо сейчас, – предложила Ирина.

– Если хочешь – то прямо сейчас.

– Конечно, хочу! Очень! Не станем же мы сидеть в гостинице? Правда, номер шикарный и все здесь хорошо, но мне хочется на улицу, хочется в город.

– Мы и так в городе, на деревню тут не похоже, сказал Глеб.

– Нет-нет, я хочу смешаться с толпой, я хочу улыбаться и хочу дышать здешним воздухом. Глеб пожал плечами.

– Ну что ж, собирайся, пойдем. Мы для того и приехали сюда, чтобы развлекаться. Прогулка – одно из этих развлечений.

– А ночью мы будем здесь. Ты видел, какая здесь продуманно шикарная кровать?

– Видел, – заулыбался Глеб, уже предвкушая все те удовольствия, которые он и Ирина получат вдалеке от дома, вдалеке от забот и проблем.

Но вдруг лицо женщины стало напряженным, словно она увидела какую-то преграду прямо перед собой.

– Случилось что-то? – Глеб тоже напрягся.

– Послушай, – Ирина отвернулась от окна и положила ладони Глебу на плечи, – а здесь нас никто не достанет?

– В каком смысле? – прикинувшись недогадливым, спросил Глеб.

– А так-как всегда… Вдруг тебе позвонят и скажут, что куда-то срочно надо лететь, бежать, торопиться… И ты оставишь меня одну.

– Я всегда возвращаюсь.

– Да-да, возвращаешься, но я хочу, чтобы здесь, в Париже, мы принадлежали только друг другу. И чтобы не было никого из твоих странных знакомых.

– Надеюсь, так и случится. А почему ты вдруг об этом забеспокоилась?

– Всегда, когда мне очень хорошо, то кажется, именно сейчас, именно в этот момент, счастье рухнет, рассыплется, как карточный домик – от одного неловкого прикосновения, и я опять останусь одна. И тогда мне уже не будут в радость ни Эйфелева башня, ни эти улицы, ни парижский воздух, ни фиалки, ни кафе. В общем, все это станет как бы не для меня, сделается пресным.

– Ты слишком высоко меня ценишь, – сказал Глеб. – Но хочется верить, что действительно ничего непредвиденного не произойдет.

– Так все-таки может произойти? – она словно поймала его на вранье, да впрочем, так оно и было.

– Все может случиться, – не кривя душой ответил Глеб и, крепко сжав ладони Ирины в своих руках, заглянул ей в глаза. – Ты же знаешь, чем я занимаюсь.

Случиться может что угодно. Но думать об этом каждую секунду не стоит. Сейчас мы вместе, сейчас нам хорошо, и я надеюсь, это состояние останется с нами на все время пребывания в Париже. Иначе тебе придется назвать меня обманщиком.

– Дай-то Бог… – горестно вздохнула Ирина, ей часто приходилось так вздыхать.

– Да ладно тебе! Вот уже и расстроилась, глаза сделались грустными, плечи поникли.

– Я не виновата в этом.

– Значит, снова во всем плохом, даже в том, что еще не случилось, виноват я.

– Просто я боюсь потерять тебя, Глеб. Прости. Федор, Федор! Федор! Ненавижу это имя!

– И я боюсь потерять тебя. Так что давай будем вместе, будем радоваться жизни и наслаждаться тем, что нам никто пока не мешает, что мы вдвоем в огромном прекрасном городе. А не станем расстраиваться от того, что может случиться.

– Да-да, давай, – и Ирина сбросила с лица грустное выражение, улыбнулась так, как это умела делать только она и только для Глеба.

– Ну что ж, я тебя жду.

– Сейчас, – кивнула Ирина и заспешила в ванную комнату, – это не займет много времени, – услышал Сиверов ее голос, приглушенный шумом воды. – Я быстренько приведу себя в порядок, и мы сможем идти.

– Не торопись, мы никуда не опаздываем.

Едва за Ириной закрылась дверь, Глеб снял телефонную трубку и попросил соединить его с Москвой, назвав номер, указанный ему генералом Судаковым. Ирина не успела даже подкрасить губы, как заказ был выполнен;

И Глеб какому-то незнакомому, человеку спокойно сообщил, что они остановились в отеле «Голубая звезда», в номере тридцать четыре.

– Кто звонит? – спросил абонент.

– Звонит Федор Молчанов.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Вот и весь разговор. Глеб положил трубку и стал поджидать свою возлюбленную, поглядывая на быстро бегущую секундную стрелку. С каждым оборотом эта стрелка сокращала время, отведенное им для счастья. Ирина не заставила себя долго ждать. И уже через пять минут они, как дети, весело смеясь, бежали по улицам. И странное дело: на высокого мужчину, и стройную красивую женщину никто не косился, никого их поведение не удивляло. Что удивительного: влюбленные, счастливые… Правда, время от времени и Глеб, и Ирина ловили на себе завистливые взгляды и добрые улыбки. Они шли по улице, круто поднимающейся в гору, и Глеб знал, что стоит им добраться до красного здания банка, как оттуда откроется удивительная панорама, и тающий в дымке кружевной силуэт Эйфелевой башни приблизится к ним. Таких моментов будет еще несколько, каждый раз им покажется, что цель близка. Но один подъем, второй – башня ближе, ближе, но все равно до нее еще далеко…

Глава 4

Далеко не всякий человек может похвастаться тем, что мечта его детства осуществилась. Да, в самом деле, припомните, как каждый из нас говорил, что когда вырастет, непременно станет космонавтом, солдатом, милиционером… Никто в шестидесятых-семидесятых годах и не заикался о том, что станет коммерсантом, президентом, депутатом Госдумы. И уж точно, ни одному мальчишке, ни одной девчонке не могло прийти в голову избрать своей профессией банковское дело; слово «банкир» встречалось исключительно в книжках об «их» жизни, у нас же были лишь бухгалтера да счетоводы. Все в той стране, от которой остались одни воспоминания, было учтено наперед, расписано – никаких глупостей. И все возможные перспективы укладывались в одну емкую пословицу: «Всяк сверчок знай свой шесток».

Но все же случались и исключения – реальное будущее просматривалось. Это смотря как взглянуть на утверждения малышей о своей будущей профессии. Можно было в пять лет мечтать стать космонавтом. Вступив в пионеры, быть уверенным, что станешь комсомольцем. Из комсомола можно было перебраться в партию, а оттуда – на руководящую работу.

…Жил один мальчик, всегда знавший наверняка, кем он станет. Звали его Аркаша. Это потом, после Перестройки, он сделался Аркадием Геннадьевичем Шанкуровым. Но даже в четырехлетнем возрасте на вопросы взрослых он неизменно отвечал, напуская на себя серьезный вид: «Я буду Аркадием Геннадьевичем».

Никаких профессий при этом он не называл – ни космонавта, ни летчика-испытателя. Просто Аркадий Геннадьевич. Этот ответ неизменно умилял дядей и тетей.

«Вот из кого человек растет», – говорил тогда отец Аркаши, Геннадий Аркадьевич, заведующий оптово-торговой базой. В те времена это было покруче, чем сегодня – председатель правления крупного банка. И слово свое Аркаша сдержал. Стал-таки… Теперь, в середине девяностых, его никто иначе как Аркадием Геннадьевичем не называл, разве что по старой привычке – брат, да еще жена. Но и те пользовались не уменьшительным именем, а только полным. Так уж получилось, что сперва вырвался вперед брат Аркадия – Артур, который был на два года старше Аркаши..

Артур, несмотря на свое немного чуждое советской идеологии имя, пошел в гору, сделав ставку на номенклатурную карьеру. В двадцать пять лет он уже возглавлял комсомольскую организацию Научно-исследовательского института порошковой металлургии. А Аркадий, работавший под его началом, медлил, даже в партию вступить не стремился, словно предчувствовал то, что произойдет с этой организацией. Случается такое у людей – неким инстинктом они точно предвидят будущее, как животные, которые умеют предчувствовать приближение землетрясения или урагана. Не тянуло Шанкурова-младшего делать карьеру при коммунистах – и все тут. Дожидался он своего времени, и оно наступило.

Лишь только появились первые постановления разрешающие создание кооперативов, как простой инженер Аркадий мгновенно сделался Аркадием Геннадьевичем. Он сумел убедить брата Артура в том, что следует открывать свое дело. Тот не прочь был заработать большие деньги, но все еще боялся подставлять свое имя, поэтому и позволил Аркадию возглавить кооператив. Работали братья Шанкуровы исключительно по специальности.

Наверное, многие до сих пор помнят неразрешимую для того времени проблему: снашивается металлическая набойка на тонком каблучке сапога иди туфельки – и делай что хочешь. Вернее, сделать ничего невозможно, только выбрасывай обувь на свалку. Даже появившиеся на короткое время полиуретановые набойки положения не спасали, разве что на месяц, не больше.

Аркадий Геннадьевич придумал абсолютно беспроигрышный ход. В опытном цеху научно-исследовательского института он организовал производственную линию по изготовлению твердосплавных набоек – маленьких, чуть больше копейки в диаметре.

К ним прилагалось два длинных шурупчика и плохо читаемая этикетка. Все это запаковывалось в микроскопические полиэтиленовые пакетики и продавалось оптовикам по рублю за пакетик.

Наштамповать подобных изделий не представляло труда, хоть десять тысяч в смену. Но Аркадий Геннадьевич, будучи сметливым предпринимателем, дабы не затоваривать рынок и тем самым сбивать цену, никогда не позволял выпускать более тысячи пар набоек в день. Товар не залеживался, расходился почти моментально по открывшимся, в связи с послаблением, частным обувным мастерским, по отделам «Умелые руки», по первым в стране коммерческим киоскам. Набойки пользовались необычайным спросом.

Прибыль братья Шанкуровы получали небывалую пятьсот процентов, никак не меньше. Фантазия старшего брата не шла дальше того, чтобы обменивать полученные рубли на валюту и складывать ее дома в коробку из-под обуви.

Но вот Аркадий Геннадьевич был куда сообразительнее. Он понимал, что денег в кармане должно лежать ровно столько, сколько ты можешь проесть, пропить, прогулять. А остальные обязаны на тебя работать. Зеленые бумажки, без спору, хороши, но они, к сожалению, не кролики, которые умеют плодиться. Одним из его любимых девизов был: «Если хочешь выиграть на скачках, найди те скачки, где лошади самые медленные». Он не бросился в посредническую деятельность, грамотно полагая, что это занятие хоть и приносит огромные проценты прибыли, но вряд ли продлится дольше двух лет. Он спешил занять собственную нишу. Расчет его был прост.

Без чего не может обойтись человек? Без хлеба, без воды и без лекарств.

Первые две составляющие жизни он уступил другим предпринимателям, а сам всерьез заинтересовался лекарствами. Торговать лекарствами это то же самое, что торговать жизнью, надеждой на жизнь, особенно если имеешь дело с обезболивающими средствами.

Огромные партии таблеток, бинтов, обезболивающих уходили из подвальных складов Шанкурова-младшего в Абхазию, в Таджикистан, в Нагорный Карабах, в Приднестровье. Там за медикаменты платили сразу, не задерживаясь. Откуда берутся деньги у покупателей, Аркадий Геннадьевич предпочитал не задумываться.

Он спас от финансовой гибели небольшой фармацевтический завод по производству снотворных и обезболивающих препаратов. Менял свою продукцию на все, что угодно, и даже никогда всерьез не волновался за свою жизнь. Нужно было – откупался. Но до этого дело доходило лишь изредка.

Шанкуров не любил афишировать себя. Никогда по телевидению не появлялась реклама его фирмы, никогда в газетах не публиковались объявления с телефонами его офиса. Он работал с надежными и давними партнерами, предпочитая заурядным уголовникам воюющих фанатов. И последние никогда его не подводили.

Он продавал лекарства и одной воюющей стороне, и другой. И никто не высказывал ему претензий. При этом Аркадий Геннадьевич выглядел в глазах общества добродетельным и милосердным. У него хватало ума не рваться в большую политику. Ясно, такое желание иногда возникало в душе, но тут же перед его внутренним взором представали партнеры (друзей у него не было), уже ушедшие из этой жизни – расстрелянные в своих офисах, в квартирах, или взорванные вместе с автомобилями. А все потому, что имели глупость возомнить себя не только финансовыми воротилами, но заодно и прожженными мастерами политических интриг.

Получить от жизни больше, чем она может дать, Аркадий Геннадьевич никогда не пытался. Но дело в том, .что всегда хочется жить немного лучше, чем живешь "сейчас. Он постепенно привык, что может тратить огромные суммы денег, и всегда, как ему казалось, не хватало для полноты картины самой малости…

Если раньше он худо-бедно ухитрялся «отмывать» незаконные суммы, то теперь эта проблема встала перед ним во всей своей сложности. Прибегать к услугам посредников не так-то безопасно, обязательно кто-нибудь раньше-позже да сдаст.

И вот постепенно Аркадий Геннадьевич пришел к гениальной по простоте мысли, что производство денег – это тоже производство, мало чем отличающееся от изготовления набоек для женских сапог.

Вот так и возник в Москве еще один банк с расплывчатым по своему смыслу названием: «Номинал-банк».

Шанкуров не претендовал на то, чтобы его детище вошло в десятку самых крутых финансовых заведений столицы. Он также не стремился рекламировать широту предоставляемых услуг. Шанкуров быстро освоил новые для себя финансовые премудрости и не только освоил, но и сумел в хитросплетениях банковского дела найти надежные пути, ведущие к солидным дивидендам. Золотым временем для Шанкурова стала борьба с безудержно растущим курсом доллара. В одних странах доллар побеждал национальные валюты, стремительно рос, а в других продолжал временно стоять на месте. Почему-то никому из глав национальных банков суверенных государств не приходила в голову простая мысль: если держишь на месте доллар, то немецкая марка непременно будет продолжать свой рост; и, несколько раз совершив несложную операцию перегонки рублей, тенге, «зайчиков», карбованцев в доллар, затем покупаешь на них марки, а продав их, получаешь двукратный или трехкратный подъем за неделю.

Самое странное, эти операции быстро наскучили Шанкурову. Не было в них настоящего размаха. Но браться за что-нибудь более серьезное он пока не спешил.

Все чаще происходили срывы, все чаще преуспевающего банкира видели в шикарных ресторанах в обществе брата и ближайших помощников. Разумно потреблять алкоголь он не умел, мог или пить напропалую, или не пить вообще. Середина ему была не ведома. Ему уже приходилось откупаться от избитого им официанта, от официантки, которую он чуть было не изнасиловал на глазах ресторанной публики. Довелось откупаться и от милиции, когда, подвыпив, он учинил стрельбу из пистолета по люстрам. А затем Шанкуров-младший завязывал пить и месяц, два не прикасался к спиртному. Но новые дела требовали новых встреч. Успешные сделки приходилось отмечать с партнерами.

И вот наступил день, когда Аркадий Геннадьевич Шанкуров решил сыграть очень по-крупному. Банковская деятельность, создание денег из воздуха уже не удовлетворяли Аркадия Геннадьевича. Как ни крути, а его аферы все равно оставляли документальные следы банковские платежки, счета в отделениях других банков (свои-то он мог уничтожить, подчистить, изменить). Но если бы кто-то сильно захотел – а в том, что это произойдет, он не сомневался, – Шанкурова можно было бы взять, как он сам любил выражаться, за задницу. Пока еще его спасали щедрые откупные, раздаваемые контролерам.

Аркадий Геннадьевич с легкостью отдавал половину сотворенных им из ничего денег, и его оставляли в покое. Другой бы на его месте уже давно погорел, но только не Шанкуров. Его спасало полное безразличие к политике. Он не финансировал ни одной политической партии, не делал никаких предвыборных ставок, платил только за то, что в самом деле стоило денег, а значит, не за голые идеи. Хотя, если хотел бы, мог поставить в строй не одну тысячу вооруженных людей. Бандитские группировки, сепаратисты – все были ему должны.

Однажды Аркадию Геннадьевичу довелось вычитать хитрую мысль одного американского экономиста, который уверял, что в жизни успеха добивается тот, кто должен всем. Такому человеку будто бы никогда не дадут погибнуть, ведь иначе он не сможет отдать долги. Возможно, подобное заключение и жизнеспособно где-нибудь в Америке или в Англии, но только не в России, где из всех законов природы без оговорок действует один только закон всемирного тяготения. Человека здесь редко убивают за то, что ему должны деньги (конечно, в том случае, если он не требует их возврата), но убивают обязательно, если он должен сам, убивают, если он слишком много знает и при этом болтлив. Вот почему Шанкуров легко раздавал деньги и не требовал их возврата. Зато в любой момент мог воспользоваться услугами кого угодно – от чеченских полевых командиров до депутатов Госдумы.

Он мог себе позволить построить мраморный дворец на видном месте при въезде в столицу, но не стал этого делать. Вызывающая роскошь порождает зависть, а значит – ненависть. Лучше всего спрятаться за чью-нибудь спину. Он выкупил одну из государственных дач, принадлежавшую ранее Министерству обороны СССР. Снаружи здание он трогать не стал, зато внутри отделал свой дом по последнему слову интерьерной моды и строительной техники. Жил он теперь за высоким забором, охраняемым солдатами, соседями у него стали генералы. И даже если кому-нибудь удавалось увидеть краем глаза роскошь, которой он окружил себя, вся ненависть обрушивалась на головы военных: вот, мол, до чего дошел российский генералитет!

Зарабатывание денег – это азартная игра, в которой невозможно остановиться. Или ты проигрываешься вчистую и тебя выгоняют из-за карточного стола – тогда тебе остается пустить пулю в лоб, – или же продолжаешь игру, срывая куш за кушем. Третьего не дано. Никто не позволит тебе с выигрышем подняться из-за стола и как ни в чем не бывало покинуть компанию картежников.

Окончательно уверившись в своей безнаказанности и везучести, Шанкуров перевел деятельность на качественно новый уровень. Уже не раз оптовые покупатели медикаментов из воюющих регионов намекали ему, что не стоит размениваться по мелочам. Лекарства стоят дорого, слов нет, но еще дороже можно продавать наркотики. Пути переправки через воюющие страны для Аркадия Геннадьевича не являлись тайной, а фармацевтический заводик, находящийся в его собственности, в принципе мог выпускать любую дрянь. Недавно закупленные итальянские технологические линии отличались замечательным свойством – многопрофильностью.

Полдесятка верных технологов, посвященных в тайну, были в силах обеспечить весь процесс, а люди, работавшие на расфасовке и упаковке препаратов, могли даже и не догадываться о том, что проходит через их руки. Препараты аккуратно запаивали в стеклянные ампулы, упаковывали в картонные коробки, и с вполне безобидными этикетками они отправлялись в странствие.

Единственное, о чем болела голова у Шанкурова, так это проблема «несунов».

Еще не хватало, чтобы кто-нибудь, украв препарат и использовав его согласно инструкции, вложенной в упаковку, отправился на тот свет, приняв смертельную дозу наркотика. Он вдвое увеличил зарплату по сравнению со средней по стране и вдвое усилил охрану. Целых полгода прошло без каких-либо неприятных происшествий. Пользуясь благородным прикрытием, машины с красными крестами на боках спокойно преодолевали границы. Запаянный в стекло наркотик не могли учуять даже специально обученные собаки. Да в общем-то, если бы кто-то и устроил проверку, доказать злой умысел было достаточно сложно. Обезболивающее по большому счету отличается от наркотиков лишь концентрацией.

Так продолжалось бы долго, если не вечно, но на свою беду Аркадий Геннадьевич решил жениться. Естественно, жену себе он присмотрел такую, чтобы не стыдно было с ней появиться в обществе. Анжелика Ведовская закончила хореографическое училище и выступала с сольными номерами в ресторане одного из подмосковных мотелей. Аркадий Геннадьевич сразу же понял: она то, что ему нужно. В свои двадцать два года она еще не утратила желание быть самостоятельной в этой жизни, телом не торговала, а лишь позволяла на него смотреть с приличного расстояния. Во всяком случае, производила впечатление довольно сдержанной в платном сексе барышни.

Шанкуров не спешил делать ей предложение. Он издали наблюдал за девушкой, которую облюбовал себе в жены. Сперва он делал это, сидя за столиком в ресторане мотеля, три дня подряд заказывая один и тот же, самый близкий к сцене. Он не мигая смотрел на Анжелику, извивавшуюся у отполированного до зеркального блеска столба, облизывая пересохшие губы, следил за тем, как она выгибается, обхватывая столб руками, затем резко распрямляется, отбрасывая волосы на нервно подрагивающую спину.

Аркадий Геннадьевич даже переставал дышать, когда Анжелика садилась на шпагат. Он представлял себе ее головокружительные телодвижения, но совершаемые уже не на сцене, а в огромной двуспальной кровати, расположенной в его доме, и чувствовал: с такой женщиной в постели можно даже оставаться неподвижным, как бревно, и получать все удовольствия кругосветного путешествия.

В последний вечер он уже не следил за ее ногами, не обращал внимания на средних размеров, легко уместившуюся бы в его ладонях грудь, – он не отводил взгляда от немного полноватых, чувственных губ Анжелики. А девушка словно специально дразнила его, хоть и не видела лица мужчины, сидевшего совсем близко к ней.

Прямо за Шанкуровым, на стене, располагался мощный прожектор с оранжевым светофильтром, обливавший обнаженное тело Анжелики аппетитным апельсиновым светом. Она то прикрывала лицо ладонями, то резко отводила их. И тогда оранжевый свет вспыхивал на ее ярко-красных, чуть влажных губах. На четвертый день Шанкуров в ресторан не поехал. Зато теперь двое его охранников получили новое задание: целый месяц они отслеживали друзей, знакомых Анжелики, выясняли, с кем она поддерживает связь, что ест, что пьет… Через три недели Аркадий Геннадьевич знал о ней почти все. У него на столе лежало с три десятка фотографий, запечатлевших Анжелику на досуге. Тут был и нудистский пляж, и концертный зал консерватории, и пара постельных снимков, сделанных при помощи телеобъектива с крыши соседнего дома. Всего два раза Анжелика встречалась с мужчинами за этот месяц и делала это за деньги – всего два раза, хотя возможности заработать подобным образом у нее было хоть отбавляй. Шанкуров, довольный собой, ухмыльнулся, разглядывая разложенные на столе фотографии.

«Она не из тех женщин, которые способны терять голову из-за любви. Скорее всего, она вообще не признает силу этого чувства, точно так же, как и я». Для надежности раздобыв через знакомых анкеты, собственноручно заполненные Анжеликой в ОВИРе, Аркадий Геннадьевич сделал окончательный выбор. Он вычислил день, когда Анжелике не нужно будет выступать в ресторане, и вновь двое его охранников отправились на машине в недальнее путешествие. Ничего не подозревавшая Анжелика вышла из дому.

Было еще довольно рано, часов восемь вечера, когда она заметила, что за ней неотступно следует мужчина в кожаной куртке и кепке, натянутой на самые глаза. Девушка остановилась у таксофона, чтобы проверить свою догадку насчет преследования, сделала вид, что опускает жетон и набирает номер. Мужчина остановился неподалеку и принялся рассматривать наклеенные на стены подземного перехода пожелтевшие объявления насчет продажи и покупки квартир, пропажи собак, желания поделиться с соотечественниками секретами похудения. Вскоре Анжелику ждало и новое открытие: мужчина был не один. Неподалеку застыл и второй, в такой же кожаной куртке, коротко стриженный, с колючим взглядом близко посаженных маленьких глаз.

Подземный переход крест-накрест проходил под площадью. Возле центральной колонны расположилась группа музыкантов, еще не начинавших концерт. Жалобно подвывала труба, длинноволосый парень с гитарой в руках настраивал свой инструмент, подключенный к переносному усилителю. У ног музыканта, как верный пес, примостился автомобильный аккумулятор.

– Да, я жду тебя! – выкрикнула Анжелика в молчащую трубку. – Через пять минут? Отлично! Анжелика чувствовала себя крайне неуютно. Лишь редкие прохожие сновали по переходу, и не было никакой возможности затеряться в толпе.

«Вот если бы здесь был вход в метро!» – подумала девушка.

Она повесила трубку и не спеша направилась к музыкантам, остановилась возле них. Двое мужчин тоже двинулись с места. Один из них прошел совсем близко , возле Анжелики и остановился там, где лестницы расходились в разные стороны улицы, второй преследователь прикрыл ей путь к отступлению.

"Ну вот ты и попалась? – подумала про себя Анжелика. – Но кто они?

Насильники? Вроде не похожи, в их глазах даже невозможно прочесть и намека на страсть, на желание обладать мной. Грабители? Но на мне шмоток максимум баксов на четыреста, да и в сумке лежат две сотни – небольшая пожива для двоих".

Парень с гитарой вынул из черного чемодана раздвижную микрофонную стойку, укрепил на ней микрофон и опробовал звучание:

– Три-пятнадцать, три-пятнадцать…

Его неожиданно высокий голос гулким эхом разлетелся по облицованному белым кафелем подземному переходу. Дурацкая считалка почему-то развеселила немногочисленную публику, собравшуюся послушать музыку.

Анжелика машинально посмотрела на часы. Она торчала здесь уже битых полчаса, а эти двое и не думали прятаться от нее, но пока и не собирались приближаться.

Зазвучали труба, гитара и барабан с тарелками, вокал, – Ля-ля, та-та, па-па… – что-то совсем безумное в той ситуации, в которой оказалась девушка. Анжелика не вслушивалась в слова песни. Она только следила взглядом за проходившими мимо людьми. Некоторые из них останавливались, и вскоре возле музыкантов собралась небольшая толпа – человек двадцать пять.

Музыканты играли удивительно слаженно и совсем не такую уж безвкусную музыку, какая обычно звучит в переходах.

Девушка запустила руку в сумку и, делая вид, что ищет деньги, выложила со дна поверх носового платка и кошелька электрошокер. А затем, зажав в кулаке первую попавшуюся купюру, пробралась сквозь людей, бросила деньги в ярко-красное нутро футляра от гитары и тут же, сорвавшись с места, бросилась бежать. Она, пригнувшись, успела проскользнуть мимо растерявшегося на мгновение мужчины в кожаной куртке и, оглашая подземный переход громким стуком стальных набоек, выбежала по лестнице на уже начинавшую темнеть пустынную вечернюю улицу. Бежать на высоких каблуках ей было очень неудобно. Она видела темные окна первых этажей, занятых офисами и уже обезлюдевшими магазинами, слышала за спиной тяжелый топот и надсадное дыхание преследователей. Впереди маячила ярко освещенная людная улица, но до нее еще нужно было добежать. И Анжелика поняла, что этого ей не успеть сделать. Пробегая мимо фонарного столба, девушка ухватилась за него и резко свернула в сторону. Оба преследователя проскочили мимо. За те несколько секунд, которые она выиграла, Анжелика успела снять туфлю с острым каблуком, сжала ее в левой руке, а правую запустила в сумку. Первым на нее набросился мужчина в кепке. Он прикрыл голову правой рукой, опасаясь удара острым каблуком в лицо, и тут же электрошокер уткнулся ему в живот.

Короткий электрический разряд прошел по его телу, и он как подкошенный упал на асфальт. Но Анжелика не успела второй раз воспользоваться своим оружием. Другой преследователь схватил ее за запястье, электрошокер с глухим стуком упал под ноги. Но подкованная сталью шпилька располосовала лицо мужчине от виска до уголка губ рваной кровоточащей раной. Девушка уже думала, что после этого ей несдобровать – разбитое лицо или перелом руки ей обеспечены.

Но нападавший, на удивление, не проявил особой агрессивности. Он слегка заломил руку Анжелики за спину и обхватил девушку сзади. Она попыталась закричать, но тут же широкая ладонь легла ей на рот. Анжелика что было силы впилась зубами в руку, почувствовала во рту солоноватый привкус теплой крови, и ее едва не вырывало. Мужчина вскрикнул и чуть сильнее потянул заломленную руку вверх. Анжелике пришлось разжать зубы. Она сплюнула на асфальт чужую кровь.

Мужчина в кепке сумел подняться на четвереньки и стоял, как собака, выбравшаяся из воды, – мотая головой.

– Быстрее! – прикрикнул на него тот, который держал Анжелику. – Подгоняй машину!

Сам же он потащил девушку в ближайшую подворотню, уже не рискуя на этот раз затыкать ей рот. Но она и не пыталась кричать. Анжелика сообразила, что никто из этих двоих скорее всего не собирается причинять ей зло. Их задача – схватить ее и не дать убежать. По своему опыту она знала: если не предпринимать попыток сопротивления, то и с тобой будут обращаться без грубости. Сейчас убежать она не могла, и единственный выход ей виделся в том, чтобы усыпить бдительность напавших, а потом, когда ее станут сажать в машину, попробовать вырваться или же выскочить из автомобиля по дороге.

Глава 5

В подворотне похититель чуть ослабил хватку и зашептал Анжелике на ухо:

– Не надо дергаться, и все будет хорошо.

– Кто вы такие? – спросила она.

– Все нормально, – ответил нападавший, – мы не злодеи.

– Так я и поверила! – огрызнулась девушка.

– Я все сказал.

– Какого черта вам нужно?

Но он больше ничего не говорил. Анжелика прислушалась. Вскоре раздалось урчание двигателя, и машина – старая «вольво» – пикап – заехала в подворотню. За рулем с кислой миной на лице сидел тот самый, в кепке. В узкой подворотне с трудом удалось распахнуть дверцу автомобиля. Водитель перегнулся через спинку своего сиденья и ловко схватил Анжелику за ноги. Второй похититель принялся заталкивать ее на заднее сиденье. Стараясь при этом не прикасаться к интересным" местам. Когда дверца захлопнулась, девушка почувствовала, что усевшийся рядом с ней прижал к ее боку что-то твердое и холодное. «Пистолет!» – мелькнула мысль. Она осторожно скосила глаза: нет, это был ее собственный электрошоке?.

– Сами виноваты, – буркнула Анжелика, уже немного приободрившись и не без самодовольства разглядывая рану на лице соседа.

Тот, кто сидел за рулем, усталым движением сдвинул потертую кепку на затылок и, не скрывая раздражения, бросил:

– Какого черта суешь свою дрянь куда ни попадя? – и вдруг поправился:

– Суете свою дрянь.

– Сами виноваты. Первые напали, – по инерции проговорила Анжелика и только сейчас сообразила, что к ней обращаются на «вы». Хорошенький парадокс: вначале нападают на улице, а потом чуть ли не ручки целуют..

– Чего встал, поехали!

– А могу я узнать, куда меня везут?

– Потом все узнаете.

Наконец оба охранника пришли в себя, они уже были уверены, девушка никуда не убежит. Фиксатор дверцы, возле которой сидела Анжелика, был предусмотрительно удален из гнезда, а на его месте в панели дверной обшивки зияло аккуратное черное отверстие.

– Убежать не получится, – сказал сидевший рядом с Анжеликой, явно строя фразу таким образом, чтобы избежать обращения на «ты» или на «вы». Они проехали несколько кварталов, и только тут водитель спохватился:

– Глаза, – коротко бросил он.

– Что? – не поняла Анжелика, думая, что он обращается к ней.

– Глаза завяжи! – уже раздраженно, чуть ля не крича, прорычал водитель.

Его более молодой напарник, как поняла Анжелика, немного испугался.

Неуклюже, одной рукой, он вытащил из кармана наверняка заранее приготовленную широкую черную повязку и, все так же продолжая прижимать к ребрам Анжелики электрошокер, натянул эту повязку ей на глаза. Свет чуть-чуть пробивался снизу, и девушка могла видеть свои ноги – одну в туфле, вторую босую. Она чуть запрокинула голову, чтобы подсмотреть, куда они едут, как тут же услышала властный окрик:

– Не смотрите! Голову вниз!

Больше она не артачилась. Машина шла быстро. Еще где-то с полчаса они останавливались у светофоров, после двигались ухе без задержек. По свежему ветру, лишенному запахов бензина и гари, можно было догадаться, что едут они за городом. Анжелика, даже если бы попыталась, не сумела бы определить, в какую сторону от Москвы они удалялись.

Еще через какое-то время машина замедлила ход и остановилась. Если бы девушка знала, что всего лишь в десяти шагах от автомобиля стоят двое солдат, охранявших въезд на правительственные дачи, она обязательно попробовала бы бежать. Но те действовали молча. Единственное, что она услышала, – звук механизмов, отодвигающих створки ворот, и машина покатила дальше. Вскоре мотор смолк. В наступившей тишине Анжелика услышала, как учащенно бьется ее сердце.

Но самое странное, страха в ней почти не осталось, а только одно любопытство.

«Что же со мной будет?» Сердце подсказывало ей – сегодняшний день многое изменит в ее жизни.

– Выходим, – вновь избегая прямого обращения, сказал ее сосед, крепко взял за обе руки и вывел из машины. – Осторожно, ступеньки, – предупредил он перед .лестницей.

– Куда? – спросила Анжелика.

– Вверх, – последовал ответ.

Девушка сбросила мешающую идти вторую туфлю и стала осторожно шагать по ступеням. Где-то хлопнула дверь. Они поднялись на второй этаж. – Садитесь, – предложили ей.

Анжелика опасливо – ей казалось, что никакого сидения рядом нет, – присела.

Мягко заскрипела кожа кресла, повязка исчезла с ее глаз.

– Где я? И услышала ничего не проясняющий ответ:

– Здесь.

Анжелика осмотрелась. Просторная комната, то ли гостиная, то ли библиотека, стеллажи с зеркальными стеклами, сложенный из дикого камня камин с большой плитой черного мрамора над жерлом, на которой стоят позолоченные часы.

На окнах опущенные жалюзи. Чуть слышно работал кондиционер, наполняя комнату свежим прохладным воздухом, таким желанным после душной, пропахшей бензином Москвы. Ничто не говорило о роде занятий хозяина этого дома. Дорогие, не без вкуса подобранные детали интерьера. Если бы помещение оформлял профессионал, интерьер выглядел бы более цельным. Скорее всего, тут была реализована фантазия хозяина.

– Почему я здесь? – спросила Анжелика.

Ни один, ни второй охранник ничего не ответили и вышли за дверь. Только сейчас Анжелика увидела свои туфли. Они аккуратно стояли у двери и, как ей показалось, даже были протерты от пыли. Анжелика осторожно поднялась и, подозревая, что за ней наблюдают то ли через телекамеру, замаскированную среди мебели, то ли через глазок, осторожно двинулась к окну, избегая резких движений. Когда до окна оставалось всего несколько шагов и она уже готова была раздвинуть планки жалюзи, чтобы наконец-то понять, где находится, как дверь в комнату отворилась, и девушка увидела на пороге еще совсем нестарого мужчину, невысокого, коренастого. На вид ему можно было дать лет сорок, но скорее всего, он был моложе. По тому, как на нем смотрелся костюм, нетрудно было догадаться: он привык ходить в белой рубашке, при галстуке, в идеально почищенном и отутюженном пиджаке.

Анжелика сразу определила – это не бандит. В его взгляде отсутствовала изначальная кровожадность, бессмысленная кровожадность. Но это не значило, что такой не способен убивать, просто он никогда не делает этого просто так, а только в том случае, если убийство обещает большую прибыль, – Привет, – сказал Аркадий Геннадьевич, садясь в кресло возле самой двери.

В комнате царил полумрак, поэтому его лицо Анжелика рассмотреть в подробностях не могла. Вроде бы, где-то она его уже видела. Но столько людей прошло у нее перед глазами за время работы в ресторане… Может, просто похож на кого-то? И даже не лицо, почти недоступное ее взгляду, казалось ей знакомым. Но вот когда он сел, она сразу вспомнила: «Да, точно такой же… Нет, именно этот человек сидел за столиком, ближайшим к сцене, несколько дней подряд. Сидел и смотрел, как я танцую». Чутье подсказывало Анжелике, что можно повести себя чуть более нагло, чем пристало пленнице. Во всяком случае, стоит прощупать почву. Как она понимала, самое страшное, что ей угрожает, – быть изнасилованной. Если этим сдержанным в чувствах мужчиной – она не боялась такого исхода.

– Ты боишься меня? – негромко спросил Шанкуров.

– Это вы распорядились меня выкрасть?

– Да, я, – рассмеялся Аркадий Геннадьевич. – Надеюсь, тебя не избивали при похищении?

– Нет, все прошло довольно мирно. Даже за задницу никто не хватал.

– Если не считать прокушенной руки у моего охранника и располосованного каблуком лица. Он поднялся и застыл, опустив руки в карманы пиджака. А затем лениво потянулся к выключателю, одному из пяти укрепленных возле двери, словно нехотя, нажал. Ярко вспыхнули три лампы, укрепленные в поворотных светильниках на потолке, и слепящий свет ударил прямо в глаза Анжелике. Она на мгновение зажмурилась и приложила ладонь к лицу, прикрываясь от яркого света.

– Ты любишь танцевать, – сказал Шанкуров, – Ну и что из этого?

– Ты любишь танцевать обнаженной.

– Не люблю.

– Но танцуешь же?

– Это моя работа.

– Я видел тебя в ресторане и не один раз, но никогда ты не раздевалась до конца.

«Неужели он украл меня только для того, чтобы посмотреть на мою голую задницу и сиськи?» – подумала Анжелика, все еще не зная, что с ней произойдет в следующий момент.

– Разденься, – холодно, приказным тоном велел Шанкуров, и водрузил на нос очки.

Анжелика не спорила. Она одну за другой расстегнула пуговицы блузки. Она делала это так, будто была на сцене. Теперь девушка стояла обнаженная до пояса и тряхнула головой, чтобы ее золотистые волосы эффектно блеснули в ярком освещении.

– Повернись-ка.

– Нравится?

– Повернись.

– Я сделаю это медленно…

Аркадий Геннадьевич Шанкуров, склонив голову набок, рассматривал девушку.

Особенно его возбуждала большая, размером с десятицентовик, идеально круглая родинка под левой лопаткой Анжелики.

– А теперь джинсы, – уже не требуя, а мягко, прося, произнес он.

Звякнула пряжка ремня, как пчела, прожужжал бегунок молнии. Анжелика, наступив на штанину, вызволила левую ногу. Потом, сев прямо на пол, принялась стаскивать узкие, облегающие ее стройную фигуру джинсы. На ней остались черные кружевные трусики и капроновые гольфы, перепачканные землей.

Какой-то странный чмокающий звук донесся до девушки. И только секунд десять спустя она догадалась это хозяин дома цокает языком.

– Погоди, – остановил ее Шанкуров, когда Анжелика уже запустила пальцы под резинку белья, – снимай их медленно – так, словно ты выступаешь. Плавно покачивая бедрами, Анжелика освободилась от белья и стала на ковре, чуть расставив ноги.

– Нагнись, присядь, наклонись в сторону… А теперь опустись на шпагат, – с замиранием в голосе сказал Аркадий Геннадьевич, облизнув губы. Скользнув пятками по высокому мягкому ворсу ковра, Анжелика села на шпагат. Шанкуров долго ничего не говорил, стоял не двигаясь, лишь только поблескивали стекла его очков.

– Нд-а-а…

– Можно подняться?

– Погоди…

Наконец он снял очки и протер стекла. Подошел на нисколько шагов ближе, ногой подвинул кресло и сел на подлокотник. Теперь Анжелика могла хорошо рассмотреть его большую, начинающую уже лысеть голову с чуть оттопыренными ушами.

– Сядь на корточки, раздвинь ноги, – скомандовал он так, точно просил продавщицу в магазине показать ему товар со всех сторон.

– Ничего сверхъестественного у меня там, к сожалению, нет, – усмехнулась она.

– Покажи…

Еще минут десять он рассматривал Анжелику во всех ракурсах. Потом поднялся, сбросил пиджак и распустил узел галстука.

– На вид ты мне нравишься, – сказал он, подходя к Анжелике и знаком показывая ей, чтобы та поднялась с ковра. – А если ты еще понравишься мне в деле, то не пожалеешь.

– Сколько дадите? – спросила Анжелика.

Шанкуров нервно засмеялся:

– Много. Столько, сколько ты еще ни разу не получала и даже не мечтала.

– Я дорого стою, – сузив глаза, ответила девушка, рискуя не получить ничего.

– Знаю.

– Это не ответ.

– Я не спрашиваю твоего согласия.

– Зато я хочу знать цену.

Аркадий Геннадьевич запустил руку во внутренний карман пиджака, лежавшего на кресле, и вытащил пачку черно-белых фотоснимков.

– От него ты получила три сотни, – он ткнул коротким пальцем в фотографию, на которой Анжелика шла по улице под руку с владельцем бензозаправочной станции. – А от этого… – он даже не стал показывать снимок девушке, – четыре с половиной. Сторговаться на полтысячи у тебя не хватило сил, хотя столько денег у него и было с собой. Ровно столько…

– Тысяча, – твердо назвала Анжелика цену.

– Восемьсот, – усмехнулся Шанкуров.

Ш.. – Тогда я ухожу, – Анжелика нагнулась, подхватила рубашку и набросила ее на плечи.

– Девятьсот, – губы Аркадия Геннадьевича дрогнули в улыбке.

– Девятьсот пятьдесят, – тоже улыбнувшись, сказала Анжелика.

– Ты не уйдешь.

– Посмотрим. Девять сотен и полтинник сверху.

– Нет, девятьсот, – не сдавался Шанкуров.

– Тогда тысяча, – изменила тактику девушка, – и если прозвучит хоть одно возражение, то я увеличу сумму.

– Хорошо, тысяча, – согласился Аркадий Геннадьевич и тут же добавил:

– Но удовольствия я должен получить как минимум на две.

– Даже если бы вы были импотентом, – рассмеялась Анжелика, – у вас бы встал.

– С тобой можно кончить от одного взгляда.

– С вами этого не произошло.

– Произойдет… и не один раз.

Шанкуров не спеша разделся и лег прямо на ковер в световое пятно от трех ярких светильников. Ему и впрямь не пришлось двигаться – за него все делала Анжелика. Со своим телом она могла вытворять непостижимое, если было бы нужно, завязалась бы в узел. Аркадий Геннадьевич даже не почувствовал на себе тяжести ее тела. Девушка словно парила над ним в воздухе.

– Я могу растянуть для вас удовольствие" – шептала она, – вы только скажите, и это продлится полчаса. А можете и не говорить, я сама ощущаю все ваши потаенные желания.

Да, она умудрялась доводить. Шанкурова до исступления и замирать, останавливаться в критический момент, когда Аркадий Геннадьевич уже готов был испытать пик наслаждения. И в этот момент .их взгляды пересекались.

«Ну как?» – спрашивал взгляд Анжелики. И, сделав над собой усилие, испытывая ее, Шанкуров отрицательно качал головой. Всего лишь минута бездвижного ожидания, и все начиналось по новой.

– Вы довольны?

– Более чем…

За окном уже окончательно стемнело, мерно гудел кондиционер. Девушка вновь замерла, вопросительно глядя на Аркадия Геннадьевича. Тот согласно прикрыл глаза, и тут же гримаса блаженства исказила его лицо. Он вытянул руки вдоль тела, судорожно сжал пальцы и пробормотал несколько матерных слов. Анжелика легла на него, ухватившись руками за свои ступни, коснулась грудью его лица.

Шанкуров жадно ловил губами ее отвердевшие от возбуждения соски, затем, глубоко вдохнув, отвернул голову и прошептал, сглатывая жидкую слюну:

– Все, пока хватит;

Анжелика поднялась, вынула из сумочки носовой платок, и, ничуть не стесняясь Аркадия Геннадьевича, принялась вытирать себе бедра с внутренней стороны. Шанкуров лежал навзничь с прикрытыми глазами и постанывал от удовольствия.

– Где деньги? – сухо спросила Анжелика.

– Погоди.

– Деньги я заработала.

– Ты хочешь зарабатывать по столько же, но постоянно? – не открывая глаз, поинтересовался Шанкуров.

– Это можно обсудить. Но сначала рассчитаемся за первый раз. Каждое «кончалово» – за отдельную плату.

– Такой ты мне нравишься еще больше.

– Да? – хрипло рассмеялась Анжелика.

– Когда знаешь, что за приобретенную вещь заплачено дорого, ценишь ее больше.

– Вот именно поэтому вы и не торговались до победного конца?

– Почти не торговался, – Шанкуров резко сел, потер костяшками пальцев виски.

Анжелика аккуратно сложила носовой платок и поискала взглядом, куда его можно выбросить.

– Где мусорница?

– Бросай на пол – уберут.

Не одеваясь, Аркадий Геннадьевич на четвереньках – он просто изнемогал от усталости – подобрался к пиджаку, вытащил деньги, отсчитал девушке десять новых стодолларовых купюр.

– Странный вы какой-то, – проворчала Анжелика. – Какого черта нужно было посылать за мной двух мордоворотов? Сказали бы – я приехала бы.

– Ты еще ничего не поняла.

– Назовите день, когда мне нужно быть у вас. Я приеду, подготовьте деньги.

Да, кстати, – она коснулась ладонью разгоряченного лба, – забыла спросить: вам нравится, чтобы и я кончала, или сойдет и так?

– Ну у тебя вопросы!

– Почему-то один богатый человек считал, – задумчиво сказала девушка, – что если и я получаю удовольствие, то платить мне не стоит.

Шанкуров оделся, подошел к Анжелике и заглянул в ее большие глаза.

– Ты станешь моей женой.

– Что? – Анжелика прекрасно расслышала, но подумала, что это продолжение непонятной игры, затеянной Шанкуровым.

– Ты станешь моей женой.

В его словах не было ни малейшего вопросительного оттенка, словно он заранее был уверен в положительном ответе.

– Отлично, если это не шутка.

– Нет. Это до постели мужчина может обещать что угодно, после постели я могу делать женщине только деловые предложения.

– Заманчиво, – Анжелика призадумалась. – Но я привыкла зарабатывать на жизнь сама.

– Я это знаю. Я знаю многое из твоей жизни.

– По рукам, – приняла решение Анжелика. – Но только прежний уговор остается в силе: каждый трах – тысяча баксов.

Шанкуров даже не успел ни возразить, ни согласиться, как Анжелика добавила:

– Это если будешь трахаться со мной, и пятьсот, мне же, если станешь трахаться на стороне.

– Круто… – Аркадию Геннадьевичу не оставалось ничего другого, как пойти на поставленные условия.

– Я такая.

– Во всем нужно знать меру.

– Из всего нужно уметь извлекать пользу.

Он позаботился о том, чтобы все произошло благопристойно. С Анжеликой они обвенчались в церкви, правда, до этого пришлось ее покрестить. Теперь всегда, когда Шанкуров появлялся в обществе, рядом с ним была женщина, о которой другие могли только мечтать.

Большинство из его партнеров женились еще до того как стали богатыми, и их жены не могли похвастаться ни красотой, в сравнении с красотой Анжелики, ни умением доставлять мужчине удовольствие. Никто – ни Анжелика, ни Аркадий – так и не сказали друг другу:

«Я люблю тебя». Зато за каждую ночь, проведенную с женой, Шанкуров регулярно выплачивал ей тысячу долларов, находя в этом особое, неведомое ему ранее удовольствие. Эта девушка сочетала в себе и упрямство законной жены, и сговорчивость дорогой проститутки.

Анжелика умела взять у него столько сил, сколько у Аркадия Геннадьевича было оставлено для забав. Так что за год ему ни разу не пришлось выплачивать собственной жене по полтысячи.

Этот год супружества, во многом изменил жизнь Шанкурова. Впервые он заметил, что деньги могут не только прибывать в количестве, но и убывать.

Помимо обговоренных тысяч Анжелика ухитрялась выкачивать из него деньги и просто так – на наряды, украшения. Она заставила Аркадия Геннадьевича завести двух великолепных лошадей, построить конюшню, приучила и самого его ездить верхом. А вскоре Шанкуров был вынужден задуматься над вечным для большинства мужчин вопросом: где бы еще раздобыть денег? Он понимал, еще пара лет такой жизни и сумма, которой он располагает, уменьшится до неприличных размеров.

Наращивать же оборот своей торговли он опасался. Кроме него на рынке наркотиков действовали куда более могущественные люди, и не приходилось даже думать составить им конкуренцию. Это было равносильно тому, что баллотироваться на пост Президента – сожрут и костей не оставят.

Теперь Аркадий Геннадьевич уже прислушивался к некоторым предложениям своих партнеров по бизнесу, от которых раньше отмахивался и не хотел даже принимать к сведению. Все предыдущие успехи приходили к Аркадию Шанкурову довольно неадекватным образом.

С самого раннего детства он привык к тому, что добивался желаемого, почти не прилагая для этого никаких усилий. Объяснение такому феномену удачливости у него не было. Однажды, еще в детстве, старший брат Артур рассказал ему загадочную историю о том, как одного человека нашли в ванной комнате мертвым.

Умер он от укуса змеи. Мертвую змею нашли тут же, в ванной, но выглядела она необычно: одна только шкура – даже намека на кости и мышцы не было. И вот, будто бы, когда ученые исследовали змеиную шкуру, то разобрались, в чем дело: этот человек, погибший в ванной, всю свою жизнь боялся змей, боялся панически.

И собственным страхом он материализовал змею, материализовал ее из воздуха и пыли. Таким образом, страх, подкрепленный воображением, убил его.

Аркадий сделал из истории, рассказанной братом, свой вывод – если чего-нибудь страстно желать, то оно придет само собой. Так и поступал. Когда чего-то хотел, закрывал глаза и начинал мысленно твердить одно: я хочу, я хочу… И желаемое приходило. Будь то обладание женщиной, деньги, нужный человек в нужный момент. Он так уверился в правильности своей установки, будто только желание, много раз повторенное в мыслях, приводит к его исполнению, что и не рассчитывал на другие способы достижения успеха.

Теперь он страстно желал, чтобы подвернулась возможность заработать сразу много денег, так много, чтобы он не сумел их израсходовать до конца своей жизни. Для осуществления своей мечты Аркадий Геннадьевич не делал ровным счетом ничего, если не считать бесконечно повторяемых заклинаний.

И на этот раз метод сработал, правда, немного по-другому, чем предполагал Шанкуров. Но реализация никогда не бывает такой же заманчивой, как план, всегда реальность внесет поправку. Ведь рядом с верой в победу неизменно существует опасение, пусть и не высказанное, что тебя поджидает несчастье. Оно тоже беспрестанно повторяется в мыслях, не облаченное в слова, но все равно присутствует на уровне чувств, ощущений. А поскольку человеку свойственно верить в лучший исход, он старается не обращать внимания на опасность, стремится не замечать ее, хоть и боится ее до дрожи в коленках. А страх, растущий в душе, влечет его к той черте, из-за которой нет возврата.

Глава 6

Что значит расстояние для двух счастливых людей? Тем более когда они идут вместе. Всего лишь каких-нибудь десять поцелуев под цветущими каштанами, всего лишь букет фиалок, две чашки кофе, выпитые под пестрым зонтиком, и они окажутся у подножия Эйфелевой башни. Тонкие кружева превратятся в гигантские металлические конструкции, и лифты – стеклянные кабинки, похожие на сверкающие капли, – понесутся вверх и вниз. А они будут стоять в одной из этих сверкающих капель, запрокинув головы, и смотреть на дымчато-голубоватое небо, неопределенное и непредсказуемое, как на картинах импрессионистов.

У самого подножия Эйфелевой башни, черный, почти синий представитель одного из многочисленных африканских племен, пританцовывая, торговал различными пестрыми украшениями, громко выкрикивал, зазывая туристов. Ирина, схватив Глеба за руку, подвела к нехитрому прилавку и стала перебирать причудливые поделки из ракушек, перьев и косточек экзотических плодов.

– Какая прелесть! – шептала она, держа перед глазами изящные разноцветные бусы.

Продавец с капельками пота на щеках, напоминающих баклажаны, широко улыбался, скаля белые зубы, и на корявом французском приговаривал:

– Мадам, мадам, вам очень к лицу.

Даже Глеб, знавший французский не в совершенстве, ощутил, насколько чудовищный у африканца акцент. Но негр и не собирался уверять, что оканчивал Сорбонну. Но вскоре до торговца дошло, что мужчина полностью предоставил выбор спутнице, а она, скорее всего, французского не знает, и негр принялся объясняться по-английски.

Глеб посмотрел на Ирину, улыбнулся, извлек из кармана банкноту, подал продавцу. Тот даже запрыгал от радости: такой щедрости он не ожидал.

– Да он сейчас начнет танцевать, – сказала Ирина. – Ты дал ему слишком много денег.

– Да нет, нормально.

– Я говорю, много, нельзя баловать людей.

– Я дал не ему, а тебе.

– Транжира и мот, было бы за что…

– Не хочешь-не покупай.

– Мне хочется купить что-то абсолютно ненужное, то, к чему я больше никогда не прикоснусь, – рассмеялась Ирина.

Торговец, глядя на веселых покупателей, не мог догадаться, что еще немного, и он бы лишился верного заработка, но, к его счастью, Быстрицкая взяла бусы, и они с Глебом направились, влившись в пеструю толпу туристов, поближе к Эйфелевой башне.

– Мне все еще кажется, что это сон, – сказала Ирина.

– Разбудить?

– Я лунатичка, – с наигранной серьезностью произнесла Быстрицкая, – и если ты меня разбудишь, я упаду с высоты своего положения и разобьюсь.

Вокруг сверкали вспышки. Фотографы, подрабатывающие у Эйфелевой башни, предлагали свои услуги, гортанно выкрикивая на разных языках приглашения сфотографироваться. В густом вечернем воздухе вспыхивали и гасли, как искры фейерверка, французские, немецкие, русские и польские слова.

– Давай сфотографируемся, – предложила Глебу Ирина, – будет на память снимок.

– Нет, не надо. Я абсолютно не фотогеничен. Никогда не узнаю себя на фотографиях и потом смогу подумать, что ты встречалась с другим мужчиной.

– Ну давай же! Давай! Пожалуйста, – настаивала Ирина. – Я поставлю этот снимок на своем рабочем столе и все время буду любоваться.

– Ты уговоришь и мертвого.

– А ты всегда набиваешь себе цену.

Глебу фотографироваться не хотелось, но отказать Ирине он не мог. Он сам выбрал фотографа и подозвал его. Это был пожилой француз в клетчатой кепке с большим «Поляроидом» в руках. На просьбу Глеба фотограф согласно закивал и стал указывать двум влюбленным, как им лучше встать, чтобы и они оказались в выигрышном свете, и Эйфелева башня была хорошо видна. Наконец-то все это устроилось. Фотоаппарат несколько раз щелкнул, и Глеб с Ириной получили три снимка. Сиверов расплатился, на этот раз не соря деньгами. Ирина стала рассматривать фотографии.

– Здесь я какая-то не такая. То ли моргнула,.. Лицо не мое.

– Да нет, все прекрасно.

– Тогда я себе выбираю вот эту. А ты какую?

– А я себе ту, от которой ты отказалась.

– Нет-нет, я на ней неудачно получилась. Давай этот снимок порвем и выбросим?

– Давай порвем, – согласился Глеб, перегибая карточку пополам, сгиб образовал линию, разделявшую на снимке его и Ирину, И тут ей стало немного страшно, она побоялась увидеть две части снимка, побоялась увидеть себя и Глеба разлученными, пусть даже на фотографии.

– Нет, не будем, – заупрямилась Ирина, – ты-то здесь выглядишь прекрасно.

– Если выгляжу прекрасно – значит, это не я.

– Сейчас же отдай! – Быстрицкая вырвала у Глеба снимок и стала разглаживать на ладони, нежно касаясь изображения.

– Ты сходишь с ума.

Глеб смотрел на фотографию. Два счастливых человека. Открытые смеющиеся лица, видно, что мужчина и женщина влюблены, преданы друг другу. Маленький букетик в руках Ирины – фиалки, купленные Глебом у уличной цветочницы, совсем юной, лет двенадцати, девчушки. Маленький, так не похожий на огромные, до непристойности «богато» оформленные фольгой и целлофаном букеты с московских улиц. Да, эти фотографии всегда будут напоминать о счастье.

– Куда пойдем теперь? – спросила Ирина, заглянув в глаза Глебу.

– Вверх, – Сиверов указал рукой в небо, – вознесемся под облака.

– Нет уж, у меня закружится голова, я и так на вершине блаженства.

– Тогда в преисподнюю.

– Думаю, здесь преисподняя такая же вылизанная и вымытая, как все парижские улицы. Там тоже стоят столики, подают кофе и минеральную воду. Тут неинтересный ад, даже черти, и те приговаривают: «Чего желаете, мадам?»

– Тогда идем, куда ты пожелаешь.

– Я хочу туда, – Ирина неопределенно махнула рукой, сама не зная, куда показала.

– Ну что ж, если хочешь туда – туда и пойдем. Времени у нас, дорогая, хоть отбавляй.

– Я даже и не ожидала, – призналась Быстрицкая, – что мне когда-нибудь будет так хорошо и свободно. «Ну что ж, я рад, – подумал Глеб, – что хоть кому-то приношу счастье и радость».

Ирина тряхнула головой, схватила Глеба за руку и потащила его за собой:

– Побежали!

– Куда?

– Увидишь.

Под старыми развесистыми деревьями с изумительно гладкими стволами играл небольшой оркестр, а вокруг толпились пестро одетые туристы, щелкали фотоаппараты, слышался смех. То и дело накатывались звуки музыки: вздохи и переборы аккордеона, певучий звук скрипки. Несколько пар танцевало.

– Глеб… То есть, Федор, – зашептала Ирина, – давай потанцуем. Я так давно с тобой не танцевала. Целую вечность.

– У вечности нет конца.

– У нее нет начала потанцуем.

– Да ты что, Ирина, я же не умею, – попытался остановить ее Глеб, но понял, что сопротивляться колдовским чарам этой женщины он не в силах.

– Что ты упрямишься, как ребенок?

– Я не упрямлюсь.

– Пойдем.

Ирина и Глеб подошли почти вплотную к оркестру, расположившемуся прямо на мостовой, и Ирина закружила Глеба в танце.

Плыла над ними Эйфелева башня, плыл город, покачивался… Временами даже становилось удивительно, как это при подобной качке не звенят колокола на соборных башнях.

Ирина положила голову на плечо Глебу.

– Как здорово! Просто прекрасно.

Глеб не отвечал. Он чувствовал, что женщина всецело в его власти и во власти этой нехитрой мелодии. Рядом с музыкантами лежал футляр от скрипки, в который прохожие бросали деньги. Когда музыка кончилась, Глеб тоже бросил в футляр сто франков. Быстрицкая так и не успела удержать его руку с банкнотой.

– Ты…

– Поздно, сама во всем виновата, я становлюсь сентиментальным.

Пожилой музыкант с серебристой щетиной на подбородке и пушистыми бакенбардами, очень похожий на дореволюционного российского пожарника, сходство с которым усиливала начищенная до зеркального блеска труба, поклонился Ирине, подмигнул Глебу, улыбнулся им обоим и, взмахнув руками, заставил свой наверняка наспех собранный оркестрик заиграть самые трогательные такты предыдущего танца.

Но ни Глеб, ни Ирина уже не танцевали. Они стояли, прижавшись друг к другу, в молчании смотрели на кружащие пары, на беззаботных музыкантов. Глеб подумал, что именно этого момента он ждал всю жизнь. И этот момент наступил.

Вот оно, счастье! Счастье во всем. Рядом с ним любимая женщина, у него есть деньги, есть свободное время, он никому, кроме Ирины и себя, ничего не должен.

Вот сейчас счастье в его руках. Оно живое, трепетное, прозрачное. Оно подхватывает его и несет, несет, кружит…

«Только не надо сопротивляться», – сказал Глеб сам себе. На его губах появилась улыбка.

– Ты чему улыбаешься?

Глеб пожал плечами: .

– Вот уж никогда не думал, что счастье именно такое. Что счастливым я стану не дома, а здесь – у подножья Эйфелевой башни, рядом с не очень сыгранным оркестром, буду слушать французскую мелодию, названия которой я даже не знаю, и подпевать. Ты будешь рядом…

– Не надо, не говори, – остановила его Ирина и прижала пальцы к его губам, – не говори, а то сглазишь, и все пропадет.

– Да-да, лучше молчать, глупо улыбаться и чувствовать себя ребенком, которому подарили именно ту игрушку, о которой он мечтал, но не говорил.

– А почему не говорил? :

– Потому что знал – ее никогда не подарят.

– Спасибо, тебе, дорогой, – Ирина поцеловала Глеба в щеку.

Весь этот вечер, всю ночь они принадлежали друг другу. Они упивались близостью, и каждый думал о том, чтобы Господь подарил им еще один день, чтобы еще один день и еще одну ночь они были вместе, могли смотреть друг на друга, прикасаться рукой к руке, переплетать пальцы…

Глеб думал о том, что, оказывается, ему надо очень . мало – всего лишь видеть сияющее лицо Ирины, ощущать ее тело в движении, слышать ее дыхание и смеяться беззаботно над разными пустяками. Так, например, на Монмартре они расхохотались, остановившись рядом с молоденьким художником, который рисовал портрет толстого мужчины. Они тогда переглянулись, и этого короткого взгляда им хватило, чтобы все понять, чтобы догадаться, о чем думает каждый, и рассмеяться. А еще их развеселила забавная парочка: двое маленьких детей, которых они встретили на берегу Сены. Мальчик и девочка лет пяти-шести, одетые, как взрослые, шли, держась за руки, девочка несла букетик фиалок.

– Знаешь, о чем я думаю? – сказала тогда Ирина, провожая взглядом малышей.

– Догадываюсь.

– Да-да, милый, я хочу ребенка-сына. Я хочу, чтобы у нас с тобой был мальчик, такой толстый смешной карапуз.