– Вы пришли поздравить с днем рождения красивую женщину. Там, в соседней комнате, полно других красивых женщин, танцы, а вы заперлись на кухне и целый вечер глушите водку, курите и пристаете к незнакомым мужчинам с нескромными вопросами.

Хрипатый Гена фыркнул и опрокинул в себя содержимое стакана.

– Отменно, старина, – прохрипел он осипшим от водки голосом. – По-моему, нам есть о чем подумать.

Он где-то прав, а, Саня? Где вы работаете, старина? На телевидении? Мне нравится ваш стиль. Может, возьмете меня к себе? У вас наверняка есть своя программа… а может быть, целый канал? Я слышал, планируется создание нового канала…

Илларион на ощупь нашел на столе пепельницу, потушил сигарету и вышел из кухни.

Игорь Тарасов все еще танцевал с редакционной девицей, которая была уже готова к употреблению, а может быть, только притворялась. Небритый шарообразный субъект доказывал что-то утомленной даме лет сорока пяти, загнав ее в угол под торшером и не давая вырваться.

Иллариону показалось, что он продолжает произносить ту же речь, которую произносил, танцуя с Татьяной. За отодвинутым к стене столом уже не пили и не спорили – там кто-то спал, уронив всклокоченную голову на испятнанную скатерть и отвернув от танцующих обиженное бледное лицо. Форточка опять была закрыта. Илларион испытал ощущение, похожее на кратковременный приступ клаустрофобии, которое, впрочем, тут же прошло.

– У тебя такой вид, словно тебе до смерти хочется, чтобы все мои гости провалились сквозь землю, – сказала незаметно подошедшая сзади Татьяна.

Илларион, не оборачиваясь, накрыл ее ладонь своей.

– Это плохо? – спросил он.

– Наверное, плохо, – со вздохом сказала Татьяна. – Они хорошие люди и делают хорошую газету.., но мне тоже хочется, чтобы они ушли. Видимо, сказывается твое дурное влияние.

– Тогда пусть проваливают в свою редакцию, и делают свою хорошую газету там. Представляешь, какой-то очкастый Саня пытался взять у меня интервью на кухне.

– Что ты ему сказал? – насторожилась Татьяна. – Не смейся, не смейся! Ты его не знаешь. Вы долго разговаривали?

– Недолго, – ответил Илларион. – Не волнуйся, я был сдержан, как сфинкс. Хочешь потанцевать?

– А вот не хочу. Хочу с тобой поговорить.

– Интервью? – Илларион высоко поднял брови.

– Совсем наоборот. Мне нужно что-то тебе рассказать. Что-то очень важное.., а может быть, мне только кажется, что важное. Не сейчас, а когда все разойдутся.

Ты ведь останешься?

Илларион кивнул. Татьяна благодарно чмокнула его в щеку и упорхнула выручать даму, которая почти пала под напором разговорчивого толстяка, затопленная потоком его красноречия. Илларион снова поискал взглядом Игоря Тарасова, но не нашел. Длинной девицы с томным накрашенным лицом тоже нигде не было. «Ай да ботинки!» – с улыбкой подумал Илларион. В туалете щелкнула задвижка, и мимо Иллариона в комнату один за другим протиснулись двое молодых людей. Судя по манере одеваться и двигаться, это были те самые, которых Забродов спугнул на кухне. Илларион зевнул, деликатно прикрывшись ладонью, и украдкой посмотрел на часы. Было еще совсем рано, а значит, веселье обещало длиться до бесконечности. Это был один из тех моментов, когда Илларион страстно хотел оказаться один на один с дикой природой, будь то леса и болота Завидовского заповедника или Сирийская пустыня, где его группа однажды двое суток просидела в песках без воды и пищи.

Тряхнув головой, Илларион взял себя в руки и решил, что пора дать новый толчок забуксовавшему веселью. Через минуту он уже отплясывал с вырвавшейся из-под торшера дамой, которая на поверку оказалась весьма горячей штучкой и, казалось, только и ждала Забродова, чтобы пойти вразнос. Издали подмигнув с интересом наблюдавшей за их пляской Татьяне, Илларион вместе со своей новой партнершей взял штурмом задымленную кухню и под конвоем вывел оттуда хрипатого Гену, очкастого Саню и их молчаливого друга, который оказался худосочным субъектом с обширной блестящей лысиной и висячими запорожскими усами. Он сдал пленных скучавшим на диване дамам, после чего мобилизовал молодых людей, которые опять присели в уголке и нацелились миловаться, и отправил их на кухню мыть посуду и заваривать чай.

– Послушайте.., как вас… – сказала его партнерша, сдувая упавшую на раскрасневшееся лицо прядь обесцвеченных гидропиритом волос.

– Забродов, – напомнил Илларион.

– Послушайте, Забродов, какого черта вы не женаты? Перестаньте строить глазки этой девчонке, она вас не стоит. Женитесь на мне! Я, по крайней мере, могу вас оценить!

– Думаю, она тоже на это способна, – осторожно ответил Илларион.

– Ну и черт с вами, Ромео! Давайте тогда хотя бы танцевать, или вы выдохлись?

– Я?! – возмутился Илларион. – И после этого вы говорите, что можете меня оценить!

Отправленные Илларионом на кухню молодые люди вернулись через полчаса и принесли почему-то не чай, а снова водку – целых четыре бутылки, плюс три бутылки сухого вина. На вопрос Иллариона, что это значит и откуда, черт возьми, взялось все это хозяйство, они коротко ответили:

– Нашли.

Хрипатый Гена под нос радостно засипел, один за другим сворачивая алюминиевые колпачки бутылок, небритый шарообразный оратор яростно потирал ладони, словно год в глаза не видел спиртного, а очкастый Саня совал Иллариону полную рюмку.

– Я вас люблю, незнакомец, – заплетающимся языком признался он. – Вы первый, кому удалось от меня отбрыкаться, и я вас за это обож-ж-жаю!

– Он вовсе не незнакомец, – сказала прочно приклеившаяся к Иллариону дама, набивавшаяся ему в невесты. – Он Забродов.

– Оч-чень приятно! Я – Саня. – Он назвал фамилию, и Илларион страшно удивился – перед ним стоял очень известный в Москве журналист. – Так где вы бродите, Забродов? Как вам мой каламбур?

– Дерьмо, – вместо Иллариона ответила его партнерша с восхитительной прямотой. Очкастый Саня и не подумал обижаться.

– Сам знаю, – сказал он. – Это потому, что я пьян и ненавижу свою работу.

– Врете, – сказал Илларион. – По глазам вижу.

– Ну, и вру. Только вы-то откуда знаете?

– Я же сказал: вижу по глазам. Вам просто надо отдохнуть.

– А я что делаю? Вот сейчас, в данный момент, что я, по-вашему, делаю?

– Жжете фитиль с двух сторон, – ответил Илларион. – Поезжайте в лес…

– В ноябре?!

– А какая разница?

– В самом деле, – иронически пробормотал очкарик, – какая разница? Татьяна! – завопил он вдруг на всю квартиру. – Где ты нашла такого восхитительного Забродова? Я только что признался ему в любви. Советую тебе срочно сделать то же самое, пока наша Арина Викторовна тебя не обскакала. Торопись, это тебе не твой Кареев!

Илларион заметил, что при упоминании Кареева Татьяна на секунду помрачнела. Самому Забродову это имя ни о чем не говорило. Видимо, это был отголосок какой-то старой истории, о которой Татьяна предпочитала молчать. Перехватив испытующий взгляд Арины Викторовны, Илларион улыбнулся и сказал то, чего она от него ждала.

– А кто такой этот Кареев? – заговорщицким тоном спросил он.

В ответ его взяли за рукав, вытащили на балкон и выдали полную информацию о блистательном тандеме Кареев – Тарасова, о необъяснимом увольнении Кареева с работы и его таинственном исчезновении в конце августа. Рассказывая, Арина Викторовна словно невзначай придвигалась все ближе, заставляя Иллариона так же незаметно пятиться, пока тот не оказался загнанным в угол и прижатым к холодным мокрым перилам балкона. Здесь, в углу, он прослушал заключительную часть этой драматической истории, из которой следовало, что Кареев, похоже, вновь возник на горизонте и разразился совершенно скандальной статьей, которая наверняка дорого ему обойдется.

Сопоставив некоторые факты и даты, Илларион решил, что, пожалуй, имел удовольствие видеться с Андреем Кареевым в тот самый вечер, когда они с Татьяной познакомились при столь странных обстоятельствах. Теперь ему стало ясно, почему длинноволосый спутник Татьяны так поспешно и не очень красиво покинул поле боя. Забродов нахмурился: во всей этой истории ему почудилась опасность, грозящая Татьяне. Конечно, все это могло оказаться сущей ерундой, но Илларион дал себе слово поговорить с Татьяной и обязательно ознакомиться со статьей Кареева.

Кое-как вырвавшись из угла, он проводил Арину Викторовну в комнату и с трудом дождался окончания вечера. Когда гости разошлись, он помог Татьяне навести порядок в квартире, открыл все форточки, чтобы сквозняк вытянул наружу застоявшийся табачный дым, и закурил, присев на табурет возле кухонного стола.

– Ну, – сказала Татьяна, перетирая тарелки, – и о чем же вы с Ариной секретничали на балконе?

– О Карееве, – спокойно ответил Илларион.

– Так, – сказала Татьяна, – ясно. Арина – великая сплетница, но служба информации у нее работает, как часы, так что она, похоже, сильно облегчила мою задачу.

– Я именно так и понял. Ты ведь хотела поговорить о нем, правда?

– Правда. Он написал статью… Я только теперь поняла, что тогда, в августе, те люди, которые на нас напали, пытались предотвратить выход этой статьи в свет. Там написаны страшные вещи, и я боюсь, что он в опасности.

– А почитать можно? – спросил Илларион.

Татьяна сходила в комнату и вернулась, держа в руках газету, сложенную так, что Иллариону сразу бросился в глаза набранный крупным шрифтом заголовок статьи.

– «Власть уркаганская», – вслух прочел он. – Судя по названию, материальчик очень горячий.

Татьяна молча положила перед ним газету, и он погрузился в чтение.

Закончив, Илларион отодвинул газету в сторону и закурил очередную сигарету.

– А он не мог все это сочинить? – спросил он, сосредоточенно дымя. – Ну, пусть не все, но хотя бы часть? Вот здесь, – он твердо постучал пальцем по газетной странице, – он обвиняет неких влиятельных лиц в протаскивании в Думу этого уголовника – как его?

Вареного? – и даже в причастности к террористическим актам на территории Москвы. Уж очень хлестко и как-то чересчур актуально.

Татьяна молча покачала головой.

– Вряд ли, – сказала она. – Тогда, в августе, он пытался передать мне собранный материал. Мы всегда так писали: он добывал информацию, а я занималась ее подачей.., в общем, обычное разделение труда: мужчина притаскивает мамонта, а женщина превращает эту тушу в элегантные набедренные повязки и питательные отбивные. Потом, его, наверное, сильно напугали…

– Да, я заметил это еще тогда, – сказал Илларион. – Нет, не надо сверкать на меня глазами, я же никого не осуждаю. Страх смерти – это естественный предохранитель, встроенный в нас матерью-природой. Так о чем ты хотела со мной поговорить?

– Мне кажется, ему угрожает опасность, – предположила Татьяна.

– Я думаю, это кажется всем, кто читал его статью, – спокойно ответил Забродов. – Если хотя бы половина из того, что он здесь написал, соответствует действительности, то судиться с ним никто не станет. В статье полно туманных намеков – он что, намерен написать продолжение?

– Не знаю! – почти выкрикнула Татьяна. – Я ничего не знаю, потому что не могу до него дозвониться!

– Ну, это еще ни о чем не говорит, – сказал Илларион, заметно хмурясь. – Умный человек на его месте не подходил бы к телефону, а очень умный не приблизился бы к собственной квартире на пушечный выстрел.

Я надеюсь, что он окажется очень умным, иначе, боюсь, ему и в самом деле несдобровать.

– Я так и знала, – сказала Татьяна, обреченно опускаясь на другой табурет. Она без спроса залезла в лежавшую на столе пачку, вытащила сигарету и неумело закурила, сморщившись от дыма.

– Ты хочешь, чтобы я его нашел? – спросил Илларион. Когда Татьяна прикуривала, у него в мозгу молнией пронеслось воспоминание, но теперь он уже забыл о нем, сосредоточившись на том, что ему предстояло.

– Я не знаю, чего я хочу, – беспомощно сказала Татьяна. – Мне казалось, что ты.., ну, что ты знаешь, как лучше поступить в такой ситуации.

– Лучшее, что можно сделать, это вовсе не попадать в такую переделку, – грустно посоветовал Илларион. – Я сам придумал это правило, но почему-то всю жизнь не могу ему следовать. Собирайся, поедем ко мне.

– Зачем?

– Затем, что, как я понял, где Кареев, там и Тарасова. Это во-первых. А во-вторых, почему бы тебе не погостить у меня пару дней? Честное слово, мне будет приятно.

Была уже глубокая ночь, когда Илларион наконец отыскал дом, в котором обитал журналист Кареев. Снег пополам с дождем прекратился, небо расчистилось, и на Москву упал мороз, прямо на глазах превративший мокрый асфальт в сплошной каток. Илларион вел машину, радуясь тому, что успел заблаговременно «переобуть» колеса, поставив на них зимнюю резину, и время от времени непроизвольно зевал. Дело, которым он сейчас занимался, не казалось ему таким уж важным, и он вызвался нанести поздний визит Карееву только потому, что видел, как волнуется Татьяна. Забродов очень сомневался, что у кого-то хватит ума, написав такую статью, сидеть дома и «ждать гостей». Мысли о Мухе и подозрения в адрес Игоря Тарасова были отодвинуты на задний план. Илларион поймал себя на том, что сделал это с радостью: было очень приятно хотя бы на время забыть о том, что Игорь может оказаться тем самым мерзавцем, за которым безуспешно охотится полковник Сорокин.

Он затормозил напротив подъезда и выбрался из машины. Холод набросился на него, как голодный пес на кость, и принялся хватать за что попало. Илларион засунул руки в карманы и поспешно нырнул в подъезд.

В подъезде было тепло и сумрачно. Забродов нажал кнопку вызова лифта и стал ждать, пытаясь сообразить, что он скажет Карееву, если тот, вопреки логике и здравому смыслу, все-таки окажется дома. Пока кабина лифта, громыхая и повизгивая тросами, спускалась с заоблачных высот, Илларион успел проиграть в уме четыре или пять вариантов разговора и с легкой грустью констатировал, что при любом варианте будет выглядеть идиотом.

Он пожал плечами: лучше живой идиот, чем мертвый журналист, – и вошел в гостеприимно распахнувшиеся двери кабины. Всякий раз, когда ему приходилось пользоваться лифтом, Илларион от всей души радовался тому, что его дом не может похвастаться наличием этого сомнительного блага цивилизации. В кабине отвратительно воняло какой-то дрянью, стенки были сверху донизу исписаны похабщиной, и в треугольном осколке зеркала, чудом уцелевшем в верхнем углу поцарапанной алюминиевой рамки, Забродов увидел свой брезгливо сощуренный глаз.

Кабина остановилась, двери, погромыхивая, разошлись в стороны, и Илларион вышел на площадку.

Здесь, вопреки его ожиданиям, было чисто, на стене рядом с выключателем висел вычерченный от руки график дежурств. Сверившись с этим графиком, Илларион убедился, что не ошибся адресом: Кареев жил именно здесь. Он отыскал нужную квартиру и уже поднял руку, чтобы позвонить, когда заметил полоску белой бумаги, перечеркнувшую щель между дверным полотном и косяком. На бумажке красовались лиловые печати и чья-то неразборчивая роспись.

– Вот так штука, – сказал Илларион. – Опечатано.

В этот момент этажом ниже послышались шаги. Судя по звуку, по лестнице поднимались двое. Спустя мгновение шаги раздались и сверху – еще два человека спускались по лестнице, которая вела на технический этаж. Илларион повернулся лицом к лестнице и стал ждать, неторопливо затягиваясь сигаретой.

Ждать пришлось недолго. Четверо в штатском появились на площадке одновременно, и один из них выкрикнул, направив на Иллариона пистолет:

– Не двигаться! Уголовный розыск!

– Не буду, – пообещал Забродов, – если вы предъявите удостоверение.

– Я тебе сейчас предъявлю удостоверение, тварь! – прорычал один из оперативников и бросился вперед, нацеливаясь заломать безоружного типа в наброшенном поверх вечернего костюма дорогом пальто, выглядевшего, как преуспевающий бандит.

Илларион поймал его левой рукой, развернул спиной к себе, прикрылся им, как щитом, а правой рукой залез за пазуху и нащупал во внутреннем кармане удостоверение. Оперативники еще не успели опомниться, а человек, которого они собирались арестовать, уже изучил удостоверение, захлопнул красную книжечку и вернул ее на место.

– Свободен, – сказал он, оттолкнув от себя оперативника. – Приношу свои извинения. Готов следовать за вами. Только без рук, пожалуйста, я этого не люблю.

В девять утра дверь камеры с лязгом отворилась.

Илларион сел на нарах и потянулся, с огорчением осматривая свой мятый пиджак и брюки, выглядевшие так, словно их долго жевали собаки.

– Ну, – сказал полковник Сорокин, – как дела, узник совести? Ты зачем моих оперов помял?

– Невежливые они у тебя какие-то, – сказал Илларион. – Удостоверение показывать не хотели, потом сигареты отобрали… У тебя курево есть, полковник?

Сорокин с ворчанием полез в карман.

– Закрой рот, – сказал Илларион застывшему у дверей сержанту, – таракан заползет.

В дежурной части Забродову вернули документы, бумажник и сигареты. Илларион демонстративно полез в бумажник и пересчитал деньги.

– Стареешь, Забродов, – сказал Сорокин, нетерпеливо наблюдавший за его манипуляциями. – Мало-помалу превращаешься в зловредного старикашку.

– Имею полное право, – огрызнулся Илларион. – Меня дома ждут, а твои мордовороты даже позвонить не дали. Зря я с ними пошел. Надо было намять им бока и идти себе. Пускай бы они перед тобой отчитывались, каким образом упустили "опасного преступника. "

– Подожди, подожди, – перебил его Сорокин. – Ты сказал, что тебя ждут дома, или мне послышалось?

– Тебе послышалось, – проворчал Илларион. – Так ты меня отпустишь или как?

– Или как, – ответил Сорокин. – Может быть, ты дашь себе труд объяснить, кой черт принес тебя под дверь квартиры Кареева?

– Запросто, – сказал Илларион. – Меня попросили справиться о его здоровье.

– Кто попросил? – живо осведомился Сорокин.

– Не твое дело, – ответил Илларион.

Полковник некоторое время молчал, глубоко, с шумом дыша через нос. Забродов наблюдал за ним с подчеркнутым интересом.

– Если хочешь, – сказал он наконец, – я дам тебе книжку, в которой описано несколько методик дыхательной гимнастики. У каждой из них есть свои достоинства и недостатки, но все они бесспорно лучше той, которой пользуешься ты.

– Когда-нибудь я тебя убью, – пообещал Сорокин. – Пойдем ко мне в кабинет, поговорим. И не кривляйся, пожалуйста. Ты ведь не мог не заметить, что дверь квартиры Кареева опечатана. Дело в том, что вчера вечером Кареев был убит.

– Да, – после паузы сказал Илларион, – значит, со здоровьем у него неважно.

– Практически никак, – подтвердил Сорокин. – Кончилось его здоровье.

– Что ж, – сказал Илларион, – пойдем в твой кабинет. А там кофе дают?

– Будет тебе и кофа, и какава с чаем, – неумело пародируя Анатолия Папанова, пообещал полковник.

Оказавшись в просторном полковничьем кабинете, Илларион первым делом позвонил домой и сообщил Татьяне, что жив и здоров. Сорокин в это время, деликатно отвернувшись, поливал из графина росшие в горшках на подоконнике комнатные цветы. Судя по толщине осадка на дне, этот графин предназначался для посетителей.

Разговаривая с Татьяной, Илларион зачем-то перелистал странички перекидного календаря, лежавшего на полковничьем столе и не обнаружил там ничего интересного. Терпеливо слушая возмущенную скороговорку Татьяны, которая жаловалась на проведенную без сна и покоя ночь, Забродов с улыбкой придвинул к себе пепельницу и закурил. Впервые с тех пор, как ему исполнилось семнадцать лет, он получал втык за то, что не ночевал дома. Неожиданно оказалось, что это чертовски приятно.

Он покосился на Сорокина. Сорокин по-прежнему поливал цветы. Илларион заметил, что несчастные растения уже буквально плавают в воде, как рис на плантациях Южного Китая, и понял, что пора закругляться.

– Ты извини, – сказал он в трубку, – но меня тут ждут. Поговорим, когда освобожусь.

– Подожди, – сказала Татьяна. – Ты где?

– Я на Петровке, 38, – отрапортовал Илларион. – А ждет меня один злющий полковник, чтобы допросить.

Сорокин, не оборачиваясь, возмущенно пожал плечами и со стуком поставил на подоконник опустевший графин.

– Я приеду, – быстро сказала Татьяна.

– Даже и не думай, – ответил Забродов. – Я скоро буду. Если ты поедешь, мы, скорее всего, разминемся по дороге.

Закончив разговор, он положил трубку. Сорокин вздохнул с преувеличенным облегчением, согнал Иллариона со стола и уселся в свое кресло. Забродов сел напротив.

– А скажи, полковник, это правда, что проверяющие из МВД подложили вам муляж бомбы на самое видное место, а вы его две недели не замечали? – спросил он раньше, чем Сорокин успел открыть рот.

Полковник скривился, как от зубной боли, и пробормотал короткое ругательство.

– Ну, ладно, – сказал Илларион, – бог с ней, с бомбой. Карты на стол, полковник?

– Да какие у тебя карты, – хмыкнул Сорокин. – Ведь ты только что разговаривал с Тарасовой, так?

Вот тебе и все твои карты. Не успел ты, Забродов.

Приди ты на день раньше, может, парень и сегодня жил бы.

– Заказное? – спросил Илларион.

– Да кой черт заказное! Помешались все на заказных! Случайность, и больше ничего. Домушник к нему забрался, Кареев пальнул в него из пистолета, не попал, а тот возьми и отоварь его фомкой по черепу… Вот тебе и вся заказуха.

– Да? – сказал Илларион и выложил на стол слегка помявшуюся в кармане газету. – А это ты читал?

Сорокин мельком взглянул на газету и пожал плечами.

– Ну, читал. И что это доказывает? По-твоему, этот Вареный полный идиот? Какой же дурак пойдет на мокрое, когда все прямо указывает на него? Нет, это просто невезение, и больше ничего.

– Да почему же ты так уверен? – начиная раздражаться спросил Илларион.

– А потому, – сказал Сорокин, откинулся на спинку кресла и посмотрел на Иллариона, прищурив левый глаз, будто из ружья целился. – Суди сам: двенадцатый этаж, никаких следов взлома, форточка настежь, на подоконнике – след спортивного ботинка сорок второго размера, в квартире все перерыто, ни денег, ни ценных вещей обнаружить не удалось, даже диктофон пропал.

Ничего не напоминает?

– Муха, – сказал Илларион и услышал свой голос со стороны, словно по радио передавали постановку с его участием. – Муха, черт подери. Ах, сукин сын!

Сорокин продолжал щуриться на него через стол, как чеченский снайпер. Более того, он вдруг принялся барабанить пальцами по крышке стола, выстукивая какой-то бодрый марш.

– Ну? – сказал он наконец.

– Что – ну? – огрызнулся Илларион. – Это не я, честное слово.

– Жаль, – сказал Сорокин таким тоном, что было непонятно, шутит он или говорит всерьез. – И сказать тебе, конечно же, нечего.

– Да что ты ко мне привязался? У меня есть, что сказать, но ты же меня не слушаешь! Ты же не хочешь вешать себе на шею заказное убийство, потому что тогда, кроме форточника Мухи, у тебя появится заказчик – Вареный или кто-то другой, неважно.

– Но почерк-то принадлежит Мухе, – вкрадчиво напомнил Сорокин.

– Значит, кто-то нашел его раньше, чем ты, – сказал Илларион. – Или у него были свои собственные счеты с этим Кареевым. Мне почему-то показалось, что брать у него было нечего.

– Сейчас у всех есть, что брать, – проворчал Сорокин. – На днях в Черемушках грабанули бабулю-пенсионерку, забрали восемнадцать тысяч…

– Рублей?

– Держи карман! Долларов, конечно. А от бабули все тараканы с голодухи разбежались еще полгода назад.

А ты говоришь – брать нечего.

– А может быть, кто-то просто имитировал почерк? – предположил Илларион. – Подвиги этого Мухи, как я понимаю, широко разрекламированы в прессе.

Очень удобно, между прочим.

– – Пресса, – с отвращением повторил Сорокин. – Сначала путаются у нас под ногами, помогая бандитам, а потом визжат, что мы их плохо защищаем – их, дескать, режут почем зря и где попало, и все по политическим мотивам, и у каждого враги если не в Кремле, то в Белом доме…

– М-да, – сказал Илларион. – Так кто из нас стареет? Но ты так и не сказал, как тебе понравилась моя версия.

– Это про имитацию почерка? Хорош имитатор, который, чтобы замаскироваться под Муху, взбирается на двенадцатый этаж по отвесной стене! Никуда твоя версия не годится.

– Ну, тогда я пошел, – вставая, сказал "Илларион.

– А ну, сядь, – сухо приказал Сорокин. – Во-первых, без подписанного мной пропуска тебя отсюда не выпустят, а во-вторых, ты еще не выпил кофе.

– А в-третьих?

– Есть и в-третьих, не сомневайся. Не надо думать, что своими версиями и своим хамством ты запудрил мне мозги настолько, что я забыл о своем вопросе.

– Это о каком же?

– Что ты знаешь о Мухе? Учти, у тебя на физиономии написано, что ты о нем что-то знаешь. Возможно, даже все. Тогда возникает законный вопрос: почему, собственно, ты утаиваешь от следствия информацию?

– Да нужны вы мне, – морщась, ответил Илларион. – От вас ничего утаивать не надо, вы же у себя под носом ни черта не видите… Что, обидно? А мне не обидно? Что ты меня колешь, как урку? С чего ты взял, что я что-то знаю? Я обещал тебе осмотреться и подумать, но это же не повод для того, чтобы включать меня в список подозреваемых!

– Еще какой повод, – заверил его Сорокин. – Ладно, дело твое. Не хочешь помогать – иди к черту, не мешай работать. Кофе будешь?

– Не хочу я твоего кофе, – буркнул Илларион. – Ишь, раскричался. Работать ему мешают..

– Вот именно, – подтвердил Сорокин, яростным росчерком шариковой ручки подписывая пропуск. – И перестань путаться под ногами!

– Не понял, – оскорбленным тоном сказал Илларион. Он никогда еще не видел Сорокина таким обозленным, но продолжал дразнить его, поскольку тот настаивал на серьезном разговоре, к которому Илларион не был готов.

– Ты все прекрасно понял, – сухо сказал Сорокин. – Куда бы я ни посмотрел, ты повсюду торчишь, как шило из мешка. Вот твой пропуск и не попадайся мне на глаза, пока я не остыну.

– Последний вопрос, полковник, – снова вставая, спросил Забродов. – Если Кареева убили случайно, зачем ты оставил возле его квартиры засаду?

– Ты уйдешь сам или мне вызвать конвой? – не поднимая взгляда от стола, спросил Сорокин.

Спустившись с крыльца управления, Илларион прошагал около квартала и зашел в небольшое кафе, уже открытое в этот ранний для подобных забегаловок час.

Он заказал двойной кофе и долго сидел над чашкой, глядя в окно остановившимся взглядом. Теперь он вспомнил, где видел зажигалку, которая теперь наверняка лежала в кармане у Игоря Тарасова.

Забродов был уверен, что второй такой нет во всей Москве. Это была уникальная вещица ручной работы, подобную которой можно встретить только в музее: добротная зажигалка, была выполнена из стреляной гильзы от немецкого пулемета «МГ-34» и до недавнего времени принадлежала найденному мертвым в своей квартире на двенадцатом этаже журналисту Андрею Карееву.

И – Илларион это твердо знал – во всей Москве был только один человек, способный взобраться на двенадцатый этаж и добыть эту зажигалку, не свернув себе при этом шею. Ему было о чем подумать. Например, его очень интересовало, что он скажет Татьяне.

О том, что он скажет Игорю Тарасову, Забродов старался вообще не думать.