Глава 12

— Что будем делать теперь? — уже сидя в квартире, спросил Чекан.

Михара задумчиво курил.

— Делов у нас с тобой, браток, — он провел ребром ладони по кадыку, — выше крыши. В Якутию тебе надо лететь.

— Ас доктором как?

— С доктором тоже надо разбираться, прощупать его стоит.

— Слушай, Михара, может, прямо сейчас возьмем людей и поедем в Клин, прижмем его как следует, он и расскажет, что знает.

— Что расскажет? А если он ничего не знает? И случись что, к кому ты поедешь пули вытягивать и дырки зашивать?

— Тоже верно, — заметил Чекан, — с доктором надо осторожно.

— В общем, делай вид, что ничего не произошло, что ты ничего не подозреваешь. К нему надо присмотреться, за ним последить. Прощупать его надо, а еще лучше, предложить ему какое-нибудь дело.

— Какое дело? — посмотрел на Михару Чекан.

— Пока не знаю. Если у него деньги, он их постарается отсюда вывезти. И сам смотается.

— Так он уже ездил за границу.

— Куда ездил? — Михара вскинул голову.

— Куда не знаю, вроде отдыхать.

— Сейчас, как я понял, здесь у вас в Москве все ездят, свои же деньги у него есть?

— Да, мы ему платим неплохо…

— Так что ж тут плохого? — Михара поднялся, обогнул вокруг стол, затем подошел к батарее, сел на корточки, прислонясь к ней спиной. — Ой, хорошо, — проговорил он. — Вот поездили по лесу, спина заныла. Лагеря, лагеря, они дают о себе знать. В ботиночках походил, а ноги снег не любят. Первое дело, Чекан, чтобы ноги были в тепле, тогда никакая болезнь не привяжется.

Чекан молчал, слушая старческую, как он считал, болтовню Михары.

— Доктора надо проверить не через наших людей, а через кого-то другого. Наших-то он всех знает, враз учует, что мы его на вшивость проверяем, и ничего не скажет. Надо подсунуть ему какую-нибудь бабу, желательно видную, такую, чтобы он весь разомлел, чтобы слюнки у него потекли. А она пусть потянет из него денежки, и тогда мы увидим, как они из него текут, толстой струйкой или тоненькой. И тогда мы будем знать все его планы, будем знать, чем он дышит, и выведем на чистую воду.

— Так у него есть баба, и баба ничего.

— Слушай, Чекан, ты хоть одного мужика знаешь, которому его баба поперек горла не сидит, а? Какая бы распрекрасная она ни была, всегда хочется свеженькую.

Если баба ловкая, умелая, она сможет его взять. И мы с тобой будем как бы ни при чем.

— Красиво говоришь, Михара.

— Старый я уже, Чекан, старый. Жизнь всему учит.

Где нельзя силой, кайлом или ломом, там надо аккуратно, с любовью и лаской. Мужик должен растаять, должен слюни пустить, и тогда с ним делай все, что хочешь. Редко попадаются крепкие мужики, — Михара скривил губы, намекая на то, что он один из таких, на которого никакая баба не повлияет, а если и повлияет, то он сможет совладать с собой и не растаять, как воск, а остаться таким же крепким, каким есть.

— Есть у меня такая баба, — сказал Чекан. — Баба что надо, и за хорошие деньги она своей задницей и большой кусок льда растопит. Такая баба, Михара…

— Ладно, покажешь, я сам ей объясню, что к чему.

Больница в Клину, где работал доктор Рычагов, стала для него уже совсем чужой, настолько он свыкся с мыслью, что уедет работать за границу. Его теперь раздражала не только грязь, потеки на потолках, вздыбленные полы, но и ворчанье больных, недовольство персонала, особенно зарплатой. Он считал, что дорабатывает здесь последние месяцы. Ему не терпелось бросить все к черту, и только уговоры Дорогина пока еще действовали на него.

— Не спеши, Геннадий, все нужно сделать осторожно и осмотрительно, уезжать лишь тогда, когда будешь уверен, что никто тобой не интересуется, никому ты стал не нужен, что никто за тобой не увяжется.

Рычагов сидел в своем хорошо обставленном кабинете и мрачно смотрел на стопку историй болезней, не решаясь притронуться ни к одной из них.

«Ну его к черту, — думал он, — все сделает Тамара или еще кто-нибудь. Я уже не у дел. Еще советом или в сложном случае помочь смогу, а так — нет. Если нет желания к работе, не горишь, то лучше и не браться — навредишь».

В дверь к нему постучали. Он уже привык определять по стуку, кто именно хочет к нему войти, но на этот раз стук оказался незнакомым.

«Больные стучат робко, как бы просятся, почти скребут по двери, как запертая в ванной комнате кошка. Начальство стучит нагло, если вообще стучит, и мгновенно открывает дверь, не дождавшись ответа. Тамара стучит осторожно, но уверенно».

А этот стук классифицировать по своей системе Рычагов не смог. Стучали просто-напросто аккуратно, как стучит молоточком сапожник, забивая маленький гвоздик с золоченой шляпкой.

«Легкий стук, аккуратный. Кто бы это?» — удивленно пошевелил бровями Геннадий Федорович.

Ему в этот момент видеть никого не хотелось, но в то же время ему стало и любопытно. Любопытство он еще не утратил.

— Да, войдите, — отчетливо произнес он, придвигая к себе стопку бумаг, чтобы в случае чего сделать вид, будто он занят срочной работой и распрощаться с посетителем как можно скорее, если, конечно, тот его не заинтересует.

Дверь открылась тоже аккуратно. Из-за нее выглянул Клаус Фишер. Рычагов тут же отодвинул бумаги в сторону. Перед немцем ему хитрить было нечего.

— Привет.

— А, Клаус, заходи!

Тот зашел, раскрасневшийся, явно с мороза, довольно потер руки. Тут же потянул к себе масляный калорифер и зажал его между коленями.

— Новость есть.

— Надеюсь, хорошая? — Рычагов закрыл дверь в кабинет и распахнул дверцу сейфа, вытащил оттуда коньяк и две маленькие рюмочки.

Немец тут же выставил перед собой ладонь с растопыренными пальцами.

— Нет, Геннадий, пить я сейчас не буду. А новость… черт ее знает, хорошая она или плохая… Ты уже подготовил деньги к отправке?

— А что там готовить, — ухмыльнулся Рычагов, предвкушая, что дело сдвигается с мертвой точки и он сможет переправить деньги.

— Мы уезжаем сегодня.

— Какого черта? — растерялся Рычагов. — Во сколько? Кто так распорядился?

— Ну, не я же главный в нашей миссии! Прислали факс, что к рождественским праздникам собрали еще одну партию гуманитарной помощи.

— Черт бы их побрал!

— Ничего страшного, Геннадий, после Нового года я опять буду здесь, как раз привезем гуманитарку к православному Рождеству. Если хочешь, я могу забрать деньги прямо сейчас. Но ты учти, рождественские каникулы они и в банках, и у деловых людей, с которыми я договаривался, так что деньги пролежат без движения почти две недели. А мне придется уезжать перед православным Рождеством вновь. На кого я их там оставлю, не суну же под кровать, чтобы жена их оттуда шваброй вытащила?

Рычагов сидел задумавшись. Он вспомнил слова Дорогина, который советовал ему никогда не спешить.

— Может, ты и прав, Клаус. Хотя, честно признаться, мне не терпится переложить ответственность на тебя.

Доктор Фишер засмеялся:

— Я тоже хотел бы, чтобы все провернулось быстрее.

Мне самому хотелось бы уехать вместе с тобой, как-никак мы много хорошего сделали вместе. Но так уж получается… Так что, извини. Давай прощаться, ночью я уже буду в дороге, наш конвой уходит.

— Спасибо за то, что доставили, — Рычагов крепко пожал руку Фишеру, и мужчины улыбнулись друг другу.

— Смотри не передумай, — Клаус погрозил ему пальцем, — а то еще найдешь себе более надежного партнера.

— Надежнее тебя нет.

Фишер выглянул в коридор и тут же закрыл дверь:

— К тебе твоя женщина идет.

— Тоже неплохо.

— Я пошел, не буду мешать.

Фишер исчез, а Рычагов подошел к окну. Он слышал, как открылась дверь, как вошла Тамара, на этот раз без стука, но даже не обернулся. Он смотрел, как Клаус садится в микроавтобус и выезжает со двора больницы. Следом за ним поехали два маленьких грузовичка, машины «Скорой помощи» остались как подарок больнице.

«Эх, может, зря не отправил? Может, стоило рискнуть? Жгут деньги руки», — подумал Рычагов, когда Тамара остановилась рядом с ним.

Если бы это происходило раньше, всего какую-нибудь неделю назад, то женщина непременно обняла бы Рычагова за шею, поцеловала бы в ухо. Но этого не случилось. Рычагов ждал, затем резко повернулся и сказал:

— Гав!

Тамара вздрогнула от неожиданности.

— От Лютера научился? — наконец-то нашлась она и рассмеялась.

— Устал я что-то, — он потер виски и махнул рукой, — к черту работу! Давай сварим кофе…

— Нет, не придется тебе, Геннадий Федорович, пить кофе.

— А что такое?

— Плохо стало больному из пятой палаты, я поэтому и прибежала.

— А мне что, по-твоему, хорошо?

Подобное услышать Тамара не ожидала. Слишком странным в последнее время стал доктор Рычагов. Если бы раньше ему кто-то сказал, что его пациенту стало плохо, упало давление или подскочило, то он тут же бегом бросился бы в палату и собственноручно принялся бы все изучать, делать назначения. А сейчас Рычагов остался абсолютно спокойным, почти безучастным.

— И что ты предлагаешь — бежать и спасать? — наконец спросил он у своей ассистентки.

— Тебе не жалко работы, которую ты в него вложил?

— Я столько вкладываю в них работы, а люди все равно умирают.

— Ты же сам говорил, Геннадий, что ты не Господь Бог.

— В отделении есть и без меня кому заниматься больными. Он же не один?

— Конечно, готовят к операции.

— Когда начнут, я зайду в операционную. Только предупреди, пожалуйста, чтобы анестезиолог был внимателен, и посмотри, трезвый ли он.

— Трезвый, — сказала Тамара.

— Ну тогда я спокоен. А трезвый он потому, что бедный, — со злостью сказал Рычагов.

— А может, потому что честный?

— Честный? — выпалил Геннадий Федорович. — Он-то честный? Да он, если увидит кошелек, выпавший из кармана старухи, тут же его подхватит и сделает это так артистично, как может сделать только фокусник. А ты говоришь о какой-то его честности! Нет здесь, Тамара, честных людей.

— А ты? — спросила женщина, глядя прямо в глаза Геннадию Федоровичу.

— Я устал быть честным.

— Даже со мной? — спросила Тамара.

— И с тобой тоже, — безучастно промолвил Рычагов.

Тамара резко развернулась. Рычагов посмотрел ей вслед, на красивые бедра, на тонкую талию, на длинные ноги.

"Опять она ходит на шпильках.., и холода не боится в этой чертовой больнице, в этой чертовой медвежьей норе. Почему я сейчас с ней поругался, зачем обидел?

Кто-кто, а она мне ничего плохого не сделала. Ай, ладно, — тут же успокоил себя доктор, — со старой жизнью надо порывать. Не стану же я брать ее с собой, я ей предложил, она отказалась. У нее здесь дела, родители, вот пусть с ними и остается. А я уеду. К черту. Весь этот снег, все эти елки-палки, всех этих больных, пенсионеров, инвалидов, бандитов, преступников, милицию…

Надоело!"

Рычагов открыл сейф, взял бутылку с коньяком, уже открытую, и, даже не налив в рюмку, сделал несколько глотков из горлышка, пожевал лимонную дольку с засохшей коркой и отправился в операционную. Он пришел, как всегда, вовремя.

— Чо тут случилось?

Ему уступили место, и он принялся быстро отдавать распоряжения Тамаре, словно бы ничего между ними не произошло, орудовал скальпелем. Его движения были точны, но делал он операцию безо всякой любви к пациенту, не щадя его, так, как зубной врач выдергивает больной зуб у своего же коллеги, пытаясь ему этим досадить, заставить немного помучиться. Хотя Рычагов прекрасно понимал, что пациент на операционном столе не чувствует боли — ему все равно, резко, быстро, медленно идет операция. Ему все равно, он пребывает в забытьи, абсолютно бесчувственный к боли.

Сорок минут ушло на операцию. Рычагов зло отшвырнул инструмент, перепачканный кровью, и покинул операционную, на ходу бросив:

— Вот и все, будет жить.

Все восхищенно посмотрели вслед.

— Вот человек, золотые руки! За что ни возьмется, то у него и получается.

А хирург, сбрасывая на ходу халат, поспешил в свой кабинет. Ему хотелось как можно скорее и незаметнее покинуть больницу.

Уже темнело, когда конвой машин с немецкими номерами подъезжал к границе московской области. Перед микроавтобусом, в котором на переднем сиденье сидел, закутавшись в теплое одеяло, Клаус Фишер, поблескивали маячки гаишной машины. У Клауса еще оставалось полтермоса кофе, он растягивал удовольствие, время от времени открывая широкую пробку и втягивая в себя запах ароматного напитка.

Мелькнул указатель границы области. Гаишная машина притормозила, притормозил и водитель автобуса.

Молоденький лейтенант вышел из «Волги» и открыл дверцу со стороны шофера.

— Ну вот, господа немцы, счастливой вам дороги.

Дальше уже поедете сами. В Смоленске вас встретят мои коллеги. Только что связались со мной по рации, — лейтенант лихо козырнул и напомнил. — Будьте осторожны, дорога скользкая.

Как будто бы его предупреждение могло что-то изменить. Немцы спешили домой, им не терпелось успеть в Германию к Рождеству, попасть за праздничный стол, выпить шнапса и поесть гусиного паштета вместе со своими женами и детьми.

Машина ГАИ растаяла в сумерках, и конвой со включенными фарами продолжал движение на запад. Сбиться с дороги здесь было невозможно, широкое шоссе, повсюду указатели. Машин было немного, время позднее, да и погода гнусная. Лишь те, у кого имелись срочные дела, рисковали выбираться в путь.

Клаус задремал, покачиваясь в такт движению.

И вдруг проснулся оттого, что микроавтобус резко затормозил. Он тут же продрал глаза и ухватился за термос с кофе, который опрокинулся у него на коленях.

— О майн готт! — воскликнул Фишер, увидев включенные фары, а затем зажмурился, ослепленный ярким светом, бьющим в лобовое стекло.

Впереди на полосе стояли рядом два автомобиля. Рассмотреть марки от ярко бьющего в глаза света было невозможно. Один автомобиль посадкой чуть пониже — легковой, а второй — повыше — не разобрать, то ли грузовик, то ли джип. Вдалеке виднелась еще одна легковая машина.

— Что такое?

Водитель пожал плечами. Он не спешил открывать дверцу и выбираться на лютый холод. К лобовому стеклу приблизился мужчина страшноватого вида, короткостриженый, с непокрытой головой, в легкой кожаной куртке, костяшками пальцев забарабанил в стекло, показывая, чтобы открыли дверцу.

Шофер и Клаус переглянулись. Открывать дверь им не хотелось, опускать стекло тоже. Но тут появился аргумент, против которого возразить было нечего. Мужчина в кожаной куртке вытащил из-за пазухи пистолет и нацелил его в лоб водителю. Клаус глянул в зеркальце заднего вида и увидел, что то же самое происходит у двух грузовиков.

— Открывай, — нехотя сказал он водителю и зябко поежился.

Не церемонясь, Клауса Фишера схватили, выволокли на обочину, бросили лицом в снег. То же самое сделали и с водителем.

— Кто тут из вас понимает по-русски? — прозвучал неприятный, скрипучий голос.

Клаус чуть поднял голову и, выплюнув набившийся в рот снег, крикнул:

— Я!

— Так вот, скажи, чтобы все лежали, уткнувшись мордами в снег, а если кто пошевелится — стреляю без предупреждения!

Клаус перевел. Повторять ему не пришлось.

Из «БМВ» выбрался Чекан, запахнул пальто, подошел к задней дверце и резко поднял ее. В салоне микроавтобуса вспыхнул свет.

— Выбрасывай все на дорогу! — негромко произнес Чекан своему подручному.

Вытаскивали сумки, тут же раскрывали их и высыпали содержимое на дорогу. Блестящий самовар с сорванной крышкой полетел в снег. Посыпались матрешки. Чекан крошил их ботинками и зло ругался. Развинчивали термосы и били колбы, потрошили журналы, книжки, картонные коробки вспарывали ножами. Из канистр в снег выливали бензин. Один из бандитов щупом проверял бензобаки. Взрезали обивку салонов, короче, работали так, как не работают даже таможенники, получившие сигнал, что везут наркотики. Не хватало только собак.

Возле остановленного конвоя стоял один из бандитов в милицейской шинели и махал полосатым жезлом с подсветкой притормаживавшим машинам, чтобы проезжали быстрее. Ни у кого особого желания останавливаться не возникало, лишь только водители замечали в руках у людей оружие.