Глава 3

В ординаторской психотерапевтического отделения, как всегда, было накурено, и две висевшие под потолком люминесцентные лампы смутно сияли сквозь никотиновый туман, как пара странных прямоугольных солнц, затянутых ядовитыми облаками. Они издавали высокое убаюкивающее жужжание, которое становилось слышным только в такие вот глухие ночные часы, когда даже самые беспокойные пациенты наконец умолкали, а за окном прекращалось унылое завывание пролетающих мимо троллейбусов.

Доктор Маслов неодобрительно покосился на плавающий под потолком слоистый голубовато-серый туман, с неохотой встал с застеленной белой простыней кушетки и потянул за шнур, открывая фрамугу. Под мышкой у него был зажат покетбук в дешевой бумажной обложке, в зубах дымилась сигарета, а на переносице поблескивали очки без оправы.

На вид доктору Маслову было около сорока лет. Он рано облысел, но недостаток волос на голове компенсировался густой пегой бородой, веником торчавшей вперед и в стороны, и запущенными, рыжими от никотина усами, которые вечно лезли ему то в рот, то в стакан со сметаной, до которой доктор был большим охотником. При росте в сто восемьдесят пять сантиметров доктор Маслов весил семьдесят два килограмма вместе с ботинками и ключами от квартиры, так что издали напоминал слегка искривленное бамбуковое удилище, смеха ради обряженное в мятый белый халат с пятнами от пролитого кофе и иных, не столь безобидных напитков. Говоря коротко, с виду он был точь-в-точь чокнутый профессор из комиксов, разве что немного помоложе, но глаза за линзами очков смотрели остро и испытующе, и даже бесцеремонные санитарки, насквозь провонявшиеся лизолом и портвейном, почтительно понижали голос, разговаривая с доктором Масловым.

Обеспечив себе приток кислорода, доктор вернулся на кушетку и вынул из-под локтя потрепанную книжицу в броском черно-красном переплете. Это был нашумевший роман ужасов. Романы ужасов доктор Маслов любил даже больше, чем сметану, хотя и немного меньше, чем хороший коньяк.

Дома у него было не меньше полуцентнера этой макулатуры, но, несмотря на свой богатый читательский опыт, доктор до сих пор сопереживал героям и пугался, как ребенок, получая от этого огромное удовольствие. Почитав минут десять, он начал время от времени с беспокойством поглядывать на открытую фрамугу, словно опасаясь, что туда может забраться какая-нибудь нечисть. Вампиры, как известно, обожают открытые окна и форточки, а книга, которую читал доктор Маслов, была как раз про вампиров.

Продержавшись еще минут двадцать, он решительно встал, сунул книгу под мышку и со стуком захлопнул фрамугу, отлично понимая при этом, насколько смешным могло показаться его поведение стороннему наблюдателю.

Несмотря на свое пристрастие к низкопробной литературе, Сергей Петрович Маслов был очень грамотным врачом и имел громадный опыт работы. Вздумай он поделиться этим опытом с любым из авторов столь любимых им романов ужасов, и его слушатель через десять минут убежал бы прочь с выпученными глазами, дико вопя от страха и на несколько метров опережая собственный крик.

Но Сергей Петрович всегда ревностно хранил врачебную тайну и не видел в том, чем ему приходилось изо дня в день заниматься на протяжении почти двадцати лет, никакой мистики. Он был врачом и помогал больным – какая же тут мистика? А то, что некоторые пациенты и их родственники норовили назвать его волшебником, пусть остается на их совести.

В свои тридцать восемь лет Сергей Петрович Маслов успел изрядно поколесить по свету, побывав и в экзотическом Тибете, и в гораздо более прозаической Дании, где знакомился с опытом тамошних медиков в области реабилитации наркоманов, и даже в Соединенных Штатах. Там он инкогнито поприсутствовал на нескольких собраниях Общества анонимных алкоголиков, где легко сошел за своего и откуда вынес стойкое убеждение, что все, чем они там занимаются – чушь собачья. Полгода назад начальство, очень любившее доктора Маслова за высокий профессионализм и полное отсутствие карьерных амбиций, в составе делегации российских медиков отправило его на Зеленый континент. Пока остальные члены делегации – в основном это были сытые чиновники из Минздрава, рассматривавшие эту поездку как бесплатный тур, – катались на монорельсе, пили в барах и дразнили кенгуру, доктор Маслов не терял времени даром. Красот Австралии он почти не заметил, потрясенный размахом и невиданной мощью тамошней индустрии здоровья. Больше всего его поразил центр реабилитации алкоголиков и наркоманов, который местные коллеги показали ему в Сиднее. Побывав там, доктор Маслов с горечью сказал своему новому приятелю доктору Хейлу, которого он минувшим вечером приобщил к тонкому искусству потребления неразведенного медицинского спирта, что доктор Хейл и его коллеги украли его, доктора Маслова, хрустальную мечту. Мучимый жестоким похмельем доктор Хейл расчувствовался и обещал помочь, если доктор Маслов когда-нибудь решится попробовать воплотить свою мечту у себя дома.

Доктор Маслов отбыл из Австралии, пребывая в полной уверенности, что тамошние медики – просто довольно грамотные инженеры, ремонтирующие человеческий организм точно так же, как механик на суперсовременной станции техобслуживания ремонтирует автомобили. Австралийцы же решили, что к ним приезжал талантливый и любознательный шаман в сопровождении группы своих учеников и поклонников – туповатых, но в целом безобидных.

Вернувшись домой, бородатый доктор с философским спокойствием вернулся к повседневной рутине и чтению романов ужасов во время ночных дежурств. Хрустальная мечта, увиденная во плоти в далекой Австралии, постепенно переместилась куда-то на задний план, затертая буднями, и доктор Маслов вспоминал о ней только после второго стакана. Тогда он принимался горячо расписывать своим собутыльникам, что он мог бы сделать, будь у него деньги.

Если же собутыльников у него не было – а такое случалось частенько, – Сергей Петрович наедине с собой строил радужные планы, от которых наутро в душе оставался только неясный осадок, принимаемый доктором за некую разновидность похмелья.

Не вставая с кушетки, доктор Маслов протянул руку и взял с тумбочки сигареты. Прикуривая, он продолжал жадно бегать глазами по строчкам, с привычной иронией отмечая про себя, что побаивается смотреть по сторонам. Темнота за оконным стеклом всегда казалась ему исполненной смутной угрозы, а во время чтения литературы того сорта, который предпочитал доктор, это ощущение многократно обострялось. В тот самый момент, когда оно достигло своего пика, раздался негромкий стук в окно.

Сергей Петрович вздрогнул так сильно, что книга вырвалась из его руки и, шелестя страницами, отлетела в угол. Маслов рывком сбросил ноги с кушетки и сел, стараясь унять сердцебиение и глубоко дыша, чтобы понизить содержание адреналина в крови. Сигарета прыгала в его трясущихся губах.

«Болван, – мысленно сказал себе доктор Маслов. – Дочитался до глюков. Второй этаж! Кто может стучать в окно второго этажа? Даже если этот стук тебе не почудился, то это наверняка была ветка или какой-нибудь чокнутый воробей, которому не спится по ночам. Или бабочка. Здоровенная такая бабочка, килограмма на полтора…»

Он начал понемногу успокаиваться, и тут стук повторился. Заставив себя повернуть голову в сторону окна, Сергей Петрович с ужасом разглядел смутно белевший в кромешной темноте за стеклом овал лица. Он похолодел, кончики пальцев на руках и ногах превратились в ледышки.

Там, за окном, был человек.., человек ли? Вампирам безразлично, на какой высоте расположено твое окно, но, если оно закрыто, они не могут войти, пока ты не впустишь их сам. Доктор Маслов подумал, что по нем плачет койка в его родном отделении.., кажется, в двенадцатой палате есть одна свободная, но она, черт бы ее побрал, стоит как раз у окна.., и тут в стекло опять постучали.

Сергей Петрович Маслов усилием воли взял себя в руки и на негнущихся ногах осторожно приблизился к окну, на всякий случай пытаясь припомнить слова какой-нибудь молитвы. В голову все время лезло только дурацкое “иже херувимы”.

Подкравшись к окну, Сергей Петрович прижался лбом к стеклу и тихо, чтобы не всполошить больных, спросил:

– Кто там?

– Откройте, ФСБ! – глухо донеслось из темноты, и Сергей Петрович испуганно отпрянул от окна.

– Уж лучше бы вампиры, – пробормотал он.

– Серега, мать твою, открывай, пока я отсюда не свалился к чертям собачьим! – замогильным голосом произнес визитер и для убедительности покрыл Маслова в три этажа с перебором.

– Кр-р-ретин! – с чувством выдавил из себя Сергей Петрович и щелкнул шпингалетом.

Как только он открыл окно, в подоконник немедленно вцепились две сильные руки, и в ординаторскую с шумом ввалился старинный приятель доктора Маслова, с которым они когда-то вместе заканчивали десятилетку в занюханном подмосковном райцентре. Такое экстравагантное появление было полностью в духе Алексея Тубанова, но Сергей Петрович не удержался от ядовитого вопроса:

– А тебе в твоей конторе никогда не объясняли, для чего архитекторы предусматривают в каждом доме входную дверь? Подчеркиваю: вход-ну-ю.

– Объясняли, – спокойно ответил Губанов, отряхивая испачканные побелкой живот и колени. – Только в вашей конторе двери по ночам почему-то заперты, а возле той, которая открыта, сидит церберша в валенках. Эта старая гнида меня не пустила и даже отказалась тебе позвонить.

– Степановна, – проинформировал его Маслов, запирая окно. – У нее, брат, не забалуешь. Ты чего приперся посреди ночи?

– Значит, надо, раз приперся, – резонно ответил Губанов и, оглядевшись, уселся на стул. – Дело есть, Серега. Причем такое, которое лучше обсудить с глазу на глаз.

– Ты что, на иглу подсел? – спокойно спросил Маслов.

Это не было шуткой: для него подобные ситуации давно стали частью работы. Кто-то просил достать наркотики, кто-то, наоборот, умолял избавить от пагубного пристрастия, причем мгновенно и безболезненно… И тем, и другим доктор Маслов советовал застрелиться, не тратя лишних денег: похороны дешевле.

– Типун тебе на язык, – сказал Губанов. – Ишь, чего захотел! На мне не подзаработаешь, поверь.

– На твоем месте я бы не зарекался, – посоветовал Маслов. Он уже окончательно пришел в себя и с ходу перестроился на привычную манеру разговора. – Вот представь, что поймали тебя бандиты, но мочить не стали, а впаяли тебе дозу героина. Парочка уколов, и ты готов. Пятки им будешь лизать, на брюхе валяться, а потом, если ума хватит, приползешь ко мне. А ты придешь, когда темно, – блеющим голосом пропел он строчку из популярной некогда песни. – Вот как сейчас.

– Козел ты, Серега, – сказал Губанов. Видно было, что слова приятеля впечатлили его несмотря на шутливый тон.

Маслов в ответ отвесил шутовской поклон.

– Я к тебе, как к человеку… Вот все вы, клистирные трубки, такие: принесешь ему его мечту на блюдечке, а он тебе вместо благодарности – направление на анализы.

– Мечту? – насмешливо переспросил Маслов.

– Мечту.

– На блюдечке?

– С голубой каемочкой.

– И с каемочкой! – умилился Сергей Петрович. – Это ж надо! Знаешь, что я тебе посоветовал бы? Иди проспись. Одеяло тебе дать?

– Сам спи в своей психушке, – обиделся Губанов. – Ты слушать будешь или нет?

– Да что слушать-то, не пойму! – воскликнул Маслов. – Ты же ничего не говоришь. Один словесный понос. Я таких, как ты, по сто человек в день вижу. Делириум тременс, одним словом.

– Чего? – не понял Губанов.

– Белая горячка, – перевел Сергей Петрович.

– Белая горячка, – вдруг впав в непривычную задумчивость, медленно повторил Губанов. – Да, брат, это тяжелая штука.

– А ты откуда знаешь? – насторожился Маслов.

– Да ты понимаешь… Черт, даже язык не поворачивается…

Доктор Маслов озадаченно посмотрел на своего школьного приятеля и, придя, по всей видимости, к какому-то выводу, удовлетворенно кивнул головой.

– Ага, – сказал он, – так. Ты вот что, Леха… Ты забудь, что я тот самый пацан, вместе с которым ты когда-то в окошко женской бани подглядывал. Это, брат, дело прошлое. Я теперь врач, я такого насмотрелся, что меня ничем не удивишь. Есть такой зверь, называется врачебная этика. Это вроде тайны исповеди, так что валяй, рассказывай.

Губанов ухмыльнулся.

– Насчет тайны исповеди – это ты, брат, того… Знаю я, как некоторые попы эту самую тайну хранят. И врачи, между прочим, тоже. Но деваться мне, похоже, и впрямь больше некуда. В общем, мне нужно одно местечко в твоем реабилитационном центре. С женой проблемы, понимаешь?

– Что ты говоришь! – с искренним огорчением воскликнул Маслов и вдруг замолчал. – А ты уверен, что проблемы у твоей жены, а не у тебя? – спросил он после паузы. – Что-то ты заговариваешься. Какой еще реабилитационный центр?

– А тот самый, который мы с тобой построим! – с видом фокусника, который только что достал из абсолютно пустой шляпы живого кролика, воскликнул Губанов. – Ну, чего вылупился? Доставай свой очищенный, гулять будем! Я тебе спонсора нашел!

Пожав плечами – что возьмешь с сумасшедшего? – доктор Маслов выставил на стол две мензурки, склянку с медицинским спиртом и графин с водой. Разворачивая принесенные из дома бутерброды, он не переставал искоса поглядывать на Губанова. Майор курил, развалившись на стуле, и выглядел радостно-возбужденным. Маслов припомнил, что две минуты назад его приятель казался неподдельно озабоченным, и подумал, что у того либо действительно начинаются проблемы с психикой, либо все, что он тут говорил, – чистая правда. От этой мысли Маслов снова похолодел: перспективы были такие, что захватывало дух. Маслову, совершенно неискушенному в подковерной борьбе и том, что в России называется бизнесом, майор ФСБ казался обитателем заоблачных высот, для которого нет практически ничего невозможного. Если такой человек обещает помочь, то чем черт не шутит…

Они выпили спирта, закусили домашними котлетками, приготовленными мамой доктора Маслова, с которой тот до сих пор делил однокомнатную квартирку на Крымском валу, закурили, и лишь после этого майор Губанов, крякнув, ввел своего однокашника в курс дела. Задача была проста: списаться с Австралией и попросить доктора Хейла выслать проект реабилитационного центра – само собой, за деньги. Остальное Губанов брал на себя с одной-единственной оговоркой: доктор Маслов должен был возглавить строящийся центр и первым делом предоставить одноместную палату супруге майора Губанова Ирине Бородич.

– Только вот что, старик, – всем своим видом изображая смущение и нерешительность, сказал в заключение Губанов. – Скажи, бывают в вашем деле такие случаи, когда медицина бессильна? Бывают пациенты, которые проводят в клинике всю жизнь?

Доктор Маслов скосил на него глаза, сверкнул линзами очков, засунул в недра своей нечесаной бороды последний кусочек котлеты, задумчиво пожевал, цыкнул зубом и сказал:

– Если это серьезный разговор, то.., будут.

Сказав это, он испытал мимолетный укол стыда, но боль от укола прошла очень быстро: совести нечего было предложить доктору Маслову, в то время как Губанов предлагал очень многое, не требуя взамен почти ничего.

Сергею Петровичу казалось, что он только что совершил самую выгодную сделку в своей жизни.

Он был не одинок в своих восторгах по поводу состоявшейся сделки: уже под утро выйдя из больницы, майор ФСБ Алексей Губанов громко щелкнул пальцами у себя над ухом и, фальшиво насвистывая “Гимн демократической молодежи”, уселся за руль своей белой “ауди”. Выхлопная труба иномарки негромко зафырчала, указатель поворота несколько раз моргнул и погас, и “ауди”, обогнав первый троллейбус, похожий на тускло освещенный пустой аквариум, скрылась за поворотом.

Спустя три недели после исторического разговора, имевшего место в ординаторской психотерапевтического отделения, не имевший ни малейшего отношения к медицине Яков Семенович Кацнельсон, нахлобучив на окруженную иссиня-черными кудрями загорелую плешь бейсбольную кепку и небрежно сунув под мышку папку с кое-какими бумагами, которые собирался просмотреть на досуге, вышел из мастерской.

Он уходил последним, как капитан, покидающий тонущий корабль. Такое сравнение не слишком нравилось Якову Семеновичу – в нем было маловато оптимизма, – но, к его великому сожалению, именно оно наиболее точно выражало самую суть одолевавших господина Кацнельсона проблем.

Возглавляемое им частное проектное бюро уже не первый год чудом оставалось на плаву. Впрочем, Яков Семенович, в отличие от некоторых своих коллег и подчиненных, очень хорошо знал, как зовут это самое чудо, не дающее мастерской тихо уйти под воду: Кацнельсон. Яков Семенович Кацнельсон, и никто другой, четвертый год подряд затыкал собственным тощим задом многочисленные пробоины и течи, которыми изобиловало днище построенного им корабля.

Интересно, что делали бы эти молодые нахалы так называемой “коренной национальности” без Кацнельсона, который все эти годы кормил их из своих рук? Уверяю вас, они пошли бы по миру, потому что с их способностями ни в одной солидной фирме им не доверили бы не то что кульман, но даже швабру. Да будь ты хоть трижды коренной национальности, руки у тебя должны расти из плечей и заканчиваться кистями с пятью пальцами, чтобы не ронять кусок хлеба, который тебе суют прямо в рот. А эти…

Прокручивая в уме этот гневный монолог, Яков Семенович бойко ссыпался по лестнице и, распахнув скрипучую дверь подъезда, вышел в сырое тепло пасмурного июльского дня. С неба сыпался мелкий теплый дождик, асфальт во дворе почернел, и лобовое стекло скучавших во дворе “жигулей”, принадлежавших Якову Семеновичу, сплошь покрылось маленькими круглыми пупырышками капель. Нащупывая в кармане ключи, Кацнельсон торопливо пошел к машине, привычно не замечая ржавых пятен на крыльях и радиаторе.

Сейчас ему было не до ремонта медленно, но верно разваливавшегося автомобиля. Бюро уже полгода дышало на ладан, каждый день грозя отдать богу душу, и улучшения не предвиделось.

Проектное бюро Якова Семеновича Кацнельсона сидело без заказов.

Искать виноватых было бесполезно, поскольку на самом деле в бедственном положении Якова Семеновича и его бизнеса был повинен слепой случай. Ссылаться на случай, конечно же, проще всего, но не мог же такой разумный человек, как Яков Семенович, винить в свалившихся на его голову бедах Федеральную службу безопасности?

Так уж сложилось, что, будучи не в состоянии конкурировать с крупными проектными институтами и частными фирмами, Яков Семенович со свойственным ему изворотливым оптимизмом стал подхватывать те крохи, которые выпадали из зубастых пастей этих монстров. Он был талантливым проектировщиком и на лету хватал идею клиента, без особых усилий переводя нечленораздельное мычание и бурную жестикуляцию на сухой и точный язык цифр и чертежей. Очень скоро у него сложилась собственная клиентура, которой были не по карману услуги крупных фирм, а некоторое время спустя Яков Семенович, который был умен и наблюдателен, окончательно уверился в том, что профессиональная принадлежность всех без исключения его клиентов наиболее полно определяется словечком “братва”.

Впрочем, платили они аккуратно и почти не допускали обычных для малообразованных людей шуточек по поводу внешности, фамилии и национальной принадлежности Якова Семеновича. Бизнес Кацнельсона был вполне легальным, и он считал, что ему не о чем волноваться.

Как выяснилось, он глубоко заблуждался.

Во время сдачи очередного построенного под наблюдением Якова Семеновича особняка в Подмосковье вышла крупная неприятность. В тот самый момент, когда довольный хозяин, сверкая золотой цепью и фарфоровой улыбкой, вынул из кармана дорогой кожаный бумажник, чтобы произвести окончательный расчет, дом неожиданно наполнился треском высаживаемых дверей, звоном разбитого стекла, тяжелым топотом кованых сапог и, наконец, вооруженными людьми в камуфляже и бронежилетах. – У кого-то из бритоголовых коллег хозяина хватило ума выстрелить из большого черного пистолета, и в результате Яков Семенович пережил несколько минут, которые в тот момент показались ему самыми неприятными в жизни – надо полагать, по неведению. Архитектора Кацнельсона больно ударили сначала по лицу, потом по шее, после чего грубо бросили лицом вниз на пол, несколько паз пнули сапогом в ребра и, приведя его таким образом в подобающее случаю состояние молчаливой покорности судьбе, доставили в Бутырский следственный изолятор. Там он провел почти неделю, сильно исхудал и узнал много новых слов и выражений, прежде ему неизвестных. В конце концов люди, которые вели дело его заказчика, каким-то чудом убедились в том, что архитектор Кацнельсон никого не грабил и, тем более, не убивал, и его выпустили на свободу.

Денежки, естественно, плакали.

Яков Семенович немного повздыхал наедине с собой, произнес коротенькую бодрую речь перед своими подчиненными и с головой ушел в работу. Ему казалось, что все неприятности позади, ибо, как известно, снаряд никогда не попадает дважды в одну воронку.

Он опять ошибся – и насчет неприятностей, и насчет снаряда. Видимо, лучшие умы человечества потратили немало человеко-часов, чтобы изобрести артиллерийское орудие повышенной точности, и Яков Семенович был избран на почетную роль мишени.

Налеты людей в бронежилетах в момент окончательного расчета с заказчиками повторялись еще дважды. Они стоили Кацнельсону двух коренных зубов и ребра, не говоря уже о такой мелочи, как деньги. Еще одно ребро ему сломали блатные, которые решили, что Яков Семенович по совместительству работает стукачом. Лежа в больнице, Кацнельсон много размышлял о причинах постигших его неудач и в конце концов пришел к выводу, что, вполне возможно, его клиенты три раза подряд, что называется, “развели” его, инсценировав налет ОМОНа и прикарманив его кровные денежки.

Выйдя из больницы, Яков Семенович снова произнес перед своими сотрудниками, которых к тому времени стало уже вдвое меньше, еще одну пламенную речь и отправился искать правду. Ему без особенных усилий удалось связаться с человеком по имени Костлявый, который, как понял Яков Семенович, был довольно крупным авторитетом среди местной “братвы”. Костлявый внимательно выслушал Кацнельсона, на какое-то время задумался, медленно вертя перед глазами виноградную гроздь – дело происходило за столом, к которому Якова Семеновича, естественно, не пригласили, – и, наконец, сказал:

– Нет, братан, ты не прав. Те пацаны, за которых базар, сейчас все до одного на нарах, баланду хавают и в очко играют. Ну, скажи: стал бы ты сам из-за пары вонючих косарей сам на себя мусоров наводить? Это у тебя просто масть такая покатила. Лучше меняй работу.

– Как это – меняй работу? – опешил Яков Семенович. – Почему?

– Меченый ты теперь, – пояснил Костлявый. Он оказался прав. Клиентура покинула Якова Семеновича. При том, что больше никто не подозревал его в связях с милицией, рисковать и связываться с “меченым"

Кацнельсоном не хотелось никому. Несколько месяцев подряд он бился, как рыба об лед, перехватывая случайные заказы и пытаясь удержать расползающихся сотрудников, но это были тщетные потуги, и Яков Семенович прекрасно это понимал. В конце концов настал сегодняшний день, и архитектор Кацнельсон остался один – его команда покинула тонущий корабль, а вскоре и сам корабль должен был пойти на дно, поскольку за аренду помещения было не плачено уже очень давно.

Яков Семенович отпер дверцу и торопливо нырнул в тесный салон “жигулей”. Он немного повозился, устраиваясь на скрипучем сиденье, зачем-то поправил зеркало заднего вида, снял слегка намокшую под дождем кепку, снова надел ее и наконец затих, бессильно уронив руки на колени.

Честно говоря, он очень сомневался, что сможет в таком состоянии вести машину. Кроме того, было совершенно непонятно, куда ему теперь ехать: Яков Семенович очень бережно относился к нервной системе своей супруги и просто не мог предстать перед ней в таком растерзанном виде. Ему нужно было время, чтобы немного успокоиться и привести в порядок свои чувства.

Он снова протянул руку и повернул зеркало так, чтобы видеть свое лицо. Лицо было бледным и растерянным – самое обыкновенное лицо насмерть перепуганного еврея.

Ублюдки из “Памяти”, например, считают, что еврейское лицо постоянно должно выглядеть именно так, и никак иначе. Непонятно, зачем им это нужно, но, возможно, они видят в этом какой-то резон. Надо бы сфотографироваться в таком виде и послать им карточку, пусть хоть они порадуются…

Яков Семенович откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Теперь, когда его никто не видел и не нужно было строить из себя бодрячка, он позволил себе на некоторое время с головой погрузиться в пучину отчаяния. Он знал, что это самый верный способ снова всплыть на поверхность – ненадолго дать себе волю, чуть-чуть пожалеть себя, разрядиться.., потому что, когда он вернется домой, жалеть себя будет уже некогда. Надо будет улыбаться, шутить и рассказывать жене, как чудесно идут дела, в то же время лихорадочно пытаясь придумать, где бы заработать денег.

Сидя с закрытыми глазами, он услышал, как мимо проехала машина. Судя по звуку, это была иномарка – двигатель работал почти неслышно, только шуршали по мокрому асфальту шины. Автомобиль остановился где-то неподалеку, стукнула, закрывшись, дверца, коротко пиликнула включенная сигнализация, и секунду спустя ржаво заскрипела дверь подъезда. Кацнельсону не нужно было открывать глаза, чтобы понять, в какой подъезд вошел вновь прибывший. Этот скрип он выучил наизусть, потому что слышал его по несколько раз в день на протяжении нескольких лет. Там, за этой дверью, на втором этаже располагалась трехкомнатная квартира, которую Яков Семенович на свои личные сбережения превратил в проектное бюро и из которой его вскорости наверняка попросят убраться.

Не удержавшись, он все-таки открыл глаза и посмотрел в сторону подъезда. В двух шагах от обшарпанной двери стояла белая “ауди”. Яков Семенович окинул незнакомый автомобиль равнодушным взглядом и полез в карман за сигаретами. Приступ вселенской скорби уже шел на убыль, а если еще и покурить, то все окончательно станет на свои места. Что, собственно, произошло? У этого еврея Кацнельсона наконец-то лопнул его смешной бизнес. Ой, я вас умоляю. Где вы видели такого Кацнельсона, чтоб он плакал из-за какого-то бизнеса? Кто такой этот бизнес, чтобы Кацнельсон из-за него плакал? Это его дедушка? Да ничего подобного! Дедушку Кацнельсона тоже звали Яковом, это у них семейное…

Дверь подъезда снова взвыла, и из нее под моросящий дождь вышел человек, при виде которого Якову Семеновичу захотелось сделаться невидимкой или хотя бы спрятаться под приборную панель. Кацнельсон вздрогнул и съежился на сиденье, подавшись вниз, словно и впрямь собирался нырнуть под рулевое колесо. Стоявший в дверях подъезда человек быстро огляделся, заметил оцепеневшего на переднем сиденье своей машины Кацнельсона и двинулся прямо к нему, ухмыляясь, как крокодил.

"Ну, хватит, – подумал Яков Семенович. – Чего я, собственно, испугался? Перед законом я чист, и взять с меня теперь уже окончательно нечего. Другой на моем месте не прятался бы, а выскочил из машины и отвернул этому тою его глупую голову, чтобы его улыбка оказалась на затылке. Куштмир ин тухес, так сказать”.

Человек, приближавшийся к машине Кацнельсона, служил, насколько было известно Якову Семеновичу, не то в ФСБ, не то в управлении по борьбе с организованной преступностью.

Они познакомились, если это можно назвать знакомством, на даче у одного из заказчиков Якова Семеновича. Это было как раз тогда, когда Кацнельсону сломали ребро, так что имени проводившего допрос майора он, грешным делом, не запомнил. Под мышкой у одетого в штатское майора была зажата пухлая кожаная папка. Майор курил, пряча сигарету от дождя в сложенной трубочкой ладони, и дружески ухмылялся, глядя на Якова Семеновича сквозь забрызганное стекло.

Кацнельсон с немного ребячливой мстительностью дождался, когда мокнущий под дождем майор начнет барабанить в окошко, и только после этого отпер дверцу.

Майор с трудом втиснулся на переднее сиденье и так хлопнул дверцей, что несчастный Яков Семенович подпрыгнул.

– Привет, Кацнельсон, – сказал майор. – Что-то ты рановато закрыл свою лавочку. Рабочий день в разгаре, а у тебя заперто… Или вы все в отпуске?

– Вашими молитвами, гражданин майор, – глядя прямо перед собой в рябое от дождя лобовое стекло, сдержанно сказал Яков Семенович. – Моя лавочка накрылась одним интересным местом.

– Что так? – без тени сожаления спросил майор, с интересом изучая профиль Якова Семеновича.