Глава 4

– Грехи мои тяжкие, – со вздохом сказал майор Гранкин, ковыряясь в пачке. Выудив наконец сигарету. он вставил ее в угол своего скорбно изогнутого книзу рта и принялся чиркать спичками. Сигарета ни в какую не желала раскуриваться, но майор упорно жег спичку за спичкой.

– Она же у тебя рваная, – потеряв терпение, сказал следователь прокуратуры Ипатьев.

Майор вынул сигарету изо рта и внимательно оглядел со всех сторон.

– Да, – с сожалением сказал он, – действительно.

Жалко, черт побери. И что это, скажи ты мне, за день такой сегодня? С самого утра сплошная непруха.

– Сам виноват, – отозвался Ипатьев, с интересом наблюдая за тем, как майор пытается заклеить слюной лопнувшую по шву сигарету. – Что за дурацкая привычка: таскать сигареты в заднем кармане? Да брось ты ее, что ты, в самом деле, как крохобор!

– Ни хрена подобного, – на секунду прерывая свое занятие, ответил Гранкин. – Ишь, чего выдумал – брось! Она у меня загорится, как миленькая. Мы к ней применим Ипатьевский метод…

– Какой еще метод? – насторожился Ипатьев.

Словосочетание было знакомым – что-то такое было на заре перестройки, а то и раньше, связанное с каким-то другим Ипатьевым, – но что оно означало, он припомнить не мог, как ни старался.

– Ипатьевский метод, – повторил майор Гранкин. – Ты что, не в курсе? Ипать ее будем, ипать!

– Вот дурак, – с обидой сказал следователь довольному майору. – Сам мент, и шуточки ментовские…

Мы о деле говорить будем или нет?

– О деле? – с неохотой переспросил Гранкин, критически разглядывая окончательно расползшуюся сигарету. Придя к неутешительному выводу, он смял ее и сунул в пепельницу, немедленно возобновив неторопливое ковыряние в расплющенной пачке. – О деле… – со вздохом повторил он. – Понимаешь, Леша, не хочется мне говорить об этом деле. Ну, что о нем говорить?

Ведь типичный же «глухарь», висячка мертвая, проклятущая, распротухлое дерьмо…

– Так уж и «глухарь»? – с сомнением спросил следователь.

– Ну, а что же еще? Ни мотива, ни следов, ни отпечатков… Сумочка на месте, кошелек на месте, сережки в ушах – ограбление отпадает. Да и взять-то у нее, в общем, было нечего…

– Изнасилование? – предположил Ипатьев.

Гранкин в ответ только горестно покачал головой.

Он, наконец, вынул из пачки более или менее целую сигарету, придирчиво оглядел ее со всех сторон, даже понюхал зачем-то, поморщился и закурил, окутавшись вонючим облаком дыма.

– Твои соображения? – спросил следователь, видя, что майор не собирается нарушать молчание.

– Соображения простые, – с неохотой отозвался тот. – Говно дело, вот какие у меня соображения. Похоже, у нас в околотке завелся-таки псих, и хрен мы его выловим, пока он сам на чем-нибудь не проколется.

Ни одной же зацепки!

– Ты мне это брось, – строго сказал Ипатьев. – Что значит – ни одной зацепки? Насколько я понял, паспорт был при ней.

– Ну и что? В паспорте же не написано, кто ее в решето превратил… Старушка-мать ничего не знает, трясется только и все норовит головой об стенку…

Ипатьев поморщился.

– Это все лирика, – нарочито сухо сказал он. – Что она говорит?

– Да ничего не говорит! Сказано же, ни хрена она не знает. Ну, обычная бодяга: домашняя девочка, скрипка под мышкой, никаких вредных привычек, никакой наркоты, никаких мальчиков… С репетиции на запись, с записи на работу, с работы домой – все по графику, как в трамвайном парке.

– А где она работала?

– В казино.., как его, черт… – Майор полез в карман, долго копался и наконец извлек потрепанный блокнот. Полистав страницы, он отыскал нужную и некоторое время, мучительно морщась, пытался разобрать собственный почерк. – Вот зараза, – пожаловался он, – пишу, как доктор… Ста… Ага! «Старое Колесо», вот.

– Скрипачка? В казино?

– Я тоже удивился. Что, думаю, за притча? А они, Оказывается, завели у себя струнный квартет. Для солидности, надо полагать. Ну, и для успокоения нервов, опять же…

– Н-да, – с непонятной интонацией вставил Ипатьев. – О темпора, о морес!

– Чего? – не понял Гранкин.

– О времена, о нравы, – перевел следователь. – Слушай, а почему ты так уверен, что это сделал псих?

– Да ни в чем я не уверен! – Майор порывисто взмахнул рукой с зажатой в пальцах сигаретой. С кончика сигареты сорвался кривой столбик пепла и откатился под стоявший в углу сейф. Ипатьев неодобрительно проводил его взглядом. – Ни в чем я не уверен, – уже не так экспансивно повторил майор, затягиваясь сигаретой. – Только что же еще прикажешь думать? Девчонка, у которой не было ни врагов, ни денег, ни информации… ничего не было, кроме скрипки!., вся истыкана обыкновенной отверткой. Сорок три дырки, между прочим. Кто это, по-твоему, мог сделать, если не псих?

– Значит, мотива нет? – задумчиво переспросил Ипатьев.

Гранкин покряхтел, ерзая в кресле, и с неохотой уточнил:

– Видимого мотива. Пока…

– Вот это уже разговор, – удовлетворенно подхватил Ипатьев. – Работай, Леша.

– От работы кони дохнут, – проворчал Гранкин, нацеливаясь воткнуть окурок в цветочный горшок С пыльной засохшей бегонией. Ипатьев быстро подвинул к нему пепельницу, и майор, пожав плечами, с силой ввинтил бычок в оловянное дно.

– Но ты же не конь, – сказал ему следователь. – А будешь ваньку валять, применю к тебе твой любимый Ипатьевский метод.

– И снова луна осветила тот старый заброшенный двор, – гнусаво затянул Гранкина, – где над женою и сыном рыдает отец-прокурор… Слушай, отец-прокурор, у тебя водки нет?

– В десять утра? Господь с тобой!

– Это «да» или «нет»? – с затаенной надеждой спросил майор.

– Это «нет», – ответил Ипатьев. – Мне работать надо.., и тебе, между прочим, тоже.

– Ну, и подавись своей водкой, – печально сказал Гранкин и встал. – А я поеду в казино. Может, там нальют.., бурбону какого-нибудь.

Казино «Старое Колесо» располагалось на оживленной улице недалеко от Нового Арбата и в этот утренний час имело сонный, совершенно заброшенный вид. Только толкнувшись в запертую дверь, майор Гранкин сообразил, что в половине одиннадцатого утра подобные заведения обычно не функционируют. Майор пробормотал невнятное ругательство и прижался лицом к зарешеченному окошечку в тяжелой дубовой двери, пытаясь сквозь разноцветные стекла витража разглядеть вестибюль. Там царил полумрак, в котором смутно угадывались какие-то нечеткие очертания, и майор на всякий случай постучал в дверь, уже понимая, что приехал напрасно. Вопреки ожиданиям, за дверью что-то щелкнуло, и окошечко вдруг распахнулось.

Из-за витой узорчатой решетки на майора глянуло скуластое, изрытое мелкими оспинами и напрочь лишенное каких бы то ни было эмоций лицо. Оно было загорелым, гладко выбритым и очень мускулистым, если можно так сказать о лице. Наметанный глаз майора без труда различил лежавшую на этом лице печать профессионализма, а когда обладатель лица заговорил, майор окончательно убедился в том, что не ошибся: разговаривая, охранник каким-то образом умудрялся вообще не двигать губами. Они у него были тонкие, но твердо очерченные, да и вся его физиономия в целом производила впечатление твердости, словно все ее черты с сильным нажимом обвели карандашом или вырубили из очень твердого, неподатливого материала.

– Казино закрыто, – не двигая губами, но вполне внятно и даже довольно вежливо сказал охранник. – Приходите вечером.

Майор между делом подумал, что благотворное влияние цивилизации, хотя и очень медленно, но распространяется все-таки по бескрайним просторам Среднерусской возвышенности: несколько лет назад сказанная охранником фраза звучала бы совсем по-другому. Тогда в этом окошечке наверняка торчало бы самодовольное рыло, похожее на свиной окорок, и сказало бы оно что-нибудь наподобие «вали отсюда, козел», а то и выразилось бы похлеще. Впрочем, майор понимал, что форма в данном случае мало влияет на суть, и потому молча прижал к решетке служебное удостоверение в развернутом виде.

Выражение мускулистого лица по ту сторону решетки не изменилось, но дверь распахнулась, впуская майора.

Здесь было тепло и приятно пахло табаком, старым деревом и натуральной кожей. Майор огляделся. Владельцы казино явно не гнались за новинками, интерьер был выдержан в стиле Дикого Запада, и даже на охраннике поверх белоснежной рубашки был напялен кожаный жилет с жестяной шерифской звездой на груди.

Майор поискал глазами и без труда нашел широкополую стетсоновскую шляпу, небрежно надетую на отросток приколоченных к дубовой панели роскошных оленьих рогов.

– А «кольт» сорок пятого калибра у тебя есть? – не сдержавшись, спросил он.

– Нет, – односложно ответил охранник.

– Жалко, – искренне сказал майор. – Всю жизнь мечтал подержать в руках настоящий «кольт». Ну, это ладно. Кто тут у вас есть из начальства?

– Никого, – все так же индифферентно ответил охранник. – Я же говорю, у нас закрыто.

– Что, совсем никого? – усомнился Гранкин. – Что ж ты здесь сидишь?

– Простите, вы по какому делу? – со сдержанным нетерпением спросил охранник. – У нас все документы в порядке, публика здесь бывает солидная, никаких скандалов…

Гранкин задрал кверху правую бровь, склонил голову к левому плечу и с интересом посмотрел на охранника. Надо же, подумал он, разговорился. С чего бы это?

– Я из убойного отдела, – тоже придав голосу максимально вежливое звучание, ответил он. – Хотелось бы кое-что выяснить…

– Из убойного? – переспросил охранник, расслабляясь прямо на глазах.

– Из убойного, – подтвердил майор, – не из ОБЭПа. Так кого ты здесь охраняешь, ковбой?

Не дожидаясь ответа, он шагнул к двустворчатым, как в американском салуне, воротцам и, толкнув их, вошел в зал. Заставленное игровыми автоматами помещение оказалось пустым и темным, слабый свет сочился сквозь опущенные жалюзи, тускло поблескивали никелированные рычаги «одноруких бандитов», стекло окошечек и хром отделки. В дальнем конце этого длинного, как железнодорожный вагон, помещения майор разглядел еще одну дубовую дверь, по периметру очерченную тусклым электрическим сиянием. Оттуда доносилась негромкая спокойная музыка и дробное постукивание, знакомое майору только по фильмам: где-то там, за этой дубовой дверью, бегал по кругу шарик рулетки.

Майор оглянулся. Охранник торчал за плечом. Лицо у него оставалось каменным, но майора Гранкина было не так просто провести.

– Это привидения там резвятся? – спросил он, кивая в сторону закрытой двери.

Охранник едва уловимо поморщился.

– Да ерунда это, – почти нормальным голосом сказал он. – Маньяки. Сидят, пока все до копейки не просадят.

– Так у вас же закрыто, – удивился майор.

– Для кого закрыто, а для кого… Постоянные клиенты. И потом, сами понимаете…

– Понимаю, – сказал майор. – Деньги не пахнут.

Давно они там сидят?

– С вечера. А один так и вовсе вторые сутки. Хотите взглянуть?

– Да нет, пожалуй. Кто здесь еще есть, кроме тебя и этих клиентов?

– Крупье.

– И все?

– Все.

Майор задумчиво пожевал нижнюю губу. Было совершенно очевидно, что повторного визита в «Старое Колесо» не миновать, но он решил не сдаваться раньше времени. В конце концов, охранник тоже мог что-нибудь знать.

– А ты давно здесь работаешь? – спросил он.

– Третий год, – ответил охранник.

– Так ты же, наверное, всех здесь знаешь, – обрадовался майор. – Так ведь?

– Гм, – сказал охранник. Лицо его сделалось еще более непроницаемым, чем раньше, хотя это и казалось невозможным.

– Ну, конечно! – сказал Гранкин, – естественно.

Профессиональная этика. Только вот что я тебе скажу: речь идет об убийстве, причем о зверском убийстве, так что свое «гм» оставь для клиентов. Жанну Токареву знаешь?

– Жанну? Это скрипачку, что ли? Знаю. – Лицо охранника тронула неумелая улыбка. – Это у вас промашка вышла, майор. Она мухи не обидит.

– Гм, – произнес на этот раз майор Гранкин. – Дело в том, что вчера вечером она была убита. Точнее, ночью, где-то между двенадцатью и двумя часами.

– Как убита? – растерянно переспросил охранник.

– Ей нанесли сорок три удара отверткой в спину, – сухо пояснил майор.

– Твари, – с отвращением сказал охранник. – Я бы их, козлов, за яйца вешал. Неужели на Тверской шкурья мало? Неужели нельзя с бабой полюбовно договориться? Вот же дерьмо…

– Ас чего это ты взял, что ее изнасиловали? – живо поинтересовался майор. – Знаешь что-нибудь? Кто-то грозился?

– Не надо меня подлавливать, – отмахнулся охранник. – Сами служили, нас задешево не купишь… Если не изнасилование, то это какой-то шизик. Что у нее было-то, кроме.., гм… Ну, твари!..

– Ладно, – сказал Гранкин, – давай пока оставим все эти версии… Ты вчера дежурил?

– Дежурил, – мрачно кивнул охранник, – до сих пор дежурю… – Он махнул рукой в ту сторону, где все еще дробно постукивая шарик рулетки и раздавались неразборчивые возгласы крупье. – Надоели, Уроды.

– Ничего подозрительного не заметил?

– А что замечать-то? Токарева вчера не работала.

Квартет только три дня в неделю играет, вчера у нее был выходной. То есть, по графику они должны были играть, по выступление перенесли…

– Почему?

– Шинкарева попросила… Это барменша наша.

У нее вчера новоселье было, квартиру поменяла, что ли… Ну, пригласила наших музыкантов: во-первых, вроде как коллеги, а во-вторых, живая музыка… Она, Шинкарева, любит пыль в глаза пустить.

– Значит, Токарева вчера вечером гостила у нее?

– По идее, должна была быть. Да вы Шинкареву спросите.

– А где ее найти?

– Дома, где же еще. Это где-то на Малой Грузинской. Она все уши прожужжала этой новой квартирой: как это близко к центру, да какой дом старинный, да какие потолки высокие… Ну, известное дело, баба.

– Хорошо, – задумчиво сказал Гранкин, – хорошо… А ты не знаешь, врагов у Токаревой не было? Ну, завидовал там кто-нибудь, или, к примеру, клинья подбивал и отлуп получил… А?

– Да какие у нее враги! – отмахнулся охранник. – Говорю тебе, майор, это какой-то трахнутый недоумок развлекается. Вот увидишь, недели не пройдет, как у вас еще парочка таких же жмуриков появится, помяни мое слово…

– Да, – сказал майор.

– Да, – спохватился охранник, – в самом деле…

Ну, удачи тебе, начальник. Найди этого козла, добром прошу.

– Найду, – пообещал майор с уверенностью, которой на самом деле не ощущал.

Илларион Забродов положил телефонную трубку и с неудовольствием посмотрел в окно. На улице окончательно распогодилось. Небо, с которого еще час назад капал бесконечный дождь, было совершенно чистым и стремительно наливалось той пронзительной, режущей глаза, спектрально чистой голубизной, которую можно увидеть только в погожий октябрьский денек, да и то с утра пораньше, пока над городом не повисло грязно-серое одеяло выхлопных газов. День обещал быть просто великолепным, а лишившийся своего средства передвижения Илларион был прикован к городской черте.

– Ну и ладно, – вслух сказал Илларион, – ну и пожалуйста. Буду сидеть дома и морально разлагаться. Чего я не видел в вашей городской черте?

Для начала, просто чтобы вернуть дню хоть какую-то видимость привычного распорядка, он принял душ.

Стоя под тугими горячими струями, он время от времени невольно косился на круглое окно, прорезанное в стене ванной. Ему очень нравилось это окно, но сейчас оно вызывало у него недовольство: за ним по-прежнему синело небо, напоминая об упущенных возможностях и неосуществленных планах.

– Да будет тебе, – пробормотал он, энергично растираясь мочалкой. – Не последний день живем.

Приняв душ и побрившись, он соорудил нехитрый завтрак и неторопливо воздал должное еде. Это было одно из преимуществ гражданской жизни: можно было никуда не торопиться и есть то, что нравится, а не то, что подвернулось под руку. Конечно, все рано или поздно надоедает, и полная свобода может наскучить так же быстро, как и жесткие рамки армейской дисциплины, но Забродов умел не скучать наедине с собой. Да он никогда и не оставался один: даже если вокруг него не было людей, под рукой всегда были книги, а если они вдруг оказывались вне пределов досягаемости, Илларион всегда мог прибегнуть к услугам своей памяти. Ему нравилось мысленно листать пожелтевшие страницы, то соглашаясь с авторами, то вступая с ними в яростную полемику. Впрочем, споры, как правило, заканчивались ничем: большинства оппонентов Иллариона давным-давно не было в живых, и доказать им что бы то ни было не представлялось возможным.

Илларион улыбнулся своим мыслям. Смешно надеяться доказать что-то умершим, когда и с живыми-то сплошь и рядом не удается достигнуть хоть какого-нибудь понимания. Вся наша жизнь – это сложная и неимоверно запутанная система компромиссов, взаимных уступок или, проще говоря, сделок: сделок с начальством, с друзьями и знакомыми, с самим собой и собственной совестью…

– Ну, повело кота за салом, – вслух сказал он, безотчетно пародируя лучшего друга и бывшего начальника Андрея Мещерякова. – Опять философствуешь, Забродов, а посуда у тебя, между прочим, до сих пор не вымыта… Ай-яй-яй, Забродов. А еще книжки читаешь..:

Устыдившись, он перемыл посуду и огляделся в поисках еще каких-нибудь хозяйственных дел, которые следовало прикончить в зародыше, чтобы не мешали лениться. Это было одно из его любимых занятий – лениться, и Мещеряков, бывало, буквально лез на стенку, когда свежий, подтянутый и чисто выбритый, но все равно какой-то не по-военному расслабленный капитан Забродов входил к нему в палатку и, дурашливо становясь навытяжку, деревянным голосом рапортовал: «Товарищ полковник, задание выполнено, потерь нет. Разрешите лениться?» Впрочем, тогда Мещеряков еще не был полковником, и лениться им обоим приходилось чрезвычайно редко…