Глава 15

Угрюмый вертухай в чине прапорщика ввел в допросную камеру подследственного Забродова, нажатием на плечо заставил опуститься на привинченный к полу табурет и с помощью наручников приковал его правое запястье к укрепленному над откидным столиком металлическому кольцу.

– Благодарю вас, – с обаятельной улыбкой сказал ему Забродов.

Вертухай не ответил. Лицо его сохраняло совершенно каменное выражение, но на скулах играли желваки, из чего майор Гранкин сделал вывод, что по дороге подследственный Забродов опять трепался в свойственной ему манере, способной в считанные минуты довести нормального человека до белого каления.

Закончив свои дела, прапорщик ушел, напоследок бросив на арестанта многообещающий взгляд. Гранкину этот взгляд не понравился, хотя прапорщика можно было понять.

– Жалобы есть? – спросил он официальным тоном.

– Здравствуйте, майор! – Забродов опять улыбнулся. В своем камуфляжном костюме он был похож на пленного наемника. – Жалобы? Сколько угодно! Сижу, понимаете ли, за решеткой, в темнице, так сказать, сырой.., вскормленный в спецназе маньяк молодой.

Иллюстрируя свои слова, он подергал прикованной рукой, бренча наручниками, потом оскалил зубы, зарычал и принялся увлеченно чесаться, как одолеваемая блохами дворняга.

Гранкин скривился, словно ненароком раскусил лимон.

– Перестаньте паясничать, – устало сказал он, – Я к вам по делу.

– Ну вот, – огорчился Забродов. – А я-то, дурень, думал, что вы соскучились… И это после всего, что между нами было!

Гранкин тяжело вздохнул, вынул из кармана ключ от наручников и расковал узника.

– Ого, – сказал Забродов, растирая запястье, – какой жест. А вы не боитесь, что я вас здесь.., того? Мне, маньяку, терять нечего, вы даже крикнуть не успеете.

Поверьте, ни лом, ни краденый пистолет мне для этого не понадобятся.

– Я разговаривал с Сорокиным, – признался Гранкин.

– С каким еще Сорокиным? – сделал голубые глаза подследственный. – Это что, тоже писатель? Клянусь, я его пальцем не трогал.

– Да прекратите же! – взмолился Гранкин. – Глядя на вас, невозможно поверить, что вы.., э…

Он замялся, с некоторым опозданием вспомнив, что полковник Сорокин взял с него слово никому не говорить о содержимом белой папки. Никому – значит никому, а не «никому, кроме Забродова.»

– Чему вы там не можете поверить? – заинтересовался Забродов. – Что я кого-то могу убить? Могу, не сомневайтесь. Специальность у меня сами знаете какая.

– Ax, да подите вы к черту! – взорвался майор. – Вас что, отправить обратно в камеру?

– Полно, майор, – сказал Забродов нормальным человеческим голосом и рассмеялся так, словно и слыхом не слыхал о следственном изоляторе и провел эти двое суток, лежа на диване с любимой книгой. – Я же вижу, что вы пришли извиняться, так не валяйте дурака хотя бы вы! Извиняйтесь поскорее и переходите к делу, .потому что ваши извинения мне нужны, как мертвому припарки.

Гранкин закряхтел.

– Ну, – сказал он, – где-то вы, Конечно, правы…

Полковник Сорокин убедил меня в том, что вина ваша, мягко говоря, сомнительна…

– Убедил или приказал? – быстро спросил Забродов.

– Я же говорю: убедил. Я еще раз все взвесил и понял, что несколько поторопился.

– В таком случае будем считать, что извинения приняты. Давайте переходить к вашему делу. Судя по тому, что вы тянули с этим визитом до вторника, вам хочется, чтобы я в интересах следствия еще немного позагорал на нарах.

– Почему вы решили, что я тянул? – совершенно ненатурально удивился Гранкин.

– Ай-яй-яй, Алексей Никитич! Врать не умеете, вот что. И это при вашей-то работе! Сами подумайте:

Сорокин наверняка говорил с вами еще вчера.., если, конечно, был на работе. Да если бы и не был, все равно не стал бы откладывать.

– Ваша взяла. Мне действительно хочется, чтобы тот, кто вас подставил, окончательно успокоился и проявил себя.

– Гм, – сказал Забродов. – А вы не боитесь, что он будет долго успокаиваться? Проявлять себя ему теперь не резон. Может так случиться, что я просижу здесь дольше, чем получил бы по суду.

– Дольше никак не получится, – успокоил Гранкин.

– Ну, спасибо! Значит, мне повезло при любом раскладе. Теперь я могу сидеть спокойно – хоть десять лет, хоть двадцать…

– До этого, я думаю, не дойдет. Мы постараемся что-нибудь придумать. Дадим какую-нибудь дезинформацию в СМИ: мол, маньяк, который орудовал в районе Малой Грузинской, задержан, осужден, и дело закрыто. Он расслабится, выйдет на улицу, тут его и прихлопнем.

– Извините, майор, но это чепуха, – сказал Илларион, потирая подбородок. – Это вы, как я понимаю, от растерянности… Должен вам заметить, что он уже много раз, как вы выражаетесь, выходил на улицу, и никто его не прихлопнул. Я не против посидеть, особенно если меня переведут куда-нибудь, где можно спать не по очереди и не втроем на одной койке, но, по-моему, это будет пустая трата времени. Он либо залег на дно, либо переместился в другой район.

– Об этом я уже думал, – со вздохом признался Гранкин. – Его надо как-то выманить…

Забродов вдруг улыбнулся.

– А вдруг это все-таки я? – провокационным тоном спросил он. – Вдруг я и вправду сошел с катушек и сам не знаю, что творю? Читали про доктора Джекила и мистера Хайда?

– Читал, – сказал майор. – Ерунда. Беллетристика. Здесь вам не Англия. Здесь все чокнутые, и мы с вами в том числе. Посмотрел вечерком телевизор, и готово: глаза на лоб – и на улицу с топором.

– Вы мрачный тип, – сказал Забродов. – Кстати, с самого момента ареста мне не дает покоя одна мысль.

Помните, я просил вас об очной ставке с Шинкаревым?

Ну, с тем моим соседом, который сказал, что меня в тот вечер не было дома.

– А вы были? Тихо, тихо, я пошутил! Что вы. в самом деле… Зачем вам теперь очная ставка? Я вам и так верю.

– О! – сказал Илларион, уставив на майора указательный палец. – Мне вы верите. А ему?

– О, черт, – медленно сказал майор. – Сорокин правильно сказал: под самым носом…

– Сорокин не дурак, – подтвердил Забродов.

– – А вот я действительно дурак, – вздохнул Гранкин. – Вы были правы. «Из рук же дурака не принимай бальзама…»

– Ага, запомнили! Кстати, дайте закурить, что вы, как жлоб какой-то…

Гранкин поспешно угостил сигаретой и поднес спичку. Илларион сделал глубокую затяжку и блаженно закатил глаза к потолку.

– Ай, хорошо!.. Вы не дурак, Алексей Никитич, вы просто заезженный российский милиционер. Вам некогда думать, и вы молотите по прямой, как паровоз по рельсам, вам не до нюансов. Это не в укор, поверьте.

А что касается Шинкарева, то вам стоило бы узнать, зачем он соврал. Причин тут может быть множество, причем самых обыденных: забыл, например, или я ему где-то нечаянно на мозоль наступил-. Жена у него красивая – может, приревновал?

– А вы давали повод? – спросил майор, заранее завидуя: и тут он успел… Алла Петровна Шинкарева была женщиной в высшей степени привлекательной, и ее обаяние не оставило майора Гранкина равнодушным.

– Давал, – сказал Забродов. – Пару раз мы с ней беседовали, книги она у меня брала… Но вы же знаете, какие у людей бывают языки! Так что ничего про Шинкарева заранее не выдумывайте, но ведите себя таю, чтобы он испугался. Форму наденьте, что ли… Ну, ото вам виднее.

– Это все, конечно, ерунда, – со вздохом сказал майор, – но попробовать стоит. Вдруг да попадем пальцем в небо?

– Так уж и пальцем, – ухмыльнулся Забродов. – Кстати, вот вам еще одна деталь. В ту ночь, когда убили эту скрипачку, мне прокололи все колеса – то есть не мне, а моей машине, конечно, – и нацарапали на дверце ругательство. Помните, я вам жаловался?

– Помню. Я тогда, если честно, решил, что это вы сами – для алиби.

– Ничего себе, алиби… Так вот, то же самое слово было написано мелом на двери моей квартиры.

– Ну и что? То есть, неприятно, конечно…

– На двери подъезда стоит кодовый замок, – напомнил Забродов.

– О, черт, – повторил Гранкин.

– Теоретически, конечно, возможно, что кто-то узнал код и карабкался аж на пятый этаж специально для того, чтобы разукрасить именно мою дверь, а не чью-нибудь еще. Но Репа клялся, что его шпана тут ни при чем, и я склонен ему верить. Знакомых у меня мало, а таких, которые стали бы писать мелом на чужих дверях, и вовсе нет. Ума не приложу, кто и за что меня может так не любить, но… Шинкарев мог сделать это совершенно свободно.

– А зачем?

– А зачем он меня топил? Накануне, кстати, я отказался идти к нему на новоселье. Может, с этого и началось?

– Соседей надо уважать… Так вы посидите здесь денек-другой? Может быть, даже меньше. Если окажется, что это он, я вас сразу выпущу.

– Да ладно, не мельтешите… Скажите, а одиночки здесь есть? Мне, как маньяку-убийце, положена одиночка, а вы меня сажаете с какими-то жуликами…

– Будет вам одиночка. Давайте руку, я вас пристегну, а то меня вместе с вами упекут за нарушение порядка. Кстати… – Гранкин замялся. – Сорокин мне вчера сказал одну вещь насчет полковника Мещерякова… Будто бы он набирает добровольцев для штурма тюрьмы. Скажите, это может быть правдой?

Забродов пожал плечами, изо всех сил стараясь не улыбаться.

– Теоретически это может сделать группа из пяти-шести человек. Мещеряков по неопытности в такого рода делах может перестараться, и тогда сюда придет рота…

– Но это же.., черт возьми, это бандитизм!

;. – Да бросьте, никто не пострадает, и никто никого никогда не найдет. Большинство этих людей прошли через мои руки, так что не волнуйтесь – если что, все будет сделано очень чисто.

Некоторое время он наблюдал за майором, а потом все-таки расхохотался.

– Подите вы к черту! – обиделся Гранкин. – Конвойный! Уведите арестованного…

Прежде, чем отправиться на Малую Грузинскую, майор Гранкин заехал в управление, чтобы поинтересоваться новостями, доложиться полковнику Сорокину и переодеться в форму – совет Забродова показался ему дельным. Форма, которую обычно носил майор, когда этого было не избежать, висела у него дома, однако на работе хранился запасной комплект, уже отслуживший свой срок, но сбереженный майором специально па случай экстренной необходимости.

Для начала он заглянул в «аквариум» дежурного и бегло просмотрел сводку происшествий по городу, пропустив пожары, дорожно-транспортные происшествия, кражи личного и государственного имущества и прочую ерунду, не имевшую отношения к делу. Его интересовали разделы, касавшиеся убийств, разбойных нападений и – чем черт ни шутит! – изнасилований.

За истекшие сутки этого добра накопилось более, чем достаточно, но с Малой Грузинской и прилегающих к ней улиц никаких известий не было, и Гранкин невольно подумал о Забродове и его друзьях: докторе Джекиле и мистере Хайде. Он немедленно одернул себя: такие мысли были не более, чем попыткой идти по пути наименьшего сопротивления, да и забывать о «неопытном в этих делах» полковнике Мещерякове, пожалуй, не следовало. Забродов, конечно, валял дурака, да и Сорокин тоже (два сапога пара, подумал Гранкин), но Мещеряков действительно мог потерять терпение, а оказаться в числе «не пострадавших» майору Гранкину как-то не улыбалось.

Так и не зная, смеяться ли над удачной шуткой или негодовать по поводу угрозы силового давления, сердитый майор Гранкин поднялся на второй этаж и предстал пред светлые очи Сорокина. Полковник сидел за столом в своем кабинете и теребил нижнюю губу, что служило верным признаком дурного настроения.

– Можешь быть доволен, – не дав Гранкину раскрыть рта, проворчал Сорокин. – Ты, кажется, хотел, чтобы твой маньяк себя проявил? Вот и радуйся теперь.

Гранкин без приглашения опустился на первый подвернувшийся под руку стул, пытаясь угадать, что бы это могло значить. В сводке ничего такого не было. Маньяк выходит по ночам, а сейчас день на дворе.., нашли жмурика в каком-нибудь подвале?

– Сводку читал? – неласково спросил Сорокин.

– Ну, читал… Ну и что? Там же по нашему делу нет ничего…

– А ты не нукай. На-ка вот, ребята из Измайлово факс прислали. Ознакомься, мистер Шерлок Холмс.

Гранкин стал читать, удивленно хмурясь и попеременно поднимая брови. Об этом случае упоминалось в сводке: какого-то парня нашли в собственной квартире уже остывшим. Соседка, направляясь на работу, обратила внимание на открытую дверь, ну, и…

Читая копию протокола осмотра места происшествия, майор представил себе, каково было этой женщине, когда она нашла своего соседа, молодого предпринимателя Антона Козлова, в таком состоянии. Предпринимателю перерезали глотку, выкололи глаза, кастрировали, а отрезанный мужской орган завинтили ему же в задний проход. Последнее обстоятельство навело майора на некоторые мысли, которые тут же подтвердились: все опрошенные в один голос заявляли, что Козлов был бисексуалом и никогда этого не скрывал. На столе у потерпевшего стояла початая бутылка вина при двух бокалах, с одного из которых были тщательно стерты отпечатки пальцев, а сам потерпевший был совершенно раздет. Разбросанная одежда валялась по всей комнате, из квартиры исчезли кое-какие вещи, и все выглядело так, словно Козлов пришел домой с партнером, – намереваясь заняться любовью или как это у них называется. Видимо, он не на того напал: партнер его прикончил и изуродовал, схватил, что подвернулось под руку, и был таков.

Майор хотел было разразиться сакраментальным:

«Ну и что?», но тут в глаза ему бросилось знакомое словосочетание, и свет перед глазами начал стремительно меркнуть. Деловой партнер Козлова жил на Малой Грузинской и показал, что вчера вечером Козлов засиделся у него допоздна и ушел только в начале второго ночи – живой, здоровый и веселый.

– Совпадение, – пробормотал Гранкин, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Сорокин молчал.

– Другие соображения есть? – спросил он наконец.

– Имеются, – сказал майор. Голос его окреп, на скулах заиграли желваки. «Ну, козел, – подумал он о Шинкареве, – ты у меня пожалеешь, что на свет родился. Я тебя возьму в оборот. Я тебе покажу, как надо заниматься однополым сексом…»

Он изложил Сорокину свои соображения, подробно пересказав разговор с Забродовым и умолчав лишь о штурмовом отряде полковника ГРУ Мещерякова.

– Вот это уже на что-то похоже, – одобрил его Сорокин. – Пожалуй, я даже съезжу с тобой.

– Думаете, не справлюсь? – обиделся Гранкин.

– Не волнуйся, справляться будешь сам. А я буду вроде свадебного генерала. Знаешь, чем больше звезд, тем лучше. Еще лучше было бы, конечно, если бы на него налетели омоновцы с автоматами, но вдруг он все-таки не виноват? Может выйти неловкость. А так мы с тобой заявимся, оба в пуговицах… А? Не возражаешь?

Гранкин плотоядно ухмыльнулся и, взглядом спросив разрешения, придвинул к себе телефон. Полистав растрепанный блокнот, он нашел нужную страничку и стал, сверяясь, набирать номер.

– Алло, ремонтно-строительный? – закричал он в трубку сварливо-заискивающим голосом умудренного многолетним опытом прораба. – А Шинкарев близко?

Как нету? А где? Ах, на больничном… И.., ага. Ага. На месяц, говорите? А потом в отпуск? Везет же некоторым™ А давно? С понедельника… Ну, спасибо, дочка, извини.

Ага, домой позвоню. Знаю номер, знаю, спасибо".

Он нажал пальцем на рычаг и посмотрел на Сорокина.

Оказалось, что полковник уже надел форменную куртку и теперь поправлял фуражку с двуглавым орлом.

– Ну, чего ты расселся? – спросил полковник. – Поехали, а то слиняет.

Гранкин, забыв о субординации, досадливо отмахнулся от него, как от мухи, и снова полез в блокнот. Сорокин послушно сел и закурил.

Майор набрал новый номер и долго держал трубку возле уха, слушая длинные гудки.

– Неужели правда слинял? – процедил он сквозь зубы, но тут ему ответили.

Трубку снял сам Шинкарев.

– Слушаю, – невнятно, словно спросонья, прошелестел он.

– Здравствуйте, Сергей Дмитриевич, – сказал Гранкин самым дружеским тоном. Лицо у него при этом нехорошо кривилось, а пальцы свободной руки выстукивали на крышке полковничьего стола какой-то медленный и, как показалось Сорокину, угрожающий ритм.

– Ты все-таки не очень, – тихо сказал полковник. – Не спугни. И потом, вдруг это все-таки не он?

Гранкин снова яростно махнул на начальника рукой.

Сорокин замолчал и снял фуражку – сидеть в кабинете в фуражке и утепленной куртке было жарко, и он чувствовал, что начинает потеть.

– Кто это? – спросил Шинкарев. Голос у него действительно был совсем больной.

«Я тебя вылечу», – подумал Гранкин.

– Это майор Гранкин из криминальной милиции, – весело сказал он, продолжая барабанить по столу. – Помните меня? Мы с вами беседовали. Алексеем Никитичем меня зовут, если забыли.

– Как же, – с явным трудом проговорил Шинкарев, – помню. Здравствуйте. Что случилось?

– Да ничего не случилось. Надо бы повидаться, Сергей Дмитриевич. Ничего серьезного, но у меня тут возникли кое-какие вопросы.., сомнения, знаете ли, всякие… Вы не против поговорить?

В трубке повисла пауза, которая продолжалась секунд двадцать. Потом Шинкарев осторожно спросил:

– Куда мне приехать?

– Господь с вами, куда же вы поедете в таком состоянии! Я же знаю, что вы на больничном. Да и потом, чего вы здесь, у нас, не видали? Я правильно говорю?

– Это да, – сказал Шинкарев, – это точно. Как-то мне действительно… Не по себе что-то.

– Ну, вот видите. Я ни за что не стал бы вам надоедать, зная, что вы нездоровы, но, сами понимаете, служба… Начальство за горло берет – подавай им отчет, и никаких гвоздей. У нас полковник знаете какой?

Мертвого за.., гм.., замучает.

Сорокин значительно кашлянул в кулак. Гранкин в ответ осклабился и закатил глаза к потолку.

– Так я подъеду, если вы не возражаете, – продолжал он.

– Разумеется, – ответил Шинкарев.

– Часика через два вас устроит?

– Да когда хотите. Все равно я целый день дома.

– А милейшая Алла Петровна?

– Она куда-то ушла. Даже не знаю, куда. Я, честно говоря, вздремнул, мне что-то нездоровится…

– Это вы правильно. Это вы просто молодец. Сон – лучшее лекарство. Так я приеду через два часа.

Он положил трубку и демонстративно утер несуществующий пот.

– Что это еще за новости – через два часа? – сердито спросил Сорокин. – Чего ради я тогда вырядился, как павлин? Сижу тут, потею… Чего ждать-то?

– Нечего, товарищ полковник. Это я его с толку сбиваю. Пусть заранее понервничает: что это я решил уточнить? А если он решит, что за эти два часа успеет собрать чемодан, это будет вообще подарок. Прямо с чемоданом и застукаем. Вызывайте машину, я пошел переодеваться.

Глава 16

В понедельник Алла Петровна, как и обещала, прямо с утра позвонила в поликлинику, где когда-то работала медицинской сестрой, и договорилась насчет больничного для мужа. В поликлинике ее помнили и всякий раз, как она давала о себе знать, приглашали обратно – сестер, как водится, не хватало, а уж таких, какой была когда-то Алла Шинкарева, и вовсе было днем с огнем не сыскать. Так что дело с листком нетрудоспособности устроилось наилучшим образом, и никто даже не поинтересовался, зачем ее благоверному понадобился целый месяц: раз просят, значит надо, и нечего совать нос в чужие дела.

Она сразу же отправилась в поликлинику, чтобы забрать больничный и хотя бы чисто символически отблагодарить веселого доктора Шевцова, который его выписал. Она знала, к кому обратиться: Шевцов в свое время основательно на нее заглядывался и, разговаривая по телефону, дал понять, что ничего не забыл. Строго говоря, забывать ему было особенно нечего: так, парочка невинных поцелуев на вечеринках по случаю дня медицинского работника, когда оба были слегка навеселе, да неизменные шлепки по разным интересным местам, которые веселый доктор вечно раздавал направо и налево с таким щенячьим дружелюбием, что за все время никто из сотрудников не шлепнул в ответ по физиономии.

Увидев свою, как он выражался, «старинную любовь», доктор зажмурился и даже прикрыл глаза рукой, делая вид, что ослеплен.

– Я ослеплен! – воскликнул он на тот случай, если вдруг его пантомима осталась непонятой. – Я лишился дара речи!

– Что-то незаметно, – сказала на это Алла Петровна и, подойдя, прицельно чмокнула доктора в наметившуюся среди русых кудрей аккуратную круглую проплешину, оставив четкий отпечаток накрашенных губ.

Доктор, не вставая, немедленно обхватил левой рукой за бедра, притянул к себе и похлопал ладонью пониже спины, заставив вздрогнуть от боли: их с Сергеем Дмитриевичем вчерашний эксперимент, конечно, доставил ей огромное наслаждение, но вот следы ремня откликались на каждое прикосновение. Вздрогнула она почти незаметно – ей вовсе не хотелось, чтобы веселый доктор Шевцов подумал, будто ей противен.

Поэтому она рассмеялась и мягко высвободилась, напоследок стерев с докторской плеши помаду.

– Надо же, – сказал доктор, потирая лысину, – сразу углядела. А я думал, незаметно. Да-а, стареем, лысеем… Только тебя время не берет. Еще красивее стала, честное слово.

– Это еще не предел, – сказала Алла Петровна, усаживаясь на стул, который только что освободила полураздетая анемичная девица, выглядевшая так, словно ее, еще в детстве припорошило пылью, и с тех пор она так и ходила припорошенная. – Вот стукнет сорок пять.

– Баба ягодка опять? Да ты, по-моему, и в шестьдесят будешь ягодка хоть куда. Вы одевайтесь, одевайтесь, – обернулся Шевцов к девице, которая не спеша копошилась в углу возле кушетки, вся превратившись в слух.

– В шестьдесят я стану уже изрядно подпорченной ягодкой. Да я и не доживу, – легко сказала Алла Петровна. – А насчет своих кудрей не расстраивайся. Тебе идет, честное слово. Мне нравятся лысые мужики, у них лица такие, знаешь.., значительные, что ли. Более заметные. Ничто не отвлекает.

– Да, – подхватил доктор. – Сократовский лоб.

До самого затылка.

– Ну, тебе до этого еще очень далеко… – Алла Петровна оглянулась на припорошенную девицу, которая как раз в этот момент закончила одеваться, неслышно шепнула «до свидания» и тихо выскользнула из кабинета. – Слушай, у тебя там очередь, так что…

– Да, конечно. – Шевцов вынул из стола оформленный по всем правилам листок временной нетрудоспособности и протянул Алле Петровне. – Владей.

Молоденькая сестричка, сидевшая напротив доктора, старательно делала вид, что ее здесь нет, усердно копаясь в стопке медицинских карточек. Сестричка была незнакомая, но явно неглупая и очень миловидная – доктор Шевцов был добрым приятелем заведующего поликлиникой и во все времена имел возможность выбора.

– Умница ты моя. – Алла Петровна спрятала больничный в сумочку и взамен положила на стол конверт. – Будь добр, не кричи. Времена сейчас…

Доктор остановил ее небрежным жестом и щелчком заставил конверт заскользить по стеклу, лежавшему на столе, обратно к Алле Петровне.

– Слыхала анекдот про поручика Ржевского? Заночевал это он у одной девицы, утром одевается и собирается уходить. Она его спрашивает: «Поручик, а деньги?»

А он говорит: «С баб-с не берем-с.»

– Так уж и не берем-с? – с улыбкой спросила Алла Петровна, снова подвигая к нему конверт.

– Это смотря с каких. С тебя не возьму, даже не мечтай. Убери и больше не заикайся про деньги. Знаю я твои доходы. Что ты в нем нашла, в этом своем Шинкареве?

– Просто он мой. А что мое – то самое лучшее.

Доктор поскреб лысину.

– А это, пожалуй, удобная позиция, – сказал он, – Во всяком случае, очень здоровая.

– А главное, сильно экономит нервные клетки, – подтвердила Алла Петровна. – Так не возьмешь?

– Не обижай меня, Петровна. Твой Шинкарев, конечно, самый лучший, но это же не значит, что я совсем дерьмо.

– Ну, зачем ты так. Как знаешь. Спасибо тебе огромное. Дай я тебя поцелую, а ты можешь за это еще раз похлопать меня по заднице. Тебе хочется, я же вижу.

– Еще как! – с энтузиазмом воскликнул Шевцов, подставляя щеку для поцелуя, и похлопал ее – вполне; впрочем, платонически.

Распрощавшись с веселым доктором, Алла Петровна спустилась на первый этаж, по дороге здороваясь со знакомыми врачами и медсестрами и то и дело поневоле вступая в разговоры: здесь ее помнили и любили, и никто из этих людей не был виноват в ее проблемах, так что обижать их не стоило. Отношение к тому, чем она занималась теперь, было разным: одни выражали вежливое недоумение по поводу того, что такой квалифицированный медработник, как Алла Шинкарева, тратит свою жизнь на смешивание коктейлей, зато другие горячо хвалили за то, что нашла в себе силы вырваться из этого гиблого болота. Она так же вежливо возражала одним, указывая на то, что даже очень квалифицированный работник должен чем-то питаться, и остужала пыл других, говоря, что хорошо там, где нас нет.

Так или иначе, ей потребовался почти час на то, чтобы спуститься с третьего этажа поликлиники на первый, где в неприметном тупичке северного, крыла размещался аптечный киоск. Киоск был, по обыкновению, заперт, но Алла Петровна постучала в обитую оцинкованной жестью дверь, и ее впустили.

Здесь работала старинная и, пожалуй, самая лучшая подруга Аллы Петровны Ольга Синицына. Они сдружились еще в медучилище, где в одно и то же время учились на разных отделениях, и с тех пор поддерживали тесный дружеский контакт, ухитряясь при этом не надоедать одна другой и нигде не перебегать друг другу дорогу.

Здесь Алла Петровна провела полчаса, напившись чаю и вдоволь наговорившись. Визит этот имел еще одну цель: Алла Петровна действительно была высококвалифицированным медицинским работникам и без консультации с врачом знала, какие медикаменты могут помочь захворавшему супругу. Синицына без звука выдала все, что нужно, зная, что подруга не подведет, и отпуск подлежащих строгому учету медикаментов «налево» навсегда останется их общей тайной.

Денег она, разумеется, не взяла, и вопросов задавать не стала, чему Алла Петровна была несказанно рада: объяснить, что творится с мужем, было бы трудновато даже лучшей подруге.

О том, что происходило с Сергеем Дмитриевичем, она почти не думала. Алла Петровна была цельной натурой и не мучилась сомнениями. Она обдумала все давным-давно, приняла решение и теперь неукоснительно следовала избранным курсом. Если этот курс приведет к гибели – что ж, они погибнут вместе, как и положено супругам, и думать тут больше не о чем. Нужно целенаправленно и энергично действовать, и все понемногу утрясется.