Глава 17

Темно-зеленый «Шевроле», за рулем которого сидел Витаутас Гидравичюс, мчался по проспекту академика Сахарова. На Тургеневской площади автомобиль повернул вправо, проехал у Мясницких ворот и оказался па Чистопрудном бульваре. Здесь машин было поменьше, Гидравичюс перестроился в первый ряд, и его автомобиль уже не мчался, а ехал не спеша. Хозяин машины, боясь пропустить поворот налево, был предельно внимателен.

Наконец он добрался до Покровских ворот и здесь свернул на Покровку. Улица была ярко освещена.

«Черт подери, – подумал Гидравичюс, – неужели и дальше будет так светло?»

Но вскоре он оказался на улице Машкова. Здесь его «Шевроле» ехал очень медленно, почти тащился, и пару раз сзади ему даже посигналили, на что Витаутас Гидравичюс почти не отреагировал. Он посмотрел па часы на приборном щитке. До встречи еще оставалось десять минут. Спешить он не хотел, приезжать раньше условленного времени не было смысла – приедешь и будешь стоять, как столб среди поля, привлекая к себе внимание.

Хотя время было позднее – без десяти десять – тем не менее центр города есть центр, и людей здесь хватало. Хватало и машин. «Шевроле» катился все медленнее и наконец остановился.

"Ну, где же он? – Гидравичюс смотрел сквозь стекло на газетный киоск, в котором уже давным-давно был погашен свет, но человека, которого он ждал, не было. – Неужели опаздывает? А может, случилось что?

Может, передумал? И тогда все полетит к чертям. Но время есть, немного, но все-таки есть. Так что, в общем, бояться нечего, успею подстраховаться".

За этими размышлениями он не заметил, как сзади к автомобилю быстро подошел мужчина в мягком кожаном пальто и в такой же кожаной кепке. Пальто было расстегнуто. Мужчина потянул дверь на себя, та оказалась закрытой. Витаутас Гидравичюс с облегчением вздохнул, нажал кнопку, и мужчина, открыв дверь, быстро юркнул в салон. Пришелец был невысок, но широк в плечах, глаза его смотрели цепко.

– Что, думал, не приду, а, Витаутас? – он произнес первую фразу по-литовски.

– Нет, Алекс, – подавая руку для пожатия, ответил Гидравичюс, – я был уверен, что никуда ты не денешься.

– Да, давненько мы с тобой не работали. Удивительно, что ты смог меня отыскать.

– Тебя отыскать несложно, я ведь знаю, где ты живешь, и знаю, что такое место ты не бросишь и такой дом продавать не станешь.

– Это точно, не стану. Ненавижу жить в больших городах, – Алекс быстро перешел на русский язык. Он говорил с легким акцентом, как и Витаутас.

Темно-зеленый «Шевроле» тронулся, проехал метров двести и резко свернул во двор.

– Чего это ты сюда едешь?

– Здесь тихо, здесь мы не будем привлекать внимание и сможем поговорить спокойно.

Свет в салоне был погашен, машина стояла в дворе старого дома. Гидравичюс предложил Алексу пересесть поближе, на переднее сиденье. Тот сперва махнул рукой, но затем понял: если Витаутас просит, значит в этом есть необходимость.

Он выбрался из машины и, придерживая полы кожаного пальто, сел на переднее сиденье.

– Тачка у тебя классная.

– Люблю хорошие машины. Ты же знаешь, я всегда их любил.

– Сколько это мы с тобой не виделись? – спросил Алекс, глядя на руки Гидравичюса, которые лежали на оплетенном кожей руле.

– Да уже года три. Но я о тебе слышал, получил подтверждение.

– В смысле? – Алекс улыбнулся.

– В том смысле, что ты не потерял квалификацию.

– Нет, квалификацию я не потерял, правда, заказы абы какие не беру, только те, за которые дорого платят.

– А зачем тебе деньги? – с подозрением посмотрел на Алекса Гидравичюс.

– Как это зачем?

– Ведь у тебя все есть: хорошая машина, молодая жена, большущий дом, наверное, пара квартир в Вильнюсе…

– Деньги всегда нужны, расходов хватает, – и Алекс немного смущенно улыбнулся. – Да ты же сам, наверное, понимаешь, молодая жена – это молодая жена.

Ей много чего надо: брюлики, шубы, тряпки, обувь хорошая, машина не хуже, чем у других, мебель…

Любит отдыхать и не у нас на Балтике, а там, где всегда тепло.

– Наслышан, наслышан, – небрежно бросил Витаутас.

– Ну давай к делу, не тяни, – поторопил его собеседник.

Гидравичюс опустил голову, затем взял портфель, стоявший под сиденьем, поставил себе на колени, открыл.

– Вот фотографии человека.

– Хорошие фотографии, – сказал Алекс, буквально ощупывая их глазами, словно это были не листы бумаги, а какие-то затейливые украшения. Он даже перевернул снимки, посмотрел с обратной стороны. – И что, его?

– Да, – коротко ответил Гидравичюс.

– Но боюсь, мы не сойдемся в цене. Я сейчас очень дорого стою.

– Знаю, что очень дорого. Но думается мне, если бы ты хотел отказаться, просто не приехал бы. Паспорта, виза… Не поперся бы ты из Шяуляя сюда только за тем, чтобы отказаться. Извини, Алекс, но я тебя знаю не первый год.

– А я пока и не отказываюсь, я лишь прицениваюсь. Ты говорил, он…

– Да, ученый.

– Я не спрашиваю, почему ты его заказываешь, полагаю, необходимо. А еще я полагаю, Витаутас, ты человек не бедный. Давай договоримся так: я согласен, возьму этот заказ, но ты знаешь, инструмент я с собой не вез, потому что не сумасшедший. Инструмент мне придется купить здесь.

– Я так и думал. Могу даже подсказать тебе пару торговцев.

– Не надо, я к незнакомым не обращаюсь. У меня есть свои люди, достанут именно то, что мне нужно.

Но это пока все разговоры, Витаутас, перейдем к делу.

Ведь цена, как ты понимаешь, зависит от срочности.

– Дело очень срочное, – угрюмо ответил Гидравичюс.

– Найти другого такого специалиста, как я, ты уже не успеешь.

– Знаю, – согласился Витаутас.

– Я не спрашиваю, что случилось с теми, с кем ты работал раньше, меня это не интересует. Если захочешь, расскажешь сам, а нет, я и сам узнаю. В наших кругах, а как ты понимаешь, специалистов моего уровня немного, информация ходит по кругу. Не сегодня-завтра мне все станет известно.

Витаутасу Гидравичюсу не хотелось рассказывать о том, что женщину-киллера по его приказу убили, чтобы спрятать концы в воду.

– Я не хочу об этом говорить, противно. Разные люди попадаются. Давай о деле: сколько ты возьмешь?

– Для начала я назову цифру такую… – И не задумываясь, словно у него был твердый прейскурант, как в парикмахерской, Алекс прошептал:

– Пятьдесят косарей меня устроят. А там посмотрю. Если дело окажется сложное, тебе придется раскошелиться сверху.

– На какую сумму?

– Ну, не знаю.., никак не меньше двадцатки.

– Да ты с ума сошел! У меня таких денег…

– Ладно тебе, ты платишь не из своего кармана. Ты посредник, все, что остается тебе – это тоже мои деньги. Ты просто откусываешь свою часть.

– Правильно, – кивнул Гидравичюс. – Хорошо, я согласен на пятьдесят. А потом посмотрим. Но, если хочешь, инструментом я тебе помогу – Я сказал, обойдусь своими силами. Правда, мне инструмент придется купить, и не дешево. Ты же знаешь, я из чего попало не стреляю, не хочу неприятностей, не хочу подводить тебя… А самое главное, почему я еще жив – все делаю сам, никому не доверяю. И план будет мой, и оружие мое. Твое дело – показать человека, сказать фамилию, и где его можно найти.

– Вот здесь-то и проблема, Алекс. Я согласен тебе доплатить, но будет только один, в лучшем случае, два дня, когда он окажется на людях. Но, когда точно – сам черт не скажет. Так что связь придется держать постоянно. Вот пока все, чем я располагаю.

Он снова открыл портфель и извлек лист бумаги – это был распорядок похорон академика Лебедева.

Алекс нахмурил белесые брови и хмыкнул:

– Наверное, засекреченный ученый.

– Можно подумать, для тебя имеет значение – ученый он, проститутка, бизнесмен, политик… Ты же профессионал, Алекс, работаешь за деньги. Заплатили бы тебе много, ты бы…

– Нет, Витаутас, мать родную убивать не стал бы, хотя деньги бы взял. Я же профессионал, мне нужен аванс. Мне надо приобрести инструмент, и, может быть, кое-кому заплатить, собрать свою информацию.

Портфель открылся в третий раз, и две пачки долларов, в каждой из которых было по десять тысяч, перешли из рук Витаутаса в руки Алекса. Тот пальцами провел по торцу пачки.

– Ты что, мне не доверяешь? – нахмурился заказчик.

– Доверяй, но проверяй, – буркнул в ответ Алекс со своим неистребимым акцентом. – Никак я не пойму, Витаутас, какого хрена ты делаешь здесь? Ведь ты заработал немало, мог бы поселиться где-нибудь в тихом месте, жить в свое удовольствие Я же по тебе вижу, ты эту работу ненавидишь и делаешь ее через силу. Хотя делаешь неплохо, если до сих пор жив.

– Да и ты свою, Алекс, делаешь неплохо.

Деньги перекочевали во внутренний карман кожаного пальто.

– Как меня найти, ты знаешь, – сказал Алекс. – Когда появится дополнительная информация, сообщишь, передашь, и я займусь вплотную твоим заказом.

– Да, хорошо, найду. Но ты не расслабляйся, будь все время наготове. Это может случиться в любой день, но учти, Алекс, я тебя предупрежу за день, навряд ли – за два. Он может появиться в городе неожиданно, так что – постоянная готовность номер один.

– Понял. Других дел у меня в Москве нет.

– Я знаю, где ты остановился.

– Я там всегда останавливаюсь.

– Там тебя и найду.

– Ну, все вроде? – спросил Алекс, поднимая ворот пальто.

– Да, все.

– Но если что, Витаутас, аванс мой, ведь не по моей вине сорвется дело.

– Согласен, – кивнул Гидравичюс.

Алекс покинул машину, приподнимая полы пальто, чтобы не забрызгать их. Темно-зеленый «Шевроле» выехал со двора, и Алекс лишь увидел, как мелькнули в темноте два рубиновых габарита, когда автомобиль выворачивал на улицу. Он неторопливо вышел вслед за машиной, все еще чувствуя в узкой подворотне запах бензина и внимательно огляделся по сторонам, не поехал ли кто вслед за «Шевроле», не провожает ли кто его взглядом.

Но улица была малолюдна, темновата, и ничего подозрительного киллер-литовец не заметил. Абсолютно никого не заинтересовал проехавший автомобиль, никто после того, как он скрылся, не взял в руки телефон.

Алекс свернул налево и неторопливо побрел по узкой улочке. Его автомобиль с шофером стоял в двух кварталах от этого двора. У Алекса был телефон, он мог вызвать машину прямо к себе, но решил этого не делать.

Идя пешком, больше заметишь, да и спешки особой не было. Оружие, о котором он говорил, набивая себе цену, у него уже было, оно ехало в соседнем вагоне поезда Каунас – Москва, того самого, в котором прибыл Алекс. И люди, ехавшие в том купе, где было спрятано оружие, даже не подозревали о том, какой груз находится рядом с ними.

А привез Алекс в Москву небольшой плоский чемодан, в котором лежала разобранная винтовка с оптикой, пистолет и граната. Это был тот «джентльменский набор», которым привык пользоваться наемный убийца. Оба ствола были чистыми, но пристрелянными, Алекс опробовал их на своем хуторе неподалеку от Шяуляя. Хутор с большим кирпичным домом принадлежал еще его деду, расстрелянному коммунистами в 1947 году за связь с «лесными братьями».

Тридцатитрехлетний Алекс успел за свою жизнь повоевать как никто другой из его сверстников-литовцев. У него было много знакомых в Абхазии, а еще больше – в Чечне, куда Алекс перебрался после того, как в Абхазии установился шаткий мир. В Чечне он промышлял снайпером, его ценили и платили неплохо. Но все это были жалкие гроши по сравнению с теми деньгами, какие он стал получать за свою работу не на войне, а в мирных условиях. Чем надежнее мир, тем дороже стоит человеческая жизнь.

Если на войне убиваешь просто так, потому что если не ты его, то он тебя, потому что он враг, то в Риге, в Санкт-Петербурге, в той же Москве убивают, как правило, за деньги. И жизнь какого-нибудь торговца спиртом, не поделившего рынок с конкурентом, стоит больше, чем жизнь вражеского офицера, даже больше, чем жизни солдат целого взвода.

И Алекс пришел к выводу, что работать лучше там, где меньше конкурентов и больше денег, то есть, не на войне.

Обычно, подъезжая к конспиративной квартире, где агент по кличке Слепой назначал ему встречу, генерал Потапчук приказывал шоферу объехать квартал. Он знал привычки Сиверова и ожидал увидеть его машину припаркованной к тротуару где-нибудь на бойком месте, где автомобилей побольше. Но на этот раз, хоть шофер ехал довольно медленно, Федор Филиппович так и не сумел обнаружить «Вольво» Глеба.

– Высади меня здесь, – распорядился Потапчук, когда машина поравнялась с аркой.

– А ждать где, Федор Филиппович?

– Где всегда.

Черная «Волга» мягко покатила по зеркально-черному асфальту, а Потапчук, даже не глянув ей вслед, нырнул в низкую подворотню, под сводами которой одиноко желтела голая лампочка на пластиковом проводе. Генерал вдруг почувствовал себя неуютно, как чувствуют себя заключенные в одиночной камере. Из-за бьющего в глаза света он не мог рассмотреть, что делается в конце арки, проем был словно занавешен черным бархатом, который ему предстояло раздвинуть, чтобы выйти на сцену.

«Сиверов мог спешить, – подумал Потапчук, – и заехал на машине прямо во двор. А может, он еще не успел приехать? Мало ли что стряслось?»

Возле самого подъезда как-то криво был припаркован зеленый «Шевроле». Потапчук даже не сразу понял, что это за машина и какого черта она здесь делает.

Никогда раньше этого «Шевроле» он здесь не видел.

Номер был заляпан грязью, словно специально затерли – так по московским улицам не очень-то порулишь, ГАИ остановит.

Потапчук глянул на окна квартиры. Свет горел, о чем свидетельствовала узкая щель, желтевшая между шторами. Он быстро поднялся и не стал звонить, а открыл дверь своим ключом. Увидеть то, что предстало его взору, он не ожидал. Посреди большой комнаты стоял стул, на нем сидел привязанный веревками к спинке и ножкам человек. Лица его Потапчук не видел – тот сидел задом, лишь широкая лента пластыря виднелась на щеке.

«Рот заклеен», – только и успел подумать Потапчук.

Его секретный агент Слепой стоял рядом со стулом, закрутив вокруг шеи связанного мужчины тонкую проволоку, в которой генерал не сразу распознал рояльную струну. Сиверов кивнул, как кивает вошедшему знакомому врач-дантист, склонившийся над стоматологическим креслом – мол, здравствуйте, проходите, только не отвлекайте от тонкой работы, нерв удаляю. Он дернул руками, и стальная проволока впилась в шею чуть выше кадыка.

Сидевший на стуле дернулся, словно сквозь его тело пропустили разряд электрического тока, и что-то замычал. Струна взрезала кожу, кровь брызнула, расплылась алыми пятнами на вороте белой рубашки.

Генерал впервые видел Глеба за подобной работой.

Он так опешил, что не мог ничего сказать, машинально закрыл дверь и молча стал раздеваться.

– Кофе на кухне уже готов, – проговорил Глеб, подергивая струну.

Он говорил так буднично, словно бы они с Потапчуком каждый день встречались на этой квартире, и каждый день на этом стуле, который обычно занимал генерал, сидел связанный пленник, и того изощренно пытали.

– Можете познакомиться, – Глеб не называл Потапчука ни по званию, ни по имени-отчеству, – вот это Витаутас Гидравичюс, гражданин дружественной нам Литвы. Является представителем электротехнической компании, которая торгует хрен знает чем. Впрочем, вы уже о нем наслышаны. Ведь вы хотели встретиться именно с ним?

– Я думал… – только и сказал Потапчук.

– Проходите, садитесь. Ваш стул, правда, занят, но на диване тоже неплохо, – и Глеб широким жестом предложил Потапчуку садиться – так хозяин квартиры приглашает гостя сесть поудобнее и посмотреть видеоновинку.

Гидравичюс бешено вращал глазами, но никак не мог рассмотреть, кто появился у него за спиной: вдруг такой же псих, как и тот, который набросил ему на шею рояльную струну и залепил рот?

– По-моему, он что-то хочет сказать, – еле сдерживая отвращение, произнес Потапчук, но пересилил себя и сел на диван, ничего не добавив.

Ведь сколько он знал Сиверова, тот зря ничего не делал, всему имелось свое объяснение, и его действия давали хорошие, а главное, быстрые результаты.

«Выколачивает признание, – подумал Потапчук, – но действует довольно странно, рот-то пластырем залепил».

– Ну, собрался с силами? Будешь говорить? – сказал Глеб, пригнувшись к уху Гидравичюса.

Тот вновь замычал.

– Не понял.

Гидравичюс принялся качать головой, ударяя подбородком себе в грудь. Сиверов ослабил струну на шее.

– Но учти, если мне не понравится то, что ты скажешь, пластырь вновь залепит тебе рот.

Сиверов не спеша взял портфель, стоявший у ножек стула, и вытряхнул его содержимое на стол. Связка ключей, документы, бумаги, сотовый телефон, пачка сигарет, зажигалка.

– Дорогая, – произнес Глеб, оценивая зажигалку. – Видите? – Сиверов ловко разгреб то, что лежало на столе и выудил за краешек фотографию Кленова. – Кто это такой? – Глеб поднес фотографию к самым глазам Гидравичюса – так близко, что тот уже и не мог рассмотреть ее. Затем отодрал пластырь и тихо сказал:

– Ну, а теперь можно послушать. Кто это такой?

– Кленов, – прозвучало в ответ.

– Вы смотрите, – изумился Глеб, – как быстро у него голова пришла в норму! А то прикидывался, даже хотел изобразить, будто русского языка не понимает.

Согласимся с ним? – обратился Глеб к Потапчуку.

Тот решил не вмешиваться в игру, хоть и хотелось, лишь кивнул.

– Но это я знаю и без тебя, – Сиверов отложил фотографию и заглянул в перепуганные глаза Гидравичюса. – Наверное, ты сильно любишь Кленова, если носишь его фотографию с собой? А может, он задолжал тебе деньги и не отдает, или с твоей женой спит? Хотя нет, жены у тебя в Москве нет" она живет в Вильнюсе.

Правильно я говорю?

Гидравичюс кивнул, но сделал это не очень-то уверенно: ведь он не знал, что еще известно этим двоим об его тайной жизни. Скорее всего, было известно многое, но открывать карты перед ним не спешили.

– Так откуда у тебя взялась фотография? Насколько я знаю, с Кленовым вы никогда не встречались, в школе вместе не учились и надписи дарственной на ней нет, мол, дорогому Витаутасу Гидравичюсу от знаменитого ученого с пожеланием успехов в личной жизни и трудовой деятельности. О твоей трудовой деятельности я наслышан, Меньшов мне успел многое рассказать. А вот Светлана Жильцова, к сожалению, даже если бы и хотела, ничего сказать уже не может.

Ее задушили вот этой самой рояльной струной. Так что будет справедливо, если эта же струна отправит и тебя на тот свет. Так сказать, око за око, зуб за зуб.

– Я согласен дать показания, только не сумасшедшему, а следователю!

– Это ты еще успеешь, не сомневайся, если я не посчитаю нужным придушить тебя прямо здесь, – Глеб неожиданно для Гидравичюса рванул струну. Тот захрипел, глаза полезли из орбит.

А уже через пять минут, глотнув холодной воды, отдышавшись, Гидравичюс говорил, обращаясь к Потапчуку. Ему казалось, только этот человек может сейчас спасти его. Он до сих пор не мог понять, как тот странный тип с холодными глазами оказался на заднем сиденье его «Шевроле», когда он вышел всего лишь на пару минут купить сигарет. Витаутас помнил, как проклятая рояльная струна захлестнулась на его шее, когда он потянулся к ключам в замке зажигания. А затем он сам же привел машину в этот двор, послушно из нее выбрался и поднялся в квартиру, не имея никаких шансов на спасение. Оружия Гидравичюс с собой не носил, а даже если бы оно и оказалось при нем, то было ясно, что физически и в ловкости у противника большой перевес.

Он рассказывал о Брауне, о двухэтажном особняке в Праге, куда недавно наведывался. Рассказал и об Алексе, которому уже заплатил задаток двадцать тысяч долларов, и отдал распорядок похорон академика Лебедева. Гидравичюс говорил уже битый час, в горле пересохло, но он даже боялся остановиться и попросить воды, подозревая, что лишь только замолчит, как петля вопьется в его горло.

Глеб, чтобы Гидравичюс не дрожал от страха при каждом его движении, отошел на пару шагов и присел на край стола. Потапчук усталым голосом задавал вопросы, на которые тут же получал более чем исчерпывающие ответы. Гидравичюс старался не упустить ни малейшей подробности, говорил о том, о чем его даже не просили, понимая, что хуже уже не будет. Он попался, и пара-тройка преступлений теперь не сыграют роли – слишком много известно этим людям о нем. Единственное, о чем он умолчал, так это о том, что академика Лебедева убили, что это было четко спланированная операция. Доказать факт убийства было практически невозможно: сильнодействующее сердечное лекарство, подсыпанное в чай – не яд.