И Браун распорядился, чтобы билеты на Москву на ближайший рейс для него и для его людей были обеспечены.

«Итак, через несколько часов я буду в Москве. Дело останется за малым – уничтожить Кленова».

Вся операция была разработана и продумана в многочисленных вариантах. На случай, если не проходил один вариант, вступал в действие другой. Все нужные люди были осведомлены, поставлены в известность и готовы действовать по первому приказу. Браун был человеком многоопытным, и на его счету числилась не одна подобная операция.

Он привык страховаться, а страховка в подобных операциях – дело немаловажное. Надо быть сумасшедшим или вовсе не иметь опыта, чтобы довериться одному исполнителю, здесь желательно использовать нескольких киллеров, которые не подозревают о существовании друг друга и будут работать в автономном режиме каждый на своей точке, каждый по своему сценарию и со своим прикрытием. Пусть одного или двух вычислят, но останется третий. А еще лучше – и именно так рассчитал господин Браун – одного заведомо сдать на заклание сотрудникам российских спецслужб и этим усыпить их бдительность. Но отдать не сразу, подкинуть кончик нитки, потянув за которую, они доберутся до киллера. Потратят для этого множество сил, времени и средств, а дело между тем будет сделано.

Вот для этой цели Браун и решил использовать Витаутаса Гидравичюса, завербованного спецслужбами почти десять лет назад. Свой ресурс этот агент уже выработал, забирать его в Соединенные Штаты ни имело никакого смысла. Гидравичюс не владел важной информацией, все, что он знал, не стоило выеденного яйца. Вполне можно было пожертвовать таким агентом, сохранив для работы остальных.

Естественно, Витаутас Гидравичюс о замыслах своего высокопоставленного покровителя из ЦРУ пока не подозревал, занимаясь подготовкой убийства. Дату, время и расписание похорон он уже получил из надежных источников. Расписание было абсолютно точным, словно его выдали водителю служебного автобуса; в нем было расписано по минутам: когда гроб с телом академика будет в морге, когда его погрузят в автобус, в котором часу автобус прибудет в крематорий.

И теперь агенту ЦРУ оставалось расставить своих людей в нужных местах и ждать, когда придет время "ч". Витаутас Гидравичюс немного жалел о том, что поторопился ликвидировать Светлану Жильцову: сейчас она бы ему ох как пригодилась. Он не пожалел бы денег, посулил ей такой гонорар, за который она согласилась бы убить даже самого Господа Бога.

«Да, поспешил, – сокрушенно качал головой Гидравичюс, – но что мне оставалось делать? Ведь я был убежден – Кленов застрелен, а лишний свидетель мне был ни к чему. И Меньшов пропал куда-то. Получил деньги и как в воду канул. Если бы его взяли, я бы это знал наверняка, Браун мне об этом сказал бы. Значит, Меньшов на свободе. Но где он?»

Ехать на квартиру было опасно, даже звонить Гидравичюс не рисковал. Диспетчеру звонил, но пока ничего обнадеживающего узнать не удалось. Спортсмен-убийца не объявлялся.

«Скорее всего, Меньшов, как это делают все люди его профессии, получив деньги, залег на дно и искать его сейчас бесполезно», – заключил он.

Гидравичюсу пришлось обратиться к другому человеку, которого давно уже не использовал. Впрочем, если у тебя есть деньги, причем, неограниченное количество, то найти нужных людей большого труда не составляет.

Виктор Павлович Кленов сидел в своем кабинете.

Время от времени он брал чашку с остывшим кофе, делал глоток, не глядя ставил чашку в сторону. Она, как правило, оказывалась в блюдце. Это движение было отработало до автоматизма, и лишь однажды – этот случай Кленов помнил – чашка оказалась не на месте, и кофе пролился на важные бумаги, на которых сверху стояла печать «Совершенно секретно».

Вот и сейчас Виктор Павлович словно испытывал себя. И сегодня на его столе, прямо на клавиатуре компьютера лежали бумаги с таким же шифром, только цифры были семизначные. Как и всякий порядочный человек, Виктор Павлович к ворованному относился брезгливо, прекрасно понимая, откуда и каким способом была получена эта информация. Он знал фамилию и имя американского ученого, результаты исследований которого сейчас лежали перед ним. Но любопытство пересилило брезгливость, и Кленов с интересом изучал материалы исследований.

Виктор Павлович получил их вчера поздно вечером из рук генерала Потапчука. А из чьих рук получил их генерал, доктору Кленову знать было не положено. Но гриф указывал, что к документам имеет прямое отношение Совет безопасности при Президенте.

"Поразительно! Это просто фантастика какая-то!

Неужели это может быть?"

Два человека на разных концах Земли, лишь однажды видевшие друг друга, вскользь встретившись взглядами на научной конференции, и чтобы вот так, подойдя к одной и той же научной проблеме, двигались параллельно! Глядя на цифры, глядя на графики и выкладки, Кленов понимал: американский ученый находится почти на том же этапе, что и он сам. И оба они застыли в нерешительности перед последним шагом.

Они были как два альпиниста, подбирающиеся к вершине с двух разных сторон. После тяжелого восхождения обоим сейчас не хватает калорий – так бывает, подобные истории Кленов слышал. Один альпинист как-то по телевизору рассказывал, пытаясь оправдаться, почему он не поднялся на вершину, хотя был очень близок к ней, в каких-то двадцати метрах от пика: «Мне не хватило одного апельсина, буквально одного! – виновато моргая, говорил альпинист и обмороженной рукой вытирал лицо. – Представляете, одного апельсина или куска шоколада. Я полностью исчерпал свои силы».

Таким альпинистом сейчас чувствовал себя и Виктор Павлович Кленов.

"А мой коллега? Наверное, и он чувствует сейчас то же самое… Да, друг, – многозначительно произнес про себя Кленов, – неужели мы с тобой встретимся на вершине? Скорее всего, да. Но ужасно другое – на этой вершине для двоих нет места, кто-то один должен поставить флаг своего государства, один. И мы не пожмем друг другу руки. Вершина – это не стол переговоров, на котором ставят два флага, вершина – это пик. Точка. И кто первый, тот и победил, тот и останется в истории. Потом на эту вершину будут приходить другие, но она уже будет носить имя того, кто первый ступит на нее. А с другой стороны, – рассуждал Кленов, – стоит ли восходить на эту вершину? Ведь когда взойдешь на нее и взглянешь вниз, сразу же станет страшно. Страшно от содеянного. Ведь я-то прекрасно понимаю, к чему ведут мои исследования, почему меня так опекают. Мое открытие не принесет людям ни хлеба, ни счастья. Им невозможно накормить миллионы голодающих, оно не поднимет урожайность, не сделает землю более плодородной. Это открытие принесет лишь смерть, причем такую, к которой человечество не готово. А разве можно приготовиться к смерти? – сам себе задал вопрос известный ученый и сам же ответил:

– В общем, да, жизнь – это подготовка к смерти.

Рождение человека – вот это загадка, дар Божий, а смерть – закономерность. И страшно то, что я не дам человечеству шанс прожить больше, наоборот, мое открытие будет выжимать из жизни сок, так пресс выжимает виноград, и остается лишь жмых, никому не нужная оболочка. Да, да, останется лишь старческая кожа, чехол, ненужный и бессмысленный, пригодный лишь для того, чтобы зарыть его в землю или сжечь в крематории. Неужели это я, Виктор Кленов, истратил свои лучшие годы, чтобы принести человечеству страдания и новый ужас, который страшнее всех прежних, всех термоядерных реакций, нейтронных бомб, биологического и химического оружия – быструю биологическую смерть? Нет, она не будет тихой, она будет бурной. Все произойдет в считанные часы или дни. Человек, на гены которого будет оказано воздействие, состарится почти мгновенно. Это как если кто-то быстро-быстро перелистал бы альбом с семейными фотографиями: вот он в младенчестве, вот подросток, вот мужчина, а вот уже дряхлый старик".

И от этих мыслей холодок пробежал по спине Виктора Павловича Кленова.

"Неужели все будет происходить именно так? Да, так, и не иначе, ведь последние опыты над крысами и червями уже не оставляют сомнений в быстроте процессов, которые по моей воле могут быть запущены.

Молодая, полная сил крыса превращается в дряхлое животное в течение трех дней… Шерсть выпадает, и она из бойкой, резвой становится ко всему безразличной, неподвижной, апатичной, не хочет ни есть, ни пить… И нет никакой возможности от этого защититься, повернуть процесс вспять. Исход один – смерть. Еще шаг – и я создам антибессмертие для всего живого. Но нет, сперва не для всего, а лишь для человека – выборочное.

Он пройдет свой жизненный путь так быстро, что осознав это, сойдет с ума прежде, чем остановится его не по годам одряхлевшее сердце, тронется рассудком, как сейчас схожу с ума я от той информации, которой владею. Неужели эти же мысли мучат и моего американского соперника, моего коллегу, моего друга по несчастью? Неужели и он не спит ночами, смотрится в зеркало, видит свое лицо постаревшим на двадцать или тридцать лет? Это ужасно! Но что я могу сделать? Ведь если не я, то он. Боже, как это страшно! И зачем Бог дал мне разум, зачем он толкнул меня на это? Надо поговорить с Иваном Николаевичем, надо ему все рассказать. И плевать на секретность, плевать на все. Может быть, он, учитель, старик, прошедший жизненный путь, с вершины своего разума, своей мудрости, с вершины прожитых лет сможет подсказать решение, сможет остановить меня. А решение должно быть, оно существует. Не бывает же вопросов без ответа. И вообще, что такое наука? Наверное, лучше всех сказал Ландау:

«Наука – это способ удовлетворять свое любопытство за счет государства». Именно это я сейчас и делаю. Мне и-нтересно, мне любопытно, все эти годы мною двигало только это. А что дальше? Что наступит после того, как я сделаю еще один шаг, что будет, когда я продвинусь еще немного вперед? Ведь я шел, бежал, летел, полз, карабкался, взбирался, даже не подозревая о том, что впереди меня ждет смерть, ужас, кошмар, что я работаю не на Бога, а на дьявола!"

Кленов закрыл лицо руками, уперся локтями в стол.

Будь он слабее духом, скорее всего, сейчас расплакался бы – так плачет ребенок, вдруг увидев что-то странное и абсолютно ему непонятное. Но Виктор Павлович был сильным человеком, разум его всегда контролировал эмоции, он не привык расслабляться и паниковать…

Из оцепенения его вывел стук в дверь. Кленов даже не сказал «войдите», он только перевернул лежавшие перед ним бумаги и взял в руки чашку, на дне которой еще плескалось немного остывшего кофе.

В кабинет вошел генерал Потапчук. Генералы, полковники, майоры – все те люди, которые последние несколько лет плотно опекали Кленова, изолируя его от внешнего мира, – ученого мало интересовали. Правда, с некоторыми из них у него были неплохие отношения, но все равно говорить с ними Кленову было просто не о чем. Этих людей, далеких от того, чем он занимался, интересовал лишь результат исследований и безопасность Кленова;

Временами Виктор Павлович напоминал себе курицу-наседку, которую охраняют, перенося в корзине с места на место, и с нетерпением ожидают, когда же наконец из яиц, которые согревает курица, выведутся птенцы.

«Да, я курица-наседка, но не на золотых яйцах, а скорее, на змеиных, подложенных мне дьяволом», – с грустью думал он.

– Добрый день, Виктор Павлович, – осипшим от усталости голосом произнес Потапчук, протягивая для приветствия руку.

Кленов крутанулся на вертящемся кресле, на мгновение привстал, и; пожал холодную цепкую руку генерала.

– Присаживайтесь, Федор Филиппович. Хотите кофе?

– Я уже напился его сверх меры, – ответил Потапчук и усевшись, принялся массировать виски кончиками пальцев. Затем крепко сцепил пальцы на коленях и захрустел суставами.

От этого хруста Кленову вдруг стало не по себе.

– Что-то случилось? – спросил он у генерала.

Тот вместо ответа лишь кивнул.

– И что на этот раз?

– Несчастье, – ровным голосом произнес генерал Потапчук, – умер академик Лебедев.

Кленова как током ударило. Это было словно продолжением его размышлений и продолжением логичным. Страшное известие укладывалось в цепочку сомнений, являясь их закономерным завершением.

– Ему было восемьдесят четыре… – после долгого молчания медленно произнес Кленов. – Восемьдесят четыре… Он был на тридцать лет старше меня.

– Немалую жизнь прожил академик…

– Да, немалую, – подтвердил Кленов. – Несколько дней тому назад я звонил Ивану Николаевичу, но он отдыхал, и мы не смогли побеседовать. Почему-то так бывает всегда, и именно перед тем, как человек уходит навсегда. Хочешь сказать ему что-то важное, что-то нужное, но не находится времени, обстоятельства складываются так, что встретиться не можешь. То он занят, то мне не вырваться… Вот оно и случилось – Лебедева больше нет, а значит, не с кем посоветоваться.

– Что вы говорите, Виктор Павлович?

– Я говорю, что мне теперь не с кем посоветоваться.

– Насчет чего?

– Насчет жизни и смерти.

– Вечный вопрос.

– Не успел… Я хочу позвонить, – быстро, горячо заговорил Кленов, – хочу позвонить Надежде Алексеевне, Вере Ивановне. Они ведь мне как родные…

Прямого телефона в кабинете не было, все звонки вовне, согласно инструкции, делались через коммутатор. Генерал Потапчук достал из бокового кармана пиджака белый лист бумаги и подал его Кленову.

– Я хочу, чтобы вы, Виктор Павлович, определились, когда и где вы будете присутствовать.

– Вы даже не пытаетесь меня отговорить?

– Я знаю, что это невозможно.

– Правильно, генерал.

– Вот телефон, – предложил генерал Потапчук, подавая доктору мобильный аппарат.

– Спасибо, – устало сказал Кленов.

Но звонить Виктор Павлович не спешил. Он как завороженный смотрел на лист бумаги, где было очень мало текста. В одной колонке поставлено время, в другой – место.

– Я должен подумать, – сказал Кленов, даже не взглянув на Потапчука.

Тот хоть и спешил, но не торопил ученого, понимая, что такое смерть близкого человека, тем более, смерть учителя. И хоть он никогда не разговаривал с Кленовым о покойном академике, однако прекрасно знал, сколь многое их связывало.

Кленов задумчиво набрал несколько цифр, затем остановился.

– Это ужасно, – сказал он, обращаясь к Потапчуку. – У меня такое чувство, что ответить мне должен сам Лебедев. Словно его голос еще блуждает где-то по линиям. Еще вчера я мог позвонить, услышать его, а теперь даже не знаю, что и сказать. Выразить соболезнование? Но это совсем не то, что сейчас нужно.

И вдруг Кленов словно принял решение; глаза его заблестели, и он быстро набрал номер.

Трубку сняла Вера. Дочь академика Кленов знал еще школьницей, а она когда-то была влюблена в худого, серьезного аспиранта с фанатичным огоньком в глазах, часто бывавшего у отца. Но Виктор Кленов был слишком поглощен наукой, кроме того, боялся прослыть карьеристом, охотником за выгодной женитьбой на дочери научного руководителя. Как бы то ни было, добрыми друзьями они оставались уже почти четверть века…

– Здравствуйте, Верочка, это я. Уже знаю. Держитесь.

– Спасибо, что позвонил, Витя.

– Мне сказали только что…

– Папа много говорил о тебе перед смертью, вспоминал. В последнем интервью он назвал тебя своим лучшим и единственным учеником, – Вера всхлипнула.

– Думаю, что пока я этого не заслужил. Я расцениваю это как аванс, не больше.

– Напрасно ты так! Приезжай, Витя, мы будем тебя ждать.

– Я приеду попрощаться с Иваном Николаевичем, приеду обязательно.

– Папа оставил специально для тебя коробку с рукописями, сказал никому другому в руки не отдавать.

Только тебе.

– Да, я приеду, возьму… Держитесь.

Потапчук во время этого разговора прятал взгляд, старался не слушать, смотрел то на погасший экран компьютера, в котором отражался профиль Кленова, то па пустую чашку Ему было жаль этого сильного человека, которого постиг такой жестокий удар – Что будем делать, Виктор Павлович? Вы определились?

– Пока нет.

– Я прошу вас, не тяните с решением. Мне необходимо точно знать, когда и куда вы поедете, я должен обеспечить вашу безопасность.

– Надоело мне все это, носитесь со мной как с писаной торбой…

– Это наш долг, – сказал Потапчук, – наша работа.

Ваша работа – заниматься этим, – генерал кивнул в сторону компьютера, – моя работа – защитить вас.

Каждый должен делать то, что умеет, и тогда все будет в порядке.

– Может быть, вы, генерал, правы. Но от вашей правоты никому не легче Раньше мне игра в великого ученого, таинственность, секретность даже нравилась А теперь я временами думаю, а не лучше было бы, если бы меня не стало.