Глава 1

Последнее время Рублев постоянно пребывал в плохом настроении. И причин вроде никаких, а на душе пасмурно. Вспомнился будильник на батарейке – заряд закончился и секундная стрелка вяло дергалась на одном месте, туда-сюда. Вот так и он: ничего не хочется.

Бывали в жизни крупные неприятности, случалось и горе. Здесь все понятно – стиснув зубы, перетерпеть и – вперед назло врагу. А теперь даже водка не пьянит – пьешь прямо как воду. Может, потому что в одиночку?

Комбат достал со шкафа пыльную гитару, за которую брался раз в три года. Стал перебирать те немногие аккорды, которые когда-то выучил. Песни обрывались, едва успев начаться. Он не пел, а бурчал себе под нос. Сторонний наблюдатель ровным счетом ничего бы не расслышал.

Утром видел афишу: “Спартак " – ЦСКА. “Сходить, что ли, на футбол?” – подумал он.

Из разряда болельщиков Рублев давно выбыл. Не оставалось времени сидеть у телевизора и, тем более, посещать матчи. Только вот теперь выдалась пустая, ничем не заполненная полоса.

Еще на подступах к стадиону стали попадаться кучки горланящих подростков в красно-белых шарфах и шапочках. “Спартак-чемпион! Спартак-чемпион!” Глаза не пьяные, не обкуренные – просто пустые.

Безмолвные шеренги ОМОНа у проходов на стадион напоминали регулярное войско, ожидающее наскоков варварских отрядов. Казалось, сейчас красно-белые в самом деле ринутся с боевым кличем в атаку. Но все только начиналось: пока фанаты послушно останавливались, предъявляя билеты, позволяя себя оглядывать и даже прощупывать куртки.

Просочившись вместе с другими в одну из узких горловин прохода, Рублев уселся на место, закурил. Начинало темнеть, и зеленый газон, подсвеченный прожекторами, выглядел особенно праздничным. Игра началась под рев трибун, где преобладали спартаковские болельщики. Цвет армейского клуба непросто было отыскать.

Рублев чувствовал, что не может включиться в происходящее, проникнуться глубоким смыслом игры. Он не вскакивал с места, когда раз за разом прокатывались по стадиону “волны”, не матерился по поводу неиспользованного момента. То ли по возрасту уже не годился в ярые болельщики, то ли слишком большой груз висел на душе. Комбат привык не волноваться из-за вещей, гораздо более важных, тесно связанных с жизнью и смертью. И теперь не мог кричать, хвататься за голову. Даже эта многотысячная толпа, окружающая со всех сторон, не в силах была его раскачать.

Он не заметил, как “Спартак” забил гол. Все разом вскочили на ноги, а потом захлебнулись от восторга.

– А это что за козел тут затесался? – спросил кто-то, когда трибуна мало-мальски успокоилась. – Мент переодетый?

– Да оставь ты его на хрен.

Рублев даже не стал смотреть, кто им интересуется. Внимание болельщиков тоже переключилось. На соседней трибуне раздалось несколько хлопков, вспыхнули лиловые огни, повалил густой белый дым.

– Ну блин, подпалили! Э, смотри, уже кого-то мочат!

– Суки, твари!

Последнее относилось к двум омоновцам, взявшимся за дубинки. Десятка полтора фанатов полезли через перила в соседний сектор, остальные – свистели, улюлюкали, позабыв об игре. Кто-то внизу стал выдирать пластиковое сиденье…

"В чужом пиру похмелье, – оценил свое состояние Рублев. – Здесь свой мир, свои страсти, которые кажутся пустыми, надуманными. Хотел развеяться, сбросить хандру! Наверное, хватит – считай, что повеселился”.

Докурив очередную сигарету, стал пробираться к выходу. Шел уже второй тайм, многие орали осипшими голосами. Испарения от пиротехники с примесью сигаретного дыма висели над головами в холодном осеннем безветрии.

Он неторопливо прошел несколько кварталов, довольный тем, что рев постепенно отдаляется, затихает. Не хотелось впихиваться в транспорт и снова оказаться стиснутым со всех сторон. Дождя нет, торопиться некуда…

Матч тем временем закончился. Еще не сбросившие возбуждение зрители резво рассыпались по всем улицам. Некоторые бежали трусцой, другие вдруг останавливались как вкопанные, растянув над головой шарф.

Потом оживление постепенно улеглось. Возгласы затихли и улицы вернулись к прежней будничной жизни. Проходя мимо темной подворотни, Комбат вдруг услышал чье-то прерывистое дыхание и глухие звуки, похожие на удары. “Бьют кого-то”, – промелькнуло в голове. Заворачивающая в подворотню машина осветила четырех человек, пинающих ногами пятого, лежащего на асфальте. Черные тени мгновенно распрямились, скользнули по глухой стене и снова исчезли, после чего в подворотне стало как будто темней, чем раньше.

– Эй, ребятки! Может, хватит беспредельничать?

– Кузя, глянь, кто там голос подает? Других профессий кроме армейской Комбат не имел. Поэтому он сочувствовал армейцам. Но дело было не в солидарности с ЦСКА и его фанатами. Мимо драки “стенка на стенку” он бы прошел равнодушно. Зато терпеть не мог агрессивной злобы против человека, подвернувшегося кому-то под руку, неспособного защитить себя.

– Эй, ты, чмо, иди сюда, если такой крутой!

Голос не сопливого пацана, голос здоровенного “качка”, для которого клубная атрибутика только ширма, карнавальный наряд, скрывающий неуемную жажду насилия.

Мрак в подворотне был не в пользу Комбата. Глаза у всей своры уже привыкли к темноте. А он до последнего момента шел по ярко освещенной улице с громадными щитами, агитирующими в пользу “Спрайта” и чипсов “Lays”.

Кто-то шустрый попытался заскочить сзади. Комбат ухватил его за конец шарфа и отбросил навстречу набегавшему темному силуэту с длинным предметом в руке – арматурой, обрезком трубы, просто палкой? Напоровшись на неожиданное препятствие, “качок” потерял равновесие и промазал: занесенная штуковина со свистом рассекла воздух, скользнув по рукаву Комбата.

Рублев ответил коротким хуком в подбородок. Ломать кости он не собирался. Знал, что столкнулся с трусливыми по природе людьми, ради которых не придется выкладываться на полную катушку.

Шустрый парень, намеревавшийся заскочить сзади, попробовал нырнуть ему в ноги. Получил по зубам ботинком на толстой рифленой подошве и пополз на четвереньках в сторону уличного света. Зато очухался “качок”, подобрал свою палку и ударил. Комбат успел сообразить, что увернуться не успеет – только руку выставить, защитив голову. Палка все-таки оказалась обрезком трубы – если б не куртка на подкладке, могла бы треснуть кость.

Вырвав у “качка” кусок трубы, Комбат хлестко влепил ему по ногам. Теперь не встанет без посторонней помощи… Кажется, разобрались. А четвертый где? Сразу драпанул или его здесь не было?

Выволакивая пострадавшего поближе к свету, Комбат понял, куда девался четвертый из компании. Он сбегал за подмогой. По тротуару приближалась свора в полтора десятка человек. Без шума и крика, чтобы не спугнуть врага.

"Ну что, отпал вопрос дурного настроения? Кажется, встряска удалась – даже с перебором”. Парню, которого четверо метелили ногами, в самом деле сильно досталось: из разбитой губы сочилась кровь, один глаз не открывался. Зато второй расширился от ужаса. Рублев уже пожалел, что вытянул человека раньше времени.

Подбежавшие с одинаковыми лицами “качки”, взяли их в круг. Рублев изготовился к удару. Удар должен быть впечатляющим – чтобы неповадно было.

Тут послышался резкий сигнал видавшего виды “жигуля”, который вывернул прямо на тротуар, заставив часть фанатов отскочить в сторону.

Если Комбат производил впечатление человека серьезного, которого лучше не провоцировать, то вид вновь прибывшего должен был кое-кого отрезвить. Уже по тому, как этот человек выскочил из машины, следовало сделать для себя выводы.

Вдруг на глазах у “красно-белых” двое кинулись обниматься, позабыв обо всем остальном.

– Как жизнь? – Рублев узнал старого друга, сослуживца Колю Красильникова.

– Потихоньку. Что здесь у вас за “сабантуй”? Вмазал “Спартаку”?

– Еще как, – подтвердил один из фанатов.

– Это дело стоит отметить. Только наглеть не надо. Людей трогать – последнее дело. А что с этим? Что-нибудь серьезное? Давай, Боря, загружай парня в машину. Пусть глянут знающие люди, можно его домой отпускать или нет.

Полтора десятка человек молча наблюдали, как “жигуль” с пассажирами дает задний ход, вкатываясь снова на мостовую.

– Осторожней, там гибддшники за поворотом дежурят, – услужливо предупредил кто-то.

Красильников кивнул и, дождавшись лазейки, встроился в поток машин…

– Тебе куда?

– Вообще-то домой направлялся. А ты с каких это пор за “Спартак” болеешь?

– Всегда болел. Просто с тобой эту тему не трогал. Я же видел, что тебя футбол не греет.

– Слушай! Давай держать связь! Не пропадай! Надо бы сесть один раз основательно, с вечера до утра.

– Точно. Чтобы с толком, с расстановкой.

– Да хоть сейчас поехали ко мне, – предложил Комбат.

– Извини, ждут. Тут у меня командировка в Азербайджан. Завтра отбываю рано утром. Мне еще на ночь глядя ЦУ получать.

– В море хоть окунешься. Надолго едешь?

– Сроков не ставили: отработать и обратно. Лишнего болтать не имею права, сам понимаешь.

Рублев понимал, на какую госконтору работает Коля. Выглядит по-прежнему неплохо: борцовская шея, улыбка. Прядь, то и дело падающая вниз, прищуренный глаз. Этот глаз умел когда-то замечать красоту даже в самые неподходящие моменты – красоту леса и горной речушки, лета и осени, восхода и заката.

Парня врачи оставили в больнице, хоть и не обнаружили серьезных переломов – только легкое сотрясение мозга.

– В кои веки встретились и на тебе, – посетовал Рублев, когда вернулись к машине вдвоем. – Значит по возвращении? Не забудь.

– Как только так сразу.

…На прощанье сцепили в пожатии руки. Ладонь Красильникова была со свежими царапинами.

– Кто это тебя?

– Кошка соседская. Всегда жили с ней мирно. Утром наклонился погладить, а она вдруг цапнула и давай деру.

Почему-то поведение кошки показалось Рублеву не слишком хорошим предзнаменованием. Но он тут же отогнал эту мысль. Верить в приметы – бабское занятие.

Обменялись телефонами.

– Счастливо! Береги себя!

– Как вернусь, сразу дам знать, – пообещал Красильников.

Крепкие пальцы, до сих пор не выпускавшие рублевскую ладонь, еще раз стиснули ее напоследок.

Глава 2

В последующие дни Рублеву не стало легче. Теперь и вылезать никуда не хотелось. В пасмурном осеннем свете рисовалась полупустая комната: стол, диван, два стула. Тумба с телевизором. Врубить телек, что ли?

На одном канале замелькали дерганые клипы, на другом выясняли семейные отношения герои сериала. На третьем о чем-то рассказывал тщедушный человечек в клетчатой рубашке детского размера. Рублев бросил нажимать на кнопки пульта и уставился на экран, как мог бы уставиться в стену – не вслушиваясь, не понимая, о чем идет речь.

Но слух работал независимо от его желания. Всплыло слово, название города. Один раз, второй. Баку… Что он там болтает, этот тип?

"…Конечно, место было оцеплено, я не имел возможности приблизиться. Кое-что удалось заснять с крыши товарного вагона. Вагон стоял в бурьяне, недалеко от путей – весь ржавый, со снятыми колесами. Потом нам повезло отыскать местного жителя. Он рассказал, что шел, как у нас говорят, “по шпалам” около пяти часов утра, когда уже было совсем светло. Все три трупа лежали на насыпи, в одежде, забрызганной кровью. Буквально день-два назад он встречая этих людей недалеко от станции”.

Рублев встряхнулся, разогнал рукой плотный сизый дым от трех выкуренных подряд сигарет, перебрался поближе к телевизору, чтобы ничего не пропустить.

"…успел расслышать несколько слов и сразу понял, что это приезжие из России. Все примерно одного возраста, около тридцати. Крепкие ребята. Майки, джинсы, у одного большая спортивная сумка. В следующий раз он увидел их уже мертвыми. Никого вызывать не стал, местное население панически боится милиции. Отношение российских граждан к своим органам охраны правопорядка по сравнению со здешним можно назвать трепетным”.

"Пустая болтовня пошла, – досадливо поморщился Комбат.

Ему не хотелось, чтобы щуплый человечек – судя по всему из журналистского племени – отвлекался от главного. Где кадры, которые он отснял? Какого черта его собственная, несоразмерная телу и никому не интересная голова столько времени маячит на экране?

Оказалось, что кассету конфисковали вместе с видеокамерой.

– “Люди в штатском остановили меня уже в Баку, на автовокзале, когда я выходил из пригородного автобуса…"

"Сам виноват, – подумалось Рублеву. – Нехожеными тропками надо возвращаться, если что-то добыл”.

– “В течение двух часов лишили аккредитации и препроводили в аэропорт. Такая оперативность, согласитесь, наводит на размышления. Что за ней стоит? Нежелание выносить сор из избы или нечто большее – потребность надежно замести следы. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно по крайней мере идентифицировать личности погибших. Похоже, все они были из России. По собственной ли инициативе оказались в Азербайджане или кто-то направил их туда?"

В следующем сюжете рассказывалось о торфяных пожарах в районе Чернобыля. Комбат смотрел на экран еще несколько минут в тщетной надежде, что человечку в клетчатой рубашке дадут слово еще раз. Потом он убрал гитару на шкаф, резко сбросил в мусорное ведро переполнившие пепельницу окурки.

Пока репортер присутствовал на экране, внизу несколько раз появилась информационная строка: фамилия корреспондента и название агентства, которое он представлял.

Если перед Комбатом появлялась ясная цель, он действовал без промедления – к концу дня щуплого человечка удалось отловить в Шереметьево. На этот раз спецкор летел в дальнее зарубежье – своего рода компенсация за вредную работу в ближнем.

Пока Хоружий стоял в очереди на регистрацию, он спокойно отвечал на вопросы Комбата, не строя из себя важную персону. Сразу понял, что имеет дело не с досужим любопытством.

– Все это случилось недалеко от станции Насосная. Знаете такую?

– Не слыхал.

– Вы вообще бывали в Баку?

– Тринадцать лет назад, еще при Советской власти.

– Сорок минут езды из города. Унылое место, как, впрочем, и весь Апшерон. Нефтеносные районы редко выглядят живописно.

Говорил он быстро, но внятно, по привычке оценивая внешний вид собеседника.

– С того места, откуда я снимал, можно было зафиксировать только милицейскую машину и позы – как эти ребята лежали. Двое лицом вниз, на третьем – сплошная маска из запекшейся крови. Накрывать их не торопились и вообще держались на расстоянии. Мне приходилось иметь дело с тамошними ментами. Они не только к трупам брезгуют лишний раз приближаться, их ни за что не заставишь работать с собаками.

– Почему все-таки кассету забрали? – хмуро, не пытаясь быть любезным, спросил Комбат.

– Во-первых, аллергия на журналистов, общая для ментов всех стран и народов. Во-вторых, если это действительно российские граждане, зачем давать бывшему “старшему брату” повод для запросов?

– Какие к черту запросы? Сколько наших гниет заживо по всему свету – в тюряге или, натурально, в рабах. Моряки, летчики – перевозили черт знает что черт знает для кого.

– Помиловали ведь недавно летчиков в Индии. Если бы у нас никто не чесался…

– Бывают, конечно, исключения. Политикам тоже реклама нужна. А в девяти случаях из десяти – твои проблемы.

Хотелось узнать подробности, но в глубине души Комбат опасался выспрашивать, боясь прямо услышать о Колиной смерти.

– Наши соседи все равно стараются представить все в лучшем виде. Хотя не всегда получается. Вон, даже в отчете американского госдепа по терроризму говорится, что Азербайджан служит центром материально-технической помощи международным группам боевиков, большинство из которых связано с чеченскими делами.

– Думаешь, здесь есть связь? – помрачнел Комбат, невольно переходя на “ты”.

– Думать я могу многое. Фактов по делу раз-два и обчелся. На той же кассете ничего особенного не было. У нас, в ФСБ, справки наводить бесполезно. Операции за пределами страны всегда строго засекречены.

– А мужичок местный? Он больше ничего не вякнул интересного? Как его звали?

– Зачем вам, уважаемый? – профессионально-острый взгляд резко сфокусировался на лице Рублева.

Резонный вопрос. Хитрить и прикидываться Комбат сейчас не мог.

– Друг мой туда улетел. Недавно. Паршивое предчувствие – дай бог, чтобы я ошибся, – выдавил Рублев, сжав кулаки в прорезных карманах легкой куртки.

– Летчик?

– Да нет. Обычным пассажиром.

– Наверное, все-таки не обычным… А местный кадр ничего такого мне больше не сообщил. И нечего ему было сказать, у меня на этот счет профессиональная интуиция. А имя-фамилия… Есть такое стереотипное выражение:

"источник пожелал остаться неизвестным”.

Жена Красильникова Оля не узнала Комбата. Видела его только однажды, в день, когда надела белое подвенечное платье. Теперь бросила исподлобья короткий, недоброжелательный взгляд. После того, как гость представился, взгляд еще несколько секунд оставался прежним и только потом потеплел.

– Простите.

– Ничего страшного. Я не кинозвезда, чтобы меня признавать.

– Коли сейчас нет, – как-то странно проговорила Ольга, будто муж сидел в комнате, а она хотела это обстоятельство утаить.

Но тем не менее впустила Рублева в квартиру. Он чувствовал себя не в своей тарелке, язык не поворачивался начинать разговор. А может, все в порядке и он напрасно переживает?

Мальчишка лет десяти в кроссовках и шортах до колен на бегу поздоровался с незнакомцем и проскочил в дверь.

– Надолго чтоб не исчезал! – крикнула мать вдогонку.

Всю дорогу Комбат подыскивал осторожные слова. Спросить, когда Коля обещал вернуться? Не задерживается ли? Не передавал ли вестей? Разговор как-то не клеился.

Оля сама помогла – провела ладонью по лицу, как проводят смертельно усталые люди.

– Позавчера заходил человек. Сказал. – Комбат напрягся, опустил глаза, словно сам был в чем-то виноват.

– Вроде бы без вести Коля пропал на прошлой неделе. В Чечне. Не уточнил, где именно. Сказал предпримут все меры и тому подобное.

Последние фразы Оля произнесла деревянным голосом, как бы отстраняясь от смысла сообщения, не желая его признавать.

– Откуда человек? Из ФСБ?

Комбат понимал всю бессмысленность вопроса, но не хотел допускать тягостного молчания. Сейчас она давила на обоих.

Ольга кивнула:

– Я даже не пыталась его допытывать. По всему видно, что конторский вояка, сверх положенного ничего не скажет.

Комбат не столько слушал ответ, сколько торопился обмозговать следующую фразу, которая цеплялась бы за конец последней Ольгиной.

– Сам он хоть говорил, что в те края собирается?

– Нет, но я сразу почувствовала. “Обманули тебя дважды, – молча пожалел ее Комбат. – И фээсбэшник, и собственное предчувствие”.

Конечно, не только за это стоило пожалеть Ольгу. Можно закрыть глаза на очевидное, но все складывается один к одному. Не Чечня, а пригороды Баку. Не пропал без вести, а убит – и там, в ФСБ, это прекрасно знают.

Рублев с трудом выговорил нужные слова:

– Думаю с ним все в порядке, эти места он как свои пять пальцев знает.

Нормальному мужчине вранье всегда дается с трудом. Тем более, если обманываешь слабое существо, женщину. Если бы он сам был уверен в том, что сказал! Дверь за Колей еще не закрылась, оставляя узенькую щель надежды.

Глава 3

На бакинских улицах и переулках на него никто не оборачивался. Загорелый до смуглоты, с темными волосами и усами, он скорей на московских улицах мог вызвать нездоровый интерес. Этим летом так и случалось несколько раз. Но стоило Комбату произнести два-три слова, как его отпускали, даже не заглядывая в паспорт. Свой.

Здесь ситуация обратная, рот лучше не открывать без надобности. Один раз попробовал, когда, проголодавшись, покупал в лавочке свежий чурек. Все, кто стоял рядом, обернулись как по команде.

Сегодня первый день, как он здесь. Надо сначала осмотреться, сориентироваться, что изменилось и в какую сторону. Бросаются в глаза латинские буквы на всех вывесках и табличках. Перешли на новый шрифт – ну и на здоровье.

В остальном перемены те же, что и в больших российских городах. Тогда, в восемьдесят седьмом, центральные улицы не пестрели рекламой, меньше было магазинчиков, ларьков и кафешек. Хотя частный дух здесь никогда не удавалось вытравить. В первый приезд Рублев удивлялся обилию кебабных в полуподвальных помещениях и чайхан, увитых виноградом. Знакомый бакинец объяснил, что каждое такое заведение – это “точка”, которая только на бумаге принадлежит государству. Конечно, оно сдает символический план, имеет официальный штат с мизерной зарплатой. Но фактически у “точки” есть реальный хозяин, кладущий себе в карман реальную прибыль.

Знакомый – звали его Гасан – когда-то служил солдатом в Афгане. Охранял склад, Комбат столкнулся с ним, когда приехал с водителем за боеприпасами. Целые сутки пришлось прождать начальника, который один мог отдать приказ об отпуске “цинков” и прочего добра. Было время поговорить, пообщаться.

Для бакинца Гасан неплохо шпарил по-русски. Много рассказывал о том, как вернется домой и пойдет работать к своему дяде в кебабную. Называл точный адрес, приглашал в гости, описывая в подробностях разные сорта шашлыка. Люля-кебаб из молотого мяса, тикя-кебаб из кусковой баранины, особенный деликатес – кебаб из бараньих яиц, самого нежного мяса во всей туше.

Через три года после встречи Рублев оказался в столице солнечного Азербайджана и зашел в кебабную к Гасану. Ему накрыли великолепный стол. Плюс свежая зелень, помидоры, холодная водка. И деньги наотрез отказались брать. Все оказалось вкусным, только вот “огненная вода” здесь имела специфический запах и привкус нефтепродуктов.

Теперь, вспомнив о Гасане, Рублев снова явился туда же, спустился вниз по лестнице в прохладу подвальчика. Не затем, чтобы заморить червячка – нужно решить вопрос с ночлегом. На гостиницу денег нет, светиться в поисках частной квартиры тоже не хочется.

Постаревший дядька Гасана сообщил, что племянник заимел свое дело – на пляже в Бузовнах.

– Давно приехал? Садись покушай, – от старика пахло горячим бараньим жиром и дорогими импортными сигаретами.

– Спасибо. В другой раз.

Уточнив дорогу. Рублев направился на вокзал, чтобы успеть на электричку. Каждая улица делилась по всей длине на две неравные части. В тени пешеходов и машин казалось больше, зелень смотрела веселей, а на солнце даже асфальт и стены домов выглядели изнемогающими.

Комбат помнил, что местные мужчины в большинстве своем носят летом белые сорочки с темными брюками. Сейчас, в белой рубашке с короткими рукавами он не выделялся, не выглядел иностранцем. Белый цвет еще резче подчеркивал смуглый цвет лица и рук. Этим летом загорать не пришлось, но в прошлом году он столько навоевался на свежем воздухе, что загар так и не сошел за зиму, намертво въелся в кожу…

Электричка медленно тянулась среди выжженной солнцем пустоши. Несколько раз останавливалась посреди перегона, и в головной вагон, где ехал Рублев, подсаживались пассажиры. Вдалеке проплывали то небольшая овечья отара с десяток голов, то ровное, как стол, лишенное растительности поле с беспорядочно натыканными нефтяными вышками старой конструкции. С высоты насыпи были видны застарелые маслянистые пятна, растекшиеся по земле давным-давно, когда скважины еще бурили на суше, а не на морском дне.

Вскоре через открытые оконные проемы слабый горячий ветерок донес новый запах – солоноватый запах Каспия. В давно и безнадежно загрязненной бакинской бухте море пахло по-другому, а здесь, за городом, его дуновение добавляло в бездонную бочку жары чуточку прохлады.

Шашлычная Гасана представляла собой небольшое одноэтажное строение – оштукатуренное, с плоской крышей и без всякой вывески. С фасадной части под навесом стояли столики и стулья. Со стороны тыла в мангалах готовился кебаб – этим занимался парнишка лет семнадцати в шлепанцах на босу ногу. Гасан хотел дать ему очередное указание, но осекся на полуслове, как только увидел Рублева.

– Ну, здорово, хозяин! Ты, я вижу, в гору пошел!

– Откуда, командир? – немного придя в себя, всплеснул руками Гасан. – Как меня нашел? Честное слово, не верю, что ты здесь стоишь.

– Слух по всей земле прошел о твоем заведении.

– Смеешься? Сейчас люди такими делами ворочают.

Гасан бросил помощнику несколько слов по-азербайджански и подхватил Рублева под руку. Он провел Комбата не под общий навес, а под отдельный, прилепившийся к торцу длинного строения. Здесь стоял один-единственный столик с красивой пепельницей и скатертью, украшенной желтыми и голубыми розами. Три мягких стула лишний раз свидетельствовали, что места здесь особые, для уважаемых людей.

– Присаживайся, командир. Сейчас сделаем все что надо. Через десять минут здесь скатерти не будет видно.

– Мне только одну порцию! Фигуру держу, – уточнил Рублев. Не время было пиршествовать, но обидеть хозяина Комбат тоже не мог.

– Давай не будем! Здесь я – командир! В наше время гость из далеких краев – не то что раньше! Совсем редкость!

За трапезой вспомнили прошлое. Потом Гасан завел разговор о своем бизнесе.

– Мясо продают дорого, водку дорого – все кругом дорого. У меня из-за этого тоже цена высокая. А денежных людей мало. В прежние времена в таком месте, на пляже, туристы бы за сезон кучу бабок оставили. Сейчас откуда туристы? Бизнесмены приезжают – они в гостиничный ресторан ходят. Может, ты тоже бизнесом занялся?

– У меня бизнес свой, особенный. На гостиницы не напасешься, может, придется раз-другой у тебя переночевать.

– Мой сезон – полгода: май-октябрь. Дальше замок вешаю и в город.

– Ну до октября я по-любому управлюсь, – усмехнулся Рублев.

– Смотри сам, я такому гостю всегда рад. Кондиционера нет, зато есть матрац и раскладушка – поделим на двоих.

– Нормально. А ребята твои, те, что на подхвате?

– У меня их всего двое. Один – на кухне, другой – официантом. Ночуют дома – живут поблизости. У здешних не такие запросы, как у городских.

Солнце тем временем закатилось за горизонт, морская вода окрасилась в молочный цвет. По мере того как багровый диск гас и опускался, море темнело, быстро меняя оттенки. Даже отсюда, с расстояния в пятьдесят метров, чувствовалось, что вода не остыла.

– Купался или нет еще? – спросил Гасан. – Сейчас самый кайф.

Комбат разулся, засучил брюки. Прошелся по теплому прибрежному песку. Смутные воспоминания детства нахлынули на него – сначала интерес к отпечатку своей босой ноги, потом – к погружению в воду с головой. Только это было далеко отсюда, на речке с заросшими камышом берегами. Трава росла даже на дне, и течение постоянно шевелило ее, словно расчесывало волосы.

Здесь, в Бузовнах, было пустынно на пляже. Двое мальчишек с пакетами подбирали бутылки – стеклянные и пластиковые. Мусора было немного, все-таки будний день. В “шестерке”, откуда доносились слабые отзвуки музыки, целовались парень с девушкой, задержавшиеся на пляже дольше всех. Скоро и они укатили.

Комбат прошелся по мелководью, потом присел на корточки, швырнул несколько камешков в сторону горизонта.

"Будь внимателен, – повторил он себе. – Сперва надо вписаться в здешнюю жизнь, а потом уж шашкой махать”.

Глава 4

В семь часов утра он уже садился в электропоезд. Проходя рано утром мимо Гасана, он заметил, как тот шевелит губами – наверное, считает убытки и доходы. “Утром надо уходить пораньше, вечером возвращаться попозже, – подумал он, – чтобы лишний раз никому не попадаться на глаза”.

Четкого плана действий у Комбата не было. Он хорошо знал цену долгосрочным планам, разбивающимся о реальность. Самые достоверные сведения о тех трех трупах можно, конечно, получить в милиции. Но как подступиться? Нет знакомых, нет баксов, чтобы купить откровенность сотрудника.

Вчерашние надежды выспаться не сбылись. Вечером Гасан говорил без умолку. Жаловался на трудную жизнь, рассказывал разные истории про своих знакомых. Всем несладко приходится. Один в прежние времена возил в Москву гвоздики в коробках. Теперь в столице цветы всякие – голландские, бельгийские. А перевозка из Баку самолетом обходится дороже во много раз. Другой, призывного возраста, скрывался от мобилизации во время карабахской войны. Потом, вроде, откупился. А военкома накрыли с поличным – видно, слабо делился с начальством. В результате парня все-таки забрали на фронт и он потом еле выкарабкался после контузии.

Рот у Гасана не закрывался, можно было подумать, что он встретил земляка где-то на краю света. Видимо, Комбат был для него живым воспоминанием о той, советской жизни, спокойной и благополучной, когда на кусок хлеба с маслом можно было заработать без больших хлопот. Раньше раз в год он ездил в санаторий – в Подмосковье или Прибалтику, и отдыхающие блондинки смотрели на него как на мужчину, а не “лицо кавказской национальности”.

В его речах проскакивало много важных мелочей, характерных для теперешнего житья-бытья в Баку и окрестностях. Их стоило запомнить, чтобы не попасть впросак, не выдать в себе приезжего. Поэтому Комбат терпеливо слушал, время от времени теряя нить, проваливаясь в сон с открытыми глазами.

Теперь в полупустом вагоне он пытался вспомнить главное. Он внимательно рассматривал местные деньги, стараясь научиться различать купюры. Гасан поменял вчера триста российских рублей на манаты. Еще столько же Комбат оставил на потом, других денег у него не было. Финансовый вопрос тоже надо решать – он не собирается существовать здесь на чьем-то иждивении.

Небольшая станция Насосная оказалась настоящим железнодорожным узлом – множество путей собирались здесь в пучок. Особого оживления не наблюдалось: платформы с контейнерами, порожние товарные вагоны, цистерны, заляпанные мазутом, судя по всему, стоявшие на месте уже не первый день. Время от времени проносился, громыхая на стыках, состав, которому загодя открывали зеленый свет. Потом око светофора снова наливалось красным цветом, и все возвращалось в обычный, вялотекущий ритм.

Самое тягостное и мучительное время испытываешь тогда, когда ничего толком не известно, когда фигуры врагов даже не маячат на бледном горизонте.

Прозвучало объявление по станции, в котором Рублев понял только одно слово “гатар”, что означает “поезд”. Он никогда специально не изучал языки, но незаметно для себя усваивал отдельные слова, выражения. Ругательства и проклятия, названия цифр, бытовые слова, обозначения смерти – уважительные, скорбные, презрительные. Азербайджанский имел много общего с казахским, туркменским, татарским, турецким, и это как-то помогало.

Проходя по городским улицам, он вдруг начинал понимать крохотный обрывок фразы. Русской речи почти не было слышно, а в прошлый приезд, двенадцать лет назад, она звучала даже чаще, чем местная…

За объявлением не последовало никаких событий, вагоны и цистерны продолжали плавиться под солнцем. Продолжительная тишина действовала угнетающе на Комбата. Слишком часто в его жизни она предшествовала нападению из-за угла или выстрелу в спину.

Новый поезд – судя по всему тот, о котором объявили на станции – Комбат сперва услышал, а потом увидел. Поезд сбрасывал скорость, а потом затормозил, хотя до Насосной оставалось еще немного. Присмотревшись, Рублев засек небольшой, спрятанный в овраге грузовичок. Несколько человек выскочили из кузова, двое забрались на крышу одного из контейнеров.

Осторожно приближаясь, Рублев следил за ходом операции, суть которой сразу стала понятна. Крышу контейнера вскрыли самопальным приспособлением, похожим на большой консервный нож. Сверху стали передавать вниз коробки. Когда расстояние уменьшилось, Рублев распознал упаковки с сигаретами. Работа спорилась, участники грабежа подгоняли друг друга негромкими окриками “тез ол, тез ол”, понятными без перевода.

Уж очень кстати затормозил машинист. Не иначе, как в доле с грабителями. А к этим людям стоит присмотреться внимательнее. Кто еще кроме них мог рано утром околачиваться возле путей в глухом безлюдном месте?

Трое молодых людей, один постарше, еще один за баранкой. Товар передают по цепочке: один уже пролез внутрь контейнера и выдает коробки, другой сбрасывает их с крыши на насыпь, третий подбирает и забрасывает в кузов. Водитель стоит на подножке и осматривается, готовый в любой момент сорваться с места.

Шоссе недалеко. Комбат голову бы дал на отсечение, что ехать грузовичку недолго. Имея возможность договориться с машинистом поезда, они наверняка складируют ворованное поблизости. Важно только убедиться, в какую сторону они свернут.

Грузовик не иголка в стоге сена. Комбат отыскал его через полтора часа в ближайшем поселке за невысоким, сложенным из камней забором. По ту сторону, во дворе расхаживали куры, сохло белье, росли два больших тутовых дерева.

Увидев незнакомца, всклокоченный хозяин высунулся из раскрытого окна. Комбат махнул ему рукой, чтобы подошел ближе.

– Сигарет не продашь? Хозяин инстинктивно оглянулся в сторону грузовика. Быстро взял себя в руки.

– Какой сигарет, где? Я сигареты не торгую.

– Может, и не торгуешь. Просто их у тебя до хрена.

– Слушай, иди отсюда, – недовольно скривился мужик. А сам сделал еще шаг к невысокому забору, чтобы лучше разглядеть незнакомца.

– Честное слово, не знаю, чего ты ко мне пристал.

– Могу объяснить, – охотно отозвался Рублев. – Прямо сейчас.

Скрепя сердце хозяин вышел за ворота.

Одет он был по-домашнему: на ногах старенькие кеды, дальше – полосатые пижамные штаны, расстегнутая рубашка неопределенного цвета. Посреди худосочной груди – впадина, поросшая черными с проседью волосами. Почти такие же редкие волосы остались и на голове – всклокоченные, как будто он только что скреб макушку всеми пятью пальцами. На лице его промелькнули сомнение и страх. После секундных колебаний он повел Рублева к длинному замусоренному оврагу. Место было не самым приятным по запаху и виду, но вполне устраивало Комбата – в этих краях он не хотел светиться.

– Тебя как звать?

– Фархад-киши.

Рублев знал смысл этой приставки, она означала – “мужчина”. На Востоке распространена еще другая приставка к имени – “мюэллим”, что значит “учитель”. В большинстве случаев она применяется к людям, не имеющим никакого отношения к педагогике.

– У каждого сейчас свой бизнес – правильно, Фархад-киши? У меня свой, у тебя свой. Зачем нам долго крутить вокруг да около? Меня интересует недавнее дело, когда здесь троих положили возле железки.

Фархад-киши облегченно вздохнул – кажется, на него не собираются наезжать, у незнакомца другие интересы.

– Думаешь я свидетель был? Только одним глазом глядел и быстро свалил. Кому надо неприятности на голову?

– Пойдем покажешь.

– Там уже все почистили, я даже место точно не вспомню.

– Постарайся и вспомнишь. Давай, не тяни. Чувство облегчения у Фархада-киши сменилось новым приливом беспокойства. Он быстро оценил возможные последствия разговора о трупах возле “железки”.

– Тебе надо – искай! Меня не трогай. В овраг спрыгнули двое уже знакомых Рублеву грабителей контейнера.

– Зачем старого-больного человека из дому увел? Вопросы есть, с нами дело имей.

"У этого нож в рукаве, – отметил про себя Комбат. – Известный обычай”.

– Валите, мужики, подобру-поздорову. Вашего аксакала я не трону.

– Мы здесь у себя дома. Это ты в гостях. Рублев разозлился. Не собирался он вступать в долгие объяснения, дожидаясь, когда блеснет лезвие. Сделал два шага вперед, стиснул запястье азербайджанца и резко дернул руку. Нож выпал на землю и Рублев припечатал его подошвой. Зато второй из прыгнувших раскрыл бритву с перламутровой рукояткой, полоснул по воздуху крест-накрест.

– Не получается с вашим братом по-хорошему, – проворчал Комбат.

– Зачем сердиться? – криво улыбнулся тот, кто лишился оружия. – Как мы без ножа могли приходить? Нам сказали: Фархада-киши увели. Совсем без ножа приходить не могли.

– Слушайте вы, народные заступники. У нас с вашим “киши” разговор не для посторонних.

Трое азербайджанцев стали быстро говорить что-то на своем языке. Рублеву не хотелось первым применять силу, но его скоро вывели из затруднительного положения. Человек с бритвой сделал, как бы невзначай шаг в сторону собеседника и одновременно сократил дистанцию до Комбата. Теперь он пытался дотянуться до незваного гостя и перерезать ему горло.

Вместо того чтобы отстраниться, Рублев двинулся навстречу, перехватил руку и ударил его со всей силы. Противник должен был упасть, но рука с бритвой оставалась в тисках Комбата.

– Оставь его, прошу тебя, – взмолился Фархад-киши. – Совсем убивать хочешь?

Фархад согласился показать место. По дороге он ворчал, но теперь уже про себя, время от времени беззвучно шевеля губами. А вслух пожаловался:

– Жить надо, кормить семью надо. Где платить будут? Молодые работу не могут найти! За товар тоже положенную цену не дают – третью часть платят, гетвяряны.

Сам Комбат матерился в редких случаях, но ругательства всех стран и народов узнавал сразу. В отличие от русского “педик” “гетвярян” имеет не такое прямое отношение к “голубизне”. Это просто ругательство.

– Ничего не сделаешь, приходится оптом продавать. Сами торговать боимся, еще заложит кто-нибудь.

Рублева мало интересовали такие подробности.

– Когда ты их видел? Сколько прошло времени?

– Где-то десять дней. Или меньше.

– Неужели день не помнишь? День недели?

– Кто сейчас день недели разбирает? Раньше, когда ходил на работу, знал понедельник, дальше думал, сколько осталось до выходных. Сейчас что выходной, что будний – один черт, никакой разницы.

Вдруг его словно толкнуло что-то – Комбат увидел вдалеке тот самый, описанный Хоружим вагон со снятыми колесами, с пятнами ободранной краски и ржавчины. Комбат напрягся, будто все решалось сейчас, будто время можно было отмотать назад и переделать случившееся.

Глава 5

Молодой человек за компьютером сильно отличался от сверстников, проводящих по многу часов в день перед экраном монитора. Большинство из них похожи на растения, чахнущие от недостатка солнечных лучей, а у него сквозь легкий загар проступал даже румянец. Он следил за своей внешностью и здоровьем – был чисто выбрит, сидел в свежайшей рубашке. В помещении не пахло сигаретным дымом, не стояла на почетном месте банка кофе, как это обычно бывает у программистов и прочих компьютерщиков. Здесь царил идеальный порядок: стол, свободный от посторонних предметов, дискеты, промаркированные и разложенные по специальным боксам, папки в шкафу.

Перебазировавшись из Баку в курортное место, молодой человек наслаждался здешним воздухом. Здание санатория стояло на берегу озера, среди поросших лесом невысоких гор. Солнце здесь жарило не меньше, чем в городе, но этот жар не давил, а подхватывал вас и нес, как на воздушной подушке.

Особенно это чувство возникало по утрам, когда человек, которого здесь называли Ибрагимом, совершал пробежку по периметру озера, по тропинке, повторявшей прихотливый рисунок берегов. Раньше его звали Игорем Бурмистровым. Игорь, Ибрагим – большой разницы он не чувствовал. Его мало волновало, что о нем думают, как к нему обращаются. Он бы отозвался и на кличку, если б ее произносили с уважением.

Перемена имени была связана с переменой веры. Еще маленьким Игоря покрестила бабка, но потребности заглядывать в церковь у него не было. Обращение в ислам не представляло проблемы, барьера, через который надо переступить. В случае необходимости он мог бы заделаться хоть огнепоклонником. Какая разница?

Чеченцев можно понять. Обращение в ислам для них – символ благонадежности и лояльности. Надо еще совершить жестокую экзекуцию над пленным или заложником. Тоже объяснимо – перебежчику надо отрезать путь назад.

Случай с Бурмистровым был особым. Игорь не попадал в плен, не переходил на сторону врага в надежде спасти свою шкуру. Сам вышел на чеченцев с предложением своих услуг. Ближе к концу той, первой войны, незадолго перед захватом Грозного, когда еще никто не мог сказать, куда качнется чаша весов, когда никто не предвидел хасавьюртовских соглашений.

Чеченцы почти полгода проверяли его, подозревали в нем агента, засланного российскими спецслужбами. От участия в физическом насилии он сразу отказался. Объяснил, что не сумеет при всем желании, как не сумеет, к примеру, прыгнуть выше головы или продержаться пять минут под водой. Ему поручили отснять на видеокамеру отрезание уха заложнику и другие подобные материалы, те, что потом переправлялись родственникам. Это он выполнил спокойно, недрогнувшей рукой. Но раз за разом поднимал вопрос о том, что его можно использовать более эффективно.

Пройдя несколько инстанций, добился встречи с самим Удуговым. В течение десяти минут Мовлади оценил компьютерные и прочие способности новоявленного Ибрагима. Для начала Бурмистрова посадили под домашний арест. На квартире постоянно кто-то присутствовал, контролируя каждое его перемещение, каждое действие. Но первый шаг был сделан: он получил доступ к компьютеру.

Уже через неделю чахлые, непрофессионально сделанные сайты независимой Ичкерии стали выглядеть вполне достойно как в плане дизайна, так и за счет ясной организации материала. Такой работоспособности здесь еще не видели: чеченцы могли долго держать оборону, совершать длинные переходы по лесам и горам, обучать искусству заминирования, планировать хитроумные диверсии. Но работать только головой по десять-двенадцать часов в день, работать с неослабевающей отдачей – это им было не по силам. Обученных на современном уровне программистов они практически не имели. А Бурмистров был больше чем просто программистом или просто хакером…

Осматривая место происшествия, Комбат почувствовал что-то похожее на наваждение. Он как будто увидел всех троих офицеров, движущихся от шоссе к железнодорожной насыпи. Одна из спин была до боли знакомой…

– Ты ведь встречал их еще раньше! – сказал он Фархаду.

– Встречал, – неохотно признался Фархад-киши. – Случайно. Сперва решил, что это – конкуренты. Потом слышу нездешние, по-русски разговаривают примерно как ты. Кто здесь живет, по-другому слова произносит.

Наваждение прекратилось, опять одни только рельсы, угрюмо поблескивающие на солнце, марево горячих токов воздуха, обездвиженный вагон, оставшийся позади.

– О чем шел разговор?

– Один говорил, что жарко ночью. Больше я не слышал толком ничего.

Если ребята говорили о жаре, значит они только-только появились. На вторые-третьи сутки эта тема обычно исчерпывается, жара становится делом само собой разумеющимся.

– Где-то здесь, – Фархад-киши замедлил шаг и стал смотреть себе под ноги.

«Что они делали на станции и потом возле путей? – спросил себя Комбат, – Дожидались какого-то поезда, какого-то груза?»

– Точно здесь. Видишь, даже кровь осталась на шпалах.

Небольшое пятно, на первый взгляд неотличимое от мазутного, тускло темнело между шпал. Если присесть на корточки и приглядеться, сомнений не останется.

– Один – здесь, еще второй и третий – на насыпь.

– А машину или людей не заметил?

– Если б заметил, совсем не стал бы подходить. Шел бы дальше, как будто сюда не смотрю, никакой труп не вижу.

Гравий и плотная, закаменевшая от солнца почва были покрыты бледными колючками. На такой почве не то что человек, даже колеса не оставят следа, если только это не пятитонная, груженная под завязку машина.

– Вещей никаких рядом не валялось? Сумки или еще чего? – спросил Комбат на всякий случай заранее уверенный в отрицательном ответе.

– Не было вещей. По карманам не лазил, не знаю – документы, деньги не смотрел. Даже не останавливался. Барана когда режут – и то неприятно, а если уж человека убили…

Сколько трупов видел в своей жизни Комбат. Мертвых друзей, мертвых врагов. Трупы свежие, еще не окоченевшие. Полуразложившиеся, объеденные бродячими собаками. Обгорелые и раздувшиеся от долгого пребывания в воде. Иногда мертвый напоминал спокойно спящего, иногда тело было изуродовано до неузнаваемости – обрезаны уши, выколоты глаза.

– Над ними не издевались?

Разговор был неприятен Фархаду. Поморщившись, он выпустил на землю длинную клейкую слюну.

– Откуда я знаю, издевались – нет? Следов ножа не видел.

– А пулевые отверстия?

– Пулевые видел.

– Стреляли с оптикой? Из засады? Или с близкого расстояния?

В который уже раз Комбат осмотрелся по сторонам. Вернулся к вагону – ближайшему укрытию. Влезть внутрь не составило труда. Да-а, почище любой парилки. Как будто перекрыли кислород и сжали голову в тисках. После ослепительного солнца темнота почти полная. Потерпеть, выждать, пока привыкнут глаза.

– Скоро ты? – поинтересовался снаружи Фархад-киши.

Он не предпринял попытки ускользнуть. Понимал, что его все равно найдут – не сегодня так завтра.

– Сейчас, – стены пустого вагона изменили его голос до неузнаваемости.

Вместо стреляных гильз Рублев нашел только дохлую гюрзу, ядовитейшую из змей.

Он сошел с поезда в еще более мрачном состоянии, чем был. По сбивчивым описаниям азербайджанца один из убитых очень походил на Красильникова. Все укладывалось в достаточно ясную схему: ФСБ забросило сюда ребят по какому-то чеченскому следу. А дальше случилось непредвиденное: либо утечка информации, либо прокол. Их поджидали, они были обречены. Странно только одно – почему отказались от попытки захватить в плен, вытянуть дополнительные сведения?

Кусок железнодорожного полотна и выжженная, спрессованная земля все еще стояли перед глазами. Надежда стала таять – похоже, дверь, за которую ступил Коля, уже никогда не откроется.

Только от этого на Рублева ложится не меньше обязанностей. Вернуть тела павших в Россию, чтобы их там захоронили по православному обряду, чтобы женам и детям было куда сходить поклониться. Найти убийц и воздать им по заслугам. Выполнить за ребят задание.

И все это предстоит сделать в одиночку, в чужой стране. Да она и раньше была чужой – впервые очутившись здесь в восемьдесят седьмом, еще до шумных митингов, демонстраций и погромов, он ощущал Восток на каждом шагу: метро с мозаичными панно во славу двадцати шести бакинских комиссаров, кумачовые предпраздничные транспаранты на Доме правительства, красивая, современно одетая молодежь на бульваре. На вид ничего общего с тем же Афганом – нищим, обездоленным войной. И все-таки Комбат готов был поспорить, что с Кабулом здесь больше общего, чем с Москвой, хотя и не смог бы привести в свою пользу ни одного довода.

Так складывается, что не может Россия жить спокойно, отгородившись от всех, игнорируя то, что происходит под боком. Себе дороже обойдется. Вот и послали ребят через границу…

"Что у тебя в плюсе? – подумал он про себя и ответил:

– “Да ровным счетом ничего. Языка ты фактически не знаешь, на местности ориентируешься слабовато. Связей никаких. Нужен тыл, нужна “легенда” для прикрытия. В противном случае живо прижмут – сейчас не тот случай, чтобы окольными путями выйти к цели, а потом эвакуироваться в ночной темноте. Где она, эта цель? В Баку, в Гяндже, в Шеки или в Ленкорани, на иранской границе? Знал ли точно тот, кто посылал ребят?"

Вспомнился случай рассказанный Гасаном за время ночной болтовни, когда Комбат отключался от усталости, продолжая глядеть в лицо старого знакомого.

…В бакинском аэропорту задерживались сразу все рейсы, зал ожидания был забит людьми. Рядом с Гасаном случайно оказалась симпатичная девушка – хозяина пляжной кебабной поразило, как глаза ее меняли оттенок в зависимости от освещения.

Разговорились как соседи. Переезды, перелеты, залы ожидания вырывают человека из привычной жизни, подсовывают на короткое время случайных людей, с которыми хочется пооткровенничать. Алла – так звали соседку Гасана – рассказала, что осталась в городе одна из всей семьи, старший брат с женой и детьми подался в Россию. Был у нее “друг”, с которым она поссорилась – Гасан понял так, что Алла жила на содержании у какого-то женатого мужчины. Потом познакомилась с турком; менеджером строительной фирмы, получившей заказ на строительство гостиницы в городе. Одно время у него были частые командировки, но стройка продвигалась ударными темпами и необходимость в его приездах отпала. Турок позвал ее к себе, и вот она теперь летит международным рейсом, и ни одна душа в Баку не знает, куда и зачем.

По словам Гасана, любые два едва знакомых друг другу в разговоре почти всегда интересуются, кто где живет или жил. Просто так, для справки, даже если они не собираются друг к другу в гости. Гасан и русская девушка тоже поделились своими координатами – собственный адрес она считала уже бывшим, хотя квартиру еще не продала…

Теперь Рублев вспомнил эту историю, одну из многих, рассказанных после полуночи разомлевшим от водки Гасаном.

Никому он не причинит вреда, если скажет, что разыскивает “двоюродную сестру”. Такая легенда позволит объяснить любые, самые неожиданные перемещения по городу и окрестностям. Конечно, если ему не захотят верить, то не поверят даже самым убедительным словам. Но береженого Бог бережет – стоит потратить час-другой на подстраховку.

Глава 6

Быстро добравшись до места, Комбат свернул в старый колодцеобразный двор с развешанным на уровне верхних этажей бельем. Кошка возле мусорного ящика фыркнула на незнакомца, решив, что тот собрался оспаривать у нее добычу, и Комбат вспомнил царапины от когтей на руке Красильникова.

Неужели только чистая случайность свела тогда их с Колей в огромном городе, столкнула в подземном водовороте? Великие умы тысячи лет спорят что в жизни предопределено, а что зависит от самого человека. Не довелось ознакомиться с их мнениями, но личные ощущения подсказывали, что подарки делает судьба, а в дерьмо влезаешь, как правило, по собственному недосмотру.

Выглянувшая в окно старуха в темном платке ответила на его вопрос недоуменным взглядом. Этажом выше ее соседка отвела рукой простыню, чтобы посмотреть на человека внизу, который интересуется Аллой.

– Алла? Космачева? – переспросила она с недовольной миной. – Не знаю, она здесь редко появляется.

"Вот, значит, какая у нее фамилия”, – удовлетворенно отметил Комбат.

Он ожидал услышать встречные вопросы – женщины все же существа любопытные. Но вместо этого оба окна захлопнулись, похоже, здесь не испытывали сомнений, по какому поводу могут разыскивать Аллу.

Важно было отметиться в качестве родственника. Постучав в первую попавшуюся дверь, Комбат отрекомендовался двоюродным братом Космачевой, приехавшим из России.

– Доллары не надо поменять? – спросил долговязый парень в рубашке навыпуск.

Получив отрицательный ответ, он заверил, что сведений о Космачевой не имеет и вряд ли кто-то здесь во дворе может этим похвастаться.

– На жизнь она, по-моему, не жалуется. Если появлялась здесь, то на машине привозили.

– Кто привозил?

– Очередной друг. Я ничего плохого не хочу сказать, – поспешил заверить собеседник. – Вы спросили, я ответил… Давно уже не видел ее, с прошлого года. Квартира закрытая стоит.

Бурмистров завоевал себе достаточный авторитет, и теперь ему не было нужды просиживать за компьютером по многу часов без отрыва. Да и задачи изменились. Первое время он занимался организацией главного чеченского сайта в Интернете – kavkaz.org. Определял его структуру: архив, богатая коллекция фото– и видеоматериалов, а позже выискивал компромат на российских политиков и прочее. Теперь Ибрагим принимал только принципиальные решения: подключить или нет в он-лайновом режиме ту или иную радиостанцию, телеканал, какой из свежих материалов поставить на самое выгодное место.

Удугов теперь переключился на дипломатические миссии – мотался по Ближнему и Среднему Востоку, обеспечивая бесперебойное финансирование, пытаясь подогреть общественное мнение. Конечно, не вся информационная политика была отдана на откуп новообращенному русскому мусульманину, это был слишком обширный и жизненно важный для дела Ичкерии вопрос. Но в Интернете он был уполномочен принимать любые решения. Рутинную работу исполняли несколько человек, обученных Бурмистровым, переведенные вместе с ним из Грозного сперва в бакинский микрорайон Гянджлик, затем сюда, в санаторий, физически сайт находился на американском хост-компьютере в Сан-Диего, но фактически он обитал здесь, в четырехэтажном здании, куда раньше приезжали по путевкам со всего Союза лечить заболевания дыхательных путей.

Прошлым летом его вскрыли российские хакеры. Чеченцы считали, что это дело рук ФСБ, но Бурмистров не сомневался: постарались обычные ребята, из тех, кто плавает по волнам Сети, сидя у себя в комнате. На месте главной страницы появились портрет Лермонтова в форме десантника, вооруженного автоматом и надписи: “Здесь был Миша”, “С сайтами террористов и убийц всегда будет так”. У сотрудников спецслужб тоже есть чувство юмора, только более дубовое. Да и не стали бы они устанавливать переадресацию на официальную страничку ФСБ.

Подвиги хакеров не вызвали у Бурмистрова раздражения. Своим чеченским заказчикам он объяснил, что вся эта история, освещенная в российских средствах массовой информации и даже в пресс-центре Минобороны только прибавит сайту популярности, поднимет в несколько раз количество ежедневных посещений. В виртуальном мире необратимых катастроф не бывает, на то он и виртуальный.

"Kavkaz.org” действительно был восстановлен достаточно быстро. Ибрагим усовершенствовал защиту – такого рода реклама, как успешный взлом нужна только однократно. Сегодня, когда прошел год с лишним, он мог с удовлетворением констатировать, что защита оказалась надежной. Щелкнув мышью, он быстро прокрутил последний “Призыв к народу Ичкерии”, чтобы убедиться, набран ли он полностью.

«…Моджахеды поклялись не оставить безнаказанными злодеяния русских свиней. Мы будем штурмовать их базы…»

Оскорбления в адрес русских Бурмистров воспринимал спокойно – читал он их или слышал. Ему не нужно было делать над собой никакого усилия, он всегда презирал стремление людей принадлежать к какой-то общности: дворовой или классной, московской или санкт-петербургской, русской или еврейской, православной или коммунистической. Стадный инстинкт у человека неистребим, это прежде всего инстинкт страха, страха перед одиночеством, перед самостоятельностью.

Он презирал чеченцев, как и русских. Презирал американцев, хотя всего лишь несколько раз сталкивался с ними в своей жизни. Достаточно было увидеть их дебильно-радостные улыбки, читать в Интернете аналитические обзоры по Кавказскому региону – убогий лепет, жалкая попытка расфасовать по аптечным пузырькам и разложить по полочкам дымящуюся, булькающую грязь, перемешанную с кровью.

Чеченцы сами отличались бешеным высокомерием. Неверных считали насекомыми, которых нужно давить. Соседей по Северному Кавказу презирали за раболепство перед Россией. Мусульман-азербайджанцев – за торгашество, лень, отсутствие воинских доблестей. Афганцев – за недостаточную цивилизованность. Арабов они считали слишком падкими на плотские наслаждения. Однако высокомерие чеченцев имело исключения: оно не относилось к родственникам, к членам тейпа, к бойцам своего отряда.

В Бурмистрове они с удивлением обнаружили гораздо большее высокомерие, которое он не способен был скрыть. Высокомерие, не замешанное на любви к кому-то или чему-то, даже к самому себе. Ибрагим беспокоился о своем здоровье, следил за внешним видом, но собственное “Я” не представляло для него интереса, он не жаждал утвердить его, прославить, сохранить как можно дольше. Ему плевать было даже на собственное имя, он мог бы менять его десять раз без малейшего сожаления.

Такого человека чеченцы уважали. Он никогда не проявлял желания стать для них своим, никогда не заискивал перед новым начальством. Трудно было считать его в полной мере предателем, ведь в нем невозможно было отыскать ни страха, ни стремления к выгоде. Даже Мовлади Удугов не разговаривал с ним в приказном тоне. И не только потому, что считал Бурмистрова незаменимым спецом. От этого двадцатичетырехлетнего парня исходила стальная сила, не знающая приливов и отливов. Он сам никогда не повышал голоса, не улыбался, ни разу не сказал никому доброго слова. Зато никто не видел его в подавленном настроении или просто усталым. Особо не рекламировал себя, но сделал то, на что боевики даже не рассчитывали.

…В комнате с видом на озеро зазвенел телефон.

– Ибрагим? Поговорить надо. Когда освободишься?

С ним всегда говорили по-русски, этот язык, язык врага все чеченцы знали прекрасно. В их собственном Бурмистров не пытался разобраться, хотя и слышал его постоянно. Возможно, говорили и о нем. Плохо или хорошо – ему было наплевать.

– Где ты, откуда?

– Здесь, на первом этаже.

Бурмистров узнал голос Алпая Шурмагомедова, человека, который появлялся в санатории примерно раз в неделю. Этот низенький, бледный бородач с зелеными прищуренными глазами, не снимавший даже в жару невысокую шапку из каракуля, обычно привозил устные указания от большого начальства. По-настоящему серьезных вещей чеченцы не доверяли ни бумаге, ни цифровым носителям информации, ни сотовой или спутниковой связи, ни стенам любого помещения. Шурмагомедов пользовался у главарей моджахедов неограниченным доверием и никогда, даже в годы независимого существования Ичкерии не был засвечен ни в каких структурах. Сейчас документы у него были в полном порядке, и ни один осведомитель среди чеченцев не мог заложить его в качестве человека, опасного для российских властей.

– Сейчас буду.

Выключив компьютер, Бурмистров глотнул минеральной воды из пластиковой бутылки, заранее извлеченной из холодильника – питье не должно быть ни слишком холодным, ни слишком теплым. Без лишней спешки, с высоко поднятой головой он спустился по лестнице.

Как ухватиться за ниточку, как проложить себе маршрут по чужой, незнакомой территории, не пройдя инструктажа, не будучи ознакомленным с данными агентуры, радиоперехвата, аэрофотосъемки?

А может, это и к лучшему. Коля Красильников был настоящим профессионалом и в напарники ему, скорее всего, дали таких же. Если их расстреляли, не оставив ни одного шанса на спасение, значит что-то не чисто. Скорей всего, произошла утечка – враги знали, где и когда их ждать.

По крайней мере от этого ты застрахован, в России ни одна живая душа не в курсе твоей поездки.

Пока Комбат шагал по бакинским улицам, в голове вертелось разное, но чаще всего слово “деньги”. Они питают любую войну, а такую, как чеченская, в особенности. Они материализуются в оружие, боеприпасы, экипировку, в самих людей, которым надо платить – без денежного обеспечения растают даже отряды самых отъявленных фанатиков.

Где деньги, там люди, которые их тратят, решают, у кого и что закупать. Продавцов нужного товара на рынке хоть отбавляй. Те, кто дает добро на миллионные сделки, как правило, получают благодарность от поставщиков.

Деньги, конечно, вкладываются в недвижимость, оседают на счетах в благополучных странах. Малая часть проматывается – если все без остатка оставлять на завтра, то вряд ли доживешь до светлого дня. Как в Баку тратят деньги? Так же, как и в Москве – в ресторанах, ночных клубах, казино. С проститутками или в чисто мужской компании. Ислам запрещает алкоголь, разврат, азартные игры, но человек – существо многогранное, способное оправдать любые поступки. Работа на пользу “джихада” допускает временные послабления. Тому, кто много усилий прилагает для победы правого дела, Аллах спишет мелкие слабости – наверняка кое-кто успокаивает себя таким образом.

Зажглись фонари. Духота не спала, но солнечные потоки, методично плавящие все вокруг, рассеялись. Появилась праздная, гуляющая публика – в приморских городах особенно принято вечернее хождение по улицам: себя показать, на других посмотреть. Темными чадрами, как в Иране или Афгане, здесь не пахло. На многих девушках яркие блузки с золотыми и серебряными блестками, набеленные лица нарумянены так ярко и демонстративно, что процессия гуляющих походит на праздничное представление. Из открытых магазинов и кафе звучит музыка.

Рублев решил заглянуть в отель на центральной площади. Одежда на нем вполне цивильная, в этом смысле у персонала он не должен вызвать подозрений. Даже если откроет рот – наверняка здесь, в гостинице, останавливаются корреспонденты вроде Хоружего, члены разных делегаций из Москвы, приезжающие для обсуждения нефтяных дел.

Здание гостиницы представляло собой обычную коробку в пятнадцать этажей, повернутую фасадом к центральной площади, а правым боком к дуге приморского бульвара. Комбат помнил это место еще со времен прошлого приезда – тогда здесь развевался на ветру большой транспарант, посвященный всесоюзной конференции, вождь мирового пролетариата с высокого постамента вздымал руку вверх, на асфальте площади видны были белые полосы, по которым, наверное, ориентировались на демонстрациях и военных парадах. Теперь Ильича след простыл, на стоянке возле гостиницы теснились главным образом новенькие иномарки. При большинстве машин ожидали хозяев водители – некоторые собрались в кружок поговорить, а кто-то дремал за рулем, невзирая на вечернее оживление.

Пройдя через фойе, отделанное мрамором, Рублев заметил броскую надпись – “Casino”, ниже еще несколько слов шрифтом помельче и цифру пятнадцать.

Стоит туда лезть или нет – Комбат не задавался подобными вопросами. Для него это было делом решенным. Единственное, в чем он проявил осторожность – выйдя из лифта, выдержал паузу.

Пристроился к партии гостей – насупился, поглядывая направо-налево. Решил сыграть роль телохранителя – пусть, как в старой байке, сторона жениха считала, что он приглашен стороной невесты и наоборот.

Войдя в зал, он встал у стены, в той неподвижной позе, в какой уже стояло человек пять – не принимая в игре никакого участия и совсем не интересуясь ее ходом. Интерес у всех у них был другой – просматривать помещение, вступить в действие в случае какой-то угрозы для хозяина или конфликта интересов.

Расчет как будто оказался правильным. Телосложение Комбата вполне соответствовало взятой на себя роли. Никто не бросил в его сторону подозрительного взгляда, пытаясь уточнить, кого именно сопровождает незнакомец.

Рублев впервые очутился в казино и смутно представлял, каким оно должно быть в соответствии с традициями игорных заведений. Настроившись на внимание к мелочам, он не мог не заметить дорогих, но не слишком аккуратно поклеенных обоев, пепла, рассыпанного по ковровому покрытию.

Впрочем, большинство деталей интерьера просто поддерживалось “на уровне”, здесь изо всех сил хотели “соответствовать”. Например, столы для рулетки и карточных игр были фирменными – с полировкой, яркими фишками, идеально натянутым сукном.

Рублева интересовали, конечно, посетители. Здесь, как и в любых бакинских заведениях – от задрипанной чайханы до ресторана, – преобладали мужчины. Более солидные играли в карты за отдельными столиками, люди помоложе вместе с иностранцами торчали возле рулетки. Золотые запонки, дорогие часы, костюмная ткань с переливчатым блеском, бисеринки пота на переносице или на виске. В зале присутствовало достаточно завсегдатаев, хорошо друг друга знавших, но были и новички, хорошо различимые по поведению.

За первые пять минут он никого не выделил. Перемещаться вдоль стены не хотелось, чтобы не вызывать подозрений. Кого-то видел в лицо, у других только затылок, плечи и работающие кисти рук.

Он видел игру в казино только несколько раз в кино, да и то тысячу лет назад. Сейчас он казался себе персонажем фильма, который не свободен в своих поступках, а должен действовать и говорить в соответствии с сюжетом.

Минут через пять после появления в зале его тронули сзади за локоть. Человек в униформе казино – пиджаке с черными атласными лацканами и галстуке-бабочке попросил ненадолго выйти в коридор. Там Рублеву вежливо объявили, что хотели бы взглянуть на его документы и проверить на предмет оружия или наркотиков.

– Вы уж извините, но мы обязаны блюсти престиж заведения. Все новые лица подвергаются проверке.

Комбат сильно сомневался, что проверяют действительно всех. Например, чету, шепчущуюся по-французски или дородного игрока в двубортном пиджаке. Может быть, досматривают тех, кто вызывает сомнения своим внешним видом, крепкой фигурой? Кто знает, какие здесь порядки.

Подчинившись, Комбат прошел дальше по коридору, свернул в тесное помещение. И тут сзади его ударили по затылку чем-то твердым. В глазах все поплыло, сознание вильнуло в сторону, собираясь погаснуть. Усилием воли Комбат удержался на ногах и резко, не оборачиваясь, ударил вслепую.

Раздался сдавленный стон. Обернуться и убедиться в эффективности удара ему не дали: спереди прямо в лицо был приставлен пистолет. Упав ногами вперед, Комбат опрокинул противника, прижал руку и обязательно отобрал бы “пушку”, если б на него не навалились сверху.

Пришлось выворачиваться из-под пресса. Хрипы, вытаращенный от напряжения глаз с красными прожилками на белке. Оскаленные зубы под густыми черными усами…

Одного Рублев боднул в висок, к другому применил болевой прием. Кое-как он выдрал свои руки и ноги из шевелящегося клубка. В сущности просто хотят выяснить, что он за фрукт. Вполне понятный для охраны казино способ знакомиться с субъектом, вызвавшим подозрения.

"Пушка” отлетела под диван, туда ей и дорога, – в суматохе успел сообразить Комбат. – Припугнуть хотели. Хотя в такой кутерьме может пальнуть даже не взведенный заранее ствол”.

Тесное помещение и без того претерпело ущерб – валялся, продолжая светить, торшер с кремовым абажуром, покачивалась на одном гвозде чеканка с изображением каких-то райских гурий.

Еще наскок – попытка ударить ногой с разворота, исполненная на вполне приличном уровне. Правда, брюки от костюма из черной с “шикарным” зеленоватым отливом ткани не очень годятся для таких пируэтов. Шов на заднице лопнул, еще раньше чем Комбат вывернул ступню.

Убегать Рублев не собирался. Он стоял спиной к стенке и ждал, когда народ успокоится, поймет, что разговаривать лучше по-хорошему. Однако успокоили все-таки его, да так, что искры из глаз посыпались. Со спины, с той стороны, откуда он не ждал подвоха, шарахнул приличный разряд. Серия быстрых судорог пробежала от корней волос до пят. Все неожиданно погрузилось в темноту.

Глава 7

Не в первый раз Комбату случалось терять сознание и приходить в себя. Но давненько его не вырубали так резко и эффективно. Откуда взялся электрошокер, в стену, что ли, был вмурован? Недооценил бывших соотечественников, явно недооценил…

Сверху что-то сказали по-азербайджански и тронули его голову носком черной, до блеска начищенной мужской туфли. Видно, засекли, что очухался.

"Шевельнуть руками, что ли? Конечно, связаны. Да… Так залететь на второй день – теряешь квалификацию, браток”, – подумал он про себя.

– Вставай. Что вы за народ, русаки – только в гости пришел, уже под столом валяется.

Комбат разлепил веки и увидел два плавающих в вышине под потолком, искаженных непривычной перспективой лица. Одно худое, с тонкими губами, другое отечное, с подбородком, плавно переходящим в шею.

– Совсем на ногах не держался. Прислонили к стенке, а ты все равно падал. Пришлось, видишь, руки связать, чтобы мебель случайно не ломал. А то мебель у нас дорогой, офисный, кресла на колесиках.

Одно такое кресло в самом деле стояло неподалеку. Комбат лежал по диагонали, головой к углу и мог бы видеть все помещение, но две фигуры заслоняли большую его часть.

– Откуда взялся, что здесь потерял? Подтянув ноги, Комбат сел на полу. Голову ему словно пересадили с чугунного памятника – она сделалась тяжелой, гулкой, полой внутри.

– Помогать не надо?

Он отрицательно качнул головой. Поднялся, ногой зацепил кресло и подкатил к себе. Устроился на мягком сиденье, незаметно проверяя крепость пут. Похоже на изолированный провод.

– Русский не понимаешь? Будешь молчать – за яйца подвесят. Не хочешь словами разговаривать – будешь выть, как шакал.

– К родственнице приехал, – неохотно выговорил Комбат. – К двоюродной сестре.

– А сюда зачем пришел?

– В карты перекинуться.

– С пустой карман?

– Я бы выиграл.

– Такой игрок крутой? Ну тогда садился бы.

– Ждал, когда место освободится. Двое пообщались между собой на азербайджанском и вышли, заперев дверь на ключ. Чугунная голова Комбата постепенно наполнялась содержимым – редкими мыслями, громыхавшими как тяжелые шары.

Долго ждать не пришлось, оба азербайджанца вернулись и повели его в зал, теперь пустой. Сквозь незанавешенные окна лился утренний чистый свет. С высоты пятнадцатого этажа были видны пустая площадь, кусок бульвара с фонтаном, серо-голубая долька моря.

Кондиционеры сохраняли здесь, в зале, прохладу, но воздух все-таки оставался душным – им не удалось переварить, переработать тысячи выдохов возбужденных азартом игроков, запах пота – пота выигрышей и проигрышей.

– Теперь места много, – сказал тонкогубый. – Садись, покажи мастерство.

Ему развязали руки. Можно было попробовать размять косточки, показать этим ребятам, где раки зимуют. Но Комбат решил гнуть свою линию, совсем другую. Правда, поклонником карт он не был и сражался последний раз в незапамятные времена, в военном училище.

– Преферанс, бридж, покер? Говори, не стесняйся.

Дернул черт за язык, лучше бы сказал про рулетку.

– В подкидного.

– В “дурака”? – недоверчиво переспросил человек с одутловатым лицом и толстой шеей.

От неожиданности он выпустил карты из рук и новенькая атласная колода яркой змейкой легла на стол. За спиной Комбата раздался смех. Обернувшись, Рублев увидел человека средних лет в светлых курортных брюках и цветастой рубашке навыпуск. В руках у нового действующего лица был высокий бокал с ярко-желтой жидкостью. Судя по цвету и лимонному запаху – настоящий шербет.

– В России всякое бывает. Там и “козла” забивают под бабки, сам видел. Сыграй с ним.

Неожиданно для себя Комбат выиграл три партии подряд.

– Так ты, значит, хотел в “дурачка” здесь перекинуться? – спросил человек с бокалом. – Если б тебе было лет двадцать, я бы, может, поверил.

Комбат молчал, не считая нужным объясняться.

– Давно в городе?

Любитель шербета здесь явно считался боссом – остальные двое почтительно молчали, ожидая пока он к ним обратится.

– Третий день, – ответил Комбат.

– Соскучился по родне? Разве там у вас вошли в моду родственные чувства? – шеф говорил по-русски гораздо лучше своих подчиненных.

– Я ее вообще ни разу не видел, – признался Комбат. – Пересидеть хотел, переждать.

– Боялся кого-то?

– В России меня бы достали. Долг не заплатил вовремя.

– Большой долг?

– Десять штук. Десять тысяч баксов.

– Понял, не надо мне с русского на русский переводить. Десять тысяч.., для России не так много.

– Я сейчас вообще на мели.

– Замужем сестра?

– Нет.

– Так ты думал, она здесь своей п..ой столько зашибет, что сможет тебя выручить? Здесь у нас блондинок любят, но ты наверняка ее переоценил.

– Сказал же, хотел переждать. Я там у себя в долю вошел – стоящее дело. За пару месяцев должны накапать бабки.

– А сестра что говорит? Рада?

– Нет ее на месте как назло. И никто во дворе не знает куда подевалась. Человек с бокалом прищурился:

– Свози его, Кямран, – кивнул он тонкогубому. – Пусть покажет квартиру, покажет тех, с кем разговаривал.

Сказано было по-русски, в расчете на то, что приезжий занервничает, откажется от своих показаний. Но Рублев с готовностью поднялся с места, массируя запястья со следами от туго затянутого провода.

Ильяс – так звали человека с одутловатым лицом – сел за руль. Тонкогубый Кямран устроился рядом с Комбатом на заднем сиденье. Проверить их на прочность? Комбат подумал о таком варианте, но снова, уже во второй раз решил не отклоняться от генеральной линии. Кто мог подумать, что “легенда” ему так скоро пригодится? Но если уж так случилось, пусть она поработает, не напрасно же он таскался в колодцеобразный двор с развешанным бельем и мусорными ящиками.

Убедившись, что русского здесь видели буквально вчера и действительно понятия не имеют о местонахождении его двоюродной сестры, Ильяс связался с шефом по мобильнику. Доложил, выслушал ответ и кивнул Рублеву:

– Свободен.

Машина сорвалась с места и пропала за углом. Комбат остался один. Все вроде бы закончилось благополучно, но он почему-то не был удовлетворен таким исходом. Потому что не продвинулся вперед, остался при своих? Нужно отыскать точку входа, просочиться внутрь этой жизни, а то он смотрит на нее словно через стекло и для всех остальных выглядит наблюдателем, стоящим по ту сторону.

Язык, язык – но где было время его выучить? И способности уже не те, что в молодости, когда все схватывалось на лету. Вот сейчас – только спросил у продавца арбузов:

"Неджядир? (Сколько?)”, и тот по одному-единственному слову распознал чужака, взглянул пристальней, чем обычно.

Попросив на время нож, Рублев присел рядом в тени на корточки, ломоть за ломтем, отрезая арбуз. С языком, конечно, трудновато, но привычки новые приобретаешь быстро. Стал бы он где-нибудь в России сидеть на корточках, поглощая арбуз? Сам воздух, которым ты дышишь что-то в тебе меняет. Он чувствовал это в Афгане, чувствовал в Чечне, где ребята из спецназа становились со временем похожими на своих противников – небритые, с повязанными головами, они больше напоминали партизан, чем подразделение регулярных войск.

Те, другие, тоже, конечно перенимают многое. Восток сам по себе тонкое дело, но когда он еще основательно заражен чужой, европейской цивилизацией, в нем еще сложней разобраться.

Комбат вдруг вспомнил себя молодым лейтехой, во взводе которого оказалось больше половины азербайджанцев, таджиков, туркмен. Вспомнил старшину Зубова, который орал им во все горло: “Мы вас, понимаешь, стоя ссать научили. Вы раньше садились под кустом”.

Солдаты злились, но молчали, тогда еще живы были дисциплина, страх. Рублев поговорил со старшиной, чтобы тот не обижал людей понапрасну.

– Между прочим, товарищ Зубов, кое-где в Средней Азии цивилизация была на уровне. Даже в школе проходят – Бухара, Самарканд и прочее.

– А ссали они все равно сидя, – упрямо заявил старшина…

После арбуза мочевой пузырь раздулся, Комбат зашел в вонючий, полный мух туалет, где не было привычных для России мятых газетных обрывков, зато стояло несколько пустых стеклянных бутылок и пластиковых емкостей. “Все верно – мужики здесь подмываются, как и женщины. Такое точно не переймешь, хоть сто лет здесь живи”.

С облегчением выйдя на свежий воздух, он принял решение. Вернуться в казино, проявить настырность.

Казино еще не работало, женщина в гостиничном халате чистила пылесосом ковер в коридоре. Первым русского разглядел Ильяс.

– Снова ты? – искренне удивился он.

– Как видишь.

– Еще рано.

– Хочу загодя место занять. Ильяс посмотрел внимательнее – шутит русский или нет. Смотрит вроде серьезно.

– Сейчас уборка, мешать будешь. Помнишь комната, где споткнулся упал? Садись там, жди.

Комбат без возражений отправился дальше по коридору. В комнате на столе обнаружилась початая пачка “LM”. Настоящий Рублев не стал бы брать сигарету, но тот, кого он решил изображать, не должен был брезговать.

Чиркнул дешевой одноразовой зажигалкой, затянулся с удовольствием. Когда от сигареты остался только фильтр с островком живого, горячего пепла, в приоткрытую дверь просунулась незнакомая голова:

– Шаин-мюэллим требует вас к себе. “Наверное, так зовут человека с бокалом шербета. Вот с “мюэллимом” сподобился познакомиться. Учитель, мать его за ногу!"

Рублева проверили на наличие оружия и пропустили дальше. Шаин-мюэллим теперь сидел, закинув ногу за ногу, на угловом диване. Перебирал крупные янтарные четки с черной кисточкой. Голова его, испещренная пятнами седины, выглядела совсем пегой.

– Ты говорил, Борис тебя зовут?

– Да. Борис, – Рублеву не хотелось брать чужое имя.

– Ну, и на что ты, Борис, рассчитываешь? Выиграть хочешь?

– Попытаюсь.

– Наши клиенты в “дурака” играть не станут. Иди на Сабунчинский вокзал, может, там обставишь кого-нибудь по мелочи.

– По мелочи меня не устраивает. Попробую в рулетку.

– Играл хоть когда?

– Надо же когда-то начинать.

– Сними-ка рубашку. Не волнуйся, считай, что это медосмотр.

– Чего волноваться? Достаточно походил по форме номер два.

– Я сразу понял, что ты человек армейский. Ждал, когда сам заговоришь.

– Дело прошлое, – сказал Комбат, вешая рубашку на спинку стула.

Шаин-мюэллим встал, присматриваясь к рельефным мышцам на груди и животе, к операционным швам.

– Как же ты себе в России работы не нашел? Такие там сейчас ценятся.

– Характер не тот – прогибаться не люблю. А в начальники никто не приглашает.

– Негнущихся жизнь ломает. Но если ты столько продержался…

– Оденусь. Свежо тут у вас от кондиционера.

Комбата раздражало, что его оценивают, как раба на рынке. Но он чувствовал силу, поэтому не так остро ощущал унижение.

– Конечно – одевайся. Что думаешь делать?

– Если выиграю достаточно, сниму хату. Подожду пару недель – может, сестра объявится.

– А если проиграешь?

– Не знаю. Придумаю что-нибудь, не пропаду.

– Неужели тебе в России места не нашлось? Кто там такой крутой, что может везде тебя достать? Я только две таких банды знаю:

МВД и ФСБ. Не им ты случайно задолжал?

– Зачем вам такие подробности? Только для того, чтобы пустить меня поиграть один вечер?

Называть этого типа на “вы”, конечно, слишком большая честь, но ничего, придется потерпеть.

– А вдруг у меня другие планы? Может, предложу тебе верный заработок.

– Ну и что теперь? Анкету заполнять – состоял ли я в комсомоле, имею ли научные труды и изобретения?

– Зачем заполнять? Мне здесь лишние бумаги не нужны.

– Что вам мои слова? Поверите на все сто процентов? Сомневаюсь. Даже на пятьдесят вряд ли.

– Можно навести о тебе справки. У наших ребят-азербайджанцев там везде друзья – в милиции тоже. Это чечены договариваться не в состоянии, везде и всюду прут напролом. Сразу за пушки хватаются или за ножи. Наши в России всегда ладят, все вопросы полюбовно решают. Нам важно дело сделать, а не себя показать.

Комбат навострил уши, услыхав о чеченцах, но Шаин-мюэллим не стал углубляться дальше.

– Проверяйте, если игра стоит свеч.

Глава 8

Под конец беседы человек с пегими волосами спросил, где остановился Комбат.

– Ночь ведь ты должен был где-то проспать. Скажешь на улице ночевал?

– В Бузовнах, на пляже. Гасана выдавать не хотелось, но далеко от правды тоже лучше не отклоняться.

– Так далеко забрался?

– Три года моря не видел, хотел искупаться. А ближе ничего хорошего. Сами знаете – мазут на воде плавает.

– Просто пленка радужная. Если ветер северный, можно и ближе купаться, все дерьмо от берега отгоняет… Любите вы, русские, загорать да плавать. Я вот всю жизнь возле моря живу, а на пляже забыл, когда был последний раз. Вода, песок – скучно. Я езжу поохотиться. Любишь охоту? Любишь пострелять?

– В армии настрелялся, хватит.

– Ладно, – Шаин-мюэллим достал пачку манатов. – В пересчете на зелень здесь примерно полтинник. Бери, только играть не лезь – все просадишь. Еще не знаю, что это: аванс или просто матпомощь одноразовая. Если ночевать негде, могу предложить здесь, в гостинице, подсобное помещение. Извини, номер с кондиционером пока не для тебя.

На этом аудиенция закончилась. Кто-то из числа мелкой сошки показал Комбату “апартаменты” с небольшим окошком на уровне земли и тахтой. Здесь же, в помещении три на три метра, стояли ведра, швабры, слесарный инструмент для ремонта гостиничной сантехники.

"Это уж точно не комфорт. По сравнению с Бузовнами намного хуже, но ты ведь сюда не за комфортом прикатил. Дело, кажется, сдвинулось, “мюэллим” подумывает о том, чтобы тебя использовать. Мир, где крутятся деньги, состоит из сообщающихся сосудов. Стоит попасть в один – и ты рано или поздно выплывешь в другой.

Алпай пришел на встречу минута в минуту, поздоровался с Бурмистровым за руку, поинтересовался, как здоровье. Это был не праздный вопрос – в Баку Ибрагим чувствовал себя неважно. Его не столько донимала жара, сколько раздражал сильный северный ветер, который местные жители чуть ли не с начала века назвали на европейский манер “нордом”. По улицам росли большей частью тополя – высокие, с обильной листвой. Ветер мотал в разные стороны. Шелестящий шум за окнами, то усиливающийся, то ослабевающий, действовал на нервы.

Здесь, у озера, царило спокойствие. Вот и сейчас, когда они с Алпаем подошли к берегу, поверхность озера казалась зеркальной.

– Он спрашивает, что случилось. Почему тот человек уже неделю молчит?

Алпай всегда вел себя очень осторожно. Не только в своих интересах, но и в интересах общего дела. Ичкерия нуждалась в абсолютно чистых фигурах – в людях, которые завтра смогут свободно перемещаться по всему миру, решать вопросы в Москве, быть назначенными на высокий пост в новой, подконтрольной русским администрации. Но держать таких людей просто в резерве уже не было возможности – слишком круто разворачивались события.

Даже сейчас, когда они находились на открытом месте и в радиусе ста метров никого не наблюдалось, Алпай называл Басаева “он”, а московского информатора – “тот человек”. Что касается информатора, его имени и фамилии, похоже, в самом деле никто не знал, может быть, даже среди чеченского руководства. На определенный счет регулярно сбрасывались доллары, а из Москвы более или менее регулярно поступала информация.

Когда у чеченцев появилась абсолютная уверенность в лояльности новообращенного мусульманина Ибрагима, когда они убедились, что из своих спецов некого поставить рядом, Бурмистров получил задание обеспечить абсолютную секретность каналу связи.

Живой разговор по любой линии связи – хоть проводной, хоть спутниковой – это всегда электромагнитные волны. Волны, которые можно перехватить. Пусть даже некоторое устройство обеспечит автоматическую шифрацию сигнала. В любом случае сигнал этот можно будет идентифицировать как сообщение и при современных мощностях вычислительной техники достаточно быстро расшифровать.

"Главное, чтобы сообщение не выглядело как сообщение”, – решил Бурмистров. И выбрал самую обычную электронную почту, которая отслеживается и фильтруется поисковыми системами всех спецслужб мира. Изюминка состояла в том, чтобы передавать информацию не в виде некоторого текста, а в виде кодов, вкрапленных в изображение.

Недоверчивым и слабо разбирающимся в компьютерных тонкостях чеченцам долго пришлось доказывать надежность этого варианта. Игорь-Ибрагим объяснял, что представляет собой изображение для компьютера – битовую карту, где каждая точка имеет свой код оттенка серого, если картинка черно-белая, или код цвета, если картинка цветная. Из огромного множества точек слагается изображение высокой четкости, при этом отдельная точка превращается на экране в мельчайшую крапинку, неразличимую невооруженным глазом. Если она несет информацию не о цвете, а о букве, то на общем виде картинки это никак не скажется. Таких мелких крапинок можно рассыпать по изображению достаточно много – несколько десятков.

Чтобы нагляднее продемонстрировать суть дела, Бурмистров подготовил образец – картинку с видом Красной площади, куда было вкраплено несколько предложений. Предлагал смотреть как угодно, с любым увеличением. Чеченцы жаловались, что Кремль с российским флагом они не могут воспринимать спокойно. Тогда Бурмистров поменял изображение – его рассматривали долго и упорно, но не могли отыскать никакого подвоха.

Ибрагим сам щелкал “мышью” раз, другой, третий, выводя на экран монитора все более мелкий фрагмент. Структура становилась четче, – вот они квадратики-зерна.

– Вот этот должен быть другого цвета, – чеченец тыкнул пальцем в экран монитора.

– И этот, – удовлетворенно подхватил другой.

– На любом, переведенном в “цифру” фотоснимке при таком увеличении вы обнаружите не десять и не двадцать, а гораздо больше пикселов, которые кажутся не правильными по цвету. Это естественные погрешности, они возникают сначала при фотосъемке, потом при сканировании.

Чеченцы, надо отдать им должное, схватывали быстро. Они убедились, что на каждой битовой карте присутствует “шум”, вроде потрескивания при разговоре по рации. Поэтому “не правильные” элементы с определенными, заранее известными координатами трудно будет распознать стороннему наблюдателю.

Когда военное руководство, с которым русский специалист непосредственно не контактировал, согласилось, встал вопрос выбора картинок. Бурмистров решил, что они должны быть специфическими. Взять голых баб в откровенных позах? Любого мужика здесь зацепит сама суть, как цеплял чеченцев – только по другой причине – образ Красной площади.

Только кто и кому будет пересылать порнуху по электронной почте? Хотя бы из России на Запад – поставщики живого товара хотят заранее выяснить, каких девочек присылать для тамошних борделей. В такой, полукриминальной упаковке не заподозрят двойного дна. Скорее подвоха будут искать за абсолютно невинным фасадом – какими-нибудь видами природы или рекламой чипсов.

…Обе их фигуры отражались в неподвижной воде озера. Бурмистров, накинувший куртку от спортивного костюма, и Алпай, в пиджаке и галстуке, в неизменной шапке из каракуля с черными мелкими завитками.

– Пока, я думаю, нет причин для беспокойства. И раньше случались паузы.

– Я тебе объясню. Он считает, что те трое были только… Как это по-русски – шары на пробу?

– Пробный шар бывает один. Целых три? В Москве, конечно, своих не больно жалеют. Но нормальных спецназовцев у них не так много, чтобы расшвыриваться.

– Он считает, что следом придут другие. Поэтому беспокоится, что человек замолчал.

– Напрасно этих на месте кончили, – сказал Бурмистров и сорвал травинку. – Понимаю, живьем таких трудновато было взять.

– Нечего из них выжимать. А риск есть. “Моссад”, знаешь, какие вещи делает? Забирают кого-то, потом отпускают через месяц. Люди из “Хезболлах” или еще откуда, подозревают, что тот продался – завербован. Везут допрашивать, а допрос, сам понимаешь, рядовые не ведут. Допрашивают день-два где-нибудь в Ливане. Потом точно по дому вдруг ударяет ракета воздух – земля. Оказывается “Моссад” выпустил врага не простого, а с пилюлей, которая радиосигнал передает. Причем координаты можно засечь с точностью до двух-трех метров.

– По-моему, вы усложняете, – пожал плечами Бурмистров. – ФСБ не “Моссад”, там другие методы.

– Это раньше они были на ножах. Теперь дружить начинают – общие враги появились. Обмениваются опытом.

– Надо было проверить морги. Дело недолгое.

– Проверили. Ничего не нашли.

– Вот видишь.

– Он сказал, что не может быть уверенным на все сто.

– В чем проблема? Поставить рядом прибор – если есть излучение, он его засечет.

– Приборам он тоже не доверяет. Бурмистров намотал травинку на палец.

– Что от меня требуется?

– Передай конкретный запрос: думают посылать в Азербайджан вторую партию или нет?

– Хорошо, передам.

Алпай Шурмагомедов смотрел в лицо собеседнику и поражался абсолютной уверенности, которую излучал этот человек, один среди чужих. Самоуверенных людей с избытком хватало и среди чеченцев, но это почти всегда была лихость наездника на глазах у толпы, постоянная потребность самоутверждения.

Здесь уверенность покоилась на полном безразличии к окружающим. Ни разу за все время Ибрагим не попытался завести разговор о чем-то помимо работы, хотя бы изобразить заинтересованность в успехах дела Ичкерии.

"Если всех чеченцев от мала до велика перебьют, он не сильно огорчится, – в который сказал себе Алпай. – Он за нас только потому, что мы воюем с федералами, ему важно своим насолить”.

Наверное, поэтому Бурмистрову и доверяли, как никогда и никому из иностранцев: русским, украинцам, афганцам, арабам, таджикам, азербайджанцам Игорь-Ибрагим и пальцем не пошевелил, чтобы выглядеть своим. Просто работал без лишних слов, просто стал незаменимым.

– Как там Гидж-Иван? – вспомнил он. – Еще летает?

– Что ему сделается? – усмехнулся Алпай. Речь зашла о летчике, который давно курсировал над Азербайджаном на своем боевом вертолете. Курсировал без определенной цели, надеясь непонятно на что.

Полтора года назад были окончательно решены спорные вопросы по военному имуществу между Республикой Азербайджан и Российской федерацией. Все военные аэропорты давно уже перешли в новые руки, но на одном из них – на полпути между Баку и дагестанской границей – оставалось несколько единиц техники, формально еще не переданных. Среди них – “МИ-24 П” в отличном состоянии.

Еще в пору карабахской войны летчику этой машины предлагали слетать на боевое задание за наличные. Он отказывался, говорил, что не будет выпускать ракеты по советской территории. К тому времени на земле не осталось даже квадратного сантиметра такой территории, но ему бесполезно было объяснять такие вещи. Чужих к вертолету он даже близко не подпускал.

Санкция на применение силы не поступила – у местных генералов продолжались переговоры с Москвой. Имея в распоряжении десяток новейших “СУ"-шек и столько же вертолетов, они не спешили переть внаглую. Никуда русские не денутся, сами все отдадут рано или поздно.

Расчет оказался верным. Но карты спутал летчик – поднялся в небо и перелетел границу. Из штаба пришло указание немедленно вернуть “винт” новым хозяевам. То ли никому другому неохота было лететь, то ли начальство решило, что офицер залетел в Махачкалу просто по недоразумению, но ему же самому и поручили выполнять задание.

Он вернулся, но отдавать свою машину не стал. С тех пор бороздил закавказское небо вдоль и поперек, благо нелетная погода здесь случалась крайне редко. С началом штормового ветра уходил подальше от каспийского побережья. Несколько раз в году, когда с севера прорывались тучи, смещался на юг, ближе к иранской границе.

Садился только для того, чтобы заправить машину и затребовать пищи – самой простой. В молоке и хлебе он сразу почувствовал посторонние примеси. Несколько раз выбрасывал принесенное, заподозрив попытку то ли усыпить его, то ли отравить.

Персонал военных аэропортов, разбросанных по всему Азербайджану, удовлетворял запросы, не заставляя повторять дважды. Просто у летчика, которого прозвали с тех пор Гидж Иван (Чокнутый Иван), всегда оставлял в баке достаточный запас топлива, чтобы взлететь и выпустить боезапас ракет. Дважды его пытались сбить в полете, в момент снижения. Но какое-то сверхъестественное чутье помогало Гидж Ивану секундой раньше отстрелить ложные цели. По следу выпущенной с земли ракеты он тут же наносил ответный удар. Третьего стрелка не нашлось, тем более, что прочная броня “двадцать четверки” не гарантировала успеха даже после прямого попадания.

О том, чтобы сбить “сумасшедшего” пилота с воздуха, не могло быть и речи. Своих более или менее приличных военных летчиков азербайджанцы не имели, их надо было еще учить и учить. А на тех русских, которые скрепя сердце согласились ради денег здесь служить, рассчитывать не приходилось. Инструкторами они могли еще быть, но расстрелять ракетой “воздух-воздух” своего же соратника…

С течением времени на Гидж-Ивана махнули рукой – пусть себе летает. Бензина на аэродромах хоть залейся, военных действий нет и острой нужды в лишнем “винте” тоже. Рано или поздно вопрос отпадет сам собой, человек ведь не в состоянии столько времени сидеть за штурвалом. Вреда его курсирование никому не приносит. Растратит запал и пойдет на переговоры, на полюбовное решение вопроса. Заодно и машина окажется целой – такую технику лучше сохранить.

Чеченцев, действующих в Азербайджане, “винт” тоже не сильно беспокоил. Если бы Гидж-Иван горел желанием воевать, он бы нашел способ перелететь на фронт в Чечню. Раз он столько времени бесполезно кружит в воздухе, значит у него в самом деле поехала крыша. Отсыпаться ему ведь практически некогда, а ни один нормальный человек не выдержал бы столько без отдыха.

Всю эту историю Игорь-Ибрагим знал в подробностях. И не разделял общего благодушия, считал, что призрак в небе представляет собой проблему, которую надо устранить. Устранить так, чтобы не испортить вертолета и, соответственно, отношений с властями.

А может быть, эта необычная задача имела для него лично спортивный интерес? Однако Алпай не хотел обсуждать эту тему, он получил от начальства конкретный перечень вопросов, актуальных на сегодняшний день. Бурмистров не стал настаивать, он знал, что таких инициатив от него не требуется.

Ночью здесь, в подсобке, было так же жарко, как у Гасана. Комбат покрутился на топчане, протянул руку ближе к окну – разобрать время на часах. Половина четвертого, а сна ни в одном глазу. Хорошо хоть на полночи кое-как отключился.

Выглянув наружу, он разглядел только бампер и передние колеса микроавтобуса, поставленного на ночь во внутреннем дворике, вплотную к стене. Выбрался в коридор с пузырящимся линолеумом и кое-как покрашенными стенами. Вверху, над головой, – бар, обращенный окнами к бульвару. Если прислушаться, можно уловить музыку – бар работает, но сбавил громкость, чтобы не беспокоить постояльцев. Сейчас, когда столько разговоров о нефтяных богатствах Каспия, здесь, в гостинице, наверняка останавливаются не последние лица из крупных западных фирм.

Теперь фойе. Служебный лифт отключили на ночь, но лифтом Комбат не собирался воспользоваться. Никаких задач он перед собой не ставил – но если уж не спится, лучше потратить время с толком, лишний раз осмотреться. В безлюдных коридорах, когда каждый звук раздавался рельефно, Комбат чувствовал себя гораздо лучше, чем в переполненном казино.

Неслышно ступая, он поднялся по лестнице на третий этаж, двинулся по ковровой дорожке, машинально считывая цифры с запертых дверей. Четные номера, как обычно, находились по одну сторону, нечетные – по другую. В некоторых номерах негромко разговаривали по-английски. Здесь кто-то тяжело сопел и раздавались женские стоны – так проститутки изображают оргазм для клиентов. Дальше – снова тишина.

Прозрачная дверь, одна из немногих незапертых, вела на балкон, который протянулся во всю длину фасада и коротким отростком загибался за торец здания. Рублев мгновенно окунулся в духоту южной ночи, красоты которой ему не хватало последнее время. На небе почти не видно было звезд – отсвет большого города окрашивал его в оранжевый цвет.

Комбат запрокинул голову, пытаясь охватить взглядом всю коробку здания с редкими светящимися окнами. Вдруг ему почудилась тень на уровне шестого этажа – она как будто скользнула по стене снаружи и исчезла. Не отрывая от стены взгляда, Комбат проследовал в дальний конец балкона. Он сразу увидел худое и гибкое существо в темной майке, оттопыренной на животе. Существо быстро спускалось вниз, пользуясь многочисленными выступами на стене. Каждое его движение, похожее на мелкого опасливого зверька, указывало на то, что это вор. Как только человек мягко соскочил рядом с Комбатом, тот сделал несколько широких шагов и крепко ухватил его повыше локтя.

– Сикдир ала, – злобно выругался воришка.

Когда вырваться не удалось, он вывернул шею и зубами вцепился в Комбатову руку.

– Ну-ка, тихо, – спокойно проговорил Рублев.

Услышав русскую речь, воришка вдруг разразился таким трехэтажным матом, что Рублеву стало ясно – свой. Паршивая овца, но – свой. Ни один азербайджанец, каким бы он ни был знатоком “великого и могучего”, сколько бы ни прожил в России, никогда не смог бы мгновенно выдать такую сложную речевую конструкцию.

– Ты чего здесь лазаешь по ночам?

– Не твое поганое дело, – парень понял, что зубами незнакомца не проймешь.

На вид ему было лет двадцать с небольшим. Мелкий, узкоплечий, весь как будто резиновый – без костей и позвоночника.

– Ну что, много набрал?

– А ты, падла, чужими руками жар загрести хочешь? – кипел от возмущения парень. – Нашелся тут! Я тебе горло перегрызу прежде, чем ты с меня хоть что-то поимеешь.

Рублев выглянул вниз, там прохаживался милицейский патруль. В любой момент их обоих могут заметить. У него не было ни малейшего желания сдавать парнишку блюстителям порядка.

– Отойдем с глаз подальше.

Парень еще раз попытался вырваться.

– Твою мать…

– Придержи язык, сопляк, – Рублев отвесил легкий подзатыльник.

– Ну хорошо, я отвалю тебе штуку баксов. Парень не собирался делиться добычей, рассчитывая слинять, как только незнакомец, заинтересовавшись предложением, ослабит хватку. Теперь они стояли в коридоре – безлюдном, но хорошо освещенном.

– Знаешь, как отсюда выбраться?

– Не твоя забота.

– Ладно, иди, – отвел руки Рублев. – Видел внизу ментов?

– Видел.

– Иди, не нужно мне ничего.

– А ты мастер оставаться в тени. Я, блин, вообще не ожидал.

Парень уже оправился от страха и теперь поправлял майку.

– Если что вдруг понадобится, найдешь меня в магазинчике “Аудио-Видео” на Хагани. Рядом с хлебным, там еще конечная остановка троллейбусов. Спросишь Ворону.

Худой, с большим носом, одетый во все черное, он в самом деле напоминал эту птицу.

"Может, и выдумал, – подумал Комбат – Притащусь как дурак, а там отродясь таких магазинов не бывало”.

– Смотри, поаккуратней выползай.

– Не учи ученого!

Глава 9

Рано утром Рублева затребовали к Шаин-мюэллиму. Тот был уже в другой рубашке, но тоже пестрой и приталенной по моде семидесятых годов.

– Как спалось?

– Да ничего, нормально.

– Раньше все было просто – человек показывал трудовую книжку, военный билет. Сейчас документ ничего не стоит – надежней, наверное, по линиям руки читать прошлое и будущее. Так какой у тебя послужной список с оружием в руках?

Комбат умолчал о своем офицерстве и о многом другом. Сказал, что воевал десантником в Афгане, потом некоторое время состоял в охранном агентстве, но не ужился.

– Частных лиц случалось охранять? – поинтересовался собеседник. – Я бы мог найти тебе такую работу.

– С возрастом у человека характер только хуже становится. Не буду я сейчас ходить целыми днями к кому-то пристегнутым. Большое спасибо за заботу, но я лучше на хлебе с водой посижу.

– Пойдем со мной, – неожиданно поднялся с места Шаин-мюэллим, прихватив со стола небольшой пакет.

Спустились вниз на лифте, на тот самый уровень ниже фойе, где находились подсобные помещения и где Комбат провел большую часть ночи. Оттуда сошли еще ниже – в настоящий подвал, где лежали груды пустых деревянных ящиков, уже потемневших от сырости.

– На, держи, – раскрыв пакет, Шаин-мюэллим, навинтил на ствол “ТТ” глушитель и протянул оружие Комбату. – Можешь поцарапать стенку. А я посмотрю.

Прибедняться Рублев не стал – разложил пули как следует. Они с визгом срикошетили, замкнутость помещения вдвое усиливала звук.

– Очень даже неплохо. Лучше, чем я ожидал. И такой человек ставит последние деньги на кон в “подкидного”?

Рублев взвесил пистолет в ладони и передал хозяину.

– Ладно. Попробуем учесть твой независимый характер, – Шаин-мюэллим закурил сам и угостил русского сигаретой. – Вдруг понравится, задержишься здесь дольше, чем планировал. А сестру разыщем, если она в городе, – организуем вам торжественную встречу.

В указанном месте Рублев действительно отыскал заведение с вывеской “Аудио-Видео” – не магазинчик, а, скорее, ларек. На тротуаре, перед раскрытой дверью сидели на низеньких табуретах двое мужчин, сражались в нарды, азартно швыряя па доску игральные кости. Каждый удовлетворенно или разочарованно повторял выпавшую комбинацию и переставлял шашки. “Шеш коша”, “се ба ду”, “джут се”…

– Салам алейкум, – поздоровался Рублев.

– Алейкум ас салам, – один из игроков поднял голову, но тут же снова обратился к игре.

– Ворона здесь?

– Нэ истиирсан? (Что хочешь?).

– Парень такой, в черной майке.

– Билмирям (Не знаю).

Комбат постоял еще несколько секунд. Короткий ответ он хорошо понял. Добиваться или повернуться и уйти? Если парень решил больше не попадаться на глаза, разыскать его вряд ли удастся. Во всяком случае это отнимет уйму времени, а разбрасываться сейчас нельзя.

Рублев развернулся к конечной остановке троллейбусов, и в это время его окликнули сзади. Знакомая фигура выросла как будто из-под земли.

– Извини, начальник. Хотел посмотреть на твою реакцию.

Ворона завел гостя в ларек.

– Последние новинки. С Брюсом Уиллисом, с Шарон Стоун, “Титаник” по старой памяти – кто-то еще берет. Диски тоже не самые завалящие. Последний концерт Земфиры, “Муми-Тролля”…

Комбату все эти названия ни о чем не говорили.

– Вчера без приключений?

– После нашей с тобой встречи можно сказать что “да”. Присаживайся, чувствуй себя как дома, – Ворона освободил место, отодвинув стопку кассет.

Усевшись, Комбат занял почти все свободное место внутри ларька.

– Так как тебя на самом деле звать?

– Гриша. Григорий Михалыч. Я своим именем здесь слабо пользуюсь. Народ сильно дергается: первая реакция – армянин. Тем более нос. Не знаю в кого, у нас даже соседей во дворе с таким носом не было.

Оказалось, что парень полукровка – отец русский, мать из лезгин.

– Редкая порода, в Красную книгу можно смело заносить.

– Так какой у тебя бизнес основной? Парень в любой момент мог ощетиниться – с какой стати ему раскрываться перед незнакомцем? Но он, по-видимому, еще находился под впечатлением великодушия сильного человека, который запросто мог конфисковать вчера все украденное.

– Если взять по времени – тут я подолгу торчу.

Хотелось еще спросить о чем-нибудь, Рублев испытывал какую-то непонятную симпатию к этому узкоплечему парню в черных джинсах и черной майке – уже другой, без надписи.

– Отец с матерью… – осторожно начал он. После всех здешних перипетий конца восьмидесятых – начала девяностых – погромов, грабежей, танковых колонн на улицах, случайных и неслучайных жертв – спрашивать человека о его близких следовало бережно, чтобы, не дай бог, не потревожить раны.

– В Махачкалу перебрались, к братану моему старшему. Он там начальник какой-то. Собачья работа начальником быть, ни за какие бабки не пошел бы.

– Знал к кому лез в номер или: просто так, наугад?

Девушка попросила посмотреть кассету. Ворона отвлекся, чтобы сделать фильму небольшую устную рекламу. В последний момент девушка все-таки засомневалась и отошла.

– Обижаешь, начальник, – вернулся к разговору продавец. – Я на авось не работаю. Знаю, что брать и где.

– И кого ты себе приметил?

– Штатника одного. Представителя компании, – Ворона светился от удовольствия.

– Часто в гостиницу наведываешься?

– По делу только второй раз, я гостеприимством не злоупотребляю. А так – в бар заглядываю отдохнуть, все тамошние бляди меня любят, как брата.

Здесь в чужом городе Ворона был первым, кто показался Комбату своим, несмотря на разницу в возрасте, привычках, роде занятий. Еще полчаса они говорили о том о сем. Парень, странным образом совмещавший профессии продавца и вора, поведал о городских новостях, о местных заведениях и о том, какая где собирается публика. С точностью назвал места, где можно разжиться героином и другими наркотиками, а где обзавестись приличной “пушкой”.

– Мне лишний груз не нужен. Стреляют те, у кого мозгов не хватает.

Хоть Комбат не стал спорить, Ворона нутром почуял, что, наверное, ляпнул не то.

– Бывает, наверное, что по-другому нельзя…

– Ладно, не оправдывайся.

– Слушай, у тебя есть видак? Не знаю, в каком ты номере устроился.

– Номер круче не бывает, – усмехнулся Рублев.

– Могу кассет подкинуть. Насмотришься, приходи поменяю. Тебе, может, старого советского? Есть “Кавказская пленница”, “Операция "Ы"”.

– Спасибо, не надо.

К Бурмистрову поступило несколько свежих документов для размещения на сайте. Информационная сводка содержала такой текст:

"Нападение мобильного отряда чеченских моджахедов на заставу российских оккупантов вблизи селения Ца-Ведено, подрыв двух БМП и двух автомашин по дороге на Урус-Мартан”. И прочее в том же духе. Бурмистров никогда не задумывался, насколько правдивы эти сообщения. Он прекрасно знал, что даже некоторые видеоматериалы о победоносных диверсиях начисто сфальсифицированы. Он только знал, что война не закончена, и этого было достаточно.

Еще один документ – “Призыв к мусульманам мира”:

"…Это призыв, который останется на вашей совести, который не только представляет плач угнетенных и воззвание тех, кто пал под игом тирании, но призыв тех, кто напоминает вам о вашей вере”.

Сразу видно, что перевод. Скорее всего, с арабского. Большинство фондов собирают денежки оттуда.

«…Те из вас, кто живет в комфорте и безопасности, – помните лишения, которые испытывают ваши браться в Чечне. Помните моджахедов, которые живут в покрытых снегом горах под градом ракет и оружия массового уничтожения. Помните их стойкость и их сокрушительные победы над мстительным врагом, потому что ваши браться сражаются ни для чего иного, как ради вашей религии ислама и достоинства вашей Уммы. Не покидайте ваших братьев и вспомните слова Абдуллы Ибн Амра: “О люди! Поддержите ваш народ и вашего Пророка перед лицом врага!»

Важность распространения таких воззваний – на всех языках, во всех возможных средствах информации – трудно переоценить. Дело Ичкерии имело перспективы только в случае активной помощи извне. Иногда Бурмистров мысленно находил более удачный оборот, но с поправками не влезал. У него были свои заповеди и первая среди них: “Не делай того, о чем тебя не просят”. Сочинением воззваний занималась отдельная структура, и Бурмистров не хотел строить из себя специалиста широкого профиля, влезать в чужую работу.

Позвонив в свой “отдел”, он вежливо попросил, чтобы кто-нибудь спустился и забрал материалы.

– Я сделал пометки насчет компоновки и шрифта. Неплохо было бы поставить “шапку” арабской вязью – одно из уместных изречений Пророка.

Дни на берегу озера внешне казались монотонными, похожими один на другой. Один и тот же пейзаж, круговорот одних и тех же лиц – отъезжающих, возвращающихся. Ни развлечений, ни выходных. Казалось бы, человек, денно и нощно работающий только на войну, думающий, как нанести максимальный ущерб той стороне, откуда он пришел, такой человек должен мечтать о личном участии в диверсиях: в нападении на колонну или подрыве. Но Бурмистров трезво взвешивал свои силы и способности. Он не собирался лезть туда, где его не будут терпеть.

Для подавляющего большинства допущенных сюда людей, для своих подчиненных и даже для Удугова он был координатором информационного агентства “Кавказ-центр”. Только единицы, в их числе Алпай, знали о главной его функции. Она приносила плоды посерьезнее, чем парочка подорванных БМП или десяток трупов каких-то там омоновцев из российской глубинки. Давала результаты даже здесь, в Азербайджане.

Совсем недавно удалось предотвратить акцию ФСБ, в которой могло пострадать несколько очень значимых чеченских фигур. Через границу были переброшены трое, но все трое из спецназовской элиты. Информация из московского источника пришла очень скупая, и Бурмистрову пришлось провернуть большой объем работы, чтобы взять след, не вылезая из санатория.

Глава 10

У каждого в жизни случаются такие истории, когда деньги портят отношения.

"Рено” медленно катился по аллее, непроезжей по двум причинам: раньше это была пешеходная зона, а с некоторых пор – аварийная. Из окон верхнего этажа гостиницы Комбат успел разглядеть странные большие лужи на ближайшей к морю полоске бульвара. Больше нигде в городе он таких не видел. Потом выяснилось, что всему виной уровень Каспия.

Огромное, называемое морем озеро делало вдох и выдох длиной в полвека – в девяностые годы его уровень постоянно повышался. Нижний уровень бульвара оказался лишь немногим выше уровня воды. Во время сильного ветра с моря волны хлестали через ограждение из металлических труб, окатывали скамейки, стволы деревьев. Мало того, стала проседать почва и асфальт прорезали трещины.

Теперь Рублев видел все с близкого расстояния. Море в бухте спокойно лучилось, но следы его последней атаки солнце еще не высушило. Людей здесь было мало, а уж автомобилей точно ни одного.

– С этим типом мне давно полагалось бы встретиться, – продолжал Шаин-мюэллим, – Большая скотина.

Водитель притормозил возле пристани, где шла посадка на прогулочный катер. Очереди из желающих не составилось – то ли дефицит туристов был тому виной, то ли цена билетов.

– Вон он, вижу, – кивнул Шаин-мюэллим в сторону катера. – Удобное место для общения. По крайней мере никто не вылезет и не вмешается.

Шаин-мюэллим передал Комбату тот самый, уже опробованный в подвале “ТТ”. Только без глушителя, чтобы габариты были поменьше.

– Откуда такое доверие?

– Шестое чувство. Без него я давно бы на кладбище лежал или кормился бы из милости какого-нибудь дальнего родственника.

Выбрались из машины, прошли мимо касс прямо к сходням, сколоченным из досок. Водитель, опередив их, сунул деньги человеку, который проверял билеты. Судя по масляным пятнам на майке, тот выполнял на катере и другие, более важные функции.

Сам катер был довольно большим. На скамейках под навесом могло бы поместиться человек пятьдесят. Шаин-мюэллим отпустил водителя, приказав не отъезжать далеко от пристани. Окинул взглядом тех, кто собрался на морскую прогулку по бухте. Были здесь влюбленные парочки, были родители с детьми. Кто-то уже уселся, кто-то стоял у борта, из динамиков доносилось “Мама шика дам”, но не в киркоровском исполнении, а в оригинале, на турецком.

Все-таки странно, что “мюэллим” взял с собой на такой разговор чужака. Или чужаку, наоборот, больше доверия – любого из своих могли успеть подкупить, соблазнить? А может, это элементарная проверка на вшивость? Нет времени думать, надо действовать по обстоятельствам.

Партнер по переговорам в самом деле уже поджидал в застекленном помещении нижнего уровня. Его фигуру можно было бы назвать пропорциональной, если бы не арбузом выпирающий живот. “Восьмой месяц беременности”, – с иронией определил про себя Рублев. При нормальном, без отвислых щек и двойного подбородка лице, груди и предплечьях, не отягощенных жировым слоем, живот, распирающий тонкую дорогую сорочку казался бутафорией, использованной с какой-то неясной целью. Но Шаин-мюэллим удивления не выказал. Они обнялись с обладателем живота и завели неторопливый разговор, из которого Комбат ничего не мог разобрать.

Впрочем, он не очень огорчился. Он знал восточную манеру вести дела. В России два субъекта такого рода при встрече сразу взяли бы “быка за рога”. Здесь будут долгие любезности, ритуал взаимных комплиментов. Неизвестно вообще, дойдет ли дело до сути. Может быть, какие-то мелкие, недоступные стороннему глазу нюансы, позволят тому или другому сделать вывод, что решение вопроса надо отложить на потом. Или незачем упоминать о разногласиях вслух, чтобы не ударить по чужому самолюбию – обязательства уже признаны, и через два дня претензии будут молча, без лишних слов, удовлетворены.

Кто-то, Комбат уже не мог вспомнить кто именно, однажды объяснил ему суть восточного этикета одним словом – словом “пэрдэ”, означающим занавес, завесу. Есть очень многие вещи, которые не произносятся, а только подразумеваются.

Этот полупрозрачный занавес присутствует только при разговоре равного с равным. Там, где есть неравенство, в особенности если это неравенство начальника и подчиненного, там только лесть и послушание с одной стороны и приказы с другой…

Сейчас все свидетельствовало о том, что здесь беседуют две равнозначные фигуры. Человек с животом-арбузом тоже взял одного сопровождающего – скуластого, с желтоватым цветом кожи и немигающим взглядом узких глаз. Его можно было бы принять за чужака еще с большим основанием, чем Рублева. Но сам Комбат не спешил с выводами – он уже обратил внимание, что среди местных нет какого-то одного преобладающего типа. Встречаются и смуглые и светлокожие, и скуластые и толстогубые…

Телохранитель пристально смотрел на Комбата с расстояния трех шагов. Конечно же, он тоже при оружии. Где и когда научился с ним обращаться? По возрасту в Советской Армии явно не мог служить. Хотя на просторах бывшего Союза давно уже ходят тысячи тех, кто нахватался опыта в местных конфликтах, стычках, разборках, прошел инструктаж у разного рода спецов.

Тем временем застучал движок, и катер отвалил от берега. Пол и переборки теперь мелко дрожали, растревоженная вода бурно пенилась за бортом. Даже в этом многослойном шуме, отлакированном еще ритмичной музыкой, Комбат разобрал осторожные шаги сверху, над головой. Резко вскидывать голову он не стал, чтобы не подать виду. Но шаги ему не понравились. Осторожные, бережные – человек как будто держал на голове стеклянные шары, поставленные один на другой и еле передвигал ноги, боясь нарушить шаткое равновесие.

Как поднять голову, чтобы осмотреть потолок? Комбат медленно достал из нагрудного кармана пачку сигарет. Зажигалка была в другом кармане, брючном – если он туда полезет, это может послужить сигналом. Тут неожиданно шевельнулся желтолицый телохранитель – он решил не дать Комбату воспользоваться удобным предлогом. Чиркнув собственной зажигалкой, чуть привстал и вытянул руку вперед. Криво ухмыльнулся, чтобы не быть заподозренным в излишней вежливости.

Поблагодарив кивком, Рублев глубоко затянулся, запрокинув голову, как часто делают заядлые курильщики, когда отказываются дальше терпеть вынужденный перерыв. С наслаждением выпустил дым в потолок и снова опустил взгляд.

За эти мгновения он увидел достаточно, чтобы его подозрения подтвердились. Примерно в середине потолка находилось с полтора десятка мелких отверстий, образующих круг, примерно как в насадке для душа. Целям вентиляции они не служили – слишком мелкие. Зато можно кое-что разглядеть внизу, если низко нагнуть голову.

Шаин-мюэллим оглянулся с недовольным видом. Посчитал, что русский, которому он оказал доверие, не вовремя вспомнил о куреве. Комбат еще раз выпустил дым – теперь через ноздри – дым поднимался к потолку, но нельзя было поручиться, что он не ухудшит видимость.

Давно не приходилось так напрягать слух. Голова превратилась в огромное устройство, отфильтровывающее все громкие звуки и выделяющее только самые тихие. Да еще нужно вовремя их осмыслить. Хорошо, что он не понимает разговора. От речи, звучащей рядом, отвлечься труднее всего.

Впрочем, присмотреться к человеку с животом-арбузом полезно. Нервы у него не выдерживают, с минуты на минуту он ждет решающего события и черты лица отвердели, окаменели от напряжения. Почти искренняя любезность теперь кажется маской, натянутой на голову, как чулок.

Медлить дольше смертельно опасно. Комбат бросил свое тело на пол, одновременно выхватывая “ТТ” и толкая “мюэллима”, чтобы тот не замедлил с реакцией. Два выстрела в потолок – глухой стук падения отозвался почти сразу, и из дырочек “душа” потекли красные капли.

У Вороны была примета – не кидаться сразу пересчитывать улов. Сейчас он обалдел: такого он еще не брал – пятьсот стодолпаровых бумажек. Знал бы этот приезжий, что проскочило рядом.

К середине дня Ворону одолели подозрения, что деньги фальшивые. Выбрав наугад купюру, Ворона сунулся в обменник. Попросил обменять на манаты половину. Сотку пропустили через прибор и молча отсчитали положенное.

Значит все в порядке. Рано или поздно он должен был нарваться на такой приз – кто ищет с умом, тот обязательно найдет.

В начале своей воровской карьеры Ворона “цеплял на крючок” бумажники на базаре. Потом переключился на квартиры, стал работать в тишине, без свидетелей. Дальше были офисы, магазины, гостиничные номера. Иногда ради спортивного интереса.

Деньги у него не задерживались. Он мог заплатить вперед триста баксов дорогой проститутке – столько ей не отваливали даже иностранцы. Дать полтинник таксисту, чтобы тот катал их вдвоем всю ночь по Апшерону, с одного пляжа на другой. При всем при том он не кичился, не строил из себя крутого, не командовал. Всю дорогу шутил, рассказывал веселые истории, развлекая и водилу и свою спутницу.

Потом таксист, случайно увидев его на улице, предлагал бесплатно прокатить куда угодно. Проститутка могла послать на три буквы выгодного клиента, чтобы пересесть за столик к Вороне и просто поболтать.

Молодость его и манера одеваться в джинсы и майку не внушали посторонним уважения. Но пренебрежения и грубости к себе он не спускал никому, немедленно выдав в ответ порцию отборных ругательств. В драке хорошо увертывался, но собственные его удары были далеки от убойных. Зная это, он часто кусался, царапался, цеплялся за волосы.

В последнее время его интересы сместились от квартир и офисов в сторону иномарок. Просиживая в дневное время за прилавком магазинчика “Аудио-Видео”, он изучал брошюры по электронике, опираясь только на свое десятиклассное образование. Потом стал захаживать в ателье по ремонту аппаратуры, на консультации к спецу, которого потчевал первоклассной анашой.

Ворона схватывал все на лету и скоро смог вплотную заняться изучением противоугонных систем. Он покупал их на автомобильном рынке, изучал плату, снимая все выходные сигналы с ножек главной микросхемы. Некоторые элементы выпаивал, чтобы рассмотреть под увеличительным стеклом. Ему безумно это нравилось, он чувствовал такой же прилив энергии, как в то время, когда впервые взялся изучать дверные замки.

В конце концов вдвоем с “планохором” из ремонтного ателье они изготовили небольшую плату, вмещавшуюся в футляр от обычного пульта дистанционного управления телевизором. Первый опыт по ее применению провалился, защита благополучно сработала и пришлось уносить ноги под вопль сирены.

Ворона самостоятельно отыскал и устранил недоработку. Угнав первый свой автомобиль, он просто обалдел от счастья и, не имея водительского опыта, основательно побил его.

На крутом вираже по мокрому асфальту машину занесло и ударило о фонарный столб.

Бросил ее без сожаления – ведь он смутно представлял, что с ней делать. Уже потом, когда появилась уверенность в успехе, наладил контакт с командой, которая перекрашивала машины, перебивала номера кузова и движка и с поддельными документами перегоняла в Россию через дагестанскую границу.

Угнанные “тачки” Ворона ставил в гараж на окраине города. За это он получал свою, совсем небольшую долю – члены команды стояли на том, что угон – дело немудреное, основные трудности ложатся на них. Ворона ругался, доказывал, но ничего не помогало. Не хочешь – как хочешь.

По этой причине от работы на “объектах”, где все доставалось ему одному, нельзя было отказываться, хотя с весны ему и здесь не слишком везло. То деньги оказывались слишком искусно запрятанными, то вместо налички обнаружилось полсотни золотых обручальных колец – в Баку золото до сих пор казалось самой подходящей формой длительного хранения богатства. С ювелирными изделиями каждый раз было много мороки – в конце концов их приходилось отдавать за полцены.

И вдруг – такая удача! Ворона прослышал, что в гостинице вот-вот поставят в номерах-люкс надежные сейфы и решил наведаться туда, пока есть еще шанс срубить “деньги и ценности” без особых ухищрений. С помощью знакомых проституток он при желании мог кое-что узнать о постояльцах – даже о тех, кто не пользовался их услугами. Проконсультировавшись с одной из них, остановил свой выбор на американце, который прилетел на днях, – по словам “жрицы любви” его доставили из аэропорта в гостиницу с большим почетом.

Пятьдесят штук, е-мое. Зачем штатнику столько? Они вообще не привыкли возить с собой наличку. Что такого он может купить здесь, на периферии, чего бы не было в Америке? Не прихватит же в обратный путь несколько полных цистерн? Нефти там у них завались, их интересуют долгосрочные проекты, “труба”. Им нужно влияние…

Какая в конце концов разница, не твоя это головная боль. Бабки надо понадежнее припрятать и не распускать язык.

Глава 1

Выставив перед собой ладони с растопыренными пальцами, человек с животом-арбузом стал медленно сползать вниз и влево. Телохранитель схватился за “ствол” внушительного калибра, но пуля Комбата раздробила ему запястье правой руки. Желтоватое лицо перекосилось от боли, узкие глаза окончательно превратились в две щели.

Рублев не бил на поражение, ведь “мюэллим” не проконсультировал, как себя вести в случае угрозы. В России такая ситуация считалась бы однозначной: не ты – так тебя. А здесь не принято так резко реагировать. Вдруг эти шаги над головой были чем-то вроде японской чайной церемонии и несли в себе лишь символический смысл: намек, предупреждение?

Прогромыхали металлические ступеньки трапа, ведущего сюда с верхней палубы. Человек с короткоствольным автоматом на мгновение замешкался, пытаясь разобраться в каше съехавших на пол фигур. В тот момент, когда он нажал на спусковой крючок, выстрелил и Комбат, перевернувшись на живот, наведя “ТТ” обеими руками. “Автоматчик” кубарем скатился вниз.

– Уходим! – сдавленно крикнул Шаин-мюэллим.

Оказалось, здесь есть запасной люк в стене. Пока партнер “мюэллима” по переговорам сидел на месте, он заслонял крышку спиной. Теперь с неожиданным при таком животе проворством тот успел выскользнуть. Следом покидал поле боя телохранитель, торопливо подтягивая ноги.

Шаин-мюэллим что-то крикнул по-азербайджански, от волнения он забыл, на каком языке говорить со своим новым знакомым. Наверное, требовал выстрелить еще раз, достать пока есть возможность.

Комбату не хотелось стрелять в убегающего. По отношению к этим людям он не испытывал ни злых, ни добрых чувств. Как только исчезла непосредственная угроза, отключилась и сигнальная цепочка, передающая приказ его глазам и руке.

– Почему остановился? – прошипел Шаин-мюэллим. – Яйца надо было отстрелить.

Люк захлопнулся и, судя по звуку, его тут же задраили с той стороны.

– Теперь мы в заднице! Клянусь Аллахом, у них здесь еще несколько человек осталось.

– Предупреждать надо, – спокойно сказал Комбат. – Откуда мне знать, может, тут ваши родственники, с которыми желательно быть поаккуратней.

– Издеваешься?

Сорочка на Шаин-мюэллиме стала мокрая – хоть выжимай. Пот градом катился со лба. Видимо, такие разборки здесь редкое явление.

– Сколько в обойме осталось?

– С нашей стороны произошло четыре выстрела, – невозмутимо заметил Комбат. – Может, хватит? Зубы мы показали, теперь у них есть стимул договориться по-хорошему.

Музыка давно оборвалась, на верхней палубе слышались панические крики и суета пассажиров.

– Вот увидишь, у них еще есть люди, – пробормотал Шаин-мюэллим.

Он прополз на четвереньках несколько шагов и случайно оказался под “душем”, мерно капавшем с потолка. Почувствовав теплое на спине, он поднял глаза и дернулся так, как будто капли несли угрозу для жизни. Лицо исказила гримаса отвращения.

– Что там у меня?

Пятно крови тем временем расплывалось во все стороны по цветной ткани надетой навыпуск рубашки.

– Это чужая. У нас, смотрите, появился еще и автомат, – заметил Рублев, чтобы как-то успокоить “мюэллима”.

– На меня не рассчитывай, я стрелять не умею.

– Сейчас высунусь, посмотрю что делается, – Рублев проверил “магазин”, опустевший наполовину и подхватил трофейный автомат в левую руку.

– Я один здесь не останусь, – предупредил Шаин-мюэллим.

– Поднимайся тогда следом. Незаметно для себя Рублев перешел на “ты” – к “выканью” ситуация не располагала.

– А где гарантия…?

Комбат не ожидал услышать такой глупый вопрос. Какие гарантии, кто их сейчас дает? Если “мюэллим” расклеится и станет причитать за спиной…

– Все будет хорошо. Разобраться в любом случае надо – хоть по-хорошему, хоть по-плохому, – уговаривал он Шаина как капризного ребенка.

– Агзви сиким! – “мюэллим” с болезненным наслаждением выхаркнул ругательство, словно чахоточный мокроту. – Хотел ведь надеть бронежилет! Этот ублюдок Шемахинский сразу бы заметил и стал бы мне в лицо ухмыляться: “Чувствуешь, Шаин, значит, свою вину?"

"Что они там не поделили?” – промелькнуло в голове у Комбата.

Впрочем, это не особо его интересовало, пока он медленно поднимался вверх по металлическим ступеням трапа, мелко дрожащим от работы движка. “Мюэллим” дышал сзади в затылок – приклеился к Комбату, прячась за его широкую спину.

Вот и верхняя палуба под навесом, два десятка пассажиров сбились в кучу на корме. Оттуда может в любой момент грянуть выстрел затесавшегося бандита, из тех, кого Комбат еще не видел в лицо. Сколько их всего на катере за вычетом “ублюдка” из Шемахи и желтолицего телохранителя с попорченной правой кистью?

Выстрелить, конечно, могут. Но надо хоть как-то прицелиться, а вот это уже трудновато сделать незаметно. Если они поняли, что лучше поумерить пыл, то постараются дотянуть до берега, не делая резких движений. Главное, не отрывать глаз от кормы, ничего не пропустить.

– Узнаешь кого-нибудь? – спросил Рублев не оборачиваясь.

– Пока нет, – выдохнул в затылок “мюэллим”.

Плохо, что люди нервничают. Слишком им неуютно под пристальным взглядом вооруженного человека.

– Пусть женщины и дети отойдут в сторону, – предложил Рублев, стараясь говорить как можно спокойней. – Не дай бог шальная пуля.

Куда их только направить? Вниз? Там кровь, валяется “автоматчик”. Скосив глаз на предвечернее море и ясные очертания бухты, Комбат определил, что катер все еще уходит от берега – наверное, рулевой боится ложиться на обратный курс без разрешения.

– Эй, там, на мостике! – крикнул он, – Хватит, нагулялись. Заворачивай обратно.

Подождал результата – катер действительно стал описывать плавную дугу.

– Хорошо! Теперь вопрос: есть на этом “Титанике” место в трюме?

Показался испуганный человек в грязно-белой фуражке, на которую он указывал пальцем.

– Ну? Трюм вар? – Комбат воспользовался своими скудными познаниями в азербайджанском, употребив в вопросительном смысле глагол “есть”.

– Трюм вар, обязательно.

– Отведи туда женщин и детей. Давай, прямо сейчас.

Человек в морской фуражке бросился выполнять приказ, рассчитывая самому задержаться в безопасном месте. Рублев хотел предупредить, чтобы не бросали управление, потом решил, что это лишнее – крошечная команда из двух-трех человек сама не заинтересована врезаться на полном ходу в сваи.

Женщины с детьми потянулись за моряком, и тут одна из последних, остававшихся на корме подняла крик. Рублев всмотрелся пристальнее и только теперь разглядел желтолицего, успевшего перевязать запястье. До сих пор он прятался за спинами, а теперь испугался, что будет обнаружен и подхватил на руки девочку лет шести. Все остальные, кто теснился на корме, бросились врассыпную.

– Лучше отпусти! – крикнул Комбат – Обещаю, не трону.

Оттолкнув вопящую женщину, желтолицый вспрыгнул на какое-то возвышение, плохо видимое за спинками сидений. Теперь поручни находились на уровне колен. Даже если бы выстрел оказался метким и поразил цель, не причинив ребенку никакого вреда, телохранитель шемахинца наверняка свалился бы за борт, утянув свою ношу с собой.

Желтолицый прекрасно продумал свой маневр и теперь знал наверняка, что противник не станет рисковать, поостережется открывать огонь. Зато сам он мог себе это позволить. Пуля ударила в переборку недалеко от Комбата, на уровне плеча. Рублев услышал, как “мюэллим” сзади прошептал что-то и попятился.

– Отпусти, сказал, – повторил Комбат. – Тогда уберешься живым.

Вторая пуля пробила дыру над головой. Трудно было сказать, намного ли стрелок ошибся. Ясно было одно – левой он стреляет хуже. Но опыт дело наживное: с третьего или четвертого раза вполне может попасть. Комбат снял магазин с автомата и приготовился сделать то же самое с обоймой “ТТ”.

– Не годится! – желтолицый впервые подал голос. – Бросай! Пушка бросай, автомат бросай!

– Не смей! Они нас на мелкие куски изрежут, – умоляюще прошептал сзади Шаин-мюэллим.

Теперь уже у Комбата не оставалось ни времени ни желания успокаивать главного в гостинице человека.

– Договорились. Я кладу оружие, а ты отпускаешь девочку.

Оба ствола легли на палубу. Комбат выпрямился и развел руки в стороны. Ему хотелось, чтобы противник побыстрей вышел из укрытия. Поток воздуха от быстрого хода катера пузырил рубашку на желтолицем, в любой момент тот мог потерять равновесие.

– Иди сюда.

"На убой?” – подумал Комбат.

Черноглазая девочка в сандалиях и цветных носочках не проявляла признаков страха или понимания происходящего. Только широко раскрытые, немигающие глаза свидетельствовали, что она ощущает угрозу. Они смотрели на Рублева враждебно. Может, она считает, что угроза исходит от него, что это он хочет забрать ее с собой – человек говорящий на незнакомом языке. Она уж точно принадлежит к новому поколению, для которых русский все равно что китайский.

Ничего не оставалось – он сделал шаг, другой, третий.

– Хватит.

– Еще! – приказал желтолицый. Чтобы Комбат двигался пошустрее, он повернул ствол к девочке, которую держал на весу перевязанной правой рукой. Сила в руке убывала, ему становилось все труднее удерживать даже этот легкий груз.

Рублев проделал ровно половину пути, когда последовала новая команда:

– Ложись! Лицом вниз!

– Надоело мне играть в одни ворота. Пора и тебе пошевелиться.

– Ложись, а я ее отпускаю.

Со сцепленными за головой руками Комбат присел на корточки, заметив краем глаза валяющийся в проходе спасательный круг. Наверное, его сорвал с места кто-то из пассажиров, испугавшись стрельбы и намереваясь броситься за борт.

У желтолицего не было сил протянуть ребенка матери, он просто расслабил руку, и девочка мягко скользнула вниз. Одновременно ствол в левой руке стал разворачиваться в прежнюю сторону. Но Комбат успел уже зацепить спасательный круг и швырнул вперед, почти не глядя. Инстинктивно телохранитель отшатнулся и тут же отчаянно замахал руками, пытаясь удержать равновесие.

Опрокидываясь назад, он издал звериный вопль. Подбежав к поручням, Рублев увидел черную голову в бурлящем пенном потоке. По иронии судьбы спасательный круг так и не перелетел за борт – он валялся здесь, рядом. Помог бы он или нет – неизвестно. Желтолицый сделал несколько судорожных движений, каким-то образом ему удалось даже вынырнуть наверх, слегка приподнять свое тело. Но это длилось секунды. Потом его сразу затянуло под днище и там размолотило винтом – пена окрасилась в красный цвет, но пятно это быстро осталось позади.

Глава 2

Как только спадало напряжение, Комбата одолевал сон. Так случилось и на этот раз. Проснулся он в той же подсобке, на топчане. Проснулся от того, что зажглась лампочка – в белых засохших брызгах от извести, которой когда-то белили потолок. Некоторое время перед ним маячила только эта лампочка, не слишком яркая, потому что на улице еще не стемнело. Потом он перевел взгляд ниже, где обнаружилась тонкогубая улыбка Кямрана.

– Отдохнул?

– Долго я спал?

– Полтора час.

Изъясняясь на русском, некоторые азербайджанцы произносили “ч” с призвуком “ц”. Вот и сейчас у Кямрана получилось “цас”. Рублев подумал о том, что акцент делает человека иногда глупее, чем он есть на самом деле.

– Полтора? Дали бы уже отоспаться. Кому это я срочно понадобился?

– Сам знаешь, – еще шире улыбнулся Кямран.

Рублев не стал говорить о том, что ему после сегодняшних заслуг могли бы предоставить помещение получше. Он давно уже понял: люди, облаченные хотя бы минимальной властью, ничего не делают случайно. Похоже, Шаин-мюэллим не слишком доволен, что приезжий оказался свидетелем его трусости, состояния, близкого к панике. Хочет сразу вернуть на место, чтобы слишком не возносился.

"Мюэллим” сидел на том самом угловом диване, где они впервые беседовали один на один. Он размеренно перебирал свои янтарные четки с черной кисточкой, выпуская из сухих пальцев отполированные твердые виноградины – одну за другой. Его лицо было исполнено достоинства и сознания собственной власти. С трудом верилось, что человек этот недавно прятался за спину Комбата и умолял не складывать оружие.

– Поздравляю.

Он протянул руку, как мог бы протянуть ее хан или бек своему караульному.

Комбат пожал эту руку, не ощутив ответного пожатия. Опустился в кресло, хотя должен был, наверное, дождаться приглашения. Комбат решил, что “мюэллим” прощупывает, как он поведет себя теперь.

– Видишь, я никогда не ошибаюсь в людях. И в тебе не ошибся. – С такими данными, как у тебя… – в раздумье произнес Шаин. – Странные вы люди – русские. Столько раз сталкивался и понять не могу: вы настолько не умеете извлекать выгоду из своих преимуществ.

Комбат пожал плечами, как бы говоря: вам виднее, я ничего тут не могу поделать. Сколько ни сверлил его взглядом собеседник, он не мог найти ни следа пренебрежения храбреца к трусу. А ведь русский не мог так скоро все забыть. Значит, он понимает, что каждому свое в этой жизни.

– Эту змею, конечно, полагалось бы раздавить раз и навсегда. Подстроить мне такое! Ублюдок. Ничего, ничего…

Но Рублев тоже мог бы упрекнуть собеседника – ведь его втянули в разборку. Милиция вряд ли закроет глаза на случившееся и будет искать виновных. Шаин-мюэллим тоже отложил в сторону свои претензии – ведь русский не послушал его в самый ответственный момент. Рисковал погибнуть сам и оставить уважаемого человека в безвыходном, отчаянном положении. Извинения этому были – ведь формальной договоренности между ними не состоялось, он не взял Бориса на работу. Самое время устранить недочет.

– Как бы ты посмотрел на должность в моей фирме?

– Я уже сказал: телохранителем не пойду ни за какие пироги. Тем более после сегодняшнего.

– Не зову я тебя в телохранители. Не так уж много я мотаюсь туда-сюда, чтобы обеспечить человеку фронт работы. Предлагаю другой вариант: разовые поручения, сдельная оплата.

– Смотря какие поручения. Трупы мне не хочется оставлять после себя. В конце концов я попаду в полную зависимость. Станете потом чуть что не так – угрожать, что сдадите.

– Зачем так плохо думать? Я себе не враг – ты ведь потом против меня же дашь показания!

– Здесь не Россия, здесь мне на следствии бесполезно бочку на кого-то катить. Свои со своими всегда сговорятся, а я получу сполна.

– Угрозы вообще не мой стиль. Тем более с теми, кто заслужил мое уважение. В твоем распоряжении двухместный номер – теперь я вижу, что ты его заслуживаешь. Бесплатная еда из ресторана – в неограниченном количестве, девочки – сколько душе угодно.

Кисточка на его четках едва заметно покачивалась вправо-влево, янтарные виноградины соскальзывали по нити одна за другой, каждая следующая отчетливо щелкала о предыдущую.

Ворона удивился, когда снова увидел приезжего.

– Ты меня случайно застал. Сейчас здесь будет другой парень торговать. Ну что, надумал кассеты брать на просмотр? Последний раз предлагаю.

– Разговор есть конкретный.

– Давай! Только недолго.

На самом деле время Ворону не поджимало. Просто он решил, что недавний знакомец еще раз все обдумал и явился просить о компенсации за свое ночное невмешательство.

– Связался я с одними людьми. Стечение обстоятельств. Они сейчас ищут, кто забрал у американца пятьдесят штук.

– Откуда ты знаешь, что пятьдесят? – побледнел Ворона.

– Дело серьезное. Деньги, как я понял между строк, предназначались на взятку большому чиновнику в нефтяном министерстве. Прикинь, как менты сейчас землю роют. А еще те, кто сидит на гостинице.

– Шаин?

– Знаешь его?

– Лично не знаком, – губы у Вороны дрожали, и отвечал он машинально, думая совсем о другом. – Знаю, что он и его люди присматривают там за порядком, купоны стригут. Большую часть отдают дальше.

– Вот те, кто дальше сидит, они, наверное, и пообещали Шаину, что у него будут неприятности. Все верно: кража случилась на подведомственной ему территории.

– Не дурак я, можешь не объяснять, – Ворона стрельнул глазами вбок, прикидывая маршрут бегства.

– Беги, я тебя не держу. Просто хотел предупредить.

– Давно на него работаешь?

– Не очень.

– Так ты можешь сейчас в люди выбиться, если ухватишь меня за шкирку.

– Хочешь совет? Верни эти бабки. Лучше по мелочам тырить – для здоровья полезнее.

– Это ты по собственному опыту знаешь?

– Со стороны виднее.

– Значит принести тебе денежки в кулечке, а ты тогда меня не заложишь?

– Что я про тебя знаю, чтобы заложить?

– Достаточно. Выше головы.

– Не буду я в это дело влезать, им другие занимаются. Подкинь как-нибудь деньги на место – и умой руки.

– Ну нет, я лучше обе себе дам оттяпать.

– Уверен?

– Не найдут они меня. Если ты, конечно, будешь молчать.

Тут лицо Вороны снова выразило сомнение. Вдруг история придумана, чтобы напугать его и заставить своими руками поделиться с человеком, который “слишком много знает”?

– Во всяком случае, не светись нигде, не швыряйся бабками. И не меняй их. Не исключено, что номера будут отслеживать.

– Одну сотку уже поменял, – с досадой вспомнил Ворона. – В обычном обменнике, в тот же день. Тогда информация еще не успела, наверное, пройти.

– И не хвались никому. А то парень ты молодой, захочешь щегольнуть перед девочкой.

– Молодой, но не идиот. За теперешнюю молодежь не беспокойся, ваше поколение ей в подметки не годится.

– Если пропадать надумаешь, лучше с концами. За пятьдесят штук вполне можно в России обосноваться.

– Сколько я тебе должен за ценные советы?

– Ну извини, что утомил.

– Если человек прожил при коммунистах лет двадцать или четвертак, его уже не переделаешь. Или поучает, или жалуется на несправедливое устройство жизни.

– Я бы мог тебе много чего сказать по этому поводу, но с чужих слов ты не хрена не поймешь. Ладно: поступай, как знаешь.

Глава 3

Бурмистров ощущал неприятную пустоту, когда сильно уставал. Закон сохранения энергии действует всегда и везде. Даже если расходовать ее целенаправленно, все равно резервуары иссякают, их нужно восполнять.

Что ему могло помочь – молитва на арабском, или семидесятиградусный тутовый самогон? Его бы зауважали за первое, ему бы простили второе. В силу заклинаний – православных, мусульманских или шаманских – он не верил. Слабого молитва не сделает сильным, он как был так и останется половой тряпкой. Сильному она тем более без надобности. Выпивка, наркотики – к этому он бы не притронулся даже под угрозой расстрела. Калечить здоровье, туманить мозги? Он не из тех, кто хочет на время отключиться от реальности, он из тех, кто жаждет побольше успеть.

При первых признаках усталости Бурмистров откладывал в сторону работу, брал с полки две толстые папки с фотографиями. Такие снимки ему регулярно забрасывали для полноты коллекции.

Чеченцы снимали убитых и раненых российских солдат. Иногда для пропаганды своих “достижений”, иногда для собственного удовольствия. Архивов они не создавали, две недели спустя после засады или внезапного нападения на блок-пост фотографии уже никого не интересовали, требовались новые, свежие. Возможно, единственный такого рода архив хранился у Бурмистрова.

Просматривая его, Ибрагим заряжался энергией. Еще истекающие кровью и те, которые успели закоченеть. Офицеры и рядовые, летчики и пехота, омоновцы и десантники. Некоторые еще сжимали оружие, другие валялись, раскинув в стороны руки и ноги.

Все без исключения фотографии были цветными и снимались они не “мыльницами”, а хорошими аппаратами на очень качественную пленку. Вот солдат, которому пуля пробила шею. У него еще черная дырища в левой глазнице, но этот выстрел сделан был уже после смерти – ствол, похоже приставили вплотную к глазному яблоку. Вот другой – здесь осколочное ранение в живот.

Бурмистрову плевать было на чужое мнение, но иногда он все-таки задавался вопросом, что чеченцы думают о его коллекции. Считают его маньяком, у которого нет сил самому убивать и он наслаждается плодами чужой работы?

Нет, его ощущение при просмотре не было ни холодным удовольствием ни экстазом. Он словно напоминал себе, ради чего находится здесь, с этими людьми.

Все началось, наверное, в армии. В старших классах Бурмистров увлекался рисованием – переснимал фантастические картины с цветных глянцевых альбомов. Мифические драконы, крылатые женщины и еще другие женщины – в блестящей униформе, оставляющей открытыми ноги. Эти, вооруженные обычными и лазерными бластерами, попирали землю далеких планет. Их волосы – платиновые или черные, как вороново крыло, развевались, змеились длинными прядями, иногда покрывали голову как шапочка, как шлем, отсвечивая в красноватых лучах незнакомого солнца.

Получалось хорошо, два или три раза ему даже заплатили какие-то деньги, правда чисто символические. Он рассчитывал, что в армии будет художником или фотографом, не будет топать в общем строю. Уже рисовал себе тесное помещение с красками и кистями. Придется писать лозунги или рисовать на стене казармы фигуру “защитника отечества”. Но главное – не вариться в общем котле, иметь свое, пусть крошечное отгороженное пространство, где можно выкроить время для себя, для души.

Эти мечты разрушились в первые же дни. Художники в части не требовались, наглядной агитации здесь хватало с избытком. Пришлось, содрогаясь от брезгливости, чистить сортиры, жрать гороховую кашу из сальных мисок, день за днем заниматься тупой строевой подготовкой. И это было не самое худшее. Главным злом оказались “деды” – здоровенные, наглые. Для острастки отметелили одного из “салаг”, призванного вместе с Игорем, – несколько дней парень не мог разогнуться как следует.

Не все “старики” развлекались таким образом. Большей частью они не придирались к “молодым” по пустякам. Чтобы только в казарме было чисто, сапоги надраены и сделана вся остальная положенная работа.

Один даже объяснил Игорю вполне дружески:

– Терпи, сопляк. Дослужишься и сам будешь марку держать.

Бурмистров выполнял все требуемое. Внимания он к себе большого не привлекал, его даже не били, только замахнулись лениво раз-другой. Но спазм страха и брезгливости застыл в душе навсегда. “Дедов” он ненавидел всеми фибрами души. Каждый раз засыпая, он представлял себе самые страшные мучения, которым подвергается одно за другим. Выкалывает глаза, отрезает уши, забивает палкой до смерти. Мучения чередовались с унижениями. Он заставлял их жрать собственное дерьмо, по очереди пихать друг другу в задницу палку от швабры.

"Деды” демобилизовались, им на смену пришло новое поколение. Наступил его черед. На второй или третий день он подошел к кучке молодых с намерением выбрать того, кто бы почистил ему сапоги. При первых же словах его подняли на смех и недвусмысленно послали подальше.

Скрипнув зубами, Игорь отправился восвояси. Он мог поставить в известность ребят своего призыва, и молодые были бы наказаны. Но признаться в собственном бессилии не захотел. Сделал вид, что ничего не произошло и больше к новичкам не обращался.

Случившееся уязвило его гораздо сильнее, чем все тяготы предыдущего года. Тогда он, по крайней мере, мог утешаться, что не один пребывает в униженности и покорности – это участь и других, таких же как он. Теперь оправдания уже не было. Он возненавидел молодняк, возненавидел ребят своего призыва, которые быстро освоились в новом привилегированном статусе. Дослуживал, считал дни до дембеля. И переключился на совсем другие мысли. Как будет трахать сутки напролет Лену из соседнего двора, трахать в постели, на кухне, в ванной, в кромешной темноте и при дневном свете. До тех пор, пока не истощит запасы всех жидкостей в своем организме, пока не сотрет себе “конец”.

В одну из последних своих увольнительных он нашел себе крашеную девчонку с темными волосами, притащился куда-то на квартиру, оклеенную убогими обоями, во многих местах отставшими от стен. Переспали там на скрипучем диване.

Все было так и не так по сравнению с предыдущими, доармейскими случаями. Игорь стал другим и на другое теперь обращал внимание. Он больше не терял голову, его “Я” больше не сосредоточивалось на поверхности кожи. Оно раздваивалось и одна половина хладнокровно наблюдала за партнершей. Хотелось, чтобы она стонала, кричала, закатывала глаза, сотрясалась в конвульсиях. Но ничего подобного не происходило – ее скошенный взгляд путешествовал по обоям, потом перемещался на лицо Бурмистрова и следовал дальше, как будто мужское лицо было просто разновидностью узора на тех же обоях или, в лучшем случае, вырезанной из журнала картинкой.

В часть Игорь вернулся злой, неудовлетворенный и только на следующий день успокоил себя, что имел дело с затасканной блядью, от которой бессмысленно требовать нормальной реакции.

Теперь ожидание дембеля стало ожиданием Ленкиного учащенного дыхания, приоткрытого рта, испарины на лбу. Шепота, переходящего в стоны, стонов переходящих в вопли, потом в визг, уже совершенно скотский.

На деле все оказалось совсем не так. Его возвращению обрадовались, закатили праздник на Ленкиной квартире. Потом он, пьяный, остался ночевать. Кончил в течение минуты и заснул. То же самое повторилось утром.

Подруга не выглядела разочарованной – он был разочарован гораздо сильнее. Оправдывал себя количеством выпитого и съеденного. Повторные попытки оказались удачнее, но Бурмистров совсем не этого хотел. Нет, Лена не вела себя равнодушно, она не скупилась на поцелуи и ласки. Но конвульсий, знакомых по видеокассетам, не наблюдалось. А ему теперь как воздух нужен был именно такой результат.

Мрачный и издерганный, он приставал с расспросами к подруге – что она чувствовала раньше, до армии и что потом? Лена не могла ответить ничего вразумительного. Каких только поз она послушно не принимала по его указаниям. Взбунтовалась только тогда, когда он вздумал усилить эффект, выкручивая ей руку за спину. Ссоры пошли одна за другой, и все закончилось разрывом.

Сразу после армии Бурмистров не поступил в институт, но теперь взялся за подготовку с тем остервенением, с той яростной энергией, которой ему не хватало в других обстоятельствах.

Он три года проучился в престижном московском вузе на системного программиста. Потом решил, что пора зарабатывать деньги, он может двигаться дальше самостоятельно, успешно сочетая самообразование с работой.

После армии любые, пусть даже самые минимальные формы дисциплины, навязанной извне, стали ему ненавистны. Он сам себе будет планировать день, сам себя будет оценивать. Обойдется без диплома – он не нуждается в чьих-то свидетельствах, в ссылках на чужой авторитет.

Купил себе компьютер, стал брать заказы на создание небольших программ. Открыл в себе огромную работоспособность, обнаружил, что здесь, в этой сфере тоже можно получать острое, почти физическое наслаждение.

Его сразу отметили – повысили ставку, стали подкидывать задания посложней. Он работал не на одного, а на несколько клиентов. Для банка модернизировал систему защиты информации, для торговых фирм создавал веб-страницы с современным дизайном и рекламой товаров. Американцы, которым он послал по электронной почте образцы своих программ, заказали сложный кусок для новой компьютерной игры, рассчитанной на самые мощные процессоры и видеокарты.

Он окунулся в это многоликое море с головой, постаравшись забыть обо всем остальном…

Глава 4

Редко случалось Борису Рублеву жить в таком комфорте. Человек более искушенный в сервисе, поживший в пятизвездочных отелях на известных курортах, конечно, нашел бы в здешней гостинице кучу недостатков. Но у Комбата кондиционированный воздух, кресла с высокими спинками, вид на море из окна вызывали беспокойство. Не обманывает ли он сам себя, не выдает ли желаемое за действительное? Много ли у него шансов заполучить информацию в своей новой роли?

Вчера двое в гостиничном ресторане разговаривали по-арабски. Десяток слов он знал и на этом языке, их с трудом можно было выудить в беглой, плохо слышимой речи. Потом арабы уехали на такси. Имеют ли они отношение к чеченским делам? Несерьезно подозревать в каждом арабе пособника боевиков, но чем черт не шутит… Сегодня их уже не видно, остался только записанный номер машины.

Местных новостей Рублев не слушал и не знал, сильный ли шум произвела история на катере. В гостинице о ней уже не было разговоров, только отношение Кямрана, Ильяса и других людей “мюэллима” к нему стало гораздо более уважительным.

Теперь, похоже, самым актуальным стали пропавшие пятьдесят штук. Комбата не привлекали к этому делу – для поисков вора требовалось быть в городе своим, знать в гостинице всех и вся, ну и, конечно, свободно изъясняться по-азербайджански. Ни одному из этих минимальных критериев он не соответствовал и его придерживали для другой работы.

Рублев решил навестить в Бузовнах Гасана, объяснить, что устроился в городе.

Шаин не возражал, вручил мобильник и потребовал, чтобы по первому его требованию Комбат явился в гостиницу. Рублев решил, что в крайнем случае тормознет на трассе машину, кинет водителю деньги и прибудет. Чуть опоздает – ничего страшного. Не стоит слишком баловать “мюэллима”, пусть привыкнет, что приезжий – человек вольного нрава-Народу на пляже хватало. Кто-то, собравшись в круг, неумело перекидывался мячом, кто-то натирался средством для загара, кто-то питался помидорами и сахарными арбузами с черными косточками. Комбат забыл то время, когда можно было просто отдыхать и ничего не делать. Ему трудно было представить мысли и чувства отдыхающих.

Оказалось, Гасан в самом деле забеспокоился.

– Слава Аллаху! Если честно, я подумал, что мусора тебя загребли. Ты ведь не предупредил, что пропадать будешь на несколько дней.

– Сам не ожидал. Короче, устроился я в городе.

Хозяин заведения собрался организовать пирушку с кебабом, не удавшуюся в прошлый раз. Но Комбат снова его разочаровал, согласился только выпить чаю.

На столе появились грушеобразные стаканчики-“армуди” с колотым сахаром в сахарнице. Комбату случалось пить водку из таких, но с крепким чаем они смотрелись великолепно – красновато-медные, курящиеся.

– Я б не удивился, если б узнал, что у вас за таким чаем тосты произносят.

– После тоста надо выпить до дна, – резонно заметил Гасан. – А тут даже большой глоток обжигать будет, в трубочку язык свернется.

От посетителей он слышал о происшествии на катере и теперь пересказывал Комбату про убитых шальными пулями пассажиров и десятки машин скорой помощи. Потом вспомнил, что недавно встретил на пляже ту самую девушку, Аллу, чьи глаза, менявшие оттенок, понравились ему когда-то в аэропорту.

– Хотел пригласить, угостить. Вижу, она с башневыми мужиками. Думаю – зачем беспокоить, напоминать про знакомство? Вдруг ей неприятно сделаю?

– Ты ж говорил, она с концами улетела? – живо откликнулся Комбат.

– Она так говорила, и я поверил.

Вот тебе и проблема. “Мюэллим” обещал помощь в розысках “сестры”. Вдруг отправит в ближайшие дни посланца, а девчонка сидит по старому адресу. Ответит, что первый раз слышит о каком-то двоюродном брате. И соседи, наверное, в курсе, что родственник оказался липовым. Надо срочно заглянуть туда, выяснить, как вести себя в гостинице.

Черный город – район, частично застроенный “хрущобами”, частично старыми домишками и получивший свое наименование еще до революции из-за близости нефтехранилищ и нефтеперегонных заводов. Колодцеобразный двор напротив почты. Уже в третий раз он здесь появляется и во второй по своей воле. Белье, как и раньше, сушится на веревках, натянутых между противоположными стенами. Не видно только кошки возле мусорного ящика – наверное, отобрала уже все пригодное в пищу.

Лестница, дверь, кнопка звонка. Открыла девушка ничем особо не примечательная. Может быть, здесь, при дефиците блондинок, она пользуется большим успехом. Но в любом российском городе такие пачками ходят по улицам.

– Алла?

– Предположим. А-а, я, кажется, догадываюсь, кто вы. Нет, на самом деле это для меня тайна, покрытая мраком. Я просто вижу, что явился родственник.

– Угадали. Вы одна? Можно войти?

– Вопрос, конечно, интересный. Если я не одна, тогда вы не станете переступать порог. Что прикажете думать?

– Если уж решили говорить громко, говорите как-нибудь по-родственному.

– С какой стати? – Космачева понизила голос, хотя и не понимала ничего. – Есть у меня двоюродный братик, но ему пятнадцать лет. А таким вот большим меня жизнь не осчастливила. Вы, я смотрю, в самом деле из России. Только я здесь ни при чем.

Напутанной Космачева не выглядела, но и внутрь гостя не пускала.

– Давайте, может, на улицу выйдем? – предложил Рублев.

Алле не было нужды переодеваться – она стояла перед ним в туфельках на каблуках, в обтягивающей белой юбке чуть повыше колен и такого же цвета легком пиджаке. Блузку украшала тонкая золотая цепочка – длинная, она образовывала три кольца вокруг шеи и поблескивала на груди витками.

– Я в любом случае собиралась выходить, – Космачева подхватила сумочку. – Вы застали меня по чистой случайности, я здесь бываю очень редко.

На улице она предупредила:

– Нам нежелательно долго прогуливаться вдвоем. Мужчины здесь ревнивые, а языки длинные. В пять минут уложимся?

– Не уверен… Короче, так: я, само собой не брат и не сват. Случайно узнал, что одна молодая девушка уехала с концами в Турцию и возвращаться не намерена. И решил, что никому не причиню вреда, если выдам себя за родню.

– Чего ради?

– Отговорка на всякий пожарный. Кто-нибудь да прицепится с вопросами: зачем туда не ходишь, а сюда ходишь – что терял?

– Якобы вы сестру искать приехали?

– Точно.

– Хорошенькое оправдание. Еще в историю меня втянете.

– Я ж говорю, не думал, что вы вернетесь. В любом случае извините. Соседям уже выражали свое недоумение?

– Да нет, не особенно. В этой жизни я уже ничему не удивляюсь. Может и взаправдашний родственник отыскаться – случались и почище сюрпризы.

– Значит мне не надо было отказываться от этой чести?

– Все уже, поезд ушел.

– Тогда просьба: не опровергать мою версию.

– Не слабо, – приподняла Алла тонкую бровь, выщипанную по изогнутой линии и подведенную на восточный вкус.

– Не думаю, что будут сильно беспокоить. Если спросят, скажите, что послали меня подальше, нет у вас ни времени, ни охоты возиться с такими родственниками.

– Поклеп на себя возводить?

– Иногда полезно казаться хуже, чем ты есть на самом деле.

– Сейчас за мной подъедет машина, вам лучше отойти. Ладно, считайте, что уговорили.

Рублева меньше всего должна была бы интересовать эта машина, но все-таки он оглянулся, перед тем как свернуть за угол. “ГАЗ-31” цвета “мокрый асфальт”. Человек за рулем не удержался, чтобы не дать сигнал – мелодичную трель. Комбат уже заметил за здешними водителями эту слабость – сигналить без всякой надобности. На центральных улицах беспрерывные гудки и трели напоминают птичий базар. Наверное, то же самое творится в любом восточном городе: Стамбуле, Бейруте, Багдаде.

Прожурчал мобильник. Кямран сообщил, что “мюэллим” ждет в гостинице, лучше не задерживаться. “Закрыл ли я здесь проблему?” – спросил себя Рублев. Было смутное предчувствие, что им с Аллой еще суждено встретиться.

Глава 5

Ворона курил сигарету за сигаретой. Чем дальше, тем больше ему становилось не по себе. Удача обернулась вдруг другой стороной. Оказывается, он хапнул кусок, который трудно проглотить.

Перепрятать денежки? Мотануть к родителям в Махачкалу? На пограничном досмотре точно прищучат – чем-нибудь он себя выдаст. Нехожеными тропами при теперешней жизни лучше не пробираться.

Даже сейчас, узнав об опасности, Ворона ни на секунду не пожалел, что не имеет в загашнике “пушки”. Стрелять – не метод. У нормального человека есть глаза, уши, руки и ноги. Голова, наконец. Где-то схитрить, где-то словчить, где-то, как жук, задрать кверху лапки и притвориться дохлым. Чтобы потом, когда небо над головой прояснится, снова воспрянуть духом В крошечном магазинчике он долго усидеть не смог. В тех редких случаях, когда Ворона сильно волновался, он мог думать только в движении. Может, прокатиться, успокоить нервы?

Отправился по любимому маршруту – ломаной линии, соединяющей самые дорогие магазины. Стоянки возле некоторых охраняемые, но это не проблема. Всегда можно выбрать момент, когда охранник в форменной куртке зазевается: станет взимать оплату с хозяина очередной крутой тачки или оглянется на задастую тетку. Первая секунда – нажимаешь на кнопку пульта и берешься за ручку двери, вторая – плюхаешься на место водителя и заводишь движок, третья – плавненько выкатываешься. Если даже вдруг он перевел на тебя взгляд, если вспомнил, что такой молодой и носатый не сидел в этом лимузине – тебя уже не остановить. Пусть поднимает шум. Минутой раньше, минутой позже – не такая уж большая разница. Так или иначе, “гаишники” быстро получат сигнал тревоги по рации. В России их теперь так уже не назовешь, там эту собачью контору переименовали. А здесь по-старому: гаишники-козлы.

Ради заработка он, конечно, не угонял машины таким образом. Делал дело ночью, иногда вскрывая гараж. Днем он пару раз выкинул номер – прокатиться и бросить. Вот и сейчас хотел ограничиться тем же самым.

Около бутика известной фирмы ему пришелся по вкусу крупногабаритная “вольво”. Но на машине стояла какая-то необычная система – Ворона селезенкой почувствовал, что “открывалка” не сработает и, как только он возьмется за ручку, взвоет сирена.

Редкий случай. Может, не стоит сегодня искушать судьбу? Нет, если дело касалось кражи или угона, Ворона никогда не отступался. Не эта, так другая. Хотя бы “опель-вектра” – и цвет неплохой и ухоженная, прямо сияет.

На этот раз противоугонная система поддалась. Пульт Вороны работал дистанционно, начиная с пяти метров. Он не торопился подходить к автомобилю ближе, следил за охранником, изнывающим на солнцепеке.

На стоянку медленно вкатывалась очередная машина. Осталось только одно свободное место – едва втиснуться. Охранник подбежал помочь, сориентировать водителя: сантиметр вправо или влево мог закончиться царапиной.

Самое время действовать. Расслабленной походкой Ворона подошел к объекту. Вот он уже в седле – приятно, черт возьми, пахнет в этом салоне: хвойный ароматизатор. Движок хороший, с первых звуков ясно. Он-то, Ворона, никого не заденет, за него можно не беспокоиться. А этот лопух все еще машет – правее, левее. Салют, ребята, приятно было познакомиться.

Настроение поднялось, он включил радио и выкручивал руль правой рукой, левой прищелкивая в такт музыке. Только бдительности не терять, побыстрей свалить из центра, где полным-полно гаишников.

Только сядешь за руль, сразу видишь все по-другому. Замечаешь, как переходят улицу. Внимательнее приглядываешься к женскому полу. Сплошные крайности: “халашки” с кривыми ногами и отвислым курдюком, юные красавицы, рядом с которыми притормаживают “мерседесы”. Тоненькие, с вьющимися черными волосами, такую обнять страшно – вдруг сломается?

Ворона благополучно выкатился на бывшую Завокзальную – тихую, тенистую, абсолютно провинциальную улочку недалеко от центра. Вдруг в дальнем конце улицы послышалось стрекотание разгоняющегося мотоцикла. За ним? Здесь в городе очень мало любителей такого транспорта. Может информация об угоне уже поступила?

Прибавив скорости, Ворона выскочил на перекресток, начал уже выворачивать руль, когда увидел машину зловещей для него раскраски. Выкрутил в обратную сторону, выкатился на тротуар, к счастью, пустой на этом отрезке. Зацепил бампером газетный киоск – вроде бы легкое касание, а стекла у того посыпались.

Проскочил или нет? Свернул раз и еще раз – вогнал машину в тесный двор, визгнул тормозами, опрокинув мусорный ящик. Выскочил, не захлопывая за собой двери. Двор проходной, отсюда можно попасть на другую, людную улицу. Кто-нибудь из жильцов подскажет, куда он побежал, но вряд ли гаишники станут проявлять рвение в поисках. Тачка для них важнее.

Ну что, взбодрился? Адреналин хлынул в кровь, треволнения насчет пятидесяти штук показались преувеличенными. Приезжий, похоже, в самом деле, хотел помочь, предостеречь. Надо поддерживать с ним контакт – он будет знать, если розыски приведут к чему-то определенному.

Хорошо бы вообще сконтактировать с таким мужиком. Они бы отлично дополняли друг друга и оба остались бы в выигрыше. Ловкость часто требует подкрепления силой и наоборот.

– На всякий случай, если менты прицепятся, никаких лишних слов про меня, про гостиницу, – предупредил Шаин-мюэллим. – Приехал из России, ищешь сестру двоюродную, и точка. Заберут в участок – не переживай. Стой на своем, и я тебя быстро вытащу, в течение суток.

– А если свидетели меня опознают?

– Не катался ты ни на каком катере и знать ни о чем не знаешь. Да кто захочет тебя опознавать? Называть приметы все горазды. А вот ткнуть в человека пальцем – дело другое. Можно нарваться на неприятности.

– А у меня новости хорошие и не очень. Нашел сестричку, только она не испытывает сильного желания со мной общаться. Чисто в рамках вежливости, все равно как с чужим. Мы ведь с ней раньше мало виделись, друг друга почти не знаем.

– Все равно, – Шаин-мюэллим неодобрительно покачал пегой, с пятнами седины, головой, – даже дальнего родственника надо принимать по первому разряду.

– Короче, толку с нее никакого, хорошо хоть с ночлегом у меня теперь нет проблем.

Выйдя в фойе после недолгого общения, Комбат заметил через толстое витринное стекло такси со знакомыми номерами. Кажется, этот обслуживал арабов. Ничего удивительного – наверняка город поделен, как и в Москве. Кто-то возит клиентов по трассе город – аэропорт, кто-то сшивается у вокзала. Другие здесь, на стоянке, возле гостиницы.

Рублев приблизился к машине. Не стал нагибаться, а постучал по капоту согнутым пальцем, как стучат в дверь. Водитель высунулся.

– Как жизнь?

В глазах таксиста мелькнула неуверенность. Кто этот русский? Почему разговаривает с хозяйским видом?

– Шаина знаешь? – Комбат помог таксисту сориентироваться.

– Конечно, дорогой. Он в курсе, что я здесь работаю.

– Работай-работай. Никто тебе мешать не будет, – обойдя вокруг машины, Рублев показал, чтобы ему открыли дверь.

Таксист мог бы перегнуться и приоткрыть правую от себя дверцу. Но он предпочел выйти наружу, забежать перед Комбатом и подобострастным жестом пригласить его сесть.

– Клиенты не обижают? Никто возникать не пробовал?

– Что вы, здесь солидный публика.

– Публика разная. Вот, например, ты совсем недавно двух арабов увозил, после сытного обеда в здешнем кабаке.

На лице водителя отразилось изумление, он и не предполагал, что за ним уже давно следят.

– Я не знал, никто не предупредил…

– Куда ты их отвез?

Водитель подвигал кожей на лбу и назвал один из микрорайонов. Пустился в уточнения, но Рублев прервал его:

– Лучше покажи.

– Как скажете.

– Только лично Шаин-мюэллиму можешь отчитаться, если спросит – больше никому.

– Обязательно. Я такой человек: если мне предупреждали, я делаю. Ни одна душа кроме…

– Ладно-ладно, – махнул рукой Рублев, и торопливое, словоизвержение мгновенно прекратилось, словно жужжавшая в салоне муха нашла где приземлиться.

Некоторое время ехали молча. Комбат удивлялся здешним правилам дорожного движения. Красный свет считался просто предупреждающим сигналом: по нему сбрасывали скорость и кидали взгляд направо-налево. Если по другой, перпендикулярной улице движется транспорт в пределах десятка метров, то надо уступить. Если нет, чего, собственно говоря, ждать – дави на газ и проскакивай перекресток. Пешеходы вообще никого не волновали, они найдут способ решить свои проблемы.

Вспомнился дальнобойшик, подвозивший его не так давно по российской подмосковной трассе. Мужик лет пятьдесят, пустился в воспоминания. Среди прочего упомянул о прежних командировках на Кавказ – еще на обычной бортовой машине. Как-то в Кутаиси остановился он на красный свет и видит недовольного гаишника в белом шлеме. “Чего стоишь? – Зеленого жду. – Проезжай, слушай, людям мешаешь!”…

– Что-нибудь интересное заметил, пока вез?

Водитель опять задвигал кожей на лбу и виновато улыбнулся.

– Что я понимал? Ничего не понимал! Как молитва читали, помню.

Рублев помнил, что всякий молла говорит молитвы на языке оригинала – арабском. Зная их наизусть, последний частенько имеет только самое общее представление о смысле.

– Не дует? – забеспокоился таксист. – Я тогда свое окно закрываю.

– Ничего, как раз сквознячок.

– Сигареты? – из уважения к пассажиру таксист вскрыл новую пачку. – Не подделка, настоящий.

– Манатами заплатили или валютой? – поинтересовался Комбат, по армейской привычке разминая сигарету пальцами.

– Манатами, – собеседник с грустью выдохнул и махнул ладонью, чтобы дым его сигареты не обеспокоил уважаемого человека. – Наши бакинцы бывает два счетчика кинет, бывает три. А эти заграничные все скупые. Я только в плюс попадаю за то, что клиентов около гостиницы долго не ждешь…

– Смотри, остановишь заранее, метров за сто, – перебил пассажир.

– Я видел точно, куда зашли – жилой дом, семь этажей.

«Снимают квартиру? – подумал Рублев. – С чего это так далеко забрались?»

Когда прибыли на место, полез в карман, но водитель отстранил его руку.

– Какие деньги? Для меня большой честь.

Глава 6

Около часа Рублев не выпускал из виду подъездные двери и балконы. На бойком месте, у въезда во двор стояла будка обувного мастера. Тот радостно подтвердил, что Комбатовы подошвы желательно подновить. Если клиенту нужен срочный ремонт, можно отложить в сторону другую работу.

Комбат сидел в обрамлении развешанных по стенке шнурков, вдыхая запахи кожи, резины и обувного крема. Он заметил женщину в белом платке, выглянувшую на балкон, чтобы забрать оттуда пластмассовое ведро.

Восток не имеет дна – по-настоящему его не знают ни спецы по восточным делам, ни сами восточные люди: ни извне, ни изнутри его нельзя понять до конца. Комбату была ведома самая малость. Такую косынку белого цвета носят и так ее повязывают женщины с Ближнего Востока. Другие – в исключительном случае: когда отправляются на хадж в Мекку. Здесь женщина надела косынку, чтобы не показаться простоволосой на балконе. Перебрав бакинские впечатления, Комбат ни разу не вспомнил следов особой религиозности в женской одежде – ни платков, ни, тем более, чадры. А у этой платок не служил украшением.

Тем не менее, он решил не задерживаться слишком долго. К наружному наблюдению тоже надо иметь привычку. Да и вообще – достаточно он за последние дни отсутствовал на “рабочем месте”. Не следует давать “мюэллиму” повод думать, что у него есть особые интересы в городе.

По дороге купил справочник по городу, вроде “Желтых страниц”. На трех языках, очень похожий по оформлению на справочник “Вся Москва”. Кроме адресов и телефонов, здесь имелась и подробная карта города.

Рестораны, музеи и кинотеатры Комбата не интересовали. Он искал фирмы – юридические лица, зарегистрированные в микрорайоне, поблизости от жилого дома, на который указал таксист. Дело непростое и достаточно нудное. Во-первых, нужно разобраться, какие улицы расположены поблизости. Во-вторых, просмотреть огромный список страница за страницей – ведь он упорядочен не по адресам, а по названиям организаций.

Вся эта кропотливая работа могла оказаться напрасной. Но Рублеву очень важно было заставить себя настроиться на раскопки такого рода. Если он будет брезговать подобными вещами, раздраженно отбрасывать их в сторону в надежде разрубить узел с размаху, тогда ничего не выйдет.

С книгой в руках он уселся за стол в собственном номере, потом перебрался на диван, потом – на пол, по-восточному поджимая по себя ноги. Если ты воюешь здесь, на чужой территории, ты должен многое впитать в себя и кое-что вспомнить из прежних боевых времен. Надо бы завести себе еще и четки. Именно здесь, на Востоке, они помогают сосредоточиваться, а в России только отвлекают.

Большинство фирм и фирмочек располагалось ближе к центру, почти все они в той или иной степени были торговыми. Очень редко кто размещался на отшибе. Особой памятью на голые цифры и названия Комбат похвастаться не мог, но все-таки он постарался запомнить около десятка координат.

С наступлением темноты, его прервали. В номер, предварительно постучав, ввалился Ильяс – один из тех двоих, кого Комбат увидел, едва только пришел в сознание после первого знакомства с братией “мюэллима”. Сейчас этот увалень с одутловатым лицом излучал добродушие.

– Шеф говорил, пусть ты меня проводишь. Наличку нужно завезти. Можешь звонить ему по внутренний, уточнять.

– Чего там уточнять, поехали.

Спустились на лифте, сели в машину. Ни кейса, ни пакета у Ильяса с собой не было, хотя сумма, вероятно, перевозилась не слабая. Есть тайник в автомобиле? Спрашивать не хотелось – какое ему, в сущности, дело?

Сейчас, поздним вечером, поток машин на центральных, узких, по сравнению с московскими, улицах превратился в полноводную реку. Какие угодно модели и марки – от новехоньких ярких спортивных моделей до старинной “Волги” образца шестидесятых годов с хромированным оленем на “носу”. Кто-то выехал полихачить, норовит просунуться в каждую щель, чтобы побыстрее миновать центр, выскочить на оперативный простор. Кто-то гуляет в полном смысле слова – развалился на водительском месте, переговаривается с пассажиром в соседней машине, время от времени издавая сигнал ради собственного удовольствия.

На тротуаре тоже полно людей. Тут и там столики и легкие стулья кафе полностью перекрывают его. Прохожим приходится лавировать между столами, а посетители на крайних местах могут при желании, не поднимаясь, коснуться рукой притормозившего из-за пробки автомобиля.

– Шеф о тебе большого мнения, – пробормотал Ильяс.

– Как только он решился взять меня одного на катер? Не понимаю.

– Он просто не ожидал такой подлянка. Думал, нервы будут один другому испытывать, словами давить. А этот ублюдок совсем разум потерял…

– Имей в виду, в любой момент могут остановить! Права проверять, багажник. Или придумает, что правила нарушил – каждому надо за вечер своя сумма заработать.

"Тут придумывать не надо, – усмехнулся про себя Комбат. – Любого можно с полным основанием лишать прав”.

– А ты уверен, что выбрал подходящее время?

– Я не выбираю, я везу. Шаин ждет неприятностей не от этих.

Настал черед и Ильяса – ему лениво махнули жезлом. Заглянули в салон, заставили открыть багажник. Обошлось.

– Не спрашивали, кто я? – поинтересовался Рублев.

– Какое их собачье дело? Кинул кость – и поехал дальше. Откуда они знают, сколько у меня здесь? У них такса от машины зависит. Дороже машина, больше плати. Вон с этот возьмут полная программа, – Ильяс кивнул на парня с девушкой в “мерее”. – А мне зачем шикарно ездить?

– – Часто возишь?

– Неделя раз. Не всегда я. Деньги с казино, с ресторан, с такси. Красавицы, которые.., дают – с них тоже. Ихние деньги я требую, чтобы кто-то менял. А то она х., в руку берет, потом эта же рука деньги принимает. Даже меняных купюр брезгую, отдельный пакет держу.

– Сложная процедура, – заметил Рублев. Его не очень интересовали эти излияния. Сам он относился к проституткам спокойно, как нормальный мужик. По принципу “кто без греха, тот пусть первый кинет камень”.

– Как насчет тех денег, что украли? Выяснили уже?

– Нет еще, искаем.

– Долговато. Вы здесь всех должны знать, кто на такое способен.

– Это целый справочный бюро иметь надо, – от смеха его голова несколько раз качнулась на раздутой шее вверх-вниз, как на толстой пружине.

Тут человеку за рулем показалось, что приезжий кивнул с некоторым разочарованием.

– Ты не думай, я с ходу могу говорить, кто что держит. Алабаш с людьми держит любой базар, кроме Центрального. Центральный базар держит с Нахичевани человек – Алескер. Ресторан, кебабхана и прочий такой дела держат два: Гюрджи и Самвел.

– Самвел? Армянин? – удивился Комбат.

– Наш человек, мусульманин. Есть такой обычай: если дети в семье умирают, следующий называть именем врага.

"Что-то чечены не спешат русскими именами называть детей”, – подумал Рублев.

– Вокзал держит один паскудный человек – Али. Такое святое имя такой гадкий человек носит.

"Скажи мне, против кого ты воюешь, и я тебе скажу, кого ты лучше знаешь”, – подумал Рублев. Против мусульман как таковых он ничего не имел, но противники его относились именно к “рабам Аллаха”. Познания в православии сводились у Комбата к умению креститься и празднованию Пасхи – однажды будучи в гостях он даже принимал участие в крашении яиц при помощи луковой шелухи. Про ислам он знал побольше – даже то, что шииты почитают великого мученика Али, приемного сына пророка. Могила его находится в Ираке, в местечке Кербела, и паломничество к ней считается не менее почетным, чем в Мекку.

– Гостиниц много держит Кячал, по-вашему – Лысый. Но наша – лучшая.

– А чечены?

– Бабки они делают в России, – заметил напарник. – Здесь никого вытеснять не пробовали, здесь у них другие дела… Деньги из номера мелкота воровала. Кто-то из тех, который сам по себе. Их мы плохо знаем. Попробуй летом всех комаров в комнате считать.

– А если не так? Вдруг кто-то хочет шефу собаку подложить? Чтобы те, кому ты сейчас навар везешь, бочку на него покатили. Сказали, что плохо держит место.

Человек с отечным лицом на минуту задумался, потом кивнул.

– Правда, может быть.

"Неплохо, если он подаст идею “мюэллиму”, – подумал Рублев. – Хотя Шаин человек неглупый, все варианты держит в голове”.

Остановившись – на этот раз по собственной инициативе, – Ильяс попросил поднять капот.

– Запах в салоне, а я ничего не разбираюсь. Смотри, может, шланг где порвался?

Рублев сообразил: напарник не хочет показывать, откуда достает деньги. Так и есть, вот он уже выходит.

– Все в порядке. Никакой течи.

– Спасибо, извини. Дальше я один, ты тогда в машине подожди.

– Сколько ждать, когда начинать беспокоиться?

– Здесь уже беспокойства не должно быть. Крайнем случае полчаса задержат. Обычно десять минут.

– Где ты будешь? На каком этаже?

– Не знаю, где сегодня примут. Держи ключи. Машину разворачивай и ставь вон там, подальше. Не любят, чтобы здесь рядом стояла.

Ильяс прошел во двор, направляясь к зданию в глубине – ничем не примечательному, из породы казенных зданий шестидесятых годов. Скрылся за дверями. Комбат проследил: зажжется ли новое окно из числа темных? Не зажглось.

Откатил машину к назначенному месту. Прождал минут пять, периодически оглядываясь. Выключил радио в салоне и оставил открытым окно, чтобы лучше слышать звуки в ближнем радиусе. Чувство слежки – пока ехали его не было, а сейчас возникло. Откуда доносится запах опасности?

Скоро все стало ясно, как только лобовое стекло украсилось паутинкой с аккуратным отверстием в центре. Пуля впилась в заднее сиденье и где-то там застряла. Пригнувшийся Комбат сопоставил две точки и мысленно провел через них единственно допустимую прямую. Получалось, стреляли откуда-то сверху – с крыши или с последнего этажа.

Упираясь виском в приборную доску, он повернул ключ и попытался в точности нарисовать себе картину ближайших метров асфальта. Назад надо подать. Черт знает что там творится сзади, но если сильно не газовать – тебя объедут.

Сложившись вдвое, непросто было нажимать на педали, но Рублев с грехом пополам все-таки откатил машину, дал предупреждающий сигнал и стал медленно заворачивать, чтобы укрыться за углом дома.

По тачке успели выстрелить еще дважды, теперь уже не видя самой цели. Рублев не сомневался – стреляли из снайперской винтовки. Если бы дело происходило днем, не сносить ему головы. А так человеку, засевшему где-то наверху пришлось ловить подвижные отсветы других машин или целить приблизительно по месту водителя.

"Ильяс не подставил, иначе выстрел случился бы сразу, как только я заглушил мотор. Места стрелок заранее не знал, ему понадобилось время, чтобы выбрать подходящую позицию. Почему никто не попытался разыграть из себя прохожего, перейти улицу с деловым видом и в последний момент выстрелить в упор? Испугались, решили накрыть с безопасного расстояния. Похоже, это те, кто уже имеет о нем отзывы. Та контора, чьих людей он обидел на катере. Судя по снайперской винтовке, ожидали, что его пошлют сопровождающим”.

Комбат вылез наружу, заблокировал двери с пульта.

"Все, я уже вне сектора обстрела. Хотя осторожность все равно надо соблюдать”.

Посидел несколько секунд на корточках, прикидывая свой дальнейший маршрут.

«На Ильяса напали или ждут, когда он будет возвращаться к машине? Вряд ли ему позволят беспрепятственно передать деньги. Надо продвигаться к дому, где он скрылся. Вспомни конец разговора: “Где ты будешь? На каком этаже? – Не знаю, где сегодня примут”. Значит, он не первый раз передает текущую выручку именно тут. Кто занимает здание? Принадлежит оно тем, кому подчиняется “мюэллим”, или они просто используют его время от времени?»

Это были не досужие размышления. От ответов на вопросы, проскакивающих в голове со скоростью автоматной очереди, зависела вся последовательность ближайших действий. Перебегать улицу опасно, скорей всего стрелок никуда не делся, держит ее под прицелом.

Лучше присмотреть подходящую машину. Обычная бортовая вполне бы его устроила, но вслед за десятком легковушек загромыхал “КАМАЗ” с облупившейся краской на кузове. Рублев рассчитывал, что водитель притормозит на красный свет, но машина выкатилась на середину перекрестка. Он чуть успел подтянуться за край кузова и примостился за стальным бортом. “КАМАЗ” так и не остановился – не увидев помех, водитель благополучно проехал на запрещающий сигнал. Вместе с ним и Комбат пересек опасную зону. Спрыгнул, проехав квартал. Теперь можно подобраться к зданию с другой стороны.

Глава 7

Комбат медленно передвигался по небольшому выступу на уровне третьего этажа. Высокие тополя принимали на себя первый удар света от ближайшего фонаря – на стене шевелился сложный узор листьев и веток. Комбата сейчас не очень волновало – видят его случайные прохожие или жильцы соседнего дома. Особого расположения к Ильясу Рублев не испытывал, но не в его характере было бросать в беде даже такого напарника, с которым он ничего не имел общего.

Прошло уже достаточно времени с тех пор, как человек с короткой шеей и одутловатым лицом скрылся за дверью, имея при себе немалые деньги. Может, он валяется сейчас в коридоре, истекая кровью, и есть еще возможность спасти ему жизнь?

В одном из темных окон осталась открытой форточка, и Комбату не составило труда дотянуться до задвижек рам – сперва наружной, затем внутренней. Бесшумно спрыгнув с подоконника, он осмотрелся, не включая света. Дорогой ковер на полу, брошенный на кресло пиджак, беззвучно работающий телевизор. В карманах обнаружились только дорогая зажигалка и два презерватива. Если здесь в самом деле сидят большие шишки, то охрана здания организована просто позорно. Или просто не допускают мысли, что конкуренты посмеют посягнуть на их священные жизни?

Выглянув в коридор, он никого не увидел. В соседней комнате мужчина разговаривал по телефону и вертел в пальцах сигарету, перекатывая ее туда-сюда. Интонации обличали недовольство и озабоченность. Рублев вошел незамеченным, постучал по столу указательным пальцем. Правую руку со взведенным “ТТ” убрал за спину, чтобы не напугать без нужды.

Мужчина с сигаретой резко обернулся, прикрыв ладонью трубку.

– Сюда человек заходил. Должен был выйти обратно и не вышел.

Комбату плевать было, кто перед ним – “свой” или “чужой”, большой бугор или шестерка. Быстрее выяснить насчет Ильяса, неважно при добровольном содействии или вынужденном.

– Тебя, значит, с ним посылали? – визгнул тонким голосом мужчина. – Прошляпил все на свете! Чем занимался, куда смотрел!

Так и не закурив, он швырнул незажженную сигарету в угол.

Вступать в долгие объяснения Рублев не собирался.

– Пошел в задницу со своей воспитательной работой. Проведи меня вниз, надо посмотреть, куда он делся.

– Никто сюда не заходил, – сказал мужчина более вежливым тоном.

– Я пока своим глазам больше верю. Пошевелись, времени нет.

Спустились на первый этаж. Лифта в здании не было, и Рублеву пришлось торопить своего спутника, не привыкшего быстро бегать по лестницам. Навстречу попался какой-то парень с просматривающейся под мышкой кобурой на ремнях. Но руки его торчали в карманах брюк и взгляд был рассеянным. Спутник Рублева адресовал ему беглый вопрос, на который парень ответил недоуменным пожатием плечами.

"Работнички, блин”, – мысленно выругался Рублев. Выходит ему, стороннему человеку, больше всех нужно?

Внизу, у дверей, нашли еще одного “работника”, тот вскочил с места с бравым видом. Последовал оживленный разговор на азербайджанском, после чего Комбату подтвердили – Ильяс не появлялся.

– Спроси: он никуда не отлучался за последний час? – потребовал Комбат.

Оказалось, что дежурного охранника отвлек телефонный звонок. Звонили не на пост, а в одно из помещений первого этажа. Трубки никто не брал, а телефон продолжал упрямо верещать. У дежурного лопнуло терпение – в результате пришлось объясняться с пожилой “хала”, уважительно доказывать, что она не туда попала.

– Без комментариев, – развел руками Комбат. – Вам всем могло не поздоровиться.

Его спутник отвесил охраннику подзатыльник, как нашкодившему ребенку. Сам Рублев бросился осматривать все помещения подряд. Он подозревал, что Ильяс где-то здесь. Зачем им волочить его с собой?

Догадка быстро подтвердилась – в запертой изнутри кабине туалета пропажа обнаружилась. Ильяса оглушили и втолкнули сюда, зная, что в ближайшее время он не очухается. Приведенный в чувство, он и сейчас плохо соображал, только брезгливо посматривал на одежду, впитавшую не самые благородные запахи.

– Где машина? – спросил Комбата человек с визгливым голосом.

– Другую лучше дайте. Нашей вид подпортили, будет бросаться в глаза.

– Его без тебя отправят. Ты пойдешь со мной, надо с начальством консультироваться.

"Сколько у вас начальников? – подумал Рублев, но отказываться не стал. – Назвался груздем, полезай в кузов. Мало ли чего полезного увидишь и услышишь”.

У него временно отобрали оружие и завели в комнату, где был создан домашний уют. Здесь стояло черное пианино, поблескивали в буфете чашки и блюдца из фарфорового сервиза. На японском телевизоре красовалась женская статуэтка, диван был застелен клетчатым пледом. Дополняли идиллическую картину двое пожилых мужчин, которые смотрели телевизор.

Нагнувшись, спутник Комбата стал докладывать неестественным шепотом. Выслушав его, двое стали общаться между собой. По интонациям Рублев догадался, что происходит вежливый спор. Первый, похоже, предлагает не идти на обострение, подождать развития событий, второй – не спускать наглости, немедленно ответить по полной программе.

Наконец “телезрители” договорились. Один из них подозвал спутника Комбата, велел достать из буфета хрустальный бокал, наполнить вином из открытой уже бутылки. Потом показал Рублеву красное пятно на салфетке под бокалом – оно медленно увеличивалось, расползалось в разные стороны.

– Видишь, протекает. Ничего не заметно, а протекает. Перестарался мастер, в одном месте слишком сильно прорезал узор. Ты и твой начальник тоже чуть-чуть перестарались на катере. Не надо нажимать так сильно. Попробуй вернуть деньги, только, пожалуйста, без трупов. Они ведь тоже могли Ильяса прикончить, но проявили благоразумие.

Время упущено, деньги успели далеко уплыть. Конечно, этим людям важна была не разовая выручка – тут стоял вопрос принципа, вопрос демонстрации силы. Нарезать на хрустале узор, но так, чтобы не испортить изделие.

С момента стрельбы по машине прошло не меньше получаса. Комбат допускал, что снайпер остался на своем месте и продолжает караулить. Может быть, теперь ему подкинули и прицел ночного видения?

Снайпер интересовал Комбата гораздо больше, чем наличка. Несмотря на его осечку, Рублев нутром почувствовал, что столкнулся с профессионалом. Откуда здесь, в Баку, мог взяться такой? Вероятнее всего, чеченец – у кого еще столь богатый опыт?

Обнаружить его теперь можно единственным способом: вызвать огонь на себя. Дело, конечно, рискованное, но в данном конкретном случае игра стоит свеч. Перед уходом Комбат попросил одолжить на время бронежилет и теперь импортный легонький предмет защиты сидел как влитый, не отягощая, как аналогичные изделия более грубых фасонов.

Темная улица почти опустела. Комбат сделал шаг – по его собственным расчетам он теперь в пределах простреливаемого сектора. Еще шаг. Никакого эффекта. Убрался снайпер или сменил позицию? Или пользуется обычной оптикой и рассчитывает на удачу – вдруг противник попадет в освещенную зону?

Комбат выбрал траекторию перемещения так, чтобы его фигура всего на мгновение оказалась различимой, а потом ушла в тень. Тогда больше вероятности, что снайпер будет целить в корпус – в условиях плохой видимости даже профессионалы частенько делают такой выбор.

"Может, не стоит подставляться?”.

Широким шагом Комбат прошел по касательной к освещенному кругу. И тут же пониже левой ключицы ударило будто тяжелым, запущенным с огромной скоростью молотом. Он отлетел в сторону, докувыркался до самых кустов. Успел заметить микроскопическую вспышку в темноте. Надо превозмочь боль и подниматься побыстрей. Пока враг не ушел.

Отсюда, из кустов, можно выбраться незамеченным. Здесь самое темное место и даже общие очертания лежащего тела вряд ли заметны сверху. Хотя вглядываться стрелок обязательно будет – на этом можно выиграть полминуты.

Комбат отполз в сторону, переводя дыхание, сбитое попаданием пули. Синячище, конечно, вылезет громадный. Ничего, участвовать в конкурсе по бодибилдингу он не собирается, загорать на пляже тоже.

Вон откуда стреляли, с чердака. Жалко терять время, но придется в обход подбираться к дому.

Бежать было трудно, каждое соприкосновение с асфальтом отзывалось болью в грудной клетке, как будто пуля пробила жилет и засела между ребрами. Заскочив в подъезд, Комбат прислушался. Шагов по лестнице не слышно. Неужели успел свалить? Девичьи, легкие шаги затихли почти сразу.

Лифт здесь старой конструкции, с ограждением из металлической сетки. Но вернее пешком подняться – в кабине ты как в клетке.

Снайпера Рублев заметил с площадки предпоследнего, шестого этажа. Кожаная безрукавка на голом загорелом торсе, кожаные перчатки с обрезанными пальцами, капля серьги на мочке уха. Футляр для гитары – там, конечно же, уместилась винтовка с отделенным прикладом. Но самое интересное, что внешность типично славянская: голубые глаза, пшеничный чуб.

Все это Комбат разглядел в один момент, даже при неудобном ракурсе. Рванул вверх, позабыв о боли, и только на расстоянии нескольких шагов разглядел голубой трезубец, вытатуированный над левым соском. Теперь ясно, что за кадр – боец из “УНА-УНСО”.

Стрелок остановился от неожиданности. Ни намека на страх не появилось у него на лице – скорее радость. С такими кулаками редко идут в снайперы, подобная профессия больше подходит людям, по жизни незаметным. Этому скорее пристало бы появляться на ринге, в боях без правил.

Он спокойно поставил футляр на пол и сделал шаг вниз – навстречу. Если б Комбат выхватил “ТТ”, наверняка успел бы произвести по крайней мере один выстрел. Вместо этого Рублев расстегнул и сбросил рубашку, вытащил из пистолета обойму. Даже снял бронежилет, чтобы не иметь ни в чем преимущества.

Украинец ждал – он умел владеть собой. Судя по всему, исход сегодняшнего дня он предпочитал всякому другому. Его обязали сидеть на крыше и не высовываться, но теперь ведь не он проявил инициативу. Значит, у начальства претензий не будет, если он вышибет москалю мозги, вместо того чтобы щелкнуть его с безопасного расстояния.

"Наверняка ведь попробовал пороху в Чечне, – решил Комбат, делая шаг наверх. – Не одного солдата уложил, гадюка”.

Противник начал без замаха. Рублев успел увернуться. Нанес два удара по корпусу – словно в кирпичную стену, разве только костяшки пальцев не ободрал. Хохол был выше на полголовы, шире в плечах, и его обнаженный мощный торс, полуприкрытый кожаной безрукавкой, весь состоял из выпуклостей разной величины. Ни один посторонний наблюдатель не поставил бы на Рублева, сам возраст которого не позволял надеяться на успех в схватке с этим здоровенным амбалом.

"Западенец” усмехнулся попытке атаковать и нанес в ответ два точных удара по корпусу. Рублев отлетел назад, стукнувшись спиной об ограждение шахты лифта. Хохол спустился еще на две ступеньки. Он намеревался и дальше бить, как отбойный молоток, вышибая из Комбата дух.

Теперь противники оказались на площадке между этажами. Здесь было больше места, чтобы развернуться, и каждый рассчитывал извлечь из этого пользу.

Комбат чуть пригнулся, закрываясь от коротких мощных ударов. У этого хватит сил хоть на час, хоть на два. Надо использовать его малейшую неосторожность.

Наконец, случай представился. Враг раскрылся чересчур самонадеянно, и Комбат вложил всю силу в прямой удар под правый глаз. Любому местному кадру он просто снес бы башку с плеч, но хохол только поморщился и выругался сквозь зубы. Хотя под глазом стало наливаться черно-синее пятно, а нижнее веко вспухало как на дрожжах.

Наверняка жильцы ближайших квартир слышали шум. Но никто не рискнул выглянуть – люди давно усвоили простую истину: без нужды не высовывайся. Впрочем, им предстояло услышать настоящий грохот, который наверняка заставил даже самого любопытного попятиться назад из прихожей.

Взбесившийся “западенец” сцепился с Комбатом в попытке оторвать того от площадки и швырнуть вниз по ступеням. Отчасти ему это удалось, только упали и покатились оба. Перила, лестница, испещренные надписями стены переворачивались раз за разом. Только лоб “западенца” с прилипшей прядью волос оставался на месте, по-прежнему вдавливаясь в висок. Пальцы толщиной с ножку стула несколько раз пытались вцепиться Рублеву в горло.

Кое-как выпростав руку, Комбат стукнул ребром ладони по основанию шеи. Как следует размахнуться не получилось, однако рука противника на секунду ослабела. Этого хватило, чтобы Рублев вскочил на ноги и засветил замешкавшемуся “западенцу” ботинком в лицо. Удар вышел таким сильным, что прочно прихваченная подошва наполовину отделилась.

Отпрянув назад, он ответил – попал точно в то место, в которое шлепнула пуля. От боли у Рублева потемнело в глазах. Он попятился и вдруг почувствовал, что теряет почву под ногами. Когда они скатились сюда, на следующий этаж, металлическая дверь лифта от сотрясения открылась, и Комбат теперь балансировал между этажами.

Он инстинктивно уцепился пальцами за металлическую сетку ограждения, но тем самым ослабил защиту. Попытался увести голову от очередного удара. Но до конца не успел – полетел вниз, в шахту.

Попытался ухватиться за трос, рука соскользнула, и ему удалось смягчить падение. К счастью, кабина стояла двумя этажами ниже, иначе он разбился бы насмерть. Ударившись о крышу, он усилием воли заставил себя сразу же подняться на ноги. И очень вовремя: сверху летела гора мускулов, над которой кожаная безрукавка поднялась наподобие черного крыла.

После длинной, сопровождаемой надсадным хрипом серии ударов, враг завалился на бок, тяжело дыша.

– Где здесь.., чечены.., окопались? – Комбату потребовалась целая минута, чтобы сформулировать вопрос.

Вместо ответа “западенец” выпустил красную слюну. Его пальцы сжимались в кулак и снова разжимались, но эти судорожные движения, похоже, происходили помимо воли.

– Скажешь – оставлю в живых. Нет – пеняй на себя.

"Западенец” что-то начал на своем.

– Нет, ты уж вспомни, чему в школе учили.

– Не знаю… Разругался с ними… Противник не то чтобы сломался – просто утратил интерес ко всему происходящему. И дело было не столько в страхе за жизнь. Он понимал что проиграл этот бой.

– Где разругался?

– Еще там.., в Чечне.

Все испарилось: враждебность к “москалю”, ярость, сознание собственного превосходства. Остались апатия, равнодушие. Надолго ли?

– Не заплатили, сколько обещали?

– Да пошли они!.. Слишком много возомнили о себе!

– Какого же хрена вы туда таскаетесь, – начал было Комбат, но махнул рукой.

Не похоже было, что боец врет. Не трус, овечкой не прикидывался.

– Жалко, я тебя сразу не прибил, остановился.

Как теперь быть, в самом деле? Не возвращаться же сюда с “пушкой”, чтобы выстрелить в затылок. Комбат приподнял тяжелую голову за мокрый чуб, заглянул еще раз в глаза. Все, уже не боец. Даже, если очухается полностью, больше никуда не полезет. Рублев хорошо знал такой тип людей – людей не способных переносить поражение, особенно в схватке один на один. Их держит на плаву только вера в собственную непобедимость. Если она сломана, такой человек безвольно опускается на дно.

– А деньги? Кто забрал наличку? “Западенец” еще раз выхаркнул кровь.

– Плевать им было на наличку… Просто хотели показать, что не лыком шиты… Насчет бабок завтра позвонят, скажут, где забрать.

– Скажут? Без подвоха?

– У них у самих очко играет, боятся далеко зайти.

Глава 8

Вернувшись в гостиницу, Рублев узнал, что с Ильясом все в порядке. Свалился спать, не раздеваясь – даже боль в голове и груди не помешала.

Утром Комбат принялся изучать себя в зеркале – в общем и целом лицо удалось уберечь от сильных повреждений. Это вещь немаловажная – к ободранной физиономии отношение сразу настороженное. Взялся за “Желтые страницы”. От мелкого шрифта быстро устали глаза, да и голова после вчерашней встряски еще не готова была к кропотливой работе.

Зашел в опустевшее казино, поздоровался с Кямраном, кивнул еще нескольким, кого пока не знал по имени.

– Деньги уже на месте, – сообщил Кямран. – В последний момент испугались открыто начинать войну. Но камень за пазухой держат… Шеф в Гянджу поехал, сегодня вряд ли вернется.

– Мне ничего не просил передать?

– Ничего. Сегодня отдыхаем, – Кямран светился от радости.

– Он мне выдал мобильник на всякий случай, – сказал Рублев.

– Знаю. Хочешь в городе гулять? Иди, я сразу позвоню, если что. Только смотри, осторожно.

– Как бы мне с колесами решить вопрос?

– Машины есть. Только не надо самому за руль без прав. Бери любой такси со стоянка, пользуйся хоть целый день.

– Я уже с одним познакомился, – Рублев назвал номер машины.

– А, знаю. Хороший парень, Ариф зовут, – Кямран выглянул в окно. – Сейчас пока не видно его машины. Хочешь, пошлю человека вниз, предупреждать швейцара.

Комбат решил подождать. Все-таки лучше иметь дело с одним таксистом, чем с разными. Окна в казино остались занавешенными с ночи, свет слегка пробивался в помещение узкими лезвиями. Каждый сантиметр воздуха был пропитан запахами дорогих сигарет и мужского одеколона, словно бесплотные тени игроков все еще присутствовали за столиками.

Усевшись за большим столом, расчерченным для игры в рулетку, Рублев взял в руки забытый жетон – круглый и плоский. Чет-нечет, красное-черное, можно ставить на кон все или играть по маленькой.

Арабы неспроста забрались так далеко от центра. Где-то поблизости от жилья должно быть их место работы. Стабильное место, если они перетащили сюда, в Баку, своих женщин.

Ходят в ресторан, а квартиру снимают в типовом панельном доме. Точно такие же дома Рублев видел во многих советских городах. Хорошо знал метраж квартир – чересчур скромно для людей, разъезжающих на такси и обедающих в лучшей гостинице возле центральной площади. Из-за кого они себя ограничивают? Из-за тех, кто может обвинить в роскоши за чужой счет, в нецелевом использовании средств?

Можно было примоститься возле дома в надежде отследить их перемещения. Но Рублеву даже сидение у обувных дел мастера далось с трудом. С оружием в руках он мог бы сутки пролежать брюхом в грязи, выжидая удобного момента. В таких случаях греет простая и ясная мысль: “как только, так сразу”. В нужный момент нажмешь спусковой крючок, завалишь врага. А пасти кого-то, будучи невооруженным? Прятаться за углом дома или на лестнице, чтобы в конце концов увидеть, как жилец квартиры сходил в ближайший магазин за свежим чуреком? Работенка для стукача или как там правильно называется эта профессия? Для нее нужен другой склад характера.

Давным-давно, со времен военного училища, Комбат привык бриться дважды в день. Уже тогда щетина росла густой, жесткой. Потом он брился при любых обстоятельствах – в походных и боевых условиях. Электробритвой никогда не пользовался, брился станком, даже если не имел возможности намылить щеки или хотя бы смочить их водой. Как только наступал срок, он физически ощущал потемнение и шершавость щек, ощущал как грязь, от которой нужно избавиться.

Сейчас сознательно решил подождать. На улицах Баку заросших личностей было не так много, как в горах Северного Кавказа, но густая щетина все же добавляла Рублеву восточного колорита. На третий день у него прорисовалась небольшая бородка – равномерной порослью от кадыка к подбородку, по скулам и выше по щекам. “Абрек”, – оценил он себя, увидев спросонья свое отражение в зеркале.

Неприятное ощущение чего-то чужого на лице уже притупилось. Если бы еще знание местного языка могло так же быстро проявиться за трое суток. Хотя чеченцы, вероятнее всего, тоже общаются с местными на русском – это пока единственный язык, которым неплохо владеют и те и другие.

С великим и могучим ничто не сравнится, даже врагу без него не обойтись. Но кроме языка, существует еще и акцент. Если поблизости окажутся настоящие чеченцы или те, кто давно имеет с ними дело, подмену распознают сразу.

В первом же офисе он огляделся вокруг подчеркнуто холодным и презрительным взглядом, протянул листок, заготовленный по пути. Без вежливых предисловий там значилось, что предъявитель хочет встретиться с начальством по вопросу благотворительности. На все попытки получить дополнительные разъяснения гость только пожал плечами, объяснив скупым жестом свою немоту.

Его отвели к заму. Там он извлек на свет второй листок, где слов было больше:

«Ваши братья-мусульмане ведут против неверных героическую войну не на жизнь, а на смерть. Усилиями сочувствующих людей организован фонд в поддержку народа Ичкерии. Какую сумму вы могли бы пожертвовать?»

Человек, у которого даже не было своего кабинета, поскреб подбородок, помялся:

– Конечно, мы, как мусульмане, сочувствуем… Извините, а слышать меня вы можете? Это хорошо… И видеть тоже. Посмотрите вокруг себя, оцените наш бизнес. Разве это бизнес? Зарабатываем себе на хлеб, вот и все. Слишком вы далеко забрались, вам лучше в центре походить по офисам, там масштабы другие. А у нас – могу открыть сейф и показать, сколько там денег.

Рублев поморщился, давая понять, что ничего смотреть не собирается: пожертвования – дело добровольное.

– Скажу по секрету: нас вчера приходили инспектировать, – продолжал замдиректора. – Закрыть грозились, лицензию отобрать. Научились выжимать деньги: теперь даже плюнуть нельзя без лицензии. Грозили-грозили, а я же не могу им сунуть на троих сто долларов взятки – обидятся.

Рублева мало интересовало, врет замдиректора или говорит правду. Деньги ему не были нужны, он хотел посмотреть на реакцию и вообще оглядеться по сторонам. В качестве предлога для посещения он мог придумать что-то более нейтральное – например, выгодную сделку от имени несуществующей фирмы. Но он решил сразу взять быка за рога.

Во второй по счету фирме заросшего щетиной посланца “независимой Ичкерии” приняли сухо и недоверчиво. У этих, по всей видимости, была надежная “крыша”, и они могли себе позволить скептически разглядывать визитера.

– Вообще-то люди, которые обращаются с такими просьбами, имеют при себе письма и ходатайства с печатями. Откуда нам знать, кто вы на самом деле?

"Я у вас ничего не возьму, – написал “немой” на чистом листке. – Если условимся о сумме, заедет человек. Официальное лицо”.

– Ну, и сколько вы хотите?

Рублев высокомерно пожал плечами. Он не торгуется, пусть сами решают, сколько в состоянии выделить.

– Видите ли… Есть определенные фонды, которые централизованно занимаются сбором и распределением средств. На беженцев, на гуманитарные нужды.

"Видал я эти гуманитарные поставки, – подумал Комбат. – Если они годятся для женщин и детей, тогда, наверное, люди Хаттаба и Басаева получают посылки с памперсами”.

– С фондами мы могли бы иметь дело. А с отдельными личностями – извините…

Рублев анализировал не только слова. Внешний вид сотрудников, отдельные детали интерьера. Коробки с товаром – если они частично находились в коридорах и во дворе. Конечно, он не надеялся унюхать запах оружейной смазки. Фирма может заниматься чем угодно и одновременно обслуживать финансовые интересы боевиков. И все-таки одна-единственная мелочь может о многом свидетельствовать.

Вернувшись в такси, Комбат чуть было по инерции не стал писать водителю следующий адрес. Нет, здесь ему незачем прикидываться немым.

– Тоже рядом, особенно не разгонишься, – с максимальной вежливостью улыбнулся Ариф.

Вопросов он, конечно, не осмеливался задавать. Искренне радовался возможности еще раз оказать услугу – согласился бы на горбу тащить любого из людей Шаина, лишь бы не потерять хлебное место возле гостиницы.

Глава 9

В третьем по счету офисе Рублеву показался подозрительным радушный прием. Его попросили подождать, угостили чашкой кофе и фисташками на блюдце. Чеченским или арабским “следом” ни с какой стороны не пахло. Но почему-то немоту гостя приняли как должное. Может, успели позвонить соседи, те, у кого он уже побывал, предупредили насчет посланника, объезжающего фирмы в округе?

Офис занимал три этажа, и Комбата усадили в самой дальней от лестницы комнатке с зарешеченным окном. Обычно решетки ставят на первом этаже, а здесь решили, что на втором такая мера предосторожности тоже не помешает.

Привстав, Рублев выглянул в коридор и увидел двух крепких молодых людей. Их выдавали глаза – на самом деле все внимание было приковано к выходу из тесного закутка, куда усадили гостя.

В чем дело? Испугались рэкета? Раскусили поддельную немоту? За стенкой тоже шаги, неприятно-замедленные. Из чего сделана эта перегородка – кирпич или гипс? Подбираются осторожно – откуда у них такое лестное мнение о его боевых способностях?

Заглянула улыбчивая девушка:

– Директор уже освободился. Секретарша позвонит прямо сюда, как только он будет готов вас принять.

"Может, ты угодил в осиное гнездо, только в другое? К тем, кого мочил на катере, или на фирму, живущую под их “крышей”? Опознали? Уверены или только подозревают?” – бешено проносились вопросы в голове Комбата.

Вот и звонок по внутреннему. Они, конечно, считают, что “дорогой гость” вооружен. Рассчитывают получить секунду преимущества, когда он возьмет в руки трубку. Ее ведь надо бросить сперва, чтобы выхватить пистолет. Лучше взять, по крайней мере он будет готов к наскоку именно в этот момент. Жалко, если таксиста захомутали ни за что, ни про что.

На третьем звонке, Рублев поднял трубку. Но слушать не стал – сразу положил ее возле аппарата и шагнул к дверному проему, занося руку для удара. Никто еще не появился, а тяжкий кулак уже полетел вперед, набирая скорость.

Сунувшись внутрь, парень из коридора наткнулся на беззвучный снаряд – тот несся точно на уровне челюсти. Беднягу швырнуло о стенку, пистолет отлетел на несколько шагов. Комбат не рискнул высунуться за ним, потому что сразу хлопнуло несколько выстрелов. Парня, конечно же, подстраховывали, и коридор все время держали под прицелом.

Своим ударом Рублев почти ничего не выиграл – разве что вывел из строя единицу живой силы. Слабое утешение, когда сзади у тебя прочная решетка, а впереди узкая полоса пустого, простреливаемого в упор пространства.

Комнатушка угловая, две наружные стены. Третья – перегородка, за ней кто-то есть. Стрелять не торопится, боится промазать и получить ответный подарочек. Похоже перегородка все-таки кирпичная. Полкирпича – толще никто не делает. Человек по ту сторону не дышит, придется ломать наугад.

Отступив на два шага – именно столько позволяло пространство тесного закутка, – Рублев оперся на левую ногу, а правую выбросил с разворота. Когда клали стенку, в раствор явно недосыпали положенного по норме цемента: дырища получилась приличная, воздух затуманился мелкой пылью.

Вылетевшие кирпичи никого не задели. Противник оказался чуть в стороне от направления удара и быстро отпрянул назад. Зато выдал свое местонахождение. В руках у Комбата появился ремень, снятый с брюк – гражданские брюки он тоже носил с ремнем. Армейская пряжка, конечно, сила, но даже с небольшой пряжкой получаешь оружие, иногда незаменимое.

Он просунул руку в широкое с неровными краями отверстие и выпустил узкую кожаную змею ремня. От неожиданности человек за перегородкой выстрелил, но край пряжки рассек ему бровь и на секунду дезориентировал. Следом за рукой Комбат сам нырнул в пробоину, краем глаза ухватив общие очертания помещения, светлые прямоугольники окон, тоже расчерченных решетками.

Не успел обезоружить “второго номера”, как из коридора заскочил “номер третий”. Комбат ногой толкнул в его сторону черный офисный стол. Трение ножек быстро погасило скорость, но при этом угол столешницы угодил в самое чувствительное у мужика место.

Завладев пистолетом какой-то неизвестной ему модели, Комбат выстрелил скорчившемуся “третьему номеру” в ногу. Он никого не собирался убивать. “Номер второй” – хозяин “пушки” – упал на колени, что-то лопоча.

– Ты мне зубы не заговаривай, – негромко сказал Комбат. – Живо веди на выход. А то секир башка будет.

– Извини, друг. Мне приказали – я делал.

– Ты по сути, – Комбат прислушивался к коридору и наблюдал, как раненый в ногу заползает под стол.

– Можно по лестнице.

– Про лестницу я без тебя знаю. Где есть окно без решетки?

– На третьем. Здесь везде решетка, честный слово.

– Туалет, – прохрипел раненый из-под стола.

Он явно не хотел, чтобы Рублев задерживался.

– Правда, туалет, – спохватился “второй номер”. – Клянусь, забыл. Просто испугался сильно.

– А где тут у вас сортир?

– На той стороне, рядом совсем.

– Пошли, сходим вместе.

– Не надо, друг, – человек умоляющим жестом ухватил двумя пальцами кожу под подбородком. – Не могу ходить.

– Почему это? – Рублев приподнял коленопреклоненного повыше.

И все-таки передумал, не в его правилах было кем-то прикрываться. Если обманули, найдет другой вариант.

Прислонился к дверному косяку – теперь обзор существенно расширился. Вот та дверь в самом деле похожа на сортирную, до нее метров шесть. Осторожно попробовал высунуться – выстрел. Ага, вон они откуда! Слишком вольно себя чувствуют, бьют прицельно. Ну-ка, ребятки, попрячьте головы.

Послал две пули, без особого желания кого-то задеть. Но эффекта добился. Кишка у “ребяток” оказалась тонковата: они тут же надежно укрылись и теперь палили наугад.

– Поехали!

Низко пригнувшись, Комбат в три прыжка одолел расстояние до двери. Заскочил в туалет, выбил закрашенное до половины стекло и прыгнул вниз. Разогретый солнцем асфальт как будто спружинил под ногами, может быть, даже вмятины от подошв появились.

Вслед выстрелили, но с опозданием, Комбат уже успел укрыться, пригнувшись за чьим-то “жигулем”. Второй перебежкой заскочил за угол. Здесь в микрорайоне дома ставили не так тесно, да и деревья не так густо разрослись. Повсюду большие, открытые для обзора куски: неровно уложенный асфальт, земля без травы. Единственная зелень, которая ее украшает, – битое стекло, то и дело вспыхивающее на солнце.

Перемахнув через бетонное ограждение, Комбат побежал медленнее. На душе было погано, как и в прошлый раз после событий на катере. Наверняка он нарвался на ту самую компанию, где на него, возможно, был составлен фоторобот. Еще одна лишняя, ненужная стычка. С некоторых пор он почувствовал, что его силы не беспредельны.

В бесполезном противостоянии – не с настоящим противником, а черт знает с кем – сила духа терпит поражение. Только чувство исполненного долга может дать новый заряд.

Сейчас надо разыскать Арифа. Выручать, если что-нибудь с ним случилось. Рублев собирался сделать крюк и вернуться на место, где вышел из машины. Но не прошел и двух кварталов, как заметил приткнувшееся в тени, подальше от глаз такси с помятым багажником, побитыми стеклами и фарами.

А где Ариф? Подходить к машине или это приманка? Редкие прохожие удивленно оглядываются, но подойти никто не решается. Каждому ясно – лучше держаться подальше и не искать приключений на свою голову.

– Начальник, – окликнул сзади знакомый голос.

Ариф целехонек. Рублев не ожидал, что когда-нибудь с таким облегчением увидит румяную, подобострастно улыбающуюся физиономию.

– На ходу тачка?

– На ходу, только ездить опасно. Первый же мусор останавливать будет, спрашивать что такое, – Ариф показал два аккуратных будто сверлом просверленных отверстия на крыле.

Что правда, то правда – побитые стекла еще можно оправдать аварией, а следы от пуль объяснить сложнее.

– Звонил гостиница из автомата, говорил: мы здесь.

Комбат только теперь вспомнил про мобильник, врученный ему Шаин-мюэллимом. Да не стал бы он все равно вызывать подмогу.

– Давай отойдем подальше.

– С вами порядок? Не ранен? – с некоторым опозданием поинтересовался таксист.

– Нет. Ты, я вижу, тоже отбился.

– Слышал выстрел. Еле слышал, затем что музыка включал.

"Да уж, сейчас почти каждая собака с глушителем работает”, – подумал Комбат.

– Сразу машина назад давал. Хотели мешать, но я ведь таксист, им со мной не сравняться.

– С кем говорил по телефону?

– Даже не знаю точно. Мне давно этот номер давали, когда я только перед гостиницей становиться начинал. Сейчас спрашивали адрес, обещали Кямран-мюэллиму передать.

Ариф достал из кармана пузырек с крошечными желтыми таблетками, закинул две в рот.

– Аптека здесь рядом, пошел – валерьянка купил.

– Где мы должны ждать?

– Идем, начальник, покажу. Тебе валерьянка не надо?

– Зачем? Голова не болит, живот тоже. Настроение, правда, хреновое. Но тут лекарства не помогут.

Глава 10

Забирать их явился сам Кямран с двумя помощниками. Лишние разговоры вести не стал, предупредил только, что шеф возвращается вечером, раньше, чем ожидалось.

После одиннадцати Комбата затребовали “на ковер”. Шаин-мюэллим приехал недовольный, что-то у него там, в Гяндже сорвалось.

– А я думаю, где он столько гуляет? Решил свой, параллельный бизнес открыть?

Комбат не собирался стоять навытяжку, сидел в кресле на колесиках, твердо опираясь на подлокотники:

– Мы ведь сразу договорились – я не твой штатный сотрудник. Вроде как водопроводчик по вызову.

– Хорошо-хорошо, ты человек независимый. Никто здесь не претендует устроить тебе жизнь по распорядку. Только надо как минимум советоваться.

– Мое дело – это мое дело, я даже “пушку” не брал.

Шаин-мюэллим не хотел вести разговор в той же позе, что и русский. Если у приезжего хватило наглости сесть без приглашения, значит надо встать. Создать мизансцену допроса, когда следователь ходит вокруг подсудимого сужающимися кругами.

Выяснять Шаин ничего не собирался. Картина рисовалась ясно: Борис решил от чужого имени собрать дань с отдаленных фирмочек и положить в свой карман.

– А таксист? Мне даже странно, честно говоря. Какого черта ты не взял машину просто с улицы?

– Не собирался я ничего скрывать.

– Ну и насколько ты преуспел в итоге? – “мюэллим” заложил руки за спину, продолжая перебирать свои янтарные четки с черной кисточкой. – Нарвался на тех, кто как раз тебя мечтал заполучить, а ты сам пришел, своими ногами.

– Как пришел, так и ушел.

– Бойцовских способностей у тебя не отнимешь. Но согласись, всякое могло случиться. Как у вас говорят: “И на старуху бывает проруха”. Риск был, причем совершенно напрасный.

– Это мои трудности.

– Нет, так дело не пойдет. Если у тебя проблемы с деньгами – скажи мне. А в свободное время не напрягайся – отдыхай.

Из Москвы пришел ответ на запрос – сообщение было встроено отдельными битами в десяток картинок с голыми девицами и отправлено на один из европейских порносайтов. Бурмистров даже не раскрывал эти изображения на экране своего монитора, от порнухи его тошнило.

После Лены у него долгое время не было женщин – не хотелось снова испытать разочарование. На внешние данные ему было плевать, главное – найти такую, которую он мог бы превращать в полуживотное существо, мычащее и стонущее, закатывающее глаза так, чтобы видны были одни белки.

Однажды, отвозя работу заказчику, он случайно обратил внимание на блеклое создание, бредущее по улице в слишком теплой для солнечного дня кофте. Неопределенного возраста, со слабой улыбкой на бескровном лице, оно несло сетку с хлебом и молочными пакетами.

Игорь проследил, в какой подъезд зашло создание, потом, в течение недели навел справки. Оказалось, что двадцатипятилетняя Саша ходит самостоятельно только в магазин, по словам мальчишек, ей давно уже выдали справку из “дурдома”. Они же сообщили, что Саша живет с матерью-уборщицей, которая мотается по трем работам.

Что-то нашло на Бурмистрова, он почувствовал непреодолимую потребность завязать знакомство со “слабоумной”. Заговорил с ней в очереди к кассе. Отвечала Саша достаточно внятно, но замедленно. Самые простые вопросы заставляли ее напрягаться, морщить лоб.

В следующий раз он проводил ее до дверей квартиры и не заметил обычного у женщин страха перед незнакомцем. Навстречу выскочила Сашина мать – ее можно было опознать с первого же взгляда. Такая же блеклая, с такими же прозрачными, почти бесцветными глазами. Только энергичная, суетливая – сейчас она торопилась на работу и что-то дожевывала на ходу. Не обратив внимание на Бурмистрова, стала объяснять дочке про замоченное белье.

Игорь прикинулся посторонним, не останавливаясь, поднялся по лестнице выше этажом. Он не сразу понял, почему плохо одетое, заторможенное существо вызвало острое желание. Потом сообразил – от Саши не исходил испытующий, оценивающий взгляд, в ней не замечалось собственных вкусов и предпочтений. Она выглядела тестом, которое можно смело мять и скучивать – если что-то произойдет, назавтра и не вспомнит об этом. И в то же время ее, с ее слабым умом, размытой личностью, легче будет довести до первобытного состояния, где нет больше разума, членораздельной речи, минимального самоконтроля.

В третий раз Бурмистров позвонил. Ему открыли без обычной паузы, когда человека перед дверью разглядывают изнутри через “глазок”. “Это я” – “Да? Ну, проходите”. Мебель убогая, как и все остальное – в самом деле не стоит бояться воров. Зато чисто: наверное, целыми днями она здесь драит – что еще делать одной? Телевизор древний, черно-белый, застелен салфеткой. Наверное, почти не смотрит, ни черта не понимает.

Он чувствовал себя волком, которого не опознала овца. Нет, почему волком? Волк не намеревается доставить овце удовольствие. А он осчастливит эту дурочку, – может быть, первый и последний раз в ее убогой жизни.

– И дома в кофте ходишь?

– Нет.

Она удивленно замерла, как будто только сейчас поняла, что на ней надето. Некоторое время пыталась понять в чем дело, потом вяло улыбнулась: “Пришла и не сняла”.

– Давай помогу.

Она спокойно смотрела, как он расстегивает большие пуговицы – так же спокойно, как открыла дверь. Оказалась девственницей. Игорь предвидел это, поэтому отвел ее в ванную. Там, в ванной, он услышал именно те стоны, которые мечтал услышать. Потом проследил, чтобы она вымыла кровь с плиток на полу и ушел, чтобы никогда больше не возвращаться.

Одного раза оказалось достаточно. Теперь, когда он убедился, что “может”, Игорь испытывал презрение ко всем женщинам. Так человек, однажды добившийся результата, охладевает к тому, что его мучило, заставляло закипать кровь – не от перегрева, а от сверхбольшого давления под колпаком одиночества…

Сообщение московского информатора подтверждало скорую отправку в Азербайджан эмиссара ФСБ, чтобы разобраться в причине гибели “тройки” и предпринять необходимые шаги. Сотрудник ФСБ должен прибыть обычным авиарейсом, надежно замаскированный под бизнесмена или родственника некоей бакинской семьи. Сроки и фамилия неизвестны, о деталях операции знают считанные люди.

Прежде чем передать сообщение по инстанциям, Бурмистров около часа обдумывал его самостоятельно. Он давно усвоил правило: если сроки события неизвестны, нельзя уверенно относить его к будущему, оно могло уже произойти. Сотрудник прилетит или уже прилетел самолетом. С паспортом на чужую фамилию – по картотекам его не вычислишь. Прилетел, скорее, как бизнесмен, с необходимыми полномочиями заключать договоры. Насчет этих договоров можно не сомневаться – с российской стороны они будут выполнены в точности. Вариант родственных или дружеских связей менее вероятен – вряд ли сейчас в Баку найдутся люди, готовые таким образом подставить себя под удар. ФСБ, правда, ничто не мешает использовать людей без их ведома: товарищей или родных, которые давным-давно не видели Ивана Ивановича и понятия не имеют, чем он занимается…

Шаин-мюэллим хотел воспользоваться случаем и прикрутить немного гайки, ограничив свободу русского. Но Рублев повел себя спокойно и невозмутимо, не стал оправдываться и мельтешить словами. Он не выказал ни страха перед дисциплинарными мерами, ни опасения потерять хорошо оплачиваемую работу. Он явно не готов был променять свою независимость на какие-то блага.

И в десятый раз Шаин спрашивал себя: от кого же русский спасается здесь, в другой стране? Так срочно, что даже не созвонился с двоюродной сестрой, не уточнил, на месте ли она. Он знавал среди соплеменников Бориса бесшабашных личностей, тех, кому море по колено. Но этот.., этот многое повидал, умеет держать себя в руках, не болтает лишнего.

Если бы соблазнить его чем-то, подцепить на крючок, заставить служить по-настоящему и отказаться от всякой самодеятельности. Цены бы ему не было! Надо только покопаться в его прошлом – в прошлом человека всегда можно отыскать отмычки к его душе.

После трудного диалога с “мюэллимом” Рублев спустился вниз, вышел из фойе. Горячий воздух, насыщенный живыми запахами, был приятнее, чем воздух в гостинице – процеженный и разреженный. Пахло морем, мазутом, разогретым асфальтом, сквозь черную листву деревьев на бульваре мерцал фонтан, подсвеченный разноцветными огнями. Наступила полночь. Женщина в фартуке принялась вытирать тряпкой свободные столики, вынесенные на воздух, под козырек, переворачивать и водружать на стол легкие стулья. Последние посетители стали освобождать места. Вдруг Комбат заметил среди них знакомого в черной майке и черных джинсах.

– Приперся сюда еще в восемь, – произнес он, оглядываясь по сторонам. – Рыскать по этажам не хотел, решил, что увижу тебя рано или поздно.

– Проблемы?

– Сам знаешь, какие у меня теперь проблемы. Новости есть? Все-таки ты здесь свой человек.

– Свой – это сильно сказано.

– Свой, чужой, как тебе будет угодно. Ты мне хоть намекни насчет последних новостей.

– Самых последних не знаю. На момент вчерашнего вечера больших продвижений не было.

– Слава богу. А я сижу, как на иголках. Блядей знакомых полно, таксистов тоже. Так и подмывает завести разговор – вдруг что-нибудь слышали краем уха.

– Меньше сюда таскайся. Не искушай судьбу.

– А как я узнаю насчет успехов в поисках? Только через тебя. Вообще надо как-то держать более или менее оперативную связь.

В этом носатом полукровке, в его улыбке и растрепанных волосах чувствовался свой в доску парень. Трудно было не проникнуться к нему симпатией.

– Вообще мне выделили мобильник.

– Ну. А ты молчишь!

– Хрен его знает, вдруг прослушивается, – предположил Комбат.

Насчет “прослушки” он глубоко сомневался, но просто обязан был допустить один процент вероятности.

– Да ладно, не перебарщивай. Здесь у нас еще нет таких космических технологий, тем более у Шаина. Давай номер, буду тебе названивать. Пароль – “бамбарбия”, отзыв – “кергуду”.

– Что-то ты развеселился.

– Легкая истерика. Случается иногда на месте преступления, – Ворона непроизвольно поднял глаза на тот самый балкон, откуда вылезал ночью. – Но только ты не забывай держать ухо востро. А то зациклишься на своих делах и забудешь про птичку с большим клювом.

"Только с тобой мне еще не хватало забот”, – подумал Комбат.

– Так ты здесь один?

– Ну да, семьей, слава богу, не обзавелся. Лишним имуществом тоже не обременен: ничего к ладоням не прилипает – как притечет, так и утечет.

Глава 11

Дел у Шаина-мюэллима, конечно, было выше головы. Особенно теперь, после серии инцидентов, которая не могла прекратиться сама собой. Пора начинать разговор об улаживании конфликта. Противная сторона не проявит в этом деле инициативу. Они потерпели поражение и просить мира значило бы расписаться в собственной слабости. Значит, это ему надо обращаться к посреднику. Тем более, что люди, которые вложили капитал в реконструкцию гостиницы и посадили его следить за порядком, выразили недовольство развитием событий. Их мало интересовало, от кого исходила инициатива.

От Шаина настойчиво потребовали уладить дело по-хорошему, и сейчас он срочно подыскивал нейтральное и уважаемое лицо. Но про русского и про желание раскопать его прошлое он не забыл. Проще всего обратиться к двоюродной сестре – кажется, Борис говорил, что она все-таки нашлась.

С утра Шаин-мюэллим направил Ильяса в знакомый двор. К вечеру человек с раздутой, будто накачанной воздухом шеей и одутловатым лицом явился с отчетом. По его словам, квартира оказалась пустой и потребовалось много времени и усилий, чтобы установить последнего “содержателя” Космачевой – чиновника, занимающего ответственный пост в мэрии.

– Ревнует ее по-сумасшедшему. Запирает квартиру на три замка, чтобы она никуда не смогла выйти. Жрачки там полный холодильник, а выпивки нет ни капли. Боится, что учудит что-нибудь спьяну.

– А что, дверь на балкон он тоже задраил?

– В окнах стеклопакеты зафиксированы намертво, балконная дверь тоже. Стоит кондиционер, работает круглые сутки. Так что она в умеренном климате живет.

– Гиждыллах, – с улыбкой охарактеризовал чиновника Шаин-мюэллим.

В приблизительном переводе это распространенное ругательство означало “сумасшедшие яйца”. Разговор происходил на азербайджанском, где одно и то же ругательство имеет разнообразный смысл в зависимости от интонации.

– Так ты внутрь вломился, что ли? – движение четок замедлилось.

– Я бы на такое дело у вас разрешения попросил. Нет, она сама рассказала через дверь.

– А насчет братца?

– Они особо и не виделись никогда. Когда явился, отправила его подальше, – гиждыллах мог бы приревновать.

Звучало правдоподобно – на Кавказе всегда считали, что родственные чувства у русских слабо выражены.

– И даже не знает, откуда взялся этот Борис.

– Не хотела говорить, злилась, что я спрашиваю. Я ведь не сразу пристал насчет Бориса, сперва о том о сем. Жаловалась, что скучает. Только про него зашла речь, сразу ощетинилась: ничего не знаю и не доставайте меня.

– Как сам думаешь?

– Занервничала слишком. Знает, наверное, за братом грехи. Может, решила, что здесь кого-то подключили взять с него тот самый должок? Даже не хотела ответить, сколько ему лет.

– Ты смотри!

– Я не стал на нее давить. Вы же не разрешили.

– Правильно, не надо.

Отпустив подчиненного, Шаин-мюэллим задумался. Не хочет говорить – обычно так не поступают. Сообщают не слишком важное, чтобы тем вернее скрыть существенное. А если она в самом деле не знает? Возможно, они и не родственники – это сказки. Борису понадобилось оправдать свой приезд сюда.

Восточный человек издавна привык, что слова могут означать одно, а подразумевать другое. Что за лестью часто скрывается угроза, за угрозой – страх. Слово в этом мире весит гораздо больше именно по причине своей двусмысленности. Даже не правильная интонация здесь не забывается, не говоря уже о грубом, адресованном в лицо выражении. Другое дело, что затаивший обиду может не отыграться до конца своих дней – восточный человек редко идет на риск.

Шаин-мюэллим прошел от начала до конца эту школу. Слушая знакомого или незнакомого человека, он первым делом предполагал ложь, а уж потом обращал внимание на свидетельства в пользу противоположной версии. Никогда его вера в историю, рассказанную приезжим не заходила слишком далеко. Однако он не видел, зачем русскому причинить ему, Шаину, зло. Человек стопроцентно со стороны, а деятельность Шаина и его людей в основном ограничивалась пределами гостиницы “Апшерон”.

Многие признаки как будто говорили в пользу возможной связи Бориса с российскими “органами”. Во-первых, осанка, выправка. У того, кто давно уволился из армии и живет мирной жизнью, стержень в позвоночнике должен ослабнуть – так все на свете со временем теряет форму, даже камень стачивается. Во-вторых, его речь не похожа на любителя карточных игр. В-третьих, после первого появления в казино, Борис не разу не проявил инициативы, не соблазнил никого перекинуться “по маленькой”.

И все-таки чутье подсказывало Шаин-мюэллиму, что ему и его людям опасаться нечего, у этого человека здесь другие цели. Вот почему он взял с собой Рублева на встречу с возможным посредником. Когда еще выпадет шанс похвастаться таким видным сопровождающим.

Приехали на дачу, очень скромную по российским меркам – оштукатуренный домик, скрытый за листьями винограда. Лысый мужчина лет шестидесяти сидел за столом на веранде, поблизости расположились двое его сверстников: один с барабаном, боком лежащим на коленях, другой – с небольшим четырехструнным инструментом.

Пожилой мужчина слушал с закрытыми глазами, иногда покачивая головой.

– Известные наши музыканты, – шепнул Шаин-мюэллим.

На секунду он превратился в некое подобие экскурсовода, с гордостью демонстрирующего местные достопримечательности.

– Если ты простой человек, никаких денег не хватит пригласить их на свадьбу.

Подошли к калитке. Рублев ожидал услышать собачий лай, но его не последовало – такого сторожа здесь не держали. Человек за столом не повернулся в их сторону даже тогда, когда они подошли к террасе. Может быть, он их и в самом деле не заметил, увлеченный мелодией и надрывным горловым пением, то падающим, то снова взмывающим вверх.

Вот еще почему Шаин-мюэллим решил взять с собой русского – не хотел ронять достоинства перед своими “штатными” сотрудниками. Чтобы не видели, как он терпеливо дожидается окончания музыкального номера. Чтобы не слышали самого тона разговора. А Борис вдобавок еще и не поймет почти ничего – его незнание языка проверено неоднократно.

А приехать в одиночестве Шаин не мог себе позволить. Не столько в целях безопасности, сколько по статусу ему полагалось иметь сопровождение. Молчаливый русский с крепкой, редкой для Баку фигурой и прямой спиной подходил как нельзя лучше. Отказывается выполнять постоянную работу – пусть хоть иногда окажет услугу.

Лысый мужчина с лицом кирпичного цвета сделал вид, будто только сейчас обнаружил присутствие гостей. Впрочем, Рублеву показалось, что и сам этот человек на даче не хозяин – просто пребывает временно.

Шаин-мюэллим удостоился места рядом, за столом, а Комбату указали на тахту в углу террасы. В этот раз оружия ему не выдали, но “мюэллим” тем не менее попросил сохранять бдительность.

Солнечный свет, проходя сквозь виноградные листья становился мягче, ласковей. За столом, шагах в десяти разговаривали мало, даже в паузах, когда музыка затихала. Несколько раз Рублев услышал слово “тар” и вспомнил – кажется, так называют этот распространенный на Кавказе инструмент, который исполнитель держит левой рукой за гриф на уровне плеча, а правой бренчит по струнам. Монотонная музыка, но есть в этой монотонности что-то гипнотизирующее, созвучное солнечному свету, затененному виноградными листьями.

Заводя свои рулады, певец тряс головой, словно взбалтывая звук, чтобы он поднялся повыше. Исполнитель на барабане мягко выбивал сложную дробь всеми десятью пальцами. “Мюэллим” выглядел задумчиво, даже грустно, несколько раз вытер влагу в уголке глаза. Но Рублев не сомневался; именно сейчас, внимая мугамам, человек с пегой, черно-седой шевелюрой решает важные вопросы.

На обратном пути от возвышенной грусти не осталось и следа – довольный Шаин стал особенно словоохотливым.

– Ты не смотри, что старичок такой скромный, – обернулся он к Рублеву. – Из бывших “цеховиков”, при Леониде Ильиче его и еще трех человек к расстрелу приговорили. Вот какое было время. Потом двоим, правда, заменили на пятнадцать лет, максимальный срок. Червонец он отбарабанил, прежде чем выйти по амнистии. Если он взялся мирить – значит помирит. Возьмем на содержание семьи безвременно ушедших – в знак доброй воли. Помиримся и будем обходить друг друга стороной. Я тебе прямо на плане города отмечу места, куда соваться нельзя. Временно. И ты мне пообещаешь…

Глава 12

Таксист хотел загладить вину перед Рублевым, он понял, что объезд “точек” не был санкционирован. Заложил ведь – заложил, двух мнений быть не может.

Шанс заслужить прощение представился очень скоро. Днем, доставляя клиентов, он узнал в человеке, выходящем из магазина модной одежды, одного из тех арабов, которыми интересовался “Борис-мюэллим”.

– Я даже останавливал, правила нарушал. Клиенту сказал не могу – сигареты кончались. Хотел следить немножко…

– Ну и как?

– Подземельный переход, метро, – развел руками Ариф.

– Ты не волнуйся, – Комбат похлопал его по плечу. – Все про нас с тобой рассказал и правильно сделал. Про первую нашу поездку тоже?

– Про первую не спрашивали, – признался Ариф.

– А что за магазин, что там за шмотки продаются? – вернулся Рублев к возникшему на горизонте арабу.

– Самый дорогой в городе магазин. “Атлантик” называется. Одежда простой человек не по карману.

"Вот уже и осведомитель появился без особых усилий с твоей стороны”, – сказал себе Комбат.

В магазин он решил отправиться своим ходом, чтобы никого не подставлять. Благо, центральная часть Баку, нашпигованная торговыми точками, была совсем рядом. Заведение с громким названием оказалось большим, двухэтажным зданием. Рублев не считал себя знатоком модной одежды, но цены говорили сами за себя Удивила толпа посетителей, состоящая главным образом из женщин. Неужели в городе так высок процент состоятельных людей? Или покупательницы съезжаются сюда со всего Азербайджана?

Дело обстояло гораздо проще: для подавляющего большинства это была экскурсия. Восточные дамы ходили по двое-трое, оживленно переговаривались, оценивая тенденции в моде, чтобы потом попытаться ухватить их за приемлемую цену на каком-нибудь вещевом рынке или в лавчонке “сэконд-хэнд”. Некоторые набирались смелости и просили у продавщиц позволения примерить платье.

Рублев искал людей, выделяющихся из общей массы манерами, одеждой, речью. Искал чужаков, таких же, каким был сам. Чеченцев, ингушей, турок, афганцев, арабов. Никогда тот или иной акцент или цвет глаз не был для Рублева клеймом. Просто он не мог не понимать, что здешние теплые края – самое благоприятное место для представителей “зеленого интернационала”.

Официально с началом второй чеченской войны здесь перестали действовать представительства и пропагандистские центры Ичкерии. Но вряд ли это противоречило интересам самих боевиков или их покровителей Новые условия – новая тактика.

Конечно, здесь, в городе могут находиться обычные торговцы и бизнесмены из братских исламских стран. Но вряд ли их число так уж велико. Много здесь не наторгуешь, слой богатых людей еще тоньше, чем в России. С удалением от городского центра бедность все сильнее бьет в глаза. Эмигрировать в Азербайджан тоже никто не станет – те, кого не устраивает “праведная жизнь” под господством талибов или нищета в Курдистане, просачиваются через российские границы в Европу…

Продавцы и продавщицы были из местных, вышколенные настолько, насколько вообще можно вышколить восточного человека, гораздо хуже поддающегося дрессировке, чем западный. По крайней мере они не отвлекались от своих обязанностей и выполняли их с улыбкой.

Пестрота стала утомлять глаза. Не только платья на манекенах и наряды на вешалках кричали яркими красками, но и сами посетительницы являлись сюда одетыми как можно лучше. Рублев поднялся на верхний этаж, половину которого занимал отдел мужской одежды. И вдруг, неожиданно для себя, столкнулся лицом к лицу с Аллой.

Она была в обществе мужчины с холеным лицом и полными капризными губами и быстро изобразила рукой недвусмысленный знак: сделай вид, что мы незнакомы. Могла бы и не стараться – Рублев знал о здешней привычке смотреть на женщину, как на свою собственность, даже если она не жена, а любовница.

С невозмутимым видом он прошел мимо. В одном из многочисленных зеркал заметил, как Алла обернулась. Словно хотела ему что-то сказать и ждала первой возможности.

Направившись по соседнему проходу в обратную сторону, Рублев увидел, что спутник Аллы внимательно изучает мужские костюмы на вешалках. Наконец, он выбрал один и направился за занавеску. Сейчас переоденется и выйдет, чтобы женский глаз оценил все тонкости. Значит есть пара минут.

Алла сделала несколько шагов в сторону “родственника” и притворилась, что продолжает осматривать вещи.

– Только тихо. А то он мне все печенки потом выест. Насчет тебя интересовались.

– Черт возьми. Все-таки прицепились по моей милости. Один, двое? Как выглядели? Пробовали надавить?

– Один. Разговаривали мы через дверь, я при всем желании не могла открыть, – едва слышно шептала Космачева, периодически оглядываясь в сторону примерочной. – Видела в “глазок”. Шея странная, кажется, нафаршировали так, что лопнет.

– Ясно, Ильяс.

– Сказала, как ты просил. Да, родственник, но я его не знаю и знать не хочу.

– Удовлетворился?

– Не знаю, пока больше никого не присылали… Все, сейчас мой кадр вылезет. Из дому одну не выпускает, даже телефон обрубил. Жену так не держат на привязи, как он меня.

– Ревнует, значит любит.

– В субботу мы с ним будем на мероприятии в “Каравансарае”, в узком кругу. Если сможешь, подскочи, найдем возможность перекинуться хоть словом.

Комбат направился дальше по проходу и услышал за спиной теперь уже полнозвучный, мелодичный голос:

– Очень даже неплохо. Ну-ка, ну-ка… Да, точно на тебя, как по заказу сшито.

Ничего удивительного, что Шаин почесался навести справки, “мюэллим” не из тех, кто верит безоглядно. Гораздо больше Рублева тяготил круг одних и тех же лиц, из которого он пока не находил выхода. Время от времени круг расширялся, как недавно, во время поездки Шаина к возможному посреднику. Но все равно Комбат чувствовал себя пловцом, который далеко отошел от берега, но движется по мелководью, где вода не поднимается выше колена.

Вот сейчас, например. Какого черта он сюда приперся? Ну выходил из магазина араб, что из того? Про самого араба все вилами на воде писано, а бежать в каждое заведение, куда ему случилось наведаться, совсем уже глупо.

Не получается пока, не складывается. В старину бы, наверное, помолились в храме. Но вера в Бога должна с молоком впитываться, иначе она будет чем угодно, только не верой. А у него внутри все задубело: прокалено огнем и подморожено стужей.

Чтобы настроиться на боевой лад, Комбат еще раз отправился на место гибели друга. Наверное, впервые с момента прибытия он что-то предпринимал без особой нужды, без расчета получить информацию. Даже общаясь с Вороной, Рублев никогда не забывал, что этот парень прожил в городе всю жизнь, каждое его слово помогает быстрее освоиться в чужом мире.

Только теперь Комбат отрешился от мыслей о полезном и бесполезном, от привычной настороженной внимательности. Шел, не торопясь, в тишине, припоминая разные случаи, в которых Коля принимал участие.

Вспомнил август девяносто первого в Москве, когда они с крыши рассматривали в бинокль Белый дом и собравшуюся рядом толпу. Ощущение позора от зрелища танков, лязга гусениц на улицам Москвы. Свои будут стрелять по своим?

Рация молчала.

– Ты понимаешь, что в любую минуту может поступить приказ? – не в первый уже раз спросил Красильников. – У тебя в голове укладывается?

– Представь себе цепочку, – ответил тогда Комбат. – Большой начальник, начальник поменьше, наш с тобой командир. У кого-то хватит сил сказать себе: все. Маневры и передислокации еще можно устраивать, но кровопускание – никогда. Опозорим всю армию. От Калининграда до Курил.

– Хорошо, если хватит. А если нет – никому не захочется быть крайним?

– А мы с тобой для чего? На, погляди. Видишь того мужичка с трехцветным флагом?

– Что за знамя? Ты можешь себе представить, как кто-нибудь из нас такое выносит из боя на груди?

– Непривычно, конечно. Знамя вообще менять плохо… Но я не об этом. Видишь мужичка? Ведь он не побежит, если мы сейчас двинем. Наш мужичок, да еще в запале.

– Да, этот уж точно не интеллигент.

– Не побежит. Положить его на месте – во имя чего? Может, он и не прав, хрен его знает. Но те, кто затеял игрушки с танками – уж точно перемудрили.

Комбат отчетливо помнил все подробности: закат, гул, доносящийся от Белого дома, серьезное Колино лицо. Неисправимый шутник, Красильников даже под пулями умудрялся выдать короткий анекдот или весело поддеть кого-то из ребят. В тот августовский день, когда риск погибнуть или получить ранение был минимальным, улыбка ни разу не появилась на Колином лице…

Был еще один день – тогда их сбросили в Фергану. Сбросили срочно, даже не успев объяснить, кто там кого режет и под каким предлогом. Вырывая жертвы у обкуренных юнцов, Коля первое время действовал прикладом – было строго-настрого приказано не открывать огонь. Но под действием анаши этот сброд боли не чувствовал. Собьешь его наземь, а через пару минут видишь – бегает, как заведенный, на другом конце улицы.

Коля тогда раздобыл милицейскую дубинку. Потом рассказал, что вырвал у одного из местных ментов, которые частью попрятались, частью открыто перешли на сторону толпы. Дубинкой он молотил четко. И с арматурным прутом на него кидались, и с ножом. Удар почти без замаха, как мухобойкой и привет семье – никакая доза тут уже не поможет, товарищ очухается не скоро.

Многим бы руки-ноги переломали, если б стояла такая задача. Только она была совсем другой – спасти как можно больше. Двуногие существа, раззадоренные беспомощностью жертв, когда-то учились в советской школе, ходили на субботники и поступали в комсомол. А теперь пятеро из них гонялись за голой, истерзанной женщиной – та бежала стремительно, подгоняемая смертным страхом. Еще несколько радостно пинали ногами лежачего, пытающегося прикрыть ладонями голову.

Вот тогда Рублев в первый раз увидел у Коли плотно сжатые губы и холодок в глазах. Человек, даже прошедший Афган, мог бы сломаться от зрелища садистской жестокости. Если б не ожесточился сам, не стиснул зубы в гневе, когда лупишь в полную силу, удовлетворенно ощущая, что ломаешь ключицы, ребра, челюсти.

На обратном пути в огромном брюхе “транспортника” Коля прижимал к себе двух детей с раскосыми глазами – мальчика и девочку, на глазах у которых мать изнасиловали, а потом забили палками. Внутри самолета, не предназначенного для перевозки пассажиров, было холодно, дети дрожали. Коля сидел на ящике, совсем не в героической позе, но чем-то напомнил Комбату статую советского солдата с ребенком на руках в Берлине.

И вот Коли Красильникова больше нет. Конечно, нельзя утверждать твердо, пока своими глазами не увидел трупа или не получил экспертных данных. Но пустоты внутри прибавилось, и это плохой признак. Ощущение, которое никогда не обманывало.

Сумерки, бурьян, уцелевший в оврагах, где не так печет солнце. Запах пропитанных шпал и нагретых рельсов – запах цивилизации, который не даст сбиться с пути, выведет к месту. Вон и очертания вагона без колес. Теперь уже недалеко.

Вторая неделя пребывания здесь. Как вспомнишь о Коле, дни кажутся пустыми, никчемными. Но что делать, если противник все реже вступает в открытую схватку, если его не так просто разглядеть, вычислить. А тем более, когда ты давно уже не на службе и не можешь воспользоваться запасом оперативной информации.

Что-то низко пролетело над головой. Летучая мышь. Здесь они попадаются ближе к ночи, даже в двух шагах от гостиницы, на бульваре.

Вот здесь они лежали, если верить Фархаду-киши. Верить можно, ты же увидел тогда едва различимое, потерявшее цвет пятно крови. Сейчас, в темноте, его не найдешь.

– Прости, Коля, – глухо произнес Рублев.

За что он просил прощения? За то, что не оказался рядом, не прикрыл, как прикрывали друг друга много раз? За сумбурные теперешние дни в Баку? В небе беззвучно вспыхивали и гасли зарницы, и Комбат наконец отрешился от окружающего, от необходимости слышать кожей, видеть затылком, быть готовым сгруппироваться, откатиться в сторону. Нейтрализовать эффект внезапности, а потом уже принять бой – хоть даже голыми руками.

Сейчас он позволил себе слиться с пейзажем, раствориться, потеряв очертания. Забыть, что он здесь один – на чужой земле, которая уже далеко отплыла от материка, именуемого Россией.

Глава 1

Электрички уже не ходили, и Комбат подсел на товарняк, сбросивший скорость перед узловой станцией. После Насосной состав снова разогнался, дробный перестук слился в монотонную лязгающую ноту. Рублев забрался на крышу контейнера, снял, чтобы не запачкать, белую рубашку с короткими рукавами и лег на спину, раскинув руки. Он чувствовал прилив новых сил, новой решимости.

Прозвучала трель – неестественная и фантастическая в ночи, среди пустоши, где деревья заменяли одинокие силуэты старых нефтяных вышек. Звонил Кямран:

– Где ты, Борис? Смотри, шеф такой вещь не любит.

– Мы с ним договаривались: в пределах часа я на месте.

– Поступай как знаешь. Только шеф долго не терпит.

– Все объясню, когда вернусь. Еще через пятнадцать минут, когда состав подкатывался к станции Баку-товарная, мобильник затренькал снова. Рублев уже приготовил отповедь, но на сей раз звонил Ворона.

– Привет. Проверка связи.

– Давай без таких выражений. Чтобы не казаться круче, чем мы есть на самом деле.

– Не разбудил?

Комбат взглянул на часы.

– Логичный вопрос в половине четвертого. Если бы разбудил, я бы ответил по-другому.

– Ты и сейчас не слишком ласково. Новенького ничего?

– Нет.

– Ну, тогда извини за беспокойство. Рублев почувствовал, что был, наверное, слишком строг.

– Все в порядке. Звони, когда нужно. Парень, конечно, шустрый и не из робкого десятка. Но ничто так не заставляет нервничать, как неизвестность. Это Комбат знал по себе.

В гостинице он появился в четверть пятого. Нашел Кямрана в казино, где тот присматривал за порядком. Игра продолжалась, но многие из ее участников напоминали выброшенных на берег рыб: красные вытаращенные глаза, отвисшие нижние челюсти, подрагивающие в пальцах сигареты. Комбат впервые задумался о том, что азартные игры – это прежде всего игры на выносливость. Кое-кто из участников даже сейчас, к рассвету, выглядел свежо и подтянуто. Именно такие останутся в выигрыше.

– Где шеф? – спросил Рублев у Кямрана.

– Отдыхает.

– Надо бы перед ним оправдаться.

– Он не требовал звонить. Я сам, чтобы ты на неприятность не попадал.

– Хочу первым к нему попасть, пока голова у человека свежая. Скажи, будь добр, где он?

Кямран немножко подумал и назвал номер на четвертом этаже.

– Смотри не разбуди раньше время – сильно не любит такой вещь.

– Как у тебя здесь, никто не буянит? Оглядевшись вокруг, Рублев не заметил ни одной фигуры, хоть отдаленно напоминающей вышибалу. Несколько работников казино в галстуках-бабочках, игроки и сам Кямран. Можно не сомневаться, что попытку проигравшего качать права здесь пресекут немедленно…

Дежурная четвертого этажа дремала на своем месте, в кругу света от настольной лампы. На шум она подняла голову и вежливо поздоровалась, узнав человека из “команды” Шаина.

– Сабахын хеир, – ответил Комбат: уже рассветало и можно было желать доброго утра.

Дежурная снова уронила голову на стол, и он проследовал дальше в коридор. Больше здесь никого не было – Шаин-мюэллим чувствовал себя в гостинице как дома и удовлетворялся мерами безопасности на входе. Рублев постучал три раза, достаточно отчетливо.

– Кимдир? (Кто там?) – раздался глухой, недовольный голос.

– Борис.

– Что такое, Борис? Ядерная бомба падает?

"Мюэллим” не очень внятно произносил слова, как это часто бывает у людей, разбуженных в неурочный час. Судя по звукам, он встал, что-то выпил из стакана и неторопливо направился ко входной двери.

– Если не ядерная бомба, тогда ты напрасно меня разбудил. Совсем напрасно.

Дверь приоткрылась – Шаин выглядел сейчас старше лет на десять, но постепенно приходил в себя. Лицо, одряблевшее за время сна, на глазах у Комбата затвердевало, приобретало властность.

– Говори.

– Не буду же я толкаться, чтобы войти, – Комбат перешел на “ты”, как это уже случилось однажды на катере.

Первым инстинктивным желанием Шаина было желание захлопнуть дверь. Но Рублев успел бы помешать, да и не чувствовалось, что этот человек собирается выстрелить или применить силу. Он мог сделать это в первую же секунду вместо того, чтобы произносить подозрительную фразу.

– Ты себя не переоцениваешь? – прищурился Шаин. – Если у меня сегодня днем будет тяжелая голова, некого будет винить, кроме тебя.

– Извини, но я не укладываюсь в срок, – объяснил Рублев, проходя в номер, где стоял на холодильнике запотевший, только что вынутый бокал с шербетом.

– Ты меня определенно хочешь чем-то удивить.

Шаин уже овладел собой и даже улыбнулся, не разжимая губ. Достал из кармана халата четки и, прежде чем усесться в кресло, разгладил кончиками пальцев усы.

– Не хочу, чтобы твои люди тратили понапрасну время. Ты ведь послал их разыскать эту женщину, Космачеву, навести про меня справки.

– А как ты думал? Я привык знать, с кем имею дело.

– Вот я и пришел объяснить. Бабу можешь больше не трогать, никакого отношения она ко мне не имеет. Просто я случайно узнал, что такая-то и такая-то смоталась навсегда и никому из соседей не сказала куда. Иногда удобно иметь навсегда уехавшую родственницу.

– И ты поставил себя в зависимость от женщины? От обычной бляди?

– Давай не будем употреблять сильных слов, ладно?

– Хорошо. Но ведь ребенку ясно: она смоталась, чтобы через месяц благополучно вернуться.

– Случаются накладки. Пришлось припугнуть, сказать, чтобы не удивлялась вопросам о родственнике.

Четки выдавали нервозность Шаина – отполированные янтарные виноградины щелкали чаще обычного.

– В картишки перекидываться – как ты успел заметить – я не большой любитель. Либо держу при себе, либо кладу на стол. Так вот. Здесь я по заданию ФСБ. Догадываешься, какая публика меня интересует?

– Примерно, – Шаину требовалось все больше усилий, чтобы сохранять спокойствие.

– Ну и…

– Что-то подобное я подозревал последние дни. Только при чем здесь я?

– Наверху похерили всю информацию, какая до сих пор была. Решили начать с чистого листа. Что ты мне посоветуешь? Дать объявление в газету или обратиться с запросом в МИД? Извини за прямоту, но про бандитов нужно узнавать у бандитов.

– Не умеют русские быть вежливыми. Даже не знаю плюс это или минус. Для разнообразия иногда приятно поговорить начистоту, открытым текстом. Я сам, бывает, устаю от яда в красивой обертке… Знаешь про тех ребят, которых застрелили возле “железки”?

Комбат кивнул.

– А если с тобой в свою очередь что-нибудь случится?

– Тогда пришлют следующего. Ему будет проще искать виновных – начнет прямо с тебя.

– Вот это разговор. Не надо три часа слушать мугамы, чтобы услышать слово по делу. Если б у вас еще не ходило “твою мать” вместо “здравствуйте”…

– Потом займемся философией, – отмахнулся Комбат. – Что тебе известно? Желательно быстро и отчетливо. Тут у вас много народу мелькает. Всякой твари по паре: и арабы случаются, и чечены наверняка.

– А тебе известно, сколько в гостинице моих людей? Выгляни в коридор, там наверняка кто-то маячит.

– Ты говоришь об этом с очень большим опозданием – тебе не кажется? Я уже послал весточку, у Кого обосновался. Даже если ты потом забаррикадируешься в гостинице…

– Хочешь верь, хочешь нет – ничем особенным я помочь не могу. Про то, как убили ваших ребят я знаю меньше, чем милиция. Да если бы и знал. Ну, наведу я тебя на чеченцев. Сунешься проверять – а они тебя оприходуют. И опять Шаин будет виноват?

– Зачем сразу думать о плохом? Ради тебя я постараюсь не рисковать. “Мюэллим” оценил иронию.

– Извини, Борис. Может, я по-твоему и бандит, но здесь помочь не могу.

– А что милиции известно?

– Что известно… Время: от трех до четырех ночи. Часть пуль из винтовок с оптическим прицелом. Потом для верности добавили в упор из “ТТ”. Ты не подумай, что я сильно интересовался, просто сели пообедать с хорошим другом. Он.., когда-то это называлось начальник РОВД. Сам этим не занимался, он дальше своего района нос не высовывает. Тоже с чужих слов.

– Можно поинтересоваться с чьих?

– Только к ментам, ради всего святого, не суйся, с ними ты общий язык не найдешь. А если попробуешь надавить – заживо сгноят. Здесь ментов на душу населения еще побольше, чем у вас. И эта банда умеет постоять за своих.

"Он теперь как мамаша-наседка будет меня оберегать”, – подумал Комбат.

– Предлагаю другой вариант, – продолжил “мюэллим” после некоторого раздумья. – Долгосрочное сотрудничество. Я здесь накапливаю информацию…

– За красивые глаза? – поспешил уточнить Рублев.

– Нет, почему? Вы даете мне открыть филиал в Москве и спокойно работать.

– Гостиницу?

– Зачем гостиницу, я не хватаю больше, чем способен проглотить. Маленький филиал и все, – Шаин даже показал его размер с помощью большого и указательного пальцев.

– Я тебе сейчас ничего не обещаю.

– Но ты ведь можешь закинуть удочку.

– Пока я ничего не услышал. Похоже, ты в самом деле сидишь здесь и не желаешь знать, что творится вокруг.

– Знаю я достаточно. Только чеченцы больше не светятся. Как только вторая война началась, их здесь не видно и не слышно. Дела свои, конечно, делают, но особо ни с кем не стыкуются.

– Не могут не стыковаться. Чтобы делать здесь дела – надо договариваться на каждом шагу.

– С кем-то, наверное, наладили контакт. С таможней уж точно.

– Есть у тебя там кто?

– Мои интересы пока через границу не выходят. Если встанет вопрос, мне, конечно, подыщут человека. Но для дела, не для расспросов. Ты же лучше меня знаешь: информацию с куста не собирают. Дело кропотливое.

– Ты мне вот что узнай, – неожиданно предложил Комбат. – Какие поезда тогда ночью должны были следовать на север через Насосную?

– Много времени прошло, – засомневался Шаин. – Здесь пассажирские не ходят по расписанию, а тебя, как я понял, товарняки волнуют?

– И такой человек предлагает свои услуги! Что же ты тогда узнаешь, если случится следующий курбан-байрам?

– Я не сказал “нельзя”. Веток там много – возле какой ваших нашли?

Комбат уточнил приметы, упомянул о вагоне без колес.

– Знаю. Я тебе сидя здесь могу сказать – она с порта идет.

– Вон оттуда?

Повернувшись к окну Комбат, кивнул в сторону кранов. Они уже отчетливо рисовались на утреннем небе – прикинув расстояние, можно было судить об истинных размерах этих конструкций, как будто собранных из спичек и тонких нитей.

– Другого у нас нет.

– Ладно, наведу справки.

– Да что за срочность! Я пошлю своего человека.

Но Рублев уже направился к двери.

– Будь осторожнее, не называй точно дату, – встал следом за ним хозяин номера. – Интересуйся вообще. Береги себя.

Глава 2

Работа в порту спорилась, разгружался иранский сухогруз. Ночная смена уступала место дневной, Рублев видел, как меняли друг друга крановщики, как в опустевший электрокар садился новый водитель, как голые по пояс стропальщики спускались умыться к трубе с вентилем.

С длинного, почти без надстроек на палубе корабля разгружали контейнеры и невероятное количество мешков. Что в них – химикаты или рис – Комбата мало интересовало. Стараясь не привлекать к себе внимания, он разыскивал таможню.

Когда-то у него была знакомая, работавшая декларантом. Название профессии, в значительной степени женской, имеет только мужское окончание. Работа заключается в подготовке документов для таможни на все импортируемые и экспортируемые грузы. Главный для таможни документ – декларация – обязательно должна быть составлена не там, откуда прибыл груз, а на месте. Указывается наименование и код товара, режим ввоза или вывоза, поставщик и получатель, таможенные льготы, общая стоимость, пошлина, подлежащая уплате, и многое другое. Именно на декларации таможенник ставит свой штамп.

Таможня отыскалась достаточно быстро – она занимала часть здания администрации порта. Нет обычной очереди в коридоре, очевидно, здесь при большом объеме поставок число их не так велико. Может быть, на весь сухогруз приходится составлять всего одну-две декларации.

Мимо прошел человек в форме таможенника. Потом приоткрылась другая дверь и Рублев увидел ту картину, которую ожидал увидеть: девушку за компьютером. Клиент только что вышел от нее, оставив после себя запах шоколада.

– Можно? – заглянул Комбат. Из-под крема и румян проступает подлинный желтоватый цвет лица. Зато глаза большие, миндалевидные. Придется на несколько минут проникнуться восточной красотой.

– Это вам.

Он извлек из кейса и положил на стол объемистый глянцевый журнал мод, взятый в гостинице.

– Спасибо. Вот этого мне еще никто не дарил.

– Мне, пожалуйста, то же самое, что в прошлый раз. И количество старое, и стоимость. Только число другое проставить.

– В любом случае давайте документы. Тем более, что я вас не помню.

– Обидно. А я бы вас узнал из тысячи. Документы сейчас принесут. Я тут просто заскочил, чтобы не терять времени.

– Когда вы были в прошлый раз? – чувствовалось, что девушке не терпится взяться за глянцевый журнал.

– Восьмого. Или девятого. Сам уже забыл. Вы посмотрите, я сразу ткну пальцем.

Рублев знал, что декларанты не торопятся удалять из памяти старые документы. Поставки иногда повторяются с небольшими отличиями и можно не заполнять форму заново. Нажатием клавиши девушка друг за другом выводила на экран документы. Комбату некогда было задумываться, ему полагалось с первого взгляда узнать “свою” поставку.

– Нет, и это не мое. Наверное, дальше.

На всякий случай он успевал запомнить название здешней фирмы и ее адрес. Баку, снова Баку. Не годится, груз должен был отправиться по железной дороге. Отправиться сразу же – его не стали бы мариновать на складе ни одного лишнего часа.

Сейчас Комбат почти не сомневался в своей версии, родившейся только что, в разговоре с Шаин-мюэллимом. Ребята имели информацию о переправке очередной партии оружия. Но целью операции вряд ли было само оружие – очевидно, в глухом месте недалеко от Насосной должна была состояться ночная приемка товара, и эту приемку предстояло вести далеко не рядовым лицам.

Конечно, с самого начала могла поступить “деза”, но вряд ли ФСБ так легко купилось. Скорее всего, чеченцы только в последний момент получили информацию и сделали все, чтобы никого не спугнуть.

– Мой архив исчерпан. Что там у вас было? Или это тайна, покрытая мраком?

– Транзитная поставка, – нашелся Рублев.

– Так бы сразу и сказали. Транзит у меня отдельно.

Подобных грузов за восьмое и девятое случилось всего три. Сущая мелочь. Партия сушеного инжира шла из Ирана в Махачкалу, по тому же маршруту направлялось двадцать килограммов хны. А вот из Туркмении переправлялось нечто более крупномасштабное: возврат брака – деталей нефтеперерабатывающего оборудования.

– Вот оно, – ткнул пальцем Комбат.

– Значит еще один возврат?

– Продолжение старого, один к одному – Тогда другой человек приходил, младше вас. Я его помню.

– Мы были вдвоем. Просто вы запомнили более симпатичного.

– Смеетесь? Весь высохший как сухо-фрукт.

– Кстати, он больше не появлялся?

– Не видела. Может быть, не в мою смену. Декларант уже взялась за журнал и жадно его перелистывала, чтобы потом, удовлетворив голод, взяться за вдумчивое изучение каждой страницы.

– Принесете документы, и я за секунду распечатаю, – успокоила она клиента.

Кто из таможенников ставил штамп на декларацию, кто расписывался? Вон лежат чистые бланки – из пяти одинаковых листов. Специальная тонкая бумага с копирующей оборотной стороной, за раз все пять распечатываются. Один из листков остается здесь, у декларанта, но еще до растаможки как таковой – этот экземпляр ничего не скажет.

– Схожу посмотрю, что там за проблемы, куда запропастился наш человек с документами.

– Сходите.

Брови девушки сосредоточенно сдвинулись, она примеряла на себя каждый из нарядов. Возможно, стоило дождаться ночи и попробовать проникнуть к таможенникам, найти бланк, который по правилам должен храниться до конца года. Но Комбат решил не сбрасывать обороты. Во-первых, декларант может рассказать о странном визите. Во-вторых, надо искать кого-то, кто вскроет сейф. И главное: хватит петлять, делать остановки, выбирать обходные пути.

Оружие он прихватил с собой из гостиницы, затребовав у Шаин-мюэллима. Возможно, придется продемонстрировать, как веский аргумент. Он встал третьим в небольшую очередь. Скоро уяснил для себя порядок: таможенники вместе смотрят документы и задают вопросы, потом один из них отправляется досматривать груз. До возвращения напарника второй никого не принимает.

Очередь в таможню он уважал, как и всякую другую, но если люди все равно простаивают, он успеет решить кое-какие дела.

– Я только спросить. У меня даже документов с собой нет, – объяснил он, проходя вперед.

Таможенник сидел с отрешенным видом, блуждая мыслями где-то далеко. Комбату, прервавшему созерцание, он что-то сказал по-азербайджански, не разжимая губ. Скорей всего предложил очистить помещение и закрыть за собой дверь. Дверь Рублев закрыл, но остался в комнате. Негромко и внятно предложил сотруднику предъявить документы.

Лицо таможенника вытянулось. Взгляд Комбата был слишком суровым.

– Буюрун (Пожалуйста).

– Теперь сейф открой. Где папка за этот месяц?

Все проштампованные листки тонкой, почти папиросной бумаги разложены были по порядку, по датам, и Рублев быстро отыскал нужный. Фамилия не та.

– Кто такой старший инспектор Адигезалов?

– Будет после перерыва.

– Бери трубку и вызванивай, как угодно. Скажи: начальство с проверкой, пусть срочно явится сюда.

Шаин-мюэллим не знал – огорчаться или радоваться.

Если огорчаться, то во всяком случае не паниковать. Ничего страшного пока не произошло. Русский здесь все-таки на чужой территории и не имеет под ногами точки опоры, чтобы давить в полную силу. Вряд ли будет требовать от него, Шаина, чего-то невозможного. Только если проколется или попрет на рожон – вот тогда посыплются неприятности. На такой случай нужно подстраховаться.

Радоваться тем более не стоит. Никто ничего даже не обещал. За осведомителей где-нибудь в ЦРУ готовы выложить сумасшедшие деньги. А здесь, под боком, – здесь им все мерещится, что дело в шляпе, осталось совсем чуть-чуть. Еще один ракетный залп – и наемники разбегутся, а “пастухи” запросят пощады. Если Борис выйдет сухим из воды, это совсем не значит, что прольются дивиденды. Следующий по-другому заговорит: будешь много возникать, заложим братьям-мусульманам. Так что работай за спасибо, если не хочешь, чтобы тебя освежевали, как барана.

Может, лучше сообщить о русском хозяевам гостиницы? Пускай сами решают, что с ним делать. А не скажут ли они, что в гостинице последнее время слишком много приключений? То американца накрыли на пятьдесят штук, то живой фээсбэшник объявился.

Шаин-мюэллим хотел сорвать раздражение на подчиненных, устроить разнос. Никакого сдвига в поисках наглого вора, никаких, даже смутных подозрений. То, что милиция топчется на месте, это понятно. Но они здесь днюют и ночуют, они обязаны были найти хоть какую-то зацепку. История с пропавшими деньгами в самом деле волновала Шаина больше, чем опасная перспектива сотрудничества с ФСБ, чем перемирие с враждебной группировкой. Из-за этого пятна он мог лишиться места, его могли изгнать на второсортную точку без всяких шансов когда-нибудь восстановиться.

Увидев Кямрана с Ильясом, он поразился их довольному виду.

– В чем дело? (Разговор, конечно же, происходил на азербайджанском). Есть повод для веселья?

– Еще нет, Шаин-мюэллим. Но если будет угодно Аллаху, мы сегодня возьмем этого сукиного сына. Одна из здешних девок видела, как он в тот день слезал вниз.

– Кто? – строго спросил Шаин, боясь обмануться в своих ожиданиях.

– Он здесь в гостинице часто мелькал, скорей всего вы на него не обращали внимания, – от гордости шея Ильяса раздулась еще больше. Часто и шумно выдыхая, он сбрасывал излишки давления.

– А что за.., девушка такая наблюдательная? – Шаину не хотелось называть грубым словом человека, оказавшего такую услугу. – Можно ей доверять? Они же все пьяные после полуночи. Или пьяные или под кайфом.

– Всякое могло померещиться. Но чтобы в ту самую ночь – ни сутками раньше, ни сутками позже… – облизнул Кямран свои тонкие губы.

– Так вы послали уже кого-нибудь?

– Обязательно, Шаин-мюэллим. Хотели вам дать знать, но вы с Борисом были заняты.

– Если вдруг сорвется – накажу по всем правилам. А сейчас – за работу! Дух не дам перевести, пока не возьмете.

Глава 3

Голова Вороны покоилась на мягком животе одной из многих профессионалок, готовых лечь с ним бесплатно, в любое время дня и ночи. Уху и щеке было жарко, ему снился пожар в комнате – языки пламени лизали мебель, пол и обои на стенах, но те удивительным образом не обугливались, не чернели.

Проснувшись рано, он сразу отлепил голову от чужого тела и перенес на подушку. Готов был провалиться обратно в сон, но тут расслышал в утренней тишине рокот двигателя, вкрадчивый, как кошачье урчание. Улица и днем была не слишком оживленной, а уж утром тем более. Каждый голос, каждый звук доносился отчетливо, воспринимался объемно.

Уцепившись за подоконник, Ворона подтянулся и выглянул на улицу. Машину узнал сразу – не раз и не два видел ее на стоянке возле гостиницы. Сейчас она едва катилась и, наконец, свернула в один из дворов на противоположной стороне улицы.

На такую дешевку Ворона не купится. Как только дело будет сделано, машину подадут сюда, прямо к подъезду. Раскусили, гады. И Борис ничем не помог. Да и наивно было рассчитывать. Общих собраний там не устраивают – поступила Шаину информация и он, не мешкая, послал людей.

– Эльмира, подъем!

Даже сейчас, в абсолютно стрессовой ситуации, Ворона не мог грубо растолкать спящую. Погладил по плечу, а потом слегка встряхнул. Никогда его не привлекали ни малолетки, ни сверстницы. Эльмире, даме с пышным, потерявшим упругость бюстом перевалило за тридцать. Не открывая глаз, она улыбнулась, сверкнув золотой коронкой – такие здесь до сих пор предпочитали любым другим, имитирующим подлинный зуб.

– Надо сматываться. У Шаина ко мне большие претензии, ребят прислал.

– Где? – голос Эльмиры все еще по инерции звучал сонно и томно.

– Одевайся как попало и на выход. Тут она поняла, что дело нешуточное. Лихорадочно схватилась за шмотье, потом вздернула руки вверх – поправить черные, мелко завитые волосы.

– Если попадешься им на глаза, не отпирайся. Все равно не поверят. Да, была со мной. Я вдруг кого-то увидел в окно и быстро засобирался. Но лучше все-таки, чтобы не засекли, – бормотал Ворона, застегивая молнию на черных джинсах.

– Завал, – Эльмира сунула ноги в босоножки, золотистые, под цвет зуба.

– Тут прямо надо мной живут два брата, оба на базаре торгуют. Постучись к ним под любым предлогом. Женщин там нет, никто тебе глаза не выцарапает.

– Они хоть не извращенцы?

– Обижаешь… Получат рано утром подарочек судьбы.

Тихо выбрались на лестничную площадку. Эльмира остановилась на шестом этаже, Ворона проскочил дальше, на седьмой. Убедился, что ей открыли дверь, впустили без лишних расспросов. Да, неплохо иногда быть существом с роскошными формами.

Через люк он вылез на крышу. Низко пригнулся – на тот случай, если снизу кто-то наблюдает за домом. Побежал чуть ли не на четвереньках по плоской, залитой битумом крыше. И вспомнил, что не захлопнул за собой дверь. Черт возьми, они бы застряли на лишнюю минуту, пока вскрывали бы ее и осматривали квартиру. А теперь все ясно с первого взгляда.

Обернувшись, увидел, как вырастает из того же люка темная на фоне утреннего неба фигура. Добежал до края, стал быстро спускаться по пожарной лестнице – стальным скобам, заделанным в торцовую стену. Перед глазами мелькала кирпичная кладка – все быстрей и быстрей.

Внизу тоже ждут. Тот самый или это только кажется? Слишком много ошибок – раннее утро не его. Вороны, время. Обычно он просыпается, когда солнце стоит уже высоко.

Адигезалов оказался высоким плотным человеком с усами, отливающими металлической синевой. Потребовал, чтобы очередь с документами отодвинулась на почтительное расстояние от двери.

«Правильно, молодец”, – подумал Рублев. – Зачем им слышать липшее?»

Прикрыл дверь на защелку. Правой схватил старшего инспектора за горло, левой сунул под нос листок тонкой почти папиросной бумаги с задекларированным грузом.

– Узнаешь?

– В чем дело? – просипел Адиге залов. – Возврат брака.

– Подпись твоя и отвечать тебе.

– Вы тоже ответите обязательно, – таможенник попробовал повысить голос, но крепкая рука Комбата оставила слишком узкий для этого горловой проход.

– Спокойно, я не глухой. Давай лучше по делу.

Пальцы ощутили движение кадыка вверх-вниз: старший инспектор судорожно сглотнул. Кажется, усвоил, что пока лучше не возникать.

– Ну вот и прекрасно, – хватка ослабела.

– Приходил Человек, сопровождающий. Сказал, что от себя положил кое-что на продажу. Запчасти к машинам. Просил закрыть глаза.

– А я тебя прошу открыть пошире, – Комбат извлек на свет “ТТ”.

Первый таможенник попятился к сейфу, который оставался еще раскрытым, как будто хотел сложиться так, чтобы поместиться внутри.

– Фильтры там были, больше ничего?

– Точно не знаю, не смотрел.

– Уже теплее. А если еще напрячься? Какое там было оружие?

– Какое оружие? Клянусь, не знаю. Зрачок ствола работает не хуже детектора лжи. Когда страх вытесняет все остальное, правдоподобно врать становится тяжелей.

– Если я сейчас выстрелю, твоя рожа превратится в задний проход большого диаметра.

Комбат понимал, почему Адигезалов до последнего отпирается. Тут просто застрелят, а чеченцы станут кишки по сантиметру вытягивать. Но одна смерть – вот она, рядом, а другая еще в будущем. В будущем, на которое человеку свойственно возлагать надежды.

– Кто наговорил на меня, пусть язык отсохнет. Какое оружие, откуда? Пошли вместе со мной! Смотрите все грузы подряд.

– Спасибо за приглашение. Грузы меня меньше интересуют, мне люди важны. Давай про сопровождающего.

– Видите сколько документов – с каждым кто-то приходил. К концу рабочего дня в глазах рябит.

Рублев приставил ствол, точнее оконечность цилиндрической насадки глушителя ко лбу, покрытому бисеринками пота. Адигезалов вздрогнул всем телом.

– Давай дальше, чего ты вдруг замолчал?

– Не знаю, вдруг обманул меня. Вдруг там на самом деле было оружие. Тогда, значит, обманул.

– Напрягись и вспомни, как он выглядел.

Нужно было спешить – с минуту на минуту мог вернуться второй таможенник из сегодняшней смены, могла постучаться девушка-декларант. Или действительно заявится начальство.

– Если там было оружие, значит он меня обманул.

– Это твои трудности. Не отвлекайся.

– Худой весь, как будто месяц голодал. “Похоже на правду”, – подумал Комбат, вспомнив характеристику, данную девушкой.

– Звали как?

– Муса, дальше не знаю. Совсем мало говорили.

"И в документах на груз фамилия наверняка не стояла”, – сказал себе Комбат.

– Обманул, собака, подставил, – твердил таможенник, как актер, все глубже вживаясь в образ.

Сам незаметно отклонился, уводя голову от соприкосновения со стальным, направленным в лоб стволом.

– Чеченец или местный?

– Не местный. Кто такой – честное слово не понял.

– На машине приезжал?

– Даже не видел. Наверное, оставлял там, далеко у ворот.

Все это могло быть правдой, но с равным успехом могло быть враньем. Если таможенник связан с хозяевами груза гораздо теснее, чем хочет представить, значит они очень скоро получат подробнейший отчет о визите незваного гостя.

– Сколько раз ты ему оказывал услугу?

– Умоляю, не держите так. Понервничаете и случайно за курок дернете.

– Вот и не доводи меня, не расшатывай нервы. Сколько раз?

– У меня же память не компьютерная – голова лопнет, если складывать одно к другому. Вы не представляете, сколько всяких товаров, всяких людей.

– Не надо, это не самый оживленный таможенный пункт из всех, что я видел в своей жизни.

Из кармана зажурчал мобильник. Старший инспектор вздрогнул от неожиданности – несколько бисеринок пота собрались в одну каплю, которая стекла со лба в угол глаза.

Комбату звонила незнакомая женщина, чрезвычайно взволнованная:

– Мне Ворона дал ваш номер в последний момент. Кошмар…

– Что случилось?

– Его забрали, увезли. Своими глазами видела.

– Не забыли, что просил передать?

– Времени у него не было, надеялся выскочить. Сказал, что вы обо всем догадаетесь.

– Спасибо, что дали знать. Давно его? Ну вот. Обещал не решать посторонние “гуманитарные” проблемы. Обещать легко, а на деле? Взять и отвернуться?

– Сидеть тихо, как мыши, – предупредил Рублев таможенников.

Те не поверили своим ушам – неужели удовлетворился, неужели сваливает? Должен ведь понимать, что второй раз сюда уже не явится так запросто, вся охрана порта будет предупреждена. Комбат прекрасно это понимал и тем не менее уходил.

Трудно выколачивать показания, когда ты не уверен – есть ли что еще выколачивать? Таможенники в самом деле не заинтересованы знать лишнее о тех, кто просил “закрыть глаза”. Организаторам поставок – тем более незачем оставлять визитные карточки.

Надо выручать как-то Малого. Позвонить в гостиницу, поговорить с “мюэллимом”? Попробовать озадачить, чтобы не оказался слишком скор на расправу. Трубку взял кто-то другой – услышав голос, мгновенно передал по назначению.

– Слушаю.

После утренних признаний насчет ФСБ Шаин явно не горел желанием вести долгие разговоры по телефону.

– Меня пасли от самой гостиницы. Всякие варианты перебрал, грешным делом и о тебе нехорошо подумал. Оказалось, ты ни при чем. Другие люди.., у которых есть повод на нас с тобой обижаться.

– Да? – вяло отреагировал Шаин.

– Не очень напирали, старались держаться в рамках. Сегодня утром парня ихнего заграбастали. Считают, твои руку приложили.

– Интересные новости.

– Предложение от них поступило такое: если уж по-главному уладили, не наказывать парня строго. Он больше не будет.

– Чего не будет?

– Не знаю, я без понятия.

– Олды (ладно), будем видеть. Меня ждут, извини.

Поверил или нет? В любом случае должен притормозить до выяснения обстоятельств, до его, Рублева, возвращения.

Утром Комбат не был уверен – вернется он в гостиницу или нет. Разогнался так, чтобы уже не останавливаться. А теперь чертовы обстоятельства снова разворачивают в другую сторону. Только теперь он понял, что бежит, перескакивая через трубы, рваные бумажные мешки с цементом. И “мюэллиму” звонил на бегу, удивительно, как тот не поинтересовался причиной прерывистого шумного дыхания.

Скрип огромных кранов. Грузчики голые по пояс. Частью русоволосые, братья-славяне. Лица припухшие с похмелья, глаза – щелки. Под ногами – рельсы, те самые, что по пути на север приведут на пригородную станцию под русским названием – Насосная. Впереди – ржавый вагон со снятыми колесами, место гибели ребят…

Глава 4

К гостинице Рублев приближался осторожно. Кто его знает, к каким выводам пришел Шаин. Что перевесило в его пегой седой голове? Что насоветовали ему четки?

Таксисты как всегда на стоянке. Кто-то сидит в машине, ждет у моря погоды, а вот Ариф уже подсуетился, укладывает в багажник чемоданы. В аэропорт повезет, люди в таких пиджаках поездом не пользуются. Заметил, улыбается.

В фойе – серый мрамор с черными и белыми прожилками, карликовые пальмы в кадках. Если “мюэллим” почуял подвох… Он, Борис Рублев, не мастер блефовать, не умеет заговаривать зубы.

Кто-то стоит у стойки администратора, кто-то возле киоска вертит в руках сувенир – куклу в народном костюме. Солнце в полную силу бьет в витринные стекла – со стороны фасада гостиница ничем не прикрыта, перед ней пустота огромной площади. Сбоку, по крайней мере на уровне первого этажа, раскаленный свет смягчают деревья – аллея бульвара рядом, через дорогу. Довольный Ильяс что-то жует.

– Тебя, я слышал, можно поздравить?

– Закрывали сегодня вопрос. Почти закрывали, еще надо доллары забирать.

– Молчит до сих пор?

– Раскололся. Уже ехали за деньгами, Кямран поехал.

– Уже съездили или только поехали? – из-за не правильных оборотов речи Рублев не смог уловить точный смысл.

– Скоро возвращаться должны.

– А как на самого вышли? Или это военная тайна?

Ильяс с большим удовольствием пояснил:

– Тут, в гостинице врач всем блядям осмотр делает. Мы их за всякую заразу выгоняем. Одна хотела ему деньги давать, чтобы молчал, чтобы дальше работать. Когда не вышло, стала любой способ пробовать, как нам угодить. Один, другой, потом вспоминала – ночью из номера клиента видела, как человек лазил через балкон и дальше. Узнала сразу, сказала “Ворона”, кличка такая.

Ильяс говорил откровенно, жестикулируя и улыбаясь, и Комбат попробовал продвинуться еще на шаг.

– Молодой, а уже шустрый. Взглянуть бы на него ради интереса.

– Идем, покажу. Нет, надо по-хорошему у шефа разрешение просить.

– Пошли вместе, я как раз покажусь, что приехал.

На пути к лифту к Ильясу подскочил швейцар в фуражке с желтым околышем, стал на кого-то жаловаться. Задержка раздосадовала Комбата – хотелось поскорей увидеть Ворону, ободрить. К счастью, Ильяс не стал утруждать себя разбирательством, отмахнулся.

Лифт работал бесшумно и плавно. Рублев понимал, что теперь, когда он стал действовать в открытую, петлять и делать круги особенно опасно. Он как бы движется по узкой, прилепившейся к склону, тропе, которая обрушивается за спиной. И вот теперь надо занести ногу над пустотой, чтобы вытянуть из пропасти человека. Сопляка, воришку, привыкшего жить в свое удовольствие. Но что-то в нем есть привлекательное – неистребимый оптимизм, ловкость?

Шаин-мюэллим выглядел довольным. Деньги ему только что доставили – не хватало только одной сотки.

– Елдаш (товарищ) Борис? Быстро ты добрался. Наверное, напугали они тебя.

На лице Ильяса отразилось недоумение, он не знал о недавнем рублевском звонке.

Раздувая при каждом слове и без того толстую шею, Ильяс объяснил начальству, что русский хочет взглянуть на Ворону.

– Не поймешь каких кровей, – усмехнулся Шаин. – Фамилия ваша, славянская, а по роже не скажешь. Только не говори, что он тоже твой родственник.

Рублева отвели в подвальное помещение, где Ворона лежал на боку, с поджатыми к животу коленями. Сразу бросилась в глаза неестественно выгнутая левая рука, посиневшая и опухшая в локте.

– Бегать хотел. Когда упал, руку ломал, – прокомментировал из-за спины Ильяс. – Сперва не хотел выдавать, где деньги, жадничал.

Комбату захотелось вмазать по отечной роже локтем, не оборачиваясь.

– Какая тут больница ближе всего? Бедняге срочно нужно было вколоть обезболивающее, сделать рентген, зафиксировать руку в гипсе.

– Больница? – искренне удивился Ильяс. – Ему еще вторая рука ломать.

Плюнул в лежащего с расстояния трех шагов. Если бы попал, Рублев бы точно не сдержался.

– Говори номер, – он достал из кармана трубку мобильника. – Или я через справочную узнаю.

– Сперва у шефа спрашивай: надо – не надо. Без него все равно доктор сюда не пропустят.

Четки Шаин-мюэллима щелкали по-прежнему размеренно.

– Ну, рассказывай. Сильно грозились?

– Как у вас “скорую” вызвать?

– Все-таки свой, правда? За своих душа болит.

– Да пошел ты… Я даже Хаттабу сперва бы первую помощь оказал, а уж потом к стенке поставил.

– Держи, – Шаин записал номер на обороте чьей-то визитки. – Частная клиника. Там и рентген, и все, что надо. Можно на компьютере кость поглядеть, чтобы не облучаться лишний раз.

Сделав вызов, Комбат поднялся, чтобы встретить машину внизу.

– Сиди, не волнуйся. Встретят их, проведут куда надо.

Двое знакомых людей “мюэллима” вошли через незапертую дверь и заняли в комнате заранее оговоренные места. Увидев у них в руках весомые “аргументы”, Комбат схватился за свою “пушку”, но тут же вспомнил, от кого она получена.

– Ты прав. Заклинит при первой попытке выстрелить. Я еще не был уверен, что ты врешь, но кое-что подозревал. Надень-ка сам, думаю у тебя получится, – Шаин кинул через стол новенькие блестящие наручники.

– Приближаться страшновато? – усмехнулся Комбат.

– Прежде чем соглашаться или отказываться, подумай о своем друге. Если я не позвоню через минуту, не отменю сеанс, его начнут дергать за руку – пока сердце у гаденыша не лопнет. Ты ведь знаешь, что бывает от повторного болевого шока.

Комбат вытащил оружие. Ничто не говорило о подвохе, и вес указывал на полную обойму.

– Ничего, пусть попробует, – успокоил своих людей “мюэллим”.

"Один раз в жизни стреляет и незаряженное ружье”, – вспомнил Рублев и нажал на всякий случай спусковой крючок. Заклинило, собака.

– Давай, звони, – он защелкнул браслет на одной руке.

– Только за спину заведи, пожалуйста, – напомнил Шаин. – Как положено. Я сегодня разговаривал с ответственными лицами из той самой команды. За полчаса до твоего звонка – так уж случилось. Никаких Ворон они не знают. Или по крайней мере сделали вид, что не знают.

Комбат мог бы уцепиться за оговорку, но ему расхотелось играть в эти игры.

– Если б ты действительно был тем, за кого себя выдаешь, ты не стал бы заниматься каким-то сопливым мудаком, – продолжал человек с пегой шевелюрой. – У людей оттуда шоры на глазах – как у лошади, чтобы не отвлекалась. И еще: они никогда не возьмут оружие из чужих рук. Честно сказать, я не поверил, когда услышал твой голос из коридора. После дешевого спектакля актер второй раз не выходит на ту же сцену.

"И все-таки ты мне поверил в первый момент, – подумал Комбат. – Процентов на девяносто поверил”.

– А парня мы свозим куда надо, подлечим, – закончил Шаин-мюэллим. – Он мне должен подробнее рассказать обо всех дырках в моей крепости. Мало ли кто еще на что позарится?

"Да уж, разогнался с утра, – подумал Рублев. – Набрал обороты”.

Его затолкали в подвальное помещение, только попросторнее. Здесь он не так давно демонстрировал по просьбе Шаина свою меткость – остались следы на стенке.

Прохладнее, чем в самом лучшем номере с кондиционером. Ни одного, даже самого малого проема для солнца, хорошо хоть лампочка светит с потолка. В углу куча пустых коробок из гофрированного картона – больше достопримечательностей никаких. Правда, есть еще трубы, горизонтально идущие по стене, несколько труб разного диаметра.

Зачем нужны в гостинице обширные подвалы? Почему бы и нет? Летом здесь прохладно, зимой достаточно сухо. Значит можно хранить кое-какие продукты, напитки, которые дешевле закупать оптом, большими партиями.

"Правильно ли ты поступил вернувшись? Мертвые могут подождать, а живые нет? Но сколько этих живых, сколько тех, кого тычут мордой в грязь, пинают ногами, сношают во все дырки? Их не надо специально разыскивать и нет нужды уезжать из России, чтобы навидаться такого досыта.

Ворона ведь поплатился отчасти за дело – слишком большой кусок хватанул. Симпатичный он парень, но это не должно было перевесить память о соратнике. Не убьет ведь Ворону Шаин, прищучит хорошенько и выпустит. А ты себе нагадил здорово”.

Шло время. Часы у Комбата забрали и теперь оставалось ориентироваться по внутренним, грубым. Дело близилось к ночи. Никто не соизволил занести никакой жрачки, даже куска хлеба. Спать тоже, по всей видимости, придется на голом цементном полу.

В памяти всплыло другое лицо. Ворона хотя бы сам нарвался, а вот ее втянул именно ты. Если Шаин перестал тебе верить, то теперь не верит уже всему – и заверениям, что у тебя нет ничего общего с Космачевой. Завтра-послезавтра перейдешь ему дорогу, обязательно вспомнит о “родственнице”, сорвет на ней злость.

Проснувшись, Рублев не мог понять, сколько времени прошло на самом деле. Вырубился он только на час-другой или, наоборот, проспал гораздо больше, чем обычно? После голодных суток уже и под ложечкой не сосало. Одним словом, внутренние часы сбились окончательно.

Вчера на стук кулаками в стальную дверь никто не ответил. Пришлось справить нужду в углу. Хорошо хоть “камера” большая, есть куда отодвинуться от собственного дерьма. Но все равно приятного мало.

Он пнул ногой в дверь:

– Куда все подевались, черт бы вас побрал?!

Как там Ворона? Вернули ли его снова в подвал? Сидя здесь, трудно строить какие-то планы. Тихо, как в могиле. Стены из фундаментных блоков, их даже отбойный молоток с трудом берет. Трубы заделаны аккуратно, пропущены через гильзы. Потолок – железобетонные перекрытия, дверь из толстого стального листа. Да еще наручники, суки, не сняли – руки совсем затекли. Прошло еще достаточно времени, прежде чем Комбат расслышал шаги, приближающиеся к двери.

Глава 5

Сообщение московского информатора можно было сравнить с укусом насекомого. Время от времени он начинал зудеть, напоминая о себе. На вторые сутки после получения известия Бурмистров решил предпринять кое-какие шаги, тем более, что выдалось окно в работе. Боевого инстинкта у него никогда не было, но охотничьим он обладал в полной мере. Если бы как в прошлый раз с той тройкой спецназовцев – все подготовить, не вставая из-за стола. А там пусть рвут на куски те, кому положено, он удовлетворится фотоснимками крупным планом.

Сейчас так не выйдет, одиночку всегда сложнее вычислить. Собравшись в дорогу, Бурмистров взял водителем самого замкнутого и молчаливого из рядовых боевиков – Багауддина. У того погибли двое братьев: один в первую чеченскую, другой – во вторую. Бледный, рыжебородый Багауддин редко подавал голос. Он тяготился пребыванием в тылу. При малейшей возможности ему давали выпустить пар – так, например, он участвовал в недавней ликвидации спецназовской тройки возле Насосной.

С ним спокойнее – мало ли что может приключиться в дороге. Бумаги у Бурмистрова в порядке, по документам он сотрудник крупной российской нефтяной компании, участвующей в разработке каспийских месторождений. Но длительное пребывание в четырех стенах, у компьютера, постепенно лишает уверенности при выходе в открытое пространство.

Выехав на трассу, Багауддин помчался на бешеной скорости – стрелка спидометра зашкалила за сто. Оба молчали и поэтому одновременно расслышали в небе далекий стрекот. Переглянулись. Наверное, “Гидж-Иван”, как прозвали его азербайджанцы.

Силуэт вертолета показался впереди, но его трудно было разглядеть как следует из-за слепящего сияния солнца, раскалившего добела добрую половину небосвода. По крайней мере это определенно “МИ-24”, его характерно вытянутый силуэт с чуть заваленным вниз носом. Багауддин напрягся – именно после залпа из такой машины погиб его старший брат.

"Долго мы будем терпеть? – читалось на лице чеченца. – Мне бы только разрешили”.

– Не так все просто, – заметил Бурмистров, в ответ на невысказанные слова.

– Боюсь другому кому-то поручат. Я бы его дождался, глаз бы не сомкнул, пока бы не достал.

Багауддин прибавил скорости, словно машина и вертолет мчали на одном уровне и “Нива” могла протаранить бронированный корпус. Поджарое брюхо “стрекозы” с камуфляжной раскраской пронеслось высоко над головой – узкая тень пересекла трассу чуть раньше колес автомобиля. Чеченец даже высунулся, чтобы разглядеть врага получше.

– Я сам не сторонник того, чтобы он возникал на горизонте. Только это дело отдали на откуп здешним военным. Машина-то ведь им принадлежит, они не обрадуются, если “винт” грохнется и сгорит дотла.

– Один выстрел во время посадки! При хорошем прицеле я ему в глаз попаду!

– Он, говорят, в летном шлеме, в бронежилете. Да еще какими-то листами закрывает стекла в кабине. Самому все видно через дыры, а его не разглядишь.

– Не верю. Местные вояки выдумывают, чтобы не рисковать. Зато значков себе всяких нацепили, красивых погон навешали. Сплошь генералы и полковники.

– Каждому свое. Кстати, ответить он может даже с земли – разнести все вокруг ракетами… По-другому надо его достать, хитрее.

Багауддин понял, что у пассажира есть идея насчет Гидж-Ивана. Только он не станет с ней высовываться, дождется, когда проблема выйдет на первый план. Как теперешнее дело, ради которого они гонят сейчас в сторону Насосной.

Последние годы шоссе не ремонтировалось, и “Нива” раз за разом подпрыгивала, попадая в ямы. При такой скорости им понадобилось два с небольшим часа, чтобы добраться до окрестностей станции.

Одному из своих многочисленных сотрудников Бурмистров поручил просматривать в Интернете с помощью поисковых систем всю информацию по Чечне и сохранять самое интересное. Поэтому он, конечно же, был в курсе материалов российского журналиста, его ссылок на анонимного свидетеля, увидевшего трупы на полотне “железки” раньше милиции. Знал Бурмистров и о другом – о постоянных грабежах контейнеров в этом районе, грабежах, с которыми силы охраны правопорядка почему-то никак не могли справиться.

С учетом полной пустынности района возле Насосной, возникла необходимость в свидетелях. Важно было предупредить их на случай расспросов. Оставить номер телефона для срочного сообщения, пообещать неплохое вознаграждение.

Долго искать “охотников за контейнерами” не пришлось – каждая из трех бортовых машин в ближайшем к пустырю поселке участвовала в вывозе товаров с места. Результат оказался неожиданным. Кто-то уже приходил, интересовался обстоятельствами. Фархад-киши – человек в старых кедах и полосатых пижамных штанах – твердо стоял на том, что это был приезжий: у здешних русских другой выговор.

Странная неосторожность, особенно после гибели трех человек. Впрочем, федералы до сих пор еще слишком самоуверенны, они еще не одну тысячу должны потерять, чтобы научиться осторожности.

Уточнив приметы незнакомца и приблизительную дату его появления, двое на “Ниве” вернулись в бывший пансионат у озера. Казалось, теперь уже Бурмистрову пора обращаться к руководству: пусть задействуют все возможные каналы, чтобы выйти на след. Но недаром Игорь-Ибрагим столько плавал в информационном потоке – в основном русле и боковых ручейках, по течению и против. Он знал, что больше половины жизненно важных сведений можно извлечь из документов открытого пользования, не усложняя себе задачу и не выезжая на место.

Бурмистров взял на себя ответственность и не сообщил сразу о свежих новостях. Решил использовать собственные ресурсы до конца. Начал с того, что проник в московскую автоматизированную систему продажи авиабилетов – подключенная в некоторых своих узлах к линиям связи она имела самую простую защиту, на слом которой понадобилось десять минут. Скопировал оттуда фамилии всех, на кого оформлялись билеты в Баку в течение нескольких дней.

Пусть даже фамилия вымышленная, но знать ее было бы неплохо. Женские можно отбросить, кавказские тоже – не станет русский фээсбэшник на Кавказе играть роль местного, а дагестанцам, осетинам и прочим ответственные задания не доверяют. Остается не так уж много – два с лишним десятка фамилий. По такому списку можно разобраться.

Составлением списка Бурмистров не ограничился. Раз в три дня в санаторий у озера доставляли толстую пачку бакинской прессы и он сел ее просматривать в поисках какого-нибудь необычного объявления. Иногда посланец издалека именно таким образом выходит на связь с кем-то на месте.

Просмотр фактически был прослушиванием – по причине незнания языка, Бурмистрову пришлось прибегнуть к помощи переводчика. “Дальше, дальше”, – то и дело перебивал Игорь. Как тут четко сформулировать, на что следует обратить внимание?

Вдруг попались на глаза жалкие два листка местных новостей на русском. Плохая бумага, расплывчатые фотографии. Последние президентские указы, предстоящие гастроли эстрадной звезды из Турции, происшествия недели.

Предотвращено ограбление, распространяется лесной пожар, взрыв газа в квартире, перестрелка на катере…

"Недавно на Приморском бульваре произошел странный инцидент. Насмерть напуганные свидетели рассказали о разборке, устроенной двумя бандами на борту прогулочного катера. Невольным очевидцам запомнились несколько колоритных фигур, в том числе личности явно не местные. Похоже, наш криминалитет решил выписать на случай серьезных конфликтов “крепких профессионалов” из России… По счастливой случайности никто из мирных граждан не пострадал, хотя некоторых женщин в шоковом состоянии увезли машины “скорой помощи”. По горячим следам участников перестрелки задержать не удалось. Милиция начала расследование: осмотрено место происшествия, проведен опрос пассажиров”.

Бурмистров читал и параллельно слушал азербайджанца. Раза два тот упомянул схожие сообщения, столь же краткие. Вначале Игорь не придал им большого значения. Потом, устроив себе небольшой перерыв, все-таки призадумался о катере и “крепких профессионалах” из России.

Смешно даже подумать, что фээсбэшник мог принять участие в разборке. Скорей всего случайное совпадение во времени. А что если в Москве додумались внедрить своего человека в здешнюю криминальную среду для сбора информации о чеченцах? Могли использовать и настоящего уголовника – в самой России несчетное количество людей из мелкой и крупной братвы сотрудничают с органами, чтобы иметь возможность легализоваться, отработав за прежние грехи.

Дверь со скрипом открылась, и двое охранников с опаской приблизились к нему. Залепили глаза широкой липкой лентой. “Что еще за фокусы? – удивился Комбат – Чего я такого не должен видеть?” Позже выяснилось, что дело в другом. После путешествия на лифте вверх с него сняли наручники, предложили помыться и переодеться в чистое.

Как только с процедурой было покончено, ему опять защелкнули наручники и отлепили ленту, повыдергав волоски с бровей. Сморгнув несколько раз от яркого солнечного света, он различил озабоченное лицо Кямрана.

– Человек приехал к шефу. Хочет с тобой говорить.

– С каких это пор я стал популярной личностью?

– Сейчас пойдешь есть-пить в ресторан за столик. Про шефа никакой лишнего – с тебя глаз не будут спускать.

– А он сам нам компанию не составит?

На Кямрана явно возложили ответственность за рискованное мероприятие, и он был очень этим недоволен.

«Что за деятель такой явился? – недоумевал Рублев. – Кому это “мюэллим” не может отказать?»

По дороге Кямран повторил указания. Отвечать коротко, лишнего не болтать, особенно про подвал и наручники. Резких движений не делать, при попытке вскочить – уложат на месте. Зато есть и пить можно без всяких ограничений.

– Спасибо хоть на этом.

Рублева провели в ресторан через кухню, чтобы не смущать постояльцев гостиницы зрелищем человека в наручниках. Кухонный персонал сделал вид, что не заметил ничего необычного.

У входа в ресторан Кямран снял с Комбата наручники и поскорей отступил на несколько шагов, озабоченно покусывая тонкие губы. В глазах его ясно читалось: лично он ни за что бы не стал так рисковать. Но начальству виднее, ничего не поделаешь.

Рублев ступил на территорию ресторана следом за официантом, который нес на растопыренных пальцах полный поднос. В полупустом зале Комбат сразу сориентировался, кто его ждет – за одним из столиков сидел знакомый на вид старик с голым, как колено, черепом и лицом кирпичного цвета. При ближайшем рассмотрении оказалось, что столик в самом деле накрыт на двоих.

– Присаживайся, Борис.

Старик протянул руку с бледной, едва заметной татуировкой. “1934” – по одной цифре на каждом из пальцев.

– Шаин сказал, что отправил тебя по делам, но я его очень попросил послать кого-нибудь на замену. Мои просьбы он уважает, поэтому ты здесь.

– Теперь ясно.

После удачного посредничества Шаин не смог отказать бывшему цеховику, зеку, а ныне чрезвычайно уважаемой в деловых и криминальных кругах Баку личности. Он быстро усек, что Борис понравился чем-то старику и не стоит вести уважаемого человека в подвал и демонстрировать русского в наручниках. Тем более, если ты брал его с собой на встречу чуть ли не в качестве личного телохранителя – Ешь, пей. Проголодался, наверное, с дороги?

Комбат еще не решил, как себя вести, и неопределенно хмыкнул.

– Не удивляйся, заказ уже сделан. Такой же как тридцать пять лет назад, в ленинградской “Астории”. Знаешь, где это?

Рублев кивнул. На столе красовался стандартный набор холодных закусок и две порции отбивных с картошкой. Никакой восточной специфики.

– Но я не с того начал. Давай выпьем за ваших подводников, за помин души. Сегодня сказали, что конец – надежды нет никакой. Все там, на дне, в братской могиле.

На лице Комбата отразилось непонимание.

– Ничего не знаешь? На севере, возле Мурманска.

– Я в телевизор давно не заглядывал, – пробормотал Рублев.

Кусок застрял поперек горла. Столько ребят погибло!

– Ваши сказали, по новостям.

– Вообще-то я новостям не верю. Но такими вещами шутить не будут.

– Никто пока не знает точно, что там стряслось. Легла лодка на дно и не смогли никого вытащить. Так что давай за них, – старик разлил по рюмкам водку из графина.

– Давай!

У Комбата даже не возникло сомнения, с тем ли он пьет за упокой или не с тем. Если человек переживает, значит с ним не только можно, но и должно выпить траурную рюмку.

– Тридцать пять лет назад, в Ленинграде, я заглянул в ресторан. И случайно оказался за одним столиком с хорошим человеком, очень похожим на тебя. Человек пришел в штатском, потом оказалось он мичман-подводник. Два дня, как сошел на берег после плавания. Тогда офицеры получали прилично, не то что сейчас. До меня ему, конечно, далеко было, но в ресторан мог запросто позволить себе зайти. Слово за слово: так получилось, что я не стал ничего скрывать. Вижу, что не мент и не заложит из фойе по телефону. А я, говорю, цеховик. В курсе что это значит? Он улыбнулся, пожал плечами: “Боюсь, отстал от жизни”. Объяснил ему коротко, что такое подпольный цех. Тебе даже не буду пересказывать – по теперешним временам это детский лепет. За три станка для пакетов полиэтиленовых можно было загреметь. Пообщались мы с мичманом, глядя друг другу в глаза. Вроде не было у нас ничего общего, а посидели хорошо. Я потом на зоне часто его вспоминал.

Взгляд старика был обращен куда-то внутрь, как это бывает у человека, глубоко окунувшегося в прошлое. Потом он снова наполнил рюмки:

– Мы тогда тоже пили из графина. Терпеть не могу бутылок. Пузыри – они и есть пузыри. Графин – сосуд благородный.

– Значит, все погибли, – задумчиво произнес Комбат – он думал не о вчерашнем, а о сегодняшнем дне.

– Погибли. Я сегодня чуть не заплакал, когда услышал. А я ведь за всю жизнь плакал раза два-три. Тот мой друг, конечно, уже на пенсии, сейчас другое поколение плавает. Один только раз мы виделись… Все-таки ты здорово на него похож. И усы, и голос.

Рублев перестал наблюдать, кто за ним следит в зале. Водка – не хмельная, а горькая – раз за разом наводила на мысль о погибших. Собственная безопасность, свобода или несвобода показались незначительной мелочью. Вот только Ворона…

– Просьба одна – раз уж довелось вот так сесть за один стол… Может, и не вовремя.

– Ничего, говори. Значит дело насущное.

– Тут парнишка один провинился – номер иностранца обчистил. Шаин остервенел – засадил его в подвал. А у парня рука сломана.

– Сказать, чтобы выпустил? Он меня послушает, он знает, сколько весит мое хорошее отношение. Есть у меня за спиной охрана? Мне она не нужна. Даже бабки теперь не нужны – здесь, в своем городе, я все получу по первому требованию. А для дальних поездок время ушло, я уже не в той форме. Вот когда хватит удар, отвезут спецрейсом в клинику – в Германию или Швейцарию.

– Жалко парня – он ведь не знал, с кем связывается. Больше не будет.

– Говори еще, лови момент. Потом вряд ли до меня доберешься.

– Ничего больше не надо. Пускай только Шаин его выпустит и оставит в покое.

Глава 6

Следующую поездку Бурмистров с Багауддином предприняли в город. Эти двое как нельзя подходили друг другу – за всю дорогу обменялись в лучшем случае десятком слов. Чеченец сидел с прямой спиной, в рубашке, застегнутой на верхнюю пуговицу. Чувствовалось, что он боится расплескать хоть каплю своей ненависти к федералам. Даже если убить такого, пролить его кровь на землю, на этом месте вырастет особый сорняк, умеющий противостоять засухе, испепеляющему солнцу. Сорняк с колючками, которые впрыснут кому-то другому каплю яда и обычный человек сделается непримиримым фанатиком.

Несмотря на жару, пришлось ехать с закрытыми окнами – боковой ветер, пыль. Казалось, старые нефтяные вышки, понатыканные на плоской равнине, тоже шатаются – вот-вот их вырвет с корнем.

Связей в Баку у Бурмистрова не было. Откуда возьмутся они у затворника? Кто и с какой стати будет теперь перед ним отчитываться? Запугать? Такого таланта ему не дано в этой жизни. А если снять проститутку? Все городские слухи проходят через них.

Противно иметь дело с такой мразью, но игра стоит свеч. Где только снять? Только не на вокзале. У этих даже дыхание заразное. Желательно поближе к месту происшествия, к бульвару.

Рестораны, кафе, пиццерии, проспект, сквер с памятником средневековому поэту. Везде эти твари могут сшиваться. Но здесь Восток, здесь они не выставляют себя напоказ. Все чинно, благопристойно, никто не маячит рядом с проезжей частью. Реальный Баку Бурмистров знал плохо, город представлялся ему в виде плана, высвеченного на мониторе, сетки улиц, обрезанных дугой бульвара. Поблизости должна быть гостиница, четырехзвездочный отель.

В фойе Багауддин обратился к швейцару и через две минуты к машине подошла девица с пышной прической и звенящими серьгами. Хотела подсесть для разговора, но Бурмистров вышел сам. Не хватало еще, чтобы запах ее сладковатых духов остался на чехлах.

Девица предложила в придачу к самой себе номер с удобствами. Доплатить придется совсем немного. Выглядела она бойкой, энергичной, не имела ничего против, чтобы обслужить двоих.

Поднялись на лифте, зашли в номер.

– Заказывать будете что-нибудь? – она подсунула меню из ресторана.

– Обойдемся.

Ни тот ни другой старались лишний раз ничего не касаться, расхаживали по комнате с приспущенными шторами.

– Если ванну принять, полотенца свежие. Советую – жарко сегодня. Кому скучно одному, могу компанию составить.

Проститутка скинула босоножки и с удовольствием глянула на себя в зеркало, поправляя волосы обеими руками.

– Лучше новости нам расскажи, – негромко произнес Багауддин. – Мы с другом вчера только прилетели.

– Сразу видно настоящих мужчин, – попыталась польстить проститутка. – Настоящие мужчины понимают, что сперва надо познакомиться, пообщаться.

– Тут, говорят, заварушка недавно случилась, – заметил Бурмистров.

Мысленно он пихал в унитаз голову со взбитыми, крашеными волосами. Знал, что никогда не сумеет осуществить такое в реальности. Хотя эта сучка все вытерпит, если ей хорошо заплатить.

– Не у нас, не в гостинице. На катере поцапались.

– А что за люди?

Девица вальяжно потянула губами тонкую дамскую сигарету из зеленой пачки, щелкнула уже зажигалкой, но Игорь-Ибрагим остановил ее.

– Будь добра не курить при мне.

– Аллергия?

Ответа проститутка не получила, но зажигалку послушно спрятала.

– Кто там с кем не нашел общий язык?

– Если вам так важно, лучше в другом месте поинтересуйтесь. До нас все доходит, как в испорченном телефоне.

– Не скромничай, – морщась от брезгливости, вступил в разговор Багауддин. – Что-что, а новости у тебя самые свежие.

– Не поняла намека. А где у меня несвежее? Если найдешь, я тебе бесплатно…

– Он не правильно выразился, – успокоил девицу Бурмистров. – Расскажи, что знаешь, не суши мозги.

– Да пошли вы в задницу! Смотрят как не знаю на кого. Может, вам справку показать?!

Двое “клиентов” переглянулись.

– И вообще. Не хочу я вас обслуживать, передумала.

– Напрасно шумишь, – спокойно, не повышая голоса, произнес Багауддин.

– Выметывайтесь к чертям собачьим! Сейчас скажу, что вы тут извращаться начали, и погонят вас метлой отсюда! Есть кому, не беспокойтесь.

Багауддин быстрым движением схватил проститутку за шею, пониже затылка. Нагнул голову, зажимая рот правой рукой, обернутой из брезгливости носовым платком. Вначале девица отчаянно дергалась, пыталась лягаться, потом тихо заскулила.

– Ну как, возбуждает? – поинтересовался Бурмистров, смотря сверху вниз на голову, опустившуюся ниже его колен.

Багауддин осторожно убрал руку с платком, но мышцы на шее продолжал крепко сжимать.

– Что же вы сразу начинаете? – яркий полнозвучный голос быстро упал до жалобного нытья.

– Сама устроила проблему, – пожал плечами главный из “клиентов”. – Дело яйца выеденного не стоит.

– Ну наши поцапались. Говорят, сам Шаин там был.

– “Ваши” – это кто? Из гостиницы?

– Смотрите, с ними поосторожней, они здесь не штаны просиживают. Свою работу знают.

– Ас кем на катере повздорили?

– Больно же. Долго он так собирается…?

– Живей языком ворочай.

– Вроде бывший дружок Шаина. Тоже большим человеком стал… Те первые полезли.

– Это у друга русские мочат направо-налево?

– Нет, как раз у наших. Появился один недавно.

Девица рассказала, что пыталась обратить на себя внимание приезжего. С таким она бесплатно легла бы, а может, еще и шампанского от себя бы поставила. Неплохо заиметь мужика, которому можно пожаловаться.

Бурмистров не сразу поверил удаче: приметы совпадали с показаниями Фархада-киши. И появился этот крутой Борис совсем недавно.

– Где он теперь?

– Здесь. Свой номер.

– Обслуживала его?

– Пустите, будьте людьми. У меня потом синяк полгода не сойдет.

– За прической все равно не видно.

И все-таки Бурмистров дал Багауддину отмашку. Похоже, эта тварь поняла, как себя вести.

– Нет, не обслуживала, – ответила проститутка, переведя дух и вытирая со лба холодную испарину.

– Валяй все, что знаешь о нем. Сама, без наводящих вопросов.

– Деловой весь из себя, серьезный. Редко показывается, не слоняется, как другие, полдня без дела. Девчонки говорят, Шаин его специально для разборок нанял.

Выпив не меньше поллитра, старик затянулся сигаретой и смежил веки коричнево-кирпичного цвета. Рублеву махнули возвращаться на кухню. Он подчинился: пусть Ворона благополучно выйдет на свободу, а он о себе позже позаботится.

Условия в подвале несколько улучшились: появились ведро с крышкой и деревянный топчан.

"Заслужил. За примерное поведение”, – невесело усмехнулся пленник.

Вдруг послышались шаги, удивительно осторожные.

– Есть тут кто?

Ворона! Шепот на грани слышимости, но голос все равно можно узнать. Неужели так оперативно выпустили? Да еще позволили по гостинице шастать?

– Есть! Свои.

– Тогда потерпи. Долго не придется. В замочной скважине заворочалось, зашурудило.

– Ты чего, друг?

– Дверь открываю, – просто и буднично ответил голос.

– Сваливай, пока не переиграли.

– Кто?

– – Шаин, кто еще? Заловит, по головке не погладит.

– Сейчас, по-быстрому. Тут замок-то плевый.

– Я свои вопросы сам решу. Если ты на свободе, у меня руки развязаны.

Но дверь, обшитая стальным листом, уже раскрылась. На пороге стоял Ворона в своей привычной “униформе” черного цвета. Забинтованная до предплечья рука висела на перевязи.

– Все-таки сделал свое, – проворчал Рублев. – Они ведь сразу сообразят, кто замок вскрыл.

– Ну и на здоровье, – Ворона потянул “старшего товарища” за собой.

– Одной рукой одолел? – удивился Комбат. – Ну, прямо, левша!

– Правша, – уточнил Ворона. – Я на твой авторитет не покушаюсь, но придется какое-то время выполнять мои указания на маршруте. Я ориентируюсь, как ноги уносить.

Поднялись выше, на уровень подсобных помещений – тот, где Комбату вначале выделили место для ночлега. По пути встретились уборщица и двое рабочих – эти давно привыкли не обращать внимания на лица и смотреть большей частью себе под ноги.

Потом пришлось вжиматься в неглубокую нишу в стене – мимо в перпендикулярном направлении проскочили двое людей “мюэллима”.

– Спохватились, теперь будет труднее. Можно было, конечно, опрокинуть этих двоих. Но сейчас стояла задача выбраться отсюда по-тихому. Не поднимая шума, не оставляя следов.

Глава 7

Просьба старика не вызвала у Шаина ни малейшего энтузиазма. И тем не менее, ему даже в голову не пришло отказать. Пятьдесят штук вернулись обратно за вычетом всего одной стодолларовой бумажки. Паршивая черная ворона наверняка теперь будет облетать гостиницу за километр. Так что пускай выметается.

Почтенный аксакал отбыл, не дожидаясь исполнения своей просьбы – он не сомневался, что она будет уважена. Каково же было удивление “мюэллима”, когда ему доложили, что подвальное помещение пусто. Спустился, проверил сам. Как и чем этот гаденыш сумел вскрыть дверь – его ведь десять раз обыскивали. Да еще рука в гипсе. Недооценил негодяя, явно недооценил.

Русский сидел в подвале другого крыла здания, Шаин немедленно распорядился, чтобы его охраняли, не отходя от дверей. Вот Борис повел себя правильно. Мог бы рыпнуться, но не стал, вернулся обратно в подвал. А этот гаденыш – его бы и так выпустили со всем уважением…

Расстроенный Шаин не стал подниматься наверх. Почувствовал потребность отвлечься и уселся в ресторане за свой персональный столик – крайний, с видом на бульвар. Обычно столик пустовал, не часто “мюэллим” обедал здесь, на людях.

Официанты сразу подтянулись, метрдотель прибежал обслуживать хозяина собственноручно. Шаин для этих людей был хозяином в полном смысле слова. От него они зависели целиком и полностью, а про существование каких-то далеких владельцев гостиницы понятия не имели.

Едва только принесли холодную закуску, как к уху склонился один из “дежурного наряда”. Из тех, кто следил за порядком в фойе, коридорах и нескольких гостиничных барах.

– С вами хотят срочно переговорить.

– Агзви сиким! Оставят меня сегодня в покое?!

Стоило Шаину обернуться, и он чуть не поперхнулся куском. В наглухо застегнутом, рыжебородом Багауддине трудно было не признать чеченца. Рядом с ним стоял непонятно кто: человек, внешне похожий на студента-старшекурсника. Прямые соломенные волосы зачесаны назад, изучающий взгляд бесцеремонно направлен сюда, в лицо Шаину.

– Оружие проверили?

– Чисто.

– Как представились? – Шаин чувствовал себя неуютно под пристальным взглядом с другого конца ресторана.

– Никак. Выкинуть их вон?

– Зачем так сразу? Может, у них есть разумные основания молчать до поры до времени? Черт с ними, пускай подойдут.

Игорь всегда держался невозмутимо, заслужив уважение и рядовых боевиков, и начальства, и своих немногочисленных подчиненных на информационном “фронте”. Давно уже он не знал страха и сомнений. Но давить не мог, в этом смысле в нем мало что изменилось со времен армии, когда салаги послали его подальше – единственного из стариков. Внутренняя крепость духа возросла с тех пор тысячекратно, но сейчас он счел, что разговор лучше вести Багауддину.

Шаин пригласил обоих сесть. Вежливости в движении его руки было отмерено ровно на минуту общения. Чеченец начал без предисловий и околичностей:

– Где ваш русский? Знали вы, кто он или нет, оба варианта не в вашу пользу.

Эти слова можно было сравнить с прямым попаданием молнии в голову. Но Шаин выдержал удар достойно.

– Правила приличия не позволяют мне плохо обращаться с гостями. А вы вдвойне гости: гости здесь в ресторане, гости на нашей земле.

Это прозвучало как недвусмысленное напоминание не забывать о хозяевах в “доме”.

– Ваши правила приличия завели вас слишком далеко, – Багауддина трудно было сбить. – Еще неизвестно, какой ущерб успел нанести человек, прикрывавшийся вашим именем.

Шаин неслышно скрипнул зубами. Определенно настали плохие времена: здесь в гостинице, в его вотчине, с ним разговаривают бесцеремонным тоном. А Борис? Неужели русский не блефовал?

– Приятно наблюдать вашу оперативность. Только не вы одни на свете грамотные. Этот парень уже сидит у меня под замком. Не знаю, как другие, а я привык взвешивать все обстоятельства. Слишком серьезная контора его сюда прислала – вы ведь про нее не понаслышке знаете, – с видимым удовольствием напомнил Шаин.

– Под замком? – недоверчиво переспросил чеченец. – Где именно?

– Здесь ведь не мочиловка в горах, – невозмутимо продолжал “главный администратор” гостиницы, как будто не слышал вопроса. – Я должен был убедиться в верности своих подозрений. Скажу вам откровенно – политика и война меня мало интересуют. Не хочу об этом знать и становиться на чью-то сторону.

– Зачем же было его трогать? Пусть бы трудился и дальше на благо своих хозяев.

Суть рыжебородого “мюэллим” хорошо себе представлял, поэтому и не испытывал особо неприятных ощущений. Другое дело – его напарник, до сих пор не проронивший ни слова – давно уже никто не вызывал у Шаина такого мерзкого чувства. Как будто холодная рука пролезла внутрь, не разрывая кожи, и медленно перебирает там все органы.

Молчит, собака… Кто он такой? У восточных людей можно найти полный набор и отрицательных и положительных качеств. Но восточные жесткость, подлость и продажность отлично были знакомы Шаину. К таким ядовитым укусам у него давно выработался иммунитет. Знал он в этом отношении и русских – испещренных родимыми пятнами Востока с ног до головы. Но молодой, аккуратно причесанный человек с легким румянцем почему-то казался оборотнем, нечеловеческим существом.

– Я не дам себя втянуть в грязное дело! Ни ему это не удастся, ни вам. Мне своих проблем хватает!

Шаин мысленно взвешивал последствия. Неужели случилось самое худшее, и он оказался между молотом и наковальней, между двумя грозными силами, не признающими компромиссов? Храбриться можно сколько угодно, но моджахеды Аллаха могут причинить массу неприятностей. Конечно, они не устроят в гостинице взрыв – не пожертвуют возможностью спокойно работать здесь под боком у России. Силу они демонстрировать не будут, но тихо расправиться могут запросто. Как, впрочем, и ФСБ.

Вдруг по проходу между столиками подбежал тот самый “дежурный”, который недавно доложил о прибытии двух незнакомцев. По выражению его лица Шаин понял: случилась большая беда. Какая еще? Кончится когда-нибудь этот сумасшедший день?!

– Бориса нет, – шепнул “дежурный”, склонившись к уху.

– Я ведь дал команду, – лицо Шаина исказила судорога бешенства.

Продолжить он не смог – сердце как будто пронзило насквозь длинной иглой. Не хватало воздуха, но если вздохнуть, сверху, через горло, воткнется еще одна игла…

Пары на кухне только усиливали ароматы нескольких экзотических блюд, которые готовились на кухне одновременно. Запахи пряного, жирного и сладкого перемешались в полном хаосе. Женщин на кухне не было – одни мужчины в белых халатах и фартуках разной степени свежести.

– Как думаешь, поваров успели предупредить? – спросил Ворона.

– Вообще-то меня здесь недавно провели в наручниках. Все сделали очень занятой вид. И сейчас сделают.

– Тогда пошли!

Проскочили в помещение с большими холодильными шкафами. Небольшое оконце давало мало света, по этой причине здесь горели люминесцентные лампы. Ворона выглянул во внутренний дворик через стекло со сплошным мутным налетом.

– У нас пять-семь секунд.

– Согласен, – кивнул Комбат. Во дворе человек в резиновых перчатках забрасывал в кузов грузовика объемистые черные полиэтиленовые мешки с мусором. Рублев уже видел несколько раз этого человека: мусорщик приезжал каждый день примерно в одно и то же время и забирал заранее выставленные “отходы производства”.

План нарисовался простой – быстро заскочить в кузов, укрыться под мешками и таким образом покинуть негостеприимную гостиницу. Надо было торопиться: кто их знает, этих поваров? Хотя бы один обязательно настучит в расчете на поощрение.

Ворона уже собрался выдавить мутное стекло, как вдруг увидел несколько человек, бегущих сломя голову по внутреннему дворику. Они тоже его разглядели, но, судя по всему и без того отлично знали, где искать сбежавших пленников.

Автоматического оружия под рукой не оказалось, зато каждый имел по две “пушки”. Судя по шквальному огню, который они открыли, на дефицит патронов никто не мог пожаловаться.

"Главное, не застрять надолго”, – мелькнуло у Комбата. Пока что они с Вороной пятились назад, укрываясь за холодильниками. Оба пожалели, что в коридоре не напали первыми, не вооружились хоть чем-нибудь.

Оконный проем начинался невысоко – человеку среднего роста, стоящему во внутреннем дворике, он приходился на уровне пояса. К тому моменту, когда четверо заскочили внутрь, Рублев вместе со своим молодым напарником отступил обратно на кухню. Здесь Комбат вооружился двумя остро заточенными ножами с широкими лезвиями. Сразу же пришлось ими воспользоваться – метать, укрываясь от обстрела. Одного ранил в плечо, другому чуть не отхватил кончик носа.

Погоня замешкалась, хотя перестрелка продолжалась. Пули со звоном рикошетили от развешанных на стене сковородок, от вместительных кастрюль, греющихся на плитах. Из поваров на кухне не осталось ни души: при первых же звуках стрельбы все разбежались.

"Зато сейчас сюда другие сбегутся, обложат со всех сторон”, – подумал Комбат, оглядываясь.

– Смотри, – шепнул Ворона, забравшийся под длинный стол для разделки.

Комбат увидел кран низко отведенный от трубы и рядом шланг свернутый в кольцо. Этим шлангом, наверное, моют пол и стены, обложенные плиткой.

– А если его к горячей воде подсоединить? – продолжил голос из-под стола. – Не знаю как сейчас, но раньше во всех гостиничных умывальниках был сумасшедший напор. Откроешь кран на лишний оборот, и тебя до пояса обрызгает.

Комбат опрокинул одну из массивных плит, вместе с несколькими кастрюлями, а Ворона под ее прикрытием проскользнул к вентилю.

– Нормальный кипяточек.

Надев на кран один конец шланга, он подхватил противоположный, стараясь, чтобы в соседнем помещении не разглядели окутанной паром струи. Самому бы только не ошпариться…

После нескольких секунд затишья люди “мюэллима” снова попытались прорваться на кухню. Имея по паре стволов на душу, как-то неловко дожидаться подкрепления, если противник вооружен только разнообразной утварью – пусть даже режущей и колющей.

В нужный момент Ворона задрал горячую струю вверх. Конечно, из шланга бил не натуральный кипяток, но неожиданность возвела боль в квадрат. Завопив, человек инстинктивно заслонился руками и отпрянул назад. Комбат, прислонившийся к стенке рядом с дверью, собирался обезоружить его, но силовых мер даже не понадобилось – один из пистолетов выстрелил в потолок, другой вывалился из левой руки и скользнул по мокрому полу в сторону Вороны. Двумя пальцами тот поднял “пушку” из дымящейся лужи и кинул Рублеву.

Теперь расклад изменился, несмотря на то, что в обойме обнаружилось всего три патрона. Люди, осаждавшие кухню, пришли со стороны. В большинстве своем они видели русского в лицо, наслышались о его подвигах. С ножом или шампуром против пистолетов, имея при себе парнишку со сломанной рукой, он казался вполне подходящим противником для четверых охранников Шаина. Вооруженный, он уже вызывал страх, близкий к панике. Чем он не угодил “мюэллиму”? Не проявил должного уважения? А теперь им расхлебывать – хорошенькое дело.

Прямое неповиновение, конечно, не приходило им в голову. Но бросаться грудью вперед больше никто не хотел.

Зато послышался шум с другого конца обширной кухни, с той стороны, откуда выдавались официантам готовые блюда.

"Еще подоспели, – сделал вывод Комбат. – Придется прорываться внаглую”.

Он не любил материться без нужды, но сейчас заревел во всю мощь:

– Всем лежать, на х..! Иначе, бл…, всех порублю!

Попер в комнату с холодильниками – Ворона за ним с трясущимися от страха поджилками, не веря, что это сработает.

Однако прием сработал прекрасно – все четверо забились по щелям, прекрасно понимая, что сами они и их жизни русскому не нужны. Лучше пропустить его и потом с понурой головой стоять перед Шаином, чем заработать пулю в живот. Тем более, что не все потеряно, можно развернуться и, ничем не рискуя, выстрелить в спину.

Комбат предусмотрел это, и они с Вороной, низко пригнувшись, сразу же бросились к грузовику. Машину с гостиничного двора так и не выпускали – как только поднялась тревога, ворота спешно закрыли.

Без помощи левой руки, висящей на перевязи, Ворона заскочил в кузов, Комбат – в кабину, за руль. Дернул с места, подал немного назад, чтобы иметь место для разгона. Под аккомпанемент выстрелов замкнутые на цепь створки разлетелись настежь, и грузовик вынесся на волю.

Возможно, Комбат не стал бы спешить, если б разглядел одного из тех, кто подбежал в последний момент и теперь стрелял вслед. В рыжебородом человеке, резко отличавшемся и внешностью и повадками от людей Шаина, трудно было не признать чеченца. Но оборачиваться времени не осталось…

Одно колесо почти сразу спустило, пробитое насквозь. В любом случае машину с известными номерами и приметным грузом нужно было бросать как можно раньше. Промчав метров триста на кренящемся влево грузовике, Рублев остановился напротив выставочного павильона с прозрачным фасадом из стекла.

Выставка или ярмарка там происходила, он не успел разглядеть. Увидел стенды, необычно много посетителей – день открытия, наверное, и дал знак Вороне обходить здание. Преследователи заподозрят, что они скрылись здесь, в суете и пестроте. И завязнут сами.

Не любил Комбат отступать и тем более переходить на бег. Но здесь, от местных кадров, которым до чеченцев было далеко, приходилось уже второй раз сматываться. И все по той же причине: Комбат воевал не со всяким, кто стрелял в него или сажал под замок. Ведь пуля – дура, это давным-давно известно. Пальнет какой-нибудь лопух и выведет тебя из строя. Будешь потом, опираясь на палочку, решать вопросы с чеченами.

Ворона быстро стащил майку и снова надел так, чтобы перевязанная левая оказалась под ней, чтобы белый бинт яркой приметой не светился на черном. Пройдя быстрым шагом несколько кварталов, они зашли в лавку с коврами – свернутыми в трубки, развешанными на стенах, свисающими с потолка в два ряда.

– Оторвались? – спросил сам себя Ворона. – Вроде да.

– Как рука твоя? – поинтересовался Рублев.

– Гипс снимется, тогда видно будет. Я больше всего перетрусил, когда понял, что к врачам меня везут. Здесь сейчас непонятно, кто этим занимается – приличные хирурги давно разъехались кто куда.

От ковров пахло пылью, от темно-багровых узоров начинало рябить в глазах. Монотонный, убаюкивающий, ленивый Восток – когда-то он, наверное, был таким. Только не сейчас.

– Я одного не понял. Ты сказал: “Пока Шаин не переиграл”. Что там он мог переиграть?

– Засадить тебя обратно.

Недоразумение быстро выяснилось. Оказалось, что “мюэллим” просто не успел выпустить пленника.

– Поторопился ты, – покачал головой Комбат. – Была бы теперь пожизненная индульгенция.

– Обидно, конечно. Постелили бы ковровую дорожку, типа вон той, сыграли бы туш. Да нет, не люблю я шерсти, особенно в большом количестве. Сейчас начну чихать и кашлять. Пошли лучше на свежий воздух.

– Погоди, – Рублев оперся спиной на гору рулонов с бахромой. – Никто нас здесь с тобой не потревожит, кроме моли. Скоро стемнеет, тогда и выползем.

– Кстати, насчет передвижения по местности. Ты какие тачки предпочитаешь?

– Любые! Лишь бы слушались!

– Тачка у нас будет. Осталось решить, куда ехать.

– Теперь тебя баксы не отягощают, проблема отпала. Мотанул бы на время к своим в Махачкалу.

– А кто тебе сказал насчет бабок, сам Шаин? – хитро прищурился Ворона. – Значит, еще пребывают в блаженном неведении.

– В смысле?

– Фальшивку я им подсунул. Купил за семь штук настоящих пятьдесят липовых. На случай, если захомутают. Упаковал как были, одну сотку только вытащил – так правдоподобнее. Я ведь на самом деле сотку разменял.

– Что тебе после этого сказать? Я за него прошу уважаемого аксакала, а он опять выкинул черт знает что! Теперь ты уж точно Шаину – кровный враг.

– Думаешь я сам не боюсь? Но ты прикинь – пятьдесят штук! В кои веки прилетела жар-птица, и ты станешь от нее отмахиваться?

– Ты будешь с птичками развлекаться, а я должен задницу тебе прикрывать?

– Извини подвинься! Кто кого прикрывает? Если бы не я, ты бы сейчас гордо шел по коридору в тельняшке, с завязанными за спиной руками.

– Парень ты веселый, – заметил Рублев, когда выбрались на улицу. – Но мне, честное слово, не до шуток.

Он снова вспомнил об Алле. Сегодня или завтра у нее мероприятие в “Каравансарае”? Забыл как назло.

– Где твоя тачка?

– Любую выбирай, какая на глаза попадется, – Ворона сделал широкий жест здоровой рукой.

– Ну да, сейчас мы еще угоном займемся. – Ходи пешком, если тебе так больше нравится. А я поехал, – Ворона извлек откуда-то небольшой ручной пульт. – Универсальная открывалка. Эти козлы даже обыскивать как следует не научились.

– Не такой ли ты дверь в подвале открыл? – усмехнулся Рублев.

– Там я вообще с дверью не связывался. Потом расскажу как-нибудь.

Время от времени Ворона быстро оглядывался по сторонам, оборачивался. Вроде бы никаких признаков опасности. Он заодно придирчиво оценивал автомобили. Остановился на “ауди” вишневого цвета.

– Как тебе “аудюха”?

– Где тут у вас “Каравансарай”? – поинтересовался “не в тему” Рублев.

Алле может не поздоровиться, если его начнут разыскивать.

– Отметить хочешь? Тогда точно “аудюху” берем.

Рублева поразила легкость, с которой Ворона вырубил противоугонную систему. Осталось только усесться на мягкое сиденье, включить зажигание. Перед ветровым стеклом покачивалась на пружинке миниатюрная ладонь с надписью “Аллах, Мохаммед йа Али”.

– Не помогли хозяину святые заступники, – кивнул Ворона. – На Бога надейся, а за тачкой присматривай.

Глава 8

Бурмистров не стал рвать не себе волосы из-за того, что “объект” в последний момент ускользнул. Не его, Ибрагима, дело – взрывать, стрелять, ловить, выпускать кишки. Для этого есть другие. Свою задачу идентификации он выполнил блестяще.

Связавшись с санаторием у озера, узнал свежие новости. О человеке, обошедшем несколько фирм со странными запросами по поводу благотворительности. О таможенном инспекторе, перепуганном насмерть. След тот же самый. Пусть теперь другие принимаются за работу, спускают свору. А ему потом передадут несколько снимков для коллекции.

И все-таки странно повел себя этот фээсбэшник. Не в традициях своей конторы. Действовать в одиночку и переть практически в открытую? Его ведь не акцию возмездия осуществить послали, а только справки навести.

Вот те трое действовали грамотнее. Впрочем, и задание они имели четкое и ясное. Им точно указали место, где должна происходить приемка партии ручных зенитных комплексов – на этот раз не “Стингеров”, а российских “Иголок” с оптической головкой самонаведения, с блоком игнорирования ложных целей и отсева помех. Конечно, не на борту сухогруза и не в порту. Ночью – на пустынном клочке Апшерона, в окружении старых нефтяных вышек. В Москве разнюхали, что за личности производят приемку, и решили использовать свой шанс. Ну что ж, получили три трупа.

И вот сейчас, не сделав для себя никаких выводов, прислали какого-то жлоба, напрочь лишенного терпения. Остается только руками развести.

В очередной раз Алла высказала “содержателю” свое недовольство затворничеством.

– Ты ведь мужчина, ты должен быть уверен в себе. Если кто-то не выпускает женщину даже в магазин через дорогу, такой человек в себе сомневается, низко сам себя ценит. В конце концов мне надо постричься – есть вещи, которые я не могу сделать в этой чертовой квартире.

– К тебе приедет парикмахерша. Холеное лицо Эфендиева, большого чиновника из мэрии, можно было бы назвать красивым, если бы не полные капризные губы. Сейчас он сидел в кресле в белой сорочке с расстегнутой верхней пуговицей и ослабленным узлом галстука, не глядя нащупывал и отправлял в рот чищеный миндаль, уже опротивевший Алле.

– Не сможет она меня постричь по-человечески, – окончательно разозлилась Космачева. – Ей нужно зеркало, к которому она привыкла. Здесь она будет чувствовать себя не в своей тарелке и обязательно напортачит.

– Не напортачит, – невозмутимо пообещал хозяин квартиры. – Из кожи вон будет лезть, стараться.

– Знаешь какие у нее клиенты, чьи жены у нее стригутся? – и Космачева пустилась в перечисление.

В середине своей речи она вдруг расслышала шаги на лестничной площадке. Кто-то приблизился к входной двери… Сразу вспомнила о “двоюродном брате” и о другом человеке, который потом приходил насчет Бориса. Тогда она рада была возможности поболтать и не сразу ощутила дуновение угрозы. Сейчас наоборот: пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сбиться, не позволить измениться голосу.

Привычка к одиночеству развила у Аллы слух, сейчас она отчетливо представляла происходящее на площадке. Неизвестный затих, подслушивая, потом отступил назад. Этот точно насчет “родственника”. Что-то “братец” все-таки выкинул и теперь ей тоже не поздоровится.

Сразу стали рисоваться картины: вот она с петлей на шее, а ему послали ультиматум. Или с ней захотят сделать что-нибудь похуже: изуродовать лицо, изнасиловать особо садистским способом?

Пока не решаются сунуться. Ждут, чтобы она осталась одна? Зачем им применять силу к большому начальнику или даже пугать его? Зачем платить чрезмерную цену за то, что можно взять по дешевке?

– Мы скоро отправляемся?

– Попозже. Надо решить еще несколько вопросов, заехать домой.

– Куда еще позже? Уже половина девятого.

– Не волнуйся, “Каравансарай” работает до пяти утра.

– Ну, конечно, ты показываешься со мной только тогда, когда, все порядочные женщины ложатся спать.

– Нравится тебе пустословие. Сколько раз я тебя возил в магазин, на море.

– На море! На такой пляж, где нет ни души.

– А сегодня… Я ведь не прячу тебя от друзей.

– Потому что каждый притащится со своей. Только на меня не рассчитывай, меня сегодняшняя программа не устраивает.

Эфендиев привык к непродолжительным сценам и рассматривал их как женское кокетство, желание привнести остроту в их отношения. Но сейчас претензии Аллы выходили за рамки капризов – не столько по существу, сколько по тону.

– В чем дело?

– Я вообще не хочу здесь больше оставаться одна. Какие-то мужчины начали мной интересоваться. Подходят к двери, пытаются завести разговор.

– Когда? Сегодня? – Эфендиев выронил на пол несколько зерен миндаля и нахмурился.

– И раньше на этой неделе, и сегодня. А ты разве не слышал сейчас шаги? Человек понял, что я не одна и решил подождать.

Вскочив с кресла, Эфендиев быстрым шагом направился в прихожую, распахнул входную дверь.

– Он не такой дурак, чтобы ждать у порога, – усмехнулась Алла.

В самом деле, лестничная площадка оказалась пустой.

– Почему раньше не сказала?

– Я как-то сразу не оценила, насколько это серьезно. По-моему, он не один, у него есть дружки. Рано или поздно они подберут к твоему замку ключи или оконное стекло вырежут.

– Квартира стоит на сигнализации, – пробормотал Эфендиев.

Но видно было, что он уже не считает это достаточной гарантией. “Интересно, что бы его больше расстроило: если бы меня зверски убили или трахнули по обоюдному согласию? – подумала Алла. – Наверняка второе”.

– Мне надо переехать на новое место. Здесь меня в покое не оставят.

– Легко сказать, – закусил губу Эфендиев. – Я же не Гарун-ар-Рашид, мне не принадлежит весь город. Посмотри, сколько здесь всего накопилось.

– Ладно, я готова первое время обойтись. Только чтобы не доставали.

"Содержатель” глянул на Аллу с подозрением. С трудом верилось, что она готова пожертвовать комфортом, чтобы только избавиться от внимания мужчин. Стеклопакеты, сейфовская дверь. Все это надо еще оборудовать по новому адресу. Где гарантия, что там ее не найдут?

А если хитрая бестия рассчитывает попасть на новое и принять там своего поклонника – нового или старого? Посадить при ней неотлучно милицейского сотрудника? Нереально – сколько ему ни грози всеми карами, каждую минуту будешь думать о том, чем они вдвоем занимаются.

– У меня даже телефона нет, чтобы позвонить, позвать на помощь, – продолжала Алла.

– Не торопи, мне надо подумать.

– Думай на здоровье. Когда ты придумаешь, все уже состоится.

Эфендиев понял, что теперь не сможет уехать, оставив ее одну. О позднем банкете, обязательном для посещения, он дома предупредил, теперь надо будет позвонить насчет вечернего совещания.

Шаин уже сообщил заинтересованным лицам о благополучно возвращенных долларах. Утешал себя мыслью, что, по крайней мере, это дерьмо на нем больше не висит. Но все оказалось гораздо хуже. Ильяс уже собирался отвезти деньги вместе с регулярной порцией наличной прибыли, когда, по чистой случайности, рассмотрел внимательнее верхнюю купюру. Возникшее подозрение тут же подтвердилось – фальшивка, причем не самого высокого качества.

Никому даже в голову не пришло, что сопляк мог на такое решиться: попав в руки оскорбленных им людей, отдать фальшивые доллары. Если бы он сейчас оказался здесь, все бы кости переломали – от пальцев до ребер.

Пока нужно было думать о себе, о том, как не навлечь беду на собственную задницу. Шаин заранее настроился выслушать самые нелицеприятные слова и отправился самолично к владельцам “контрольного пакета акций”, к людям, доверившим ему столь ответственный “пост” на центральной площади.

Грязью его особо не поливали, зато предупредили четко и ясно о трехдневном сроке. Теперь, когда он точно знает виновника происшествия, он обязан быстро закрыть вопрос. Или сам пусть ищет требуемую сумму, где хочет.

Шаин упомянул о ходатайстве всеми уважаемого аксакала. Представил дело так, будто выпустил Ворону по его просьбе. Собеседники пообещали отрегулировать этот вопрос по своим каналам. Он, Шаин, пусть сосредоточится на главном, пусть постарается пока не поздно реабилитировать себя.

"Мюэллим” не сомневался, что именно шустрый умелец выпустил Бориса. Были ли раньше знакомы эти двое, доставившие ему столько неприятностей за последние дни? Неспроста ведь Борис поспешил позвонить по телефону, постарался представить Ворону членом группировки шемахинца. И потом, получив шанс в ресторане, попросил не за себя, а “за того парня”.

Каким бы ни был характер их взаимосвязи, разыскав кого-то одного, можно будет взять и другого. В этом смысле нужно поддерживать контакт с чеченцами, они ведь тоже бросили силы на поиски.

На всякий случай надо зацепить Космачеву. Послушать еще раз, что скажет, и держать при себе как козырную карту. За Аллой был отправлен Ильяс. Через какое-то время он сообщил о госте. Владелец квартиры, большая шишка из мэрии. Вежливо у такого любовницу не заберешь, а ссориться с госчиновниками сейчас не время. Ильяс получил приказ подождать и сделать все аккуратно, без свидетелей.

Глава 9

Ресторан не ради красного словца назвали “Каравансараем”. Находился он в Крепости – так бакинцы называли старую часть города с узенькими улочками, где даже двоим трудновато было разминуться. Кварталы двухэтажных домов без всяких удобств окружала хорошо сохранившаяся зубчатая стена из тесаного камня. “Каравансарай” когда-то был настоящим каравансараем – постоялым двором для заезжих купцов. Потом, в советское время, его отреставрировали и превратили в ресторан, где не было общего зала, а посетители сидели в “кабинетах” по периметру небольшого внутреннего дворика.

Ресторан действовал и процветал до сих пор. В начале вечера во дворике играли музыканты-народники. Потом, когда гости достаточно разогревались, им пускали в записи эстраду – турецкую и западную.

Часто в “кабинетах” устраивали трапезу чисто мужские компании. Реже мужчина с женщиной – пара требовала принести весь заказ сразу, а потом задергивала цветной полосатый полог. Еще реже каменные стены, специально неоштукатуренные, чтобы всем своим видом свидетельствовать о древности, видели такие компании, как теперь: вшестером здесь становилось чуть тесновато. И это с учетом того, что ни кресел, ни стола как такового здесь не было. Коврики, мягкие подушки, полированная доска, чуть приподнятая над полом, где размещались вполне европейские тарелки, салатницы, вазы с фруктами и бокалы.

Главное преимущество – нет посторонних глаз. Особенно это важно, когда ты с любовницей. Лишние сплетни троим мужчинам совсем не были нужны. Конечно, руководящей работы они бы не лишились, но чем выше пост занимает человек, тем ревнивее он оберегает свою личную жизнь от посторонних. Часто без особой нужды, а просто по инстинкту. Уязвимое место, за которое тебя когда-нибудь могут ухватить.

Женщины быстро перезнакомились и чувствовали себя непринужденно. Их “друзья” рассказывали анекдоты, которыми обычно тешатся в мужских компаниях. Все скинули обувь – иначе здесь трудно было устроиться с комфортом. Полог задернули, но не зацепили на застежку – время от времени появлялся официант в ярком костюме, какими обычно пользуются ансамбли танца. Ставил чистую пепельницу, забирал грязные тарелки и пустые бутылки.

Алла не подавала виду, что нервничает. Ей удалось главное – удержать при себе Эфендиева. Но перспектива оставалась туманной: после мероприятия он обязательно поедет домой. А что будет предложено ей – неизвестно. Когда садились в машину, чтобы отъехать от дома, когда выходили, припарковавшись на тесной стоянке возле ресторана, Алла чувствовала на себе чужой взгляд. Это могло быть самовнушением, но могло быть и правдой.

Сейчас ее спутник веселился, как и все. Только курил больше обычного.

– Последнее время ввели одно новшество, – заметил тот из друзей, который первый проявил инициативу собраться именно в “Каравансарае”.

– Какое?

– Потерпите до полуночи. Лучше один раз увидеть.

Времени оставалось совсем мало, и женщины наперебой пытались угадать. Пиалы с водой для омовения пальцев? Здесь такие давно приносят. Конкурсы для желающих? Слишком много шума, обязательно потревожит остальных. Павлинов пустят расхаживать по двору? Нет, птиц нельзя держать при ресторане: как ни чисти за ними, запах все равно останется.

Все оказалось проще: танец живота. Больше половины мужчин вышли из “кабинетов” во двор с горящими глазами и лоснящимися от обильной трапезы губами. Казалось бы, этих людей, многие из которых поездили по миру, видели своими глазами и стриптизы и более рискованные шоу, трудно раззадорить голым пупом. Но все глядели, затаив дыхание, как невысокая, лет тридцати, полноватая женщина в костюме из блестящих нитей и позванивающих при каждом движении монет раскачивала в такт музыке бедрами. Углубление в центре ее живота казалось третьим глазом – абсолютно бесстрастным и от этого соблазнительным.

Поначалу компания собиралась, отдернув полог, наблюдать со своих мест. Потом спины заслонили танцовщицу, пришлось встать и выйти во дворик. Эфендиев тоже увлекся зрелищем, забылся на минуту, скрестив руки на груди. Вдруг кто-то сзади осторожно коснулся плеча Аллы, стоявшей дальше всех. Она дернулась, как от удара током, и чуть не вскрикнула.

За спиной стоял тот самый “братец” – человек в белой рубашке с короткими рукавами и темных брюках. Загорелый, со щеткой жестких усов, внешне он разительно не выделялся. И все-таки показался ей пришельцем с другой планеты.

– Помнишь, ты говорила? Вот я и заглянул.

Космачева только сейчас вспомнила, что назвала ему время и место – поход в “Каравансарай” был намечен заранее. Сколько там пышнотелой красавице осталось танцевать? Или Эфендиев уже через секунду выпадет из расслабленного состояния, оглянется?

– Давай отойдем, – шепнула она едва слышно.

Встали за тонкой колонной.

– У меня неприятности. Сегодня кто-то подходил к двери, слушал. Мне кажется, они только ждут, чтобы я осталась одна. Я сказала своему, что боюсь.

– Поехали со мной.

– Шутишь?

– Шутят, когда замуж зовут. А я тебя просто пристрою на время. Потом сама решишь, как быть.

– Для тебя все просто. Этот же пену будет пускать, – Алла шептала торопливо, глядя на танцовщицу и пытаясь определить наивысшую точку экстаза, после которой представление закончится.

– Мотанула же ты к туркам. Может, стоит к своим податься, в Россию?

– Чего я там потеряла? Посуду мыть или шваброй махать? Здесь я белая женщина – ценный, блин, экземпляр.

– Вижу, что ценный – берегут, как зеницу ока.

Монеты звенели, живот безостановочно колыхался, украшенные браслетами руки плыли, изгибаясь над головой. Космачева почувствовала, что на все про все у нее осталось несколько секунд. Нужно было принимать решение. И вдруг ей отчаянно захотелось разом от всего избавиться, прыгнуть в другую жизнь, как в реку с моста. Будь что будет. Податься через Россию на Запад. В любом случае не хуже, чем жить здесь взаперти.

– Поехали!

Ильяс с двумя подручными тоже находился вблизи “Каравансарая”. Они понятия не имели о панике, охватившей Аллу, и спокойно дожидались отъезда компании, чтобы проследовать за машиной Эфендиева. Увидеть, где именно он высадит Аллу и, может быть, взять ее еще в подъезде, не взламывая крепкую дверь.

Сидеть в салоне было душновато даже при опущенных стеклах, и они курили на тесной улочке, под балконом, который перекрывал почти всю ее ширину.

Вдруг Ильяс обратил внимание на две фигуры, двигающиеся необычно быстрым шагом. Космачеву он узнал издалека по эффектному платью, надетому для полуночного мероприятия. А человек рядом с ней.., неужели Борис? Этот вариант, черт возьми, не рассматривался. У него в распоряжении всего двое ребят и совсем не таких, каких можно выставить против русского.

Что делать? Стрелять на поражение? Расстояние великовато, “пушка” не дает гарантии на расстоянии больше двадцати шагов. Зато за весомость ответа можно не беспокоиться.

У них задание конкретное: привезти женщину. Они ее доставят – когда-то ведь останется эта дура одна, без мужика. Главное – не потерять из виду.

– Это Борис с ней, клянусь жизнью, – пробормотал один из молодых.

"Черт бы побрал тебя и твою башку, которая вечно по сторонам вертится, – молча скрипнул зубами Ильяс. – Теперь просто так не отделаешься. Завтра Шаину доложат, что я упустил русского, ничего не предприняв”.

– Стойте здесь на всякий пожарный, держите проход. Ни шагу в сторону, понятно?

Взведя “пушку” на глазах у подчиненных, он исчез за углом. Пробежал какое-то расстояние, прижимаясь к стене без окон, и тихонько свистнул. Рублев, бывший все время начеку, немедленно обернулся.

– Это я, Ильяс. Не нервничай, умоляю. Разговор есть.

– Это он приходил выяснять. Точно он, – прошептала Алла.

– Видишь, я не один, – спокойно ответил Комбат в сторону отделившейся от стены фигуры. – Мы спешим.

– Очень быстро, два слова. С глазу на глаз.

– Она останется рядом со мной. Если хочешь, скажи на ухо.

– Ты тот раз искал меня, всех на ноги поднимал. Кто знает, как бы я себя приходил, если бы дольше там оставался без памяти? Я добро помню, я бы мог в спину тебе стрелять… – быстро тараторил Ильяс, приближаясь все ближе.

– Будь осторожен, – предупредила Алла, прячась за спину Рублева.

– Помоги, шеф голову свернет, – прошептал Ильяс на ухо. – Я обязан ее привезти в любой случай. А еще и тебя, как назло, ребята заметили. Теперь он скажет…

– Чем могу помочь?

– Совсем мелочь. Стрелять, когда увидишь меня с ребятами. Я тоже буду стрелять, только мимо. А ты мало-мало должен задеть. Чтобы рана был самый слабый.

Комбат удивился, но время на раздумья не было.

– Мне тут досталась по знакомству “пушка” с глушителем. А у вас какие? Не хочу лишнего шума.

– У нас с этим все хорошо.

– Лады. Куда тебе попасть, сам выбирай.

– Не сейчас, – нервно поморщился Ильяс. – Надо, чтоб они видели.

– Давай шустрее, я уже кучу времени на тебя потратил.

– А ты сможешь точно по заказу? Что больней: плечо или это место? – он бережно потрогал себе толстую ногу пониже бедра.

– Давай лучше плечо оцарапаю, чтобы ты как раз пистолет выронил.

– Зачем громко говоришь? Позоришь меня перед ней.

– Она должна знать. Иначе испугается. Узнав короткий маршрут до машины, стоявшей неподалеку, Ильяс исчез.

– Ты серьезно собираешься так идти? – возмутилась Алла. – Они же обманут.

– Все будет нормально, я же обещал.

– Тогда без меня. Я еще не видела людей, которые своим ходом идут в западню, зная о ней заранее.

– Дай руку и пошли!

Ильяс поставил обоих помощников спиной по направлению к движению Комбата. И сам встал точно так же. Заслышав шаги, резко обернулся, выхватил пистолет. Двое молодых тоже обернулись, но застыли, парализованные страхом.

В окне одного из двухэтажных домов, плотно притиснутых друг к другу, зажегся свет. Только это случайное обстоятельство позволило Рублеву разглядеть выражение Ильясова лица. А говорило оно о том, что бывший напарник в последний момент решил сыграть наверняка. Застрелить русского, ничем не рискуя, и сорвать куш – привезти вдобавок еще и Аллу.

Он выстрелил, как договаривались – так, чтобы пуля проскочила навылет через мякоть. Только чуть пораньше, сбив Ильясу руку. Тот промазал и пустился бежать, почувствовав, что обнаружил свое намерение.

Рублев испытал отвращение. Последнюю пулю из обоймы выпустил в воздух. И даже пистолет с презрением выкинул, чтобы не напоминал о гостинице, “мюэллиме” и его людях.

Глава 10

Получив указание, Ворона по привычке исполнил несколько фирменных маневров, придуманных в ходе своих угонов. Несколько резких разворотов – и тачка словно растворяется для каждого, кто попытался за ней следовать. Чтобы закрутить замысловатую фигуру по узким, с большим перепадом высот улочкам крепости, понадобилось недюжинное мастерство. Но Ворону всегда вдохновляло присутствие незнакомой женщины.

Важно было управиться до рассвета. При свете солнца опасно разъезжать на ворованной машине. Ворона, правда, знал людей, которые меняли номера, перекрашивали кузов, делали липовые документы, чтобы переправить потом тачку в Россию. Но прежде чем оставить им “аудюху”, надо решить вопрос со временным пристанищем.

Двое коренных бакинцев не могли предложить ничего стоящего. Такая проблема впервые встала перед ними – переждать, пересидеть, лечь на дно. Тогда Комбат решил подскочить в Бузовны.

По пути он забрал сверток из пустого гаража. Комбат не стал уточнять, что там – догадаться было нетрудно. Дальше по трассе проехали без приключений. Несмотря на волнение, Алла восхищалась ажурными силуэтами нефтяных вышек на фоне огромной желтой луны, которая, казалось, тоже испускала жар, только поменьше, чем дневное солнце.

Потом “аудюху” загнали в овраг, откуда ее не было видно с дороги. До кебабной осталось метров пятьсот, и Рублев отправился к старому знакомому один. Гасан радостно улыбнулся, увидев Комбата, и протянул руку. Быстро стряхнув остатки сна, предложил гостю сесть за стол, подкрепиться с дороги.

– А сухим пайком можно? На троих, – Комбат знал, что вкусная еда лучше всего успокаивает нервы.

– Сделаем, начальник. Табака найдете, где разогреть?

– В том-то вся проблема. Может, знаешь, где тут поблизости пристроить двоих? На недельку самое большее. Так, чтобы никто не сунулся и вообще не разнюхал. Двое мужиков в любом сарае могли бы пересидеть. Но там молодая баба, так что удобства нужны, хотя бы по минимуму.

Гасан думал и одновременно складывал в пакет хлеб, сыр, зелень и двух распластанных, в хрустящей корочке цыплят.

– Днем заказали перед тем, как море купаться ходить. А потом исчезли. Я ждал-ждал. Другим не подашь – кто в кебабную приходит остывших цыплят кушать? Теперь, видишь, сгодилось… Есть один хороший дом, верней – дача. Летний душ, туалет во дворе.

– Во дворе не годится. Этим людям светиться нельзя.

– Там заросль высокий с обеих сторон. Узкий дорожка и заросль.

– А хозяин кто?

– У хозяин фура есть, товар возит. Жена умерла, самому некогда дачей заниматься. Соседям ключ давать не хочет, у них давнишняя ссора. Мне дал – иногда захожу смотреть, что все в порядке.

– Поехали покажешь, может, и сгодится. Парнишка не смотри, что молодой. С деньгами у него все в порядке: отстегнет и тебе, и хозяину.

– Обижаешь, начальник.

– Давай не будем, сейчас нет времени на красивые жесты. Деньги тебе не помешают. Тем более, что жрачку туда придется подкидывать хотя бы раз в три дня. Мне самому лучше там не мелькать, еще приведу за собой хвост.

Летчик спал за штурвалом. Спал с открытыми глазами. Глаза считывали картинку и передавали в мозг. Мозг видел ее, как одну из составных частей сна. На картинку накладывались крики в шлемофоне, пенный след от ракеты, строчки, отпечатанные на пишущей машинке.

Летчик не мог провести разграничительную линию между явью и сном. Крики в шлемофоне были обвинениями жены, кричавшей, что он неудачник. Он, летчик с боевыми наградами? Может быть, когда-то это имело для женщины цену, но не теперь.

Нападение – лучшая защита, вот она и кричит, чтобы не дать ему ответить спокойно. Да он и не будет ничего говорить. Зачем попусту языком трепать, когда слова не в состоянии ничего изменить, отменить?

Вертолет приблизился к обрывку облака, опустившемуся необычно низко. И мозг сразу отреагировал, отключился от всего постороннего. От слов жены, сказанных три года назад, незадолго до развода. Летчик встряхнул головой, удостоверился, что ситуация под контролем.

Он отключал мозг на три четверти, но не дольше, чем на час. Отключал несколько раз за световой день. Ночью он не мог себе этого позволить. Зато позволял другое: приземлиться где-нибудь в безлюдном месте, желательно возле ручья или источника. Попить свежей воды, быстро обмыться и постирать форму. Вот и теперь один комплект сушится, развешенный за спиной, в “салоне” вместимостью в восемь душ десантников.

Иногда успевал просто походить в темноте. Мышцы ослабели, как, наверное, слабеют у космонавтов. У него в кабине не было невесомости, зато не было и тренажеров, и вообще возможности оторваться от кресла.

Кавказ и Закавказье он знал, как свои пять пальцев. Азербайджан в особенности.

Знал, где пасут овечьи отары, где прокладывают новый нефтяной трубопровод. Знал каждое селение и каждое возделываемое поле. Ему не было нужды снижаться, чтобы уточнить возможность посадки. Садился быстро, как падает птица, и так же быстро взлетал.

На дозаправку садился днем, чтобы никому не удалось подобраться к вертолету незамеченным. На земле не знали заранее, в каком он появится аэропорту и когда. Зато он твердо знал, что здесь, в отличие от России, обеспеченность горючим на военных аэродромах стопроцентная, и требовал залить баки в кратчайший срок. Раз за разом все сходило с рук, но он не мог позволить себе расслабиться.

Больше всего волновало состояние машины в результате непрерывной эксплуатации. Конечно, он стремился не перегружать ее, вести в щадящем режиме. Во время ночных приземлений осматривал винт, трансмиссию, кое-где производил несложный профилактический ремонт, насколько это удавалось сделать при минимуме запчастей. Но дольше получаса задерживаться на земле он не позволял себе, и такие поверхностные осмотры были только полумерой.

Летчик многого не знал, хоть и мог выходить на связь с аэродромом. Не знал о войне в Чечне, о новом российском президенте, о катастрофе подводной лодки. Он летал в поднебесье, как в вакууме, наедине с собой и своими путаными мыслями.

Чего он хотел на самом деле? Рассчитывал, что его бессрочная одиссея станет известна на самых верхах и российская армия заберет, наконец, своего ветерана вместе с вертолетом? Рассчитывал, что здешние генералы откажутся по доброй воле от лишнего “винта”? Нет, он не был человеком наивным, он знал, что приказы не пересматриваются. Те, кто за взятки подписывал соглашения о безвозмездной передаче техники, будут стоять на своем.

Летчик давно уже разговаривал сам с собой. Он был предан авиации до фанатизма и уже в который раз сравнивал вслух достоинства отечественных и американских вертолетов. “Ирокеза” с “МИ-8”, “Белл-Суперкобру” с обычной “двадцатьчетверкой”, “Апача” с “Черной акулой”. Спорил, приводя аргументы “за” и “против”. Вспоминал афганские ущелья, пытался доказать, что его машина не уступает самым новейшим. Таким, где есть специальное экранирование, снижающее уровень инфракрасного излучения двигателя, где пушка движется в двух плоскостях и наводится на цель одним движением головы пилота в шлеме. И прочее, и прочее… Чудеса, осуществление мечтаний. Но “двадцатьчетверка”, лишенная всех этих премудростей, еще не исчерпала до конца своих возможностей.

Разговаривал он бессвязно: не доканчивал фраз, перескакивал с одного на другое. Стороннему наблюдателю он мог бы показаться сумасшедшим. Может, он и стал за последние год-два не совсем нормальным?

Восьмидесятые годы были лучшими в его жизни. Советская Армия не бросала вот так танки, БТРы, самолеты, не предавала своих офицеров и солдат. Попробовать перелететь подальше, на другой кавказский аэродром? Может быть, чеченцев уже выбили из Ханкалы и там теперь стоят свои? Но армия выполняет приказы, ничего другого ей не остается. Вертолет снова отправят назад, только теперь уже без него.

Глава 1

Машину они оставили на приличном расстоянии, чтобы не маячила рядом с домом, и пошли пешком. Древесина в этих краях всегда была в дефиците, и все заборы возводились из камней. Один переходил в другой, и они тянулись по обе стороны дороги двумя сплошными полосами в человеческий рост. Домишки невысокие, с плоскими крышами, собак мало кто держит, и ночью кажется будто идешь по руслу высохшей реки с отвесными каменистыми берегами.

Дача и в самом деле оказалась заброшенной. Гасан не преувеличивал, когда говорил насчет зарослей – сорняки неизвестной Комбату породы вымахали в полтора метра. Сожженные солнцем, высохшие до желтизны, они все равно торчали прямо – мертвые, но непобежденные. В их тени уже подрастало следующее поколение – ростом в два вершка. К тому времени, когда оно вытянется, солнце уже поумерит свой пыл.

Инжировые деревца зачахли, пораженные болезнью. На некоторых висели мелкие, никому не нужные плоды. Был на участке свой колодец, отрытый в давние времена трудового подъема. Стоял скелет теплицы с клочьями полиэтилена – бог знает что там выращивали когда-то: ранние овощи или гвоздики на продажу.

Дом, одноэтажный, как и все другие, располагался несколько на отшибе, не в общей линии, отнесенный прихотью хозяев в дальний конец участка. Это тоже можно было счесть удачей – в противном случае при открытых окнах даже тихий разговор могли бы услышать соседи.

Плохо проветренный, дом пах мышами и затхлостью. Для жизни зимой он был явно неприспособлен – даже при здешнем мягком климате, когда температура редко опускается ниже нуля. Одинарные рамы, бетонный пол, никак не утепленная крыша.

Старый холодильник оказался в рабочем состоянии. Разобрав электроплитку, Ворона сказал, что для починки нужен всего-навсего кусок изоленты. Космачева оглядывалась с каким-то детским восторгом. После надоевшего комфорта с кондиционером и стереосистемой она, как сказочная Алиса, словно провалилась в другой мир. Правда, она сменила одно заточение на другое. Но это неблагоустроенное в далекой дачной глуши жилище выглядело залогом дальнейших перемен.

Комбат сразу предупредил – света не зажигать.

– Придется раньше ложиться, раньше вставать. Здоровее будете.

За время дороги глаза у всех привыкли к темноте и первоначальное обустройство прошло гладко.

– Надолго ты собираешься пропасть? – спросил Ворона.

– Как получится. Будьте осторожны – на крышу не влезайте и скандалы не устраивайте. За ворота не выходите ни под каким предлогом.

– Хочешь дам тебе координаты? В два счета тачку обработают – хозяин не узнает, если попадется на глаза.

– Есть и другие виды транспорта. Проще и надежнее. Гаишники документов не затребуют. Я же не супермен, чтобы гонки по улицам устраивать.

– Ладно, не скромничай. В наше время скромность – самый большой порок.

– Девочку не обижай.

– У меня глаз наметанный: прошла огонь, воду и медные трубы. С такими всегда интересней.

– В общем, попрошу с уважением, как с леди, – улыбнулся в темноте Комбат. – Родственница она мне. Правда, дальняя очень.

– Так бы сразу и сказал. Но я вообще-то со всеми девочками ласковый: от шестнадцати до сорока пяти.

Рублев обнял щуплого воришку в черной майке и черных джинсах, похлопал по плечу. Сейчас он в самом деле смотрел на обоих как на младших родственников: тяжело было оставлять их одних.

– Бдительности не терять. Сейчас времени до рассвета уже мало, а следующей ночью поставишь растяжки по всему периметру. Найдешь в доме какие-нибудь бубенцы – любое барахло, которое звенит. И на леску нацепишь, чтобы сразу вскочили по тревоге. Не должны, по идее, на вас выйти. Но предохраняться надо.

– Не волнуйся, я тоже предпочитаю безопасный секс.

– Дошутишься.

– Ты сам смешные вещи говоришь. Откуда лески столько? Периметр здесь не слабый.

– Метров восемьдесят плюс-минус два метра. Скажу Гасану, он тебе подкинет моток вместе со жрачкой. Кусок изоленты… Думай, что еще.

– Завтра сделаю генеральную инвентаризацию, тогда видно будет. Разберусь, что здесь есть – может, золотые монеты царской чеканки припрятаны.

– Смотри поаккуратней. Чтобы к рукам ничего не прилипло.

– За кого ты меня держишь? Если я прихожу работать, то работаю, а если в гости – то отдыхаю.

– И сразу прикинь отходные пути. Ты ж у нас мастер.

На обратном пути оба молчали. Бурмистров довольный, Багауддин злой и разочарованный. Рыжебородому водителю хотелось первому добраться до посланца из Москвы, самому разодрать его в клочья. Не вышло. Теперь надо попроситься в команду охотников.

Прямо из машины Бурмистров передал по инстанциям данные об “объекте” и теперь откинулся на спинку с закрытыми глазами. Его вклад в очередной раз будет оценен по высшей категории. Ни почестей, ни денег ему не нужно. Интерес можно было бы назвать чисто спортивным, если бы в этом выражении не подразумевалась некоторая легковесность. Да, интерес, азарт, но гораздо более глубокий. Насущная потребность, растущая из самого нутра…

С началом чеченской войны он ощутил прилив каких-то неясных надежд. Почувствовал, что может вырваться из заколдованного крута своих комплексов, обрести то, чего ему так не хватало. Он должен найти свое место в этой схватке. Но где, в каком качестве?

Во всяком случае не на стороне федералов. Этих людей, которых теперь каждый день показывали по телевизору, он ненавидел всеми силами души: от рядовых до генералов. К чеченцам он не испытывал даже любопытства. Дикари, наловчившиеся стрелять из автоматов. В такой войне одними снайперами и взрывниками не обойтись. Им понадобятся люди совсем другого сорта, потому что победу давно уже приносят информированность, пропаганда, надежные каналы связи.

Даже среди самих чеченцев, не говоря уже о наемниках и перебежчиках, редко попадались люди такого рода. Те, кто презирал деньги, были обуреваемы тщеславием, хотели командовать или ходить в героях. Те, кто отрекся от тщеславия, превратились в машины, работающие на топливе наркотиков или ваххабитских проповедей самопожертвования. Игорь-Ибрагим ничего для себя не хотел из того, что жаждут обычные люди. Но действовал не как камикадзе, рассчитывающий на немедленное попадание в рай. Нет – он работал четко, рационально, все просчитывая наперед.

Первое время его пытались взять на испуг, проверить на прочность. Но этот человек словно не понимал, что нужно бояться, сжиматься в комок, когда подводят к заранее вырытой яме. В нем не было даже мужества, он просто перешел за грань, где различаются храбрость и трусость, и даже не вскидывал гордо голову, когда щелкал за спиной затвор.

Единственный из русских, он завоевал абсолютное доверие…

В середине следующего дня из Москвы пришло новое сообщение, встроенное отдельными битами в картинку. Информатор сообщал точный срок прибытия человека из ФСБ, указывал номер фальшивого паспорта и придуманную фамилию. Как обычно, Бурмистров работал в одиночестве, в комнате, где царил идеальный порядок и каждая мелочь имела свое место. Несколько минут он ходил взад-вперед, переваривая событие. Новость не то чтобы поставила в тупик, но все-таки вызвала легкое недоумение.

В чем дело? Информатор ошибся? Но ошибиться можно в предположениях, а здесь все точно указано. Может быть, его разоблачили и заставили вести двойную игру? Но игра раскроется в ближайшем будущем, когда человек с указанным паспортом не прилетит в срок авиарейсом Москва – Баку. Не станут ведь спецслужбы отдавать кого-то на съедение.

Третий вариант – этот Борис на самом деле не имеет отношения к ФСБ. Но чем тогда объяснить его расспросы на месте событий, его действия в порту, угрозы таможенникам? В любом случае давать задний ход незачем. Пусть чеченцы получат двух посланцев вместо одного. Если товарища Бориса прикончат при попытке захвата, он не успеет ничего сказать. Если возьмут живым, заставят признаться во всем, что пожелают услышать.

Глава 2

Обнаружив исчезновение любовницы, Эфендиев не стал поднимать шума, ронять свое достоинство перед друзьями. Сказал, что Алла ждет его в машине – очень устала и просит ее извинить. Сам поколесил немного по окрестностям, слабо веря в успех.

Желание обладать ею – так он представлял себе причину, по которой женщину смогли увести у него прямо из-под носа. Именно это особенно уязвляло. Его пронзили в самое сердце. Обратиться в милицию? Надо только облечь запрос в правильную форму, чтобы не оказаться предметом пересудов и насмешек…

Тем временем в органы охраны правопорядка поступила информация о Вороне. Хозяева гостиницы не понадеялись на Шаина и его людей. Они знали, что в деле розыска ничто не может сравниться с многочисленным и отлаженным милицейским аппаратом, имеющим к тому же широкую сеть осведомителей и легальное право на досмотры, допросы, расклейку фотографий.

Обязанности решить вопрос в три дня с “мюэллима” никто не снимал. Если Шаина опередят менты или он не уложится в срок, деньги будут стребованы сразу и в полном объеме. А хуже всего то, что его акции у начальства понизятся и ему станут подыскивать замену. Теперь нравы суровые, прошлые заслуги не в счет. Свежий прокол перевешивает самую длинную череду достижений.

Как назло у Вороны нет в городе родственников. Друзья и подруги? Он дружил со множеством людей и одновременно ни с кем. Вольная птица… Наводя справки об этом юнце, Шаин все больше испытывал зависть к легкости, с которой Ворона жил на свете. Щедрый и ласковый с проститутками, барменами, таксистами, никому не подотчетный, не обремененный никакими обязательствами.

Можно было бы выволочь его родню из Махачкалы. Если б не вторая чеченская война. Сейчас там прифронтовая зона, полно военных и фээсбэшников. Остается главная зацепка – Борис. И еще, косвенно, эта шлюха, Космачева. По словам Ильяса, именно Борис возле “Каравансарая” вытащил ее из-под носа. Гнались за ними, кажется, ранили. Может, и врет: скорей всего побоялись связываться. Побитую машину предъявили – так это недолго устроить.

К рассвету Комбат уже вернулся в город. По пути он подумал, что место для своих подопечных выбрал вполне подходящее. Теперь “гуманитарные” соображения – в сторону. Надо всерьез заняться делом. Опыт показывает, что существует некий срок при выполнении боевой задачи. Если не удается в него уложиться – темп утерян, и слава богу, если выживешь. Срок этот ощущаешь кожей. На сей раз, судя по всему, он уже использован на три четверти.

Рублев не стал заезжать к знакомым Вороны, просить “переодеть” тачку. Он всегда считал себя бойцом, а не киллером. Солдатом, а не орудием возмездия, пусть даже справедливого. Солдат не гоняет на “иномарках”. Он предпочтет крышу вагона, пересохшее русло реки, подземный канализационный коллектор.

Сейчас он бросит “аудюху” и почувствует себя гораздо свободнее. Надо только выбрать в городе пункт назначения или хотя бы район, куда он доберется на колесах.

Тут мысль, которую Комбат все время отгонял от себя, оформилась со всей очевидностью: ему нужно, наконец, попасть в морг при городской судмедэкспертизе. Если трупы забрала милиция, они не могли миновать это заведение.

Почему до сих пор он отказывался признать эту необходимость? Риск, конечно велик – наверняка тамошний персонал предупрежден, наверняка им ведено сразу же сообщить о всяком, кто станет интересоваться трупами русских. Но дело не только в риске. В голове заранее сложилась последовательность: сперва он разбирается с чеченцами, потом находит тела ребят Если он сейчас сделает шаг в сторону морга, то уже не успокоится, пока не взглянет на покойных. Тогда мертвые раньше срока повиснут на нем тяжким грузом – он ведь не позволит себе оставить их на прежнем месте.

Здание морга все время рисовалось перед глазами, словно силуэт человека с неясными чертами лица, но от которого он не мог отвернуться. Бросив машину за три квартала до цели, он проверил – не выбилась ли рубашка из брюк, пригладил рукой волосы и пошел по пустынному тротуару, залитому утренним светом.

Еще только шесть часов утра. Мир чист, как новорожденный ребенок. На протяжении всей улицы, доступной глазу, видны только двое прохожих. Добро и зло, страсти и немощи людские еще не выплеснулись наружу, но буквально через час картина будет совсем иной.

Дверь в небольшое здание морга была закрыта. Заглянув в зарешеченное окно, Рублев различил человека в белом халате, уронившего голову на стол. Дежурный санитар видел последний сон перед окончанием смены. Не хочется сейчас будить его и объясняться. Может быть, тела еще здесь и удастся обойтись без посторонней помощи?

С тыльной стороны обнаружилась еще одна дверь, прикрытая на простую задвижку. Тут не надо быть Вороной, чтобы попасть внутрь. Хотя всякий дешево доставшийся успех наводит на подозрения. Сейчас открытая дверь тоже показалась любезным приглашением в западню.

И все-таки он вошел без колебаний. Помещение без окон, залитое тусклым голубоватым светом. Стены и пол покрыты одинаковой плиткой, кое-где она отвалилась, обнажив квадраты закаменевшего цементного раствора. Узкие ложа на высоких ножках, обнаженные тела. У этого оскален рот, видны гнилые зубы. На правом плече и на груди татуировки. Продольный разрез – след вскрытия. У соседа расплющена от удара половина лица. Волосы покрывают все тело – нет их только на лбу, на пятках и на внутренней стороне ладоней. Еще одна рана на груди, ее проткнули чем-то острым, но гораздо более весомым, чем нож или заточка.

Рублев отодрал взгляд от ближних ко входу трупов, как вытаскивают ноги из болота, утягивающего вниз. Бегло осмотрел остальных – всего семь мужчин и одна женщина. Из мужиков только двое славянского типа, но это бомжи, покрытые струпьями, с умиротворенным выражением людей, чьи мытарства наконец закончились.

В следующем, наполовину пустом помещении тоже трудно было принять кого-то за десантника. Грудь впалая, дряблый живот, тонкие, как плети, руки.

Закончив осмотр, Комбат зашел в комнату к дежурному, тронул за плечо. Лишь бы не заорал спросонья, еще подумает, что ожил кто-то из честной компании.

– Сейчас, – пробормотал санитар по-азербайджански, решив, что явился сменщик.

– Я тут за справкой. Ты до скольки дежуришь?

Санитар с трудом разлепил глаза и молча уставился на незнакомца, облизывая пересохшие за ночь губы.

– Вопрос понятен?

– Бир дягигэ (Одну минуту).

Человек в белом халате встал, ополоснул лицо из умывальника и бросил взгляд на будильник.

– До семи.

Он выглядел безумно уставшим. Комбат хорошо знал, что такое сон в сидячем положении, да еще в духоте – просыпаешься как с похмелья.

– Трое ребят с Насосной лежали здесь? Глаза санитара быстро приняли осмысленное выражение.

– Лежали. Совсем мало.

– Точно знаешь? Тебе разве докладывают, кто откуда поступает?

– Брат, там сразу было видно. Не наш обычный контингент.

Он стал со знанием дела описывать анатомические подробности: различные группы мышц и кожу – чистую, без татуировок и лишая. Отключившись на время, Рублев не прерывал его, думая о своем.

– Куда их забрали?

– Точно не знаю, брат. Не моя смена была, а тот человек будет сегодня в пять. У него спрашивай.

Человек в мятом белом халате еще раз склонился к умывальнику. Было видно, что он не хотел долго оставаться лицом к лицу с гостем.

– Долго ты там плескаться собираешься? Присядь. У нас с тобой еще есть чуток времени.

– Сейчас. Мне еще запись в журнале надо сделать. Вечно забываю.

Простые действия помогали ему скрыть нервозность.

– Садись и слушай, что я скажу. Ты человек маленький, я к тебе не в претензии. Что приказали – то и делаешь. Как только я уйду, снимешь трубку и, начиная с пяти, меня будут ждать здесь добрые друзья.

– Брат…

Санитар открыл было рот, но Комбат жестом показал, что еще не закончил.

– Я тебя ни в чем не обвиняю. Все уладим по-хорошему. Скоро явится твоя смена, и мы отправимся в дорогу. Место ты знаешь.

– Почему я? Я здесь один, что ли? Санитар даже всхлипнул от отчаяния, проклиная судьбу за то, что визит незнакомца пришелся на его дежурство.

– Ничего, я дам тебе возможность всем угодить. Наведешь тех товарищей на верный след – мне давно пора с ними встретиться.

– Опять несчастье на мою голову, – причитал санитар. – За что? Никому в жизни плохого не делал.

– С работой тебе не повезло. Таможня, морг – есть такие должности, которые теплыми только кажутся.

– Сравнил с таможней. Там люди деньги гребут, а здесь что? Я скоро к трупам так привыкну, что живых пугаться начну. Нашлась бы другая работа, я бы лишнего часа здесь не сидел.

– Ближе к делу. Сменщиков жди на улице. В помещение больше не возвращайся – я должен быть уверен, что ты не позвонишь и не шепнешь никому на ухо.

– Брат, если ты мне не веришь, лучше сразу прикончи, – санитар все еще не терял надежды разжалобить Рублева.

– Я буду слышать каждое слово и видеть каждое шевеление. Все! Быстро сдаешь дела и идешь бодрым шагом по улице.

Глава 3

По словам санитара, ненужные трупы – те, на которые не предъявляли права родственники – отправляли из морга на самую дальнюю из городских свалок. Чтобы не возиться с рытьем могил в каменистой прокаленной солнцем почве, их обливали бензином и сжигали в небольшом рву. Раз в два-три месяца подъезжал экскаватор и засыпал часть рва, уже заполненную останками.

Судя по сроку, ребята из Насосной, вернее то, что от них осталось, должны были еще лежать под открытым небом рядом с бомжами, бродягами и уголовниками. Если это действительно так, значит нужно срочно их забрать.

Комбат нанял небольшой крытый грузовик с условием, что водитель отыщет три ящика нужного размера и прихватит еще лопату. С настоящими гробами он не хотел выезжать на трассу, любую машину могут остановить и досмотреть.

Санитар слезно упрашивал завязать ему руки за спиной. На случай, если его увидят вместе с Рублевым, он хотел предстать жертвой насилия. Комбат отказался – по той же самой причине возможного досмотра.

…В кузов затягивало пыль сквозь дыры в тенте. Санитар причитал на смеси русского с азербайджанским, а Комбат пытался отрешиться от всего суетного, заранее примириться со зрелищем, которое ему предстояло увидеть. Снова и снова он вспоминал Красильникова, вспоминал мелочи, каких не предполагал отыскать в памяти. Гильзу от крупнокалиберного патрона, из которой Коля сделал себе брелок, бродячую афганскую собаку с совершенно одичалыми глазами, с которой он поделился обедом.

Свалка сразу возвестила о себе смрадом. Ветер дул как раз в лоб, навстречу движению и его крылья уже были помечены тлением. По дороге попалось несколько машин, недавно разгрузившихся, – теперь они возвращались порожняком. Кто-то из водителей еще морщился, закрывая платком нос и рот.

Огромное скопище мусора и отживших свой век механизмов было ничем не огорожено. По мере того, как Рублев со своим провожатым двигались в глубь этого заповедного материка, зловоние постепенно угасало. Солнце здесь работало быстро, высушивало раз и навсегда. От всего способного гнить и разлагаться оставалась одна воздушная оболочка, легко разносимая ветром.

Ветер дул не слабый, и в воздухе вместе с птицами витали мириады больших и малых газетных и полиэтиленовых обрывков, шелухи, полуистлевших тряпок, бумажных выцветших этикеток и оберток. Слишком высоко они не поднимались, ноги не падали, роясь над землей, наподобие мальков в водоеме.

Комбата удивило почти полное отсутствие мух, но потом, когда снова пришлось миновать недавно образовавшуюся гору мусора, он понял, что мухи здесь не летают, а ползают – раскормленные, с зеленоватым отливом и выбирают, что посвежее. Птицы вели себя гораздо глупее: хватали в клюв всякую несъедобную дрянь и носились с ней радостно, как с трофеем.

Внизу, под ногами, почва почти не просматривалась. На этом материке был свой рельеф, отличный от апшеронского: подъемы и спуски, холмистые гряды и глубокие лощины. К месту можно было подъехать ближе – ведь трупы не тащили так далеко на горбу. Но Рублев решил сперва все разведать точно, а потом уже подгонять грузовик. И слишком поздно понял, что проводник повел его в обход, чтобы никому не попасться на глаза.

Иногда спутник втягивал голову в плечи и приседал, разглядев где-то впереди фигурку местного “золотоискателя”. Люди этой породы есть на всех мусорных свалках мира. Они обладают удивительной способностью многократно фильтровать уже профильтрованное, отыскивать предметы, имеющие для кого-то цену, пусть даже и мизерную. Пластиковую бутылку, крышку от кастрюли, стул без сиденья, гофрированный картон. При упорном труде по копеечкам набегают рубли, по центам доллары.

Никакой камуфляж не позволил бы так полно слиться с пейзажем как обноски, подобранные здесь. Не раз и не два проводник Комбата вздрагивал, когда частица огромного холма вдруг шевелилась, принимая вид человека с большим мешком, упорно глядящего себе под ноги. Санитар сразу же сворачивал, удлиняя мелкой петлей и без того непрямой путь.

Рублев не возражал. Водитель будет ждать сколько потребуется – он принял их за оптовиков, скупающих у “золотоискателей” всякое барахло.

Блуждая по свалке, Комбат обнаружил, что не все трупы сожжены полностью. Вряд ли исполнители жалели бензин – горючее не было здесь в дефиците. Просто не слишком себя утруждали. Плеснуть, поджечь и отправиться восвояси.

Тут тело обуглено полностью, зато цела голова с высохшей, словно пергамент, кожей и выклеванными глазами. Тут вообще огонь выжег только бок. У этого трупа нет обеих рук – попал он таким в морг или здесь уже обкорнали? Может быть, какой-то любитель мрачной экзотики заказал для себя человеческую кисть? Тьфу, лезет в голову всякая гадость.

Вдруг кольнуло в сердце. Слева – соломенные волосы, удивительным образом не сгоревшие, хотя они-то должны были сгореть в первую очередь. Лица не разберешь, все остальное тоже черное, обуглившееся.

Присев на корточки, Рублев коснулся русой пряди. Скрипнул зубами, закрыл на секунду глаза. Потом нашел в себе силы присмотреться внимательней. Крепкий был мужик, широкоплечий. Неужели… Но по крайней мере не Красильников, у Коли волосы не такие.

Надо смотреть рядом. Да, вот еще один так же скроенный. Этот сгорел дотла, но все равно видна широкая кость. И третий… Дальше опять мелкота…

Так как же понять, кто здесь кто, как дать себе и Колиной жене окончательный ответ?

– Ты был, когда их сбрасывали?

– Нет, честное слово. Я всеми правдами и не правдами стараюсь отвертеться. Ты сам, брат, видишь, какой здесь кошмар. В аду, в джаханнаме, и то лучше, наверное.

– У каждого свой ад, – пробормотал Комбат.

Бережно перевернул труп, сыплющий серо-черной бархатистой золой. Ничего нового не увидел – те же останки обгоревшей плоти. Пулевое отверстие… Зубы, по зубам еще опознают… Не осталось ни губ, ни щек, одна только чернота, рассыпающаяся под пальцами – ветер подхватывает ее и уносит.

Зубы, кажется, целы, их надо только протереть. Кощунственно обращаться с телом как с вещью, добиваться от него какого-то результата. Но что поделаешь, иногда приходится брать грех на душу. Не для себя – для жены Колиной, для сына. Чтобы не ошибиться. Потом, конечно, проведут настоящую экспертизу, дадут точное заключение. Но если сейчас заберешь по ошибке уголовную “шестерку” без роду-племени, потом вряд ли удастся вернуться сюда и произвести раскопки по всем правилам.

Зубы очистились легко. Вот они, две простые стальные коронки, поставленные еще в советской поликлинике. Так и проносил их Коля до конца своих дней, не имея ни денег, ни времени заменить на новые, хорошие.

Коля… Да, это он. Их подставило начальство, не заткнув все щели, откуда могла просочиться информация. Настанет этому конец когда-нибудь? Сколько ребят должно остаться, чтобы их наконец стали ценить! Чтобы начальники думали, десять раз взвешивали так и эдак, семь раз отмеривали. И только потом отправляли на задание.

Начальники – не командиры. Командир – тот же солдат, он всегда рядом со своими бойцами. Подставляют ребят начальники. Тоже люди в погонах, иногда они даже любят щегольнуть в камуфляже, надетом на тельняшку, хотя из кабинетов не высовываются. Триста шестьдесят дней в году их возят на служебном лимузине в теплые апартаменты. На банкете они обязательно выпьют за солдат, а на деле они для них средство, материал.

Они подогнали крытый грузовик как можно ближе, аккуратно, вдвоем с санитаром донесли не правдоподобно легкие останки, уложили в деревянные ящики. Водитель сидел, обливаясь потом, вцепившись в руль. Наверное, лихорадочно соображал, какой бизнес можно сделать на покойниках, и проклинал себя за то, что ввязался в эту историю.

Отъехав в сторону от свалки, Рублев высадил проводника на обочину.

– Теперь, чтоб душа твоя была спокойна, сообщи заинтересованным лицам. Скажешь, что я тебя под дулом пистолета отвез и заставил показать место.

– Шутишь, брат? Я не самоубийца, я буду молчать. Не найдут тебя на свалке – голову мне снимут.

– Найдут! Пока ты доберешься до ближайшего телефона, я туда вернусь.

– Никто еще по своей воле в этот ров не ложился.

– Это мое дело. Даю гарантию, твоя информация будет очень ценной.

.Теперь водитель ворчал, отказывался везти дальше такой специфический груз. Рублеву надоело угрожать, но ничего другого не оставалось. Километров через пять он скомандовал остановиться, выгрузил ящики из кузова, забрал лопату.

Теперь ему никто не был нужен. Он сам закопает ненадолго эти ящики. Закопает без свидетелей, так вернее. Ящик не заменит гроб, чужая земля не сравнится со своей. Поэтому нет нужды рыть глубокую яму. Это не захоронение – только временная остановка по пути домой, к российскому кладбищу с крестами и красными звездами.

Главное – аккуратно все заровнять, не оставить даже намека. Сам-то он найдет это место даже с завязанными глазами.

Глава 4

Комбат вернулся на свалку, как и обещал. Поспел раньше противника. Сколько еще осталось: пять минут, час? Надо использовать время, чтобы ясней представить себе топографию этого материка.

Забравшись на высокий, пружинящий под ногами гребень горы, он огляделся по сторонам. Вон трасса, вон узкий проезд, по которому только что подгоняли поближе грузовик. А там, справа? Кладбище техники: трактора, краны, автомобильные кузова без начинки. Яркими вспышками стреляют осколки стекла, кое-где еще застрявшие на своем месте в ржавых дверцах.

Впереди и сзади – однообразный пейзаж: россыпи мелкого мусора, птичьи стаи. Комбат не рассчитывал дать здесь настоящий бой. Он надеялся на другое – получить наконец основательную зацепку, разглядеть кого-то или что-то на будущее.

Еще четверть часа он исследовал свалку – ничтожный срок для такой обширной территории. Потом вдруг перестали ворчать самосвалы. Кто-то перекрыл им подъезд?

Маячить больше нельзя. Пригнувшись, он сделал несколько шагов вверх по склону и залег, погасив в себе брезгливость. Это было не так и сложно – ежедневный зной уравнивал все: кости, огрызки, корки, рваные пакеты, бумагу всех видов. Быстро иссохнув, все теряло запах и цвет, превращалось в нечто блеклое, легковесное, распадающееся на части или даже рассыпающееся в пыль.

С этой позиции Комбат не мог ничего различить и перебрался на другую. Отсюда он увидел один “Урал” и два микроавтобуса, фигурки с автоматами, разворачивающиеся в цепь. Ну что ж, он давно ждал этой минуты.

Цепь растягивалась, интервалы между отдельными фигурками росли. Надо будет как-нибудь дать знать о своем существовании, чтобы не убрались слишком быстро. Да и санитара жалко – ему не простят.

Зацепили одного из “золотоискателей”, интересуются. Слишком далеко, даже по жестам не разберешь, что он им говорит. Экипированы отлично, у каждого по рации короткого радиуса действия.

Конечно, это рядовые боевики, свора, которую спускают охотники. Вот до охотников ему и нужно добраться. Удовлетворятся они периодическими докладами с места действия или явятся сами? Должны явиться рано или поздно, если ход дела не будет их устраивать.

Теперь Комбат пробирался между машинами. На некоторых еще сохранились следы краски, но большинство было расцвечено ржавчиной разных оттенков – от темно-коричневого до оранжевого. Ржавые гусеницы, болты, кузова, дверцы. Вот автобус со смятым боком. Там, что ли, устроиться?

Водительского кресла на месте не оказалось, руль тоже вырвали с корнем. Комбат сел на рыжее дно кабины, прислонившись спиной к задней стенке. Обратился в слух. Здесь уже шаги слышны – то железка звякнет, то хрустнет под толстой подошвой битое стекло.

Один уже идет, не торопясь, оружие, конечно, на взводе. Машины здесь стоят тесно, наверняка он выпал на время из поля зрения соседей. Но есть рация, по рации они держат связь – не для того даже, чтобы сообщить нечто новое, а просто подтвердить: “со мной пока все в порядке”.

Приближаясь, шаги становились все медленнее, все осторожнее. Чеченец словно догадался, что противник засел здесь, в автобусе, и теперь выбирал, как именно прошить кузов очередью. Комбат хорошо знал это чувство. Его испытывает всякий, притаившийся в засаде. Кажется, что замысел твой раскрыт, надо срочно менять место, чтобы не быть застреленным или разорванным гранатой. На самом деле надо потерпеть еще чуть-чуть.

Наконец боевик поравнялся с кабиной. Передние колеса автобуса были спущены, но стояли на сплющенном кузове легковушки. Когда Рублев резко распахнул дверь, нижний ее край ударил чеченцу точно в висок. Тот рухнул вниз – спрыгнувшему Рублеву осталось подхватить автомат и рацию.

Он слышал, как на фоне легкого потрескивания разные голоса произносили отдельные слова по-вайнахски. Каждый называл свой номер. Очередная перекличка. Считать Комбат умел на добром десятке языков, по крайней мере до десяти. Дальше уже сложнее. Если повезет и номер “его” чеченца окажется меньше…

Седьмой.., восьмой.., девятый.., дальше пауза. Влезать или кто-то просто замешкался?

Пора.

– Десятый, – проговорил Комбат по-вайнахски.

Черт его знает, какой там голосок у этого бородача – по крайней мере не сопрано. Гадать бесполезно. Попал, значит попал. Мимо – ну что ж, рано или поздно придется обозначить свое присутствие.

То ли тембр выдал Комбата, то ли акцент чужака проявился даже в одном-единственном слове. Только он сразу понял по гортанным возгласам, что подмена раскрыта. Сейчас вся свора сбежится сюда.

Быстро забрав два запасных магазина, он резво сорвался с места. Насколько не спешил до сих пор, настолько теперь гнал вперед – протискивался, проползал, карабкался вверх и спрыгивал вниз. Кто-то заметил его, пустил очередь. Он не стал отстреливаться, отвечать.

Красиво, конечно, было бы занять оборону, вступить в схватку теперь, когда он обзавелся оружием. В двадцать с небольшим Рублев, наверное, поступил бы только так. Но теперь он уже знал цену геройству. За геройством кроется не правильный расчет, своя или чужая ошибка. Если это ошибка начальства и деваться уже некуда, тогда геройствуй – может, и медаль повесят… Если отвечаешь сам за себя, тогда подвигам не должно быть места.

"Не ввязываться в драку, не огрызаться на лай из первого попавшегося ствола”, – таково было его кредо. Помнил, во имя чего он здесь.

Ворона с Аллой постепенно осваивались на чужой заброшенной даче. Она подмела мышиный помет, протерла пыль. Как только стемнело, он наносил воды из колодца, залил в емкость для летнего душа.

– Спасибо. Пойду сполоснусь.

– Завтра сходишь, когда согреется водичка.

– Нет уж, я до завтра не доживу.

– Обмылок я здесь нашел, а вот полотенце… – Вороне нравилось заботиться о женщине, лишь бы это только не вменяли ему в обязанность.

Алла задержалась, обсыхая на теплом ночном ветерке. Вернулась довольная, с влажными волосами и кожей.

– А ты не хочешь?

– Еще столько же таскать? Ну его на фиг. Она чувствовала себя легко и свободно с этим парнем в черных джинсах. Незаметно закурили, стали говорить “за жизнь”.

– Сразу не разберешься, где повезло, а где – нет, – философски заметил Ворона. – Вроде бы удача, большие бабки оторвал. Оказалось, это только начало. А дальше пошло, поехало.

– Большие – это сколько?

– Хватит, чтобы превратить эту лачугу в шикарную виллу.

Ворона не столько хотел скрыть свои достижения, сколько заинтриговать. Он хорошо знал, что женское любопытство, это уже влечение.

– У меня тоже случались такие варианты. Вроде думаешь все, попала в светлое будущее. А потом такой мрак начинается.

Стала ругать турецкого друга, соблазнившего ее уехать.

– Решил домработницу бесплатную заиметь. Они там уверены, что каждая баба из бывшего Союза готова трудиться день и ночь, как пчелка, ради права жить за бугром.

– Знаю, слыхал. За рубежом – за рупь ежом.

– Из-за вас, между прочим, мужиков недоделанных. Не можете нам здесь пристойную жизнь обеспечить.

– Легко сказать. Может, ты подскажешь?

– Это не для слабых умов, – отмахнулась Алла.

Свет обязались не зажигать, и она чувствовала себя непривычно: в темноте, наедине с мужчиной, но не в постели. Как будто вернулась в детство, в собственный двор, где высиживала на лестнице до последнего, когда остальных уже зазывали домой. Оставались вчетвером, потом втроем, вдвоем, рассказывали разные истории.

Вот и сейчас Ворона красочно описывал случаи из своей практики. Ее не волновало, чистая это правда или приукрашенная.

– С тобой опасно связываться, – сказала она, как сказала бы девочка Алла.

– Я самый безопасный человек на свете. Прихожу и ухожу тихонько, никого лишний раз не побеспокою.

За окном колыхались от ветра густые заросли сорняков, стрекотали кузнечики.

– В городе тишина другая, правда? Как по-твоему, долго нам здесь еще торчать?

– Без понятия. Мне пока еще не надоело. Подождем Бориса, посмотрим, какие есть варианты.

– Ты про него, наверное, больше моего знаешь. Чем он вообще занимается, что здесь потерял, в Баку?

– Со мной тоже не делился. Он вообще дядька серьезный, думаю и дела у него такие же серьезные. Не личный интерес.

– Я сперва ругала его про себя – какого хрена нужно было моим братом представляться? Теперь думаю: был бы у меня на самом деле такой старший брат…

– Разница в возрасте приличная. Для бати еще молод. Для брата староват.

– Еще поймала себя на мысли, что волнуюсь – как он сейчас? Разбирается с кем-то или с ним разбираются?

– Если я что-то в этом деле волоку, то опыта ему не занимать.

– Все в жизни – дело случая, тем более, когда начинают стрелять. Было бы здесь что пить, выпили бы за него, за удачу.

– Чисто, я уже все исследовал. Даже сорняки, думал, может, конопля найдется.

– На планохора ты не похож.

– “Ай спасибо, джана, за посылку. Ай, спасибо, джана, за мастырку. Этих мусоров ты обманула и кусочек плана мне вернула”, – тихонько напел Ворона и засмеялся.

– Помню. У нас пацаны во дворе пели под гитару.

– Ее уже лет сорок поют… Я не планохор, балуюсь только иногда по чуть-чуть, чтобы сердце не посадить.

– Ладно, не оправдывайся. Все мы хороши!

Глава 5

Комбат затих в обнимку с автоматом под колесами навсегда застывшего грейдера. Здесь внизу валялись кучей сотни больших и малых деталей, словно высыпавшиеся из чрева машины: винты, гайки, хомуты, прокладки, шарики и обоймы от подшипников. Все раскуроченное или насквозь проеденное ржавчиной – более или менее сохранившееся давно уже забрали “золотоискатели”.

Сбежавшиеся с разных концов свалки боевики бродили вокруг, переговаривались, проверяли все подряд. Иногда, опасаясь залезать внутрь той или другой машины, расстреливали ее из автоматов. Если даже они заглянут сюда, под грейдер, то увидят только гору мелочевки, больше ничего…

Опасность пока миновала, чеченцы прошли дальше. Комбат лежал и думал о том, что ему нужно подобраться поближе к транспорту, на котором явилась эта команда. Запомнить номера “Урала” и обоих микроавтобусов. Большого начальства пока нет. Если оно так и не явится, тогда вряд ли он что-то поимеет, кроме этих номеров.

Рацию он выкинул почти сразу. Было, конечно, искушение подержать ее немного у себя, послушать врагов. Но, во-первых, они вряд ли будут болтать лишнее, во-вторых, его познания в чужом языке непростительно слабы. В-третьих, одиночке лучше не иметь с собой никаких приборов, излучающих электромагнитные волны. Бандиты настропалились уже пользоваться последними достижениями техники. Может, в одной из машин есть устройство, отслеживающее по сигналу перемещение каждой из раций.

Сколько здесь всего боевиков? Человек пятнадцать он видел своими глазами. Откуда такое уважение, он ведь ничем себя не проявил? Или все дело в специфике материка, обильно населенного птицами – посчитали, что меньшим количеством его не прочесать.

Теперь, когда началась облава, свалка уже не казалась Комбату такой обширной. Теперь он предпочел бы, чтобы она была раза в три больше. Вылез из укрытия, огляделся по сторонам. По ошибке спикировавшая чайка легонько задела крылом по плечу. Море где-то недалеко. Здесь, на Апшероне, в какую сторону ни двинешься, окажешься на морском берегу.

Рублев снова направился к оконечности свалки, откуда пятился назад. Увидел машины на открытом месте. Далековато. Иметь бы сейчас винтовку с оптическим прицелом, мигом прочел бы номера. А теперь… Вон дежурит один, вон другой, открытое пространство легко простреливается.

Что, если попробовать отвлечь их, увести за собой. Комбат слегка обозначил себя на гребне мусорного холма и ушел в сторону. Одна, другая очередь. Нет, суки, даже шага не хотят сделать. Это уже не абреки, которые стараются перещеголять друг друга в лихости. Жизнь заставила привыкнуть к дисциплине.

Передали, наверное, по рации для тех, кто слишком далеко ушел и нечетко смог сориентироваться по звуку выстрелов. А сами сидят, нос не высовывают. Снова придется отходить.

Комбат перевел автомат на стрельбу одиночными. Дождался цели и свалил фигуру в камуфляже вниз с холма. Сам он тоже стал в маскировочной одежде – от белого цвета рубашки не осталось ничего, все скрылось под пятнами: рыжими отметинами ржавчины и черными – золы.

Ему бы ствол с глушителем, он бы разобрался с этой стаей. А так.., каждый выстрел гремит громом, перекрывая птичьи голоса. И сразу вокруг начинает затягиваться петля.

С какого-то момента боевики вдруг прекратили активные поиски и затаились. Свалка как будто совершенно обезлюдела – “золотоискатели”, напуганные видом вооруженных людей, попрятались еще раньше, уж они-то знали здесь самые укромные щели.

Комбат не сразу понял причину затишья. Неужели бандиты рассчитывают, что он утратит бдительность, поверит в их уход? Вряд ли. Или решили дождаться темноты? Скорей всего так. Надеются, что ночью русский попытается уйти и его удастся засечь приборами ночного видения.

С наступлением темноты станет еще хуже. Если он не ошибся по поводу приборов ночного видения, тогда чеченцы получат дополнительное преимущество.

В сложных ситуациях Рублев всегда вспоминал павших товарищей. Каждый из них как будто возложил на него свои обязанности, и этот груз не пригибал, а, наоборот, распрямлял, добавляя силы.

Сейчас Комбат вспомнил три обгорелых трупа. Двое незнакомых ему ребят точно так же ждали возвращения, как и Коля Красильников. Их он не знал по имени, ни разу не видел в лицо, но еще раз пообещал всем троим довести начатое до конца.

До наступления сумерек он прополз по извилистой линии не меньше километра. Хотел подобраться к машинам с другой стороны. И здесь нужно было как-то преодолеть широкий отрезок чистого от мусора и растительности пространства, кусок плоской, как стол, поверхности.

Часть отрезка он преодолел. Но его все время не покидало ощущение опасности. Его уже взяли на прицел и просто подпускают, чтобы не успел откатиться под прикрытие крайнего мусорного холма.

Он попятился обратно, чтобы проверить свое предположение. Пуля сразу же чиркнула в нескольких сантиметрах. Срочно назад – петляя, дергаясь то вправо, то влево, вскакивая на ноги, катясь кубарем. Длинная очередь петляла и дергалась вслед, но все-таки запаздывала на долю секунды. Вжавшись в спасительный мусор, Комбат отругал себя за неоправданный риск.

Темнота наступила очень быстро, как будто высоко, за матовым стеклом небосвода выключили лампочки. Ни одной звезды взамен, только желтая круглая дырка луны. Полуистлевших частиц, с которыми играет ветер, уже не видно, зато теперь слышно, как они шелестят, шепчутся над головой.

Боевики снова задвигались, у одного Комбат кое-как разглядел шлем с очками. Современная штука, не то что те допотопные приборы, которыми пользуются в российской армии до сих пор – здоровенный аккумулятор надо таскать за собой, проклиная все на свете…

– Не знаю как тебе, но мне здесь ничего хорошего не светит, – вздохнул Ворона. – Слава богу, контейнеры мне не нужны, чтобы импортную мебель вывозить. Могу вот так и слинять – в майке и джинсах.

– Я тоже, сам понимаешь, не жажду здесь оставаться. Только в России мне тоже ловить нечего.

– В Россию еще попасть надо! Это раньше вместо границы был проходной двор, а теперь все гораздо сложнее. Горными тропами ходить опасно – или пограничники по ошибке подстрелят или чечены заловят. По трассе на Ростов, говорят, шманают с ног до головы.

Не для того я здесь рисковал, чтобы у меня там баксы отобрали.

– А если поделиться заранее?

– Терпеть не могу тех, кто снимает бабки за одну только подпись на документе.

По отсвету на тутовом дереве стало понятно, что в соседнем доме за каменным забором кто-то зажег на веранде свет. В сортир, наверное, – отлить. Что еще среди ночи надо?

– А тебе еще не приспичило? Скажи – проведу.

– Зачем мне провожатый? – удивилась Алла.

– Темнота, заросли.

– Чего-чего, а темноты я давным-давно не боюсь. Я о другом беспокоюсь: могут нас выследить или нет? Какого черта этот свет там включился?

– Если за нами придут, то свет включать не станут, это я тебе гарантирую.

– За нами? За кем-то одним придут. У нас с тобой проблемы разные.

– Откуда ты знаешь, вдруг одна и та же фирма нами интересуется?

Отсвет на листьях дерева пропал, желтая луна снова осталась вне конкуренции.

– Черт его знает, кто решил меня караулить. Только сегодня я точно не засну.

– Отоспимся утром, делать все равно нечего.

– Тебе же поручили тут веревки какие-то по периметру натягивать.

– Смех один! Это у него рецидивы боевого прошлого. Забыл, где находится. Растяжки.., хорошо еще окопы рыть не заставил. Шум я и так услышу, не нужно мне никакой бутафории. Бегаешь быстро?

– Не знаю, давно не пробовала. Последние три месяца с дивана почти не слезала, подряд все фильмы смотрела по кабельному… Что за луна сегодня ночью, как будто насквозь просвечивает. Обними меня, а то неуютно как-то.

Терпение у противника лопнуло. Сначала Комбат услышал, как “Урал” куда-то отъехал и вернулся через минут сорок. Потом отчетливо запахло бензином. “Поджигать будут свалку, – понял Рублев и вспомнил про обитающую здесь братию. – Задохнутся ведь в своих щелях”.

Самые первые призрачно-белые облачка дыма поднялись вверх, а птицы уже встревожились, закружили на высоких скоростях, сбиваясь в стаи. Комбат поглядел вокруг – мусор как будто специально подготовлен, чтобы вспыхнуть без задержки. Наверняка здесь случаются пожары, даже без чьего-то намерения. Если производить раскопки, обязательно встретятся несколько слоев черноты.

Свалку подожгли со всех сторон. Запах дыма, разносимый ветром, начисто забил все другие запахи. Луна, и без того уже поблекшая в преддверии утра, замутилась окончательно. Зато вдали показалась цепочка огоньков. На самом деле пламя, продвигающееся с дальнего конца свалки, набрало в высоту половину человеческого роста.

Скоро здесь станет светло, как днем. Этому свету даже дым помехой не будет. Потихоньку горьковатый туман просачивался в легкие. Комбат откашлялся, сплюнул в тщетной попытке избавиться от хорошо знакомого привкуса.

Мимо пробежал, нелепо размахивая руками, человек в кургузом пиджачке и спортивных штанах до того истрепанных, что ниже колен они развевались лохмотьями. Возможно, в нем не заподозрят врага и беспрепятственно дадут выскочить из опасной зоны.

Кажется все, кольцо замкнулось. Теперь, когда практически все границы свалки охвачены огнем, можно распрямиться в полный рост. Здесь, внутри он полновластный хозяин, чеченцы убрались все до одного. Их замысел прост – растянуться вокруг свалки, на случай, если ему удастся прорваться сквозь пламя. Сколько все-таки у них людей – сейчас это особенно важно.

Сквозь треск и искры доносилось рычание “Урала” – то затихающее, то снова приближающееся. Значит, машина объезжает свалку, действует на подстраховке, на третьей линии.

Кто-то сзади истошно заголосил. Обернувшись, Комбат увидел лохматого типа с несколькими сумками, набитыми до отказа. На нем были надеты кое-как сразу несколько маек, куртка и плащ без единой пуговицы. Спина уже тлела. Где он успел подхватить искру? Замешкался с утильсырьем?

– Туда! – показал Комбат. – И кричи погромче, как сейчас. А то еще обознаются.

"Золотоискатель” бессмысленно вытаращил глаза, но торопливо заковылял с сумками в указанном направлении.

"Пора и мне определяться”, – подумал Комбат.

Дым уже валил густыми черно-белыми клубами, подсвеченными багровым. Ветер подгонял пламя, сокращая время на раздумья. Зато его напор иногда раздвигал дымовую завесу, даря несколько глотков свежего воздуха.

Комбат столько раз имел дело с огнем, что уже перестал рассматривать его как врага. Скорей как хорошего знакомого, который может иногда побуянить.

Наконец Комбат выбрал место для прорыва и ринулся вперед с автоматом наперевес, не пригибаясь и не петляя.

Вот она уже рядом – ослепительно яркая полоса. Сколько в ней метров – десять, двадцать? Накатывается, как волна, только чуть помедленнее. Хотя бы ведро воды – облиться с головы до ног. Комбат обмотался тряпками в несколько слоев. Руки и особенно ноги. Тряпки, конечно, вспыхнут, но по крайней мере огонь не сразу доберется до кожи, секунд пять уйдет, чтобы они прогорели. Автомат и два запасных рожка закутал еще бережней.

Глава 6

Багауддина не собирались привлекать к облаве, он вызвался сам. И теперь стоял, пристально вглядываясь в огонь, держа палец на спусковом крючке. Как ему хотелось, чтобы русский выскочил именно здесь. Он не стал бы его убивать ни в коем случае. Полоснул бы по ногам – и дело сделано. Пусть расстреливает хоть десять магазинов. Обездвиженный, на голой земле, он уже не боец.

Зачем здесь вообще собрали столько народа? Если бы дело поручили одному Багауддину, он давно бы приволок русского в наморднике и обошелся бы без всякого фейерверка. Но начальство не переубедишь. Они хотят гарантию, а в результате получают неразбериху.

Рано или поздно притащатся трое-четверо милицейских чинов – жирных, с лоснящимися щеками и высокими тульями фуражек. Станут притворно размахивать руками. И деньги, нужные для дела Ичкерии, пойдут на взятку этим ничтожествам, чтобы держали язык за зубами.

Багауддин стоял, опустившись на одно колено, в привычной позиции для стрельбы. Справа и слева он мог различить своих соседей, за исключением тех случаев, когда ветер, словно гоняющийся за своим хвостом, особенно сильно дул сюда, на них. Тогда дым стелился слишком низко.

Впрочем, направо и налево Багауддин не так часто поглядывал – все его внимание было обращено на “свой” сектор свалки. Глаза не уставали вглядываться в пламя, в надежде различить мчащийся силуэт. Огонь успел продвинуться вперед, оставив после себя узкую полоску сгоревшего дотла мусора.

Держа палец на спусковом крючке, Багауддин молился о добыче. И тут справа случилось что-то непонятное. Дымящийся клубок, совсем небольшой при взгляде отсюда, вылетел на открытое место между Багауддином и его удаленным метров на двести соседом, но гораздо ближе к последнему.

Клубок разложился в человека, на бегу стряхивающего с себя какие-то ошметки, а сосед, наоборот, сложился и повалился набок, не успев даже выстрелить.

Зато дал очередь Багауддин. Первая вышла слишком торопливой, он приготовился пустить вторую. Задержал дыхание, стиснул зубы и вдруг заметил “Урал”, совершающий очередной круг. Проклятье. Сейчас он перекроет видимость! Хоть бы они быстро сориентировались!

Багауддин побежал вперед, яростно пиная ботинками высохшую, закаменевшую почву. Мутное от дыма, озаренное светом пожара изображение подпрыгивало и дергалось перед глазами. Он увидел, как из машины открыли огонь, как русский выстрелил в ответ, а потом зацепился за борт. Увидел еще две фигуры моджахедов, бегущих вслед за автоматными очередями. Притормозив, он выпустил весь остаток магазина. На мгновение ему показалось, что он-таки ранил врага.

Но русский смог пробраться в кабину. “Урал” прибавил ходу, на повороте кто-то вылетел вниз головой – наверное, водитель. Не спуская глаз с машины, Багауддин привычным, почти неосознанным движением вставил новый рожок. Он ожидал, что траектория движения изменится – ничего подобного, русский продолжал мчать по прежней окружности. Сбил кого-то по пути. Заговоренный он, что ли? Даже пули не берут!

Русский все-таки развернулся прочь от свалки, попытался уйти. За “Уралом” бросились вдогонку на микроавтобусах. Мчали по бездорожью, по полю с торчащими нефтяными вышками, давно стоящими без дела, давно высосавшими из-под земли всю черную кровь. Здесь наконец “Урал” достали из гранатомета. Голубоватой вспышкой полыхнули в кузове несколько канистр с бензином, привезенные для “растопки” свалки и оказавшиеся лишними.

Вспыхнул не только “Урал”. Низко стелющиеся огоньки пробежали по земле, насквозь пропитанной горючим материалом. При старинном способе добычи часть нефти терялась, разливаясь возле вышки по земле. За столько десятилетий она никуда не испарилась и не просочилась в нижние слои. Она ждала своего часа.

Огоньки гурьбой подбежали к одной вышке, ко второй. Каждая осветилась до самой макушки, как новогодняя елка. Семимильными шагами голубые светлячки разбегались по старому нефтяному полю. От раздуваемого скоростью ветра “Урал” превратился в большой факел…

Ариф только что отвез иностранца в аэропорт Бина и вернулся к гостинице. Здесь стояло еще машин пять. Все свои, каждый таксист когда-то получил санкцию от Кямрана или от Ильяса. Шаин-мюэллим такой мелочевкой не занимается. И правильно: нельзя объять необъятное.

Пять машин многовато на ночь, не каждому достанется клиент. Тонкий ручеек просачивается из казино, под утро будет больше, человек двадцать. Но все на своих машинах или со своим водителем. Или иностранцы, которым вообще никуда не надо ехать, только спуститься на лифте в номер.

Ариф в полудреме слушал радио, и вдруг в приоткрытое окно ему послышался легкий свист. Обернулся – вроде бы никого. И только со второго взгляда различил фигуру недалеко от фонтана – уже не подсвеченного, пенящегося в темноте.

Кому свистят? Ощущение такое, будто ему, Арифу. Подъехать на всякий случай, поглядеть. К своему удивлению, он увидел русского, еле державшегося на ногах.

Вид Бориса ошарашил таксиста. Лицо и руки в саже, от одежды остались обгорелые клочья. Бережно, как ребенка, держит в руках какой-то предмет – обмотанный, запеленатый.

– Каскадером поработать пришлось. Есть у тебя подстелить что на сиденье? А то еще запачкаю.

– Где тебя угораздило так, начальник? Давай больница скорой помощи едем.

– Обойдемся, ничего серьезного. Забинтоваться только надо. Знаешь, где дежурная аптека?

– Сейчас одним мигом.

Занятый своим будничным делом, Ариф понятия не имел об истинном положении дел, считал, что русский по-прежнему работает на Шаина.

– Хочешь номере ложись, я привезу.

– Мне бы еще шмотки раздобыть. Или ты считаешь, что так я тоже неплохо смотрюсь? – слегка поморщившись, Комбат осторожно откинулся на спинку кресла – Совсем даже хорошо, – подтвердил вежливый Ариф. – Только переодеться лучше станет.

– Проблема в том, что смены под рукой нет.

– Можем домой ко мне заезжать, свой брюки-рубашка вынесу.

– К тебе заезжать не надо, зачем семейство будить? И одежду твою не надену, признают чья – пожалеешь, что одолжил. Вообще лучше помалкивай о нашей теперешней встрече. Даже во сне не вспоминай.

Ариф вернулся из аптеки с бинтами. Переместившись на заднее сиденье, Комбат сноровисто обматывал себе торс, потом ноги от щиколоток. Колени оставил свободными, чтобы перевязка не сковывала движения.

– Ничего я тебе не напоминаю? Как насчет египетской мумии – их, по-моему, тоже так пеленали.

– Зачем себя с мертвыми сравниваешь? – укоризненно произнес Ариф.

Он причмокнул губами и потянул себя за мочку уха, чтобы порча от неосторожного слова не заразила заодно и его.

– С одеждой я вопрос решу. Есть у меня другая задача, посложнее. Микроавтобус “Мерседес” вишневого цвета, номер ZLK 342C. Не подскажешь, как быстрее разведать, чей он? Через гаишников?

– Зачем, к Арифу обращайся. Ариф уже сколько лет по городу колесит. Цвет такой красный-красный?

– Вишневый, – терпеливо повторил Рублев.

– Красных микроавтобусов всего три “Мерседеса”, если только за последний время никто новый себе не пригонял. Один у директора Центрального рынка, другой у нефтяной компании, где нашего президента сын начальник. Третий.., третий магазин “Атлантик”. Помнишь я рассказал – самый дорогой в городе, одежда простой человек не по карману.

– Ты еще видел, как араб оттуда выходил.

– Из магазина? Да, конечно. Больше не видел, только один раз. И сюда в ресторан пока не заходит. Импортный машин здесь у нас много, а микроавтобус мало совсем. “Мерседес” вишневый только эти три – сто процентов. Если никто себе новый не пригонял.

За полчаса до открытия магазина Рублев стоял на крыше здания, возле отверстия неширокой крашеной трубы. Вентиляционная система. На каждый из просторных торговых залов потребовалось бы черт знает сколько кондиционеров. Здесь ограничились вентиляцией – для более эффективной тяги такие трубы обязательно выводятся вверх, на крышу.

Недалеко от выходного отверстия стоит стальная решетка. Установлена между отдельными секциями трубы, вмурована в кирпич. Если б стояла сверху, ее бы гораздо проще было выломать. А там, двумя метрами ниже, во что прикажете упереться – в гладкие стенки? Или встать ногами на решетку и вырывать ее вместе с самим собой?

Комбат соскользнул вниз, разобрал стяжки, соединяющие две секции вентиляционной трубы. Вылез обратно на крышу и стал осторожно вытягивать двухметровый кусок, чтобы не быть замеченным снизу. Вытягивал и одновременно сгибал – благо оцинкованная жесть легко поддавалась.

Теперь открылся неширокий проем в кирпичной кладке и это уже устраивало Комбата гораздо больше. Здесь ему было во что упереться. Вооружившись заранее заготовленным небольшим обрезком арматуры, он стал аккуратно расковыривать кладку возле решетки. Поднял наверх пять кирпичей, потом еще пять. Бережно достал решетку. Теперь вперед и вниз.

Главное, притормаживать, чтобы не разогнаться, как на аттракционе, и не вылететь случайно в торговый зал. Канал идет вертикально вниз, потом загибается. Как он проходит, над какими помещениями – заранее не угадаешь.

Рублев стал медленно, бесшумно опускаться, упираясь ладонями и босыми пятками в гладкую внутреннюю поверхность трубы, нащупывая стыки. Услышав голоса, он притормаживал, ждал. Потом двигался дальше.

Трудный вертикальный участок закончился, вентиляционный канал вышел на уровень зала и теперь приближался к нему по горизонтали. С черепашьей скоростью Рублев дополз почти до самого конца.

Здесь тоже вмурована решетка, но она пускай стоит: зал его интересует меньше всего. Торговля уже началась, слышны отголоски разговоров и шарканье ног. Теперь можно перевести дух, дать передохнуть подпаленной, ставшей чувствительной коже. Бинты, конечно, смягчают касание, но все равно все тело зудит. Саднит каждый участок кожи, даже те, которые не тронул огонь.

Из глухо доносящихся разговоров он мало что понимал. По тону можно догадаться – ничего особенно важного. За два часа лежания на животе и осторожного ползания взад-вперед, он уже различал действующих лиц по голосам и звуку шагов. Бойкий, скорее всего, менеджер. Немногословный, чьи шаги монотонно удаляются и возвращаются, похоже, охранник. Молодой женский голос, отвечающий на телефонные звонки может принадлежать секретарше или сотруднице низшего звена, дающей справки по телефону насчет товаров и услуг.

Звяканье чашки о блюдце, запах кофе. Имя Муса. Не такое уж редкое, но сейчас оно заставило насторожиться. Так звали человека, который контактировал с таможенниками по поводу контрабанды – то ли оружия, то ли боеприпасов.

Явился кто-то новый, с ним почтительно здороваются. Говорит медленно, с большим акцентом. Знакомый, черт возьми голос. Да это араб – один из тех двоих, чью беседу Комбат слышал за ресторанным столиком. Теплее, теплее…

Может, стоило и сюда вломиться, как в таможню? Нет, интуиция подсказывает, что здесь такое не пройдет. Надо потерпеть, не имея возможности ни кашлянуть, ни покурить.

"Вот снова “друг” проследовал мимо – ты уже фиксируешь его походку. Неспроста ты обратил на него внимание. Удивительно, как судьба дает тебе в руки шанс. Только человек, как правило, оказывается не готовым его использовать. И приходится потом добиваться – потом, кровью. В горле першит от дыма, хочется выкашлять последние его остатки. А твой араб с кем-то разговаривает, перешел на родной язык. На этот раз уже собеседник запинается время от времени, поправляет сам себя”.

Узкая, шириной с лезвие ножа щель – стык между секциями трубы. Если прильнуть к ней глазом, кое-что можно разглядеть. Светло-зеленый цвет – цвет стены? Промелькнул темный и снова восстановился светло-зеленый. Нет ничего тяжелее ожидания, когда от тебя мало что зависит. Даже голову неудобно наклонить, чтобы взглянуть в прорезь под другим углом.

Чьи-то темные густые волосы на макушке. Ладонь, странно сморщенная, – все, ушла в сторону. Ладонь не старого человека, не морщинистая. Чем-то напоминает виденное на свалке – сплошные оболочки, все внутри иссушено и выпито солнцем. “Сморщенный как сухофрукт” – так, кажется говорила девушка-декларант. Если у этого типа и лицо такое же, значит она выразилась очень точно.

Проскочило новое имя – Иван. Это еще о ком? Кажется, разведку пора заканчивать. И переводить разговор на понятный язык.

Глава 7

Под утро летчик видел зарево пожара и дым – из-за переменного ветра он поднимался в небо отдельными седыми космами. Пожар не вызвал большого интереса, любая свалка загоралась раз в полгода.

Двумя часами раньше летчик посадил “винт” на идеальной площадке – горном лугу, укрытом со всех четырех сторон. Там, в царстве тени, трава уцелела во всем великолепии. Она была низкорослой, словно подстриженная газонокосилкой, не полегла от внезапного вихря, а только причесалась, будто гребешком. При свете луны она выглядела голубой.

Повалился на луг и долго катался вправо-влево. Потом уткнулся в траву лицом и застыл. Тикал внутренний счетчик, не глядя на часы, лежащий ничком человек мог сказать, что прошло пять с половиной минут после посадки.

Он мысленно проклял эту свою не так давно приобретенную способность, поставил будильник наручных часов на 2:30, чтобы не думать больше о времени.

Летчик скинул ботинки, сделал несколько шагов босиком и вдруг подумал, что насилует заповедный луг, как насилуют в темноте случайно встретившуюся на дороге женщину.

Жадно, второпях. Сам он никогда не брал женщину против ее воли, даже не представлял, как это делается, но именно такое сравнение пришло ему в голову.

Он присел на корточки, стал разглаживать траву ладонями, словно извиняясь за свой натиск. И впервые за многие месяцы ощутил смертельную усталость в каждой клетке…

Взлетев, сделал несколько кругов над лугом, уже потонувшим в темноте, словно опустившимся на дно. Безумно хотелось взять с собой в кабину пахучей травы, чтобы днем увидеть сон о детстве, о коротком и прохладном северном лете. Но он не посмел сорвать даже стебелек.

Через два часа после взлета добрался до огромного клюва Апшеронского полуострова. Слева по курсу заискрилась россыпь драгоценных бисеринок – фонари еще спящей окраины Баку. Справа космы дыма над свалкой напомнили войну, технику, горящую на жарких полях восьмидесятых годов.

Здесь это всего лишь мусорная свалка, здесь все сдано по доброй воле и сражаться не с кем. Его оставили в покое, считают чокнутым. Партия давно сыграна, а он вцепился в свои фишки и бегает кругами, чтобы не отняли…

Они лежали на одной подстилке, в зарослях сорняков. Солнце стояло высоко, и растения не мешали загорать.

– Простор! Не то что в городе. Давно я такого широкого неба не видела. Вроде бы опять привязана к месту и все равно чувствуешь себя на свободе. Кажется, ничего вокруг нет – ни заборов, ни дач.

– По кайфу. Мне тоже кажется, что я потом когда-нибудь вспомню этот момент. И скажу себе – вот тогда на самом деле было по кайфу.

– А что это значит – по кайфу? В твоем понимании.

Ворона пожал плечами.

– Хорошо. Даже больше, чем хорошо.

– Блин… – Алла отвернулась и стукнула кулаком по земле, сломав несколько сухих стеблей.

– Чего ты?

– Да ничего! Просто подумала, как мало мне за столько лет выпало хорошего.

– За столько лет? Скажешь тоже. Ты еще девочка!

– Для тебя так старовата. Не подумай, что на комплимент напрашиваюсь.

– Что значит, старовата? Женщина и должна быть старше. Тихо! – Ворона приподнялся и приложил палец к губам.

Алла обратилась в слух, но так ничего и не разобрала, кроме стрекотанья кузнечиков. Ворона слышал больше – это было написано у него на лице. Голый, как лежал, переместился ближе к забору, сделал ей знак рукой, чтобы оставалась на месте.

Почувствовав себя беззащитной, Алла застегнула лифчик. Зачем-то сняла с пальца и зажала в ладони кольцо с небольшим бриллиантиком. Наконец ей удалось расслышать женский визгливый голос. Слов все равно не разобрать. О чем там речь? Что могло растревожить Ворону?

Он вернулся бледный – даже загар сполз с лица.

– Ушли.

– Кто?

– Мусора. Спрашивали про нас с тобой у соседей.

– Не может быть!

– Я тоже ушам своим не поверил! Уже нащупали, гады, где искать. А мы тут с тобой загораем, расслабляемся.

– Что теперь делать? Бежать?

– Куда? Тут, наверное, уже вся округа в курсе наших примет. Если только ночью.

– А сюда не постучатся?

– Не должны. Соседка сказала, что здесь никто не живет.

– Вот как раз и заподозрят. В пустом доме сам Бог велел прятаться.

– Мелькнуло у них подозрение. Спрашивали, не видела ли света, не слышала ли голосов. Слава богу, мы с тобой отношения не выясняли.

– Давай внутрь, а то еще заглянут через забор.

– Обалдеют от нашей наглости. Они бегают по жаре высунув язык, а мы лежим себе, загораем.

– В первую секунду обалдеют, а потом… Хватит болтать. Молчим в тряпочку.

Оказавшись в доме, Ворона примостился у края окна, попытался вести наблюдение.

Но Алла оттащила его назад, покрутив у виска пальцем. Собственное ее сердце колотилось на всю округу.

Обняв Ворону, она прижалась к нему всем телом и поняла, что самым худшим было бы для нее сейчас потерять вот этого щуплого, узкоплечего парня с большим клювом и гибким позвоночником.

Комбат искал подходящее место, чтобы выбраться. На горизонтальном своем участке труба вентиляции почти везде проходила между железобетонной плитой перекрытия и навесным потолком, который не выдержал бы даже веса щуплого Вороны.

Прикусив от напряжения язык, Рублев раскрутил одними пальцами туго притянутые ключом гайки, даже те, что успели заржаветь. Ослабил стяжки. Наконец, дело было сделано – он начал медленно отгибать освободившийся конец секции, чтобы вылезти через брешь.

Снизу доносился разговор, к которому он уже перестал прислушиваться, иначе мозги бы закипели от тщетных попыток уловить смысл. Просунув голову и плечи наружу, в тусклый зазор между побеленной плитой и матовым, разбитым на квадраты потолком, он застыл, высматривая, за что зацепиться.

Времени на раздумья оставалось все меньше: вентиляционная труба с трудом выдерживала его вес. Потеряв связь со следующей секцией, нагруженный восьмьюдесятью пятью килограммами отросток прогибался все больше и больше.

Уцепиться не за что. Прыгать вниз? Но за дверью, в коридоре не должны слышать шум. Если рухнет половина потолка – все пойдет насмарку. Даже если вывалится вниз кусок стекла.

Один из матовых квадратов не закреплен на месте, а просто уложен сверху на рамку. Его можно вынуть без проблем, но как бы Комбат ни складывался, квадратный проем для него маловат.

Расслышав сверху отчетливый и близкий голос, двое в комнате окаменели. Потом как по команде подняли глаза и увидели дуло автомата, направленное вниз.

– Повторяю: всем тихо лечь на пол. Руки за голову.

Чеченец по имени Муса опустился на колени, потом растянулся посреди комнаты, сцепив на затылке костистые пальцы. Араб последовал его примеру. Тем временем Рублев просунул в проем правую руку, подбил снизу соседний кусок стекла. Вынул его быстро и аккуратно, затем сломал перегородку между двумя освободившимися гнездами – и спрыгнул с трехметровой высоты.

На счастье, пол был застлан ковром, иначе при всем желании Комбата его босые ноги произвели бы грохот. В следующую секунду он запер дверь изнутри и предупредил:

– Если спросят, ответите, чтобы подождали. Слишком важные вопросы. И без подвоха. При малейшей суете в коридоре – я не буду разбираться кто виноват.

Через две минуты Муса уже давал показания. Догадки Рублева по поводу гибели ребят подтвердились. Прошлое имело большое значение, но настоящее было куда важней. Кто знает, сколько времени ему отпущено на дознание?

Араб стал бормотать что-то на своем языке. Рублев ткнул его дулом в спину, но все равно не добился толку.

– По-русски не знает, – подтвердил Муса.

– Тогда будешь переводить!

Оба были в курсе всех подробностей ночной облавы на свалке, хоть и не присутствовали там лично. Оба были уверены, что русский, уцелев в одном пожаре, сгорел-таки в другом – на заброшенном нефтяном поле. И теперь, восставший из пепла, он казался им чуть ли не чертом – это добавило правдивости в их рассказы.

– Кто планировал операцию возле Насосной? Кто командовал?

– Я только грузом занимался, – говорил чеченец и его уши шевелились от страха. – Каждая поставка на моей шее висела.

– Кто должен был осуществлять приемку?

– Обычно это делал кто-то один из трех, – Муса назвал фамилии известных полевых командиров. – Когда пришли новости про русских, меня сняли с маршрута, поставили другого.

– Почему? – недоверчиво поинтересовался Комбат.

И тут же ногой придавил голову чеченца к полу – за дверью, в коридоре послышались тяжкие шаги. Кто-то проследовал дальше. Потом всплыл и потонул чей-то разговор с упоминанием французской фирмы – производителя модной одежды. Комбат вдруг обнаружил, что знает это название – реклама, на которую он не обращал никогда внимания, западала-таки в память.

– Давай дальше.

– Я занимаюсь таможней, документами, слежу за погрузкой. А нужен был человек с боевым опытом.

– Предположим. Откуда новости про русских пришли, откуда узнали сколько, когда, где?

– Откуда новости насчет русских приходят? Из Москвы. Подробностей не знаю, это тайна за семью печатями.

– Теперь я хочу послушать иностранца. Объясни ему, что мне тоже нужны конкретные координаты. Я не журналист, чтобы материал собирать, у меня другая профессия. И ухо тонкое, как у настройщика роялей, сразу почувствую фальшивый тон.

Глава 8

В гражданском аэропорту вдруг отложили рейсы до специального объявления. Пообещали, что на час, но пассажирам с трудом в это верилось. Закрытие аэропорта при идеальных погодных условиях послужило поводом для самых разных слухов. Одни говорили, что ждут важных персон, другие – что в одном из воздушных лайнеров обнаружилась при осмотре серьезная, чреватая катастрофой неисправность и теперь будут тщательно проверять все подряд. Третьи шептались об анонимном звонке: служба безопасности якобы получила предупреждение о группе террористов.

Последнюю версию подтверждали два БТРа, из которых высыпались солдаты в беретах и необычно большое количество милицейских чинов. Публику попросили покинуть здание аэропорта и тщательно проследили за исполнением указания.

Тем временем один из самолетов – “АН”, предназначенный для рейсов внутренних авиалиний – выкатили на самый край летного поля. На борт поднялись двое вооруженных людей, и началось ожидание. Оставшиеся в аэропорту люди тихо и напряженно переговаривались, посматривали вверх, в небо.

Наконец, разглядели то, чего ждали – вертолет с камуфляжной раскраской стал барражировать над аэропортом, а потом и вовсе завис…

Сорока минутами ранее, при очередной заправке к летчику обратились по рации. Впервые он услышал в шлемофоне взволнованный, взывающий о помощи голос:

– У нас ЧП, двое террористов захватили самолет. Мы не знаем, профессионалы это или нет. В любом случае жизнь пассажиров в опасности.

– Что от меня требуется? – спросил летчик, продолжая пристально наблюдать за ярко раскрашенным бензовозом и двумя работниками аэропорта.

Все стекла кабины были предусмотрительно закрыты листами обычного картона. В круглые прорези отлично просматривалось бетонное, уложенное на десятилетия покрытие военного аэропорта и свежее масляное пятно.

– Почему мы обратились к вам?.. Это ваши соотечественники, точнее, соплеменники. То есть они граждане нашей страны, но русские по национальности.

– Странно, – пробормотал летчик.

– Что вы говорите?

– Ничего-ничего, я слушаю.

– Утверждают, что с ними обошлись несправедливо. После того, как они изъявили желание уехать и получили российское гражданство, их с семьями якобы выкинули на улицу, не дав возможности продать квартиры. И еще что-то, еще какие-то претензии… Железная дорога отказалась контейнеры отправлять.

– Очень может быть.

– Теперь они требуют денег, требуют коридор, чтобы перелететь в ближайший российский аэропорт.

– Сколько их, скажите еще раз?

– Двое. Семьи с ними.

– А всего сколько пассажиров на борту?

– Двадцать четыре человека.

У летчика возникли подозрения, что ему заговаривают зубы, отвлекают внимание. Но ничего неожиданного не произошло, он спокойно поднялся в воздух.

– Мы боимся давать разрешение на вылет, – продолжал взволнованный голос. – Оба возбуждены, взвинчены.

– Кто-нибудь видел у них в руках оружие?

– Да. Пилот сказал, что заметил боевую гранату у одного. Представьте, что может случиться в воздухе.

Вертолет взял курс на Вина, но это еще не означало, что у Гидж-Ивана не осталось сомнений. Он знал, как их разрешить: пусть ему дадут возможность поговорить в эфире с этими людьми. Если начнут темнить, ссылаться на технические трудности, значит это ловушка. Если позволят – он с первых слов поймет, с кем имеет дело.

Проблема Гидж-Ивана стала для чеченцев актуальной буквально два-три дня назад, когда их ответственные представители в Азербайджане получили данные о странном посланце из ФСБ. Странном по методам работы, повадкам. А если два странных русских каким-то образом состыкуются? Тогда можно будет ожидать всего, чего угодно.

У Бурмистрова уже было готовое решение, ответственным лицам оно показалось наилучшим. Только бы убедить азербайджанскую сторону быстрее лоббировать вопрос в силовых структурах.

Согласие удалось получить. Всю организационную часть взяла на себя местная служба безопасности, давно искавшая повод прекратить воздушную одиссею. Чеченцам предоставили две сопряженные с риском роли – роли “террористов”. В отчете об операции, конечно, никакие чеченцы не должны упоминаться. На бумаге все осуществлялось силами доблестных сотрудников, а лавры должны были достаться директору службы.

Впрочем, чеченцы не претендовали на лавры. Они меньше всех были заинтересованы рекламировать свою деятельность здесь, в Азербайджане. На заглавные роли нашлось полтора десятка желающих – тех, кто по внешнему виду мог сойти за славян. Светлые волосы, светлые глаза, ровный, без намека на горбинку нос. Среди природных чеченцев таких было не так уж мало.

Одним из двух отобранных оказался рыжий Багауддин. Он даже согласился сбрить бороду – только бы получить возможность своими руками дотянуться до русского летчика. Каждый русский, независимо от пола и возраста, был его заклятым врагом, но летчики в особенности – ни на секунду он не забывал, как погиб старший брат.

Как и предполагалось, Гидж-Иван запросил связи с “террористами”. Связь ему пообещали наладить. Для большей убедительности провозились полчаса, хотя могли организовать разговор сразу. Озвучивать роль пригласили человека из службы безопасности, у чеченцев все-таки проступал акцент, да и артистичности им недоставало.

Сидя в салоне, “захваченного” “АН-а”, сотрудник кричал, заикаясь, в эфир:

– Не хочу больше ни с кем г-г-говорить! Очередная п-п-подстава!

– Да я на них не работаю, – прозвучал сквозь потрескивание голос Гидж-Ивана. – Можешь, конечно, не верить, но я тебе хочу помочь.

Кроме сотрудника с актерским талантом и полным отсутствием акцента, в салоне находились только двое чеченцев. Багауддин впервые услышал летчика, который до этого виделся только в своей бронированной оболочке. До боли сжал ребристую рукоять пистолета. Клюнет или нет?

– Не счит-тайте вы т-т-там меня за идиота! – продолжал орать сотрудник. – П-п-по-мощники нашлись!

– Я с тобой говорю с вертолета. Мне тоже надо в Россию, но это отдельный разговор. Тебя как звать?

– Г-г-григорий. Да все равно ты меня не к-к-купишь. Говори, что хочешь. Только пусть мне дают коридор.

– Не тот ты метод выбрал, Гриша. Когда это русский мужик гражданских брал в заложники? Да еще твои же дети там. Или нет?

– Хватит мне ч-ч-читать мораль. Наелся, – сотрудник с актерскими задатками немного сбавил крик.

– Не дури, успокойся. Главное – успокойся. Я вам вреда не хочу. Вас кинули – допустим.

– Кинули?! Да нас с д-д-дерьмом смешали! Сколько лет уже жить не дают, на каждом шагу г-г-грязной тряпкой в м-м-морду: ты здесь человек т-т-третьего сорта. Уехать тоже не дают. Хату хрен п-п-продашь, контейнер не отправишь. Уезжай г-г-гол, как сокол. А куда я денусь в России, у меня там нет никого? Детей пошлю м-м-милостыню собирать?

– Понимаю. Меня самого там не ждут с распростертыми объятьями. Слушай, что я скажу: у меня “двадцатьчетверка” с полными баками. Если договоримся, я ее сажаю – сам увидишь. Места тут на восемь пассажиров, вам за глаза хватит. Мне обещали не чинить препятствий. Я им, правда, на слово не верю. Но как-нибудь организуем пересадку, чтобы нас не смогли провести.

– А тебе почему я д-д-должен верить? С какой такой стати?

– Не знаю. У меня тут награды за Афган в кармане. Что мне ими позвенеть, что ли? Если решил не верить – значит ничему не поверишь. Только пойми, ты жизнями людей рискуешь. На твою гранату они запросто начихают. Вломятся в самолет и снесут башку первым же выстрелом. Успеешь подорвать? Не верю, что рука у тебя поднимется.

– Все, сеанс окончен. У меня тут п-п-па-цан пить просит. П-п-потом договорим.

– Что такое? – напарник Багауддина едва сдерживал бешенство. – Зачем тянуть? Через минуту он может что-то заподозрить.

– Пусть сядет сперва, – хладнокровно заметил сотрудник, приступая к обеду для пассажиров дальних рейсов, по всем правилам, сервированному на пластмассовом подносе.

– Долго еще нам ждать?

– Плод должен созреть, – достав из целлофана нож, сотрудник разрезал пополам свежую булку и стал размазывать ровным слоем кубик сливочного масла. – Отчаявшийся человек, вроде меня, не может сразу кинуться в объятия и зарыдать на плече.

С большим скрипом, но летчику все-таки удалось убедить своего собеседника. Тот сообщил, что гранат на борту самолета несколько. Выставил условия: пусть вначале ему передадут пол-лимона российскими. Лишнего им с товарищем не надо, но две квартиры и два благополучно разграбленных на станции контейнера с мебелью и другим имуществом стоят столько же.

Потом его товарищ выйдет с гранатой из самолета и сядет в кабину “двадцатьчетверки”. Товарищ будет гарантией от ее преждевременного взлета или других каких-то фокусов. Только потом будут переправлены с одного борта на другой жены и дети. А дальше.., заикающийся голос не стал уточнять, предполагая, что разговор наверняка слышат и представители службы безопасности.

План показался летчику вполне разумным. Наконец, сам он почувствовал себя кому-то нужным, полезным. Пассажирам на борту. Несчастным, запутавшимся мужикам и их семьям. Если только все разрешится благополучно… Он даже готов к тому, что по запросу соседнего государства в российском аэропорту их встретит спецназ. Быстро “винт” не поднимешь, ведь женщин с детьми не вытолкнешь наружу в одну секунду. Скорей всего его задержат до выяснения обстоятельств дела, машину передадут “законным” хозяевам.

Ради этого он столько бороздил небеса? А почему бы и нет? Если это конец его эпопеи, то вполне достойный.

Несмотря на все опасения летчика, представители силовиков приняли предложение. Выставили свои условия: “винт” не должен взлететь до тех пор, пока сотрудники службы безопасности не попадут на борт “АН-а” и не убедятся, что все пассажиры живы. До границы вертолет должен следовать в заданном коридоре и не имеет права никуда сворачивать.

И эти требования выглядели вполне естественными. Летчик передал их “Григорию”, окончательно взяв на себя роль посредника в переговорах. Тот попросил пять минут на размышление, потом еще десять на последнюю консультацию с напарником. Летчик не торопил, он дорожил уже тем, что “Григорий” стал реже заикаться.

Наконец, все вопросы вроде удалось утрясти. На борт “АН-а” передали пакет с деньгами, потом на летное поле спустился человек в мятой, слишком теплой для жары куртке на молнии. Одну руку он держал в прорезном кармане и на каждом шагу озирался по сторонам.

Летчик вспомнил, что забыл спросить у “Григория”, как зовут напарника, и решил при первой возможности исправить эту ошибку. В такие критические для человека моменты очень важно обращение к нему по имени.

Человек этот приближался, летчик видел его лицо сквозь круглую прорезь. Странное сочетание чисто выбритых щек и мятой куртки, головы вертящейся туда-сюда и сосредоточенного взгляда. Наверное, так оно и бывает, когда жизнь загоняет в угол.

Летчик приоткрыл дверцу кабины. Человек подтянулся, уцепившись за поручень, попытался улыбнуться. И вдруг летчик увидел фигуру с автоматом в руках, выскочившую на поле неизвестно откуда, но только не из “АН-а”.

Обладатель мятой куртки резко обернулся и вдруг выбросил руку, в которой оказался пистолет убойного калибра. Летчик зацепил его за рукав, чтобы втянуть в кабину, но было уже поздно – кровь брызнула на стекло. Не помня себя от отчаяния, летчик подтянул-таки раненого наверх и тут разглядел на обнажившемся рукаве зеленую повязку моджахеда.

Глава 9

Дальше все произошло стремительно. Теперь уже неизвестный автоматчик ухватился за поручень, хрипло выкрикнув:

– Взлетай скорее, пока цел! Заводи машину!

Летчик почувствовал себя как во сне. Поверх ландшафта, поверх нарезанных полей он увидел отца. Сразу двух одинаковых отцов – покойника и живого. Внешне они ничем друг от друга не отличались. Но летчик знал точно: на самом деле они разные. Живой и мертвый схватились друг с другом не на шутку. Летчик точно знал, что должен помочь первому. Но которому из двоих?

Сейчас повторилось почти то же самое. В стремительной череде событий он не успел осознать происходящее. Если бы не зеленая повязка, он бы, наверное, попытался застрелить человека с автоматом или вцепиться ему зубами в горло. Но повязка с белыми завитками чужих букв стала соломинкой, за которую он все-таки уцепился. повязка, он бы, Запустил винт, услышал, как несколько очередей дробно простучали по обшивке корпуса. Потом летное поле ушло вниз и вбок… Незнакомец отдувался рядом, грудь его ходила ходуном.

– Еле успел. Как ты мог им поверить? Летчик молчал, не понимая, с кем имеет дело. Готовый к любому обороту дел, он сидел боком по направлению движения, чтобы не поворачиваться к незнакомцу спиной.

– Сам дверь открыл. С распростертыми объятьями – это ж надо. Ты посмотри, ты это видел? – незнакомец указал на повязку, спрятанную под рукавом.

– Я с ними разговаривал по рации, – невнятно произнес летчик, еле разжимая стиснутые зубы.

– Разговаривал он с ними! Ты видел в лицо того, с кем разговаривал? Там ведь не было в самолете никаких женщин и детей. Комедию разыграли, а ты поверил. Помнишь ты из старого фильма песенку: “Эй, моряк, ты слишком долго плавал”. А ты, вот, слишком долго летал. Потерял нюх.

– Ладно. Хватит меня грязью поливать.

– Ничего, небольшая взбучка никому еще не вредила. Это ж по-дружески.

…В служебном помещении магазина Комбат среди прочего узнал про суть операции в аэропорту Бина. Если б он не расслышал мелькнувшее русское имя, если б не уцепился за кончик веревочки и не вытянул из араба все, что тому было известно, летчика ждал бы бесславный конец.

– Это ты у нас, значит, Иван?

– Я? Родители вроде Алексеем назвали.

– Ну, ясно. Мы для врагов Иваны, еще с Отечественной. А может и раньше. А по отчеству?

– Степанович.

– Имею честь представиться: Борис Рублев, майор в отставке. Судя по возрасту, мы с тобой в Афгане могли встречаться. Ты где пролетал?

– Кандагар, Панджшер, Мазари-Шариф.

– Значит точно могли. Надо будет прояснить вопрос. Ну, давай, Степаныч, лапу. Да свой я, свой. Сейчас времени нет обо всем рассказывать или тельняшку на груди рвать. Сейчас надо срочно ложиться на курс.

"Если я снова принимаю черное за белое, тогда пора в богадельню какую-нибудь записаться”, – с волнением подумал летчик.

– Слушай, услуга за услугу, – продолжал Комбат. – Ты ведь тут на местности ориентируешься? Разузнал я про одно шикарное заведение, практически курорт. Это отребье давно любит всякие санатории, базы отдыха. Короче, есть где-то, поближе к горам, озеро, вокруг лес. На берегу бывшее оздоровительное учреждение.

– Ну да, санаторий. Так что?

– Сколько туда лету?

– Двести пятьдесят километров. А я делаю триста в час.

– Как насчет боекомплекта?

– Ничего себе заявочки. Я тебя две минуты вижу, а ты меня собрался на цель наводить.

– Ты пока лети нужным курсом, а я тебе в двух словах объясню, что почем.

На восемнадцать часов в санатории было назначено совещание. Бурмистрова не приглашали на такие мероприятия, и он не интересовался, кто из руководства должен присутствовать. Занимало его другое: чем кончилось дело в аэропорту Бина? Сыграла его идея или ее загубили на корню топорным исполнением? На место допустили всего двоих чеченцев, непосредственно задействованных в операции. Прямой связи с аэропортом у Бурмистрова не было, информацию он получал с некоторым опозданием.

После того как засланный фээсбэшник сгорел на нефтяном поле возле свалки. Бурмистров попросил забросить ему фотографию трупа. Но до сих пор не было никаких сведений о том, что таковой отыскался, и это обстоятельство начинало беспокоить.

Чеченцы придерживаются твердого правила: если ты не видел труп врага, значит он еще жив. Поэтому нет причин сомневаться, что место прочесали тщательно. Может быть, и сейчас еще не прекратили поиски. Если ничего не найдут, это плохая новость. Не могло там разгореться такое пламя, чтобы крепкий мужик обратился в труху, исчез без следа.

Бурмистров пробовал сесть за работу, но с удивлением обнаружил, что не в состоянии сосредоточиться. Выключив компьютер, сделал глоток минеральной воды, из которой заранее выпустил пузырьки газа. Он неторопливо спустился по лестнице, как будто ожидая чего-то.

У себя на рабочем месте он сидел в кроссовках и спортивных штанах. Не было необходимости переодеваться для пробежки вокруг озера. И потом, после пробежки тоже нет такой нужды. Во время тренировок он держит умеренный темп, при котором кожа не выделяет пота. От других несет потом, даже если они сидят на месте – это следствие скорее внутреннего состояния, чем физиологии.

После пробежки, с обновленным воздухом в легких, Бурмистров вернулся к себе. И тут узнал по телефону последние новости из аэропорта. Тут же почувствовал что-то странное. Запах – запах собственного тела. Считается, что собственный запах человек не ощущает или по крайней мере ощущает плохо. Но сейчас он впервые чувствовал свой запах.

Провел пальцами по лбу, шее. Сухая и эластичная кожа. Срочно в ванну, иначе запах не даст ему покоя ни на минуту.

Уже намылившись, он мысленно прикинул, сколько лететь от бакинского аэропорта до здешней обители. При большом желании “винт” можно пригнать минут за сорок. Откуда влезла в голову такая фантазия? Нет ведь никаких сведений, что пилот или пассажир знают о теперешнем предназначении санатория. И все-таки береженого Бог бережет. Бог, Аллах или кто там еще…

Смыл мыло под душем, наскоро обтерся махровым полотенцем. Запах перекинулся и туда, на полотенце. Бурмистров отшвырнул его подальше. Оделся, думая о том, что все эти вещи потом надо будет сжечь, запах уже не выветрится из них никогда.

Спустился вниз и вдруг услышал быстро нарастающий стрекот. Испытал удовлетворение – угадал ведь, предвидел. И одновременно раздражение – слишком быстро подлетел этот камуфлированный ангел смерти.

С ним, Ибрагимом Бурмистровым, ничего не случится. Но придется суетиться, мельтешить. И прилипший к коже запах делается все сильнее.

Несколько человек бросились к джипу, кто-то высунулся в окно, наводя в небо короткую, выкрашенную в зеленый цвет трубу. Вертолет накренился вниз и выплюнул два дымных шлейфа.

Ракеты ударили точно в фасад. Пара, потом еще одна. “В подвал? – мелькнула мысль, – А если завалит обломками к чертям собачьим? "

Сразу несколько стрелков пытались достать вертолет зенитными самонаводящимися ракетами, но щедро выброшенные ложные цели каждый раз уводили жало в сторону. А “винт” бил без продыху, молотил здание не только ракетами, но и пушкой. За пару минут фасад трехэтажного здания был разнесен на куски, и теперь ракеты летели в открывшиеся соты внутренних помещений.

От взрывной волны перевернулся вверх колесами битком набитый джип. Еще два автомобиля столкнулись в попытке выскочить за ворота. Крики и стоны раненых смешивались с проклятиями тех, кто еще пытался отстреливаться. Грохот разрывов перекрывал всю эту разноголосицу.

Стальное, клекочущее брюхо пронеслось, окутанное дымом, над головой – “винт” завивал этот дым спиралью. На миг показалось, что вертолет подбит, но он просто переменил позицию, чтобы вести огонь по уцелевшей части здания.

Черный сетчатый глаз кабины как будто вперился в Бурмистрова, отыскав его в неразберихе. И ракета полетела точно в него – он пригнулся не от страха, а по тому же инстинкту, по которому человек одергивает руку от раскаленного предмета.

От грохота заложило уши. Но, кажется, цел – надо только разгрести битый кирпич и куски штукатурки. Почему так тяжело, и пальцы липнут? Ясно, кровь. Там еще тело поверх кирпичного слоя и, может быть, не одно. Из лежачего положения не очень-то сдвинешь. Стало тихо. Улетела проклятая птица, успокоилась? Нет, просто ты перестал слышать.

Здесь нельзя оставаться, задохнешься. Те жалкие крохи воздуха, что просачиваются – с примесью дыма. Ни запах дыма, ни запах близкой крови не могут перебить твоего собственного запаха, от которого невозможно отвязаться.

Выбравшись из сдобренной кровью кучи, Бурмистров стал отползать в сторону. На пути попался труп с оторванными ногами. Белый излом кости, волокна мяса. Раньше трупы, даже в более жутком виде, действовали совсем по-другому. Теперь он содрогнулся.

Происходящее по-прежнему напоминало ад, внезапно воцарившийся на земле. Только раньше картины разворачивались под оглушительную мешанину криков, хрипов, грохота разрывов, под металлический ритм бешено вращающихся лопастей. Теперь, под аккомпанемент тишины они выглядели еще более зловещими. Как не правдоподобный немой фильм, как сон, из которого невозможно выбраться.

Чеченцы специально вырубили деревья и кусты с тыльной стороны санатория, чтобы охране проще было отслеживать ближние подступы к зданию. Теперь не только машины, но даже отдельные люди не могли преодолеть полосу, отлично просматриваемую сверху.

Вертолет завис над торцом санатория. Кто-то в нем, не жалея боезапаса, крошил ракетами обнажившиеся внутренние перегородки, потолки, лестницы. Кто-то другой вел огонь из пулемета, не позволяя никому спастись под покровом леса, пересечь смертельную полосу шириной в жалких сорок метров.

А если проскочить к озеру? Нырнуть и отплыть под водой подальше от берега, на сколько хватит дыхания? Кое-как обогнув здание. Бурмистров укрылся за каменной чашей с цветущим кустом олеандра, оставшейся еще от советского благополучия. И убедился, что такая мысль пришла в голову не ему одному: двоим чеченцам уже удалось доползти до берега. Они поплыли, стараясь не высовываться.

И тут Бурмистров вспомнил, как восхищался прозрачностью озерной воды. Представил себе, насколько хорошо различимы с птичьего полета две осторожно распластавшиеся фигуры… Так и есть. Ракету тратить на них не стали, но дорожка из булькающих всплесков прорисовалась на поверхности, прямая и неотвратимая. В одном месте всплески брызнули розовым, потом снова стали сверкающе-голубыми…

Куда деваться? Зарыться в землю как кроту? Но ты не животное. В отличие от зверя человек может сыграть чужую роль…

Летчик израсходовал почти весь боезапас, оставил только самую малость на случай непредвиденных обстоятельств. Комбат внимательно оглядел развалины облюбованного боевиками санатория. Никакого шевеления.

– Нормально сработано. Сюда они больше не вернутся.

– Сюда бы пару объемно-детонирующих. И никакой головной боли.

Взвинченный стрельбой, летчик стал рассказывать взахлеб о головках и начинках самых разных ракет. Несколько раз Рублев пытался вставить слово, потом заметил, что человек за штурвалом отвечает сам себе. Переключил внимание на землю – на предельно низкой высоте “винт” облетал окрестности санатория в поисках уцелевших врагов. Конечно, это было рискованно, но логика боя никогда не совпадала с обычной.

Когда собрались уже ложиться на обратный курс, Рублев вдруг заметил одинокую фигурку на дальней оконечности озера. Подобрались ближе – фигурка остановилась и замахала руками.

Глянули через прицел – кто такой? Не стал дергаться, не попытался скрыться. Ранен? Непохоже. Рублеву пришло в голову, что в санатории могли держать и заложников. Конечно, не пленных солдат и офицеров – их, если по какой-то причине не убивают сразу, сажают в земляные ямы. Могли держать кого-то из привилегированных: иностранцев или журналиста. А может быть, сына бизнесмена, за которого рассчитывали отхватить выкуп в миллион долларов?

Нет, даже у самого отчаянного боевика не хватит выдержки, чтобы стоять вот так в полный рост и махать рукой. Одним прицельным залпом можно такого смельчака уложить. Снизиться до предела, выбросить лестницу?

…Скоро на борту оказался еще один пассажир. Сначала лег на пол, не в силах вымолвить ни слова. Минут через десять, когда озеро и лесистые горы пропали уже из виду, оправился немного, сказал, что работал переводчиком при международной миссии Красного Креста. В самом начале второй чеченской войны на миссию напали. Врачей он больше не видел, а сам оказался здесь.

Парня, назвавшегося Игорем, Рублев внимательно осмотрел. Не нашел ничего страшного, кроме нескольких ушибов. Мысленно обругал себя – накидали ракет. Забыли, что эти твари всегда держат при себе людей для прикрытия.

– Был там еще кто-то вроде тебя? Может, нам вернуться?

– Нет, я один. Точно один, остальные бандиты.

– Фу, камень с души свалился. Тебе, парень, крупно повезло.

– Ты как следует его обыскал? – спросил, не оборачиваясь, летчик.

– Не понял? – удивился Комбат. – Ты теперь в другую крайность шарахнулся, всех подряд подозреваешь?

– Я, кстати, хотел забрать у одного пистолет, – признался спасенный. – Думал пробиваться как-нибудь в Дагестан. Потом решил: на кой черт мне оружие, если я стрелять не умею? Хорошо, что не взял, а то бы не оправдался перед вами.

– Не в оружии дело. Есть куча примет. Если б ты воевал за боевиков, картина сразу бы раскрылась. Первое – пальцы, второе – правое плечо, третье – порох в кожу въедается. Так что не боись, претензий к тебе не будет.

Глава 10

О событии, произошедшем среди бела дня в дачном поселке близ местечка Бузовны, потом еще полгода ходили разговоры среди местного населения. Когда высоко в небе, перебивая лопастями солнечный свет, появилась камуфлированная длиннохвостая стрекоза, никто особенно не удивился. Мало ли кто там летает.

Стрекоза вдруг зависла над поселком и стала быстро снижаться. Народ запаниковал, решили, что вертолет потерял управление и сейчас грохнется где-то здесь, правее или левее. Все повыскакивали из домов, стали разбегаться, не зная, какое лучше выбрать направление.

Однако аварии не случилось – подняв тучу пыли, машина благополучно села на одном из участков. Кто-то потом доказывал, будто вертолет взял на борт двоих – мужчину и женщину. Но человеку не верили – все помнили его сильно напуганным, убегающим. Большинство склонялось к другому мнению: пилоту пришлось садиться где попало, чтобы срочно устранить неисправность.

Если даже военная техника ломается, значит на гражданские самолеты вообще опасно садиться. Впрочем, при теперешних ценах особенно и не полетаешь.

Алла и Ворона наперебой рассказывали о пережитом страхе. Последний день им все время казалось, что менты где-то ходят вокруг да около.

– Этой ночью драпануть собирались. “Лучше ужасный конец, чем ужас без конца”.

– Теперь смеешься, а было не до шуток, – заметила Вороне Космачева.

– Не до шуток, точно. Даже мне. Душите меня плоскогубцами, но я не понимаю, откуда они так быстро могли разузнать?

– Какая теперь разница? – Алла прислонилась спиной к переборке и закрыла глаза.

– Куда летим, шеф? – поинтересовался Ворона у пилота, – Кто нам предоставит политическое убежище?

– Домой, к своим, – ответил за Гидж-Ивана Рублев. – И мертвые и живые.

– А мертвые где? – Ворона решил, что Комбат употребил образное выражение.

И тут его взгляд упал на три деревянных ящика.

– Привидений я не боюсь, но с покойниками так близко контачить…

– Лучше бы помолчал, – проворчал Комбат. – Здесь все-таки женщина. Вот если она раскапризничается, тогда мало не покажется.

– Все, заткнулся.

Чтобы обезопасить на всякий случай машину и пассажиров, Гидж-Иван полетел над морем, держась примерно в километре от берега. Так немного спокойнее – не ждешь выстрела снизу в брюхо. Топливо в баках подходило к концу и на заправку по прежней схеме рассчитывать не приходится. Впрочем, до российской территории запаса должно хватить.

Комбат молчал. Неужто удалось? Получилось почти все, что обещал себе и павшим? Лучше не думать, чтобы не сглазить раньше времени. Всякое может случиться. Да, корпус, у машины бронированный, но одно точное попадание в хвостовую балку перебивает трансмиссию. Именно так были сбиты девяносто процентов “вертушек” в Афгане.

Теперь уже от Рублева мало что зависело, и он невольно расслабился, прикидывая, когда сможет снять бинты. Внизу блистал и переливался Каспий, виден был пенный след от катера. Возле берега, при небольшой глубине, море было зеленоватым. Дальше зеленый цвет темнел и плавно переходил в синеву, на которую больно было смотреть от тысяч ярчайших искр.

Гидж-Иван вел машину уверенно, но состояние его оставляло желать лучшего. Бормотал себе под нос, то спрашивая, то отвечая. Прислушавшись, можно было разобрать дискуссию с самим собой по поводу тактико-технических характеристик летательных аппаратов. Но даже профан мог бы заметить полное не правдоподобие цифр – таких машин даже близко не существовало в реальности.

"Ты уверен, что он нас довезет?” – одними глазами спросил Ворона.

Комбат кивнул.

Спасенный заложник молчал, ноздри его вздрагивали. Как будто тяготится неприятным запахом, не в силах уйти от него, спрятаться. Запахом человеческих костей? Запахом свалки, въевшимся в кожу Комбата, запахом дыма? Или стального корпуса, разгоряченного долгим полетом и прямыми солнечными лучами? Может, просто укачало человека, дурно ему?

– Потерпи, браток.

Освобожденный заложник кивнул и выставил ладонь перед лицом – все в порядке, продержусь.

– Можно поглядеть? – Алла потянулась к автомату, лежащему на коленях у Комбата. – Никогда в жизни не видела.

Рублев не успел еще ответить, Алла потянула “Калашникова” к себе, и в следующую секунду неожиданно резким движением бывший заложник вырвал оружие у нее из рук.

– Я очень извиняюсь, но придется разворачиваться!

Странное сочетание вежливости с угрожающе выставленным дулом поначалу сбило Комбата с толку.

– Отдай! – взвизгнула Алла и попыталась уцепиться за приклад.

С тем же вежливым выражением “заложник” ударил ее левой по лицу. Ударил не глядя – следил за теми, кто представлял реальную опасность.

Комбату стало ясно: последний шаг из тысячи может оказаться шагом в пустоту. Он смотрел в глаза человеку с автоматом и не видел в них ни фанатичной храбрости, ни страха.

– Что тебе надо? – Рублеву хотелось понять своего нового противника.

– Ничего. Просто с вами мне не по пути.

– Хочешь сойти?

Комбат знал, что топлива у них в обрез и даже для виду снижаться рискованно – как раз этих литров может потом не хватить.

– Сойдем вместе. А то я уже видел, как вы работаете. Под кустом не спрячешься: шарахнете с высоты. Всех мне не нужно. Кого-нибудь одного для гарантии безопасности.

– Договорились, – согласился Комбат. И бросил взгляд на пилота: может, все-таки снизимся? Не надо углубляться слишком далеко – достаточно сбросить их где-нибудь на пляже. Оказавшись с этим оборотнем один на один. Комбат быстро бы с ним разобрался. А здесь не хотел рисковать.

– Лучше кого-нибудь из них двоих, – Бурмистров кивнул в сторону Аллы и Вороны.

– Возьми лучше отступных, – предложил щуплый парень в черных джинсах и майке. – Двадцать штук тебя устроит? А ракеты можно сейчас расстрелять над водой. Сколько их там осталось – пара штук.

– Расстреливайте, я не против, – пожал плечами Игорь-Ибрагим.

Собственный запах окончательно выбил его из колеи. С этим нужно было что-то делать.

– Но если через минуту я не увижу признаков снижения, открою огонь.

– Ты здесь так хорошо устроился? – спросила Алла, с трудом шевеля распухшими окровавленными губами.

– Просто война еще не закончена, – криво усмехнулся Бурмистров.

Сопоставив факты, Комбат уловил удивительное сходство между западней в аэропорту и мистификацией этого человека, не успевшего скрыться из санатория. Везде знакомый почерк. И там и тут – заложники, попытка сыграть на самых чувствительных струнах. Комбата осенило. А ведь это его придумка! А чечены и местные кадры только пытались воплотить его замысел в жизнь!

Рублев еще не опомнился от своей догадки, как пол вдруг резко накренился. Это Гидж-Иван решился на маневр, рискуя потерять устойчивость и перевернуть машину брюхом вверх.

Алла взвизгнула, фальшивый заложник нажал на спусковой крючок, и в ту же секунду Комбат прижал его всей массой своего тела и ухватил за горло. Пули гулко ударили о внутреннюю обшивку корпуса, срикошетили по несколько раз. Потом пальцы Бурмистрова разжались, автомат выскользнул на пол.

Через секунду, когда вертолет снова выровнялся, Комбат услышал за спиной стон Вороны. Оглянулся и увидел намокшую, прилипшую к телу черную майку. Ударил наотмашь полузадушенного противника – чтобы вырубить наверняка и освободить себе руки. Бурмистров грохнулся на пол, а Комбат поспешил к Вороне.

– Тихо ты. Дай посмотрю.

– Пустяки. Лучше смотри, чтобы он снова чего не выкинул.

Рана в самом деле оказалась неопасной – одна из срикошетивших пуль чиркнула по плечу, выпустив из Вороны неожиданно много крови – чуть не стакан ее вытек на майку, прежде чем удалось остановить.

– Герои в бинтах, – сыронизировал Ворона над собой и Рублевым. – Жалко нет фоторепортеров.

Комбат приобнял их с Аллой, и все трое одновременно стукнулись лбами. Пора возвращать в Отечество этих заблудших детей России.

…Бурмистров очнулся от собственного запаха. Он валялся беспомощный среди этих людей, с завязанными за спиной руками. Все достигнутое за последние годы оказалось самообманом. Он так же слаб и ничтожен, как всегда. Даже сейчас, когда преодолел страх. Слаб, потому что он ни за кого – ни за своих, ни за врагов. Одних ненавидит, других презирает. И эта слабость столь же невыносима, как запах собственного тела.

Сдвинуться незаметно: на сантиметр, потом еще на один. Надо покончить с этим замкнутым кругом. По крайней мере сам с собой он еще в силах расправиться. Жаль только не увидит потом фотоснимка – не увидит, что с ним случится после падения с такой высоты. Это было бы самым большим наслаждением…

Внутрь ворвался ветер, Комбат метнулся, пытаясь уцепить пленника за ноги. Но воздушный поток оказался сильнее, мощнее. Бурмистрова вытянуло в мгновение ока, и он полетел вниз – без крика, с широко раскрытыми глазами.