Глава 5

– Обедать иди, работничек!

Илларион воткнул топор в старую, изрубленную вдоль и поперек колоду и с сожалением разогнул спину. Оказывается, уже настало время обеда, а он еще не успел вспотеть. Зато гора наколотых дров по правую руку вызывала чувство законного удовлетворения. По крайней мере, решил Забродов, хлеб я зря не ем.

Он натянул майку и умылся из вкопанной на углу дома бочки с дождевой водой, с наслаждением ухая и крякая.

Хозяйка, крепкая еще старуха шестидесяти пяти лет, стояла на крылечке, с удовольствием наблюдая за постояльцем и рассеянно думая о том, что, будь она помоложе, нипочем не упустила бы такого мужика. Шрамов вот только на нем многовато, а откуда – не говорит. А так не мужик – огонь. Что-то крутят они с Архипычем, с участковым-то, вертят чего-то… все он никак, мерин старый, не успокоится. Другой бы уж сто раз плюнул и жил бы себе припеваючи, а у этого – шило в одном месте. Не было бы беды.

Стол был накрыт в саду под яблоней. Илларион даже зажмурился от удовольствия – при прочих равных условиях такую жизнь можно было считать райской. На пестрых от кружевной тени, добела выскобленных досках стояла глубокая глиняная миска с огненным борщом, чугунок с отварным картофелем, блюдечко с укропом, тарелка с хрусткими малосольными огурцами, еще одно блюдце – с зеленым луком, уникальной формы горлач с молоком и, конечно же, диво дивное, давно уже Илларионом не виданное – запотевшая чекушка и при ней рюмочка синего стекла с белыми горошинами.

Илларион крякнул и принялся за дело. Хозяйка издалека наблюдала за тем, как он ест, – так же, как и работает, любо-дорого глянуть. Откуда же он такой взялся? Привез его откуда-то Архипыч на своем «козле», попросил приютить на время, а ей-то что?

Все живая душа поблизости, вот старухе и веселее.

Постоялец оказался на все руки – первым делом починил телевизор, уже год, как забастовавший, потом подлатал крышу, поправил покосившееся крыльцо, а теперь вот взялся за дрова, до которых у нее самой никак, не доходили руки. Да и какой из нее теперь дровосек – горе одно…

Спору нет, золотой постоялец, да только откуда он все-таки взялся? И почему привез его именно Архипыч? Ох, затевают они что-то… И соседи интересуются, а что им сказать?

Когда постоялец отобедал, она прибрала со стола.

Чекушка опять осталась нетронутой. Третий день живет, и ни капли не выпил. Больной? Не похож он на больного… И все по сторонам оглядывается, примечает чего-то. Неспроста это, нет, неспроста.

Илларион неторопливо покуривал, отдавая должное каждой затяжке, – сигареты приходилось экономить. Участковый, конечно, мужик мировой, но зарплата у него маленькая, на нем далеко не уедешь.

«Вот тебе и случай бросить это дело», – с усмешкой подумал Илларион. Впрочем, этот вопрос его беспокоил мало – сидеть без курева было не впервой, как и без всего остального.

За два с половиной дня, проведенных в гостях у добрейшей Веры Степановны, или просто Степановны, или, еще проще, бабы Веры, Илларион успел многое подметить и тихо поражался увиденному.

Дневная, видимая простым глазом жизнь деревни, да и не только этой деревни, но, пожалуй, и всех окрестных, теплилась едва-едва, через силу – потому, наверное, что не она была главной. Главной была жизнь ночная, полная приключений и опасностей, – чаще всего воображаемых, но порою весьма и весьма реальных, наподобие той неприятности, что произошла с незабвенным Борисычем.

Лес был вдоль и поперек изрезан неприметными дорогами и тропами, по которым круглые сутки осуществлялось непрерывное и оживленное движение. Двигаясь этими партизанскими тропами на юг, можно было попасть в Белоруссию, но это был маршрут второстепенный – в основном шли оттуда, шли машины, проседающие под грузом контрабандного масла, колбасы и даже, черт возьми, хлеба.

На западе же лежала благословенная валютная Латвия, и вот туда, как понял Илларион, шли грузы посерьезнее, обеспечивая пропитанием не только таможенников, за несколько лет успевших нажить приличные состояния, но и местных жителей. Последние, правда, состояний не наживали, но, по крайней мере, могли за счет ночного приработка сводить концы с концами.

Таможенники, как оказалось, представляли собой местную элиту. Попасть в этот узкий круг страстно мечтал любой молодой человек, у которого не хватило ума или везения своевременно покинуть родные пенаты. Элита же открывала свои двери для посторонних весьма неохотно, пополняясь в основном за счет родственников и ближайших друзей.

Это была великолепная в своей законченности система, весьма прочная и устойчивая, признававшая государственные границы только в качестве источника своего безбедного существования. Взорвать эту систему снаружи можно было, пожалуй, разве что с помощью ядерной бомбардировки. Поэтому Илларион выжидал, надеясь на случай, который поможет ему проникнуть внутрь. Он ничего не имел против интеллектуальной элиты или элиты, состоящей из профессионалов, к которой относился и сам, но элита, навербованная из жулья, вызывала у него сильнейшее раздражение.

– Вот я вас! – пообещал он неизвестно кому, глядя в ту сторону, где за ближним лесом нежился в полуденном зное маленький тихий поселок с черепичными крышами.

Он поднялся с завалинки и с хрустом потянулся всем телом. Очень хотелось пробежаться километров пять, а потом всласть покидать ножи, а то и пострелять из антикварного револьвера Архипыча. Но в деревне жили совсем по-другому, а чересчур бросаться в глаза Иллариону не хотелось. Он даже перестал делать по утрам гимнастику, заменяя ее колкой дров и другими хозяйственными делами, хотя это было, конечно же, не то.

– Ну, чего ты маешься? – спросила неслышно подошедшая баба Вера. – Пошел бы, прогулялся, в отпуске ведь. Или не в отпуске?

– В отпуске, Степановна, в отпуске. А дрова-то как же?

– Вот еще – дрова. Дрова, поди, не убегут, да и зима не завтра начинается. Успеется с дровами.

– И то правда. Золотой вы человек, Степановна.

Мне бы такую жену!

– А у тебя какая?

– A у меня, Степановна, вовсе никакой нету.

– Ох ты! Это как же вышло-то?

– Да просто такой, как вы, не встретил.

– Тьфу на тебя, хулиган, погибель бабья! Иди отселева, а то дождешься – окручу в два счета, заимею на старости лет городскую прописку.

– Московскую, Степановна. Вы подумайте хорошенько.

– Московскую? Да кто ж от своего счастья-то отказывается? Согласная я! Сей момент и поедем.

Все еще посмеиваясь, Илларион вышел из калитки и неторопливо побрел по пустынной улице в сторону школы. Просто потому, что идти в сторону милиции ему не хотелось. В милиции сидел угрюмый Архипыч, всякий раз при встрече провожавший Иллариона выжидающим взглядом.

Старику не терпелось посмотреть, как «залетный Рэмбо» начнет крушить направо и налево негодяев, нагло поправших все законы и втоптавших в навоз его, Архипыча, единственного в здешних краях защитника этих законов. Илларион ничего не имел против, но он не любил, когда его начинали торопить, пусть даже из самых лучших побуждений.

Школа по случаю летнего времени была, конечно, пуста.

Илларион остановился напротив и, засунув руки в карманы брюк, стал прикидывать, сколько здесь может быть учеников. Двадцать, тридцать? Приземистое кирпичное здание могло, пожалуй, без труда вместить и сотню, но Илларион как-то сомневался, что в округе наберется такое количество школьников. На голой вытоптанной площадке перед школой ржавели разновысокие турники и брусья.

На протянутой поперек волейбольной площадки веревке, заменявшей сетку, сохло чье-то белье. Не устояв перед искушением, Илларион одним махом перебросил послушное тело через низенький забор из ржавой металлической сетки и подошел к самому высокому турнику. Воровато оглянувшись по сторонам и убедившись, что за ним никто не наблюдает, Забродов взялся руками за перекладину. Ему даже не пришлось подпрыгивать, турник все-таки был низковат, – и для начала выполнил подъем переворотом. Постепенно он увлекся и перестал обращать внимание на местный пейзаж, с наслаждением давая работу застоявшимся мускулам. Ржавый турник угрожающе скрипел и раскачивался. Ладони Иллариона моментально покрылись ржавым налетом, но все равно это было огромное удовольствие.

Наконец он с сожалением спрыгнул с турника, привел в порядок сбившуюся одежду и отряхнул ладони. Одергивая куртку, он заметил, что на низком бетонном крылечке школы кто-то стоит.

Девушка была тоненькая и какая-то очень нездешняя.

Нездешность эта сквозила не столько в чертах яркого, немного восточного лица с высокими скулами и необычным разрезом миндалевидных глаз, сколько в его выражении – чересчур мягком, каком-то даже испуганном, словно у заблудившегося в лесу ребенка. Впрочем, Илларион давно привык не слишком доверять своим глазам – ему приходилось видеть профессиональных убийц и мародеров с таким же невинным выражением лица. И то, что перед ним была совсем молоденькая девушка, очень мало меняло дело. Ибо давно миновали те безоблачные дни, когда само собой подразумевалось, что «убийца» и «мародер» – существительные мужского рода.

Заметив, что ее обнаружили, девушка повернулась, собираясь уйти. Илларион с удивлением увидел, что дверь школы у нее за спиной открыта настежь. А он-то считал этот храм начального образования наглухо запертым до осени!

– Куда же вы, прекрасное видение? – воззвал он, но девушка, оглянувшись в последний раз, все так же молча скользнула в черный дверной проем, и дверь мягко, без стука закрылась за ней.

– Вот так номер, – сказал Забродов, глядя ей вслед и в растерянности почесывая макушку. – Ну, ничего, это видение мы со временем непременно разъясним…

Его полуромантические, полумеркантильные размышления были внезапно и очень грубо прерваны.

Кто-то сильно и бесцеремонно рванул его за плечо, и незнакомый мужской голос произнес сакраментальное:

– Э, мужик!..

Оборачиваясь, Илларион подумал, что местная школа, похоже. Являет собой некое средоточие аномальных явлений: сначала эта девица, место которой было скорее за столиком в дорогом ночном кабаке, чем в этом богом забытом месте, потом этот голос…

Совершенно такие же интонации Забродов не раз слышал на улицах Москвы, когда судьба и собственная неугомонная натура сталкивали его с «братвой».

Поэтому он не стал оборачиваться до конца, дабы не портить впечатление, и, стоя вполоборота, поинтересовался:

– Какие трудности?

– Это у тебя трудности, мудило, – почти ласково ответил голос. Илларион обернулся до конца и внимательным взглядом окинул обладателя голоса с головы до ног.

Смотреть, в общем-то, было не на что: обыкновенный качок почти двухметрового роста. Черная майка, перстень на пальце, золотая цепь на шее – хрестоматийный бандит, которому, впрочем, тоже совершенно нечего было делать в деревне. Второй – их, оказывается, было двое, – тоже уголовного вида личность, но с фактурой пожиже, мыкался позади этой осадной башни и являл собой, по всей вероятности, мозговой центр этого странного симбиоза, словно сошедшего со страниц дешевого комикса.

– Здравствуйте, – вежливо сказал Илларион.

– Слушай сюда, козел, – заговорил двухметровый. Слова вываливались из его бритого рта полупережеванными, и Забродову приходилось напрягаться, чтобы понять его ленивое мычание. – Ты мне не нравишься. Еще раз увижу тебя возле этой девки – рога поотшибаю. Понял?

Эту незатейливую речь он произносил, уперев твердый, как деревяшка, палец в грудь Иллариона. Илларион пристально посмотрел на палец, потом поднял глаза вверх, где в голубом небе, как диковинный аэростат, плавала губастая физиономия.

– Ну, чего вылупился? – презрительно поинтересовался амбал и чувствительно ткнул его пальцем в грудь.

Илларион аккуратно взялся за этот палец и быстрым движением сломал его с легким хрустом. Непривычный к такому обращению верзила заревел быком, поднес свой изуродованный отросток почти к самым глазам, чтобы оценить полученные повреждения, и нанес обидчику сокрушительный удар левой. Но Забродов успел убрать голову, отступил на шаг в сторону и коротко врезал амбалу по почкам.

Тот вякнул и упал на колени. Пожалев свои пальцы, Илларион ударил его по челюсти ботинком, и верзила, подняв облачко пыли, плашмя рухнул на вытоптанную землю спортплощадки.

Илларион понимал, что из этой ситуации можно было бы выйти и по-другому, не проявляя, во всяком случае, такой чрезмерной и совершенно ненужной жестокости. Но ему давно пора было заявить о себе, а лучшего случая могло и не представиться.

«Мозговой центр» уже успел отскочить в сторону и теперь стоял в отдалении, присев на полусогнутых ногах и держа на отлете зеркально отсвечивающее узкое лезвие. Илларион небрежно перешагнул через слабо шевелящегося амбала и двинулся к нему прогулочным шагом, безмятежно улыбаясь. Он успел сделать два шага, прежде чем мужество его противника окончательно иссякло и тот, круто развернувшись, бросился бежать. Перепрыгивая через ограду, он зацепился ногой и упал, но тут же вскочил и, прихрамывая, припустил вдоль улицы, все еще держа в руке нож.

Илларион не стал его преследовать, поскольку задачу и без того можно было считать выполненной.

Его первый противник уже сидел, нянча поврежденную руку. На челюсти его расцветал зловещего вида кровоподтек, а на лице застыло хмурое выражение человека, проснувшегося после сильной попойки и тщетно пытающегося сообразить, где он находится и что с ним приключилось. Заметив Забродова, он завозился, пытаясь отползти в сторонку, из чего Илларион сделал вывод, что огнестрельного оружия у него при себе нет. Подойдя к поверженному колоссу, Илларион склонился над ним и участливо спросил:

– Ушибся, дружок?

Не дождавшись ответа, он продолжал:

– Передай своему хозяину, что с такими шестерками, как ты, он очень быстро прогорит, а то и вовсе отбросит копыта. Передашь?

– На твоем месте я бы прямо сейчас повесился, – прохрипел амбал, продолжая баюкать сломанный палец.

– Так я же не мешаю. Или нужна помощь?

Илларион резко подался вперед, и его собеседник немедленно отполз, утюжа задом джинсов твердый суглинок спортплощадки.

– Вон там, а? – вкрадчиво предложил Илларион, указывая в сторону турников. Видя, как исказилось в смертельном ужасе губастое лицо, он громко расхохотался и, легко перемахнув через ограду, пошел прочь.

Деревенская улица была пуста, что было совершенно неудивительно. Ведь лето испокон веков считалось у крестьян самой горячей порой. Тем не менее, добравшись до дома бабы Веры, Илларион обнаружил, что заявил о себе громче, чем следовало.

Старуха поджидала его у калитки.

– Погулял? – с непонятной интонацией спросила она.

– Воздух у вас чудесный, Степановна, – примирительно улыбаясь, сказал Илларион.

– Воздух-то? Воздух как воздух, а вот люди всякие попадаются. Ты бы все-таки поаккуратнее… А то теперь…

Баба Вера безнадежно махнула рукой и, шаркая подошвами, направилась к крыльцу.

– Степановна, – окликнул ее Илларион, – а кто это у вас в школе живет?

– В школе-то?

Старуха обернулась, пожевала в раздумье губами, разглядывая Иллариона чуть ли не с жалостью.

– Ты бы от школы подальше держался, – посоветовала она. – В городе, что ли, девок мало?

– Да что это вы, Степановна, – развел руками Илларион. – Мне просто любопытно.

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, – отрезала старуха и направилась к дому.

– Степановна, – снова позвал Илларион, – а, Степановна. Что же мне теперь, к Архипычу идти?

– В дом иди, – со вздохом сказала баба Вера, – в дом. Аника-воин…

Илларион последовал за ней в прохладный полумрак дома. В большой комнате баба Вера долго без нужды переставляла безделушки на комоде и накрытом вязаной кружевной салфеткой телевизоре, смахивала несуществующую пыль и наконец сказала, не глядя на постояльца:

– Ты человек новый, заезжий… Не след тебе в здешние дела путаться. Лучше поезжай-ка ты домой, целее будешь.

Илларион крякнул и прочно утвердился на скамье под окном, уперев локти в колени и положив подбородок в сложенные лодочкой ладони. Из этой позиции он просительно посмотрел на суровую старуху, по-прежнему топтавшуюся возле комода.

– Ну, Степа-а-ановна, – проныл он, – ну не надо меня пугать, все равно ведь не боюсь.

– Вижу, что не боишься, – невесело усмехнулась старуха, – потому и пугаю. Ладный ты мужик.

Жалко будет, если голову отшибут ни за что ни про что.

– Да я уж постараюсь, чтобы не отшибли, – пообещал Илларион. – Так кто в школе живет? Ну, Степановна…

Старуха тяжело вздохнула.

– Да кто ж в школе может жить, – пожала она плечами. Учителка там живет. Год, как по распределению приехала.

– А почему в школе? – удивился Илларион. – Почему не на квартире? Ведь молодая, ей же, наверное, помощь нужна?