– И не надо морщиться, граждане! – назидательно произнес Забродов. – Любовь и война отнимают совершенно ненормальное количество калорий, каковые требуют постоянного восполнения.

Голодный герой годен лишь на то, чтобы шарить вокруг тоскливыми глазами, и мечтает он не о подвигах и даже, прошу прощения, не о дамских прелестях, а о куске колбасы, на восемьдесят процентов состоящем из сои и на двадцать – из туалетной бумаги. Поэтому героя надо кормить – пусть даже не слишком изысканно, но часто и обильно. Тогда он свернет горы и повернет реки вспять, а также совершит массу других славных деяний – в том числе и под одеялом.

– Опять все опошляете, мой рыцарь, – заметила Ирина, без особого воодушевления ковыряя вилкой в тарелке.

– Миль пардон, – сказал Забродов. – А чего вы все от меня хотите? В конце концов, я бандит или профессор?

– Ты шут гороховый, – невольно улыбаясь, сказала она. – Ешь, а то твоя пища богов остынет.

Илларион молча кивнул и с аппетитом набросился на свою порцию. Ирина отложила вилку и сидела, задумчиво перебирая лепестки ромашек и разглядывая проносившиеся по шоссе автомобили. На губах ее играла неопределенная полуулыбка, заметно теплевшая, когда ее взгляд падал на уверенно расправлявшегося с пельменями Иллариона. Когда он закончил, она придвинула к нему свою порцию.

– Мммм? – спросил он с набитым ртом.

– Давай, давай, – пригласила она, – не стесняйся. Я знаю в Риге одну гостиницу, где очень уютно и тихо. Так что силы тебе понадобятся.

– Рррр, – ответил Илларион, и она рассмеялась. Закусочная представляла собой стеклянный павильон, расположенный метрах в пяти от шоссе и сотрясавшийся до основания всякий раз, когда мимо с ревом проносились многотонные махины тяжелых грузовиков. Вдалеке маячил окраинный микрорайон Великих Лук, а в противоположной стороне, там, откуда они приехали, не более чем в километре синел перелесок, из которого они только что выбрались. Где-то там остался мечущийся из угла в угол Старцев; где-то там примерно в это время должны были хоронить Свата, погибшего, как написал в своем отчете участковый, в результате несчастного случая на охоте; где-то там слонялся опухший от водки Воробей, пропивая остатки выданной Стариком премии и рассказывая всем подряд страшные байки о том, как он чуть не помер, волоча через лес подстреленного латышами Свата, чем наживал себе, несомненно, большие неприятности. А несколько десятков людей, повинуясь отданному приказу, снаряжали магазины автоматов и прочищали шомполами стволы дробовиков, готовясь поставить на место потерявших всякую совесть соседей. Не первый год работавшая курьером Ирма ясно ощущала, как сгущается атмосфера, закручиваясь наэлектризованной тугой спиралью, и точно знала, что спираль эта развернется именно в тот момент, когда в центр ее вломится тяжелый грузовик, в кабине которого будут сидеть они с Илларионом.

Впрочем, ее это волновало не так сильно, потому что рядом был Илларион. Она ни за что не призналась бы в этом даже еще вчера. Но сегодня все странным образом изменилось, и привычные предметы приобрели диковинные очертания, словно она смотрела на них под другим углом. Жалкий букетик садовых ромашек тронул ее до слез, и ей стоило немалых усилий скрыть это позорное, по ее мнению, обстоятельство. Одно она знала точно: рядом с ней сейчас сидел именно тот мужчина, ребенка которого она хотела бы носить под сердцем. Ему вовсе не обязательно об этом знать, но она-то постарается, чтобы это произошло.., если, конечно, оба останутся в живых после безумного предприятия, которое они затеяли.

Илларион же, поглощая отвратительные, но высококалорийные столовские пельмени, старательно придумывал, как сделать так, чтобы присланная Мещеряковым кавалерия не замела Ирму, и при этом не покалечить кого-нибудь из своих. Придумать что-либо конструктивное, сидя за столом в придорожной закусочной, никак не удавалось, и он решил, что разберется на месте, – как правило, это у него получалось неплохо.

Мельком взглянув на Ирину, он увидел, что та очень внимательно разглядывает что-то за его спиной. Выражение ее лица медленно менялось от простой сосредоточенности к откровенному испугу.

Резко обернувшись, он увидел припаркованный прямо напротив дверей закусочной черный «фольксваген-пассат», у открытой дверцы которого стоял, озираясь, верзила почти двухметрового роста со странно знакомой физиономией. Илларион напрягся, пытаясь припомнить, где он видел великана, но тут с другой стороны из автомобиля грациозно выскользнул невысокий человек, сложением напоминающий недокормленного подростка, с откровенно восточными чертами лица и густой шапкой иссиня-черных волос на голове. Появление второго мгновенно расставило все по местам – Илларион вспомнил, кто это. Это были телохранители Говоркова.

Значит, крокодил либо сидел в машине, либо затаился где-нибудь поблизости. Цель их появления здесь тоже была вполне очевидна: Мещеряков проморгал «хвост», пущенный поставщиками вольфрама за трейлером, перевозившим груз. В голове Иллариона вихрем пронеслись те же соображения, что несколько часов назад заставили задуматься Говоркова. Он пришел к тем же выводам, к которым пришел Тихарь, сидя в салоне машины на окраине Ржева: груз погиб, и, следовательно, необходимо было убрать свидетелей и непосредственного виновника провала тщательно разработанной операции.

Илларион повернулся к Ирине, все еще испуганно смотревшей в окно.

– Это Тихарь, – с удивлением сообщила она Иллариону. – Интересно, что он здесь делает?

Вместо ответа Забродов вынул из-за пазухи и положил перед ней полиэтиленовый пакет, туго обернутый вокруг чего-то тяжелого.

– Этих двоих я беру на себя, – сказал он. – Ты сиди здесь, и если появится Говорков, стреляй без раздумий.

– В него?

– Не задавай глупых вопросов! Там что-то пошло наперекос, и теперь они рубят концы. Они пришли за нами. Все, пока.

Не дожидаясь новых вопросов, он встал и поспешно пошел к выходу. У дверей он обернулся и весело подмигнул Ирине. Она попыталась улыбнуться в ответ, но сумела выдавить лишь кривую гримасу.

Забродов распахнул дребезжащую дверь и шагнул на улицу. Федоров и Хой повернули головы на звук и молча ринулись к Иллариону, который пулей метнулся вдоль стеклянной стены и свернул за угол закусочной.

Преодолев метров двадцать открытого пространства, где каждый шаг был чреват пулей в спину, Забродов перемахнул через гнилой забор и очутился в чьем-то заросшем крапивой и лебедой саду. Он услышал, как позади него легко перепрыгнул препятствие ловкий Хой, а секунду спустя Федоров с треском прошел забор насквозь, как тяжелый танк.

– Мочи его, Хой! – услышал Илларион и боком прыгнул в траву. В ту же секунду воздух распорола автоматная очередь, и Илларион понял, что дело плохо: судя по звуку, это был «узи», а он-то рассчитывал самое большее на пистолет.

Забродов выскочил из крапивы, как чертик из табакерки, и метнул нож. Церемониться было некогда, и Федоров медленно опрокинулся навзничь, беспомощно царапая пальцами грудь в том месте, где из нее торчала темная костяная рукоятка. «Узи», кувыркнувшись, упал в траву и замер.

Илларион не заметил, откуда взялся Хой, и почувствовал его присутствие лишь тогда, когда получил страшной силы удар ногой в челюсть. Уже лежа на спине, он увидел, как с безоблачного неба прямо ему в лицо стремительно падает грязная подошва. Он блокировал удар рукой и попытался подсечь вторую ногу, но кореец по-кошачьему увернулся, и Илларион понял, что ему предстоит тяжкий и неблагодарный труд. Он вскочил и принял боевую стойку как раз вовремя, чтобы блокировать удивительной мощи удары «маягири», которыми можно было опрокинуть любую из башен Псковского кремля. Некоторое время Илларион провел в глухой обороне, изучая стиль противника и выискивая его слабые места. Кореец Хой безукоризненно владел техникой, но был, пожалуй, чересчур академичен.

Поэтому Забродов принялся валять дурака в своей всегдашней манере, неизвестной методичному Хою.

Это привело того в некоторое замешательство. Бывший инструктор спецназа, как бабуин, то и дело успевал уворачиваться от сыпавшихся градом ударов. Он больше не пытался парировать. Хой стал горячиться, допуская одну ошибку за другой; Илларион медлил, оставляя его ошибки безнаказанными и тем самым поощряя его к совершению новых.

Наконец он нанес один-единственный удар, от которого Хой остановился, издал странный горловой звук и упал, больше не пошевелившись.

Илларион перевел дух и осторожно ощупал нижнюю челюсть, которая, вопреки его ощущениям, оказалась на месте, а вовсе не переместилась на затылок.

Тут со стороны закусочной раздался выстрел и чей-то истошный визг – судя по тембру, женский.

Илларион без труда узнал звук древнего револьвера, принадлежавшего некогда участковому Архипычу, и опрометью бросился назад. Перемахивая через забор, он услышал еще два выстрела – потише, и снова по ушам полоснул истеричный бабий визг.

Илларион наддал и поспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как черный «пассат», неуверенно вихляя передними колесами, отъезжает от закусочной.

Ирина лежала на крыльце и была еще жива. Илларион беспомощно посмотрел вслед отъезжающему «пассату» и опустился на пыльный бетон, положив голову Ирмы к себе на колени. Она открыла глаза.

– А, рыцарь.., сэр Галахад.., промазала.

Полиэтиленовый пакет, разодранный и оплавленный там, где находилось дуло завернутого в него револьвера, валялся у ее правой руки. Илларион подобрал пакет и огляделся. Вокруг уже начала собираться толпа. Задние вставали на цыпочки и тянули шеи. «Интересно, откуда здесь столько зевак?» – подумал Забродов.

– «Скорую», быстро, – скомандовал он. Никто не тронулся с места, и он, направив на толпу растерзанный конец пакета, рыкнул:

– Ну?!

Толпа шарахнулась в стороны, и кто-то метнулся мимо него в закусочную – Илларион надеялся, что к телефону. Он снова посмотрел на шоссе. «Пассата» уже нигде не было видно, зато на стоянку возле закусочной въехал и остановился, устало вздохнув тормозами, тентованный трейлер с надписью «Мебель», аршинными буквами выведенной вдоль борта.

Это было, как дар с небес. Илларион аккуратно опустил голову Ирмы на бетон, видя, что она мертва, и никакая реанимация тут помочь не в силах, и бросился к трейлеру, опрокинув несколько замешкавшихся зрителей.

Водитель, молодой парень с длинными кавказскими усами, явно чем-то озабоченный и недовольный, испуганно вытаращился на вихрем влетевшего в кабину Иллариона.

– Брысь! – рявкнул Забродов, и бедняга кулем вывалился из машины на обочину, не успев сообразить, что к чему. Илларион запустил двигатель и тронул тяжелую машину с места. Можно было считать, что какой-то минимум везения на его долю все же выпал: описывая машину, которая доставит груз, Говорков упомянул обо всем, вплоть до номера, но забыл предупредить о том, что это будет мощный, сравнительно не старый «мерседес». Теперь забота о скорости и надежности доставки ценного груза оборачивалась против него: судя по тому, как двигался, выезжая со стоянки, «пассат», Тихарь либо был ранен, либо совершенно не умел водить машину.

Тяжелый трейлер, как управляемая ракета, несся по шоссе, непрерывно сигналя клаксоном и маневрируя так, что у свидетелей этой гонки волосы вставали дыбом. Тентованный полуприцеп мотало из стороны в сторону, и Забродов, подумав о находившемся там грузе, невольно зябко поежился. «Ох, и намнут мне ребята шею», – подумал он. Педаль газа была вдавлена в пол, и Илларион мечтал только об одном: чтобы какой-нибудь рьяный гаишник, получив сообщение по радио, не перегородил дорогу своим «Жигуленком»… Впрочем, он полагал, что такая ситуация маловероятна: отъезжая от закусочной, он мельком увидел в зеркале заднего вида черную «Волгу», очень похожую на служебный автомобиль Мещерякова. Проехав километров десять, он убедился в правильности своей догадки: все боковые дороги, выходившие на шоссе справа, были наглухо перекрыты гаишниками – ему обеспечивали «зеленую улицу».

– Молодец, полковник, – похвалил он Мещерякова. Клонившееся к западу солнце било в глаза, и он опустил защитный козырек. Из-за козырька на колени посыпались бумаги: водительское удостоверение с фотографией, паспорт, путевой лист, накладная… Илларион смел этот ненужный хлам на соседнее сиденье. Что-то упало под ноги – кажется, паспорт…

Впереди, наконец, замелькала черная крыша.

Илларион пригляделся внимательно, боясь ошибиться. Нет, это определенно был тот самый «пассат».

Забродов еще сильнее надавил на газ, хотя это было совершенно ни к чему – надави он еще чуть-чуть, и педаль провалилась бы сквозь пол кабины.

Сверкающая крыша медленно, но верно приближалась.

На мгновение Иллариону стало интересно, что ощущает Говорков, наблюдая за тем, как вырастает позади высокий капот со знаменитой трехлучевой звездой, заключенной в окружность, и ясно понимая неизбежность скорого столкновения. Что касалось Забродова, то он искренне сожалел о том, что столкновение не будет лобовым.

Он заметил, что «пассат» увеличил скорость, и выругался сквозь зубы – все-таки это был не «Москвич», и разница в скорости и маневренности была слишком большой. Ему удалось еще немного сократить расстояние за счет удачного маневрирования, но Говорков снова наддал, и «пассат» начал стремительно удаляться. Мимо, почти не замеченные Илларионом, промелькнули красно-белые полосатые стрелы, предупреждающие о том, что впереди опасный поворот, и в следующее мгновение «пассат» оторвался от дорожного полотна.

Сбив ограждение, он плавно пролетел над насыпью, медленно переворачиваясь в воздухе, как выпрыгнувший из воды кит, и с тяжелым грохотом приземлился на крышу. Илларион затормозил обеими ногами, трейлер потащило юзом, разворачивая поперек дороги. Когда Забродов справился с управлением и остановил машину, «пассат» уже горел.

Илларион подождал, когда взорвется бензобак, но был разочарован: вместо взрыва раздалось громкое фырканье, и перевернутый автомобиль мгновенно превратился в огненный шар, а потом просто в яростно полыхающий костер. Из машины никто не выбрался.

Илларион сплюнул в открытое окошко, закурил сигарету и, неторопливо выжав сцепление, тронул машину с места, объезжая сбившиеся в кучу автомобили, водители которых стояли на насыпи, оживленно жестикулируя и что-то взволнованно обсуждая. Забродову здесь уже делать было нечего.

Они сошлись на шоссе – на небольшом его отрезке, ограниченном с двух сторон уродливыми стелами, на которых красовались объемные литеры, складывающие названия соседствующих республик.

Горизонт на латвийской стороне был красным – за него только что скатилось солнце и посылало оттуда последние лучи, точь-в-точь как назойливый родственник, который бежит за поездом и смешно подпрыгивает, чтобы заглянуть в окошко и в последний раз сделать отъезжающим ручкой.

Солнце село, но темно на дороге не было – кто-то позаботился об освещении, развернув укрепленные на пограничном шлагбауме прожектора. Двое огольцов под командой сержанта, который был немного старше них, увидев скопище вооруженных людей, с двух сторон приближающихся к посту, в некоторой растерянности позвонили на заставу. С заставы был получен короткий и недвусмысленный приказ: линять оттуда к чертовой матери, а дальше пусть начальство разбирается. Осмыслив суть полученного приказа, звонивший по телефону сержант неуверенно просиял лицом, и погранвойска предприняли упорядоченное отступление, плавно переходящее в отчаянный драп.

К прожекторам постепенно присоединилось еще несколько источников света: автомобили подъезжали один за другим, и их фары вносили свою лепту в общее дело, так что вскоре отрезок шоссе стал напоминать съемочную площадку или операционный стол – кому что нравится.

Собравшиеся здесь люди пребывали в некоторой растерянности, которую не могло побороть даже лихорадочное возбуждение, которое обычно предшествует большой драке и в значительной мере подогревается спиртным: многие из них знали друг друга с самого детства, а кое-кто и состоял в родстве: даже после того, как граница перестала быть просто пунктирной линией на карте, молодежь из пограничных деревень не оставила здоровую привычку вступать в смешанные браки, и это никому не казалось неудобным или предосудительным… вплоть до сегодняшнего вечера, когда зятья и шурины сошлись у блок-поста, сжимая в руках оружие и не вполне понимая, что именно они собираются здесь делать.

Над скоплением народа толклась мошкара и облаком колыхался табачный дым. В ожидании событий кое-кто втихаря прикладывался к бутылке, смачно занюхивая выпитое рукавом, и слышался приглушенный говор, в котором пока что невозможно было различить ни одного злобного выкрика, хотя матерились, по обыкновению, много и со вкусом – причем по обе стороны границы. Короче говоря, не происходи дело ночью, все это напоминало бы две праздничные колонны соседствующих предприятий в первомайскую демонстрацию. Вот только вместо лозунгов и портретов вождей тут и там мелькали вороненые стволы.

Последним прибыло, как и положено, начальство.

Белый «мерседес» подъехал к месту действия одновременно с большим синим «джипом» Старцева.

Две плотные шеренги вооруженных людей расступились, пропуская своих лидеров вперед. Говор стих, как по команде, и кто-то поспешно загнал в горлышко бутылки пластмассовую пробку и приготовился слушать: начиналось самое интересное. Вообще, при том, что люди здесь собрались бывалые и тертые, основной эмоцией, царившей на залитом электрическим светом пятачке асфальта, было острое любопытство. От прибывшего начальства ожидали прежде всего удовлетворения этого законного человеческого чувства.

С другой стороны, события последних дней – все эти ночные рейды через границу с пожарами и стрельбой – нанесли немалый урон добрососедским отношениям и сильно пошатнули сложившееся положение вещей, при котором всем было хорошо и сытно. Каждый винил противную сторону, так что чаши весов, на одной из которых лежал мир, а на другой война, замерли сейчас в неустойчивом равновесии. Все должна была решить встреча Плешивого и Старика.

Они остановились друг против друга, разделенные тремя метрами пустого асфальта, и некоторое время молчали, оценивающе разглядывая друг друга, словно и впрямь собирались сцепиться в рукопашную. Старцев курил, засунув левую руку в карман брюк, так что сдвинутая пола пиджака приоткрывала рукоять торчавшего за поясом брюк «Макарова».

Сергей Иванович выглядел не лучшим образом: он осунулся, под глазами набрякли тяжелые мешки, а на скулах играли желваки, яснее всяких слов говорившие о том, что Старик зол, как дьявол, и с трудом сдерживается.

Плешивый Гуннар, напротив, едва ли выглядел печальным.

Любой, кто был знаком с ним хотя бы неделю, мог с уверенностью сказать, что печаль эта напускная, а под ней скрывается холодное злорадство: вид Старцева ясно свидетельствовал о том, что последний нанесенный Гуннаром удар оказался весьма и весьма удачным. Старцев был уничтожен. Оставалось только поставить его на колени и добить. Заметив предпринятый Стариком маневр с демонстрацией огневой мощи. Плешивый грустно улыбнулся и тоже засунул руки в карманы джинсов, так что его вельветовая курточка разошлась на животе, выставляя напоказ рубчатую рукоятку девятимиллиметрового «парабеллума».

– Здравствуй, Сережа, – почти с отеческой интонацией сказал Плешивый.

– Здравствуй, коли не шутишь, – проворчал Старцев, нервно жуя фильтр сигареты. От него не ускользнула издевательская нотка в приветствии Плешивого, но он не придал этому значения: в рукаве у него был припрятан безотбойный козырь, и он ждал момента, чтобы пустить его в ход. А пока что можно было и побеседовать.

– Надо поговорить, как ты полагаешь? – словно прочтя его мысли, спросил Плешивый Гуннар.

– Не о чем нам разговаривать, – сказал Старик и выплюнул окурок на асфальт. Фильтр сигареты был немилосердно изжеван, и Плешивый, взглянув на него, снова грустно улыбнулся самыми уголками губ.

– Ты много куришь, Сергей Иванович, – посетовал он. – Нервы?

– Не заговаривай мне зубы, Гуннар, – попросил Старцев. – Девчонка с тобой?

Плешивый вынул из кармана левую руку и подал знак. Толпа за его спиной снова расступилась, и Старцев увидел, как из белого «мерседеса», придерживая за локоть, вывели Викторию. Заметив Старцева, она отшатнулась и попыталась снова сесть в машину, но ее не пустили.

– А она не очень-то хочет возвращаться, – заметил Плешивый Гуннар, внимательно наблюдавший за этой сценой. – С чего бы это? Неужели ты плохо с ней обращался? А может быть, ты никудышный партнер? Тогда зачем она тебе?

– Это не твое дело, – сказал Старцев, жадно разглядывая стоявшую в отдалении тонкую фигурку. Невероятно, но даже сейчас, здесь, глядя на нее, он испытывал такое возбуждение, что это, наверное, было заметно со стороны. Он слегка переменил позу, чтобы несколько ослабить давление на ширинку брюк, и по многозначительной улыбке Плешивого Гуннара понял, что тот верно оценил его движение. "Улыбайся, – подумал он, – улыбайся.

Смеется тот, кто смеется последним".

– Да, – сказал Плешивый, – вижу, что был не прав. Это действительно не мое дело. Деньги и документы с тобой?

Старцев махнул рукой, и подбежавший человек предъявил Плешивому сумку с деньгами и его бумагами.

– Нескольких тысяч не хватает, – угрюмо признался Старцев.

– О! – воскликнул Гуннар и дал знак людям, которые вели к нему сопротивляющуюся Викторию, чтобы те остановились. – На что же ты их потратил?

– Я заплатил их исполнителю. Не беспокойся, верну при первой возможности. Вот груз переправим, и получишь свои деньги.

– Надеюсь. Исполнитель – это тот, кто украл деньги? Я правильно понял?

– Правильно. Может быть, хватит болтать?

– Одну минуту, – акцент Плешивого заметно усилился, выдавая его волнение. – Ты заплатил исполнителю этими деньгами?

– А что в этом странного? Ты же раздел меня до нитки, что же мне, в рижский банк ехать?

– Подожди, Сергей. Скажи мне, кто это был?

– А тебе зачем?

– Если моя догадка верна, то для тебя это представляет гораздо больший интерес, чем для меня.

Это сделал Забродов?

– Догадаться нетрудно. Чисто сделано, правда?

Комар носа не подточит. Вы же его, наверное, и не видели, а?

Заново переживая ограбление, в котором не участвовал, Сергей Иванович заметно развеселился. Кроме того, его сильно развлекала внезапно позеленевшая физиономия Плешивого – видимо, воспоминание о том, как Забродов вывернул наизнанку его охотничий домик, вызвало у него иные эмоции.

– Да, – проскрипел Плешивый Гуннар. Его акцент сделался таким сильным, что его стало тяжело понимать. – Но ведь и никто из твоих людей не видел того, кто украл твою игрушку?

Старцев резко рванул на себе узел галстука – ему внезапно стало нечем дышать, хотя вечерний воздух был свеж и прохладен, и некоторые из стоявших без дела людей уже начинали ежиться, – и спросил, так быстро подавшись вперед, что кое-кто на латышской стороне нерешительно начал поднимать оружие:

– Ты на что намекаешь?

– Зачем же намекать? – спросил Плешивый Гуннар, и Старцев отшатнулся: на миг ему почудилось, что глаза собеседника сверкнули необычным светом, как у вампира из фильма ужасов. – Забродов сказал мне, что ты выкрал содержимое моего сейфа, дал несколько купюр для сличения и предложил похитить девчонку, чтобы вернуть деньги. Теперь ты доволен? Забродов – это ведь твое открытие.

– С-с-сука, – с натугой прохрипел Старцев, – козлина заезжая… Надо было его сразу замочить.

– Да, – сухо согласился Гуннар, – я тоже жалею об упущенных возможностях. Но ведь не все еще потеряно, правда? Ведь это он поведет машину с грузом? Она, кстати, вот-вот должна прибыть.

Старцев скрипнул зубами, не заботясь о том, что может повредить дорогие коронки.

– А кто поведет машину?

– Любой дурак, – сказал Плешивый. – Самое трудное – пересечь границу, но ведь эта трудность, кажется, устранима?

Старцев с трудом перевел дух и огляделся, словно впервые увидел прожектора, машины с зажженными фарами, вооруженных людей… Он начисто позабыл о своем припрятанном козыре, осознав, что и его, и Плешивого Гуннара поставил на грань катастрофы один-единственный человек.

– Слушай, – сказал он, – зачем ему это было надо?

– Например, ради денег, – пожал плечами Плешивый. – Сколько он снял с тебя за свои услуги?

Молчишь? Вот и я промолчу, но позволю себе предположить, что общая сумма составила тысяч пятнадцать – двадцать.

– Похоже на то, – медленно согласился Старцев. – А ведь мы чуть было не.., того. А?

– Ничего, Сережа, – рассмеялся Плешивый Гуннар. – Как это у вас говорят? Сколь веревочке ни виться…

– Все одно конец будет, – закончил за него Старцев. Он испытывал облегчение, словно только что свалил с плеч набитый булыжниками рюкзак. – Ну, блин, дела…

– Да, Сережа, – сказал Гуннар, – да. Надо поскорее покончить с этим делом и обо всем забыть.

Нам с тобой еще работать и работать.

И он дружески похлопал коллегу по плечу.

И тогда припрятанный Старцевым козырь выпал у него из рукава.

… Воробей совершенно измаялся, сидя в развилке, образовавшейся в том месте, где от шершавого ствола старого, неизвестно когда и как затесавшегося в гущу придорожного березняка дуба отходил мощный сук. Он ерзал и вертелся, так и этак пристраивая свой тощий зад, но бугристое дерево не становилось от этого ни более гладким, ни тем более мягким. Комары жрали с таким остервенением, будто кроме него в радиусе ста километров не было ни единой живой души, и вдобавок ко всему стало холодно.

– Что-то стало холодать, – вслух сказал Воробей.

Он мог свободно разговаривать и даже петь – до площадки, на которой собрался народ, было метров сто, там курили, шаркали ногами и переговаривались, и, чтобы быть услышанным. Воробью пришлось бы орать во всю глотку. Орать он не собирался, но вот конец начатой им крылатой фразы так и вертелся в голове.

Воробей понимал, что пить ему больше не стоит, тем более что Старик обещал отвернуть ему голову, если он опять нажрется и пропустит нужный момент.

– Нужный момент! – веско повторил Воробей, воздев кверху указательный палец и опасно покачнувшись на своем насесте. – Не пропустить!

Нужный момент должен был наступить тогда, когда Старик подаст знак. «Может так случиться, – говорил ему Старик пару часов назад, – что знак подать я не успею. К примеру, они нападут раньше. Тут уж кумекай сам, да смотри, не промахнись».

Смерть Свата вкупе с выданной Стариком премией с головой погрузила Воробья в пучину запоя, но, едва прослышав о предстоящем деле, он самолично вызвался занять тот пост, на котором находился в данный момент. Более того, идею засады на дереве подал Старику именно он. «Как финская „кукушка“, – горячась, кричал он, – ку-ку, и в дамки!»

Он почему-то забрал себе в голову, что отомстить латышам за безвременную кончину Свата – его священный долг.

Воробей занял пост, вооружившись охотничьим ружьем «белка». Ружьецо это, как явствовало из его названия, было предназначено для охоты на мелкого пушного зверя, которого, как известно, следует по возможности бить в глаз, и уж никак не дробью.

Поэтому поверх нижнего ствола, заряжавшегося обычными патронами двенадцатого калибра, был положен второй – нарезной, стрелявший патронами от мелкашки. Этот гибрид был оснащен оптическим прицелом, в который Воробей периодически заглядывал, поочередно беря на мушку толпившихся внизу людей.

Воробью было холодно и скучно.

– Задубею ведь, – пожаловался он в звеневшее от комаров пространство и яростно шлепнул себя по щеке, убивая кровососа. – На курок нажать не смогу.

Уговорив подобным образом не столько безучастную природу, сколько себя, Воробей решительно сунул ружье под мышку и извлек из-за пазухи аппетитно булькнувшую алюминиевую армейскую флягу в полотняном чехле, трясущимися руками отвинтил колпачок и жадно припал к холодному горлышку.

Первач пылающим водопадом хлынул по пищеводу, вмиг согрев замерзшее тело и вспыхнув в мозгу радужным фейерверком. Воробей сыто и удовлетворенно рыгнул и, прежде чем завинтить колпачок, не удержавшись, отхлебнул еще раз. Убирая за пазуху заметно полегчавшую флягу, он вдруг ясно осознал, что переборщил: последний глоток был, несомненно, лишним. Его так и тянуло нырнуть вниз головой с ветки – просто для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. По идее, результат такого эксперимента был предельно ясен, но при взгляде сквозь толщу алкогольных испарений это представлялось не вполне очевидным.

– Не пропустить момент! – деревянным языком провозгласил Воробей, резко покачнулся, кое-как удержал равновесие и заглянул в окуляр прицела.

Он долго регулировал резкость, тщетно пытаясь подогнать изображение под возможности своего расфокусированного самогоном зрения. Наконец, в глазах у него немного прояснилось, и, поведя стволами ружья, он отыскал посреди освещенного пространства стоявших друг против друга Старика и Плешивого. Некоторое время он пытался сообразить, кто из них свой, а кто – чужой. "Пьяный в дупель, – проясняясь на долю секунды, подумал он. – Сейчас засну на хрен. Вот тебе и «не пропусти момент».

Его охватило пьяное отчаяние. Старик возлагал на него такие надежды!.. От него, можно сказать, зависел исход всего дела. От его удачного выстрела. Ку-ку – ив дамки. А почему бы не выстрелить прямо сейчас? Что-то долго они тянут резину! Старик ведь так прямо и сказал: действуй по своему разумению!

Воробей снова припал глазом к прицелу. Все сомнения вмиг улетучились: Плешивый, издевательски скаля зубы, схватил Старика за плечо. Прицел был прекрасный, с мощной оптикой, расстояние невелико, и Воробью была ясно видна рукоятка «парабеллума», торчавшая из-за пояса у лысого гада.

Удивившись, почему все остальные просто стоят и смотрят на такое безобразие. Воробей поймал в перекрестие прицела блестящую плешь, и тут его осенило: ведь он главный, и все просто ждут его сигнала!

– Огонь, – невнятно сказал Воробей и нажал на спусковой крючок.

Великая миссия была выполнена, и Воробей был свободен. Уронив вниз ружье и что-то победно промычав, он сильно наклонился вперед и выпустил ветку из рук.

Падая, он с удовлетворением услышал, как на шоссе ударил автомат, и к нему тут же присоединилось еще несколько.