Он подтолкнул в костлявую корму замешкавшегося Телескопа, захлопнул за ним заднюю дверь фургона и, обежав машину, запрыгнул на сиденье рядом с водителем.

Тыква, похожий на ряженую гориллу в своем наспех натянутом на плечи белом халате, сорвал машину с места и погнал ее по темным аллеям прочь из парка. Выскочив на оживленную улицу, этот наглец врубил сирену, вырвался в левый ряд и под ее потусторонние завывания понесся вперед, распугивая попутный транспорт синими сполохами проблескового маячка. Минуту спустя они разминулись с целой вереницей милицейских машин, спешивших к месту происшествия.

Активист откинулся на спинку сиденья, по привычке ища затылком подголовник, не нашел, плюнул и наконец закурил, с наслаждением вдыхая теплый дым и глядя на мельтешение городских огней за окном кабины.

Это казалось чудом, но они вырвались из огромной мышеловки, вхолостую захлопнувшейся за их спиной.

Шараев представил себе бестолковую суету вокруг догорающего самосвала и перевернутой «каравеллы», переговоры по радио, рыщущие по всему парку патрули с собаками, множество приводимых в действие планов и механизмов, бесчисленные кордоны, которые закрывались один за другим, ловя пустоту, потому что им уже удалось проскочить, оторваться, и никто не знал, в какую сторону они подались и как выглядят. Представив все это, он тихо рассмеялся, не вынимая изо рта сигареты. Смех лился сам собой, хотя смешно Активисту не было. Больше всего это напоминало тихую истерику, и он усилием воли заставил себя замолчать. Первая серия кошмара осталась позади, но впереди маячила вторая, так что радоваться, по сути дела, пока что было нечему.

Позади шуршали и потрескивали, подпрыгивая на рытвинах, сваленные кое-как коробки, от которых по салону расползался тяжелый дух отсыревшего картона и какой-то едкой медицинской дряни. В глубине фургона, возле самой задней двери, возился, расчищая себе место на скамье, и по-прежнему шмыгал носом Телескоп. Тыква невозмутимо вертел баранку, почти беззвучно насвистывая что-то приблатненное. Вокруг глаз у него светлели какие-то странные матово-белые круги, и Виктор не сразу понял, что это просто известковая пыль, осевшая на не прикрытых маской участках кожи, когда Тыква геройски таранил забор. В сочетании с напяленным наизнанку белым халатом это выглядело довольно дико, но Виктор промолчал: если едущую с включенной сиреной машину «скорой помощи» остановят, это будет означать, что их каким-то фантастическим образом вычислили, и тогда не будет иметь никакого значения, чистое лицо у рецидивиста Дынникова или нет.

Телескоп перестал возиться и вдруг во все горло затянул «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла». Этот корифей духа, мнивший себя жемчужиной в навозной куче, голосил, как мартовский кот, и оставалось только радоваться, что он сидит на некотором расстоянии, заслоненный от слушателей коробками.

– Мишель, – громко сказал Активист, когда Телескоп сделал паузу, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. – Как ты думаешь, автоматная пуля пробьет все эти коробки?

– Запросто, – лаконично ответил Тыква, бросив на коробки короткий взгляд в зеркало.

– А если с глушителем?

– Один хрен, пробьет. И коробки, и этого петуха, и даже задний борт. Это ж АКМ, он рельс пробивает. Что ему твои коробки?

– Говнюки, – обиженно сказал из-за коробок Телескоп. – У человека душа поет, а они сразу из автомата.

– Душа у него поет, – проворчал Активист, щелчком сбивая пепел с кончика сигареты себе под ноги. – Эх ты, Эдя… Помнишь, был такой певец – Эдуард Хиль? Потолок ледяной и так далее. Ты вот что, Эдуард Хиль… Скажи, гранату свою ты не посеял?

– Лучше бы посеял, – недовольно откликнулся Телескоп. – Тяжелая, падла, как я не знаю что… А чего?

– А она у тебя рабочая или так, для блезира?

– Скажешь тоже, для блезира. Стал бы я такую дуру для блезира таскать. Ни в один карман не лезет, сволочь, хоть ты на дорогу ее выбрось. У меня их две было. Одну я еще в прошлом году шарахнул – рыбу мы с братом глушили, – а эту для дела приберег.

– У тебя есть брат? – удивился Активист. – У меня тоже.

– Козел он, а не брат, – не вдаваясь в подробности, но почему-то очень зло сказал Телескоп.

– У меня тоже, – вздохнув, повторил Виктор. – А гранату береги. Пригодится.

– Скоро? – хищно спросил Телескоп.

– Очень скоро, – пообещал Виктор Шараев, поднося к губам сигарету и глядя перед собой задумчивым взглядом.

Человек в строгом деловом костюме и небрежно наброшенном поверх него дорогом светло-сером пальто подошел к краю невысокого обрыва, неслышно ступая по мертвой ноябрьской траве начищенными до зеркального блеска тупоносыми ботинками, и остановился, дымя сигаретой и задумчиво глядя на темную воду, с тихим журчанием обтекавшую торчащие из реки коряги. В правой руке он держал уникальной формы тонкостенный бокал, небрежно зажав между пальцами узкую длинную ножку, так что бокал лежал у него на ладони, как пиала. Холодное ноябрьское солнце желтым огнем горело в бокале, превращая его содержимое в огромный драгоценный камень. Человек неторопливо поднес бокал к губан и отпил немного этого золотого огня, по-прежнему сосредоточенно глядя в воду.

– Хорошо живешь, Василий Андреевич, – сказал он.

Говорил он негромко, хотя все охранники были предусмотрительно удалены на расстояние, исключавшее всякую возможность подслушать разговор. Конечно, собеседник вполне мог утыкать весь берег микрофонами, но человек с бокалом сознательно шел на риск. Он не сомневался, что его деловой партнер старательно собирает на него компромат, скрупулезно протоколируя каждую беседу, но бояться даже не думал: партнер был у него в руках и, более того, человек с бокалом давно уже знал, где его собеседник хранит свои досье, так что в случае необходимости их можно было изъять и уничтожить в любой момент.., так же, впрочем, как и того, кто их составлял.

– Кто много работает, тот хорошо живет, – назидательно ответил собеседник и слегка переменил позу, отчего плетеное кресло под ним негромко скрипнуло.

– В таком случае лучше всех должна жить ломовая лошадь, – заметил человек с бокалом и обернулся. У него было длинное и породистое, немного непропорционально вытянутое лицо с гладкой кожей и проницательными темно-карими глазами, которые приятно контрастировали с абсолютно седыми бровями и волосами. – Л ты. Кудрявый, на ломовую лошадь не похож.

Солнечный блик заиграл на лысом черепе старого вора, когда тот покачал головой.

– Ты что, – не без яда спросил он, – в налоговую полицию перевелся? Может быть, декларацию составить по дружбе?

– Боже сохрани, – человек снова сделал глоток из бокала и затянулся сигаретой. – Трудно с тобой, Василий Андреевич. Ни слова в простоте. А я только хотел сказать, что у тебя здесь чертовски здорово.

– Вот так бы и говорил, – Кудрявый завозился, закуривая сигарету, и снова откинулся на спинку кресла. – А тебя на зоологию потянуло. Тоже мне, ветеринар. Чудак ты. Сивый. Хочешь попросту, а сам ходишь кругами, как кот вокруг сала.

– И молодец ты, что не стал дом строить, – снова заговорил Сивый, пропустив тираду Кудрявого мимо ушей. – Как гляну на все эти терема, с души воротит, честное слово. Выеживаются друг перед другом, как мухи на стекле пока и в самом деле налоговый инспектор в дверь не постучит.

– Гм, – сказал Кудрявый. – Я так понимаю, что дальше мы будем говорить о погоде.

Сивый беззвучно рассмеялся, залпом допил содержимое бокала и щелчком отправил в реку недокуренную сигарету. Он двигался легко, словно танцуя, и Кудрявый поймал себя на том, что опять ломает голову, пытаясь догадаться, откуда свалился на его голову этот тип и почему с ним нельзя разобраться так же, как со всеми остальными смертными. Он знал ответ, но старательно прятал его от себя самого. Суть заключалась в том, что этот человек вовсе не был простым смертным в обычном понимании этого слова. В свое время, когда седоголовый молодчик впервые возник на горизонте и положил свои музыкальные пальцы на морщинистую глотку Кудрявого, Кудрявый попытался эти пальца откусить и не дотянулся. Люди, посланные следить за Сивым, потеряли его на первом же перекрестке и больше не нашли, а пятеро «быков», которых Кудрявый отправил за головой этого красавца, и вовсе не вернулись. После исчезновения последнего из них Сивый нанес ответный удар. На протяжении одной недели сонные райотдельские мусора вдруг встрепенулись, вышли из ступора и красиво, как на учениях, накрыли подпольный игорный дом Кудрявого, комиссионку, директор которой много лет клевал у Кудрявого с ладони, две блат-хаты и мастерскую по превращению краденых автомобилей в чистенькие. Опера раскрывали многолетние «висячки» и получали благодарности с занесением в личное дело, а Кудрявый отсиживался в вонючей норе, подсчитывал убытки и ждал, что за ним вот-вот придут.

В течение этой черной недели менты выпили из Кудрявого почти всю кровь, а потом вдруг резко угомонились и снова впали в спячку, словно им перекрыли кислород.

Как только Кудрявый убедился, что буря улеглась, ему позвонил Сивый и как ни в чем не бывало поинтересовался здоровьем.

Кудрявый не был идиотом и мог сложить два и два.

«Чего тебе надо, сволочь?» – спросил он, закончив этот несложный подсчет. – «Долю», – раздалось в ответ. – «Дулю, – отрезал Кудрявый, который в то время еще очень трепетно относился к таким вещам, как авторитет и воровская честь. – Я тебя достану, мусорюга.»

Сивый бросил трубку, не дослушав, а посреди ночи в нору Кудрявого, о которой не знала ни одна живая душа, с треском и грохотом вломились трое здоровенных сержантов и, не тратя времени на разговоры, сделали из него отбивную. Это были самые обыкновенные менты, которых Кудрявый привык видеть исключительно на задних лапках в ожидании подачки, и то, как они обошлись с вором в законе, было оскорбительно до слез.

«В следующий раз мы тебя опустим, козел», – пообещал ему здоровенный сержант с кривым носом и расплющенными ушами, глядя сверху вниз на распластанного на полу Кудрявого. С шумом втягивая в себя хлещущую из разбитого носа кровь, Кудрявый посмотрел ему в глаза и вдруг понял, что ни этот одетый в тесный серый китель бугай, ни два его приятеля сроду не служили в ментовке, а если и служили, то совсем не в той, с которой он привык иметь дело.

Воровская честь требовала сказать что-нибудь презрительное и злое, но благоразумие взяло верх, и Кудрявый промолчал.

Сивый не давал о себе знать еще неделю – ровно столько, сколько понадобилось Кудрявому, чтобы поднять на ноги всех своих людей в милиции и убедиться в том, что он знал с самого начала: его обидчики не числились среди личного состава московской ментуры. За это время Кудрявый успел сменить нору и был очень удивлен, когда однажды утром кодовый противовзломный замок на дверях его убежища словно по волшебству открылся, дверь распахнулась, и на пороге возник Сивый – широко улыбающийся и с двумя бутылками водки в левой руке.

Правая рука Сивого пряталась в кармане плаща, и Кудрявый, успевший к этому времени сильно поумнеть, не стал хвататься за лежавший под подушкой пистолет: он не чувствовал себя достаточно подготовленным к загробной жизни.

Разговор затянулся на добрых четыре часа, и в конце концов Кудрявый смирился с неизбежным. Кроме того, в ходе разговора Сивый как будто невзначай дал ему пару-тройку наводок, с помощью которых Кудрявый мог в кратчайшие сроки поправить свои пошатнувшиеся дела, так что, если подходить к делу с точки зрения взаимной выгоды, заключенное в тот день соглашение было не таким уж гиблым, как показалось Кудрявому в самом начале.

Кудрявый очень быстро понял, что имеет дело с офицером госбезопасности, причем не с кабинетным протирателем штанов, а с полевым работником высокого класса. С точки зрения кодекса воровской чести, это было типичное западло – даже хуже, чем выносить парашу или подбирать подмокшие бычки в сортире, но деваться было некуда, а наводки, которые давал Сивый, приносили ощутимую прибыль. Что же до кодекса чести, то греха, о котором никто не знает, вроде бы и вовсе не существует.

На заводик, где московские умники расфасовывали немецкие таблетки, Кудрявого навел тоже Сивый. Этот человек-призрак совершенно непостижимым образом узнавал такие вещи, о которых знали считанные единицы, и сейчас Кудрявый испытывал определенный дискомфорт: дело пошло не совсем так, как он рассчитывал. Возможно, ему стоило сразу шлепнуть Активиста вместо того, чтобы затевать с ним игру в кошки-мышки. В конце концов, все, что он мог потерять, отправив на дело своих людей, – это несколько безмозглых нажимателей курков.

– Значит, о погоде ты говорить не хочешь, – все еще улыбаясь, сказал Сивый. Он зубами вытащил из пачки новую сигарету и прикурил от зажигалки, по-прежнему держа в одной руке опустевший бокал. – О погоде, о природе… Что там у тебя вышло с этим ублюдком? Как там его – Активист? Ну и погоняло… Так что произошло?

– А что произошло? – очень натурально удивился Кудрявый.

– Стар ты, Василий Андреевич, чтобы цепочку из себя строить, – заявил Сивый. – Я тебе сразу сказал, что ничего хорошего из этой твоей затеи не выйдет. Активист-то твой пропал. Вместе с грузом, между прочим. Всем нос натянул: и фармацевтам, и тебе, и мне. О ментах я уже не говорю. Наворотил черт знает чего, всех обвел, запутал, набросал повсюду каких-то развороченных машин, проломил забор и ушел.

– Вот стервец, – мрачнея, сказал Кудрявый. – А я голову ломаю: куда он, гад, подевался?

– Вот-вот, – подхватил Сивый. – Это главный вопрос: куда он подевался? Талантливый малый. Ведь план был – загляденье. Все разжевали и в рот положили. Другой на его месте заглотил бы крючок вместе с удочкой, а этот пососал, выплюнул и все сделал по-своему. Когда мои ребята под видом ментов туда приехали, им оставалось только любоваться пожаром.

– Каким пожаром? – спросил Кудрявый.

– Этот вундеркинд загородил ворота КрАЗом и поджег его к чертовой матери, а сам смылся через пролом в стене.

– Сучонок, – процедил Кудрявый, сильно сдавив зубами фильтр сигареты.

Он нервничал не напрасно. План действительно был продуман до мелочей. Люди Сивого по этому плану должны были прибыть на место раньше милиции, перестрелять бригаду Активиста и спокойно уйти с грузом. На тот случай, если у них там что-нибудь не заладится, Кудрявый блокировал подъезды к заводу своими лучшими стрелками, придав им пару микроавтобусов, если вдруг машина Активиста пострадает во время его ликвидации.

Дикая выходка Тыквы, размазавшего по дороге некстати подвернувшегося гаишника, привела к тому, что настоящая милиция прибыла на место практически одновременно с милицией фальшивой. И те, и другие опоздали – Активист ушел, перекрыв за собой дорогу и обойдя стороной выставленные Кудрявым сторожевые посты, о которых наверняка даже не догадывался.

– Дуракам везет, – сказал Кудрявый, отставляя в сторону бутылку с вином и придвигая к себе квадратный хрустальный графин с коньяком.

– Возможно, я повторюсь, сказав следующее: если бы дуракам везло, ты сейчас был бы арабским эмиром, – съязвил Сивый. – Нет, Василий Андреевич, нет, дорогой.

Этот парень вовсе не дурак, и это очень плохо, потому что он украл наш груз. Если бы ты поменьше корчил из себя вершителя судеб, а побольше думал о деле, этого не случилось бы.

– Да что ты заладил: украл, украл, – взорвался Кудрявый, щедро наполняя коньяком свой бокал. Часть коньяка при этом пролилась на крахмальную скатерть, которой был накрыт раскладной столик. – Он ему сто лет не нужен, этот груз! Он же придурок, блаженный! Он на дело не хотел идти только потому, что взять надо было не бабки или рыжье, а марафет. Просто он понимает, что живым я его не выпущу, и хочет поторговаться. Куда он денется? К тому же его мать у меня.

– Эта маразматичка? – Сивый презрительно скривился и стряхнул пепел с сигареты в свой пустой бокал. – Ты считаешь, что он за ней придет?

– Она его мать, – напомнил Кудрявый.

– Матери бывают разные, – возразил Сивый. – Так же, впрочем, как и сыновья.

Он почему-то помрачнел и дернул щекой, словно отгоняя комара.

– Ладно, – сказал он после паузы. – Поживем – увидим, какой он сын. Ищи его, Кудрявый, и я тоже буду искать. Этот сопляк слишком шустрый. Смотри, как бы он до тебя не добрался.

Кудрявый презрительно фыркнул, заглотил коньяк, как лекарство, и зашарил рукой по столу, вслепую нащупывая лимон.

– Кто-то из твоих орлов идет, – негромко предупредил Сивый, глядя в сторону леса.

Кудрявый обернулся и увидел охранника, который широко шагал к нему от опушки, держа на отлете трубку сотового телефона. Полы его кашемирового пальто задевали метелки сухой травы, и на черной шерсти даже издалека были заметны рыжие точки налипших семян.

Кудрявый протянул руку и принял трубку, одновременно с этим вопросительно приподняв брови. В ответ на эту пантомиму охранник слегка пожал плечами.

– Какой-то Шараев, – сказал он.

– Шараев? – удивился Кудрявый. – Это который же?

– Ну, ты даешь, – негромко сказал Сивый.

– Ax ты, черт! – воскликнул Кудрявый. – Ну вот, а ты говоришь: сбежал, украл…

Сивый промолчал, занявшись раскуриванием новой сигареты. С реки налетел ветерок, растрепал его серебряные волосы и потушил огонек дешевой одноразовой зажигалки.

Кудрявый давно заметил за Сивым этот бзик: он пользовался только биковскими зажигалками янтарно-желтого цвета, и никакими другими.

– Слушаю, – сказал Кудрявый в трубку. – Это ты, Активист?

– Я, – ответил Активист.

– Куда ты подевался, сынок? Нехорошо бегать, когда тебя ждет мама. Приезжай скорее. Ты знаешь, где меня искать.

– Слушай меня внимательно, Кудрявый, – сказал Активист. – У меня в руке канистра. В канистре бензин. Девяносто пятый, если тебя это интересует. Сделаем так: ты высадишь ее возле метро Арбатская и уедешь. Я буду поблизости и пронаблюдаю за процессом. После этого получишь свой товар. Ровно через час после того, как ты отпустишь мою мать, встретимся в карьере.., ты знаешь, о каком карьере я говорю. Не забудь мои деньги. Кстати, я решил, что ста тысяч будет мало. Сто пятьдесят – по полтиннику на брата. Ты меня понял? И не вздумай шутить.

– Сынок, – сказал Кудрявый, – ты забыл, с кем разговариваешь. В твоем положении не диктуют условий.

– Это ты забыл. Про бензин. Если ты с чем-нибудь не согласен, я сожгу все это дерьмо к едрене фене, а потом доберусь до тебя. Ты мне веришь?

– Кого ты пугаешь, сявка?! Ладно, подожди.

Он зажал микрофон ладонью и повернулся к Сивому.

– Требует выпустить старуху и увеличить его долю на пятьдесят штук. Я же говорил, что он станет торговаться.

– Соглашайся, – посоветовал Сивый. – Старуху шлепнуть успеем всегда, а этого шустрого парня надо как-то выманить из норы. Соглашайся. И не забудь прихватить на стрелку деньги. Пусть он возьмет их в руки, пусть поверит, что это не сон, и тогда пусть умрет счастливым.., а главное, с занятыми руками.

– Не учи, – проворчал Кудрявый. – Алло, Активист? Черт с тобой. Не ссориться же, в самом деле, из-за пятидесяти штук! Сотня действительно плоховато делится на троих. Значит, через час у Арбатской, и еще через час в карьере. Я правильно тебя понял?

– И не забудь деньги, – напомнил Активист.

– Не забуду, – пообещал Кудрявый уже в короткие гудки отбоя и не глядя сунул трубку охраннику. – Вот козел, – пожаловался он Сивому.

– Козел – чрезвычайно широко распространенное в средней полосе России животное, – отозвался Сивый и после короткой паузы печально добавил:

– К сожалению.