В таких условиях не могло быть и речи о том, чтобы продолжать игру: на карту было поставлено слишком многое, а Сивый имел на руках одну мелочь. Он знал: если упростить ситуацию до предела и отбросить всю словесную шелуху, все сведется к тому, что он попросту испугался. Раскошин ничуть не стыдился страха: не боятся только клинические идиоты, а разумному человеку контролируемый страх помогает сохранить в целости голову и иные, не менее ценные, части организма. Уклониться от драки, когда на руках у тебя два чемодана денег, а победа более чем сомнительна, вовсе не зазорно, напротив – это единственное разумное решение.

Сивый принял твердое решение обрубить все концы, оборвать связи и лечь на дно. Немного позже, когда пыль уляжется, можно будет выползти из норы, не торопясь вычислить умника, у которого хватило пороху напугать бывшего офицера госбезопасности Раскошина, и свести с ним счеты по всем пунктам. Об Активисте Сивый не думал вообще – мстить такому мелкому противнику было ниже его достоинства. Шараева можно будет прихлопнуть походя, как надоевшего комара, а потом он займется Малаховым. Старый козел наверняка не откажется сообщить ему имя своего нового сотрудника, который так метко стреляет и всюду поспевает раньше всех, – конечно, если уважаемого Алексея Даниловича хорошенько попросить.

Он наверняка растает, если его попросит Маргарита Викентьевна.., громко и с большим чувством.

Перед тем как лечь на дно, нужно еще закончить одно неприятное, но нужное дело. Девчонка давно уже сыграла свою роль, и ее можно было смело вычеркивать из списка действующих лиц. Конечно, можно просто оставить ее медленно умирать там, где она была сейчас, но это означало бы, что работа проведена неряшливо, не до конца. Существовала возможность, что на соплячку кто-нибудь случайно наткнется прежде, чем она откинет копыта. Хотя бы тот же Активист. До сих пор Раскошин ухитрялся действовать, не оставляя после себя ничего, что напрямую указывало бы на него. Малахов мог надорвать глотку, крича на каждом углу о виновности Раскошина во всех смертных грехах, но у него не было ни одного доказательства, ни единой улики виновности бывшего подполковника. А девчонка – не улика, а живой свидетель, который мог многое порассказать заинтересованным слушателям.

Сивый остановил джип возле старого дома на Мосфильмовской, где пару лет назад купил себе квартиру внезапно разбогатевший после парочки удачных дел Дынников. Прихватив с заднего сиденья оба кейса, он через длинную сводчатую трубу арки вошел в заросший старыми, высоко поднявшимися деревьями уютный двор, не позаботившись о том, чтобы заглушить машину: он больше не нуждался в отслужившем свое джипе. В глубине двора, скрытый разросшимися кустами сирени, стоял металлический гараж, в котором Дынников хранил свой спортивный «шевроле». Ключи от гаража и машины лежали у Сивого в кармане. В его карманах скопилось очень много ключей, не говоря уже об отмычках, и он утешался только тем, что большую часть этого бренчащего железа очень скоро можно будет просто выбросить.

Он вошел во двор, попыхивая зажатой в зубах сигаретой, с двумя кейсами в руках, с таким видом, словно понятия не имел о том, что на нем нет пальто, а на рукаве пиджака расползлось большое темно-бурое пятно. Встречная старуха прошла мимо него, как мимо пустого места, не обратив на странно одетого седоголового человека никакого внимания: спокойное выражение лица Сивого с лихвой искупало все странности его наряда.

Перед подъездом он выплюнул сигарету на асфальт, переложил оба чемодана в правую руку, а здоровую левую словно невзначай запустил за лацкан пиджака. Подъезды домов испокон веков были местом, где человека могли подстерегать любые неожиданности – от пьяных подростков до профессионалов, виртуозно стреляющих из темноты и машинами уводящих из-под носа у законных владельцев баснословно дорогой морфий.

В подъезде было пусто и, как всегда, стоял особенный, ни на что не похожий запах обжитого московского подъезда. Природа этого запаха всегда ставила Сивого в тупик, но факт оставался фактом: запах существовал, так пахли почти все московские подъезды, за исключением тех, где были нелады с канализацией или газовыми трубами. Запах был скорее приятный, и Сивый, в свое время объездивший всю страну, мог бы поклясться: нигде больше не пахнет так, как в московских подъездах.

Пешком поднявшись на третий этаж, Сивый поставил оба кейса на выложенный стершимся кафелем пол, вынул из кармана ключи и отпер дверь квартиры, расположенной справа от лестницы. Снова подхватив чемоданы, он вошел и закрыл за собой дверь.

Квартира Дынникова была обставлена довольно богато, но безвкусно и вдобавок сильно захламлена – видимо, оставшись без родителей. Тыква и его сестра так и не смогли решить, кто из них должен убирать в квартире. Выворачивая на пол содержимое битком набитого стенного шкафа в прихожей, Сивый подумал, что теперь этот вопрос окончательно утратил актуальность.

Среди мятых рюкзаков, тряпок и комком затолканных в шкаф дорогих кожаных курток он отыскал вместительную спортивную сумку и, морщась от боли в руке, опорожнил в нее оба кейса. Кейсы он один за другим зашвырнул в угол. Они с грохотом упали на давно нуждавшийся в натирке паркет.

В ответ на этот шум из спальни донесся сдавленный стон. Сивый ногой отодвинул с дороги сумку и прошел в спальню, хрустя рассыпанным по полу печеньем и оставляя за собой грязные следы.

Мария Дынникова лежала на собственной кровати, надежно прикованная к спинке стальными наручниками.

Наручники служили скорее для того, чтобы уберечь Машку от несчастного случая, чем для предотвращения побега. Бежать ей было некуда, да она и не хотела никуда бежать.

Сивый остановился в дверях и закурил, глядя на Машку со смесью жалости и отвращения. Лицо Дынниковой-младшей осунулось и подурнело, воспаленные глаза глубоко запали, вокруг них залегли отталкивающие коричневые тени. Натуральные светлые волосы сбились в грязный колтун, а зубы сильно выдавались вперед на обтянутом сухой, нездорового оттенка кожей костистом лице и неестественно белели в запекшейся щели приоткрытого рта.

Когда Сивый вошел, она снова застонала – без слов, как раненое животное. На Раскошина она даже не посмотрела.

Ее взгляд был прикован к подоконнику, на котором стояла вскрытая коробка с ампулами и лежала упаковка одноразовых шприцев.

– Тц-тц-тц, – поцокал языком Сивый, – какая беда!

Моя девочка давно не получала дозу! Ай-яй-яй! Нехороший дядя заставил девочку ждать!

Машка снова застонала – глухо, протяжно.

– Не плачь, деточка, – сказал Сивый и глубоко затянулся сигаретой, – дядя все исправит. Сейчас будет хорошо.

Он подошел к подоконнику, разорвал упаковку и надел на шприц иглу. Щелчком отбив кончик ампулы, он высосал из нее прозрачную жидкость. Покосившись через плечо на свою пленницу, Сивый перекачал в шприц содержимое еще одной ампулы. Этого должно было хватить наверняка. Девчонку можно было просто придушить подушкой, но Сивый полагал, что там, где это не мешает делу, надо поддерживать хотя бы видимость справедливости. Бедная сиротка и так намучилась, так пусть хотя бы умрет, ловя кайф!

Он туго перетянул ее худую, как ветка, руку резиновым жгутом и поднял шприц, нацеливаясь кончиком иглы в исколотую вену. В это время в коридоре что-то хрустнуло – видимо, все то же рассыпанное печенье, – раздался яростный возглас, а затем дрожащий от гнева и ненависти голос Активиста произнес:

– А ну, брось это, подонок!

Сивый медленно разогнулся и посмотрел на Шараева, все еще держа в руке шприц.

– Ба! – сказал он. – Активист! Ты еще жив? Ну, и каково это – быть последним из могикан?

– Я сказал, брось шприц, – повторил Виктор. Он не ожидал встретить Сивого здесь, но теперь радовался ошибке Слепого. Жажда мести, испепелявшая его изнутри, была превыше служебного задания, которое выполнял Глеб. Он со щелчком оттянул затвор «парабеллума». Никелированный пистолет блеснул в тусклом осеннем свете, как елочная игрушка.

– Аккуратнее, – сказал Сивый, осторожно кладя шприц обратно на подоконник. – У этого пистолета очень чувствительный курок. Пару раз я ошибался. Хочешь попугать человека, вдруг – бах! – глядишь, а он уже помер.

– Знаешь, я не расстроюсь, – сказал Виктор. Машка, так и не дождавшись дозы, издала еще один протяжный стон. Активист бросил на нее быстрый взгляд и сразу отвел мгновенно потемневшие глаза. Брови его сами собой сошлись на переносице, губы сжались и побелели. – Я пришел, чтобы приговорить тебя и привести приговор в исполнение, – продолжал он. – Ты убил мою семью. Ты убил Тыкву, Телескопа.., ты убил многих, но мою семью тебе трогать не следовало. Если бы не это, ты мог бы еще какое-то время жить, а так…

– Погоди, – сказал Сивый, – давай разберемся. – Я – я лично, персонально, так сказать, – не убивал никого из названных тобой людей. Ты что-то спутал, Активист.

Я бизнесмен, а не киллер.

– Ты не киллер и не бизнесмен, – сказал Виктор. – Ты душегуб. А я не народный заседатель, и улики мне не нужны. Я просто размажу по полу твои вонючие мозги и пойду танцевать рок-н-ролл. Как тебе это понравится, ублюдок?

– Не самая лучшая из возможных перспектив, – со вздохом сказал Сивый. Глаза его ни секунды не оставались на месте, быстро бегая из стороны в сторону, как два маленьких, загнанных в угол юрких крысеныша. Эта беготня очень не нравилась Виктору. Он подумал, что пора кончать эту затянувшуюся воспитательную беседу, и поднял пистолет. Ему вдруг вспомнился удивленный взгляд Одинакового Ивана за секунду до того, как пуля пробила ему грудь, и тоскливые, со слезой, как у сбитой машиной собаки, глаза лежавшего на мертвой осенней траве Тыквы.

«Хей-хо, жизнь не дорога!» – вспомнилось ему, и он словно наяву увидел Телескопа в сбившихся на одну сторону очках, с обшарпанным наганом в руке.

– Трудно? – с плохо скрытой насмешкой спросил Сивый. – Неужели ты такой слабак? Любой из Одинаковых сделал бы это между делом, одной рукой, другой при этом ковыряя в носу. – Он отступил на шаг и широко развел руки, как приветствующий публику конферансье. – Ну, Активист! Вот он, я. Это тебе не на митингах орать, красножопый.

Машка снова застонала. В этом стоне было столько муки, что Виктор невольно посмотрел в ее сторону. Пистолет дрогнул и сместился, и в это мгновение Сивый вдруг сделал резкое движение отведенной назад и в сторону левой рукой, стремительно выбросив ее вперед. Наполненный шестипроцентным раствором морфия шприц, как отравленный дротик, вонзился Активисту в шею. Не успевший понять, что происходит, Активист вскрикнул от неожиданности и схватился за шею свободной рукой. Ствол пистолета при этом совсем опустился, и Сивый, не теряя времени, метнул в него стоявший рядом стул. Виктор отбил стул правой рукой с зажатым в ней парабеллумом. Рука онемела от удара, а Раскошин уже стоял в нескольких метрах от окна с пистолетом в левой руке. Кровавое пятно на его правом рукаве росло, добравшись уже до локтя, но Сивый улыбался.

– Оратор хренов, – сказал он и выстрелил. Пуля ударила Активиста в правое плечо, заставив выронить пистолет и отшвырнув его к стене. – Ты думаешь, – приближаясь, продолжал говорить Сивый, – я промазал? Ничего подобного. Просто мне тоже есть что сказать. Запомни, сопляк: если собрался стрелять – стреляй, а напутственную речь можно произнести и над трупом. Учти, это очень ценный совет. Жаль только, что ты не успеешь им воспользоваться.

– Ты подохнешь, – сказал Активист, сидя на полу и глядя в дуло длинноствольного «люгера».

– А ты уже подох, – ответил Сивый и спустил курок.

Зеленая точка, мигая, ползла по карте Москвы. В ее движении не было ни системы, ни смысла. Казалось, Сивый бесцельно кружил, то мчась по прямой, то принимаясь петлять, как таракан, спасающийся от градом сыплющихся сверху ударов. Это сильно осложняло задачу Глеба: невозможно было предугадать, куда Сивый повернет через секунду.

Слепой увеличил скорость. Это пьяное кружение нравилось ему все меньше, и он окончательно решил сесть Сивому на хвост – может быть, это подстегнет его и заставит, оторвавшись от преследователя, отправиться наконец к своей жертве.

Вскоре он засек мелькнувшую впереди корму джипа.

Сверившись с прибором, он убедился, что машина именно та, и перестал смотреть на экран. Джип двигался странно: неровно, рывками, все время рыская из стороны в сторону и одну за другой создавая аварийные ситуации. Глядя, как его мотает по дороге, Глеб вспомнил, что у Сивого прострелена рука, и от души понадеялся, что тот наконец-то почувствовал себя неважно.

Джип резко повернул направо, и Глеб увидел, что на пассажирском месте спереди тоже кто-то сидит. Он успел разглядеть только светлую волну распущенных длинных волос и немедленно вспомнил: Активист говорил, что сестра Дынникова – блондинка.

Слепой до отказа утопил акселератор, и огромный «додж» ракетой устремился вперед. На повороте его занесло, и он с грохотом ударился левым задним крылом об успевший выползти на перекресток грузовик. «Начинается чертов вестерн, – выравнивая машину, подумал Глеб. – Терпеть этого не могу. Если бы не девчонка…»

Джип тоже двигался на приличной скорости, но Глебу показалось, что он вовсе не пытается уйти от погони. Похоже было на то, что водитель джипа даже не заметил, что его преследуют, и в душу Глеба начал по капле просачиваться ледяной холодок нехорошего предчувствия.

Сделав последний рывок, он поравнялся с внедорожником и резко вывернул руль вправо. Только теперь водитель джипа заметил грозящую ему опасность, и за секунду до столкновения Глеб увидел в боковом окошке вездехода бледное, абсолютно незнакомое, совсем молодое лицо и расширенные от ужаса глаза. Водитель джипа круто принял вправо, и его машина замерла, с грохотом ударившись правым крылом о металлическое ограждение проезжей части. В следующее мгновение в ее левое крыло врезался тяжелый «додж», намертво прижав ее к ограждению.

Грохот столкновения еще не отзвучал до конца, а Слепой уже был снаружи и, перемахнув через вздыбленный капот «доджа», за шиворот вытащил из кабины джипа водителя. Водителю было от силы шестнадцать, он посинел от испуга, как и сидевшая рядом с ним крашеная блондинка примерно того же возраста.

– Фамилия?! – зверским голосом прорычал Глеб, обращаясь к девушке и держа мальчишку за шиворот.

– С… Соколова, – дрожащим голосом ответила та. – Екатерина.

– Это твой дружок? – не меняя тона, спросил Слепой, встряхнув свою добычу, как авоську с картошкой.

– Да.

– Ты зачем угнал машину, сукин сын?! – обратился Глеб к мальчишке.

– По.., покататься".

Секунду Слепой боролся с острым желанием отвесить сопляку подзатыльник, потом выпустил его воротник, обогнул джип и, перемахнув через ограждение, бросился бежать прочь от места аварии, расталкивая толпу. На соседней улице он выбросил на тротуар дремавшего за рулем милицейского «бобика» рядового патрульно-постовой службы и под вопли его оказавшихся поблизости товарищей сорвал машину с места. Он чувствовал, что опаздывает.

Только оказавшись в заросшем старыми деревьями дворе на Мосфильмовской, он понял, что не знает адреса. Ему редко хотелось кричать от досады, но сейчас был как раз такой случай. Он остановился посреди асфальтированного проезда, задрав голову и обводя взглядом ряды равнодушных окон, и тут где-то справа от него, как показалось – на втором этаже, хлопнул выстрел. Второй выстрел прозвучал, когда он уже прыжками несся по лестнице.

На площадке второго этажа какая-то старуха попыталась захлопнуть дверь, увидев бегущего по лестнице человека с пистолетом в руке. Реакция у нее была уже не та, и Глеб успел просунуть в щель носок ботинка.

– Где стреляли? – быстро спросил он.

– На третьем этаже, – так же быстро ответила старуха. – В семнадцатой, у Дынниковых. Ногу убери.

Глеб взлетел на третий этаж. Дверь семнадцатой квартиры была приоткрыта, из замочной скважины торчала забытая связка отмычек. В квартире больше не стреляли.

Слепой бесшумно распахнул дверь и сразу, не собираясь с духом и не раздумывая, вихрем ворвался в прихожую. Ему немедленно пришлось перепрыгивать через какие-то сумки и тряпки, валявшиеся по всему полу, и он едва не проскочил дверь в спальню. Оттуда ударил выстрел, пуля отколола длинную щепку от дверного косяка, Слепой сразу же нырнул под прикрытие стены, но за краткое мгновение, которое потребовалось ему, чтобы миновать опасную зону, он успел разглядеть и стоявшего напротив двери Сивого с пистолетом в руке, и прикованную наручниками к спинке широкой двуспальной кровати светловолосую изможденную девушку. Ему показалось, что девушка еще жива, и он понял, что это ненадолго.

– Эй, ты, ловкач, – послышалось из спальни, – бросай ствол и выходи. У меня заложница.

– Ты погорел, Сивый, – сказал Глеб. – Я тебя оттуда не выпущу.

– Болтовня, – презрительно откликнулся Сивый. – А как же девчонка?

Глеб стиснул зубы и медленно поднял пистолет. Он вызвал перед своим мысленным взором картину, которую видел, проскакивая мимо дверей спальни: окно, кровать, изможденное лицо с коричневыми кругами под глазами, стальные браслеты наручников и темная фигура на фоне окна.

– Выходи, умник, – сказал Раскощин. – Дай хотя бы посмотреть на тебя.

– Уже иду, – откликнулся Глеб. – Сейчас посмотришь.

– Пистолет на пол, – повторил Сивый.

– Подавись, – сказал Глеб, швырнул на пол связку ключей и стремительно шагнул следом.

Реакция у Раскошина оказалась отменной: два выстрела почти слились в один. Глеб почувствовал, как ребра с левой стороны словно обожгло кнутом. «Куртку жалко, – ни с того ни с сего пронеслось в голове. – Что я Ирине скажу?»

– Ну что, – спросил он, глядя в остановившиеся глаза бывшего подполковника ФСБ Раскошина, – разглядел?

Раскошин издал невнятный горловой звук и повалился лицом в паркет. Глеб повернулся к нему спиной и увидел Активиста, кособоко привалившегося спиной к стене. Некоторое время он молча смотрел в открытые глаза Виктора Шараева, потом медленно спрятал пистолет, шагнул к трупу и закрыл ему глаза. Позади застонала, требуя дозу морфия, Мария Дынникова. Слепой поискал слова, которые можно было сказать в данной ситуации, но не нашел: все они были кем-то уже тысячу раз сказаны, спеты, выкрикнуты, написаны на знаменах и заборах и затерты до полной потери смысла. Прощального слова не получилось. Вместо этого он снова наклонился, запустил руку в нагрудный карман матерчатой куртки Активиста, вынул полупустую пачку сигарет, зубами вытащил одну, вернул пачку на место, отыскал зажигалку и закурил.

Телефон обнаружился в гостиной. Глеб набрал номер и стал слушать гудки, с наслаждением затягиваясь сигаретой. Трубку сняли после второго гудка.

– Я закончил, – сказал Глеб. – Девушке нужна «скорая». Да, и постарайтесь приехать поскорее – в этой квартире куча денег.

– А товар? – спросил Малахов.

– На даче… На соседней даче, прямо за забором, накрыт пленкой и забросан ветками.

– А…

– Умер, – ответил Глеб на невысказанный вопрос полковника.

– Кто умер?

– Да все, – устало сказал Глеб. – Все умерли. Вот такая грустная история.

Он повесил трубку, еще раз заглянул в спальню и вышел из квартиры, оттолкнув ногой туго набитую спортивную сумку, стоявшую на полу в прихожей.

Выходя из-под арки, он посторонился, пропуская во двор два милицейских автомобиля и машину «скорой помощи». Черной полковничьей «Волги» пока что не было видно, но Слепой не сомневался, что она вот-вот прибудет.

Он ускорил шаг и успел захватить скучавшее на стоянке одинокое такси прямо перед носом у троицы подвыпивших парней, которые долго грозили вслед кулаками и грозились намять холку.

Глеб Сиверов не слышал их. Он ехал домой.