– Что это у вас, Алексей Данилович? – весело спросил Глеб.

– Что, что… Мускатный орех!

Спрятав орех обратно в карман, он не прощаясь вылез из машины, слишком сильно хлопнув при этом дверцей, и зашагал по тротуару, глубоко засунув руки в карманы несерьезной курточки и равномерно жуя. Глеб проводил его взглядом и, резко развернувшись, погнал машину туда, где ждал Активист. Он только что выторговал парню свободу, и следовало проверить, какую цену тот готов за это заплатить.

Сивый, как и незабвенный бровастый генсек, любил водить машину и никогда не опускался до такого мелкобуржуазного излишества, как личный водитель. Кроме того, при его профессии и образе жизни водитель стал бы лишней парой глаз, которые рано или поздно пришлось бы выколоть, и лишним языком, который пришлось бы отрезать буквально сразу.

Поэтому Сивый всегда водил свою машину сам, и до сих пор это ни разу не доставляло ему хоть сколько-нибудь заметных неудобств. Раньше он не мог даже вообразить, насколько это утомительно: вести машину по Москве, когда у тебя плохо действует правая рука. Каждое движение причиняло ему боль, но бывший подполковник ФСБ Раскошин даже не морщился, переключая передачи и круто выворачивая руль на поворотах.

Его оснащенная роверовским двигателем неприметная серая «Волга» двигалась по городу замысловатыми дугами и петлями. Раскошин даже под угрозой расстрела не смог бы сказать, чего именно он опасается, но звериное чутье на опасность настойчиво подсказывало ему, что по ту сторону длинного стола, за которым он проводил сеанс одновременной игры против кучки любителей, появился новый игрок. Раскошин ни разу не видел этого человека в лицо, но дилетантом тот не был наверняка. Дилетант убежал бы куда глаза глядят, увидев четверых автоматчиков, или погиб глупой геройской смертью, как этот небритый придурок, брат Активиста, – с голым брюхом и бесполезным пистолетом в дрожащей руке. Новый игрок избрал третий путь: хладнокровно и прицельно перестрелял всех из темноты, не получив при этом ни единой царапины. Это был профессионал, и он недаром занимал квартиру, которую Раскошин привык считать своей.

Сивый в последнее время следил за каждым движением Кудрявого еще пристальнее, чем прежде, и налет, предпринятый на его бывшую квартиру людьми Кудрявого, не был для него секретом. Человек из бригады Одинакового регулярно получал от Раскошина довольно солидные суммы за свежую информацию о Кудрявом. Он был одним из тех, кто штурмовал минувшей ночью квартиру, и единственным, кому удалось вырваться из этой мясорубки. Даже Одинаковый – тот, что еще оставался в живых к моменту налета, – Одинаковый, которого Сивый считал едва ли не самым способным из людей Кудрявого, не вернулся, чтобы рассказать, что с ним произошло. Информатор Сивого видел его труп на асфальте двора и едва не получил пулю в спину, уходя с места великой конфузии.

По словам информатора, инструкции, выданные Кудрявым бригаде Одинакового, были просты и не допускали двойного толкования: Кудрявый поставил своих людей в известность о том, что Активист встречается с Сивым по известному адресу, и велел убрать обоих. При этом известии Сивый испытал противоречивые чувства. То, что Кудрявый, как выяснилось, почти ничего о нем не знал и послал своих людей на убой по ошибке, было просто чудесно. С другой стороны, принятое им решение устранить компаньона свидетельствовало о том, что Дынников не смог сохранить в тайне свои отношения с Раскошиным и, следовательно, окончательно исчерпал себя как союзник. Скорее всего его уже не было в живых, но это еще следовало проверить. Если же он каким-то чудом уцелел после того, как Активист и этот очкастый придурок Телескоп смогли его расколоть, его еще можно было использовать. Например, обвязать толом и отправить к Кудрявому.

Сивый усмехнулся. Шутки шутками, а сидевшая взаперти девчонка надоела ему хуже горькой редьки. Со всей этой историей, со всей этой кучей бездарных, жадных до денег дилетантов пора было кончать, и чем скорее, тем лучше. Морфий лежал на одной из дач Кудрявого – на той самой, где лысый бандит так и не удосужился выстроить дом. Оптовый покупатель уже дожидался обещанного товара. Сделка должна получиться очень солидной, оставалось только расчистить место для этой торговой операции – убрать весь лишний человеческий мусор, отработавший свое и ставший ненужным. У Сивого уже была на примете пара-тройка новых дел, гораздо более выгодных и крупных, но сначала нужно завершить начатое и умножить начальный капитал.

Предстоящие трудности не пугали Раскошина. Ему нравилось из-за кулис руководить событиями, направлять их в нужное русло, нравилось дергать за невидимые ниточки, заставляя людей послушно исполнять его волю. а потом отправлять этих людей в ящик – в точности, как марионеток после спектакля. Пожалуй, именно последний момент нравился ему больше всего: после окончания представления выйти из-за тяжелой бархатной портьеры, собрать все нитки в пучок, намотать их на кулак и небрежно затолкать кукол в ящик, а ящик закопать поглубже в землю. Судьба актеров не заботила: на его век кукол хватит с избытком.

Сейчас спектакль как раз близился к завершению, публика уже скандировала: «Браво!», нашаривая в карманах номерки из гардероба, и Раскошин, кружа по городу на своей неприметной «Волге», мысленно перебирал нити, незаметно подтягивая кукол к себе.

С Активистом и сестрой Дынникова он решил пока повременить: эти двое не представляли для него никакой опасности. Активист оказался шустрым малым, но не более того. Он не имел настоящей информации, и получить ее Шараеву было негде. Неизвестный стрелок, занимавший теперь квартиру Сивого, беспокоил гораздо сильнее, но теперь, после бездарного налета, закончившегося пшиком, было совершенно неизвестно, где его искать. Оставалось только ждать, когда он сам найдет противника. В том, что встреча эта состоится, Сивый не сомневался: пару раз он видел полковника Малахова, входившего в подъезд дома в Кривоколенном переулке, из чего следовало, что неизвестный профессионал появился на сцене неспроста и наверняка получил задание выследить предшественника.

Ждать Сивый не любил, но больше ничего не оставалось. Кроме того, ему было чем заняться. Кудрявый пытался его убрать – что ж, тем хуже для Кудрявого! Он уже произнес свою реплику и совершил все положенные движения своими кукольными ручками и ножками – пора было подумать о ящике для него. Об удобном, прочном, дорогом ящике полированного красного дерева с блестящими латунными ручками и крышкой на петлях – совсем как в импортном фильме.

Раскошин остановил машину и взял в левую руку лежавший на соседнем сиденье сотовый телефон. Необходимость останавливаться, чтобы поговорить по телефону, вызвала у него кратковременную вспышку раздражения: все-таки чертова простреленная рука сильно мешала ему, все время напоминая о себе и о позорной неудаче позапрошлой ночи. Хмурясь и сердито поджимая губы, он набрал номер большим пальцем и прижал трубку к уху.

Трубку снял кто-то из телохранителей Кудрявого – один из этих его безмозглых кашемировых быков, стокилограммовая двухметровая тварь с жирным затылком и золотой цепью в палец толщиной на каменной бычьей шее, с пустыми рыбьими глазами и парочкой рефлексов вместо разума. Сивый никогда не различал кашемировых боевиков Кудрявого, словно все они были близнецами, как Одинаковые.

– Да, – промычал этот орангутанг таким тоном, словно был царствующей особой и звонок Сивого отвлек его от важных государственных дел – от сидения на толчке, например.

– Василия Андреевича попрошу, – с подчеркнутой издевательской вежливостью сказал Раскошин.

– А кто спрашивает? Василий Андреевич занят, так что…

– Слушай, ты, недоносок, – спокойно сказал Раскошин. – Дай Кудрявому трубку, вот и все, о чем я тебя прошу. Если твоих умственных способностей на это не хватает, я приеду и покажу тебе, как это делается.

– А, – сказал охранник, – ясно.

В трубке наступила тишина, а потом в ней раздался голос Кудрявого. Раскошин поднял правую бровь, отдавая дань уважения самообладанию компаньона: в голосе бандита не было ни удивления, ни испуга.

– Ты, Сивый? – спросил Кудрявый. – Чего шумишь? Мой Валерик прямо позеленел весь. Что ты ему такое сказал?

– Ты сам виноват, – принимая игру, сказал Раскошин. – Если заставляешь несчастных животных разговаривать по телефону, то хотя бы объясни им элементарные правила вежливости. А вдруг однажды позвонит президент? А твоя горилла ему: так, мол, и так, иди-ка ты, приятель, на хер, потому как наш Василий Андреевич сильно занят…

– Ну, ты пока не президент, – заметил Кудрявый.

– Вот именно – пока. Лет до ста расти нам без старости…

– Ты по делу звонишь или просто потрепаться не с кем? – вкрадчиво спросил Кудрявый. – Могу дать номерок. Секс по телефону.

– А выпить по телефону они не дают? – презрительно поинтересовался Сивый.

– Зря ты так, зря. Я вот тоже думал: чепуха, только бабки из дураков тянут, из извращенцев разных, суходрочек недоделанных… А однажды взял и позвонил. Пьяный был, интересно стало. И ты знаешь.., в общем, рекомендую.

Сивый зубами вытащил из пачки сигарету, закурил и сказал:

– Извини, Кудрявый, но это не мой профиль. Предпочитаю кончать не в штаны, а в живого человека. Вообще-то, я действительно звоню по делу. Ситуация складывается таким образом, что мне нужно на пару дней отлучиться.

– Далеко? – осторожно поинтересовался Кудрявый.

Уловив в его голосе эту осторожность, Раскошин криво улыбнулся, держа в зубах дымящуюся сигарету: лысый мерзавец заглотил наживку вместе с крючком, поверив, что Сивому ничего не известно о том, что компаньон его заказал.

– Не особенно, – сказал он. – Есть такой городишко в Псковской области, называется Себеж. Вот туда.

– Даже не слышал, – признался Кудрявый. – Жуткая, наверное, дыра. Что ты там потерял?

– Дела, Василий Андреевич, дела. Довлеет дневи злоба его, как сказал классик церковно-славянской литературы.

– Чего?

– Дела у меня, говорю, в этом Себеже. Так что все хозяйство остается на тебе.

– А-а… Ну спасибо, что предупредил. Кстати, что это ты вдруг такой.., предупредительный?

Раскошин слегка поджался и даже вынул изо рта сигарету. Что бы он ни думал о Кудрявом, какими бы эпитетами его ни награждал, дураком тот не был, а уж обвинить его в излишней доверчивости и вовсе было трудно.

– Шутишь, – сказал Сивый, мысленно добавив слово «козел». – Дело, считай, выгорело, купец на подходе, а тут уезжать надо. А вдруг ты как раз в эти два дня решишь, что я вышел из игры и свалишь вместе с бабками? Нет, Василий Андреевич, береженого Бог бережет. Мы с тобой партнеры, и вот я тебе говорю: меня не будет двое суток, и постарайся за это время никуда не исчезнуть. Сохрани, так сказать, статус-кво.

– Чего? – снова переспросил Кудрявый.

– На месте, говорю, сиди и ничего без меня не делай, Если что, я тебя и на том свете сыщу.

– Фу-ты ну-ты, – проворчал Кудрявый. – Пугаешь?

– Что ты, компаньон? Ты подумай: разве я когда-нибудь кого-нибудь пугал? Что мне, делать больше нечего?

Просто человеку свойственно ошибаться. Так вот ты не ошибайся, пожалуйста. Очень тебя прошу.

Кудрявый немного помолчал, вздохнул и сказал:

– Что-то мне твой тон не нравится. Случилось что-нибудь?

Сивый снова усмехнулся краешком губ. «Ага, – подумал он. – Сейчас я возьму и открытым текстом выложу тебе, что случилось. Только сперва галоши надену.»

– Ты знаешь, что случилось, – сказал он. – Твои орлы тебе наверняка доложили. Рука болит, как проститутка, а мне больше чем полтыщи верст баранку вертеть.

– М-да, – сказал Кудрявый. – Рука твоя – это да…

Это ты погорячился. Надо было со мной посоветоваться.

Так в Себеж, говоришь?

– В Себеж.

– Помню, была у меня одна из Себежа… Дура дурой, но зато задница, как печка, а уж как она это дело любила, тебе не рассказать. Да-а-а, молодо-зелено… По Волоколамке поедешь?

– Само собой, – сказал Раскошин и опять ухмыльнулся. – На своей «Волге» часов за шесть долечу, – добавил он, чтобы развеять последние сомнения.

– Так уж и за шесть?

– Так ведь движок английский, и водитель, между прочим, тоже не хухры-мухры. А что цвет у машины неброский, так ты правильно сказал: я пока не президент, мне светиться незачем.

– Это такая серенькая? – уточнил Кудрявый. – Да, цвет и в самом деле.., того. Не президентский.

– Какой есть. Зато милицейский эскорт не перепутает, за кем ехать: за ним или за мной. А это уже плюс, правда?

Они немного посмеялись и простились как компаньоны Со стороны могло бы показаться, что эти двое – просто не разлей вода, и только Сивый мог в полной мере оценить все нюансы состоявшегося только что разговора. Теперь, получив исчерпывающие сведения, Кудрявый наверняка отправит всех, кто окажется под рукой, на Волоколамское шоссе и засядет дома в ожидании новостей. Спровадить в кювет мчащуюся на бешеной скорости машину – дело нехитрое, оно по плечу даже гориллам Кудрявого.

Сивый представил себе, сколько серых «Волг» не доедет сегодня до места назначения, и снова ухмыльнулся – на этот раз с оттенком мечтательности.

Закончив разговор, он немного успокоился и, больше не заботясь о заметании следов, поехал в центр. С трудом отыскав место для парковки, он вышел из машины и направился прямиком в ресторан Президент-отеля. Обедать было рановато, но Сивый сделал пространный заказ и употребил все до последней крошки по прямому назначению. К заказанному вину он даже не притронулся – не из боязни перед инспекторами ГИБДД, а потому, что для предстоящего дела ему требовалась свежая, не замутненная парами алкоголя голова. Несколько шокированный последним обстоятельством официант успокоился, получив щедрые чаевые, и унес откупоренную, но непочатую бутылку коллекционного сухого вина обратно на кухню.

Сивый не сомневался, что там бутылке найдут применение, но такие мелочи его не волновали – он всегда считал, что деньги существуют единственно для того, чтобы о них не думать.

Он выкурил сигарету, потягивая черный кофе и рассеянно глядя в окно. Погода опять испортилась. Осень брала свое, тучи напирали на Москву плотными стадами, готовясь вывалить на город тонны снежной крупы. Полдень из-за этого был похож на сумерки, сочившийся сквозь стеклянные стены серенький полусвет навевал дремоту.

Хотелось заползти под одеяло, свернуться калачиком и не открывать глаз до самого лета. Сивый действительно прикрыл глаза, но только на секунду – расслабляться сейчас было не время.

Он вышел из ресторана и сел за руль, с удовольствием представляя, как в это самое время в сторону Волоколамского шоссе мчатся навороченные иномарки, до отказа набитые бритоголовыми ублюдками в кашемировых пальто и укороченных кожанках. Откинувшись на спинку сиденья, Раскошин с сомнением взвесил на ладони трубку сотового телефона.

– Какого черта, – пробормотал он. – Если бить, то бить до смерти.

Он набрал 02 и сообщил оператору, что на Волоколамке готовится крупная разборка с применением огнестрельного, а может быть, и автоматического оружия. Оператор с профессиональной невозмутимостью попросила его назвать себя.

– Ты что, совсем дура? – спросил он вместо ответа и прервал связь.

Все было хорошо, а теперь стало еще лучше. Для верности можно было подождать еще полчасика, и он провел это время, развлекаясь чтением вчерашней газеты и от души потешаясь над заполнявшими ее страницы благоглупостями. По истечении получаса он сложил газету и посмотрел на часы. Чувство времени, как всегда, не подвело его: прошло ровно тридцать минут. Раскошин бросил газету на заднее сиденье и запустил двигатель.

Лысый упырь жил на широкую ногу, не отказывая себе в удовольствиях. Его трехэтажный особняк стоял в глубине прозрачного, оголенного листопадом березового перелеска километрах в двадцати от Москвы и за пять верст от ближайшего человеческого жилья. К дому вела неширокая, но идеально гладкая и прямая как стрела асфальтированная дорожка. В сотне метров от основной дороги она была перегорожена шлагбаумом, возле которого в лучших российских традициях имелась утепленная будка, выстроенная из дорогих западных материалов и с огромным, во всю стену, окном зеркального стекла. За этим зеркалом всегда сидел гориллоподобный гуманоид с пистолетом под мышкой и трубкой радиотелефона в руке. Других дорог к дому Кудрявого не было, так что всякий визитер поневоле должен был остановиться возле шлагбаума и выдержать унизительную процедуру беседы с сидевшим в будке приматом, а при необходимости даже пережить самый обыкновенный обыск.

Ни беседа с приматом, ни тем более личный досмотр в планы Сивого не входили, поэтому он оставил машину на дороге в полукилометре от поворота к дому и немного прогулялся пешком, дыша холодным сырым воздухом поздней осени и наслаждаясь общением с погружающейся в зимнюю спячку подмосковной природой. Он действительно получил самое настоящее удовольствие от этой прогулки и даже слегка огорчился, когда сквозь пестроту березового леса впереди замаячили белые, на американский манер обшитые пущенными внахлест досками стены сторожки и крытая ярко-синей металлочерепицей двускатная крыша.

Остановившись за деревом, Раскошин вынул из кармана пистолет и неторопливо навинтил на ствол цилиндрический набалдашник глушителя. Правая рука надоедливо ныла, как больной зуб, но Сивый перестал обращать на нее внимание: он одинаково хорошо стрелял с обеих рук и давно научился с успехом игнорировать болевые ощущения.

Обращенная к лесу стена сторожки была глухой, но Раскошин все равно замедлил шаг и стал ступать осторожно, как подкрадывающийся к добыче кот. Он скользил от дерева к дереву, держа пистолет в левой руке и бросая косые взгляды на прятавшуюся в кустах дикой малины аккуратную кабинку нужника – тоже белую и крытую синей черепицей. Мордатый примат мог сидеть там, с кряхтеньем освобождаясь от того, во что превратился вчерашний плотный ужин. Подстрелить человека в нужнике – не фокус, но вот схлопотать пулю от орлом сидящего над дыркой в дощатом полу недоумка с незаконченным средним образованием и без штанов – это уже был бы настоящий позор.

В нужнике было тихо, но Сивый все-таки свернул на протоптанную к нему тропинку и приоткрыл дверь с застекленным ромбическим окошечком. Внутри никого не оказалось, и Раскошин аккуратно, без стука прикрыл дверь.

В метре от нужника возвышался невысокий бугорок уже схваченной малинником песчаной земли, выброшенной наружу землекопами при постройке этого важного инженерного объекта. Из-под опавшей листвы выглядывали несколько камней – крупных и помельче, как раз таких, как надо. Раскошин наклонился, переложил пистолет в правую руку и поднял камень. Взвесив камень на ладони, он запустил им в стену сторожки. Он немного не рассчитал силы из-за того, что бросал левой рукой, и удар прозвучал, как выстрел: громко, хлестко, так, что по лесу пошло эхо.

Дверь сторожки распахнулась, и оттуда выскочил охранник. Кашемирового пальто на нем почему-то не было, развязанный галстук свободно болтался на шее, а из расстегнутой ширинки выбился подол белой рубашки. Сивый даже встряхнул головой перед тем, как выстрелить – на мгновение ему почудилось, что он перепутал сторожку с нужником.

Выстрел прозвучал гораздо тише, чем удар камня о стену, – это был просто глухой свистящий хлопок, но охранник нелепо взмахнул руками, сделал еще один неверный, совсем короткий шаг и упал навзничь, широко разбросав конечности. На груди его белоснежной рубашки ярко, почти непристойно заалело расползающееся влажное пятно. Оно располагалось как раз напротив сердца, и Сивый не стал стрелять еще раз.

Он опустил пистолет и сделал шаг к дороге, но тут в сторожке что-то зашуршало, и хрипловатый женский голос капризно протянул:

– Ну где ты там? Иди сюда, я замерзла…

– Иду, – сказал Раскошин и рванул на себя дверь.

– Ой, – воскликнула удобно расположившаяся на столе совершенно голая девица, которой на вид было что-то около тридцати, а то и все тридцать пять. – Вы кто?

– Прохожий, – ответил Сивый и дважды спустил курок.

Девица свалилась со стола, сразу сделавшись похожей на отброшенную небрежной рукой резиновую куклу из сексшопа. По светлому линолеуму поползла темно-красная лужа. В сторожке было тепло от мощного электрообогревателя и пахло табаком и какими-то приторно-сладкими духами.

Сивый дернул щекой, зачем-то вынул вилку электрообогревателя из розетки и вышел на свежий воздух, оставив дверь открытой.

Отсюда до дома было ровно триста метров, но Раскошин сделал небольшой крюк, пройдя лесом, чтобы не маячить посреди дороги на глазах у охраны. Стена, окружавшая жилище Кудрявого, была сродни крепостной, а при взгляде на массивные железные ворота, которые открывались с помощью электромотора, Сивый всегда невольно начинал прикидывать, можно ли выбить их обыкновенным грузовиком или здесь нужен танк. По ту сторону ворот, насколько было ему известно, круглосуточно дежурили двое охранников, так что прямой вход в крепость Кудрявого отпадал.

К воротам Сивый не пошел. Метрах в двадцати от них, в густых зарослях ежевики, имелся другой путь внутрь неприступного периметра, заготовленный предусмотрительным подполковником в конце лета, когда операция с морфием находилась еще в стадии разработки. Один из весенних ливней подмыл песчаную почву у основания забора, так что между бетонным фундаментом и землей образовался просвет шириной в ладонь. Однажды заметив эту лазейку, Раскошин не стал ее расширять, о чем теперь очень жалел: его правая рука, словно предчувствуя предстоящую работу, разболелась не на шутку.

Он велел руке заткнуться, напоследок огляделся по сторонам, раздвинул кусты ежевики, разгреб многолетний слой опавших листьев и вынул тщательно завернутую в полиэтилен саперную лопатку. Это был очень относительный инструмент, а Сивый сейчас был очень относительным землекопом, но податливый песок копался легко, и на расширение лаза ушло каких-нибудь двадцать минут.

Раскошин сбросил прямо на землю свое дорогое светлое пальто и в последний раз проверил пистолет. Это был длинноствольный «люгер», очень неудобный для ношения в кармане, но зато очень выигрышный во многих других отношениях. Здесь была даже специальная планка для установки оптического прицела, и Сивый не замедлил воспользоваться этим удобством. Он вынул прицел из кармана пиджака, установил его и снял с линз крышки. Теперь он мог с расстояния в сто метров попасть в глаз белке, но такой точности от него никто не требовал: его мишень была гораздо крупнее.

Сменив в пистолете обойму, Сивый лет на землю и ящерицей скользнул в дыру под забором.