Японец среагировал на это движение, поставил блок по всем правилам рукопашного боя. Он не знал, что Комбат не будет бить его правой, что с левой удар у Комбата резче, хотя, может быть, чуть-чуть слабее и не так точен. Левая рука рассекла воздух. Все произошло так быстро, что наблюдавшие даже не успели среагировать. Удар пришелся в плечо, и левая рука японца повисла, как плеть, хотя сам он остался стоять на месте.
Но рано Борис Рублев радовался. Японец сделал поворот на месте и сбил Комбата с ног, хотя и сам при этом упал. Соперники вскочили на ноги одновременно и замерли.
Теперь каждый из них понимал – исход схватки еще далеко не решен. Японец сделал движение левой рукой, она уже начала действовать.
Еще раз ею дернул, но Борис Рублев понимал, это делается не для удара, а для того, чтобы привести руку в боевое состояние, а по выражению лица, по какой-то неприятной злой улыбке Рублев понял, сейчас японец будет бить во всю силу и надо держать ухо востро, надо быть готовым к любым неприятностям.
И долго ждать атаки не пришлось. Японец провел серию ударов руками, и Комбат едва успел отбить половину из них. Удары были быстрые, но не очень сильные, хотя для кого-нибудь послабее этого хватило бы с лихвой, чтобы оказаться на операционном столе с поломанными ребрами.
"Мать твою, – подумал он, – это до каких же пор ты будешь метелить меня, щенок узкоглазый? "
Хотя, в общем, у Рублева кроме злости уже появились даже уважение и почтение к своему сопернику. Такой человек вполне мог бы служить в его роте. Проворен, ловок и хитер, туго знает свое дело.
«Ну что ж, сейчас ты выдохнешься. И тогда я тебе покажу один свой удар, которому меня научил инструктор, царство ему небесное, лет пятнадцать назад, когда еще не известна была в России вся твоя восточная галиматья».
Это был верный удар и наносить его следовало по затылку, чтобы сразу вырубить соперника.
Комбат отступал, уворачиваясь от резких ударов, якобы демонстрируя свою слабость. На лицах зрителей появилось какое-то остервенение, все уже ждали, когда же Рублев рухнет под градом ударов. А тот отходил и отходил, топча траву.
И наконец момент пришел. Японец ошибся, ошибся чуть-чуть, но ему нельзя было допускать и такой ошибки, на первый взгляд, абсолютно незначительной, незамеченной абсолютно никем из зрителей, хоть и они были профессионалами, если, конечно, не считать чиновника из Совета безопасности. Тот был абсолютным профаном. Может, в галстуках и костюмах разбирался, может, хорошо составлял донесения и отчеты, но в рукопашном бою он разумел столько, сколько свинья в строительстве космических кораблей.
Японец разворачивался, готовясь ударить Комбата в открытый живот. А Рублев нанес ему короткий-короткий удар. Зрители даже не поняли что произошло. Голова японца дернулась, он, как подкошенный, рухнул на траву, потеряв сознание.
Комбат наклонился над соперником, на всякий случай приложил пальцы к артерии на шее, затем посмотрел на свою правую руку, которой ударил соперника. Рука болела, словно удар пришелся не по телу, а по бетонной глыбе.
– Кажется, жив, – буркнул Рублев.
"Минут через пять отойдет. А вот если бы я ударил его со всей силы, его пришлось бы везти на кладбище и хоронить по их японским обычаям, – Комбат этого не сказал, а подумал. И еще подумал:
– Интересно, а японцы в гробах хоронят или как мусульмане? Кстати, надо будет у них спросить. Или у этого, когда оклемается, по-русски-то он говорит неплохо".
Рублев подошел к столу, взял сигарету, закурил. А два японца стояли на коленях над своим поверженным товарищем.
Зато бойцы спецназа смотрели теперь на своего нового инструктора другими глазами. В них были уважение и покорность, готовность повиноваться. Ведь никому из них не хотелось получить подобный урок и потом без чувств валяться на траве.
Комбат выпустил струйку дыма и сказал:
– А что это вы все притихли, как на похоронах?
Чиновник из Совета безопасности смотрел на Рублева с ужасом и восхищением.
– Зачем, майор? Надо было поддаться.
– Поддаться? – пробурчал Рублев.
– Ну, да, они же платят деньги.
– Вот ты и поддавайся. Мне это не с руки, мне за это не платят. Хотел он подраться, вот и подрались.
Рублев подошел, наклонился, поднял японцу левое веко.
– Сейчас очнется, – сказал он, несколько раз шлепнул японца по лицу.
Глаза у того открылись, но он явно не соображал, что с ним произошло. Смотрел в голубое небо, по которому плыли белые облака, похожие на пушечные разрывы, на силуэт своего недавнего соперника, и его губы что-то шептали на непонятном для Комбата языке.
– Вставай, вставай, – Рублев протянул руку и легко поднял своего соперника, поставив его на ноги. Затем обнял, похлопал по плечам. – Ты уж извини меня, приятель, сам напросился.
Японец заговорил быстро-быстро и только потом понял, что никто его слов не понимает. А он говорил, что подобного соперника у него никогда не было.
– Да ладно тебе, – махнул рукой Борис Рублев, – пошли лучше по стаканчику пропустим.
Не водки, конечно, а сочку попьем или чаю.
– Сакэ? – воскликнул японец, не до конца поняв Комбата. – Я не пью алкоголя.
– Да не водку, япона твою мать, соку попьешь, легче станет. А лучше чайку круто заваренного, чтобы мозги прояснились.
– Чай, чай, да, да, – закивал японец, прикладывая руку к ушибленному затылку. Он явно пытался восстановить в памяти ход поединка, пытался выяснить, как удалось этому неповоротливому с виду мужчине нанести ему такой быстрый удар, а самое главное, точный и неожиданный. О существовании подобного удара он даже не знал и никогда не сталкивался с такой техникой боя.
«Надо будет расспросить, надо будет взять на вооружение этот прием. Как это русский смог провернуть такой трюк с ним, с одним из лучших в своем деле мастером?»
Все были настолько возбуждены происшедшим, что даже не заметили, как подъехал полковник Брагин. Он возник словно из-под земли и только когда Комбат обернулся, то увидел командирский «уазик» с распахнутой дверкой, как всегда останавливающийся не на асфальте, а на траве. Самое странное, начальник полигона оказался в курсе всего происшедшего, кто-то уже доложил ему по рации, у «Небось, и вызвали сюда», – подумал Рублев.
Брагин крепко пожал руку Борису Ивановичу и похвалил его:
– Сразу понял, мужик ты что надо!
– Да будет вам! Мне бы с вами переговорить следовало, полковник.
– Пошли в машину.
Оказавшись в командирском «уазике», Рублев покосился на шофера.
– С глазу на глаз.
Брагин рассмеялся:
– От него у меня секретов нет. Он настоящий шофер, не только водить умеет, но и язык держать за зубами, не высовывать, когда не просят.
– Куда два япошки поехали? – тут же взял быка за рога Комбат.
– В хозяйство полковника Рапопорта.
– Химик ваш, что ли?
– Да ты, майор, смотрю, уже освоился у нас что надо.
– Какого черта им там понадобилось?
– Знал бы, ответил, – не мудрствуя лукаво признался полковник Брагин.
– И никто не объясняет? Кто же на полигоне хозяин – ты?
– Ну, я, я, – недовольно пробурчал полковник Брагин, даже не заметив, что Рублев перешел на «ты». – Надо мной тоже начальство есть. Приказали – буду выполнять, никуда не денешься.
– Но хоть знать, какого черта они туда потянулись, следует?
– А их, по-моему, все здесь интересует – от того, что подают в солдатской столовой до того, какие носки я ношу.
Машинально Комбат глянул на ноги полковника, но высокие шнурованные ботинки скрывали носки.
– Вот, кстати, чтобы ты, майор, лишних вопросов не задавал, я привез, – Брагин засунул руку в матерчатый карман чехла переднего сиденья и вытащил папку.
– Что это?
– У нас, как всегда, сперва начинают дело, а потом присылают расписание.
– Расписание занятий для японцев? – Комбат уже просматривал страницы, где значились часы занятий и темы.
Расписание выглядело так, словно бы из японцев собирались сделать настоящих спецназовцев.
Тут значились и занятия по борьбе, и подрывные работы, и применение химических отравляющих веществ, защита от них, вождение техники, прыжки с парашютом.
– А я-то думал, они приехали, чтобы как в цирке – посмотреть на нас да посмеяться.
– Нет, скорее, чтобы акробатами стать, – рассмеялся Брагин.
И тут в стекло машины постучал чиновник из Совета безопасности. Брагин вышел, наскоро переговорил с ним, а затем извинился перед Рублевым.
– Мы переговорим, а ты посиди.
– Нет уж, лучше размяться, – и он вышел из машины.
На этот раз шофер при разговоре не присутствовал. Брагин отвел своего собеседника к небольшой будке из силикатного кирпича, где хранились наглядные пособия, и о уем-то с ним долго говорил. О чем именно, Комбат не мог даже догадываться.
«Мало ли дел может оказаться между двумя высокими чинами!»
А разговор тем временем шел именно о нем, о Борисе Ивановиче Рублеве, бывшем командире десантно-штурмового батальона. Больше всего чиновника из Совета безопасности интересовал вопрос – кто порекомендовал Рублева на должность инструктора.
Полковник Брагин, не подозревая ничего плохого, ответил:
– Бахрушин.
Объяснять кто это такой чиновнику не пришлось. Леонида Васильевича он знал, именно поэтому, когда была произнесена фамилия, на его лице появилась болезненная гримаса:
– Ах, так это тот самый Рублев?
Брагин не знал, что скрывается за словами «тот самый». О прошлых делах Комбата ему слышать не приходилось.
– Наверное.
– Так-так-так, – только и ответил чиновник СБ и перевел разговор в другое русло.
А Борис Иванович тем временем объяснял японцам некоторые хитрости рукопашного боя, но делал это не очень-то охотно.
Бахрушин же не выходил из головы чиновника Совета безопасности. Эта фамилия говорила ему о многом. Ведь в его ведомстве сейчас проходило отслеживание ситуации с производством за рубежом бактериологического и химического оружия.
«Рублев близок с Бахрушиным, – рассуждал чиновник и от этих мыслей ему становилось не по себе. – Значит, вся информация о японцах пойдет в ГРУ. Уж не приставлен ли этот майор следить за нами? Прыткий мужик, прикидывается простаком, рубахой-парнем. А если копнуть его поглубже, то не так уж он и прост. Вон каких дел наворотил! Один стоит дюжины умельцев. Взять, к примеру, хоть историю с угоном вертолета „Барракуда-С2000“. На чужой территории, всего с двумя спецназовцами сумел отыскать угнанную машину и продержаться против американцев и против бандитов, до прихода своих. Конечно, хорошо иметь такого человека среди друзей или среди союзников, но дело в том, что люди типа Комбата не способны на предательство. И если уж он верен Бахрушину, то останется верен до конца».
Итак, появление Комбата на горизонте ломало многие планы этого человека. Рублев многому мог научить японцев, но вот захочет ли?
Комбат же, занятый пока на площадке, выложенной дерном, не замечал пристального взгляда.
Он объяснял под каким углом надо наносить удар, чтобы переломать короткую доску.
«Переговорю, – подумал чиновник, – вдруг получится? А нет, так и черт с ним! Не стану рисковать. Майор будет играть в открытую, он не интриган, это точно. Осторожно предложу деньги, и мы сможем расширить систему подготовки – именно то, чего хотят японцы».
– Товарищ майор, – высоким, немного похожим на женский, голосом позвал он.
Рублев не спеша обернулся.
– Вы мне?
– Да. Можно вас на минутку?
Глава 10
Комбат вытер вспотевшие руки о рукава камуфляжа и отошел в сторону. На небе вновь появились облака. Тучи наползали из-за близких холмов. Пойдет ли дождь, засветит ли солнце в ближайшие полчаса – никто не взялся бы предугадать.
– Ну, как, вы довольны? – услышал Рублев.
– Пока еще не знаю.
– Ну что ж, присматривайтесь, пробуйте.
А заодно поразмыслите и над другой стороной дела: вы хотели бы заработать?
– Заработать? – переспросил Комбат, и в его тоне несложно было уловить: заработать он не прочь, но именно заработать, а не урвать.
Вот тут-то понятия о справедливости и счастье чиновника и Бориса Рублева расходились кардинальным образом.
– Я просмотрел программу подготовки японской делегации, а потом познакомился с их предложениями. К сожалению, многое из того, что они хотели бы получить, дать на полигоне мы им не можем. Старые инструкции, глупые запреты… Но есть возможность исправить ситуацию, если, конечно, вы согласитесь.
– Что от меня требуется?
– На месяц оставить Москву, выехать с ними в малонаселенные районы, где-нибудь в Сибири или на Дальнем Востоке, и там провести подготовку.
Комбат чуть прищурившись смотрел на собеседника.
– Может, я чего-то не понимаю, а может быть, понимаю слишком много, – недовольно сказал он. – В какой именно области им хотелось бы совершенствовать свое мастерство?
– В проведении спецопераций, – расплывчато объяснил чиновник.
– Террористических актов, что ли? – в лоб задал вопрос Комбат.
– Нет, именно спецоперации. Эти люди представляют организацию спасателей. А спасать, как вы понимаете, приходится не только при землетрясениях, но и при ликвидации последствий террористического акта. Они хотели, как бы это лучше выразиться, знать технологию терроризма, чтобы предвидеть возможные последствия.
– Я понял, – оборвал его Комбат.
– Денежное содержание, командировочные – это все само собой. Плюс премия. Но самое главное, японцы рассчитаются с вами и напрямую – деньги немалые.
По глазам чиновника Рублев понял, часть денег, о которых шла речь, тот уже получил и готов, если ему предложат, торговать чем угодно – то ли государственными секретами, то ли химическим оружием, то ли родной сестрой.
– Ты в самом деле такой мудак или ты головой в детстве ударился? – спросил Рублев, при этом на его лице не дернулся ни один мускул.
– Что? – чиновник не ожидал такого.
– Пошел ты на… – Рублев не договорил, махнул рукой и вернулся к столу.
Теперь его уже не интересовало то, что происходит на полигоне. Отчужденно смотрел он на ребят в камуфляже, на заинтересованно расспрашивающих их японцев.
Чиновник из Совета безопасности часто дышал. Редко приходилось слышать ему такие слова в свой адрес. Послать на .., обозвать мудаком хоть и без свидетелей!? И без того тонкие губы, побелев, стали совсем не заметными на кабинетно-белом лице. Он дрожащими руками вытащил из кармана пиджака трубку сотового телефона и набрал номер.
«Небось, Леониду Васильевичу придется теперь не сладко, – подумал Комбат, – хотя, он меня поймет. Сам бы, наверное, поступил точно так же».
Рублев больше не оборачиваясь, зашагал к серой, уже успевшей подсохнуть на весеннем ветру ленте асфальта. Он шел по ней, широко ступая, насвистывая маршевую мелодию. Ему ни о чем не хотелось думать. Наступают иногда времена, когда стоит прислушиваться к чувствам, а не к разуму.
Рублев понимал, поступил он правильно. Никогда не делай того, к чему не лежит сердце, потом жалеть будешь. Если бы он знал подноготную, скрывавшуюся за визитом японской делегации, возможно, и остался бы, но не для того, чтобы помочь.
Пока, как он думал, здесь были задействованы только деньги. Японцы собирались по дешевке скупить второсортных держателей тайн.
«Нет уж, ребята, помогать в этом я вам не буду! Раз, два, раз, два, – принялся отсчитывать Борис Иванович, понимая, что еще немного и он начнет сомневаться в правильности своего поступка. – Пошел на .., пошел на…, – изменил он систему отсчета и ему сделалось веселее. – Никогда нельзя вернуться в прошлое, и ты не забывай об этом, Борис Иванович, – сказал сам себе Рублев, имея в виду свою службу на полигоне. – Один раз ушел из армии, больше не возвращайся, нет больше той армии, в которой ты служил, да и была ли она раньше?»
Небо над его головой стало нереально голубым, яркого, насыщенного цвета, какой бывает только на фирменных фотографиях, сделанных хорошей оптикой. Полоса туч ушла к западу, а новых из-за холмов пока не предвиделось.
Уже белел впереди кубик контрольно-пропускного пункта, когда сзади послышалось гудение мотора. Рублев догадывался – конечно же полковник Брагин. Но не обернулся, все так же прямо шагал, подминая последние сотни метров полигона, на котором тренировался, как оказалось, не только спецназ, но и подозрительные японцы.
Послышался шелест тормозов, двигатель заработал на малых оборотах. Спиной Комбат ощущал тепло, исходящее от радиатора машины, которая двигалась за ним в двух метрах, но не оборачивался.
– Раз, два, раз, два, пошел на.., пошел на… – приговаривал он, беззвучно шевеля губами.
Командирский «уазик» посигналил. Рублев не остановился.
– Эй, – высунулся из приоткрытой дверцы полковник Брагин.
– Раз, два, раз, два, – как заклинание повторял Комбат.
Машина вильнула и поехала рядом с Рублевым. А тот даже глаз не скосил на автомобиль начальника полигона.
– Майор, послушай, что за херня такая? Что ты сказал тому мудаку из Совета безопасности?
– То же самое, что сказал сейчас ты, полковник – назвал его мудаком.
Брагин рассмеялся:
– Если бы не скандал, который меня ждет, назвал бы тебя молодцом, майор.
– Почему?
– Потому что мне самому давно хотелось это сделать.
– Так чего молчал?
– Погоны на плечи давят? Куда ты так разогнался?
– Все, кончилась моя служба.
Брагин сидел на краю сиденья, уперев каблуки высоких шнурованных ботинок в порожек приоткрытой дверки. Шофер вел машину, поглядывая в зеркальце заднего вида на Комбата.
– Раз правильно сделал, то и жалеть не о чем.
Оставайся, скандал я улажу.
– Нет, – мотнул Рублев головой и чуть ускорил шаг.
Отставшая на секунду машина догнала его.
– Потом жалеть будешь, Бахрушина подставляешь, об этом подумай.
– Каждый за себя в ответе и только за себя… – Рублев замолчал.
– Вижу, майор, тебе и меня мудаком назвать хочется.
– Может быть, – буркнул Комбат.
– Так вот, оставайся и когда захочешь, тогда и называй. Я не в обиде.
– Не получится, – Борис Иванович остановился возле своего синего «форда» и открыл дверцу.
Шофер Брагина поставил командирский «уазик» так, чтобы перекрыть выезд «форду».
– Не выпендривайся, еще есть возможность вернуться, майор.
– Только один раз в жизни я менял принятое решение.
– Это когда же?
– Когда согласился пойти инструктором на ваш полигон.
– И что думаешь теперь?
– Думаю, надо исправить ошибку, – Рублев сел за руль и завел двигатель.
«Форд» сорвался с места и двигаясь задним ходом, с разгону влетел на бордюр, прокатился по зеленой траве, выбрасывая из-под покрышек куски дерна, и, описав дугу, бешено сигналя, помчался прямо на закрытые ворота.
Офицер, дежуривший на КПП, замер у щитка, положив большой палец на черную кнопку, управлявшую открытием ворот. Он не отрываясь, смотрел на Брагина, а левым глазом как мог косил на синий «форд», бешено несущийся по проезду.
«Открывать? Нет?»
«Открывай… На все мое согласие требуется».
Брагин сделал над собой усилие, прикрыл глаза и махнул рукой, мол, открывай, черт с ним, пусть уезжает. Ворота вздрогнули, загремела на металлических роликах толстая экскаваторная цепь. Ворота медленно поползли вправо.
«Не успеет!» – подумал дежурный офицер, но поделать уже ничего не мог.
Не схватишь же ворота руками и не пересилишь многоступенчатый редуктор, чьи шестерни завывали сейчас под металлическим кожухом!
«Не успеет!» – подумал полковник Брагин, глядя сквозь щелочки полуприкрытых глаз на медленно увеличивающийся зазор между бетонной стойкой и краем подрагивающих на рельсовом пути ворот.
«Успею!» – подумал Комбат, почти не сбавляя скорости, лишь чуть-чуть выравнивая машину.
Ориентировался он при этом по левому – неподвижному краю.
«Стойка-то на месте, а о край ворот в худшем случае крыло оцарапаю. И так уже не новое».
Обычно опытный водитель, если верить исследованиям, осуществляет вождение с точностью до двадцати пяти сантиметров, если мерить перпендикулярно трассе движения, а Комбат вписался в открывающиеся ворота с точностью до пяти сантиметров. Лишь вздрогнула от порыва ветра створка, на мгновение захлебнулся в реве редуктор.
«Сумел-таки вписаться! – удивился Брагин и добавил. – Эх, черт, с вождением у моих ребят не очень-то, этот бы их научил».
Шофер, обернувшись, смотрел на полковника.
Он ждал, что Брагин сейчас распорядится ехать вдогонку за Комбатом. Но тот крикнул офицеру, дежурившему на КПП:
– Закрывай ворота! – затем обратился он к шоферу. – Поехали.
– Куда?
– Назад.
Полдороги Брагин молчал, затем внезапно спросил парня, сидевшего за рулем:
– А почему ты никогда не спрашиваешь зачем мы куда-нибудь едем?
– Не положено, товарищ полковник.
– А зря. Ты вот спроси меня зачем мы возвращаемся?
– Зачем мы возвращаемся, товарищ полковник? – несколько неестественно, повинуясь приказу, спросил шофер.
– А мы едем с тобой, чтобы назвать штатского из Совета безопасности мудаком.
Шофер покосился на полковника, не зная как реагировать на такое признание.
– Вот признайся, тебе временами хочется послать меня на хрен?
– Не положено, товарищ полковник.
– Но хочется?
– Хочется, если вы так приказываете, – почти беззвучно ответил шофер, понимая, что полковник Брагин от него не отвяжется.
– Ну, так вот, ты не можешь, я не могу, а он смог, – Брагин кивнул через плечо, намекая на Комбата. – Едет себе сейчас, сам себе хозяин, кого хочет – пошлет, с кем хочет – выпьет.
"Все-таки к лучшему, – подумал шофер, – что майор Рублев покинул полигон. Еще немного и его влиянию поддался бы полковник Брагин.
Чего доброго, и в самом деле стал бы посылать всех, кто ему не нравится, налево и направо.
С таким стилем поведения долго на должности не усидишь".
Начальник полигона словно бы прочел его мысли:
– Не бойся насчет того, что я пошлю того мудака подальше. Я пошутил. Еще меня повозишь.
– Я и не боялся, товарищ полковник.
И шоферу тут же пришлось пожалеть о том, что он сказал.
– Думаешь, я боюсь послать его? – и тут же полковник ответил:
– Да, боюсь. Только не за себя, за ребят, за тебя.
* * *
С каждой секундой расстояние между командирским «уазиком» и синим «фордом», разъезжавшимися в разные стороны, увеличивалось. Дорога пока еще была пустынна до самого шоссе, и Рублев, чтобы вылить свою злость, держал скорость на пределе возможного. Он специально выискивал лужу, даже если та находилась на левой стороне, и специально пролетал через нее.
В эти моменты ему казалось, что автомобиль приподнимается, взлетает над дорогой, окунаясь в столбы брызг. Вода заливала лобовое стекло, и несколько секунд Рублев вел машину почти вслепую. Но затем дворники сбрасывали капли и вновь впереди возникала невысокая насыпь шоссе.
«Служить бы рад, прислуживаться тошно, – вспомнил Комбат фразу знакомую еще со школы. – Кто же это сказал? Из великих кто-то… – он перебирал фамилии писателей, поэтов. – Пушкин? Лермонтов? Гоголь?»
И только когда въехал на насыпь и увидел на горизонте темно-синюю полосу елового леса, его наконец осенило:
«А, да, это сказал Грибоедов! – и Комбат улыбнулся сам себе. – Хоть что-то еще помню, не такой уж я неуч» – эта догадка развеселила и его настроение резко улучшилось.
В полдень Борис Рублев был уже у своего дома. Он оставил машину во дворе, даже не включив сигнализацию.
– Да кто ее возьмет, – подумал он, – кому эта колымага нужна?
Хотя машина была в общем-то хорошая, правда, с виду неказистая. Комбат не любил внешнего шика и лоска. Самое главное, чтобы все механизмы работали слаженно. А его машина проверена.
Двести двадцать, указанных на спидометре, она выжимала.
«Ладно, пусть стоит, может, сейчас придется куда-нибудь поехать».
Он поднялся, как всегда, не на лифте, на площадку, открыл дверь, вошел и сбросил одежду.
Даже не стал поднимать с пола упавшую куртку: он ведь знал, что, возможно, сейчас придется ее надеть снова. Наспех перекусил, сделав два огромных бутерброда с кусками ветчины и толстым слоем кетчупа.
Зазвонил телефон, как раз в тот момент, когда у Рублева был полон рот.
«Ладно, перезвонят».
Но телефон звонил настойчиво.
– Что за чертовщина! – подумал Комбат, промокая губы салфеткой, подходя к телефону и нажимая кнопку на трубке.
«Если это Бахрушин, то и его пошлю. Тоже мне, занятие придумал! Мне ваша армия, ваши приказы, распоряжения вот здесь сидят! Скоро из ушей полезут! Как кетчуп в рекламе».
Но из трубки послышался голос Подберезского:
– Здорово, Иваныч! Куда ты пропал? Как твой первый день службы?
– Лучше не спрашивай, Андрюха.
– А что так?
– Да, ничего, – Комбату не хотелось рассказывать обо всех перепитиях, да и толком он навряд ли смог бы объяснить почему поссорился, почему послал и почему уехал с полигона.
– Ладно, – быстро заговорил Подберезский, – меня не это волнует.
– А что тебя волнует, Андрюха?
– К тебе дозвонился Бурлаков?
– А как он мне мог дозвониться, меня же дома не было, только что вошел.
– Слышу, жуешь.
– Вот именно, – буркнул Комбат. – А чего он звонил, стряслось что-то у Гриши?
– Стряслось, конечно, Борис Иванович.
– Что такое? – уже серьезным голосом, плотнее прижав трубку к уху, спросил Рублев.
– Серьезнее некуда, без нашей помощи никак не обойдется.
– Гриша-то не обойдется?
Подберезский сделал многозначительную паузу, затем сказал:
– Тебе, Иваныч, следовало бы помнить, что через два дня Бурлаку будет тридцать три года.
Возраст, как понимаешь, значительный.
– О, черт! – буркнул Комбат и поперхнулся. – Как что хорошее, обязательно забываю.
– Я тебе и напоминаю.
– А ты, Андрюха, небось, и сам забыл?
– Конечно забыл, – признался Подберезский.
– И я бы, наверное, забыл до судного дня, – сказал Комбат, – не позвони ты мне.
– Гриша приглашал. Сказал, если мы с тобой не приедем, он обидится. Ты же знаешь, Иваныч, Бурлака, очень обидчивый.
– Знаю. На обиженных воду возят.
– Когда поедем? – сразу же перешел к делу Подберезский.
– Надо бы. Тридцать три года один раз в жизни бывает, да и то не все доживают до этого возраста. Гришу могли уже раз сто убить, а может, и тысячу, а видишь, дожил.
– Благодаря тебе, Иваныч.
– И тебе тоже, Андрюха, – обменялись мужчины комплиментами.
– Так когда?
– А когда ты предлагаешь?
Подберезский запыхтел, явно пытаясь сообразить как бы получше все устроить, как бы потактичнее отказаться и послать вместо себя Комбата.
Но Рублев уже понял уловку:
– Ты не юли, не вертись, как червяк на асфальте, не выкрутишься. К Бурлаку придется ехать. Он бы к тебе, Андрюха, с того света приехал, позови ты его на день рождения.
– Да я же не против, Комбат! Когда надо было, мы же с тобой – и я, и Гриша – без всяких лишних слов сели в самолет и тю-тю, нашли эту чертову «Барракуду».
– Помню, помню.
– У меня дел много, – выдавил из себя Подберезский.
– Это ты ему объяснишь, при встрече. Скажешь, понимаешь, Гриша, есть у меня дела поважнее, чем твой день рождения.
– Да ну, попробуй я ему это объяснить, так он меня задавит, в лицо плюнет. Он бы все ради нас бросил.
– Вот и ты бросай, – словно бы подытожив разговор, сказал Комбат.
– Ай, да гори оно все ярким пламенем, все эти деньги, договора! К черту! Гришка ведь у нас один, другого такого с огнем не сыщешь, правда, Иваныч?
– Это точно. Так что давай завтра улетим.
– Давай.
– С утра или как?
– Я позвоню и все вопросы решу.
– Подожди, Андрюха, ты же говоришь, у Бурлака день рождения, а подарок ты приготовил?
– Приготовил, а как же!
– Ну, и какой, если не секрет?
– Ты, Иваныч, – лучший подарок для Бурлака. Я скажу, что привез тебя, а ты можешь сказать, что привез меня. Думаю, Бурлаку больше ничего и не надо.
– А кто еще будет?
– Об этом Гриша ничего не говорил. Он сказал, что приготовил для нас сюрприз, и его день рождения мы запомним на всю жизнь.
– Что он, может, на Канары решил нас свозить? Так у меня загранпаспорта нет.
– Какие Канары! Единственное, что Бурлак может устроить, так это завести нас с тобой в какие-нибудь непроходимые дебри, на какую-нибудь Угрюм-реку, засадит в избушку на курьих ножках, вытащит из-под пола пять ящиков водки на всяких там травах и заставит эту гадость выпить.
– Вполне может быть. Так я, в общем-то, и не против водки.
– Настроение не очень, смотрю, у тебя.
– Не против, и все, и настроение мое ты не трогай, сам разберусь.
– Что, не против? – заспорил Подберезский. – А ты знаешь какая там холодрыга, в его тайге долбанной? И водка не поможет.
– А откуда ты знаешь, что в тайгу?
– Ну, не в санаторий же он нас повезет! Не такой человек Гриша.
– А я согласен, – сказал Комбат, – хоть морд вокруг видеть не буду.
– Это ты про нас с Гришей, что ли?
– Нет, не про вас, про всех остальных. Андрюха, я собираюсь.
– Так ты же, Иваныч, за две минуты собираешься. Небось, в свой военный «сидор» все сунешь и готов. А мне еще с контрактами разобраться надо.
– Да засунь ты их, знаешь куда, Андрюха…
– Знаю, что ты сейчас скажешь. Бахрушин тебя научил. Кстати, как он?
– Не знаю, – недовольно буркнул Рублев, – думаю, у него из-за меня неприятностей будет вагон.
– Тогда самое время сматываться, – засмеялся Подберезский. – Ладно, я тебе перезвоню вечером, а завтра утром, думаю, уедем.
– На сколько ты планируешь? – спросил Комбат, хотя понимал, задавать этот вопрос бессмысленно. Такие вещи решаются на месте, под настроение.