Глава 8

Французов остановился и неторопливо обернулся.

Увидев спешащего к нему по коридору Погодина, он удивленно и немного насмешливо приподнял густые брови, отчего кожа у него на лбу собралась смешной гармошкой, и демонстративно заложил руки в карманы своей матерчатой спортивной куртки. Он молчал, спокойно предоставив Погодину самому начать разговор.

– Хорошо, что я вас не упустил, – сказал Федор Андреевич, выдавая на-гора самую обаятельную из своих улыбок и стараясь не очень стучать при этом зубами.

Охватившее его вдруг нервное напряжение было совершенно ненормальным. Он побывал в тысяче опасных ситуаций, но всегда что-то заставляло его верить, что кривая вывезет, беда пройдет стороной и в конечном итоге ангел-хранитель, взяв за шиворот двумя пальцами, пронесет его над выгребной ямой. Сегодня он впервые в жизни почувствовал, что может и не пронести, хотя ситуация, казалось, была не из самых опасных.

Капитан Французов, глядя на улыбку менеджера, думал о том, что если серьезный Погодин напоминал голодного шакала, то теперь, с этим вымученным оскалом на физиономии, он стал здорово смахивать на крокодила, издохшего от несварения желудка.

– Вот как? – холодно переспросил он. – Не вижу в этом ничего хорошего, по крайней мере для вас.

Федор Андреевич мысленно скрипнул зубами, но продолжал старательно улыбаться: все-таки такой разговор был лучше, чем вообще никакого. Французов мог говорить что угодно, оскорблять его и поносить, обзывать последними словами и плевать на носки его туфель, лишь бы он при этом оставался на месте, давая людям Кутузова время на то, чтобы добраться сюда из "Олимпии". Погодин надеялся, что одноглазый обжора пришлет лучших людей, потому что худшим здесь было явно нечего делать, если, конечно, они не были мазохистами.

– Послушайте, – продолжая улыбаться, примирительно сказал Погодин, – мне жаль, что все так вышло, но, в конце концов, ведь это вы начали первым. Посмотрите, что вы сделали с нашими людьми.

Он кивнул в сторону Гены Бородина, который уже преодолел большую часть пути, на прохождение которого далеким предкам человека потребовались миллионы лет, и теперь стоял на полусогнутых, держась одной рукой за стену, а другой за живот. Рубиновая нитка слюны по-прежнему свисала с его нижней губы. Посмотрев туда, куда указывал Погодин, Французов коротко и равнодушно пожал плечами.

– Ловко вы провели меня с этим пистолетом, – неестественно посмеиваясь, продолжал Федор Андреевич. – Признаться, я давно не был в таком идиотском положении.

– Слушай, приятель, какого черта тебе от меня надо? – грубо перебил его Французов. – Ты совершенно не в моем вкусе, так что любви у нас с тобой не получится.

– Перестань ершиться, капитан, – тоже резко меняя тон и переставая скалиться, сказал Погодин. – Признаться, я тоже не испытываю к тебе нежных чувств, но доброе имя заведения для меня – не пустой звук, поскольку оно меня кормит. Честно говоря, я подслушал часть вашего разговора со Стариком и знаю, что тебя интересует. Так вот, у меня есть информация, которую утаил от тебя наш добрейший Алексей Иванович.

Он врал напропалую, дав волю фантазии, и видел, что Французова зацепило. Капитан навострил уши и даже немного подался вперед, словно для того, чтобы лучше слышать.

– Ну, – требовательно сказал он.

"Что же они, сволочи, все по очереди меня сегодня понукают? – постепенно начиная свирепеть, подумал Федор Андреевич. – Запрягли, что ли?" Впрочем, грозный вид бывшего десантника гасил ярость лучше любого огнетушителя, и Погодин задавил в зародыше готовую вырваться наружу матерную тираду.

– Надо бы ручку позолотить, – гнусно ухмыляясь, сказал он. – Информация – самый дорогой товар. Нынче дела только так и делаются.

– Не только, – живо откликнулся Французов, молниеносно выбрасывая вперед длинную, как мачта, руку и мертвой хваткой беря менеджера за горло. – Ты когда-нибудь слышал, как хрустит сломанная гортань?

– Представь себе, слышал, и не раз, – просипел полузадушенный Погодин, не делая попытки освободиться и спокойно глядя капитану прямо в лицо. – Дави, дави, козел, много ты тогда от меня узнаешь.

– Виноват, – сказал Французов, ослабляя хватку, – увлекся. Уж больно рожа мне твоя не нравится.

Ну а если я, к примеру, начну отламывать от тебя по кусочку? Не отрезать, а именно отламывать. Поедем вдвоем куда-нибудь на залив, возьмем палатку, выберем местечко поспокойнее… Ты как? Давно небось на природе не был?

Погодин слегка вспотел и решил, что пора колоться.

В конце концов, играя в пионера-героя с этим амбалом, можно было ненароком переиграть и лично познакомиться со своим ангелом-хранителем, чтобы разобраться наконец, что это поблескивает у него над головой: нимб или рога?

– Пошли ко мне в кабинет, – предложил он и пояснил:

– Не надо бы, чтобы нас вместе видели.

– Дело хозяйское, – пожал плечами Французов. – Веди.

Федор Андреевич повел Французова к себе в кабинет, испытывая, несмотря на опасную близость этого костолома, дикую радость: все шло по плану, и вездеход с людьми Кутузова минут через пять должен был подъехать к запасному выходу из клуба, и тогда проблему капитана Французова можно будет считать снятой с повестки дня. Ох, скорей бы… Погодин отлично понимал, что Французов, сам того не зная, ищет в клубе именно его, и, если ненароком найдет, тогда.., бр-р-р-р. Думать о том, что будет тогда, как-то не хотелось.

Погодин отпер кабинет и нацелился было по-хозяйски развалиться в своем кресле, но Французов легким движением своей ручищи отодвинул его в сторону, как пустое ведро, и сам завалился в кресло так, что внутри него что-то протяжно застонало и надломилось с металлическим щелчком. Кресло немного осело на правый бок, и Французов на всякий случай придержался рукой за край стола.

– Сломал на хрен, – без тени огорчения сообщил он Погодину, бросил в рот сигарету, щелкнул зажигалкой и невнятно предложил:

– Давай, пой, чего застеснялся?

– Ладно, – покосившись на настенные часы, сказал Погодин, осторожно присаживаясь на самый краешек кресла для посетителей.

Кресло это было с секретом: конструкция его была позаимствована у широко распространившейся по медвытрезвителям бывшего Союза специальной скамьи для особо буйных, получившей не вполне понятное, но каким-то непостижимым образом попадавшее в самую точку прозвище "вертолет". Неосторожно опустившийся в обитые черной мягкой кожей глубины этого кресла посетитель внезапно обнаруживал, что колени его находятся на одном уровне с ушами и что выбраться на поверхность без посторонней помощи, мягко говоря, затруднительно. Трюк был дешевый, с тухлецой, но переживший в своей полной невзгод жизни множество унижений Федор Андреевич теперь отрывался всеми доступными ему способами, из которых кресло "с покупкой" было едва ли не самым безобидным. Французов, однако, судя по всему, в совершенстве овладел техникой ведения допроса в полевых условиях, и Погодин мимоходом подумал, что было бы любопытно узнать, где капитан освоил все эти премудрости.

– Ладно, – повторил он, чтобы еще немного потянуть время, – слушай, чего там. Только учти: я тебе ничего не говорил. Уж это ты мне пообещай, иначе можешь прямо сейчас сворачивать мне шею.

– Черт с тобой, – пуская дым в потолок, равнодушно сказал Французов. – Обещаю.

– Какие гарантии? – быстро спросил Погодин, внутренне покатываясь со смеху.

– Может, тебе еще и хер вареньем намазать? – презрительно спросил Французов и выдул густую струю дыма прямо в лицо менеджеру. – Гарантии ему… Я даю тебе слово офицера. Ты, шваль, его недостоин, но мне некогда с тобой возиться.

– Слово офицера, – задумчиво повторил Погодин, словно пробуя непривычное словосочетание на зуб. – Звучит, конечно, красиво… Впрочем, ладно. Так вот, в последние два месяца у нас возникли определенные сложности с наличкой. Ну ты знаешь: скачки курса, инфляция и прочее дерьмо. Короче говоря, мы задолжали этому твоему Панаеву, если мне не изменяет память, боев за десять. Это что-то от трех до пяти тысяч зеленью. Наш бухгалтер мог бы сказать точнее, но мне не хочется посвящать его в наши с тобой интимные дела.

Он вдохновенно врал, зная, что Французов все равно не успеет проверить его слова и поймать его на этом вранье. Враньем здесь было все, от первого до последнего слова, и Погодин городил чепуху, даже не слишком заботясь о достоверности: капитан был в их делах стопроцентным лохом и мог схавать все что угодно, будучи уверенным в том, что полностью подчинил противника своей воле. Федор Андреевич перестал коситься на часы: он знал, что дело в шляпе и ему осталось только плавно закруглиться и с почетом вывести гостя на улицу, прямо в руки поджидающим его людям Кутузова.

– Так вот, – продолжал он, – Панаев действительно не дрался уже больше месяца. Он сказал, что выйдет на ринг только после того, как ему отдадут все его бабки до последнего цента. Вчера ему эти деньги выплатили.

Он замолчал. В окно ему был хорошо виден уродливый тускло-черный "Хаммер", замерший на противоположной стороне переулка, в который открывался запасной выход. Возле машины, лениво покуривая, с безразличным видом прогуливался длиннорукий Смык – виртуоз ножа-бабочки и проволочной удавки.

Сидевший спиной к окну Французов не видел ни Смыка, ни "Хаммера".

– Дальше, – мрачно потребовал капитан, окутываясь облаком вонючего дыма – сигареты у него были явно не от "Филип Морис".

– А что дальше? – сделал круглые глаза Погодин. – Так, что ли, не ясно?

– Ты мне ваньку не валяй, – сказал Французов. – То, что Панаева убили и что никаких денег при нем не было, я и без тебя знаю. Мне надо знать, кто это сделал.

Погодин умело изобразил нерешительность, поколебался с полминуты, потом махнул рукой, вынул из кармана "паркер" с золотым пером, нацарапал в блокноте несуществующий адрес, вырвал листок и протянул его Французову.

– Подавись, – сказал он. – Так и так пропадать, так пусть хотя бы и эта гнида попрыгает.

– Приятно иметь дело с разумным человеком, – сказал капитан, небрежно засовывая свернутый вчетверо листок в задний карман джинсов. – Учти, если что не так, я вернусь за тобой, и даже не пробуй спрятаться – из-под земли достану.

Погодин вымученно улыбнулся и несколько раз кивнул головой. Он встал, но Французов небрежно толкнул его в грудь широкой и твердой, как доска, ладонью, и Федор Андреевич, не удержав равновесия, до упора провалился в недра своего веселого кресла.

– Да у тебя, оказывается, вся мебель нуждается в починке, – сказал Французов. – А я-то думал, что ты у нас крутой. Не провожай меня, – бросил он уже с порога и исчез (как полагал Федор Андреевич, навсегда).

Дождавшись, когда шаги капитана стихнут в конце коридора, он с трудом выкарабкался из кресла и, подойдя к окну, несколько раз включил и выключил настольную лампу. В сгустившихся сумерках этот сигнал не мог остаться незамеченным, и стоявший под фонарем Смык поднял голову, вглядываясь в освещенное окно погодинского кабинета. Погодин энергично потыкал пальцем себе под ноги, а потом провел ребром ладони по горлу.

Смык лениво кивнул, показывая, что все понял, и раздавил недокуренную сигарету каблуком своего ковбойского сапога. Погодин выключил настольную лампу и уселся в кресло – в свое, черт возьми, кресло! Теперь можно было и закурить, что он и проделал с превеликим удовольствием. Смотреть на то, как в переулке убивают капитана, у него не было никакой охоты. За полтора года своего морячества и десять лет отсидки он насмотрелся на такие вещи до тошноты и с огромной радостью отдал бы кому-нибудь на вечное хранение три четверти своей памяти, оговорив при этом, что если это его имущество в один прекрасный день исчезнет без следа, он не будет в претензии.

Чтобы не слышать того, что вот-вот должно было начаться прямо под его окном, Федор Андреевич вложил в приемный отсек новенького проигрывателя компакт-диск с новым альбомом группы "Лесоповал", включил воспроизведение и, прикрыв от удовольствия глаза, стал слушать, притопывая в такт обутой в дорогой ботинок ногой и время от времени поднося к губам "ронхилл", чтобы сделать медленную глубокую затяжку. Возникшая было проблема была решена, и можно было вернуться к нормальной жизни, в которой было множество приятных вещей, включая несчастный случай, что вот-вот должен был приключиться со Стариком. После сегодняшнего происшествия Погодин окончательно уверился в том, что это дело нужно срочно форсировать. Конечно, будет неприятный разговор со Стручком и остальными и, вероятно, придется заплатить немалую сумму в качестве отступного, но все это были мелочи по сравнению с открывавшимися перед ним перспективами. Ритмично подергивая в такт незатейливой музыке квадратным носком ботинка, Погодин представлял тугие пачки стодолларовых купюр, сложенные в аккуратные штабеля, растущие с каждым днем. Накопить миллионов пять, а потом бросить все и свалить за бугор. Никакой ликвидации дел, никакого выколачивания долгов – упаси боже! Догадаются – с живого не слезут, не отстанут, пока не снимут последние рваные подштанники… Никаких сентиментальных сцен и трогательных прощаний – был и нет, и поминай как звали.

Погодин, не открывая глаз, откинулся на спинку кресла, перекатывая в мозгу названия мест, в которых никогда не был, как ребенок языком перекатывает во рту с места на место истекающий сладким соком леденец: Байя, Калифорния, Оганквит, Гавайи, Фату-Хива, Корфу… С голой задницей там еще хуже, чем здесь, но, имея деньги, в любом из этих или тысяч других мест можно жить по-настоящему. Он будет иметь деньги, вот только бы поскорее разобраться со Стариком…

Он резко открыл глаза и сел прямо, почувствовав на себе чей-то тяжелый взгляд. Свет в кабинете не горел, и он не сразу узнал стоявшего в дверях человека, темным силуэтом вырисовывавшегося на фоне освещенного горевшими в коридоре светильниками дверного проема.

Вглядевшись, он похолодел и поспешно щелкнул выключателем настольной лампы, чтобы развеять наваждение, но от этого сделалось только хуже. Человек в дверях шевельнулся и молча шагнул вперед.

И тогда Погодин принялся кричать.

Юрий Французов легко сбежал по лестнице, время от времени поглядывая по сторонам на тот случай, если имевшие с ним дело охранники вдруг решат взять реванш и вернутся с приятелями. Бояться он их не боялся, но время терять ему не хотелось, да и увечить ни в чем, в общем-то, не повинных людей желания не было. Они просто, как умели, выполняли свою работу, отрабатывая немалые, судя по всему, деньги, которые платил им Ставров. Другое дело, что как раз умения-то им и не хватало.

На секунду ему даже сделалось жаль, что Ставров не встретился ему в то смутное время, когда он искал работу. Пришлось бы, конечно, расстаться с армией, но вряд ли армия стала бы по этому поводу переживать. Она в последнее время сокращалась такими темпами, что Юрий, когда начинал думать о причинах такого лихорадочного сокращения, разрывался между двумя противоположностями: не то на секретных складах министерства обороны уже лежали, дожидаясь своего часа, бесконечные штабеля непобедимых роботов-солдат, не то в самом министерстве засели сплошные шпионы, вредители и диверсанты, получающие зарплату прямо в Пентагоне.

Да, армия не стала бы плакать, расставаясь с подавшимся в погоню за длинным рублем капитаном, ей было бы абсолютно все равно, но вот капитан не мыслил себя вне армии. "А может, я просто дурак? – подумал Юрий, идя по коридору первого этажа. – Тогда был дурак и сейчас не поумнел? Ясно же, что государству на армию наплевать. Государству в целом, а также Думе, президенту и лично министру обороны. Всем наплевать, а вот капитану Французову не наплевать. Конечно, государство и Россия – это совсем не одно и то же, но это все красивые слова, а ведь живем-то всего один раз, что бы там ни говорили попы всех времен и народов… Все это понимают, только динозавры наподобие меня да еще вот этого Ставрова продолжают цепляться за древки, знамена с которых давно ободраны на портянки: он за свой бокс, а я – за армию. Но он-то при этом хоть деньги умудряется зарабатывать, а мне порой за квартиру нечем заплатить. Или взять, к примеру, вот этот случай.

Какого черта я сюда приперся? Кто я – судья, следователь, ангел мщения, что лезу не в свое дело? Ну дал мне Погодин адресок, так Ярцев его за пять минут из него выжал бы безо всякого мордобоя… Черт, рука болит, отбил об этих горилл… И что мне теперь с этим адреском делать? Самому туда ехать или Ярцева отправить?

К черту, пусть сам едет, ему за это деньги платят. Жаль, не догадался я этого Погодина хотя бы к стулу привязать: позвонит ведь, предупредит… Хотя, с другой стороны, что он им скажет? Простите, мол, ребята, заложил я вас ненароком. Никто меня не спрашивал, а я взял да и заложил. А кстати, с чего это он вдруг разговорился?

Сам ведь привязался, я его и не спрашивал ни о чем, и не собирался даже. Не очень-то он похож на доброхота, горящего желанием помочь следствию. Неужели этот гад меня купил?"

Юрий понял, что свернул не туда, только когда забрел в тамбур, из которого можно было пройти в спортзал, душевую и раздевалку. За дверью спортзала все еще раздавались шлепающие удары кожаных перчаток.

Как видно, тренировались здесь допоздна. "Интересно, а где же у них проходят бои?" – подумал Юрий. У него возникла мысль разыскать это место и посмотреть, как все происходит на самом деле, но вход туда явно стоил недешево, а денег у него оставалось в обрез – только на то, чтобы добраться до дома. Вспомнив о доме, он испытал краткий укол стыда: за весь вечер он ни разу не подумал об Ирине, которая, наверное, сейчас сходила с ума, пытаясь угадать, что с ним произошло. Это решило дело: отказавшись от поисков боевого ринга, Французов вышел из тамбура и решительно направился к запасному выходу. Разыскивать парадный подъезд клуба он тоже не стал: в конце концов запасной выход, так же как и главный, это прежде всего дверь, а вопросы престижа капитана не волновали, тем более что до запасного выхода было два шага, тогда как парадный надо было еще найти.

Минуя урну, в которую он ссыпал патроны от "вальтера", он заглянул в нее и обнаружил, что патроны все еще там. Внутрення дверь никем не охранялась, так же как и наружная. Видимо, оба охранника пострадали сильнее, чем того хотелось капитану, а их коллеги были нужнее в других местах: вечер начинался, и откуда-то доносились приглушенные расстоянием до полной неразборчивости завывания ресторанной примадонны и рассыпчатый грохот ударной установки. Взявшись за барашек замка наружной двери, Французов на секунду замер в раздумье: кто же запрет дверь, когда он выйдет?

Впрочем, это была ерунда: он мог запереть дверь точно так же, как отпер. После этого останется лишь, подцепив ногтями, притянуть фанерную заслонку, чтобы смотровое окошечко тоже казалось запертым. В конце концов, решил он, если кому-то так уж хочется проявить порядочность после всего, что он здесь наворотил, можно будет завернуть за угол и предупредить охрану у парадного входа, чтобы оторвали свои задницы от стульев и заперли запасной. Решив так, Юрий снова взялся за барашек замка. Краем уха он уловил какой-то шорох за дверью, но, занятый своими мыслями, не обратил на него внимания: это могла быть бродячая кошка или просто мусор, который шевельнуло долетевшим с Невы ветерком. В конце концов, если бы его подстерегали, то внутри здания, а вовсе не снаружи.

Капитана уже больше двух лет никто не пытался убить, и он думал, что окончательно утратил шестое чувство, порой заставлявшее его пригнуться за долю секунды до того, как через то место, где только что находилась его голова, пролетала смерть. Но, как оказалось, тот, давнишний капитан Французов времен Афганистана, Карабаха и Чеченской кампании даже не думал умирать или хотя бы уйти в отпуск. Когда дверь внезапно сама собой распахнулась во всю ширь и возникший на пороге долговязый субъект стремительным кошачьим движением выбросил вперед длинную руку, оканчивавшуюся маслянисто блестевшим в свете уличного фонаря голубоватым лезвием, Юрий, думавший до этого лишь о сытном ужине, горячем душе и ласковой жене, перехватил эту руку, вывернул ее и резко рубанул ребром ладони по локтевому суставу. Сустав хрустнул, рука выгнулась в обратную сторону, и ее владелец дико завопил от боли и неожиданности, упав на колени и обхватив покалеченную руку здоровой.

Он загораживал проход, а впереди, на тротуаре, маячили еще двое, и двое торопились от низкой уродливой машины повышенной проходимости, на каких так любят ездить боевые генералы американской армии в голливудских боевиках, и потому Французов, не церемонясь, отшвырнул выбывшего из игры Смыка могучим пинком прямо под ноги первой паре набегавших на него бандитов. Один из них, словно решив подыграть капитану, исправно споткнулся о своего товарища и с матерным воплем проехался ладонями, предплечьями и даже мордой по шершавому асфальту, в клочья раздирая кожу – и собственную, и ту, из которой была пошита его куртка. Второй неуклюже перепрыгнул через продолжающего немо завывать Смыка и замахнулся на Французова тяжелой монтировкой – широко, по-русски, словно собирался рассечь капитана как минимум до пояса. Получив двойной удар – в солнечное сплетение и в челюсть, он вслед за Смыком выбыл из игры. Французов между делом подумал, что если он хоть в чем-нибудь разбирается, то пользоваться нижней челюстью этому парню не придется месяца два, если не больше.

На ногах теперь оставалось только трое нападающих. Это уже были семечки, но тут в руке у одного из них, неповоротливого молодчика, на жирном розовом загривке которого топорщились похожие на свиную щетину короткие светлые волосы, вдруг возник казавшийся игрушечным в огромном татуированном кулаке пистолет. Капитан знал много разных трюков, но, к сожалению, так и не научился ловить пули зубами, поэтому принялся финтить, стараясь, чтобы между ним и владельцем "Макарова" все время был кто-нибудь из его приятелей, постепенно подбираясь к потенциальному стрелку и не выпуская пистолет из виду. Стрелок, матерясь вполголоса, нервно метался из стороны в сторону, пытаясь поймать капитана на мушку. Никаких предложений он не делал, из чего следовал вполне логичный вывод, что эти ребята не нуждались ни в капитанском кошельке, ни в самом капитане. Им нужен был только его труп, а это наводило на некоторые размышления. Время для размышлений у Французова было.

Парни явно больше привыкли опускать пьяных в подъездах, чем играть в подвижные игры с ветеранами ДШБ, так что особого ума на то, чтобы держать их на расстоянии, не требовалось.

"Откуда они здесь взялись?" – думал капитан, заламывая за спину одному из бандитов руку с кастетом.

Бандит застонал, разжал пальцы, и кастет – увесистая, но вместе с тем какая-то изящная поделка из нержавеющей стали с четырьмя острыми треугольными шипами, предназначенными для того, чтобы рвать и кромсать живую плоть, звякнув, упал на тротуар. "Они явно поджидали меня, иначе это просто банда маньяков – вещь, конечно, не невозможная, но маловероятная, ведь ни от кого из них не пахнет спиртным. Наркотики? Да нет, что-то непохоже. Значит, все-таки ждали меня."

Еще один нападающий со свистом взмахнул подобранной на асфальте монтировкой. Французов немедленно подставил под удар бандита, которого все еще держал за руку спиной к себе. Бородатый субъект с завязанными в "конский хвост" на затылке волосами попытался сдержать удар, но набравшая разгон тяжелая монтировка все равно рассекла его товарищу скулу.

– Пидор! – проревел пострадавший, пытаясь ударить Французова затылком в лицо.

Капитан поддернул его завернутую за спину руку повыше, и рев бандита потерял членораздельность. Стрелок вскинул пистолет, но заколебался, опасаясь, видимо, попасть в своего и не очень стремясь привлечь внимание милиции. Капитан избавил его от сомнений, подставив под возможный выстрел залитую струящейся из рассеченной щеки кровью физиономию своего заложника.

– Фак! – с чувством выкрикнул бандит, опуская оружие.

"Грамотный, – подумал Юрий. – Нынче все изучили английский в этих пределах: "фак", "шит", "уау" и "упс". Видеопрокат – великая вещь! Кто же навел на меня этих полиглотов? Это мог сделать любой из тех, с кем я общался в этом клубе, но… Вот именно – но!

А ведь я знаю, кто это сделал, – решил он. – Кто битых полчаса вешал мне на уши лапшу, причем исключительно по собственной инициативе? Вот то-то и оно, товарищ капитан. Лопух ты развесистый, и больше ничего. Он же сам сказал, что подслушал наш со Ставровым разговор… причем не весь, а только часть его. Услышал, о чем речь, понял, что запахло жареным, куда-то позвонил и придержал меня до прибытия "скорой помощи"… А если так, то этому слизняку наверняка известно, кто убил Панаева и почему."

Придя к такому выводу, он стал действовать быстро, пока Погодин не успел дать тягу. Он сильно ударил ногой снова сунувшегося к нему придурка с монтировкой, завернул руку своего живого щита так, что плечевой сустав протестующе хрустнул, а "щит" заорал благим матом, и толкнул его на стрелка, неуклюже топтавшегося вокруг, боясь подойти. Стрелок успел увернуться, но Французов уже покрыл разделявшее их расстояние одним огромным прыжком, врезал ребром ладони по запястью сжимавшей пистолет руки и грубо, наверняка ударил бандита кулаком в горло. Он знал, что такой удар может запросто отправить парня на тот свет, но знал также, что действует, ни на йоту не выходя за рамки того, что уголовный кодекс именует "пределами необходимой самообороны". Против него был использован полный набор уличного оружия: нож, монтировка, кастет и пистолет, не хватало разве что бритвы и велосипедной цепи. Обезоруженный стрелок, страшно хрипя и держась обеими руками за размозженную гортань, тяжело опустился на колени и ткнулся лицом в асфальт, даже не выставив перед собой рук для того, чтобы смягчить удар.

Юрий ногой отшвырнул пистолет в сторону, где до него не смог бы дотянуться никто из нападавших. Теперь их оставалось только двое: тип с монтировкой, у которого были страшно разодраны об асфальт руки и лицо, приближался справа, бережно придерживая рукой ушибленную мошонку, а бывший "живой щит", держа подобранный с земли кастет в левой руке, подкрадывался слева, целясь зайти за спину. Правая рука безжизненно свисала вдоль его тела. Она не была сломана или хотя бы вывихнута, но наверняка сильно болела. Капитан полагал, что болеть она будет еще долго.

Трое остальных были выведены из строя всерьез и надолго. Из них троих только Смык оставался в сознании.

Он отполз в сторонку и, прислонившись к стене дома, баюкал сломанную руку, скрипя зубами от боли и бессильной ярости.