И потом, слово "похищение" как-то уж очень не вязалось с Французовым. Попробуй-ка похить такого… Как раз без похищалки останешься.
Он с трудом дождался обеденного перерыва. На обед Кудинов ездил домой. Телефона в его снятой внаем комнатушке, естественно, не было, но щедрый Кутузов оставил ему сотовый аппарат – специально для того, чтобы держать связь с доктором и в случае чего сообщить самому Кутузову о возникших затруднениях.
– Так чего же ты еще ждешь? – спросил Комбат, стоя посреди замусоренной комнаты, в которой витал стойкий запах выкуренных здесь бесчисленных сигарет. Сигареты курили, сидя за столом в грязных носках, – этот запах в помещении тоже присутствовал. – Какие еще тебе нужны затруднения? Звони!
У него был вид человека, готового создать любые недостающие затруднения, и Павел Кудинов, тяжело вздохнув, взял со стола увесистую трубку и стал неловко, путаясь и начиная сначала, выстукивать указательным пальцем номер Кутузова.
* * *
Кутузов, выплеснув на бортик миниатюрное подобие приливной волны, тяжело выбрался из бассейна.
По его большому, уже начинавшему расплываться, распаренному телу сверкающей пленкой стекала вода.
Взяв со стоявшей поодаль скамейки чистую махровую простыню, Кутузов завернулся в нее, как римский трибун, и сунул немного плоскостопые ноги в яркие шлепанцы. Одна из девок сунулась было к нему, но он лишь потрепал ее по небольшой, но хорошо оформленной груди и, шлепнув по скользкому упругому заду, отослал в бассейн, к остальным, которые визжали и бултыхались в воде – на вкус Кутузова, немного слишком старательно. Гладкие загорелые икры, гибкие талии, крепкие бедра, груди на любой вкус и смазливые мордахи давно перестали возбуждать его так, как в былые дни.
Он тогда был моложе и готов делать все сутками: сутками развлекаться в сауне с девками, сутками трахать тех же девок в кабинете, у себя дома или даже на дому у них (для остроты ощущений), сутками работать, сутками бить морды тем, кто работать мешал, сутками молиться на Стручка, который поднял из дерьма, отряхнул и приставил к делу… Потом острота новизны несколько притупилась, Кутузов заскучал было, но тут подвернулся "Хаммер" – абсолютно новый и баснословно дорогой, с фантастическим расходом бензина, но зато мощный, как бульдозер, и быстрый, как пуля, а главное, престижный, как "Роллс-ройс". Это было круто, но теперь эти идиоты – знал ведь, что нельзя доверять козлам машину! – помяли дверцу, а машина, пережившая ремонт, для Кутузова была уже не машиной, а просто средством передвижения, вроде строительной тачки с мотором.
Как бы то ни было, сейчас надо было поработать, и, уж конечно, было ему сейчас не до девок с их истошными взвизгами и сладкими попками, просто в понимании Хряка ходить в сауну без баб было все равно что не ходить вообще. В понимании Хряка степень "крутизны" человека определялась именно количеством визжащих баб, которых он берет с собой, когда ему надо помыться, а поскольку в сауну они ходили обычно вместе, приходилось терпеть. Кутузов ухмыльнулся собственным мыслям. "Ну прямо Иисус Христос, – подумал Кутузов. – Терпит он, надо же…" Терпеть, в конце концов, было не так уж сложно: девки были как на подбор. Их и подбирали очень тщательно…
Стручок на их с Хряком омовения не являлся. Он посещал сауну чинно-благородно, в обществе супруги.
Правда, время от времени к ним присоединялись все те же хряковы бабы, но чем они там занимались, кто был инициатором этих странноватых совместных купаний и кто, так сказать, играл первую скрипку, было неизвестно: девки на эту тему не распространялись, а Кутузов не расспрашивал, потому что, как известно, кто много знает, тот мало живет.
В данный момент странные Стручковы привычки были Кутузову на руку: он собирался обсудить с Хряком кое-какие вопросы, напрямую затрагивавшие интересы Стручка. Говоря конкретно, Стручок в последнее время вообразил себя Наполеоном и Вел себя соответствующим образом. Это не нравилось кое-кому из соседей, и это в конце концов могло не понравиться ментам.
Стручка следовало каким-то образом окоротить, сделав это осторожно и по возможности быстро, пока он не успел завалить к чертовой матери дело, которое когда-то сам же и создал. Иногда у Кутузова мелькала дикая мысль: а не валяет ли Стручок дурака? Может быть, у него давным-давно в кармане билет до Нью-Йорка, а они с Хряком в одно прекрасное утро, проснувшись и посмотрев в окно, увидят небо в крупную клетку? Это тоже следовало обсудить. Вот только обсуждать серьезные вопросы с Хряком… М-да.
Озабоченно шаркая шлепанцами по плиточному полу, Кутузов прошел в комнату отдыха. Здесь, как и в бассейной, стены были отделаны специально привезенным из Крыма известняком, только в бассейной известняк был бледно-розовый, а здесь коричневато-желтый, более теплого оттенка. Хряк сидел за накрытым столом, и, конечно же, на коленях у него, как куры на насесте, примостились бабы. Точнее, это две сидели на коленях, по одной на каждом, а вот на чем сидела третья… Кутузов брезгливо поморщился. В самом деле, не за столом же! То есть, можно, конечно, и за столом, и даже на столе, но после застолья, а не до!
А эта дура и рада – глаза закатила, рот разинула, кряхтит, как доходяга на параше… Увидев Кутузова, она жадно потянулась к нему полуоткрытым ртом, недвусмысленно нацеливаясь пониже пояса, но Кутузов, мгновенно поборов возникшее было искушение, подхватил с блюда виноградину и сунул ее в этот ищущий рот.
Хряка в этом деле только, поддержи – до утра потом не закончишь…
Хряк разочарованно закряхтел и прогнал девок, глядя при этом на Кутузова с легкой укоризной. Подобрав со скамьи упавшую простыню, он завернулся в нее, с недовольным видом закурил и сказал:
– Ну и нахрена ты всю малину изгадил? Подождать не мог, пока кончу? Обижаешь ты меня, Санек, честное слово.
– Ну, брось, – сказал Кутузов, щедрой рукой наполняя рюмки. – Дались тебе эти шмары. Поговорить надо, а ты как маленький.
– Маленький, – проворчал Хряк, протягивая руку и беря рюмку за тонкую ножку. – Маленький, да удаленький! Ну, что там у тебя?
Вместо ответа Кутузов отсалютовал своей рюмкой.
Они выпили, и Кутузов сел, прочно утвердившись за столом. Скамья приятно холодила ягодицы сквозь простыню. Он тоже закурил, бросил в рот виноградину, пожевал, сглотнул и только после этого начал говорить.
– Тебе не кажется, Валера, что мы стали слишком много светиться? Жмурики эти, а теперь еще этот капитан с его бабой… Последнее это дело – заложников держать. Я, когда к даче подъезжаю, весь прямо трясусь – а вдруг там мусора?
– Тоже, удивил, – сказал Хряк, становясь серьезным и передергивая худыми плечами под махровой простыней. – Жмурики, мусора, заложники… Говно это все, вот что. Ты бы с нашим Сеней повозился, как я с ним вожусь. С этим козлом час проведешь, потом месяц интенсивной терапии нужен, а ты говоришь – бабы… Только ими и спасаюсь. Ну скажи, на кой хер он нам сдался, Франкенштейн этот недорезанный? Неужели нормальных быков мало?
– Не скажи, – задумчиво возразил Кутузов, снова кладя в рот виноградину. – Это все-таки шоу-бизнес, а за Сеню платят больше, чем за гориллу в зоопарке.
– Да пошло все на хер! – отмахнулся Хряк с раздражением. Как всегда, когда речь заходила о делах, он не мог говорить ни о чем, кроме Сени: какой Сеня псих, какая он свинья, как он опасен и как он, Хряк, не может его, Сеню, терпеть. В общем и целом все эти разговоры сводились к тому, что Сеню надо шлепнуть из противотанкового ружья и вернуться к прежней системе проведения боев, а победителей, если уж так жалко выпускать из рук бабки, мочить прямо за кулисами все из того же ПТР. Никакими силами нельзя было ему объяснить, что Сеня – это живые деньги и если уж мочить Сеню, у которого в последнее время, откровенно говоря, и вправду окончательно поехала крыша, то не раньше чем будет готов человек на его место. То же, что предлагал Хряк, было прямой дорогой на тот свет: и спортсмены, и публика, среди которой клинических идиотов все-таки не было, и даже менты, среди которых идиотов было хоть пруд пруди, – словом, все быстро связали бы таинственные исчезновения чемпионов с недавними денежными выплатами из кассы "Олимпии".
Хряку все это объясняли тысячу раз, и тысячу раз он соглашался, но потом снова принимался упорно гнуть свое. Иногда Кутузов начинал подозревать, что этот неутомимый кобель подхватил какую-то неизвестную науке форму сифилиса, который разъедает мозги, не трогая тела. Впрочем, если и так, то он заполучил это удовольствие задолго до своего вступления в половую зрелость, каким бы ранним оно, это вступление, ни было. Скорее всего он таким уродился, о чем оставалось только сожалеть.
– Подожди, Валера, – морщась, сказал Кутузов. – Это все так, но не про то базар. Я к тому, что Стручок, по-моему, немного заблудился. Чисто по понятиям, понял? Он кто?
– Козел, – убежденно сказал Хряк, снова наполняя рюмки.
– Это факт, – без улыбки подтвердил Кутузов и зачем-то потрогал повязку на правой глазнице. – Но базар опять не про то. Он нам, братан, деловой партнер, а ведет себя как западло. Унеси, принеси, подай, выбрось, замочи, оживи… Тьфу, блин, крыша едет от этого всего!
– – Работа у нас такая, – пожал узкими татуированными плечами Хряк. Простыня опять сползла, и он поправил ее, натянув на плечи.
– Какая работа? – почти выкрикнул Кутузов, теряя терпение. Он видел, что Хряк его прекрасно понимает, но осторожничает, боясь первым произнести то, что витало в воздухе. Это было вполне естественно – на месте Хряка он вел бы себя так же, – но безумно раздражало. – По-твоему, шестерить на этого козла – наша работа? У него крыша едет, ты разве не видишь?!
– Крыша? – глубокомысленно переспросил Хряк, выплевывая в ладонь виноградные косточки. – Вот падлы, – пожаловался он Кутузову, – я же просил без косточек. Крыша… – повторил он и в задумчивости потеребил кончик короткого, высоко вздернутого носа, из-за которого и получил свою кличку. – Это точно, крыша у него едет. Так что ты предлагаешь, не пойму – в дурку его сдать?
– Хорошо бы, – вздохнул Кутузов. Он выпил рюмку, недовольно сморщился и, поискав глазами по столу, придвинул к себе фужер. – Я не знаю, Валера. Поговорить бы с ним надо. Сядем же все из-за него. Ты видал, как он с ментами разговаривает?
– Правильно разговаривает, – возразил Хряк. – А как с ними еще разговаривать? Деньги берут? Берут.
Вот пусть и отрабатывают.
– Да это все так, – опять поморщился Кутузов, наполняя фужер водкой. – Только надо же хотя бы вид делать, что ли, что ты честный фраер… А вдруг кто-нибудь из них сильно правильным окажется?
– Что ты дергаешься, не пойму, – сказал Хряк, наливая себе и поднимая рюмку. – Давай дернем, чтобы все было путем.
Кутузов поднес к губам фужер, до краев наполненный прозрачной ледяной водкой, и приготовился сделать глубокий выдох, но тут на столе заверещал сотовый телефон.
– Твою мать, – выругался Кутузов и торопливо, в два огромных глотка, вылакал содержимое фужера.
Его перекосило, и так, кривясь и морщась, он взял трубку. – Слушаю, – сказал он перехваченным голосом.
– Саня, ты? – спросил полузнакомый взволнованный голос.
– Нет, это Борис Николаевич, – съязвил Кутузов, и Хряк одобрительно ржанул, как всегда, готовый смеяться с выставленного пальца. – Кто говорит?
– Это Паша, – раздалось в трубке, – Паша Кудинов.
Кутузов сел ровнее. Теперь он вспомнил, кто это.
С Кудиновым они вместе мотали срок. Сидел тот по хулиганке и был типичным "мужиком", до смерти боявшимся зоновских порядков и в особенности того, что его, не ровен час, "опустят". Кутузов никогда не вспомнил бы про этого придурка, если бы не то обстоятельство, что он жил в Приморске и, следовательно, мог пригодиться в этом паршивом деле с Французовым. Кутузов до сих пор считал, что Французова следовало завалить сразу и без разговоров, кляня себя за то, что поддержал идею Стручка насчет участия капитана в состязаниях.
Стручку что, он идею кинул, а крутиться приходится ему. Это дело постоянно приносило все новые хлопоты и неприятности, и то, что до смерти боявшийся его Кудинов отважился позвонить, могло означать только одно: что-то опять пошло наперекосяк и требовало срочного вмешательства.
– Ну, – недовольным голосом спросил он, – что там у тебя? Соскучился?
Хряк снова заржал, и Кутузов раздраженно махнул в его сторону рукой – помолчи.
– Надо встретиться, Саня, – сказал Кудинов. Голос его все сильнее не нравился Кутузову. Похоже, его собеседник капитально струсил и боялся сильнее с каждой минутой.
– Что за пожар? – , спросил он. Шум в голове, начавшийся было после фужера водки, моментально прекратился. При необходимости Кутузов умел концентрироваться, а сейчас, похоже, настал как раз такой момент. Кудинову было явно не до шуток.
– Не по телефону, – сказал он. – Надо посоветоваться. Тут появился один мужик, интересовался.., ну, этим делом.
Кутузов поджался, стиснув зубы, и глазами показал Хряку на фужер – плесни. Хряк, покряхтывая, дотянулся до фужера через стол и наполнил его, расплескав часть водки на скатерть. Кутузов взял фужер и стал отпивать водку маленькими глотками, как остывший чай.
Хряк, глядя на это, передернулся и торопливо хлопнул еще одну рюмку водки.
– Какой мужик? – спросил Кутузов, прихлебывая водку.
– Надо встретиться, – настойчиво повторил Кудинов. – Доктор раскололся.
– ..М-м-мать, – промычал Кутузов, нашаривая на столе сигареты. Его ищущая рука сшибла на пол пустую рюмку, и та разбилась с треском, как елочная игрушка. – Ты понимаешь, что это херово? Это совсем херово. С доктором надо поговорить.
– Ты хочешь, чтобы я…
– Не по телефону! – прикрикнул на Кудинова Кутузов. – А ты как думал, братан? Не дрейфь, это дело простое, зато платят за него хорошо.
– Кто платит? – спросил Кудинов. Этот идиот, похоже, совсем потерял голову от страха.
– Платит тот, кто заказывает музыку, – пояснил Кутузов. – Я, например. И потом, это в твоих же интересах.
– Так ведь он все равно рассказал все, что знает, – сказал Кудинов. – Какая теперь разница?
– Кому рассказал? – спросил Кутузов. – Всем?
– Нет, этому мужику…
– А ты ему много рассказал?
– Кому? – не понял Кудинов.
– Этому мужику.
– Что ты, Саня, как можно! Да он особо и не наезжал.
– Странно как-то это все у тебя получается… – протянул Кутузов, неловко закуривая одной рукой. – Ну ладно, такие дела действительно по телефону не решаются. Только мне к тебе ездить некогда.
– И не надо, – подхватил Кудинов. – Этот козел еще здесь, дружка своего ищет. Я ему сказал, что это он.., ну, в общем, я завтра приеду и все подробно расскажу. Куда мне подойти?
Кутузов объяснил ему, куда подойти, и выключил телефон. Все это было очень плохо, и в особенности ему не понравилось то, как Кудинов с ним разговаривал. Он явно юлил, и Кутузов подозревал, что его подельник рассказал-таки тому человеку, что приходил к нему с расспросами, кое-что о нем. Утешало только то, что этот лох знал не много, а точнее – вообще почти ничего, а тот, кто к нему приходил, похоже, был не из милиции, иначе и этот вечно полупьяный доктор, и сам Кудинов давно сидели бы в каталажке.
"Ничего, – решил Кутузов. – Пока ничего страшного не происходит. Пусть Кудинов уберет доктора, а потом можно будет заняться им самим. Только сначала с его помощью я подстрою ловушку для этого любопытного субчика, который не поленился ехать в Приморск за Французовым. Он явно не торопится обращаться в милицию – видимо, подозревает, что тот сам организовал свое исчезновение. Если так, то хорошо', но убрать его все равно придется, чтобы не путался под ногами со своими расспросами. Завтра я займусь Кудиновым вплотную, и он мне все расскажет: о чем он там говорил с этим самозваным следователем, а о чем не говорил. Завтра." Он залпом допил водку из фужера и подмигнул выжидательно смотревшему на него Хряку.
– Все нормально, – сказал он. – Аида попаримся,
Глава 16
Поднявшийся ночью ветер опять пригнал откуда-то с залива дождевые облака, и они мертво зависли над городом, поливая его мелким занудливым дождем, который, казалось, никогда не кончится. Часам к десяти, однако, дождь прекратился, но серое, набрякшее влагой одеяло продолжало висеть над головой огромной давящей массой, грозя снова наполнить воздух неторопливо падающими каплями. На почерневшем асфальте блестели лужи.
– Приехали, – сказал таксист.
Борис Рублев расплатился по счетчику и вылез на тротуар. Кутузова еще не было, хотя Комбат приехал минута в минуту. "Черт, надо было явиться пораньше, – с легкой досадой подумал он. – Точнее, следовало назначить встречу на более позднее время. Может, он уже был тут, но уехал?"
Стоявший рядом с ним Кудинов пугливо озирался.
Он явно боялся быть замеченным в компании Рублева.
Незадачливый водитель автобуса Рублеву был совершенно не нужен, даже наоборот, создавал массу проблем, но Комбат просто не смог придумать, каким еще образом помешать ему вторично позвонить Кутузову и предупредить его о готовящейся западне. Не убивать же его, в самом деле!
– Не трясись так, – сказал Рублев своему подневольному спутнику, – землетрясение начнется.
Тот выдавил из себя бледное подобие улыбки. Он не вызывал у Рублева никакого сочувствия, но в одном, несомненно, был прав: торчать здесь на виду у всех действительно было неразумно. Следовало поискать укрытие, и оно немедленно нашлось: в двух шагах от них обнаружилось небольшое кафе, окна которого выходили на улицу. Там можно было, оставаясь назамеченными, следить за подъезжающими автомобилями, и Комбат повел своего пленника туда, по дороге проверяя, на месте ли бумажник. "Что за жизнь, – подумал он, изучая меню в кафе, – насколько все-таки проще было в том же Афганистане! Если тебе понадобилось укрытие, ложись за камень, и все дела. Надежно и, главное, бесплатно. "
Чая в меню не оказалось. Рублев заказал две чашки кофе и успел допить свою почти до конца, когда Кудинов легонько толкнул его локтем в бок.
– Кутузов, – сказал он, одними глазами указывая в сторону окна.
Комбат выглянул на улицу и увидел черный приземистый "Хаммер", припарковавшийся на противоположной стороне улицы. Видеть эту стальную жабу в центре города было немного дико. Он смотрелся бы уместнее где-нибудь в пустыне или в выжженной солнцем горной долине. Правда, там "Хаммеры" не были такими блестящими и черными, их камуфляжная раскраска скрывалась под толстым слоем серой дорожной пыли, а борта были исчерчены ветками и зачастую исклеваны пулями.
– Крутой у тебя приятель, – сказал Рублев Кудинову, вставая из-за столика.
– Что мне делать? – спросил Кудинов, тоже поднимаясь и глядя на Рублева тоскливыми глазами.
– Погуляй по городу, а потом отправляйся домой на двенадцатичасовом дизеле, – посоветовал Рублев, – И не вздумай трогать доктора. Он сам помрет, от страха.
Кудинов снова тоскливо улыбнулся, глядя в сторону.
– И вот что, Павел, – сказал ему напоследок Борис Иванович. – Учти: если попробуешь выкинуть какой-нибудь фокус, кому-нибудь позвонить, о чем-нибудь предупредить.., не советую. Разговор у нас с тобой тогда получится совсем другой. Короткий будет разговор.
Не дожидаясь ответа, он вышел из кафе.
Законопослушно дойдя до перекрестка, Комбат перешел улицу на зеленый сигнал светофора и неторопливо двинулся в противоположном направлении, с каждым шагом приближаясь к застывшему у поребрика "Хаммеру". Вид этого мощного американского вездехода пробудил в нем воспоминания, и он невольно оглянулся, чтобы проверить, идут ли за ним солдаты. Никаких солдат, конечно, позади не оказалось, но то, что его целью был "Хаммер", а не какая-нибудь "Волга", было все-таки хорошо: вид вездехода помимо сознания ассоциировался у Бориса Ивановича с противником, не давая расслабиться.
Лобовое стекло вездехода сильно отсвечивало, и Борис Рублев никакие мог разобрать, сколько человек сидит в салоне. Он мог бы поклясться, что там вообще никого нет, если бы не видел своими глазами, как машина подъехала сюда минуту назад.
Поравнявшись с пассажирской дверцей "Хаммера", украшенной безобразной вмятиной, Комбат разглядел, что водитель в машине один. Это был грузный человек лет тридцати пяти с черной повязкой на правом глазу.
Решительно свернув к краю тротуара, Рублев постучал в отозвавшуюся глухим жестяным звуком дверцу согнутым указательным пальцем. Водитель лениво повернул к нему голову, и Рублев изобразил на лице извиняющуюся улыбку, совершенно не вязавшуюся с его ростом и шириной плеч. Кутузов перегнулся через пассажирское сиденье и немного приоткрыл дверцу.
– Тебе чего, мужик? – неприветливо спросил он.
Борис Иванович с первого взгляда оценил его и решил, что цена невелика. Это был просто очередной хозяин жизни, привыкший помыкать слабыми и лизать зад сильным до зеркального блеска.
– Простите, – сказал он, – это у вас правда "Хаммер"?
– "Хаммер", "Хаммер", – буркнул Кутузов. – Не "УАЗ" же, елы-палы.
– Не может быть, – сказал Рублев, открывая дверцу пошире и засовывая голову в кабину. – Наверное, все-таки подделка. "Хаммеры" ведь ужасно дорогие, да и найти их не так-то просто.
– Эй, эй, мужик, ты куда лезешь? – возмущенно воскликнул Кутузов, видя, что надоедливый прохожий уже до половины забрался в салон его автомобиля. – А ну, вали отсюда, пока я тебе рыло на спину не завернул!
Рублев, которому Кутузов надоел в тот самый момент, как он его увидел, коротким ударом заставил его замолчать и схватиться за разбитый нос. Из единственного глаза Кутузова скатилась одинокая непроизвольная слеза. Пока бандит пытался осмыслить происшедшее, Рублев уже уселся на сиденье рядом с ним и с лязгом захлопнул дверцу, едва не оторвав ручку.
– Ты чего делаешь, козел? – невнятно спросил Кутузов сквозь прижатую к носу ладонь, глядя на Рублева бешеным глазом. – Жить надоело?
– Говори, говори, – благодушно разрешил Борис Иванович, поудобнее размещаясь на сиденье лицом к Кутузову. – Это хорошо, что ты не глухонемой. Разговор у нас будет долгий.
Единственный глаз Кутузова испуганно расширился.
Стоя на тротуаре, Рублев казался обыкновенным, скромно одетым обывателем, хотя и очень высоким. Теперь, в тесноватой кабине автомобиля, которую он почти целиком заполнил своим телом, он выглядел ненормально огромным, как сказочный великан, и почти таким же свирепым. Кроме того, Кутузов вдруг с предельной ясностью понял, кто это: Кудинов наверняка раскололся и звонил скорее всего под диктовку этого вот громилы.
Одноглазый бандит рывком распахнул дверцу и попытался выскочить из машины, но рука Комбата сгребла его за воротник и втянула обратно так резко, что дверца, которую он не успел выпустить, с лязгом захлопнулась за ним.
– Ты куда собрался? – спросил его Комбат, не очень больно, но весьма обидно наподдав по шее.
Кутузов зарычал и выхватил из-под приборной доски укрепленный в тайнике с помощью клейкой ленты пистолет. Комбат отобрал у него пистолет и несильно ударил по зубам.
– Ты же подохнешь, сука, – прохрипел Кутузов, на губах которого вздувались" и лопались кровавые пузыри. – Ты хоть знаешь, на кого наезжаешь, животное?
– Да какая мне разница, – пожал плечами Рублев, пряча пистолет в карман. – Или мы с тобой расстанемся друзьями, или я тебя просто раздавлю, как мокрицу. В любом случае ты про меня никому ничего не расскажешь.
– Убью паскуду! – зарычал Кутузов и попытался протаранить живот Комбата головой.
Голова его моментально оказалась у Рублева под мышкой, и рука, кольцом охватывавшая его шею, сжалась так, что, казалось, еще немного, и голова отскочит в сторону с хлопком, как вылетевшая из бутылочного горлышка пробка.
– Пус-ти, коз-зел, – с трудом выдавил из себя Кутузов.
Рука на его шее сжалась еще сильнее, и ему показалось, что он услышал, как похрустывают, смещаясь, шейные позвонки и кости черепа. Давление внутри головы поднялось до критической отметки, и единственный уцелевший глаз Кутузова опасно выпучился, грозя просто выскочить из глазницы. Он где-то слышал, что такое иногда случается, если сильно ударить человека по голове, но никогда в это не верил. Теперь он был готов поверить во что угодно, даже в то, что его, хозяина жизни, человека, перед которым трепетали многие из тех, кто в свою очередь считал себя не последними людьми, могли вот так запросто, среди бела дня задушить голыми руками в его собственной машине.
Круг его представлений о том, что может с ним произойти, расширился еще больше, когда губ его коснулся холодный, пахнущий оружейным маслом ствол его собственного пистолета. Ствол шевельнулся, раздвигая разбитые губы. Кутузов понял, что сейчас произойдет, и инстинктивно стиснул зубы.
– Как хочешь, – сказал Комбат и коротким тычком вогнал ствол пистолета в рот своему пленнику вместе с осколками хрустнувших зубов.
Кутузов коротко заорал. Настоящего крика не получилось. Толстый цилиндр пистолетного ствола глушил рвущийся наружу вопль, превращая его в задушенное мычание, какое издает больной, отвечая на вопрос дантиста в то время, как врач ковыряется у него во рту.
На ум ему немедленно пришла еще одна аналогия: похоже мычали Хряковы шкуры, обсасывая клиента, как леденец на палочке…
Его мысли прервал щелчок взводимого курка. Кутузов забился, молотя руками и ногами куда попало и не переставая нечленораздельно мычать. Один из сломанных зубов на вдохе попал ему в дыхательное горло, и он закашлялся, содрогаясь так, что чуть не проглотил пистолет. Черная повязка свалилась на пол кабины, обнажив пустую глазницу, прикрытую изуродованным веком. Глазницу пересекал старый ножевой шрам. Кутузов потерял правый глаз еще на заре туманной юности во время тривиальной драки "двор на двор". Именно тогда к нему и пристала его кличка.
В эти короткие мгновения он не вспоминал детство и юность. У него были все основания предполагать, что через секунду-другую его мозги украсят собой потолок его "Хаммера", если, конечно, у напавшего на него психа не было других намерений, и в этой ситуации вспоминать, как ты в десятилетнем возрасте обмочился среди бела дня, обожравшись мороженым, опившись лимонадом и не успев добежать до туалета, было бы смешно.
Как только щелкнул курок, Кутузов все взвесил, сделал выбор и решил отвечать на все вопросы с предельной откровенностью. Сейчас он мечтал лишь об одном – чтобы эти вопросы были ему заданы.
Комбат отлично понимал, с кем имеет дело. Этот одноглазый был опаснее ядовитой змеи и, получив время на раздумья, мог принять не то решение. Поэтому он не стал задавать вопросов, а лишь усилил нажим на шею Кутузова и, поглубже пропихнув пистолет тому в глотку, прорычал:
– Ты убил моего друга, сука! Французов! Его звали Юрий Французов! Знай, за что подыхаешь, козел!
Кутузов судорожно задергался, мыча изо всех сил.
Сам того не замечая, он обмочился, по щекам текли слезы, смешиваясь с кровью. Он хотел говорить, он мечтал говорить, но ужаснее всего было то, что говорить он был не в состоянии – ему мешал пистолет.
– Что? – спросил его мучитель, и пистолет убрался, но не до конца – испачканный слюной и кровью ствол теперь уперся в верхнюю губу Кутузова, прямо под носом. Кутузов попытался что-то сказать, но вместо этого его вдруг вырвало. Рвота имела отвратительный Привкус машинного масла – привкус смерти.
– Ах ты, мразь, – брезгливо скривился Комбат, глядя на свои испорченные брюки. – Я тебя за это пришью, ты понял?
– Не надо, – с трудом двигая разбитыми губами, шепеляво произнес Кутузов. Теперь он понимал, каково было убитому по его приказу Прудникову, когда Французов взял его в оборот. У того тоже была разбита физиономия и выбиты зубы, если верить тому, что рассказали Кутузову его люди. Даже заложивший его Кудинов вызывал теперь у него если не сочувствие, то полное понимание: трудно не расколоться, когда тебя допрашивают вот так.. – Не убивай, не надо. Я скажу…
– Что ты можешь сказать, мешок с дерьмом? – спросил Рублев, и пистолет сильнее вдавился в верхнюю губу Кутузова, заставив того по-бабьи вскрикнуть от боли. – Раньше надо было говорить, и не здесь, а в милиции. На кой хрен мне твои разговоры?
– Ты не знаешь, – бормотал Кутузов испачканными губами. Голова его была жестко зафиксирована в одном положении, и все, что он мог видеть, – это лужу собственной блевотины, медленно впитывающуюся в колени Комбата, да руку, сжимавшую пистолет. – Французов . Он жив. Жив, жив, не убивай!
– Сейчас ты отвезешь меня к нему, – сказал Комбат. – Я посмотрю, правду ли ты говоришь, и тогда решу, что с тобой делать.
– Это нельзя, – торопливо зашепелявил Кутузов, – нельзя! Там охрана с автоматами, оттуда живым не уйдешь.
– Да ты, похоже, решил рассказывать мне сказки, – сказал Рублев. – Это, брат, не ко мне. Молиться будешь или сойдет и так?
– Подожди! – задушенно взвизгнул у него под мышкой Кутузов. – Не веришь, да? У меня на даче его жена. Поехали, я тебе ее покажу… Я отпущу…
– Можно подумать, тебя кто-то будет спрашивать, отпустишь ты ее или нет, – проворчал Комбат, убирая пистолет и отпуская шею Кутузова. – Поехали. Только утрись сначала, а то всех гаишников распугаешь.
Кутузов выпрямился, как-то неестественно держа затекшую шею, и, продолжая рефлекторно всхлипывать, как обиженный ребенок, размазал кровь и слезы по физиономии рукавом рубашки. Комбат повернул к нему зеркало заднего вида, после чего занялся собственным туалетом: найдя в бардачке какие-то дорожные карты, скомкал их и, брезгливо сморщившись, обтер испачканные брюки. Зашвырнув ком грязной бумаги на заднее сиденье, он повернулся к Кутузову.
– Ну, ты готов?
Кутузов был готов. Лицо у него, конечно, так и осталось разбитым, но кровь с него исчезла, и даже повязка заняла свое место на правом глазу.