Глава 1

Каждый год ранней весной, когда на Москву обрушивались последние снегопады, когда на улицах столицы рвал растяжки и раскачивал рекламные щиты порывистый ветер, Николай Матвеевич Горелов испытывал волнение. Его охватывали смутные предчувствия, он начинал всерьез задумываться о смысле жизни. А надо сказать, жизнь его в последние десять-двенадцать лет складывалась не лучшим образом. Финансирование академическому институту, в том числе и лаборатории, где работал Горелов, выделялось минимальное, а то, случалось, и вовсе платили лишь зарплату, на научную же деятельность, на фундаментальные исследования денег попросту не оставалось.

Поначалу доктор наук, лауреат Государственной премии Николай Матвеевич Горелов не впадал в уныние, он писал письма в научный совет, забрасывал начальство служебными записками, но все его выстраданное красноречие, убийственные аргументы, сотни страниц с проектами реорганизации лаборатории имели нулевой эффект. Письма, отосланные на самый верх, неизменно возвращались в институт. Горелова приглашал к себе в большой кабинет директор и, постукивая карандашом по столу, говорил одно и то же:

– Николай Матвеевич, друг ты мой сердечный, не рви душу ни мне, ни себе, потерпи, пожалуйста, еще немного, а там, возможно, наши дела наладятся.

Николай Матвеевич Горелов, новоиспеченный доктор наук, блестяще защитивший диссертацию по вирусологии, принял лабораторию пятнадцать лет тому назад. Тогда в ней работали тридцать девять человек, из них – семь докторов наук, пятнадцать кандидатов. Коллектив мощный. Теперь же в стенах лаборатории влачили существование четырнадцать человек, из них лишь четыре доктора и два кандидата. Все остальные, как ни уговаривал их завлаб, что ни сулил, какие перспективы ни расписывал, ушли искать лучшей жизни: есть и пить приходится не в перспективе, а в дне сегодняшнем. Кто-то подался в бизнес, кто-то ушел на пенсию.

В институте с тех пор сменилось два директора. Вместе с ними исчезли и последние иллюзии. В последние годы о каких-то серьезных исследованиях говорить вообще не приходилось, наука оказалась в загоне. Результаты исследований, экспериментов, которые на голом энтузиазме пытался ставить доктор наук Горелов, никого в России не интересовали, государству они стали не нужны. Правда, на Западе статьи доктора Горелова с удовольствием печатали в престижных журналах, а ссылками на его исследования пестрели самые свежие книги по вирусологии. Год от года Горелов ждал и надеялся, что о его лаборатории вспомнят, одумаются.., но чем большие надежды питаешь, тем сильнее разочарование.

Начало – рождение нового – одновременно есть и конец – смерть старого. Рождение и смерть не могут не волновать, они самые сокровенные тайны жизни. Умирает зима, и рождается новая жизнь следующего года. Именно в первые дни марта Николай Матвеевич задержался на работе. Он сидел перед компьютером в своем маленьком кабинете. Давно не крашенные стены от пола и до лепного карниза прикрывали полки, заставленные в два ряда книгами, подшивками журналов, папками. По папкам при желании можно было изучать ассортимент отечественной торговли за последние двадцать лет: в махоньком кабинетике была представлена вся номенклатура – толстые, тонкие скоросшиватели, мягкие, твердые, матерчатые и пластиковые.

Николай Матвеевич задержался не просто так, он просматривал результаты последнего эксперимента, который вели его сотрудники. Не часто выдавались такие дни, обычно просматривать было просто нечего. Результаты казались ученому любопытными, и Николай Матвеевич Горелов улыбался.

В дверь постучали. Он оторвал покрасневшие глаза от монитора и негромко произнес:

– Войдите! – и тут же взглянул на часы. Была половина девятого. – Господи, как быстро летит время!

В кабинете появилась молодая миловидная женщина в очках без оправы.

– Николай Матвеевич, гляньте, пожалуйста, сюда, я нашла ошибочку, – Екатерина Олеговна Маслицина, кандидат наук, работающая над докторской, держала в руках тонкую прозрачную папку.

– Екатерина Олеговна, я лучше на вас посмотрю, что мне цифры!

Женщина улыбнулась загадочно и ласково. К Горелову она относилась не просто с уважением, а с восхищением.

– Присаживайтесь, голубушка.

Екатерина села, забросила ногу за ногу. Профессор Горелов не удержался, мельком взглянул на округлое колено сотрудницы, устыдился собственной слабости и, опустив очки на глаза, принялся просматривать цифры.

– Я не нахожу здесь ошибки, Екатерина Олеговна, это всего лишь погрешность, на конечный результат она не повлияет.

– Вы так думаете, Николай Матвеевич? – в голосе послышались томные нотки.

– Я в этом уверен. А вы нет, Катя?

– Я думаю, именно эта погрешность и дает на выходе лишних семь пунктов.

– Для погрешности это очень много. Реакция не может ускоряться до такой степени. Цифра, вычлененная вами, для меня не нова: доктор Клейман из Колумбийского университета заметил ее раньше нас с вами. Три года назад на конгрессе в Женеве я к нему подходил с таким же замечанием, как и вы.

– И он доказал вам несостоятельность подозрений в грязном эксперименте?

– Я был вынужден с ним согласиться. Екатерина, хотите травяного чая? А может, кофе?

– Николай Матвеевич… Я не стою вашего времени, – улыбнулась женщина – Не скромничайте, вы молодец, что обнаружили несовпадение, и не ваша вина, что оказались в этом не первой. Вы можете выпить кофе, а я – чаю. Позвольте за вами поухаживать, – доктор Горелов выбрался из-за письменного стола, помыл руки и взялся готовить чай.

– У меня есть шоколад. Кстати, вы читали, Николай Матвеевич, что шоколад содержит фермент, способствующий выработке гормона счастья, и те люди, которым счастья не хватает, должны есть шоколад?

– Не читал и не верю. Полная чушь. Если счастья нет, то никакой шоколад не поможет.

– Зря.

Екатерина вытащила из кармана длинную узкую шоколадку, разломала ее на дольки и лишь потом зашелестела фольгой, развернула обертку и положила угощение на маленький столик. Николай Матвеевич Горелов приготовил чай и кофе. Обычно пил он без затей и изысков, но появление красивой женщины заставило профессора вспомнить о приличиях. Напитки он подал на маленьком подносе, под чашками стояли блюдца.

– В вас погиб хороший официант.

– Если и погиб, то плохой. Я люблю работу больше, чем деньги.

– Это вам так кажется. Кроме денег существуют и другие соблазны: слава, известность…

– Почему я до сих пор здесь, надеюсь, понятно. Я уже человек старый, материал, так сказать, отработанный, мне скоро шестьдесят стукнет. Но вы-то, молодая, красивая, почему сидите на работе? Почему не гуляете, не спешите на свидание, не наслаждаетесь весной? – Горелов осекся. – Хотя какая это весна? Слякоть и холод. Я запрещаю вам хоронить себя в стенах лаборатории!

Катя махнула рукой, на пальце сверкнул перстень с довольно крупным бриллиантом, сверкнул ярко, пронзительно. Доктор Горелов прекрасно разбирался в вирусах, микробах, в их штаммах, в тонкостях биохимии и в прочих научных заморочках, но только не в бриллиантах, так же как не понимал ровным счетом ничего и в модной одежде, и еще во многих вещах. Он был фанатично предан науке и отдавал ей всего себя без остатка. На что-либо другое, кроме науки, времени у него не оставалось, да и сил тоже. А между тем колечко на безымянном пальце левой руки стоило немало. Денег, уплаченных за перстенек, с лихвой хватило бы на пару дорогостоящих экспериментов с недешевыми реактивами. Но откуда это было знать доктору наук, профессору Горелову?

– Некуда мне спешить, никто меня не ждет, Николай Матвеевич.

– Этого быть не может! Вы такая красивая, талантливая, обаятельная, все при вас. По-английски говорите, как поете.

– Ну и что из того, Николай Матвеевич, а счастья нет. Нет сейчас умных и богатых мужчин. Никому не нужна супруга, которая дни и ночи проводит в лаборатории и библиотеке.

– Да ладно уж, бросьте! Есть такие мужчины, просто вам, наверное, Катенька, лень их искать.

– Мне просто жаль тратить на бесполезные поиски время. Такие поиски сродни изобретению вечного двигателя или машины времени.

– И напрасно! Молодость уходит. Еще школьником мне очень хотелось изобрести вечный двигатель, две общих тетрадки исписал. В университете всерьез готовил доклад на тему принципиальной возможности создания машины времени. Жалею, что теперь разуверился в собственных выкладках. Знаете, если бы я мог вернуть время своей молодости, то, поверьте, я построил бы свою жизнь немного иначе.

– Не верю, – сказала Екатерина, глядя в глаза шефу.

– Вот вы не верите. Какие у вас основания мне не верить?

– Я вас давно знаю, Николай Матвеевич, ничего-то вам не надо, кроме вирусов и сред их обитания. Вы на них завернуты, они – ваша жизнь. Вы их изучаете и знаете куда лучше, чем окружающих вас людей.

– Может, Екатерина, вы и правы, а может, нет, – профессор пил чай и любовался молодой женщиной. – Катя, несмотря на мерзкую погоду, не забывайте, весна начинается, сегодня первый ее день по календарю.

– Откуда вы знаете, какой сегодня день? В лаборатории часто подшучивали над шефом, он иногда абсолютно выпадал из реальности, мог в воскресенье прийти на службу, перепутать времена года. Потому и было удивительно, что Николай Матвеевич в курсе того, какое сегодня число.

– А вот и знаю, Катенька! Сегодня первое марта, я на компьютере посмотрел, когда файл сохранял.

Катя рассмеялась:

– Как-нибудь летом я настрою вам дату на январь. Не верьте ни компьютерам, ни женщинам. Скажите, Николай Матвеевич, почему вы не уехали за границу? Предложений же было видимо-невидимо?

– Что было, то было. И в Швейцарию приглашали в свое время, и в Сорбонну, и в Америку, и в Южную Африку.., я все даже припомнить не смогу. Предложения соблазнительные, повсюду предлагали возглавить лабораторию. И знаете, – в сердцах произнес доктор Горелов, – может, если бы я уехал, то стал бы лауреатом Нобелевской премии. Это я шучу, – лицо Николая Матвеевича Горелова вмиг сделалось грустным, глаза сразу запали, губы сложились в скорбную улыбку. – А пара человек, моих однокурсников, живут за границей, звонят, поздравления присылают, свои лаборатории имеют. Денег на эксперименты им выделяют, Катя, вы даже представить не можете сколько – миллионы долларов! Представляете, миллионы! А нам на весь институт, на двести восемьдесят человек, даже зарплату еле наскребают. Чтобы мы работали и результат давали, надо совсем мало! Хороший автомобиль, говорят, больше стоит.

– Да уж, ничего не поделаешь.

– А вас-то, Катенька, что здесь держит?

– Не знаю, Николай Матвеевич. Наверное, на вас насмотрелась, вот и не могу совратиться, – женщина лукавила, но настолько искусно, что немолодой профессор этого даже не уловил.

– Вот уже и девять часов вечера, – сказал он. Катя поднялась:

– Что ж вы шоколад не ели? – – Если счастья нет, то шоколадом его не добавишь.

– Напрасно вы так, – она взяла дольку шоколада, поднесла к губам и перед тем, как положить в рот, спросила:

– Вы сейчас домой?

– Да, Катенька.

– Как супруга?

– Ничего, только приболела. У нее всегда по весне давление начинает прыгать, суставы болят.

– Может, ей какие-нибудь лекарства нужны? Так скажите, Николай Матвеевич, у меня есть возможность достать их за бесценок.

– Это возраст. А от возраста, скажу вам честно, по себе знаю, никаких лекарств нет, разве что сто граммов коньяку перед сном. Вот и все. Это самое лучшее лекарство. Но овес нынче дорог, не укупишь, – пошутил Горелов, глядя на стройную красивую женщину в белом халате, – приходится обходиться бренди.

Ученый отключил компьютер. Но женщина не уходила, она стояла в открытой двери и смотрела на шефа.

– Извините, Николай Матвеевич, – мягко произнесла Екатерина.

– Да.., что такое?

– Вы были на похоронах Бориса Исидоровича?

– Да, – снимая очки и протирая линзы, ответил Горелов. – Был. Все больше и больше хороших ученых уходит в мир иной.

– Вы, кажется, с ним работали?

– Не только работал, Катя, мы дружили семьями. А потом как-то жизнь нас развела. Но, скажу вам, Смоленский был настоящим ученым – от Бога. Зря он ввязался в эти совместные программы…

– В какие?

– Разве вы не знаете? Он биохимик, все свои открытия совершил на стыке наук: микробиологии и органической химии. Очень интересные разработки делал. Чего только стоит концепция биохимического оружия! До него никто этим не занимался. Но последние семь лет он работал над уничтожением биологического и химического оружия. Под что деньги американцы дали, тем и занимался. Наши предшественники разработки вели не покладая рук, и государство столько оружия наделало, что теперь никто не может разобраться, как всю эту дрянь уничтожить. Какие деньги вбухали, миллионы и миллионы! А теперь вся их работа коту под хвост, сейчас уничтожают. Я до сих пор не могу понять Смоленского. Он сделал величайшее открытие, но не довел его до конца, изготовил пробную партию субстрата, а потом купился на американские деньги. Конгресс выделил под его имя грант на уничтожение российских запасов химического оружия. Этим мог бы заниматься выпускник химфака, а не гениальный ученый. Но Смоленский предпочел деньги…

– Если можно, каков принцип придуманного им биохимического оружия?

– В советские времена вас бы за такой вопрос вызвали в КГБ, но вы специалист, и теперь секрета в самой концепции нет, он в деталях, в технологиях. Принцип такой же, как и в вашем примере с шоколадом. В шоколаде присутствует фермент, стимулирующий выработку гормона счастья в организме. Такова же механика и биохимического оружия, в самом заряде – веществе – нет ни одного микроорганизма, ни одного вируса, он стерилен. Заряд – это среда, стимулирующая развитие определенных видов вирусов или бактерий. Она наподобие детонатора в гранате – запускает цепную реакцию, которую потом уже не остановить. Достаточно нескольких литров, попавших на благодатную почву, и начнется эпидемия… Но работа не была доведена до конца, только пробная партия изготовлена, ее нельзя было запускать в производство. Сдали ее на склады и ждали, когда Смоленский двинет дело дальше. До совершенства, универсальности не хватало трех-четырех «шагов»… Вы, я вижу, рассеянно меня слушаете, думаете о другом, а спросили лишь из вежливости?

– Что с ним случилось? Неужели это правда?

– Что именно?

– Разное рассказывают.

– Не знаю, мне тяжело сказать. Но смерть академика непонятна.., во многом даже загадочна. Я, конечно, склоняюсь к тому, что это был несчастный случай, с любым может такое случиться. А почему, Катя, вы о нем спросили?

– Борис Исидорович, царство ему небесное, приглашал меня участвовать в его программе уничтожения запасов химического оружия.

– И правильно сделали, что не пошли, – доктор Горелов улыбнулся, глядя на привлекательную женщину, на ее стройные ноги, на длинную шею, высокую грудь. – Вам, Екатерина, фотомоделью бы работать.

– Бросьте, Николай Матвеевич, вы меня в краску вгоняете, – она искусно изобразила смущение и покинула кабинет.

«Хороша! Сбросить бы мне лет двадцать или ей добавить десяток, – подумал доктор Горелов, – я бы за ней приударил. Такая женщина – и не замужем. Эх, где мои семнадцать лет?» – волнение охватило заведующего лабораторией. Он потер ладонь о ладонь, взглянул на свое отражение в зеркале, висевшее над умывальником, а затем ехидно сморщил губы.

– Мерзкий старик, – сказал он, глядя в зеркало, – и тебя, дурака старого, туда же потянуло. А Смоленского жаль… Светило. Правда, последние лет десять он наукой напрямую не занимался, эксперименты оставил. А ведь мог бы, голова была светлая. Но каждому свое.

Екатерина Маслицина тем временем вытащила из сумочки трубку мобильного телефона, переложила в карман белого халата и направилась в женский туалет. Убедившись, что рядом никого нет, набрала номер и когда услышала мужской голос, сухо сообщила:

– Да-да, домой, прямо домой. До встречи, – и отключила телефон.

Она вымыла руки, тщательно и аккуратно вытерла салфеткой кончики пальцев, осмотрела ухоженные ногти, полюбовалась блеском бриллианта в перстне и покинула туалет.

Доктор биологических наук Николай Матвеевич Горелов сдал на сигнализацию свой кабинет, расписался в журнале и, подняв воротник драпового пальто, нахлобучив на глаза шапку, вышел на улицу. Пронзительный ветер с дождем ударил ему в лицо.

– Ну погодка! – глядя на сверкание капель в луче фонаря, чертыхнулся Николай Матвеевич, направляясь к своим «Жигулям».

Он открыл машину, прогрел двигатель и сказал, обращаясь к автомобилю:

– Теперь поехали домой, трогай, милый, – автомобиль вырулил на полосу. – Проклятый гололед! – холодея и вздрагивая при каждом заносе, бормотал Горелов, вцепившись в баранку. – Ох, лучше бы я на троллейбусе поехал. Вот незадача! Резина старая, машина добитая, тормоза ни к черту, надо быть повнимательнее.

Он аккуратно вел свой «жигуленок», ехал медленно. Дворники судорожно дергались, еле успевая смахивать капли с ветрового стекла, влага тут же превращалась в ледяную корку. Покрытый льдом, укатанный машинами асфальт превратился в зеркало, отражающее темное небо.

Когда до дома ученого оставалось два квартала, на полосу, по которой двигались «Жигули» Горелова, въехал новенький дорогой «Мерседес». В салоне машины находились двое: водитель и пассажир на заднем сиденье. «Мерседес» сверкал, словно только-только выехал из автосалона.

«Вот это машина! – подумал Горелов, наблюдая за тем, как уверенно „мере“ останавливается, как плавно трогается с места. – Вот загляденье!»

У светофора Горелов держался на отдалении от «Мерседеса» – метрах в десяти. Сзади посигналили. Вишневые «Жигули» Горелова приблизились к «Мерседесу».

«Ну вот, сейчас перекресток, затем еще квартал. Там поверну направо и через пять минут буду дома», – с облегчением, ужасно измотанный скользкой дорогой, подумал Горелов.

У перекрестка случилось то, что и должно было в конце концов случиться. Резко полыхнул желтым светофор, шипованный «Мерседес» замер как вкопанный, а вишневые «Жигули» на лысой резине скользили вперед. Доктор Горелов даже не попытался вывернуть баранку вправо, машина не слушалась руля, «Жигули» шли вперед. Глухой удар остановил машину: задний фонарь роскошного серебристого «Мерседеса» разлетелся вдребезги, сорванный бампер загремел на асфальт. «Жигули» развернуло.

– О господи! – еще крепче сжимая баранку, произнес Николай Матвеевич Горелов.

Его шапка упала на приборную панель, седые пряди прилипли к мокрому лбу.

Водитель «Мерседеса», дюжий детина в черном пиджаке и белой рубахе, выскочил из автомобиля и со зверским лицом бросился к «Жигулям». Буквально вырвал дверь и несколько мгновений смотрел на Горелова.

– Дед, да ты что, охренел!? Не видишь, впереди машина? Куда летишь?

– Извините, пожалуйста, виноват… – выдавил из себя Горелов.

– Я тебя урою, закопаю! Ты мне машину изувечил, новую машину! – водитель «Мерседеса» схватил Горелова за плечо, вытащил из салона и, вцепившись в борта пальто, принялся трясти, тряс так сильно, что подошвы ботинок Николая Матвеевича отрывались от земли. – Я тебя сейчас убью!

– Извините, пожалуйста, – бормотал Горелов, уже понимая, что эта фраза находится за пределами понимания подобного типа, а если он что-то и улавливает, то больше злится и заводится.

– Ездят уроды по городу! Сидел бы дома, чай пил. Какого черта ты на дороге делаешь? Ты что, не видел, красный уже загорался?

– Видел, понесло, гололед…

– Мне плевать! Гололед, наводнение.., смотреть надо!

Наверное, водитель «мерса» прямо на дороге и расправился бы с доктором наук Гореловым, но спасение пришло оттуда, откуда профессор его и ждать не мог. Задняя дверца побитого серебристого «Мерседеса» открылась, и на дорогу вышел мужчина в черном пальто, в костюме и галстуке. Мужчина был немолодой, лет пятидесяти.

– Хватит, – резко сказал он. Водитель «Мерседеса» тотчас опустил руки, хотя и продолжал шептать проклятия.

Мужчина осмотрел свою машину, присел на корточки, поддерживая полы длинного пальто, и произнес:

– Да-с, неприятности. И у вас, смотрю, неприятности, – разглядывая разбитый передок «Жигулей», бесстрастно произнес он. – Как же это вы так неосмотрительно ехали? И резина, смотрю, у вас ни к черту.

– Все гололед виноват, все он, проклятый! Вы уж меня извините. Покрышки давно собирался поменять, но как-то…

– Извинить? – мужчина хмыкнул, посмотрел в бледное лицо Николая Матвеевича. – Извинить, конечно, можно, но ремонт обойдется недешево. Хотя, честно признаться, когда вы в нас впилили, я подумал, что разрушений будет больше.

– Я не хотел, поверьте.

– Охотно верю, кому ж охота и свою машину калечить, и чужую, – мужчина в черном пальто разговаривал очень интеллигентно. Он тут же куда-то позвонил по мобильнику, сказал, что просит его извинить, он задержится, самое большее на полчаса. – Видите ли, у меня встреча. Мы сможем ехать? – спросил он у своего водителя.

– Да.

– Тогда поехали.

– Ас ним что делать? Сейчас менты приедут, – водитель, указал на Горелова.

– А что с ним сделаешь? Мне с ГАИ разбираться времени нет.

– Можно обойтись без автоинспектора? – почти без всякой надежды поинтересовался Горелов.

– Конечно можно. Я сам хотел вам предложить разойтись полюбовно.

– Я все компенсирую.

– Вы это серьезно? – глядя на старенькие «Жигули», спросил мужчина в длинном черном пальто.

– Да, конечно, вот моя визитка, – Горелов трясущимися пальцами вытащил из портмоне скромную визитку, такие же он обычно раздавал на конференциях и симпозиумах, протянул ее хозяину «Мерседеса», на этот раз жест был преисполнен страха.

Незнакомец взял визитку, не глядя сунул ее в карман пальто.

– Надо схему происшествия составить, – суетился Горелов.

– У меня нет на это времени. Я вам позвоню, и мы в спокойной обстановке договоримся.

– Я никуда не исчезну и не стану потом ничего отрицать.

– Я почему-то вам верю.

«Мерседес» с разбитой задней фарой и с примотанным проволокой бампером умчался в ненастную темноту.

Николай Матвеевич Горелов смог-таки добраться до дома на побитых «Жигулях». Он въехал во двор и минут пятнадцать ходил вокруг машины, ощупывал ее: так слепой изучает незнакомый предмет, попавший ему в руки.

Таким образом, в начале марта, в двадцать один пятьдесят доктор наук Горелов, заведующий одной из лабораторий Института микробиологии Академии наук, познакомился с Ахмедшиным Ренатом Ибрагимовичем. Они встретились через несколько дней на нейтральной территории в уютном ресторанчике. Горелов приехал на такси, благо ресторан располагался недалеко от его дома, и сильно тратиться не пришлось.

Ренат Ибрагимович Ахмедшин радушно поприветствовал гостя.

– Николай Матвеевич, как хорошо, что вы приехали. Я уж и не думал, что с вами увижусь в срок, вы ведь человек страшно занятой. Я сразу на визитку не глянул, а потом осмотрелся – думаю, время такого ученого по минутам расписано.

– Да уж, занятой, – смущенно оглядываясь по сторонам, произнес доктор наук. В ресторанах, в театрах – повсюду при большом скоплении хорошо одетых людей Горелову становилось не по себе, хотя супруга и одела его во все лучшее: старомодный добротный костюм с широкими лацканами, десятилетней давности, но почти не ношенные ботинки, купленные за границей, золотистый галстук.

Ренат Ахмедшин выглядел словно со страницы дорогого иллюстрированного журнала, изданного на прошлой неделе.

– Я, знаете ли, Николай Матвеевич, часто бываю в таких местах. Вы не смущайтесь, проходите, это ресторан моего хорошего знакомого, так что мы сможем поговорить спокойно и обсудить все детали нашего дела. Разговора Горелов боялся.

Ренат Ибрагимович провел Горелова в маленький уютный зал на один уже сервированный столик, предложил гостю сесть.

– Николай Матвеевич, что будете пить?

– Я не большой любитель спиртного.

– Я с вами солидарен, я тоже не большой любитель горячительных напитков. У меня, как и у вас, работа, которая требует трезвого мышления.

– Позвольте спросить, Ренат Ибрагимович, чем вы занимаетесь?

– У меня адвокатская контора. Мои сотрудники ведут самые разнообразные дела – от уголовных до сугубо гражданских, готовят документацию для тех, кому это необходимо. Поэтому мне довольно часто приходится бывать в ресторанах. Николай Матвеевич, клиенты всякие попадаются, многим тяжело говорить, пока не выпьют.

– Понимаю, понимаю… – оглядываясь по сторонам, бормотал доктор Горелов.

– Наше дело выглядит следующим образом, – Ахмедшин протянул руку, положил на колени кейс, маленький и изящный, извлек тоненькую папочку, в которой лежал всего один лист бумаги. – Вот, взгляните, это смета ремонта моего автомобиля.

Горелов поправил очки и принялся рассматривать смету. Когда он прочел строку «Итого», холодный пот прошиб ученого, и руки дрогнули.

– Тысяча одиннадцать долларов? Я правильно понял? – прерывающимся голосом произнес Горелов.

– Да, вы правильно поняли. Но я думаю, – сказал Ахмедшин, – мы не станем сейчас акцентировать внимание на деньгах. Сумма минимальная и подъемная. Для меня большая честь познакомиться с вами. Вы известный ученый, бываете за границей, ваше имя на слуху.

Пока Ахмедшин произносил пространные фразы, Горелов лихорадочно соображал, где взять тысячу долларов. Дома у него лежали деньги – НЗ, четыреста долларов, отложенные на черный день. Если напрячься, он смог собрать и тысячу, одолжив у друзей и знакомых, но ведь деньги, взятые в долг, всякий порядочный человек обязан вернуть. А вот как их вернуть, где взять – это проблема.

– Не напрягайтесь вы, Николай Матвеевич, – журчал Ахмедшин, – давайте забудем о деньгах, просто посидим, поговорим. Замечательный французский коньяк, – Ахмедшин взял бутылку, повертел ее в руке. – Посмотрите, какая прелесть! Вы любите коньяк, Николай Матвеевич?

– Да, уважаю, – тихо отвечал ученый.

– Тогда с него и начнем, – Ахмедшин разлил коньяк по рюмкам. – Ваше здоровье, Николай Матвеевич.

Мужчины чокнулись. Разговор оживился лишь после третьего дринка. Немолодой ученый порозовел лицом, руки перестали дрожать. Он свыкся с обстановкой, и Ренат Ибрагимович показался ему человеком приятным во всех отношениях, обходительным, удивительно вежливым и выдержанным. Они говорили обо всем и ни о чем: о скверной погоде, о политической ситуации, о науке, о юриспруденции, о законах, о национальном доходе, о финансировании науки, скудном и убогом. Они ни во что не углублялись, скользили по поверхности, перепрыгивая с одной темы на другую. Звучала негромкая музыка, коньяк был отменный.

И Николай Матвеевич расслабился, сумел-таки забыть о деньгах. Он расстегнул пиджак, немного ослабил узел галстука. Ренат попросил разрешения у гостя закурить. Он предложил дорогую сигарету Горелову, но тот сперва отказался.

– Я, знаете ли, со студенческих лет не курю, но по такому случаю…

– Может, если не курите постоянно, то и не стоит рисковать?

– Стоит.

– Вы уточняли, – щелкнув зажигалкой, осведомился Ахмедшин, – во что обойдется ремонт вашей машины?

– Я даже боюсь спрашивать. Сперва расплачусь за ремонт вашей, а уж потом…

– Как же вы без машины?

– Это мои проблемы.

– И все же. Если честно?

– Без машины я как без рук. Раньше мог сидеть на работе допоздна, зная, что на моей старушке в любое время домой доберусь, а сейчас плохо.

– Знаете, что я вам скажу, Николай Матвеевич, главное в жизни не деньги, а общение, встречи с интересными людьми. У меня много знакомых, самых разнообразных, из всех слоев общества. Не так давно я оказал услугу владельцу, а вернее, учредителю…

– Учредителю чего, позвольте спросить?

– Автосервиса, Николай Матвеевич. Так что вашу машину он с удовольствием приведет в порядок, причем безвозмездно.

– Такого теперь не бывает.

– Только теперь такое и случается. Возьмет и починит. Завтра утром, если вас не затруднит, будьте дома в восемь. Вас это устроит?

– Я не совсем понял, Ренат Ибрагимович…

– Они приедут, заберут ваш «жигуль», а через пару-тройку дней привезут назад и поставят на то же место. Только дайте им ключ.

– А документы?

– Пустяки, – небрежно махнул рукой Ахмедшин. – Какие документы, они для меня сделают все. По жизни мне люди обязаны.

– Извините, это не криминал?

– Успокойтесь, никакого криминала. Дело касалось возврата кредитов, взятых в банке. Две большие фирмы выясняли миллионный спор. Моя фирма занималась этим делом два с половиной месяца, и мы смогли доказать, что все законно. А то, что нарушений со стороны учредителей мелкого автосервиса, проходившего по делу эпизодически, нет, оказалось побочным продуктом моей фирмы. Случайность, я построил стратегию защиты по принципу отслеживания аналогичного дела, по которому банк не предпринял никаких шагов. Они потом готовы мне были ноги целовать. Давайте еще по глоточку? – разливая по бокалам коньяк, произнес Ахмедшин.

Когда бутылка была допита, Николай Матвеевич уже плохо себя контролировал, ведь его норма – сто граммов недорогого армянского коньяка, а тут полбутылки, хотя еда была обильная и вкусная. Но такое количество алкоголя для нетренированного ученого оказалось слишком большим. Он смотрел на Ахмедшина влюбленными глазами, ведь тот на его глазах порвал калькуляцию на ремонт «Мерседеса» и настойчиво попросил Николая Матвеевича Горелова забыть о неприятном дорожно-транспортном происшествии, которое случилось намедни.

Горелов буквально растаял, с его губ не сходила приятная улыбка, он слушал Ахмедшина так, как школьник слушает любимого учителя. Тот увлекательно рассказывал ученому о таких тонкостях судебных дел, которые даже в голову Горелову прийти не могли.

Дважды появлялся официант, приносил новые блюда. Ахмедшина в этом ресторане знали, официант прислуживал угодливо, с нескрываемым почтением.

– Вот, Николай Матвеевич, – Ахмедшин извлек дорогую, но исполненную со вкусом визитку и подал доктору наук, – если возникнут какие-нибудь проблемы по юридической части у вас или у вашего института, обращайтесь, не пожалеете.